Якубовский Михаил. Прозрачник

спрашивал, открывал для себя мир дочери.


После работы Таня шла гулять с Сигурдом. Он присаживался к ней на грудь
бабочкой-махаоном. Тане было приятно такое его настроение, было весело
смеяться удивлению прохожих.
Она шла в кафе, Таня ела, а Сигурд фамильярничал: садился на нос,
щекотал губы. Таня смущалась, думая, какой она представляется Сигурду
необозримой великаншей. Она говорила:
- Не надо этого, Сигурд, не надо... Пей-ка лучше кофе.
Или он был воробьем. В таких случаях приводил одного из своих
приятелей. Воробей ел с Таней из одной тарелки. Эта птица была необычайной
силы и живости. Она могла стащить и унести даже половину мясного пирожка,
даваемого к бульону. А однажды унесла снятую клипсу. Но Таня сразу
догадалась, что ее взял себе не воробей, а Сигурд.
Потом они шли в лес (в дороге Сигурд становился брошкой-жуком на ее
блузке). В лесу они были свободными. Сигурд ухаживал за Таней. Он
становился всем, он был всюду. Даже ветер разговаривал с ней голосом
Сигурда; все об одном, все об одном... Или, оставив Таню около
муравейника. Сигурд забирался в него, он выводил всех муравьев и принуждал
их склеиваться в зимний шар.
Еще они плавали в озере: Таня плыла, а около нее вертелся Сигурд в
какой-нибудь щуке и хватал за пальцы.
Таня взвизгивала, брыкалась и плыла к берегу, заикаясь от смеха и
разбрызгивая воду, а Сигурд уже выставлялся ей навстречу камышом, пускал
свой пух на голову и уши. Таня бегала и хохотала. Проходящие пары косились
на столь оживленное провождение времени.


Таня ходила в дом Сигурда. Он долго звал. Она наконец согласилась.
Здесь был старинный пригород - его оставили для любителей эффектов
старого жилья, для художников и поэтов.
Отсюда хорошо виделся город, проткнувший тучи.
Таня прошла в калитку - старенькую, болтавшуюся. Запели ржавые скобы,
прошептали ветки древних вязов, прикасавшихся к верхней доске калитки.
На заборе сидела кошечка и глядела на Таню травяными глазами. Она
увидела Таню и без звука, стеснительно, заговорила с ней, приоткрывая
красное пятнышко рта.
- Кисик, кисик, - говорила ей Таня.
Кошка замяукала. Необычный ее голос был звонким, как у какой-то птицы.
И Таня подумала, что именно эту кошку, наверное, гладит вечерами Сигурд.
И пошла по тропинке в глубь древнего мохнатого сада - к дому.
И тотчас от дома к Тане побежали, перескакивая друг через друга,
большие собаки неопределенной породы.
Кусать Таню собаки не стали. Наоборот, подставили головы, чтобы Таня
гладила их.
Это были добрые собаки...
И Сигурд уже шел к ней прямо по лужайке. Он шел так быстро, что Тане
стало радостно. И она испуганно оглянулась, не смотрят ли на них из окна.
На Таню смотрело много глаз.
Смотрела кошка с забора травяного цвета глазами, смотрели большие
собаки.
И другие глаза смотрели поверх оконных белых занавесок - внимательные
человечьи глаза. Прежде чем Таня вошла в дом, о ней все уже имели
определенное мнение: и мать Сигурда, его сестры, и даже бабушка Сергея
(видевшая очень плохо).
Сигурд взял Таню за руку и повел в дом. Они прошли одну за другой все
ступени крыльца, прошли веранду, где лежали ранние яблоки.
Запах их был восхитителен.
Затем был узенький коридор с запахом жилья. Поры домовых бревен хранили
запахи жизни всех поколений. Сигурдов.
В доме Таня познакомилась с мамой Сигурда, самой милой чужой мамой на
свете.
В доме пришедшие следом собаки подали Тане правые лапы, выпачканные в
земле, и понюхали ее носами, зелеными от травы.
Затем мама велела сыну хлопотать с обедом и повела Таню смотреть
малину.
Они ходили вдвоем в колючих ее рядах, и мать серьезно говорила с Таней
(в то же время обирая и кладя в рот ягоды).
- Ешьте, ешьте малину... Я рада, очень рада, - говорила она. - Вы
хорошая и милая девочка. А я так боялась за первое увлечение моего сына.
(Таня молчала, глядя на сочную ягодную кисточку.)
...Он всегда, всегда в работе. Вы знаете, Танюша, он совершенно не
спит. А я нахожусь в ужасном положении. Я стала бояться убить простейшее
насекомое, скажем, муху или комара, потому что он изучал их. Если я ударяю
комара, то мне кажется, я убиваю своего сына.
...Мы все тут нервные, все немного не в себе, даже собаки и кошки...
Стать лягушкой науки! Я понимаю, ему нужно было сделать это. Но нельзя же
все время жертвовать собой! Я хочу иметь сына и внуков. И я рада его любви
к вам. Вы должны убедить его вернуться в нашу жизнь, вы одна можете это
сделать. Я бессильна, отец не желает ни во что вмешиваться, товарищи его
хотели бы бесконечного продолжения этого опыта.
...Таня! Я прошу вас. Он славный мальчик и сделает вас счастливой. А
когда вы выйдете замуж, мы оставим вам этот старый дом - если хотите.
Сейчас модно жить в настоящем старом доме.
...Таня, наши животные напуганы. Кошка не ловит мышей, собаки не
дерутся друг с другом.
И знаете, временами и эти деревья, и солнце, и цветы, и птицы - все
лучшее мне кажется моим сыном.
Сигурдова мама поцеловала Таню.
Затем они обедали всей семьей (и собаки и кошка). Потом Сигурд увел
Таню в холодную глубину дома, в комнату. Комната эта была очень большая.
На беленых ее стенах повешены картины - все старинные, написанные на
холсте, в тускло золоченых рамах. Это были древние картины о древнем
городе, о его деревьях и птицах. И нельзя было подключить ток и сделать их
движущимися или извлечь из них какую-нибудь поясняющую музыку.
Надо было глядеть и соображать самой.
- Вы видите, Таня, природное в нашей семье сидит крепко. Эти картины
писал один мой далекий предок. Какая-то боковая ветвь, с сильной кровью
сибирских пионеров... Да, вы не знаете, мой брат занимается росписью
ночного неба над городом, а другой - в свободные часы - делает те
маленькие картины, что оживают на строго рассчитанное время.
Но вернемся к предку. Я думаю, что некоторые его глубинные устремления
получили выход только во мне - его воля, его нацеленность.
Предок жил давно и немного. Он оставил после себя только картины. По
ним судите о его силе.
Жил он в те времена, когда люди много работали на полях и в шахтах. Они
часто болели, им было трудно отдаваться искусству. И этот человек однажды
заболел какой-то древней болезнью, и она дала ему время обостренного
видения.
Он был скромный, хороший человек. И вот, больной и несчастный, он
увидел на земле других несчастливцев и понял их. По старомодной
ограниченности считали, что человек должен переживать горе только людей.
Эта идея - наследие стадного образа жизни, пришедшее к нам из древности. А
также ограниченность. А также смешное мнение, что Земля была звездными
силами изготовлена только для человека.
Мой предок проникся болью всех гонимых человеком животных, птиц я трав.
Он первым стал писать картины о том, как должен жить человек.
...Писал картины... Ими показывал, что животное зависит от клубка
мировых сил - от воздуха и воды, человека и космических лучей, от ветра и
пищи, любви и ненависти, сострадания и дружбы - так и сам человек.
При жизни над ним посмеивались, а после смерти вдруг стали любить.
Его картины есть в музеях, здесь же всего десять маленьких этюдов.
Таня смотрела. Грустно - на картинах странные, дымные, чумазые города,
голые ветки, жалкие птицы.
И Таня поняла смертельно больного художника, бродившего по городу со
своими рабочими инструментами. Она поняла его сердцем.
Но унесла с собой и раздражение на этого художника. Она чего-то не
прощала, не могла простить художнику, а что - не знала и сама.


Этой ночью они зажгли в поле маленький костер, превращая старые
травяные былки в огненную игру, в дым, в разговоры. Таня рассказывала
Сигурду об отце и братиках, о бабушке и маме.
Дым уходил вверх, пророча устойчивую погоду, нависал лунный край с
пятнами кратеров. Волосы Тани становились золотыми паутинками.
Сергей глядел на Таню и видел в ней то розоватое сияние доброй памяти,
то черноватую рябь ее былых тревог. Тогда она казалась ему чужой, из
другого - непонятного - мира. Она пришла, она могла и вернуться в него.
Чем ее удержать? И когда Таня на короткое время замолкала, Сигурд исчезал.
Таня пугалась. Но ближний куст вдруг начинал клониться и щелчками ронять
на нее паутинные листья.
И слышался из него легкий смех Сигурда, растекался по земле. И Тане
казалось - это смеются, качаясь, травы.
- Теперь твоя очередь. Говори о себе, говори, - требовала она. - Только
о себе.
- Это началось так, - говорил Сигурд. Он сел и держал ногу на колене
сцепленными пальцами рук. От напряжения рассказа он светился зеленым
светом.
- Когда-то я просто изучал животных. Этолог - такая моя профессия. Но,
стремясь к универсальному, я был и цитологом, и биохимиком. И вот, изучив,
то есть убив, сотни зверей в лаборатории, я, как и все, понял: нужно
что-то другое. Животное умерло, его жизнь умерла. А ведь самое тайное -
это жизнь, оркестровка органов, незримая партитура мозга.
Если кто-нибудь скажет: я стопроцентно знаю, что такое жизнь, я
предложу - сотвори ее.
Теперь же я занят только живым, и это мое счастье. Сегодня утром,
согласно плану, я занялся кротом. Да, да, этим толстячком в бархатной
шубке. У него масса специфических секретов.
Шефу я обещал выяснить механику ориентировки крота под землей.
Биохимикам - его обменные процессы. А еще цитологи, горняки,
фармацевты... О, целая пачка заявок!
Итак, я работал.
Я шел полем. Навстречу мне неслись сигналы цветов. И всюду вулканчики
кротиных нор, кольцеобразные, похожие на лунные кратеры (круг, шар,
выпуклость, кольцеобразность - это стиль природы. Углы, прямоугольники -
стиль человека).
Я стал у одного вулканчика - и тот ожил. Я почувствовал подрагивание
почвы, услышал шорох и пофыркиванье. Это значило, что крот подходит к
выходу и сейчас выставит нос, опознавая погоду. Необходимо быть наготове.
Мгновение - нос выставился со всеми облипшими его песчинками. Крот фыркнул
и спрятался, но я уже вошел в него. Не знаю, как это видится со стороны, я
работаю всегда один. Мне так: находит облачко. Оно слепит (но оказывается
черным). Затем как бы застреваешь в узком темном проходе, ни дохнуть, ни
вскрикнуть. Это страшно. Затем я уже был кротом и полз в подземном ходу. Я
протискивался и тихо урчал от удовольствия, чуя запах личинок. И все время
во мне сидело человеческое смешное опасение застрять и задохнуться, потому
что я видел всю узость пути - сверху - этих ходов, хотя был слеп, как
крот. (Шеф говорит, я-де вхожу в объект частично.) Итак, его глаза,
рудименты глаз... Шеф просто ахнет, узнав об их функциях. И это знание
очень пригодится изобретателям. (Он взглянул на Таню - она скучала.) А еще
я изучал радарный механизм нетопыря Квинка (помните театр?), прослеживал
работу инфракрасного зрения змей (и нанес вам первый визит).
- Как интересно, - сказала Таня, думая, отчего он не говорит о своей
любви.
- Я считаю это своим счастьем, - сказал ей Сигурд. - Я вырос в семье,
где любили животных. Всегда пять-шесть собак, а еще кошки, рыси, куницы,
белки, ужи... Когда неудача, несчастье, это зверье очень понимает и
утешает.
Понимание животных, лишенных дара внятной речи...
Понимание!.. Я ласкаю свою собаку. Но где, в чем родственны связи наших
сердец? Каковы химические истоки этого сродства?.. Взаимодействие
электрических полей?.. Нет, нет, я не допытываюсь, я не хочу этого знать.
Не хочу!
- Почему? - испугалась Таня.
- А вдруг исчезнет мое особое свойство? Это бывает - спрашиваешь, ищешь
- и от твоих усилий познать все исчезает.
...До тебя моя жизнь делилась на неравные части - "до" и "после". "До"
- маленькое, всего двадцать восемь лет. "После" - огромное и слепящее, и
длится оно 621 день. Это сделала не только машина, но и моя воля - я хотел
знать. Хотел проверить и понять собачий талант чутья, мощь сборного мозга
муравьев, красоту цветка. Стоя против растения с любым названием, созерцая
это чудо природного строительства, я хотел ощутить внешнюю недвижность и
внутреннюю быстроту процесса жизни.
Только проникновение в растение или зверя дает полное знание. Это нужно
для моей науки, для дружбы между нашими разобщенными мирами. Войдя в
промежуток атомов (ведь они плавают свободно, будто планеты), я живу
жизнью клеток, жизнью ферментов - всей чужой жизнью.
Я знаю, со стороны все это выглядит безумной чепухой. Когда я говорил
об этом шефу, он назвал меня сначала дураком, затем сумасшедшим. Я и был
сумасшедшим.
Я верил - мы шли неверной дорогой. Меня сводило с ума сознание, что мы
скованы телом. Я перестал ценить человека. Мне он виделся рабом своего
тела и изобретенных им механизмов.
А потом пришло это. Как оно пришло? Не знаю.
Знаю! Было желание, волевой взрыв, был новый, особых свойств механизм -
его изобрели для иных целей, но он помог мне. Но как?.. В последний наш
разговор физики говорили о перераспределении материи в пространстве, что
от меня-де остался только алгоритм, формула.
Много было говорено... Итак, крот... Одна моя прогулка в десять метров
усилила нашу фармакопею знанием особенных свойств презираемых мелких жуков
и червей.


Глубокой ночью шеф проснулся. Ему было душно и тревожно. Давило сердце.
Он встал, подошел к окну и высунулся. Жадно, ртом он хватал и глотал
воздух.
Шла ночь. С явственным писком проносились летучие мыши, поднимались на
высоту двухсотого этажа.
Что и говорить, воздух здесь хорош.
Вот и удушье исчезло. Но оставалась тревога, переходящая в страх. Шеф
стал разбираться в этом неожиданном страхе. Он перебирал одну причину за
другой.
Не переел на ночь, хотя жена и напекла к ужину сдобных булочек с
корицей. Не был лишен того короткого дневного сна, что помогал ему
спокойно спать ночью. С детьми все хорошо - писал сын, а дочь с мужем жили
рядом. У них до сих пор светилось окно. Свет падал на ночные клубы мошек,
а их голоса тихо доносились до него.
Жена?.. Молодцом.
Артрит?.. Терпим.
Старость?.. Здесь все решено, все перемолото.
Сигурд?.. Вот оно? Все последние бессонницы, все сердечные спазмы, все
тревоги рождал именно Сигурд. Где он сейчас? Шеф напрягся, вызывая его.
Для этого он вообразил дырочку в своей лобной кости, а из нее струей
брызжущую мысль. Он раздул грудь, свел брови.
"Сигурд, Сигурд", - звал он. Ответом было молчание.
"Сигурд, Сигурд..." Молчит.
Сейчас он или вертится в воздухе, или сидит с этой гадкой эгоисткой
Таней.
Нет, не Сигурд виноват - та девчонка!.. Нет! Не девчонка - молодость
их.
В конце концов, могли бы и подождать с любовями, недолго ему жить
осталось.
Никодиму Никодимычу стало так обидно и так горько. "Возьму и умру
сейчас", - решил он и всхлипнул.
Жена, услышав, встала и принесла таблетку. Она поставила горчичники на
его грудь, сделала ему горячую ванну. И так, хлопоча, помогла встретить
рассвет.
На травах лежала росная седина - матовая и тусклая. По ней бродили
домашние звери. Ходили коровы с выпученными боками, гуляли лошади с
длинными белыми гривами.
Лошади были не рабочие, а для украшения луга.
Таня и Сигурд шли промеж этих лошадей, и те смотрели на них,
выворачивая глаза, всхрапывая, мотая головой, стуча боталами.
Тане было хорошо. Она смотрела на переступающие ноги Сигурда (по ее
требованию он перерабатывал свою скользящую походку в обычную) и
командовала:
- Правой, левой!
Сигурд шел, не приминая трав: лебеду, ромашки, пырей, одуванчики.
Одуванчиков было особенно много. Поэтому молоко здешних коров считалось
лечебным, а сияние луга казалось золотым.
- Сигурд, - сказала Таня, оборачиваясь к нему и видя сквозь него
проступающий луг. Обрадовалась - Сигурд и внутри солнечный и ясный, весь
золотой. Чистое луговое золото было в нем. И ей с ним и надежно и тепло. -
Сигурд, ты сегодня особенный, - сказала Таня и повернула к нему сияющее
лицо. По нему ходили золотые отблески. Он глядел на нее.
- Что ты, девочка?
- Я могла бы все для тебя сделать. Все, все.
- Спасибо, Таня, я это знаю.
- Глупый, поцелуй меня сейчас же, сейчас, скорее... Крепче.
Опять щекочущее, электрическое ощущение, от которого хотелось и
засмеяться, и закричать. Словно бы она нюхала большой и лохматый букет,
весь в росе, в гудящих пчелах. Нюхала, погружала в него лицо по самые уши.
- Сигурд, - говорила Таня, - Сигурд...
- Что, Таня?.. Что?
- Сигу-у-урд...
Коровы смотрели на них, жуя траву. Ходили две трясогузки, желтая и
серая, качали хвостиками. Далеко, на зеленом луговом фоне, полуголый
человек с сачком гнался за желтой бабочкой. Бежал - словно катился.
Это был охотник - сборщик личной коллекции, один из миллионов
нарушителей запретов.
Он махал сачком, но промахивался.
- Лимонница! - закричала Таня. - Хоть бы не поймал, ну споткнулся, что
ли. Споткнись! Споткнись! Разбей нос!
Человек не споткнулся. Он догнал бабочку. Махнул сачком - исчезло ее
веселое пятнышко.
- Он злой, злой! - быстро говорила Таня. - Он насадит ее на булавку,
его надо проучить. Проучи его!


Бабушка пришла на веранду сильно запыхавшейся. Платье ее гремело.
Платок упал на плечи.
Бабушка пришла точно к завтраку, но не стала пить крепко заваренный
чай, не съела обычного яйца всмятку, хотя его и снесла для нее курица
Пеструха, немного похожая на бабушку.
- Кормите детей, и пусть убегут, - велела бабушка и стала громко,
порывисто дышать.
Папа скосился на бабушкин нос и вспомнил кучу дел. Он даже перечислил
их вслух.
- Сядьте, Борис! - приказала ему бабушка и загремела своим платьем.
По его металлу ползла рыжая муха с синими глазами. В углу сидел и
смотрел на все дальнозоркий паук.
- Итак, Марина, что ты скажешь по этому случаю, а? - Бабушка взглянула
на Танину маму.
- Он славный мальчик, он мне нравится.
- Я только что с луга, купала ноги в росе. Моему флебиту это помогает
лучше гормонов. Я их увидела там и точно знаю - он светится насквозь. Он
кисейка!.. Слушайте.
Бабушка вынула из кармана платья свою записнушку и стала читать вслух,
отставя ее подальше, на расстояние четкого зрения.
"19 июля. Подозрительное волнение в Т. По лицу проходят красные токи.
Ясно, она влюблена - разузнать.
21 июля. Плохо ест, в глазах мечта, на молодых людей не смотрит.
Подозрительно.
24 июля. Голос в комнатке. Посмотрев в отверстие, обнаружила прозрачную
личность, влюбленную в Т. Слава богу, она безопасна. Следить".
Папа покашлял и спросил:
- Прозрачную? Это фигурально?
Ему не ответили, а мама всплеснула руками:
- Боже мой, как это чудесно! Он любит ее только душой. Духовная любовь
в этом плотском мире.
- Не говори глупости, Марина, - отрезала бабушка.
- А скажите, эта бесплотная личность... он... бросил нашу девочку? -
осведомился папа и стал нервно потирать лысину.
- Да что ты! Он ее любит, в этом и зло.
Папа чихнул и вытер нос салфеткой. Забормотал:
- Ничего я теперь не понимаю. Отстал. Духовно, бесплотно... это модно?
Простите, мамы, я пойду и выпью валерьянки.
- Ступайте, Борис, и прилягте на половину часа. - Бабушка выдвинула
челюсть. - Видите ли, милая моя дочь, я хочу... я поклялась умереть
прабабушкой. Да, - говорила она сквозь зубы, - да, ты знаешь, у меня
идеальный характер, я все сделаю как надо. Я настаиваю, чтобы эти
бесплотники знали свое место и не лезли к девушкам. Я хочу иметь
правнуков! Слышите вы, глупая, восторженная и нелепая женщина?..
Бабушка ударила кулаком. Чашки подпрыгнули. Зеленая муха взлетела,
попала в паутину и зазвенела.
Таня задержала дыхание. Она все увидела - был резкий, безжалостный
свет.
На что походило? Да, на их костер в поле.
Она вспомнила откатившийся уголек: он пускал тонкую и долгую струйку
дыма. Она тянулась вверх, колеблясь, и где-то там, высоко, рассыпалась на
молекулы.
Так случилось и здесь - на цветке тлел уголек, король-бабочка. Махаон.
И к нему вдруг - струйкой дыма - потянулось тело Сигурда и мягко,
беззвучно вошло, исчезло... Таня задержала вскрик, прижав рукой губы.
Бабочка же снялась и полетела.
Тень ее бежала по траве. Таня заметила, что она круглая, и догадалась,
что это тень самого солнца.
...Быстрее, быстрее!.. Луг поворачивается внизу. От него идут теплые
земляные потоки, подкидывают, толкают (луг косо уходит вниз).
И зелено, зелено кругом, и сигналят цветы. Они зовут. Бабочку звали
присесть поздние ромашки, звало "татарское мыло", звали все, отовсюду...
Сигурд поднялся выше, выровнял плоскость крыльев и скользнул над
сидящим в тени бабочколовом. Тот вскочил - огромнейшая фигура с жадными
глазами. Они - две круглые блестящие стекляшки.
Он рыкнул - прокатился по лугу недолгий гром.
Он вскинул сачок - тот со свистом ушел высоко в небо.
Страх поселился в Сигурде, веселость и страх. Он стал работать
крыльями, поднялся высоко, высоко. И спланировал вниз, и уже нетерпеливо,
на высоте кустов, полетел к белому платьицу Тани.
А позади громко топало и пыхтело. Сигурд летел тихо, чтобы оно не
отстало, не потеряло пыл охоты. И Таня сжалась, когда бабочку смял удар
сачка. Он прихлопнул и вдавил ее в промежуток мелких березовых кустиков.
- Есть! - вскрикнул бородач и нагнулся, запустил руку в траву.
- Что вам, собственно, надо, молодой человек?
Из травы поднялся Сигурд в виде небольшого и морщинистого старичка в
костюме-тройке. Бородач стал пятиться.
- Простите, - сказал бородач и подтянул штаны. - Простите, что-то с
глазами.
- Полежать не дадут, поспать не дадут, - негодовал Сигурд.
- Солнце, знаете, ничего и не видишь.
Бородач отходил, оглядываясь. Погрозил кулаком, повернулся и побежал.
- Почему ты не смеешься? - спросил Сигурд.
Таня молчала. Она щипала травинки и кусала те их части, что были
воткнуты в основу стебельков. Они были как салат без сметаны - трава с
простым травяным вкусом и запахом. И только.
"Он воздух, он мираж, я его сама придумала".
- Таня, вы расстроены чем-то?..
- Нет, не то... Скажи, если меня оскорбят или... Ты заступишься за
меня? Ударишь нахала?
- Чем я его ударю? - спросил Сигурд. - Я дым, клубок молекул, сочетание
еще не разведанных свойств материи. Я не могу ни обнять, ни защитить. Я
ничто в обычном понимании. Сила моя в этом мире овеществляется в других и
другими. Товарищами, машиной, шефом. Ты расстроена?
- Глупости, Сигурд, я прошу прощения.
- Это я должен просить прощения.
Корова подошла и смотрела на них, вздыхая. Нос ее был черный и мокрый.
Она лизала его шершавым языком.
- Хочешь, я узнаю, что сейчас чувствует эта корова? - спросил Сигурд.
- Я знаю. Она хочет, чтобы ее подоили, - сказала Таня. - Мне пора
домой. Не провожай, я сама...
На веранде гудела из угла в угол оса с золотым животиком. Но, может
быть, это просто осовидная хитрая муха.
Хитрая!.. Бабушка пригрозила пальцем и велела прогнать муху.
- Почем я знаю, что это не твой чудак, - сказала бабушка Тане. -
Прилетел и слушает. Проныра!
Таня обиделась.
- Что вы, бабушка, он не такой.
- За себя ручайся, деточка, только за себя, и то здраво подумав. Вот и
Пеструха сегодня на меня как-то странно посматривает и яйцо мне не снесла.
А снесет, то как его будешь есть? Почем я знаю, может быть, Пеструха - это
тоже он.
Таня взяла полотенце и выгнала осу. Пришлось вытаскивать из угла
домашнего паука и садить его за дверь.
Котенок сидел на полу и смотрел на них большими серыми глазами.
- Убери и его, - требовала бабушка. - Очень у него глаз
сообразительный. Наверное, твой...
Таня взяла мягкого котенка под локотки (тот запел) и унесла. Посадила в
траву, и серый занялся вылавливанием травяных бабочек.
Таня вернулась и услышала бабушкины слова. Она, вздыхая, говорила маме:
- А попробуй откажи? Как подумаю о нашей кухне, где и окно-то не
закрывается и форточку твой благоверный не починил толком, сердце
обмирает. Так и обливается кровью, так и обливается. Я сама в детстве,
разозлясь, сажала мух в бабушкины пироги. Садись, Татьяна! - Бабушка
указала на стул. - Садись, слушай и мотай на ус. Ты уже не маленькая, в
восемнадцатом веке в твоем возрасте детей имели. Мать тебе ничего доброго
не скажет, уж слишком романтична. И все оттого, что я, будучи в интересном
положении, читала Карамзина - "История Государства Российского". И
всего-то один том! Мы же с тобой, надеюсь, люди трезвые и здравомыслящие.
- Мне кажется, это мое личное дело.
Бабушка выпятила губы.
- Вот так же говорила Марианна, выходя замуж. А ее личное дело (то есть
именно ты) стало общим, то есть нашим. Знай, в его семье тоже голову
ломают.
- А что я такое особенное делаю?
- Не напускай тумана, моя милая, все это крайне прозрачно. Имей в виду,
я поклялась дождаться своих правнуков и не потерплю, чтобы они были
сделаны из желе или воздуха. Я хочу, чтобы они плакали, ели, пачкали
пеленки и делали все, что положено делать младенцам.
- Бабушка!
- Я уже двадцать лет бабушка! Да-с!.. А что, по-твоему, получится? Я,
моя милая, желаю для тебя мужа, которого я могла бы потрогать и убедиться,
что ты и точно замужем.
- Вы подсмотрели, совестно вам!
- Именно, моя милая, подсмотрела. Меня и успокоило, что он просто дым,
одна видимость!.. Прозрачник!.. Но как ты думаешь жить с бесплотным
человеком? Он вечно будет сидеть в своих цветочках. Он же не от мира сего.
Заруби себе на носу, я не хочу газообразных внучат. Нет! Нет! Нет! Ты
знаешь, у меня идеальный характер, как я сказала, так и будет.
- Я не позволю мешаться!
Бабушка оправила платье и начала смотреть, плотно ли закрываются окна
веранды.
...Сигурд вышел из котенка. Он - по новой привычке - пошел к себе домой
пешком.
- Вот это старуха! - бормотал он и качал головой. - Ай-ай... Но и я
хорош, подслушиваю! - Он бормотал и взмахивал руками, удивляясь себе.
- Какое право она имеет так со мной говорить? - бормотала Таня, быстро