Страница:
Но что это? Из черного погреба, из-под обгорелых обломков, показался человек. Он поднялся и, закрывая глаза от солнца, смотрел в ту сторону, где звучал вечевой колокол. За ним появился другой, третий… Отовсюду из темных дыр, из-под избиц, незаметных тайников и подклетей вылезали изможденные, выпачканные в саже и пыли ратники, старики, женщины, дети. Пошатываясь и ковыляя, они спешили к площади.
Мертвый город ожил. Люди прыгали с груды на груду, спотыкались, падали и снова вставали. Их было немного, но все же это были рязанцы!
Вдали, на снежных полях вокруг города, показались черные точки. Прятавшиеся долго люди торопились к развалинам старой Рязани, куда звал их знакомый призывный звон вечника.
Ратибор бросился им навстречу:
– Жива еще Русь!.. Жив еще корень рязанский!..
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Мертвый город ожил. Люди прыгали с груды на груду, спотыкались, падали и снова вставали. Их было немного, но все же это были рязанцы!
Вдали, на снежных полях вокруг города, показались черные точки. Прятавшиеся долго люди торопились к развалинам старой Рязани, куда звал их знакомый призывный звон вечника.
Ратибор бросился им навстречу:
– Жива еще Русь!.. Жив еще корень рязанский!..
Глава вторая
На лесной поляне
Тихо в дремучем вековом лесу. Отчетливо слышно, как падает с ветки клочковатый снег, как прыгает белка или вспорхнет одинокая зимняя птица. Иногда треск мороза в стволах разбудит тишину и откликнется вдали в густом ельнике. Изредка высоко в верхушках стройных сосен, покачиваемых ветром, послышится слабый шорох. И опять торжественная тишина наполняет тайной онемевший, словно настороженный старый лес.
Сугробы снега прикрыли кусты вереска, можжевельника и волчьих ягод. Ни пешком не пройти, ни верхом не проехать. Только на коротких лыжах, подбитых конской шкурой, можно пробраться через глухую чащу.
Еле заметная извилистая тропинка, протоптанная в глубину леса, вела на небольшую полянку. На ней собрались сторонники. Здесь были те, кому посчастливилось спастись от татарского отточенного меча или тугого аркана: мужики из сожженных селений, немногие уцелевшие защитники Рязани, оставшиеся ратники уничтоженных отрядов. Там, за лесом, где протянулись родные снежные поля, обливается слезами горе, сверкают мечи, течет кровь русских людей, пылают родные избы…
Ратники отдыхают, лежа на сосновых ветках, греясь у костров.
Тихий, задушевный голос затянул песню:
– Распелись не к добру!.. – и отвернулся с недовольным видом. Тяжелая рука крепко ударила его по плечу.
Он обернулся. Рядом стоял долговязый мужик в нагольном тулупе и собачьем треухе, с топором за поясом.
– Чего каркаешь? – спросил он.
Парень потирал плечо:
– Тьфу, Звяга! И рука ж у тебя!..
– Чем тебе песня плоха?
– Татары услышат…
– Где им сюда добраться! В снегу утопнут.
– Все одно, какое нонче пенье…
– А почему не петь?
– Избу сожгли… Тятьку зарубили… Любашу увели… – плаксиво протянул парень.
– Вот оно что!.. Да разве у тебя одного? Чего ты хлюпишь? Все мы это видели, все горя хлебнули! А завтра сами косоглазым хвосты отрубим! Все одно прогоним их!
Парень недоверчиво покачал головой.
– Нет! Без песни нельзя! – продолжал Звяга, опускаясь на подостланные еловые ветки. – Наше дело правое. Почему татары весело не поют, а волком воют? Их дело неверное. А правильный человек завсегда поет! То-то…
– У меня вон брюхо с голоду поет, – не уступал парень.
– Ишь ты! – громко засмеялся третий сторонник, подходя ближе. – Щи про тебя еще не сварены.
– Ничего! – спокойно возразил Звяга. – Как закипит в котелке вода, мы болтушки с мучной подпалкой нахлебаемся. Не взыщи только, что соли нет.
– Да и муки-то последняя горсть…
– И это нам впрок: заснем покрепче – во сне пироги увидим!
Неожиданно раздался резкий окрик:
– Стой! Кто идет?
По лесу пробирался на лыжах широкий, плотный и коротконогий крестьянин. Оглядывая сторонников, он часто откидывал голову назад, и тогда черная борода его стояла торчком. На плечах он тащил куль муки. Несколько сторонников подошли ближе. Остальные продолжали лежать, подставляя бока теплым лучам костра.
Насмешливый голос прокричал:
– Эй, удальцы-молодцы, гвозди вострые! Прибежал сват от тещи, прямо с погоста, отмахал верст со ста! Притащил муки аржаной куль большой. Подходи, кто не спесивый, не ленивый, подставляй чашку, ладони аль шапку! Торопись печь блины, не то опара сядет, кумовьев отвадит!..
– Откуда мука? Кто принес? – загудели, приподнимаясь, мужики.
– Да вот – человек тороватый, борода лопатой. Татарва его с печи спугнула, косноязычным стал и зовется с тех пор Ваула.
Звяга подскочил:
– Ваула! Сват!.. – и бросился обнимать приятеля.
– Смекнул я, что вы здесь голодуете, мучки вам и притащил, – объяснил Ваула.
– Ай да молодец! Накормил нас до отвала, когда в брюхе пусто стало!.. – говорили мужики.
– Садись, Ваула, к нашему костру!
– Нет, к нашему!..
– Да ты скажи, что с тобой сталось? – спрашивал Звяга. – Видел я, как ты с рязанской стены в реку скатился. Я думал, что ты утонул…
– Знать, день мой смертный еще не пришел, – выбрался! Двое суток по лесу скитался, пока не обсох.
– Го-го-го! – засмеялись мужики. – Своим ли паром сушился?
– А то чьим же? Бежал как мог, искал сторонников, наткнулся на выселок. Два старика меня обогрели, на лыжи поставили, каравай и куль муки дали. Иди, говорят, на сиверко. Там встретишь удалых сторонников. Скажи: земно им кланяемся, спасибо им, что родину берегут! И мы, старики, рогатины точим и скоро к ним прибежим.
– А что слышно там, у нас?
– Сами, что ли, не знаете? Время лихое, татары носятся то здесь то там, всех рубят, душат петлей, пощады никому не дают.
Издалека послышался протяжный свист, потом оклик дозорного:
– Эй, постой! Кто там едет на коне татарском?
Молодой, звонкий голос отвечал задорно:
– Конь из татарвы, да ездок такой же, как и вы!
На поляну выехал всадник. Конь был горбоносый, с поджарым, как у борзой, животом. На нем была татарская сбруя в сердоликах с серебряными пряжками и пестрые переметные сумы. На коне сидел мальчик в большой шапке и заплатанном зипунишке, обтянувшем узкую грудь. Тонкие ноги в кожаных лаптях были вдеты в короткие татарские стремена. Сзади, вцепившись в хвост коня, плелся второй мальчуган.
– Го-го-го! – грохотали сторонники. – Вот так вояка!
– Да с ним попутчик идет, коня за хвост дерет!
– Давно ли под лавкой медведкой ползал?
– Вишь какого лихого воина нам бабушка прислала!
Юный всадник подъехал к сторонникам:
– Примите нас, люди добрые. Мы из татарского плена удрали!
– Молодцы, ребята!
– Иди, иди к нам, кирпатый! А это что за молодец за тобой плетется?
– Да Поспелка! Он из сил выбился… Мы вдвоем на коне ускакали, а теперь по очереди пешком идем.
– Садись к нам, ребята!
Мальчик сошел с коня, привязал его к елке и подошел к костру. Его темные глаза казались огромными на бледном, исхудалом лице. Мальчик взглянул на своего спутника и прыснул от смеха:
– Брось, Поспелка, нюнить! Спаслись – и ладно!
– А что они с Булаткой сделают?
– А мы его выручим!
– Да как же вы, ребята, из плена-то удрали?
– Сейчас расскажу. Только нет ли у вас, люди добрые, сена хоть клок – коня подкормить? Без него мы бы пропали!
– Чего захотел! Откуда мы тебе сена достанем? Да твои сумы за седлом, поди, сухарями набиты?
– А я и не знаю, что в сумах, они не мои!
– Сейчас посмотрим, что тебе татары подарили!
Сторонники подошли к коню, отвязали переметные сумы и распустили ремешки. Разостлав на снегу армяк, вытряхнули сумы. Оттуда посыпались: бабья панева, вышитая рубаха, серебряный кубок, несколько нательных крестов и три цветных узелка. В одном оказались золотые и медные серьги, в другом – горсть монет, черных и серебряных, в третьем, побольше, – мелко накрошенные сухари.
– Вот это тебе впрок! – воскликнули сторонники. – Хоть мало сухарей, все же коня спасешь!
– Братцы, соколики! Да что ж это! Изверги вместе с серьгами у девок уши отрезали!
Мужики вскочили и стали передавать друг другу серьги:
– Ну, мы им это припомним! Где они, воры, разбойники? Откуда вы прибежали, ребята?
Мальчики присели к костру и стали рассказывать быстро, захлебываясь, перебивая друг друга:
– Мы из Владимира. Татары подожгли город. Мы втроем бежали в лес, хотели к сторонникам пробраться… Нас поймали татары из отряда Бай-Мурата – злые что звери! Они поволокли нас на арканах. У них много пленных. Есть не дают, таскают за собой со связанными руками. В Ярустове татары нашли бочонки вина и браги и все перепились. Они заснули, а мы с Поспелкой перегрызли ремни, подползли к коню Бай-Мурата и ускакали. Жаль, Булатку выручить не могли!..
Поднялся Ваула:
– Братцы! Ярустово недалеко, я туда тропу знаю. Идем!
Сторонники зашумели:
– Верно! Может, разбойники еще опохмеляются…
– Нам со Звягой там каждый пень знаком, – добавил Ваула. – Мы вас проведем!
– Идем, идем! – И сторонники стали быстро собираться.
– Поспелка! Пошли Булатку выручать! – вскочил шустрый мальчуган.
– Молодец, кирпатый! Да как звать-то тебя?
– Меня-то? Прокудой зовут.
– Что? Прокудой? Да ты девчонка, что ли?
– А то кто же? – засмеялся курносый мальчуган, сдернул меховую шапку и лихо тряхнул русыми косами.
Вскоре отряд сторонников потянулся гуськом в сторону Ярустова. Впереди шел Ваула, за ним Прокуда и Поспелка. Муку и немногие пожитки сторонники нагрузили на татарского коня, которого вел за собой Звяга.
Сугробы снега прикрыли кусты вереска, можжевельника и волчьих ягод. Ни пешком не пройти, ни верхом не проехать. Только на коротких лыжах, подбитых конской шкурой, можно пробраться через глухую чащу.
Еле заметная извилистая тропинка, протоптанная в глубину леса, вела на небольшую полянку. На ней собрались сторонники. Здесь были те, кому посчастливилось спастись от татарского отточенного меча или тугого аркана: мужики из сожженных селений, немногие уцелевшие защитники Рязани, оставшиеся ратники уничтоженных отрядов. Там, за лесом, где протянулись родные снежные поля, обливается слезами горе, сверкают мечи, течет кровь русских людей, пылают родные избы…
Ратники отдыхают, лежа на сосновых ветках, греясь у костров.
Тихий, задушевный голос затянул песню:
Несколько человек дружно подхватили:
Еще что же вы, братцы, призадумались?
Призадумались, ребятушки, закручинились?
Что повесили свои буйные головушки,
Что потупили очи ясные во сыру землю?
Молодой сторонник сердито проворчал:
Еще ли лих на нас супостат-злодей,
Супостат-злодей, татарин лихой…
– Распелись не к добру!.. – и отвернулся с недовольным видом. Тяжелая рука крепко ударила его по плечу.
Он обернулся. Рядом стоял долговязый мужик в нагольном тулупе и собачьем треухе, с топором за поясом.
– Чего каркаешь? – спросил он.
Парень потирал плечо:
– Тьфу, Звяга! И рука ж у тебя!..
– Чем тебе песня плоха?
– Татары услышат…
– Где им сюда добраться! В снегу утопнут.
– Все одно, какое нонче пенье…
– А почему не петь?
– Избу сожгли… Тятьку зарубили… Любашу увели… – плаксиво протянул парень.
– Вот оно что!.. Да разве у тебя одного? Чего ты хлюпишь? Все мы это видели, все горя хлебнули! А завтра сами косоглазым хвосты отрубим! Все одно прогоним их!
Парень недоверчиво покачал головой.
– Нет! Без песни нельзя! – продолжал Звяга, опускаясь на подостланные еловые ветки. – Наше дело правое. Почему татары весело не поют, а волком воют? Их дело неверное. А правильный человек завсегда поет! То-то…
– У меня вон брюхо с голоду поет, – не уступал парень.
– Ишь ты! – громко засмеялся третий сторонник, подходя ближе. – Щи про тебя еще не сварены.
– Ничего! – спокойно возразил Звяга. – Как закипит в котелке вода, мы болтушки с мучной подпалкой нахлебаемся. Не взыщи только, что соли нет.
– Да и муки-то последняя горсть…
– И это нам впрок: заснем покрепче – во сне пироги увидим!
Неожиданно раздался резкий окрик:
– Стой! Кто идет?
По лесу пробирался на лыжах широкий, плотный и коротконогий крестьянин. Оглядывая сторонников, он часто откидывал голову назад, и тогда черная борода его стояла торчком. На плечах он тащил куль муки. Несколько сторонников подошли ближе. Остальные продолжали лежать, подставляя бока теплым лучам костра.
Насмешливый голос прокричал:
– Эй, удальцы-молодцы, гвозди вострые! Прибежал сват от тещи, прямо с погоста, отмахал верст со ста! Притащил муки аржаной куль большой. Подходи, кто не спесивый, не ленивый, подставляй чашку, ладони аль шапку! Торопись печь блины, не то опара сядет, кумовьев отвадит!..
– Откуда мука? Кто принес? – загудели, приподнимаясь, мужики.
– Да вот – человек тороватый, борода лопатой. Татарва его с печи спугнула, косноязычным стал и зовется с тех пор Ваула.
Звяга подскочил:
– Ваула! Сват!.. – и бросился обнимать приятеля.
– Смекнул я, что вы здесь голодуете, мучки вам и притащил, – объяснил Ваула.
– Ай да молодец! Накормил нас до отвала, когда в брюхе пусто стало!.. – говорили мужики.
– Садись, Ваула, к нашему костру!
– Нет, к нашему!..
– Да ты скажи, что с тобой сталось? – спрашивал Звяга. – Видел я, как ты с рязанской стены в реку скатился. Я думал, что ты утонул…
– Знать, день мой смертный еще не пришел, – выбрался! Двое суток по лесу скитался, пока не обсох.
– Го-го-го! – засмеялись мужики. – Своим ли паром сушился?
– А то чьим же? Бежал как мог, искал сторонников, наткнулся на выселок. Два старика меня обогрели, на лыжи поставили, каравай и куль муки дали. Иди, говорят, на сиверко. Там встретишь удалых сторонников. Скажи: земно им кланяемся, спасибо им, что родину берегут! И мы, старики, рогатины точим и скоро к ним прибежим.
– А что слышно там, у нас?
– Сами, что ли, не знаете? Время лихое, татары носятся то здесь то там, всех рубят, душат петлей, пощады никому не дают.
Издалека послышался протяжный свист, потом оклик дозорного:
– Эй, постой! Кто там едет на коне татарском?
Молодой, звонкий голос отвечал задорно:
– Конь из татарвы, да ездок такой же, как и вы!
На поляну выехал всадник. Конь был горбоносый, с поджарым, как у борзой, животом. На нем была татарская сбруя в сердоликах с серебряными пряжками и пестрые переметные сумы. На коне сидел мальчик в большой шапке и заплатанном зипунишке, обтянувшем узкую грудь. Тонкие ноги в кожаных лаптях были вдеты в короткие татарские стремена. Сзади, вцепившись в хвост коня, плелся второй мальчуган.
– Го-го-го! – грохотали сторонники. – Вот так вояка!
– Да с ним попутчик идет, коня за хвост дерет!
– Давно ли под лавкой медведкой ползал?
– Вишь какого лихого воина нам бабушка прислала!
Юный всадник подъехал к сторонникам:
– Примите нас, люди добрые. Мы из татарского плена удрали!
– Молодцы, ребята!
– Иди, иди к нам, кирпатый! А это что за молодец за тобой плетется?
– Да Поспелка! Он из сил выбился… Мы вдвоем на коне ускакали, а теперь по очереди пешком идем.
– Садись к нам, ребята!
Мальчик сошел с коня, привязал его к елке и подошел к костру. Его темные глаза казались огромными на бледном, исхудалом лице. Мальчик взглянул на своего спутника и прыснул от смеха:
– Брось, Поспелка, нюнить! Спаслись – и ладно!
– А что они с Булаткой сделают?
– А мы его выручим!
– Да как же вы, ребята, из плена-то удрали?
– Сейчас расскажу. Только нет ли у вас, люди добрые, сена хоть клок – коня подкормить? Без него мы бы пропали!
– Чего захотел! Откуда мы тебе сена достанем? Да твои сумы за седлом, поди, сухарями набиты?
– А я и не знаю, что в сумах, они не мои!
– Сейчас посмотрим, что тебе татары подарили!
Сторонники подошли к коню, отвязали переметные сумы и распустили ремешки. Разостлав на снегу армяк, вытряхнули сумы. Оттуда посыпались: бабья панева, вышитая рубаха, серебряный кубок, несколько нательных крестов и три цветных узелка. В одном оказались золотые и медные серьги, в другом – горсть монет, черных и серебряных, в третьем, побольше, – мелко накрошенные сухари.
– Вот это тебе впрок! – воскликнули сторонники. – Хоть мало сухарей, все же коня спасешь!
– Братцы, соколики! Да что ж это! Изверги вместе с серьгами у девок уши отрезали!
Мужики вскочили и стали передавать друг другу серьги:
– Ну, мы им это припомним! Где они, воры, разбойники? Откуда вы прибежали, ребята?
Мальчики присели к костру и стали рассказывать быстро, захлебываясь, перебивая друг друга:
– Мы из Владимира. Татары подожгли город. Мы втроем бежали в лес, хотели к сторонникам пробраться… Нас поймали татары из отряда Бай-Мурата – злые что звери! Они поволокли нас на арканах. У них много пленных. Есть не дают, таскают за собой со связанными руками. В Ярустове татары нашли бочонки вина и браги и все перепились. Они заснули, а мы с Поспелкой перегрызли ремни, подползли к коню Бай-Мурата и ускакали. Жаль, Булатку выручить не могли!..
Поднялся Ваула:
– Братцы! Ярустово недалеко, я туда тропу знаю. Идем!
Сторонники зашумели:
– Верно! Может, разбойники еще опохмеляются…
– Нам со Звягой там каждый пень знаком, – добавил Ваула. – Мы вас проведем!
– Идем, идем! – И сторонники стали быстро собираться.
– Поспелка! Пошли Булатку выручать! – вскочил шустрый мальчуган.
– Молодец, кирпатый! Да как звать-то тебя?
– Меня-то? Прокудой зовут.
– Что? Прокудой? Да ты девчонка, что ли?
– А то кто же? – засмеялся курносый мальчуган, сдернул меховую шапку и лихо тряхнул русыми косами.
Вскоре отряд сторонников потянулся гуськом в сторону Ярустова. Впереди шел Ваула, за ним Прокуда и Поспелка. Муку и немногие пожитки сторонники нагрузили на татарского коня, которого вел за собой Звяга.
Глава третья
«Аман!..»
Полная яркая луна светила с беззвездного неба. Быстро набегали мелкие облака. Словно зацепившись за луну, они закрывали ее на мгновение и летели дальше.
Ваула озабоченно покачал головой.
– Скоро пурга будет! – сказал он шагавшему рядом бородатому стороннику.
– Заметель подымается! – отозвался тот.
– Пурга нам на руку, – сказал Звяга. – Татары, поди, в избы забились, нас и не заприметят.
Облака закрывали луну, и лес тогда сразу окутывался густой тенью и сумраком. Сторонники медленно продвигались вперед, гуськом, держась близко друг к другу. Передние шли на лыжах, пешие упорно шагали за ними, проваливаясь по колено в глубокий снег.
– Тесней, соколики! Шагай дружнее!..
Пурга разыгралась внезапно. Лес вдали начал гудеть, завыли верхушки вековых сосен и елей. Ветер проносился с пронзительным свистом, подхватывал вороха рыхлого снега и засыпал им сторонников.
Вскоре отовсюду послышался непрерывный гул, треск ломавшихся сучьев и грохот падающих деревьев.
– Не отстава-ай! – кричал Звяга.
Идти становилось все труднее. Колючий снег обжигал лицо. Ветер валил с ног, захватывал дыхание.
– Эй, со-ко-лики!.. Не отстава-ай!.. – глухо доносились перекликающиеся голоса.
Сторонники шли долго, упорно пробиваясь сквозь бурю, боясь отстать. Знали, что гибель ждет того, кто затеряется в лесу.
Наконец передовой Ваула сказал:
– Теперь пойдем тише. Ярустово близко…
Сквозь свист ветра донеслись злобные голоса собак. Они не тявкали привычным ночным лаем, а заливались яростно, не умолкая ни на мгновение, хрипя и давясь, точно чуя врага.
Сторонники остановились, прислушались и решили:
– Собаки нам весть подают, что татары на погосте!..
– Подходи, сгрудись! – передавали они друг другу.
Сторонники собрались на опушке леса. Они настороженно всматривались сквозь порывы пролетавшего снега. В слабом свете луны, часто прятавшейся за облака, виднелись черными пятнами избы. В некоторых дымились трубы. Повеяло горелым салом и ржаным хлебом. Кое-где в узких окошках чуть светились тусклые огоньки.
Прокуда ухватила Звягу за рукав:
– Вон в той крайней избе стоит ихний главный разбойник – Бай-Мурат.
Звяга прислушался:
– Да он и сейчас там шумит, еще не угомонился.
Порывы ветра донесли всхлипывающий женский плач, жалобные стоны и выкрики пьяных голосов.
Звяга шепотом отдавал приказания. Сторонники внимательно слушали его. Потом разделились и стали медленно пробираться огородами. Небольшая группа пошла за Звягой, от которого не отставала Прокуда. Ваула повел остальных. Измученный Поспелка остался на опушке леса сторожить татарского коня.
Пурга стихла так же внезапно, как и началась. Сторонники подошли бесшумно к частоколу. Невдалеке прижался к столбу дремавший дозорный. Звяга приблизился, и татарин упал, широко раскинув руки. К ограде были привязаны татарские кони. Рядом лежали в снегу голые истерзанные людские тела.
– Господи! Что же это? – зашептали сторонники.
– Идем! – торопил Звяга. – Может, успеем еще кого спасти!
Сторонники отвязали коней, взобрались на них и осторожно объехали погост. По пути им встречались полудикие монгольские и уворованные русские кони. Они перехватывали их и продвигались дальше, крепко сжимая в руках рогатины, топоры, заостренные колья и дубины.
Дойдя до околицы, трое спешились, подползли к темневшему в стороне сараю и подожгли его. Весело вспыхнула солома. Красный язык лизнул крышу сарая и потух. Потом загорелся снова и затрепетал в клубах черного дыма, озаренного багровыми отблесками.
– Вперед, рязанцы! – закричали мужики со всех сторон, врываясь в избы. Им отвечал яростный визг татар.
Они выбегали из теплых изб на мороз, очумелые от неожиданности, с трудом приходя в себя от недавнего хмеля. Но коней не было, а из темноты на них набрасывались неведомые люди, сбивали с ног и рубили топорами. Татары убегали по задворкам, сторонники догоняли их и приканчивали.
В сараях сторонники нашли связанных русских пленных. Освобожденные, они вырывали из ограды колья и бросались преследовать своих мучителей.
Ваула одним ударом уложил хмельного дозорного, сидевшего на крыльце поповского дома, и осторожно вошел в горницу.
На столе еще видны были остатки пира, обглоданные кости, корки, опрокинутые чашки. Несколько пьяных татар валялось на полу. Старый, полураздетый поп сидел в углу, обняв колени руками, и повторял: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Не ведают бо, что творят!»
На горячей печке, прикрывшись поповской рясой, храпел Бай-Мурат. Рядом, вздрагивая обнаженным худеньким телом, всхлипывая, стонала внучка старого попа.
Связанного Бай-Мурата сторонники притащили к обледенелому колодцу с высоким журавлем. Он стоял, покачиваясь, еще не понимая, что с ним произошло. Исподлобья, свирепо посматривал на толпившихся перед ним мужиков, поводил хмельными, налитыми кровью глазами и твердил:
– Аман, аман!..[190]
– Какой тебе аман? – сказал Ваула, тыча в лицо Бай-Мурату медную серьгу с отрезанным ухом. – Откуда эта серьга? Из твоей котомки! Кто нашим девкам уши резал? Кто насильничал? Кто пленных голыми на мороз бросал? Ты, собачий сын! Кого казнить за это? Тебя, стервеца!
Подбежала Прокуда, грозя кулаками:
– Что они с Булаткой сделали? К журавлю на колодце привязали, холодной водой обливали… Вот он – еле живой!
– Привязать разбойника к журавлю! – решил Ваула. – Да прибить к столбу гвоздем за ухо. Пусть знает, как сладко было нашим девкам, когда он им уши отрезывал!..
Подъехал Звяга на татарском коне:
– Что вы с этим супостатом возитесь? Кончайте его да на коней! Татар на погосте уже не осталось…
Спасенные из татарского плена окружили сторонников. Женщины и дети плакали от радости и просили хлеба. Сторонники отдали им награбленную татарами добычу, себе брали лишь коней, татарские кольчуги и оружие. Мужики присоединялись к сторонникам. Женщины решили пробираться с детьми лесами и малоезжими дорогами к родным погостам.
– Отдыха не будет! – крикнул Звяга. – Нас еще мало, надо замести следы, пока татары не хватились… Скорей вперед, рязанцы!
– Я с бабами не пойду! – твердо заявила Прокуда. – Поеду с вами!..
Она помогла посадить в седло Булатку. Сзади него сел Поспелка.
– Держи Булатку крепко! – наказывала ему Прокуда.
Она ловко взобралась на своего татарского коня и поехала рядом.
Светало. Тучи унеслись. Буря стихла, точно ее никогда и не было. Ярустово опустело. Повсюду валялись трупы убитых татар. Ни одной живой души не оставалось в погосте. Только собаки бродили безмолвными тенями между покинутыми избами да, чуя новую поживу, слетелась большая стая крикливых ворон.
Полукругом перед журавлем у колодца сидело несколько собак. Они смотрели, облизываясь, на привязанного к столбу полураздетого Бай-Мурата, который еще ворочал злыми глазами и бормотал костенеющим языком:
– Аман, аман!..
Ваула озабоченно покачал головой.
– Скоро пурга будет! – сказал он шагавшему рядом бородатому стороннику.
– Заметель подымается! – отозвался тот.
– Пурга нам на руку, – сказал Звяга. – Татары, поди, в избы забились, нас и не заприметят.
Облака закрывали луну, и лес тогда сразу окутывался густой тенью и сумраком. Сторонники медленно продвигались вперед, гуськом, держась близко друг к другу. Передние шли на лыжах, пешие упорно шагали за ними, проваливаясь по колено в глубокий снег.
– Тесней, соколики! Шагай дружнее!..
Пурга разыгралась внезапно. Лес вдали начал гудеть, завыли верхушки вековых сосен и елей. Ветер проносился с пронзительным свистом, подхватывал вороха рыхлого снега и засыпал им сторонников.
Вскоре отовсюду послышался непрерывный гул, треск ломавшихся сучьев и грохот падающих деревьев.
– Не отстава-ай! – кричал Звяга.
Идти становилось все труднее. Колючий снег обжигал лицо. Ветер валил с ног, захватывал дыхание.
– Эй, со-ко-лики!.. Не отстава-ай!.. – глухо доносились перекликающиеся голоса.
Сторонники шли долго, упорно пробиваясь сквозь бурю, боясь отстать. Знали, что гибель ждет того, кто затеряется в лесу.
Наконец передовой Ваула сказал:
– Теперь пойдем тише. Ярустово близко…
Сквозь свист ветра донеслись злобные голоса собак. Они не тявкали привычным ночным лаем, а заливались яростно, не умолкая ни на мгновение, хрипя и давясь, точно чуя врага.
Сторонники остановились, прислушались и решили:
– Собаки нам весть подают, что татары на погосте!..
– Подходи, сгрудись! – передавали они друг другу.
Сторонники собрались на опушке леса. Они настороженно всматривались сквозь порывы пролетавшего снега. В слабом свете луны, часто прятавшейся за облака, виднелись черными пятнами избы. В некоторых дымились трубы. Повеяло горелым салом и ржаным хлебом. Кое-где в узких окошках чуть светились тусклые огоньки.
Прокуда ухватила Звягу за рукав:
– Вон в той крайней избе стоит ихний главный разбойник – Бай-Мурат.
Звяга прислушался:
– Да он и сейчас там шумит, еще не угомонился.
Порывы ветра донесли всхлипывающий женский плач, жалобные стоны и выкрики пьяных голосов.
Звяга шепотом отдавал приказания. Сторонники внимательно слушали его. Потом разделились и стали медленно пробираться огородами. Небольшая группа пошла за Звягой, от которого не отставала Прокуда. Ваула повел остальных. Измученный Поспелка остался на опушке леса сторожить татарского коня.
Пурга стихла так же внезапно, как и началась. Сторонники подошли бесшумно к частоколу. Невдалеке прижался к столбу дремавший дозорный. Звяга приблизился, и татарин упал, широко раскинув руки. К ограде были привязаны татарские кони. Рядом лежали в снегу голые истерзанные людские тела.
– Господи! Что же это? – зашептали сторонники.
– Идем! – торопил Звяга. – Может, успеем еще кого спасти!
Сторонники отвязали коней, взобрались на них и осторожно объехали погост. По пути им встречались полудикие монгольские и уворованные русские кони. Они перехватывали их и продвигались дальше, крепко сжимая в руках рогатины, топоры, заостренные колья и дубины.
Дойдя до околицы, трое спешились, подползли к темневшему в стороне сараю и подожгли его. Весело вспыхнула солома. Красный язык лизнул крышу сарая и потух. Потом загорелся снова и затрепетал в клубах черного дыма, озаренного багровыми отблесками.
– Вперед, рязанцы! – закричали мужики со всех сторон, врываясь в избы. Им отвечал яростный визг татар.
Они выбегали из теплых изб на мороз, очумелые от неожиданности, с трудом приходя в себя от недавнего хмеля. Но коней не было, а из темноты на них набрасывались неведомые люди, сбивали с ног и рубили топорами. Татары убегали по задворкам, сторонники догоняли их и приканчивали.
В сараях сторонники нашли связанных русских пленных. Освобожденные, они вырывали из ограды колья и бросались преследовать своих мучителей.
Ваула одним ударом уложил хмельного дозорного, сидевшего на крыльце поповского дома, и осторожно вошел в горницу.
На столе еще видны были остатки пира, обглоданные кости, корки, опрокинутые чашки. Несколько пьяных татар валялось на полу. Старый, полураздетый поп сидел в углу, обняв колени руками, и повторял: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Не ведают бо, что творят!»
На горячей печке, прикрывшись поповской рясой, храпел Бай-Мурат. Рядом, вздрагивая обнаженным худеньким телом, всхлипывая, стонала внучка старого попа.
Связанного Бай-Мурата сторонники притащили к обледенелому колодцу с высоким журавлем. Он стоял, покачиваясь, еще не понимая, что с ним произошло. Исподлобья, свирепо посматривал на толпившихся перед ним мужиков, поводил хмельными, налитыми кровью глазами и твердил:
– Аман, аман!..[190]
– Какой тебе аман? – сказал Ваула, тыча в лицо Бай-Мурату медную серьгу с отрезанным ухом. – Откуда эта серьга? Из твоей котомки! Кто нашим девкам уши резал? Кто насильничал? Кто пленных голыми на мороз бросал? Ты, собачий сын! Кого казнить за это? Тебя, стервеца!
Подбежала Прокуда, грозя кулаками:
– Что они с Булаткой сделали? К журавлю на колодце привязали, холодной водой обливали… Вот он – еле живой!
– Привязать разбойника к журавлю! – решил Ваула. – Да прибить к столбу гвоздем за ухо. Пусть знает, как сладко было нашим девкам, когда он им уши отрезывал!..
Подъехал Звяга на татарском коне:
– Что вы с этим супостатом возитесь? Кончайте его да на коней! Татар на погосте уже не осталось…
Спасенные из татарского плена окружили сторонников. Женщины и дети плакали от радости и просили хлеба. Сторонники отдали им награбленную татарами добычу, себе брали лишь коней, татарские кольчуги и оружие. Мужики присоединялись к сторонникам. Женщины решили пробираться с детьми лесами и малоезжими дорогами к родным погостам.
– Отдыха не будет! – крикнул Звяга. – Нас еще мало, надо замести следы, пока татары не хватились… Скорей вперед, рязанцы!
– Я с бабами не пойду! – твердо заявила Прокуда. – Поеду с вами!..
Она помогла посадить в седло Булатку. Сзади него сел Поспелка.
– Держи Булатку крепко! – наказывала ему Прокуда.
Она ловко взобралась на своего татарского коня и поехала рядом.
Светало. Тучи унеслись. Буря стихла, точно ее никогда и не было. Ярустово опустело. Повсюду валялись трупы убитых татар. Ни одной живой души не оставалось в погосте. Только собаки бродили безмолвными тенями между покинутыми избами да, чуя новую поживу, слетелась большая стая крикливых ворон.
Полукругом перед журавлем у колодца сидело несколько собак. Они смотрели, облизываясь, на привязанного к столбу полураздетого Бай-Мурата, который еще ворочал злыми глазами и бормотал костенеющим языком:
– Аман, аман!..
Глава четвертая
«Слышь ты!»
Субудай-багатур давал последние распоряжения сидевшим перед ним на корточках трем юртджи. Они внимательно смотрели в изборожденное морщинами и шрамами лицо старого полководца, боясь упустить хотя бы одно его слово.
– Важнее всего узнать… где собираются… новые отряды… длиннобородых…
– Понимаем! – шептали юртджи.
– Пленные знают… Заставьте их говорить…
– Заставим!
Субудай застучал кулаком по колену:
– Зачем ждете? Чего надо?.. Уходите!..
– Внимание и повиновение! – прошептали юртджи и попятились к выходу.
Субудай остался один. Он сидел, поджав ноги, на старой потрескавшейся скамье в углу, под образами.
Скрипнула дверь. Вошла, топая чеботами, Опалёниха, за ней Вешнянка. После того как Опалёниха спасла замерзшего сына Субудай-багатура, он всюду возил их с собой.
Сбросив на лавку заячью шубейку, Опалёниха засучила выше локтей расшитые рукава холщовой паневы и сполоснула руки под глиняным рукомойником. Перекрестив квашню, стоявшую у жарко натопленной печи, осторожно сняла наквашонник и сказала Вешнянке:
– Тесто поднялось! Месить пора…
Субудай посматривал на Опалёниху, на ее полные белые руки, равномерно опускавшиеся в тесто, на ее пышную грудь, перехваченную под мышками красным передником, и выпячивал сморщенные губы. Он достал из-за пазухи медную чашку и застучал по ней ножом. Вбежал старый безбородый нукер в запорошенной снегом шубе.
– Внимание и повиновение! – хрипло крикнул он.
– Принеси походные сумы красно-пегого коня! – приказал Субудай.
Нукер выбежал в сени.
Опалёниха приподняла тесто из квашни и со злобой бросила его обратно. Она подошла к оставшейся полуоткрытой двери и прихлопнула ее локтем.
– Дурень безбородый! – ворчала она. – Тепла не бережет!
Вешнянка шепнула Опалёнихе:
– Гляди, как одноглазый на тебя смотрит! Словно проглотить хочет…
– Тошно мне от него! – сердито отвечала Опалёниха.
Нукер вернулся, неся на плече кожаные переметные сумы, и опустил их на земляной пол.
– Развяжи!
Нукер распустил шнурки и сунул руки в баксоны.
– Зачем? – зашипел Субудай. – Что ты там оставил? Уходи!
Нукер отшатнулся и бросился из избы.
Субудай строго крикнул:
– Слышь ты! Слышь ты!
– Это он тебя зовет, – сказала Вешнянка.
Опалёниха не торопясь вытерла руки о передник и подошла перевалистой походкой. Субудай повторил:
– Слышь ты! Слышь ты! Вишнак!
Вешнянка подошла, робея. Субудай-багатур показывал на раскрытые сумы и старался объяснить:
– Давай! Мина! Давай…
Женщины переглянулись. Вешнянка опустилась на колени и стала доставать свертки. Опалёниха развернула сарафан из шелковой парчи, женские узорчатые рубашки, красные туфли с острыми загнутыми кверху носками. Субудай показал рукой Опалёнихе, чтобы она надела сарафан.
– Слышь ты! Скоро! – повторял он нетерпеливо.
Опалёниха пожала плечами:
– Да ты лучше, хан немилостивый, не меня, Вешнянку наряди! Куда мне такое княжеское роскошество.
– Угга! Маленьким не любим! – Субудай сердито затряс головой.
– Ишь какой хитрый! – сказала Опалёниха. – По-нашему заговорил…
Она отошла к печке, ловко накинула просторный сарафан, оправила тяжелые складки, вдела ноги в диковинные красные туфли.
– Сюда! Слышь ты, сюда! – шипел Субудай.
Опалёниха подошла. На скамье, на куске зеленой замши, лежали украшения из сверкающих алмазов, из переливающихся желтых, зеленых и красных как кровь камней. Субудай перебрал их, взял ожерелье из больших золотых монет, головную повязку из жемчужных нитей, несколько золотых браслетов и протянул их Опалёнихе.
– Скоро, скоро! – хрипло повторял он.
Опалёниха повела плечами, надела на шею тяжелое ожерелье, надвинула низко на лоб жемчужную повязку с длинными подвесками. Ее блестящие глаза лукаво посматривали из-под темных бровей на свирепого полководца. Опалёниха отошла в угол, горделиво приосанилась, подбоченилась и особой задорной походкой, как бывало в хороводе, проплыла по горнице. Вешнянка зажимала рот рукой и давилась от смеха.
– Вот, корявый леший, что надумал!
Субудай хлопал рукой по колену, впивался выпученным глазом в Опалёниху и нежно твердил:
– Кюрюльтю! Кюрюльтю!..[191]
Опалёниха остановилась посреди комнаты.
– Хватит! Побаловались! Пора блины печь! – сказала она сурово и хотела скинуть сарафан.
Субудай замахал рукой:
– Угга! Нет! Тибе! Слышь, ты! Тибе…
Он вдруг отвернулся, наклонился к окну и прислушался. На улице раздались крики: «Урусуты! Урусуты!» – и резкие удары в медные щиты.
Лицо Субудая стало страшным. Он громко застучал ножом по медной чашке, сгреб ожерелья, драгоценные украшения, сунул их в баксоны и, не глядя на женщин, вышел, ковыляя, из избы.
Обняв испуганную Вешнянку, Опалёниха прислушалась. Топот коней и крики монголов на улице быстро удалялись и затихли. Опалёниха выглянула за дверь:
– Все куда-то ускакали… Скорей, Вешнянка, собирайся! Теперь или никогда!
Быстрыми уверенными движениями она сняла парчовую одежду, свернула ее и бережно положила на скамейку рядом с дорогими украшениями и красными туфлями.
– Боязно! – шептала Вешнянка, торопливо одеваясь. – Беда, если изловят нас! Одноглазый нас не обижал…
– Не надо нам его роскошества!
Опалёниха поправила свою посконную паневу, натянула заячью шубейку, вдела ноги в чеботы, повязалась старым шерстяным платком. Вешнянка была уже готова.
– Бежим!.. Даст Бог, к своим доберемся!..
Женщины осторожно вышли из избы и плотно прикрыли за собой дверь. Около горячей печи громко вздыхала и пыхтела забытая квашня.
– Важнее всего узнать… где собираются… новые отряды… длиннобородых…
– Понимаем! – шептали юртджи.
– Пленные знают… Заставьте их говорить…
– Заставим!
Субудай застучал кулаком по колену:
– Зачем ждете? Чего надо?.. Уходите!..
– Внимание и повиновение! – прошептали юртджи и попятились к выходу.
Субудай остался один. Он сидел, поджав ноги, на старой потрескавшейся скамье в углу, под образами.
Скрипнула дверь. Вошла, топая чеботами, Опалёниха, за ней Вешнянка. После того как Опалёниха спасла замерзшего сына Субудай-багатура, он всюду возил их с собой.
Сбросив на лавку заячью шубейку, Опалёниха засучила выше локтей расшитые рукава холщовой паневы и сполоснула руки под глиняным рукомойником. Перекрестив квашню, стоявшую у жарко натопленной печи, осторожно сняла наквашонник и сказала Вешнянке:
– Тесто поднялось! Месить пора…
Субудай посматривал на Опалёниху, на ее полные белые руки, равномерно опускавшиеся в тесто, на ее пышную грудь, перехваченную под мышками красным передником, и выпячивал сморщенные губы. Он достал из-за пазухи медную чашку и застучал по ней ножом. Вбежал старый безбородый нукер в запорошенной снегом шубе.
– Внимание и повиновение! – хрипло крикнул он.
– Принеси походные сумы красно-пегого коня! – приказал Субудай.
Нукер выбежал в сени.
Опалёниха приподняла тесто из квашни и со злобой бросила его обратно. Она подошла к оставшейся полуоткрытой двери и прихлопнула ее локтем.
– Дурень безбородый! – ворчала она. – Тепла не бережет!
Вешнянка шепнула Опалёнихе:
– Гляди, как одноглазый на тебя смотрит! Словно проглотить хочет…
– Тошно мне от него! – сердито отвечала Опалёниха.
Нукер вернулся, неся на плече кожаные переметные сумы, и опустил их на земляной пол.
– Развяжи!
Нукер распустил шнурки и сунул руки в баксоны.
– Зачем? – зашипел Субудай. – Что ты там оставил? Уходи!
Нукер отшатнулся и бросился из избы.
Субудай строго крикнул:
– Слышь ты! Слышь ты!
– Это он тебя зовет, – сказала Вешнянка.
Опалёниха не торопясь вытерла руки о передник и подошла перевалистой походкой. Субудай повторил:
– Слышь ты! Слышь ты! Вишнак!
Вешнянка подошла, робея. Субудай-багатур показывал на раскрытые сумы и старался объяснить:
– Давай! Мина! Давай…
Женщины переглянулись. Вешнянка опустилась на колени и стала доставать свертки. Опалёниха развернула сарафан из шелковой парчи, женские узорчатые рубашки, красные туфли с острыми загнутыми кверху носками. Субудай показал рукой Опалёнихе, чтобы она надела сарафан.
– Слышь ты! Скоро! – повторял он нетерпеливо.
Опалёниха пожала плечами:
– Да ты лучше, хан немилостивый, не меня, Вешнянку наряди! Куда мне такое княжеское роскошество.
– Угга! Маленьким не любим! – Субудай сердито затряс головой.
– Ишь какой хитрый! – сказала Опалёниха. – По-нашему заговорил…
Она отошла к печке, ловко накинула просторный сарафан, оправила тяжелые складки, вдела ноги в диковинные красные туфли.
– Сюда! Слышь ты, сюда! – шипел Субудай.
Опалёниха подошла. На скамье, на куске зеленой замши, лежали украшения из сверкающих алмазов, из переливающихся желтых, зеленых и красных как кровь камней. Субудай перебрал их, взял ожерелье из больших золотых монет, головную повязку из жемчужных нитей, несколько золотых браслетов и протянул их Опалёнихе.
– Скоро, скоро! – хрипло повторял он.
Опалёниха повела плечами, надела на шею тяжелое ожерелье, надвинула низко на лоб жемчужную повязку с длинными подвесками. Ее блестящие глаза лукаво посматривали из-под темных бровей на свирепого полководца. Опалёниха отошла в угол, горделиво приосанилась, подбоченилась и особой задорной походкой, как бывало в хороводе, проплыла по горнице. Вешнянка зажимала рот рукой и давилась от смеха.
– Вот, корявый леший, что надумал!
Субудай хлопал рукой по колену, впивался выпученным глазом в Опалёниху и нежно твердил:
– Кюрюльтю! Кюрюльтю!..[191]
Опалёниха остановилась посреди комнаты.
– Хватит! Побаловались! Пора блины печь! – сказала она сурово и хотела скинуть сарафан.
Субудай замахал рукой:
– Угга! Нет! Тибе! Слышь, ты! Тибе…
Он вдруг отвернулся, наклонился к окну и прислушался. На улице раздались крики: «Урусуты! Урусуты!» – и резкие удары в медные щиты.
Лицо Субудая стало страшным. Он громко застучал ножом по медной чашке, сгреб ожерелья, драгоценные украшения, сунул их в баксоны и, не глядя на женщин, вышел, ковыляя, из избы.
Обняв испуганную Вешнянку, Опалёниха прислушалась. Топот коней и крики монголов на улице быстро удалялись и затихли. Опалёниха выглянула за дверь:
– Все куда-то ускакали… Скорей, Вешнянка, собирайся! Теперь или никогда!
Быстрыми уверенными движениями она сняла парчовую одежду, свернула ее и бережно положила на скамейку рядом с дорогими украшениями и красными туфлями.
– Боязно! – шептала Вешнянка, торопливо одеваясь. – Беда, если изловят нас! Одноглазый нас не обижал…
– Не надо нам его роскошества!
Опалёниха поправила свою посконную паневу, натянула заячью шубейку, вдела ноги в чеботы, повязалась старым шерстяным платком. Вешнянка была уже готова.
– Бежим!.. Даст Бог, к своим доберемся!..
Женщины осторожно вышли из избы и плотно прикрыли за собой дверь. Около горячей печи громко вздыхала и пыхтела забытая квашня.
Глава пятая
В погоню за Батыем
Пронеслась по русской земле молва, будто на безлюдных развалинах сожженной Рязани упавшие колокола сгоревших церквей сами зазвонили… Передавали, что вечевой колокол вдруг поднялся из пепелища, повис в воздухе и загудел, сзывая рязанский народ на борьбу с татарами…
Рассказывали, что во многих местах всколыхнулась разгромленная Русь, что укрывавшиеся в лесах мужики собираются в отряды сторонников, что во главе их встал удалой витязь Евпатий Коловрат, лихой медвежатник, знающий лесные тропы, ходы и выходы, что его отряд уже не раз нападал на мунгальские разъезды и уничтожал целые отряды сильных супостатов.
Слыша такие разговоры, пахари и охотники, много лет промышлявшие в лесах, все, у кого рука не ослабла и глаза не померкли, стали поспешно привязывать подтужинами к дреколью ножи и обломки кос, точить на черном камне копья и рогатины и, засунув топоры за пояс, направлялись на перекрестки дорог разыскивать боевые дружины Евпатия-медвежатника.
Тем временем Евпатий Коловрат двинулся на север, по следам батыевой рати.
Примкнувших охочих людей Евпатий разбивал на десятки и сотни, назначал им атаманов и всем давал наказы, как биться с хитрыми и находчивыми врагами, к каким прибегать уловкам, как не поддаваться на татарские обманы. Едва ли треть ратников Евпатия была на конях. Но и пешцы не отставали от конников и быстрым шагом или побежкой делали большие переходы.
Евпатий торопился. Он расспрашивал встречных, куда пролегла кровавая Батыева тропа. Остановки в лесах делал он самые короткие. Нужно было все идти вперед, добывая корм коням и хлеб ратникам, торопясь скорее догнать главного врага – царя Батыгу.
На одной из стоянок дозорные задержали двух монахов. Засунув за кожаные пояса длинные полы черных подрясников, с лыковыми котомками за плечами, оба монаха брели по тропинке на юг, в сторону половецких степей.
Один, высокий и тощий как жердь, шагал впереди; другой, низкий и широкий, жмуря красные слезящиеся глаза, зацепил крюком посоха за ремень переднего и ковылял боком, стараясь не отстать.
– Куда вас нелегкая несет? – спросил их Ваула. – И почему на вас рясы обвисли, точно с чужого плеча?
Красноглазый, теребя рыжую бородку, выступил вперед, переломился в поясе и поклонился до земли:
– Хощу рещи вам, о братие, что бежим мы от бесчинствующих злодеев, рекомых татарами, кои все земное искореняют нещадно…
– Потому вы и рясы надели?
– Рясы эти исконные наши и обвисли на нас от малоядения, – пропищал бабьим голосом высокий монах.
– Людие стали скупы, людие стали немощны, не чтут сана духовного. Чего только очи наши не видели! – продолжал красноглазый. – И бессловесные скоты и бесчувственные каменья от того, что сейчас деется, могут повергнуться в плач и стенание! Увы!.. Горе нам, увы!
Рассказывали, что во многих местах всколыхнулась разгромленная Русь, что укрывавшиеся в лесах мужики собираются в отряды сторонников, что во главе их встал удалой витязь Евпатий Коловрат, лихой медвежатник, знающий лесные тропы, ходы и выходы, что его отряд уже не раз нападал на мунгальские разъезды и уничтожал целые отряды сильных супостатов.
Слыша такие разговоры, пахари и охотники, много лет промышлявшие в лесах, все, у кого рука не ослабла и глаза не померкли, стали поспешно привязывать подтужинами к дреколью ножи и обломки кос, точить на черном камне копья и рогатины и, засунув топоры за пояс, направлялись на перекрестки дорог разыскивать боевые дружины Евпатия-медвежатника.
Тем временем Евпатий Коловрат двинулся на север, по следам батыевой рати.
Примкнувших охочих людей Евпатий разбивал на десятки и сотни, назначал им атаманов и всем давал наказы, как биться с хитрыми и находчивыми врагами, к каким прибегать уловкам, как не поддаваться на татарские обманы. Едва ли треть ратников Евпатия была на конях. Но и пешцы не отставали от конников и быстрым шагом или побежкой делали большие переходы.
Евпатий торопился. Он расспрашивал встречных, куда пролегла кровавая Батыева тропа. Остановки в лесах делал он самые короткие. Нужно было все идти вперед, добывая корм коням и хлеб ратникам, торопясь скорее догнать главного врага – царя Батыгу.
На одной из стоянок дозорные задержали двух монахов. Засунув за кожаные пояса длинные полы черных подрясников, с лыковыми котомками за плечами, оба монаха брели по тропинке на юг, в сторону половецких степей.
Один, высокий и тощий как жердь, шагал впереди; другой, низкий и широкий, жмуря красные слезящиеся глаза, зацепил крюком посоха за ремень переднего и ковылял боком, стараясь не отстать.
– Куда вас нелегкая несет? – спросил их Ваула. – И почему на вас рясы обвисли, точно с чужого плеча?
Красноглазый, теребя рыжую бородку, выступил вперед, переломился в поясе и поклонился до земли:
– Хощу рещи вам, о братие, что бежим мы от бесчинствующих злодеев, рекомых татарами, кои все земное искореняют нещадно…
– Потому вы и рясы надели?
– Рясы эти исконные наши и обвисли на нас от малоядения, – пропищал бабьим голосом высокий монах.
– Людие стали скупы, людие стали немощны, не чтут сана духовного. Чего только очи наши не видели! – продолжал красноглазый. – И бессловесные скоты и бесчувственные каменья от того, что сейчас деется, могут повергнуться в плач и стенание! Увы!.. Горе нам, увы!