Якубовский Аскольд Павлович. Черная Фиола

Якубовский Аскольд
Черная Фиола

   Аскольд Якубовский
   ЧЕРНАЯ ФИОЛА
   Повесть "Черная Фиола" не совсем обычна. Это произведение отличается той глубиной человеческого чувства и психологической напряженностью, которые выделяют ее на фоне не только отечественной, но и мировой фантастики. В "Черной Фиоле" с особенной силой отразилось трагическое восприятие мира, жизнеутверждающие ноты окрашены здесь густой, акварельной печалью - печалью доброты и сопереживания. Это - своеобразный реквием по несбывшимся романтическим мечтам и надеждам писателя на социальное переустройство мира.
   Пронин - начотряда Семину:
   "Немедленно сообщите положение тчк Организацию поиска Жогина Вашу ответственность тчк".
   Семин - начальнику экспедиции Пронину:
   "Поиск начат тчк Прошу два вертолета тчк". --------------------------------------------------------------------------
   -----------------
   "...Жогин?.. Вроде бы не дурак, а все же мозги набекрень. Пример? Говорил, что, мол, нет отца, а отец у него имеется, точно знаю".
   Иван Сазонов, рабочий
   "Да, я осматривал его, да, я слышал бред. По-моему, задето серое вещество мозга. Могли ли быть галлюцинации?.. Вполне, хотя нарушена работа нужных для этого центров. Но что мы знаем о работе человеческого мозга?"
   Г. Пырьев, врач
   "Много странности в том месте. Например, камень оплавлен. Я не геолог, но полагаю, граниту тысячу градусов подавай. А почему пустил Жогина одного? Потому, что работник он сверхопытный и просился сам".
   М. Семин, начальник топографического отряда 1
   Жогин совершил ошибку. Когда надо было зорче глядеть под ноги, не просто глядеть, а впиваться взглядом, ловить приметы дороги, складывать их в звенья пути, он думал. Работа его мозга была другого характера, другого направления: он вспоминал. От этого все и произошло.
   Тело его, неверно руководимые, переступающие с камня на камень ноги, руки, ловящие равновесие, ошиблись.
   Правая нога вдруг соскользнула с обмерзшего камня, и Жогин подвихнул лодыжку. Но вполне возможно, что нога его подвихнулась потом, когда жизнь его перешла в страшное, быстрое скольжение вниз, с обрыва.
   Нога соскользнула с камня (кварцевый гранит), но не уперлась во что-нибудь, а медленно, словно бы туго, вошла в воздух. Повисла над пустотой. Тело, продолжая ее движение, тоже клонилось в пустоту.
   Нить прежней жизни Жогина оборвалась.
   - Ух! - вскрикнул он, падая, и сжался от ощущения чего-то огненного в ладонях, словно бы вспыхнувших. Жогин повис. Теперь он видел только свой новый, мимолетный и страшно суженный мир. 2
   Он видел зернисто-черный камень во всех его мелких подробностях, видел свешивающиеся сверху стланиковые корни, морщинистые, в крупинках земли.
   Видел Жогин и свои пальцы, впившиеся в эти свисающие корни.
   Неправдоподобие и быстрота совершившегося потрясли его. Он сорвался?.. Не может быть!
   На корнях появились белые колечки разрывов с каплями выступившего сока, и все перешло в следующую фазу движения. Заплечный мешок, следуя инерции падения, потянул его вниз, ремень тяжелого карабина, тоже включившегося в общее движение, съехал с плеча. 3
   Корни лопнули со странным, протяжным во времени звуком. Казалось, они вздохнули, освобождаясь от груза тела Жогина.
   Он упал.
   Падая, увидел небо. Оно пронеслось над ним и потянуло за собой блистающие вершины Путорана. Затем Жогин увидел зеленые верхушки сосен и ржавые скалы под собой.
   Эти скалы нагло выставились во все прогалины. "Хоть бы на дерево", пожелал он себе и уже проломил одну вершину и врезался в другую, пониже, пробил ее и упал, отброшенный пружиной толстого сука, сломавшего ребро, но спасшего жизнь.
   Жогин упал на другую сосновую вершину, плотную и колкую. Здесь его посетило ложное ощущение. Перед ним замелькали молотки, стамески, клещи, долота и прочие инструменты, обычно лежавшие в ящике Петра, под столом. Затем Генка хватил его кулаком по голове, и все потемнело.
   Когда Жогин смог приоткрыть глаз, один левый, все представилось ему каким-то водянистым, все колыхалось и плыло.
   Он лежал на дне потока.
   Вода текла поверх него. В одно время она шевелила его пальцы и давила грудь.
   Второй глаз вернул миру плотность.
   Все прочно, будто приколоченное гвоздями, встало на место: горы, лес, небо.
   Оно выгнулось над ним, чистое и синее.
   И тотчас горы зашатались и лишились прочности, а солнце позеленело.
   Все стало другим в этом северном горном мире, приобрело иное значение. Даже он сам: голову свою Жогин теперь ощущал по-новому.
   Она была величиной с гору. При шевелении ее мегатонной тяжести вздрагивала земля, рождались, умирали и снова рождались зеленые солнца. Ладони рук горели.
   Осторожно подняв свои руки, Жогин видел кисти их, сильные и крепкие, пальцы с толстыми ногтями, испачканные красным. Что? Кровь?
   - А черепушечка-то моя раскололась, - пробормотал Жогин, подлезая испытующими пальцами под затылок и попадая в липкую тепловатость. Он убрал руку и поборолся с болью, грызущей его мозг.
   Она ввинчивалась в мозг длинным железным винтом - поворот за другим медленным поворотом - от шевеления губ, от движения глаз и рук.
   Не шевелиться Жогин мог бы, а не смотреть было просто невозможно: мир становился иным с каждым поворотом глазного яблока.
   Все в нем мерцало и шевелилось, рассыпалось и грудилось, то горело, то гасло. Вот замелькали яркие полосы... Жогин зажмурился и вспомнил, так бывало в детстве, когда он пробегал мимо чьего-нибудь высокого палисадника. Солнце в нем чередовалось с планками, они - с солнцем.
   И если был вечер, а он бежал во весь дух, то свет вспыхивал в этих промежутках красными полосами.
   Жогину казалось, что если бежать долго-долго и быстро, то можно взлететь в уровень макушек тополей. Но самого длинного палисадника их улицы хватало на секунды бега. --------------------------------------------------------------------------
   -----------------
   Черная лайка, что шла с Жогиным, осторожно спустилась к нему. Она принюхивалась, щетиня загривок: собака чуяла и пряный аромат свежей крови, и острый запах беды.
   Она прижала уши и мелко переступала лапами. Ей хотелось уйти, и она не смела и нюхала голову Жогина. 4
   Кровь спеклась, крепко связала волосы и стянула их. Будто надели на голову тугую резиновую шапочку.
   Голова теперь чувствовалась маленькой, с орех величиной, стиснутой мускульным спазмом, окостеневшей. И в ее середине в центре горящего, стонущего мозга что-то пульсировало, отстукивало телеграфную морзянку: тире-точка, тире-точка... А, боль!..
   "Господи, почему я не смотрел под ноги?"
   Вот почему не смотрел под ноги Жогин - в тысячный раз он пытался понять, было ли несчастьем то, что отец бросил его пацаном, у брата.
   Конечно, поступок свинский, в характере папахена. Интересно было бы понять: откуда он берет силы жить, понимая себя, ощущая себя таким плохим человеком?
   Следующий удар отец нанес Жогину тем, что в войну попал в плен и каким-то образом угодил в полицаи. Делал пакости! Своим!
   Правда, если верить его клятвам (и сроку наказания), это были маленькие пакости. Но они были, от этого никуда не денешься.
   ...Отбыв наказание, папахен явился к ним в дом, к Петру. Даже не спрашивался заранее, примут ли: сыну было шестнадцать, а в Петре Жогин-старший был абсолютно уверен. Да и идти ему больше было некуда.
   Но Жогин-младший взбунтовался. Когда он понял, что долговязый тощий человек в драном ватнике и тоже ватных брюках - его отец, он пришел в ярость. Ругаясь и крича, взъерошенный, в одно время смешной и страшный, он вытолкал отца. Вслед за ним полетел с лестницы его фанерный самодельный чемодан.
   Но, выгнанный Жогиным, отец нагло поселился рядом, у вдовы Козиной.
   Он перенес общее презрение почти спокойно, но Жогин стыдился людей. Бросив школу (его дразнили "полицаем"), он ушел работать в лес. А зимой кончил курсы, стал топографом. Теперь он мог быть в лесу большую часть года, с апреля по октябрь.
   Лес спас его.
   ...Семнадцать лет Жогин работал в тайге. Можно было и совсем уехать из города, но держал, не пуская от себя, Петр. 5
   Ночью был приморозок, приятно холодивший голову Жогина. Но пришло утро новой жизни.
   Глаза Жогина схватывали приметы этой ранней поры - летящих кедровок, золотистые тонкие облачка. Но - что-то сомнительное было во всем. Может быть, это не утро, а иная пора дня?
   Может быть, вечер? И не было тела, одна только голова. Жогин встревожился, шарил руками - тело было, но не его, чужое... Как же так?.. И что сейчас?.. Вечер?.. Нет, утро. Всюду роса. Даже на лице и волосах лежит холодная влага.
   Вот куст березы, северный недоросток. Он тянет прутики вверх. И на нем роса. И рядом, на травинке ростом с это деревце. 6
   Жогин видел на ней особенно крупную росинку.
   Он долго разглядывал ее, пока не понял, что это не вода, а что-то другое. Морщась, осторожно подул: росный шарик пошевелился. Но был он не рядом, а страшно далеко, в ином мире.
   Жогин глядел на него, щурясь: шарик двигался, рос. Он катился - прямиком к Жогину.
   "Бред", - решил Жогин и уронил веки. Но шар врезался в его память. Зажмурясь, было проще рассматривать этот большой и очень блестящий шар.
   Как он мог появиться здесь? Зачем? Жогин снова открыл глаза: шар катился прямо на него. Движения его были плавны, но быстры. Жогин не улавливал моментов явного перемещения шара, а просто понимал, что усиливающееся и разрастающееся сверканье означало приближение.
   Шар скрывался за деревьями и тут же высверкивал из-за стволов. Он близко от Жогина. Вот снова исчез среди наплыва лишайников, за соседней зеленой скалой.
   Бородки мха засветились и вскинулись.
   Блистающий Шар был рядом с Жогиным - на вытянутую его руку.
   Он невелик, ростом с половину человека, и совершенно, гладко округлый.
   Неспокойный, он катался вокруг Жогина, беззвучно проносился по камням, не приминая мох и мелкую древесную поросль.
   Жогину хотелось поднять голову. Он не смог, только ощущал, что она лежит по-прежнему и что-то уходит из нее, переливается в землю.
   Мысли?.. Кровь?.. Жизнь?..
   Он прислушивался к себе: ему казалось, что он уходит в землю. Она кормила его, а сейчас берет обратно, высасывая остатки его жизни приятно и ласково. Слабость... Дрема... Но сквозь эту дрему Жогин следил за шаром.
   Например, он увидел себя в выпуклости шара. Он был искажен по всем правилам зеркального отражения. Жогину подумалось: "Высший класс полировки. Чем его полировали? Есть ли такие замечательные составы у брата на заводе?" Потом: "Это бред?"
   Но был он странно реальный: Жогин в шаре ясно видел свое вымазанное кровью, обсохшее лицо. Наверное, Блистающий Шар все же не бред.
   Тот закончил свое кружение и опустился рядом. Тяжелый - под ним промялись мхи и захрустели сухие ветки.
   Блистающий Шар занялся Жогиным. Действовал он быстро и успокоительно журчал. И что-то стекало с него, с его рук. Их, быстрых, мелькало в воздухе четыре или пять.
   Вокруг головы Жогина шла суета этих рук.
   Они то нежно касались, то впивались в кожу, даже присасывались к ней.
   Делали непонятное.
   Вдруг щелкнуло. Выдвинулись огромные глаза. Они по двое, будто птицы, сидели на длинном стержне. У Шара короткие рожки. "Как он их не сломал здесь, в тайге? - соображал Жогин. - А, они же выдвигающиеся, их только что не было". Те с треском роняли синие электрические искры.
   Сигналят?.. Лечат?.. Жогин чувствовал приятнейшую истому.
   Жогин верил и не верил себе. Сон? Но все так вещественно, на Блистающем Шаре видны мелкие царапины полировки и защемленная рожками-антеннами хвойная вилочка.
   Но странно, все, что за Блистающим Шаром, все плывет в тумане.
   Шар, несомненно, металлический, хромирован от ржавчины. И в то же время в нем чувствуется мягкая гибкость. Блистающий Шар колыхался, но Жогин почему-то был уверен: ударь, и тот окажется литым.
   - Вы кто? - спросил он.
   - Бертсибиджим, - сказал металлический Шар скрипуче.
   Сказал не сразу, а сначала пробовал голоса, пока не нашел человеческий. Те, отвергнутые, голоса, были то странно тонки и даже писклявые, то удивительные по силе, уходящие громовыми раскатами за пределы слуха. Наконец Блистающий Шар бойко заговорил.
   В его голосе проступало призрачное, холодное. Голос Блистающего Шара был морозной тенью голоса Жогина. Будто тот умер, и по земле ходит его Голос, совсем отдельно от хозяина.
   Истома ушла, появилась тревога.
   - Вы пришелец?
   - Мы не пришельцы, мы скитальцы, - сказал Блистающий Шар. - Мы циркулируем в пространстве и лишь изредка посещаем населенные планеты.
   - Я рад, - бормотал Жогин. - Приветствую вас на Земле.
   Блистающий Шар обхватил голову Жогина и приподнял: дико рванула боль. О-о... Сюда бы врача в белом халате или медсестру.
   Надежду! Пусть она коснется его руками.
   - Подходит! - объявил Блистающий Шар и, втянув глаза, заискрил рожками. Руки его... Жогин видел, их осталось две или три, они лили на голову то шипучее, то прохладное, что стекало за воротник.
   Боль уходила. Ушла и слабость. Жогин сел, прислонился спиной к камню. Норма! Сейчас была лишь память о прежней боли.
   Жогин закурил, осмотрелся. Это было его наслаждением - видеть! Горы... За них цеплялись облака. Между облаками и высоким небом бегает веселая молния и ласково ворчит при этом. Хорошо!
   - Спасибо за лечение, - сказал он Блистающему Шару. - Вы, собственно, откуда?
   Спрашивал, а сам разглядывал в Блистающем Шаре свое отражение и шелковые мхи за спиной.
   - Третья планета: Солнце - 1879.
   Планета так планета, черт с ней!.. Дымок свивался змейкой. Жогин двигал губами сигарету. Подумал: пора бросить курить, давал слово Петру.
   Он выплюнул сигарету и выкатил глаза, поняв слова Блистающего Шара. Жогин вздрогнул, дернулся телом.
   - Так вы пришелец?
   - Все гораздо сложнее, - ответил Шар. - А мне некогда разговаривать, я спешу. Буду краток. Хотите остаться живым? Сделаться всемогущим? Всезнающим?
   "Он еще спрашивает!.."
   - Пойдемте! - приказал Блистающий Шар. Произошло странное. Жогин, человек крайне упрямый и любящий все делать по-своему, покорно встал.
   Они прошли ущельем на береговой гранит безымянной речки. Из ее прибрежных скал выставилось что-то острое и сверкающее, очень высокое. Прошли дальше оно скрылось и снова увиделось теперь снизу.
   Жогин близко увидел три стальные колонны. Задрал голову: на трех гигантских ногах, глядя вниз обгорелыми клюзами двигателей, стояла ракета.
   - Звездная, - пояснил Шар. - Нам нужен бог на планету СШ-1009 бис. Вы будете им. Войдемте.
   Грохнув, в боку ракеты откинулся люк. Упала вниз лестница.
   - Идем.
   - За вами.
   Блистающий Шар впорхнул в люк. Жогину пришлось всходить по раскачивающейся лестнице. Он поднялся и прошел мимо Шара. Звеня и постукивая, вползла сама собой лестница и свернулась. Прихлопнулся люк и, вращаясь, закрылся прочно.
   - Садитесь в кресло, - предложил Блистающий Шар и разъяснил: - Наш путь будет равноускорен.
   Он висел в пустоте тускло светившегося нутра ракеты.
   Прошел гул. Кресло мелко дрожало. Жогин почувствовал себя каменным, тонн в пять весом. Даже увидел свое лицо - крупнозернистое, с блестками пластинок слюды. Такие же были руки.
   - Ускорение, - равнодушно пояснил Блистающий Шар. И все громче, истошнее выли ракетные двигатели. С их воем принесся к Жогину визгливый голос отца:
   - Почему-почему-почему ты не думаешь, что это было заданье-е?!
   - Врешь! - кричал Жогин. А брат Петр менял яркую лампу, ввертывая десятисвечовку. Она горела у них в комнате всю ночь.
   - Зачем? - спрашивал его Жогин. - К чему тебе ночной свет?.. Что хочешь увидеть? 7
   Жогин пришел в себя от рывка, от комкания невидимыми силами. Движение ракеты больше не чувствовалось. Она уже несла с собой каждую клетку его тела со скоростью, невозможной для постижения сознанием. Скорость проникала не в разум, глубже, рождая сладкую тревогу. Ту, которая является при падении во сне.
   Этот полет и напоминал стремительное падение. Куда?.. А, не все ли равно, лишь бы дальше от гор, от жизни - прошлой! От отца...
   "Стать богом? Что он под этим понимает?" Жогин, улыбаясь, огляделся: ряды приборов, блеск шкал, стрелки. Они роились, будто ночами ползающие светляки в теплой тайге Уссури.
   Ракета была огромной. Она далеко уходила вперед, там теряла очертания и казалась длинным туннелем, ведущим куда-то. В новую жизнь?
   Жогин так и понял: это переход от неудач, терзаний, глупых поступков в мир прямизны. Блистающий Шар так и сказал:
   - Выпрямляю линию полета, искривленного притяжением вашего солнца.
   ...Стрелки приборов шевелились, ползали. Зеленые струи ракетных газов пробивались внутрь ракеты. Они кудрявились, окутывали Блистающий Шар и Жогина.
   - Куда вы летите, скитальцы?
   - Прямо, от планеты к планете, от звезды к звезде.
   Прямо? Это же мечта каждого, бредущего в пути. Странное круглое существо не тратит времени на обходную криволинейную орбиту, в его ракете есть мощь для прямого полета. "Но почему он взял меня? - думал Жогин. - Кто он сам?"
   - И мы ходили вашими путями, - отвечал ровным голосом Блистающий Шар.
   - Но вы же машина, - возразил Жогин. - Хотя конструкция вашего тела, конечно, гениальна. А я стану богом? Зачем?
   - Чтобы создать свой мир. Совершенны были те, что окружали вас на Земле?
   - Люди? Ну, нет!
   - Поговорим.
   Блистающий Шар замолчал и стал меняться цветом.
   Сначала он покрылся золотисто-красной пленкой, пошел вишневатыми отсветами. Жогин торопливо отодвинулся - от Блистающего Шара шло излучение. Горячее.
   Шар раскалялся. Жогин осторожно поднес к нему ладонь и удивился: пышущего жара не было. Но излучение шло от Блистающего Шара. Оно ощущалось упругим и даже липким: Жогину хотелось крепко отереть лицо.
   Блистающий Шар заговорил:
   - Я гуманоид, как и вы, имя мое Бертсибиджим. Я физик с Третьей планеты Солнца номер тысяча восемьсот семьдесят девять. Мой возраст - сорок кругов, конец жизни - генетический необратимый процесс в органах усвоения. Мне предложили пересадку мозга - я согласился.
   - Понимаю, - сказал Жогин. Он соображал: это машина, не человек, а киборг, сращение машины с человеческим мозгом. (Жогин вздрогнул от отвращения.)
   - Нас много, - говорил Блистающий Шар. - Одни бежали от страстей, другие от болезни. Но большинство влекло познание. Теперь я только мозг, - хвастал Блистающий Шар. - Я познаю, я изучаю, я практически бессмертен. Мозг проживет две тысячи ваших лет, а тело износилось за сорок. Когда мои механические части изнашиваются, я их меняю. А выгодно! Я работаю все двадцать четыре часа.
   Жогин стал выяснять:
   - А не тянет вас назад, в тело? Оно дает много приятного. Хорошо греться на солнце, иметь волчий аппетит. А женщины?
   Говоря, Жогин видел в зеркальной выпуклости Блистающего Шара свою физиономию и выпирающий нос, хищный и крючковатый. ("Став Шаром, я хоть перестану походить на своего треклятого отца".)
   - Я был рожден для познания, - разъяснял Блистающий Шар. - А жизнь тела, личная жизнь - мешает познавать.
   - Кажется, я понимаю вас. Понял! - вскрикнул Жогин. И все в нем заторопилось. Мысли скакали, будто солнечные зайчики на беспокойной воде, ловить их, помнить было необычайно, непривычно трудно.
   Жогин кричал Шару:
   - Все запутано в человеке! Мыслим иногда логично, но нет логики в наших действиях! Не может ее быть! Ей мешают эмоции, страсти, наши глупые сердца... Чувства - обуза... Поймите! Мы оставляем жить виноватых! Наш разум в плену тела! Оно же слишком сложное - костяк, железы, кишечник... Чем вы питаетесь?
   - Электричеством.
   - У нас были фанатики, боровшиеся с плотью, история религии говорит это.
   Жогин соображал: мозг без тела, без слабого, хрупкого тела, могущего разбиться о камни. Это же раскрепощение! Это... счастье?
   - Тело не выразишь в изящной математической формуле, - продолжал Блистающий Шар. - Это невозможно. А возьмите меня, я отлично выражаюсь в формуле шара.
   Шар говорит... Но это же не голос, у него нет эха. Жогин понял, что Блистающий Шар читал его мысли и внушал свои.
   - Мы живем повсюду, к нам идут жители всех планет! Все время мы ловим сигналы мозга гибнущих, ожидающих спасения, просто стремящихся к жизни, какую ведем мы. Вы не один тяготитесь обыденной жизнью, не вы один слишком слабы и страстны для нее.
   - Значит... - начал Жогин.
   - Я принял волну вашей боли и поспешил на помощь. Ваш ум...
   - Но я делал одни глупости, - сказал Жогин, не открывая рта.
   - Зато видите границы вашего разума. Это дано немногим.
   Голова Жогина шла кругом.
   - Идите к нам! Мы дадим вам могущество и... планету. Вы создадите на ней жизнь, как представляете ее себе. А потом наблюдение, познание - тысячи лет подряд.
   Блистающий Шар втолковывал:
   - Есть высшее счастье - мыслить, есть высшее наслаждение - познавать, высший отдых - созерцание. Смотрите на меня, смотрите. Пристально! Слышите?
   И Жогин услышал: звучала музыка. В строго выверенных, холодных аккордах чувствовалось великое знание. Жогин слушал (и видел?): рождались и умирали миры. Он созерцал их столкновение и разрушение, наблюдал полет атомных частиц, рассеянных звездными взрывами.
   Многое увиделось ему. Нахлынувшее знание давило. Он расслабился и прилег в кресле.
   Прикрыл глаза. Но в мозг по-прежнему рвался грохот миров. "Это невыносимо, это невозможно, я сойду с ума! Пощади..."
   Блистающий Шар телепатировал:
   "Я научу тебя делу богов, покажу интересный опыт. Ты оттолкнешься от него и пойдешь далее. Мы подлетаем к Черной Фиоле". 8
   - На посадку!
   Киборг сказал команду вслух, и ракета изменила путь. Жогин страшно потяжелел. Блистающий Шар каплей ртути повис на магнитном держателе. Перегрузка...
   Жогину казалось: он умирает, уже умер. Он видел: поднимается ему навстречу другой Жогин, с пустыми глазницами, с жутким оскалом.
   Ракета повернулась - нацелилась - устремилась... Казалось, неостановленная, она бы пробила планету насквозь. Но загрохотали тормозные двигатели.
   Жогина прижало к креслу, ребра его трещали. Удар!
   - А-а! - кричал Жогин.
   Посадка кончилась. Блистающий Шар раскачивался на держателе: туда, сюда, туда-сюда... Жогин кое-как добрался до него. Увидел себя - бледен, из прокушенной губы текла кровь. С тревогой поглядел на угасший Шар. "Погиб? Тогда мне смерть в этой непонятной ракете".
   - Что? Что с вами? - спрашивал он. Оказалось, Блистающий Шар подзаряжался, воткнув в бок гибкий проводник.
   - При моей аварии вами займется мой дубль, - сообщил он и замолчал, всасывая энергию.
   Жогин растерянно огляделся:
   - Дубль? Где он?
   Будто в зеркале висел, качался туда-сюда другой Блистающий Шар... Но устал Жогин от этого - от блеска, странных разговоров. Ему хотелось вдавить каблуки в землю, пусть чужую, смотреть в небо.
   Должно быть на планете небо!.. В ракете и дышать-то приходится каким-то пустым воздухом, не разберешь, жив ты или давно мертв.
   Вдохнуть бы настоящий - густой, влажный, сытный воздух. Закурив, неторопливо думать.
   Или, сбрасывая пепел с сигареты, стоять и щуриться на чужую, малопонятную жизнь.
   - Черная Фиола, - вдруг заговорил Блистающий Шар. - Своеобразие жизни и ваш урок.
   Он защелкал чем-то в себе. Смеялся?
   - Создана богом Иохимом Залесски, коллегой. На моей памяти сменилось тридцать поколений. По-моему, эта живая плесень оскорбляет производительные силы планеты, но Иохиму она была чем-то дорога... 9
   Жогин - ощупью - разобрал рюкзак.
   В нем нашел килограмма два или три ржаных сухарей, полкило кускового сахара и большой кусок свиного сала, присыпанного красным перцем. Калории были, вода тоже - совсем рядом колотилась тонкая струйка и растекалась по камням на расстоянии откинутой руки. Эту воду можно было брать: смачивать платок и сосать его.
   Непривычное становилось привычным.
   Например, Жогин ясно слышал частую дробь падающих корпускул света. Звук их ударов был разный: мягкий от шепчущих листьев, упругий и резкий при ударах о камни.
   Корпускулы в холода били слабо, а в пасмурную погоду сыпались, будто мягкие воздушные пузырьки. Ночью же, падая с далеких звезд и приобретя космический разгон, они кололи...
   Жогин вздрагивал и ежился. В глазах мелькали красные полосы. Казалось, что он бежит вдоль бесконечного палисадника, гремя по нему палкой.
   ...Он звал Черную собаку.
   Та подходила к нему - с подозрением, с загадом в глазах. Жогин с завистью видел ее лапы, твердо стоящие на земле. Он поднимал взгляд выше, скользил им по черной шерсти с блеском серебристых ворсинок. Они, если пристально глядеть, обращалась в иглы, летели в глаза.
   Даже хотелось закрыть их ладонями.
   Черный пес, чернота... Сначала, шерстисто-мягкая, она становилась неотвратимо бездонной и получала угрожающие качества. Вот надвинулась, глотнула его. Жогин едва удержал вскрик и падал, падал вниз, в раздвинувшуюся щель. В ней горели синие свечечки.
   Спасаясь, Жогин отворачивал глаза - и снова лежал в камнях. Минуты (или часы) покоя, и снова рвался к нему сошедший с ума внешний мир.
   Тогда скалы бешено накатывались, грозя раздавить, а хвоя метала в него зеленые стрелы. Потом, в коротком взрыве, все рассыпалось на частицы. "Атомы", - догадывался Жогин.
   Когда мир успокаивался, подступали заботы жизни: приходилось создавать жилище и заботиться о питании. Жогин не мог отползти в сторону, в сосны, не мог развести костер. Потихоньку он сгребал к себе мох. Тот отрывался от камней легко, но с глуховатым, едва слышным хрипом.
   ...В конце концов Жогину удалось создать вокруг себя примитивную, но годную к жизни среду. Но пугали одиночество и собака.
   Черный пес сидел против Жогина. Склонив голову набок, он всматривался в него. Пес был стар, для охоты не годился и жил около экспедиции, был спутником (и сторожем) много лет подряд.