Якубовский Аскольд Павлович. Черная Фиола

   Или Петр сам пришел к ней? Сказал: "Мне все равно, что там было, я не могу жить без тебя".
   И была свадьба, гости, крики "Горько!" и прочие разные пошлости.
   Генка кричал громче всех, облизывая пересыхающие губы.
   Но эту громкую и веселую свадьбу сыграли не сразу, потому что Жогин задержался в тайге.
   - Подождем брата, - сказал Петр, и Надежда согласилась, а Жогина известили письмом.
   ...Жогин в тот день подстрелил оленя и на веревке кое-как подтянул его на пихту, повыше, чтобы не растащили росомахи. С собой унес только оленью ляжку.
   ...Загорелась в полярной ночи холщовая, просвечивающая насквозь палатка, светилась, будто лампа Петра.
   В ней, знал Жогин, у горящей железной печурки, что и бросала красные отсветы на холщовые стенки, ждет Маша Долгих, его начальство, его любовь.
   Он торопился к ней, предвкушая тепло, вкусную еду, сон, горячие руки Маши. Но в палатке двигались тени. Люди? Кто они? Жогин подбежал к лагерю. Много чужих оленей топталось рядом с палаткой. На нартах сидел проводник-эвенк Крягин, кормил собак мороженой рыбой. Он сказал Жогину, что к ним приехали помочь закончить работу хорошие ребята, молодые, веселые. Много их!
   И на самом деле человек пять здоровенных бородатых парней тесно забили палатку. Они-то и отдали письмо Жогину, а он сказал, где искать убитого оленя. Парни ушли, он прочитал письмо у печки. Затем вышел и долго-долго стоял в темноте. Считал пролетающих сов (пять штук), скрипы оленьих топтаний (бесконечные).
   Подошла Маша и обняла его. И тут их любовь кончилась. Жогин сказал:
   - Иди ты от меня к черту. К черту, к черту. Я дурак, я торчу здесь! 19
   На свадьбе ему было и стыдно, и оскорбительно. Лицо горело, как тогда, от Машиных пощечин. Жогин был зол - на Петра, Надежду, себя. Вскочить и заорать им всем? Петру: "Что ты делаешь? Опомнись! Тут сидит ее временный муж!" Выгнать всех? Но что-то останавливало его, что-то еще заключалось в этой свадьбе, непостижимое для него, но хорошо известное другим: сияющей Надежде, веселому папахену, по-идиотски просветленному Петру и даже всем гостям, веселым и шумным.
   Спасаясь от их глупых криков, Жогин вышел на крыльцо. Там зажег бумажку и полюбовался на огонек. Тот напомнил ему костры, лесную тишину, Машу.
   Туда, к ним надо бежать! К ним!
   Его позвали. Жогин бросил бумажку в снег и вернулся в духоту и шум.
   Папахен сидел с вилкой в руке, с огуречным семечком на подбородке, рядом с Надеждой.
   Жогин поморщился: сидит, ухмыляется, недобиток, напрасно прощенный, а Петр, улыбаясь, что-то говорит ему.
   "Проклятие! Я удался в отца, - думалось Жогину. - Я так же громоздок и нескладен, с таким же точно носом. Этот чертов нос не прикрыть зимой модным коротким воротником, я обмораживаю его, оттого он красный".
   "Фирменный нос", - часто хвастал папахен, находясь в игривом настроении. Он трогает нос, тянет за кончик, щелкает по нему пальцем. Орет:
   - С таким носом не пропадешь! Любят бабы носатых!
   Отец Жогина был веселый эгоист. С многочисленными и повсюду разбросанными детьми не жил, а появлялся в месяц раз или два с кульками, набитыми едой.
   Жогин рос. Он вечно хотел есть и в эти дни почти любил отца.
   А вот о матери отец горевал. В тот разговор они сидели у Петра. Отец пил принесенную водку.
   - Удивительная была женщина, редкостная. Ангел всепрощения. Жогин-старший вздел брови. - Я стреляный воробей, но плакал, на коленях стаивал, ноги ее целовал. И в тюрьме я исповедовался перед ее тенью. Тогда, ночью, она являлась ко мне и руку на голову клала. Знаешь (старик заплакал, дергая плечом), - я умру когда... когда умру... умру... с ней одной хочу увидеться на том свете. Не верю я ни в черта, ни в бога, а хожу тайком в церковь, молебен за... упокой ее души заказываю.
   Помолчали.
   - Совет тебе дам, - бормотал Жогин-старший, отворачиваясь. - Не люби женщину, бери, а не люби. Трудно любить, в сто раз труднее терять. Знаешь, когда она умерла твоими родами, я возненавидел тебя и - ушел. От греха!
   - Петру подбросил.
   - И хоть бы что-нибудь от нее было, ты весь в меня. А в Петре она есть ее характер. Его люблю, а тебя я тогда возненавидел. В исступление впал, убить тебя был готов. И в душе убил, сынок, на долгие-долгие годы.
   - Это я знаю. И лучше бы я помер, лучше бы убил меня, чем этот стыд: мой отец служил полицаем...
   - Клянусь, я не поднимал руки на своих! Я понес наказанье, мне прощено народом! - кричал папахен. - Я - трус, трус, а не палач.
   Кровь бросилась в голову Жогину-младшему. Он ударил по столу.
   - Не сметь называть меня сыном, Иуда! Не сметь, не сметь!
   Он задыхался. И, чтобы ему стало легче дышать, опрокинул стол.
   ...Стол они поставили и опять сели за него.
   - Все-таки не смеешь бить отца.
   - Налей мне стакан, - сказал сын. - Полный!
   - Ого! А ты выдержишь? - спросил отец странным, каркающим голосом.
   Сын воззрился на отца: глаза запавшие, лоб покатый. Навис хищный носище. "Стервятник! А вообрази себе такого с автоматом. И - простили?! - недоумевал Жогин. - Я себе жизнь искорежил от брезгливости к нему". (Пить он не стал.)
   - Почему тебя не пристрелили тогда?
   - Я, сынок, по женской части шуровал, а чтобы стрелять... И комендант тоже был вполне приличный немец. Ганс Клейн - что значит "маленький", а на самом деле не мужчина - статуй. И всегда при нем были девочки. Слышал о немецких овчарках? Так даже француженка была, возил как-то. Шарман! А полячки...
   - Сволочи вы!
   - Именно так, ты меня верно понял. Но была великая война стран и народов, а мы - я, Клейн (его убили), овчарки, мы все малые песчинки под колесами. Вот и оскоромился. Прости меня, труса...
   Папахен каялся, а в глазах светилась усмешка, Жогин приметил ее.
   ...Когда отец ушел, Петр успокаивал Жогина. Тому было стыдно: уши горели.
   - Мой отец сволочь!
   - Не ты его выбирал, мама выбрала. Значит, нашла и хорошее.
   - Мы с ним убили маму.
   - Кто мог ждать родильную горячку?
   И легкая сухая рука брата погладила Жогина. Тот дернул плечом.
   - Отстань! Чего я тебе!
   - Да брось ты, - просил его Петр.
   - Ты меня презирать должен.
   - Ну, чего ты себя грызешь? Сам? Тяжело с тобой. Но очень нужен ты нам мне, и отцу, Надежде. Генка, вон, побаивается тебя.
   - Я наследственный мерзавец! - кричал ему Жогин. - Я уйду к отцу, пусть будет стадо мерзавцев.
   И быстро - дело привычное - свернул одежду, бросил в чемодан и ушел к отцу. Папахен, увидя его, возликовал, а новая его жена обеспокоилась, нестарая еще женщина, с деревенской доброй грубоватостью в лице и голосе. Жогин так и почувствовал - ее характер именно шершаво-теплый, как шинельное сукно.
   - Тебе постелю на раскладушке, - сказала она Жогину, а сама живо накрыла на стол: колбаса, сало, грибы, капуста с маслом.
   - Значит, родная кровь все-таки ближе? - говорил отец, осторожно разливая вино в три стакана. - Твое здоровье!
   Он выпил, подвигал носом и стал закусывать.
   Жогин смотрел на него и удивлялся: еще здоров, еще крепок в свои шестьдесят пять лет, он Петра переживет.
   Проскрипит лет до ста, из госбюджета вытянет воз пенсионной деньги: такие живучи.
   - Я не предатель, - втолковывал ему отец. - Я выполнял функцию амортизатора между немчурой и нашими.
   ...Утром Жогин вернулся к Петру. 20
   У Жогина родилась нескончаемая тоска по огню - живому пламени. Здесь же, на планете, был только холодный огонь, фосфорический. Он тлел ночами.
   И в ракете то же самое - холодный блеск шкал, мерцанье осветителей. Жогин порылся и нашел в запасе инструментов тяжелую выпуклую линзу. Тогда он вырвал листок из своей трепаной записнушки и устроил - в полдень - костерок на несколько секунд.
   Но солнце было здесь ленивым, и огонек рождался неохотно. Родился, вырос и тут же умер, крохотный веселый зверек, друг и покровитель Жогина в тайге.
   И пришла тоска по земле и прошлой жизни. Жогин скучал по Петру, Надежде, даже Генке.
   Ночами Жогин искал тот сектор космоса, где плавало его солнце, карлик среди других звезд. Вокруг него роились пылинки: Земля, Марс, Венера, Плутон, другие.
   И - нашел! Так - он бродил ночью. Гри молчали, под каждым спал (или сонно позевывал) филартик.
   Жогин отовсюду слышал зевки, лязганье челюстей, свистящее дыхание. Ему было смутно и одиноко. И все же стать киборгом?
   Но вдруг от одной звездной пылинки стремительно потянулся к Жогину луч... Ближе... ближе... Световой корпускул ударил в сердце - тонкой иголкой.
   Жогин вздрогнул: "Солнце". Он побежал к ракете. Спешил и сбил какого-то гри, отдавил филартику хвост: тот заскулил жирным голоском. Сбитый гри охнул и, закатив глаза, умер.
   Жогин взлетел по трапу, бросился к звездному атласу и спросил его задыхающимся голосом. И почти не удивился ответу: да, это его Солнце. Рядом Земля.
   Земля! На ней Петр, отец, Надежда.
   Ну и черт с ними! --------------------------------------------------------------------------
   -----------------
   Это была странная ночь. Жогину не спалось, он выглянул в иллюминатор и увидел: в синем зареве - долиной - двигались высокие узкие тени. Доносились вскрики.
   Тени приближались к ракете. Он открыл люк и вскрикнул: к трапу шли, покачиваясь, две странные фигуры. Гри?.. Они не светились и неуверенно, шатко двигались на корневых ногах. Но - ходили!
   Светилась, мерцала фосфором вся долина. Хриплые голоса неясно кричали. Что? Жогин схватил аппарат и надел наушники.
   - Вы, бескорневые бродяги, прирастите, вам будет филартик! - дружно орали Хопп и близнецы.
   - Нам надоело стоять, - оправдывались ходячие.
   - Почему?
   - Не знаем.
   - Врастите, ваш филартик близко, - советовал строгой формы гри.
   Далекий вой, вначале походивший на гудение проводов в ветер, становился яснее. Наконец, подвалила толпа хриплых, задастых филартиков.
   Жирные, они задыхались от непривычного бега..
   Увидев ходячих, филартики радостно завизжали и бросились к ним. Те поковыляли. И в зареве скрылись все, гри и филартики.
   Что там происходило?
   Жогин слышал вскрики. Затем увидел: в долине гасли, будто лампы, одна за другой фосфорические фигуры.
   Потемнело. Установилось молчание. И тогда пришел страх - белым туманом окутал он гри. Их уже не было, а только белое и густое, с тяжелым дыханием плохо переваренного мяса, с тысячью лап. Оно шло к Жогину, оно входило в него.
   Жогин стоял со вздыбившимися волосами. Но - опомнился. Слабой, очень размякшей рукой и неверной он потянулся к кнопке и нащупал ее. Включил прожектор.
   От мощного светового удара белое исчезло, остались только съеженные, сжавшиеся гри. А среди поляны, образованной их густой порослью, сидел большой филартик. Брюхо его было раздуто и лежало на земле.
   Зверь почесывал живот ленивыми движениями задней ноги.
   Свыкшись с Шаром, Жогин спросил его:
   - Вы не презираете меня за отца?
   Казалось, этот вопрос поставил Блистающий Шар в тупик. Но заминка в ответе была короткой, другой человек ее бы и не заметил. Холодный голос Шара прозвучал в голове Жогина:
   - Что такое презирать? Я занят другим, я работаю, чего не скажешь о вас. Вы, коллега, бездельничаете, отсюда и терзания...
   Верно, упорная работа не дала бы времени думать о папахене и себе.
   - Став киборгом, вы свергнете власть чувств, - сказал Шар.
   И в самом деле, какое отношение имеет Блистающий Шар к отцу Жогина? Что тот для него! И вопрос отцовской вины на звездном уровне интересов Шара смешон. Но он и не смеется, он просто равнодушен, и больше ничего. Никаких эмоций! И надо отдать ему должное - он действительно много работал, очень много. Проводя какие-то наблюдения, он в ракетной лодке развозил и повсюду ставил датчики. Приборы-самописцы принимали их сигналы.
   - Мне стыдно за отца, - как-то снова начал разговор Жогин.
   - Это слабость биожизни, - отвечал Шар. - Уходите из нее, и скорее. Возьмите эту планету, этот мир. Поставлен опыт, дан язык - основа развития интеллекта. Как гри использовали все это? Вы знаете, слышали их высказывания. У вас, людей, это зовется житейской мудростью и, кажется, не в чести. Верно? И вот противоречие: гри правы по-своему, под углом зрения биожизни. Да, их жизнь коротка и каждого ждет филартик.
   - Правота третьего сорта, - сказал Жогин.
   - А вы изучите их, копните глубже.
   Но Жогин не хотел уточнений. Он считал, что жизнь гри несовершенна. Ее нужно переменить, сделав иной. 21
   Жогин решил заставить гри прогнать филартиков. Тогда, позабыв страх, они будут жить иначе, достойнее.
   Жогин осматривал корненоги. И видел их различное развитие, от вполне ясных очертаний до полного слияния их с землей.
   Да, корненоги разные. Иные впивались в землю присосками, иные дергались, словно порывались двинуться.
   Как же убедить гри ходить?
   Жогину казалось - если гри пойдут, то произойдет что-то очень хорошее. Они и филартиков прогонят.
   Как следует поразмыслив, Жогин решил действовать ночью, когда филартики спят, а гри бывают склонны к предприимчивости. С аппаратом Жогин отправился в ночь.
   Поколебавшись, он взял пистолет. И на ходу тот неприятно хлопал его по бедру.
   Ночь была великолепной, гри ласковы в прикосновениях.
   - Ну, Хопп, как дела? - сказал Жогин и пошлепал толстяка. Затем вытер руку о штанину.
   - Дела? - заинтересовался Хопп.
   - Д-де-де-де-ла-ла-ла! - тотчас откликнулись близнецы. Де-ла-ла-де-ла-ла!
   Идиотское бормотание погнало Жогина. Он шел сквозь его стену мимо огненных глаз.
   Затихли...
   - Вы, - спрашивал Жогин. - Вы боитесь смерти?
   - Боимся, боимся... ся-ся-ся... бо-бо-бо, - заколготили вокруг. Жогин подождал тишину, приходящую только с усталостью их дряблых языков.
   - Смерть - это филартик, - сказал он, кивая на зверя (тот прислушивался). Гри вдруг окоченели, прекратили шевеленье щупалец, а только водили глазами, указывая Жогину на зверей: там, вон еще, еще... Ночью гри не решались называть вслух имя смерти. Вывод был прост, как дважды два - четыре. Такой - зверей надо прогнать, и все станет хорошо.
   - Прогоните своих филартиков. Разом! Всех гоните! Ну, раз-два-три. Гоните!
   Жогин поставил ручку прибора на абсолютную мощь и проревел на всю долину приказ. Голос его рокотал громом:
   - Встаньте! Идите! Гоните!
   Он бежал и кричал. Мелькали огнистые глаза. Попадавшихся под ноги филартиков он пинал.
   - Встаньте и гоните! Прогоните!
   И сам гнал их, омерзительных, жирных, трусливых. Не смеющих огрызнуться и укусить.
   Но случилось другое. Страшное.
   - Искушение! - завопили гри. - Сам такой!.. Хватай его, филартики! Лови его!.. Вон он! Здесь! Идите сюда!
   Протягивая щупальца, они старались схватить Жогина. И вдруг кто-то метко ("Генка"?) ударил его по голове.
   Все перевернулось в глазах Жогина. Он присел и так ждал, когда перестанет кружиться голова. А над ним злобно сопел кто-то знакомый. Генка?.. Папахен?.. Доносился кислый запах пота и дыхание - тяжелое.
   Но... нет здесь папахена, и Генка за миллионы километров от него. Это гри...
   Затем пришел гнев.
   - Добром не хотите? - закричал он, поднимаясь. - Так я вас силой заставлю!
   Он подбежал к ближнему гри, обхватил его и вырвал из земли. Бросил. Тот, бормоча, ворочался на земле, торопясь укорениться. Жогин вломился в поросль, вырвал другого, толкнул третьего, четвертый переломился, вымазав его ладони густым и липким, пятый визжал и отбивался.
   - Я проучу вас! - кричал Жогин. - Поганки чертовы! Я вас переделаю!
   Пронесся глухой вой. Жогин оглянулся. К нему подходили филартики - стаей.
   Пасти их были раскрыты, зубы мерцали, языки возбужденно дергались.
   А с другой стороны накатывал белесый туман. Ежились в нем и стонали гри.
   Жогин выдернул из кобуры тяжелый пистолет, не целясь, нажал спуск белесое дернулось и попятилось. Филартики прыгали на Жогина и кусали его. Зубы их были мелкие иголки.
   Жогин сунул пистолет к филартикам, выстрелил (визг, запах горелой шерсти) и отступил.
   Он бежал к ракете, а белое - валом - катилось за ним, догоняло, дыша сырым запахом. 22
   Жогин бросил свою агитацию. Даже постарался забыть о ней, так была глупа. Теперь он просто гулял, смотрел, дышал воздухом. Если его заставал дождь, залезал под шляпу какого-нибудь широкого гри и пережидал.
   Цветная вода стекала, журча. Гри что-то бормотали. Какой-нибудь мокрый филартик тоже лез под шляпу. Он натыкался на Жогина и вскрикивал от страха.
   Дождь плескался, гри начинали петь, раскачиваясь.
   Дружный хор сейчас ритмично, резко пел непонятное даже аппарату. И филартики шли к Жогину, во множестве. Они скулили и прижимались к нему, пачкая его грязной шерстью. Боялись? Но чего?
   Гри пели, земля вздрагивала - мелкими толчками. Словно ползли в ней очень большие и сильные, жесткие телом черви, извиваясь в такт песне.
   Тогда Жогин быстро разрывал землю. И обязательно натыкался на толстый синий шнур. Если трогал его, то шнур, дергаясь и щиплясь электрозарядами, уходил из его рук в землю, вглубь. Скрывался.
   Особенное пение гри, синий шнур, пропитанный электричеством, разноцветные дожди... Это должно было иметь определенное значение. Но какое?
   Ладно же! Он узнает, о чем поют гри, что это за шнур. Датчики! Они соберут ему нужные сведения. Они все видят, за всем присмотрят и доложат ему. 23
   Но Жогин не торопился. Не все ли равно, день или месяц. Он был еще человеком, но время уже теряло свое значение, замедляло бег. А вот когда он станет киборгом, оно покорится ему.
   - Коллега, - спрашивал его Блистающий Шар. - Вы решились? Решайтесь скорее. Есть превосходная планета для вас, мои коллеги нашли живокристаллы.
   - Не торопите! - просил Жогин. Но думал, стать киборгом или нет? В конце концов любой человек в машине сильнее другого, без машины. Здесь начало киборгизации. Правда, машину можно и бросить, если надоест. А киборгу нет обратного пути.
   Над этим надо было поразмыслить как следует. И Жогин уходил в самое уединенное место планеты, где он мог быть один.
   Взобравшись с магнитными присосками на вознесшийся круглый нос ракеты, Жогин глядел на равнину и думал.
   Гри светились. Их силуэты сгущались к горизонту в синеватую, светящуюся мглу, испугавшую его в самом начале знакомства с планетой. Тогда он принял ее за атомное мерцанье.
   - Приятно поют, паршивцы, - бормотал Жогин. - Будто чешут за ухом. А дышится как, и красотища - это свечение. Душу гладит. И чем думать, лучше мечтать.
   Тут-то Жогин понимал, что не сможет быть киборгом, человеком-механизмом. Сидеть зажатым в механической коробке? Лучше мучительная, но обычная смерть, о которой назойливо предупреждает Шар.
   А таежный весенний лес - ажурный и радостный?
   В конце концов всем есть свое назначение. Петру одно, ему другое. А Блистающему Шару - быть киборгом.
   Есть титаны, все переделывающие, покорители времени и тайн. А рядом с ними - маленькие и шкодливые. Пример? Генка и папахен.
   Но есть люди, особенные и в своей обыденности. Пример - брат Петр, все держащий на своих плечах. Они как сама земля, которая всех терпит и всех держит на своей выгнутой спине.
   По земле ходят, на нее и мусор валят (что делал папахен), ее перелопачивают, пашут, жгут. Но она зеленеет опять, дает урожай и кормит людей, зверей, птиц.
   А топтавшие ушли, сгнили в той же самой земле, удобрив ее и хотя бы этим принеся пользу.
   Брат Петр и был земляной терпеливый человек. Наблюдая его, Жогин понял: такими жизнь и держится, их работой, честностью, молчанием. Продолжается тоже ими.
   Они и живут-то с великим терпением, словно сознавая свое назначение быть людьми - землей.
   Но странно получается с земляным безответным народом: раз взяв, они уже не отпускают. Надежда, красивая женщина, не ушла от Петра.
   От него почему-то никто и никогда не уходил. Ни отец, ни Генка, ни сам Жогин.
   В этом ему виделся какой-то недобрый смысл.
   Так быть киборгом или нет? Отлично хорошо перемещаться в пространстве, видеть атомы простым глазом и не замечать горести (и радости) простенькой, незатейливой жизни.
   Не думать о себе, Надежде, Генке, папахене, а только о Вселенной, ее границах. 24
   Жогин достал карту Черной Фиолы и еще раз проверил место.
   На карте "богом" Ионой был отмечен, как сказано в приписке, центр заселения Фиолы (гри были завезены с какой-то очень отдаленной планеты).
   Здесь был этот центр, под ним, стоящим.
   Здесь Иона сеял споры, отсюда гри расселялись по планете, это место было занято гри-патриархами.
   Часть их померла, иструхла, другие были крепки и грандиозно велики.
   Разглядывая их свисающие щупальца, Жогин высоко задирал голову и говорил одно и то же:
   - Ну и ну. - И снова: - Ну и ну.
   Он обошел один гри - двадцать семь крупных шагов в окружности! Колосс!
   - Ну, ну, - бормотал Жогин. - Растете. Даете.
   Здесь не было филартиков. Должно быть, Иона питал к первым гри слабость. Они - его любимчики. Или филартики не могли грызть их мелкими своими зубами?
   Жогин занялся делом. Он выкопал яму, затем полую толстую иглу он осторожно ввел в подземный шнур, здесь толстый - с него самого. Затем - трубкой соединил иглу с канистрой. А в ней был радиоактивный раствор, его Жогин сцедил из реактора.
   И тотчас пришла удача - датчики замечали радиоактивные атомы в самых разных местах планеты.
   Жогин все эти места отмечал на карте, ставя точки и посмеиваясь. А точки появлялись в самых неожиданных местах, в конце концов и у стоянки ракеты.
   - Не только вы плодитесь, голубчики, - ворчал Жогин. Когда точки заполнили карту, Жогину стало ясно: все гри связаны. Кроме сумасшедших беглецов, порвавших шнур.
   Жогин поразился хитрости гри. Они переплелись, тесно связались, все спрятали под землю.
   Что спрятали они?
   Наверху открыто их хорошее - песни, разговоры, смешные рожи, широкие рты. (Но и страх?)
   А там, под землей, они что-то передавали друг другу, что-то гнали по толстым жилам. Безобразное? Или важное - раз прячут его так старательно.
   Нет, они хитры, ничего в открытую, все спрятано. Попробуй доберись, что они там перекачивают и передают. Зачем-то вспомнилось: Надежда, ссорясь с Петром, передает кому-то редкое лекарство. А ей устраивают модную кофту.
   И как только он подумал об этом, ощутил гнев.
   Ну, нет, он узнает, что течет по шнурам! Он все подлые, некрасивые их тайны вытащит на божий свет.
   Жогин дал новое задание, и датчики проследили: шнур проводил вещество информации. Ставя простые опыты, Жогин убедился: то, что видел один гри в южном полушарии, знали и северные гри. Жогину казалось, что планету заселило одно спрутообразное существо, выставившее наружу множество глаз, ртов и щупалец.
   Одно, с миллиардом ртов, глаз и рук.
   У Жогина волосы встали дыбом.
   Знал о нем "бог" Иона? Не зря же он сбежал с Черной Фиолы.
   Но какие дополнительные функции несут шнуры? Снова были пущены в ход меченые атомы (фосфора, азота, кальция), опять ставились на карту точки, но теперь разного цвета. И было ими установлено, что шнур перекачивает и питательные вещества. Медленно, неуклонно.
   Эти поганки не беззащитны, нет! Огромна сила их потаенной связи. Такое Жогин замечал и у людей. Ему ненавистно было видеть, как, слепляясь в одно многорукое тело, мелкие людишки добивались того, чего не мог добиться он, сильный.
   Жогин ощутил: его ноги топчут скрывшееся в земле общее существо... Коварное? Гри глуповаты, да. Но что дает сложение в одно мелких умов?..
   Говорить Шару о существе или нет? Что может оно сделать с ними обоими? С ракетой?
   Ничего не сделает.
   А если гри... Теперь Жогин хотел все знать о текущей информации. Он присоединил к подземному стеблю компьютер. Но тот был не в силах расшифровать сигналы. Они же складывались в некую систему и были, видимо, нагружены тайной информацией. Какой? Непонятно.
   Жогин пришел в бешенство. Он орал:
   - Проклятые поганки! Вообразили, что перехитрили всех! Я вас распотрошу.
   Гри сияли фосфорическим блеском. Красиво проносилось пение. Затем пошел черный дождь. Теперь стоило только Жогину выйти из ракеты, как начинался проклятый черный дождь. Случайность? Или существо распоряжалось тучами и кое о чем догадывалось?
   В страстной нетерпимости своей Жогин не думал об особенной тайне жизни.
   У жизни много тайн. О них можно говорить и спорить, рассматривать их и спокойно жить с г этим знанием. Но есть у всякой жизни особенная тайна. Ее достигают лишь немногие, те, что осмеливаются знать.
   А тогда, спасая свое тайное, жизнь, бывает, покушается на того, в ком подозревает дерзкое намерение познать.
   Жизнь, как мать. Ведь есть неприкасаемая тайна матери - зачатие. Ее невозможно оголять.
   Этого не мог понять Жогин...
   - Вы были правы, они хитрее, чем я думал, - сказал он Блистающему Шару. Но я раскушу их код.
   - Как?
   - Ударю из протонной пушки, они и забормочут, не успев зашифровать все. Они шифруют.
   - Или мыслят иначе, чем мы?
   - Шифруют.
   И Жогин занялся установкой орудия.
   - Не делайте этого, - говорил Шар. - Понять что-то может только бесстрастный, холодный разум. Вы горячи и антиразумны, то есть страстны.
   - Их беда, не моя.
   ...Жогин ударил из протонной пушки: долина задымилась. Снова удача - вдруг заговорил голос дешифровщика.
   - Нас обожгло.
   - Погиб мирад. Смерть болезненная (молчание долгое).
   - Теперь понравится (далее непонятное).
   И начался быстрый разговор:
   - Что было перед этим?
   - Боль укола в Синагре.
   - Что следовало за этим?
   - Ожог... (снова непонятное).
   - Что делать?
   - Оторваться!
   - Таиться!
   - Нападать!
   - Ромашить!
   - Да! Да! Ромашить!
   Но что такое ромашить? 25
   Жогин узнал это ночью.
   Его потянуло наружу - прислушиваться, смотреть.
   Ночь была мрачная, без звезд. Доносился вой филартиков.
   Люк ракеты закрылся. Он с грохотом вдвинулся в проем, выпятив черную округлость. Отойти Жогин не решился, а прижался спиной к полированному металлу.