Страница:
Яна Всеволодовна Погребная
Сравнительно-историческое литературоведение
Пояснительная записка
Предлагаемое учебное пособие по специальной дисциплине магистратуры «Сравнительно-историческое литературоведение» по программе «Теория литературы» выступает пособием скорее практическим, чем теоретическим, и адаптировано к курсу практических занятий. В системе учебно-методического комплекса по дисциплине специализации данное пособие принципиально не дублирует основную литературу по теоретическому содержанию дисциплины. Фундаментальные литературоведческие труды по сравнительному литературоведению, проактуализированные в списке «Основной литературы» широко доступны, их основные положения не только не подвергаются в современной науке сомнению, но выступают как базовые, наукообразующие.
Таким образом, предлагаемое учебное пособие составлялось ни в коей мере ни как компендий, предлагающий повтор и пересказ основных трудов И. Г. Неупокоевой, М. П. Алексеева, Б. В. Томашевского, В. М. Жирмунского. Причем, именно такая тенденция в составлении учебных пособий по сравнительному литературоведению или исторической поэтике выступает в современном сравнительном литературоведении ведущей: «Историческая поэтика» С. Н. Бройтмана (М., 2001) в полной мере отвечает этой тенденции, поскольку основные теоретические положения исторической поэтики исследователь иллюстрирует не примерами, известными из работ А. Н. Веселовского или Е. М. Мелетинского, а принципиально новыми изыскания в области сравнительно-исторического анализа литератур Востока и Запада. В «Пояснительной записке» к программе по дисциплине уже подчеркивался тот факт, что принципы, приемы и сам предмет сравнительно-исторических исследований остаются неизменными, начиная с 1960-ых годов XX века, когда сравнительное литературоведение переживало пик своего развития. Изменениям подвержен сам объект сравнительно-исторических исследований, характеризуемый тенденцией к географическому (сопоставительный анализ литератур Востока и Запада) и хронологическому (активизация мифопоэтических исследований) расширению. Отчасти эта объективно существующая тенденция объясняется влиянием постмодернизма и его исследовательских стратегий, в первую очередь, интенсификацией интертекстуальных исследований. Едва ли интертекстуальное раскодирование конкретного текста способно заменить масштабные сравнительно-исторические исследования, непререкаемым образцом которых по-прежнему остаются труды Н. Я. Берковского, М. П. Алексеева, В. М. Жирмунского. Исследования, сопоставимого по масштабу и значению работам В. М. Жирмунского «Гете в русской литературе» (Л, 1982) или же И. М. Нусинова «История литературного героя» (М., 1965), за последние тридцать лет пока не появилось. Этот факт остается только с прискорбием констатировать, но игнорировать его невозможно. Поэтому необходимо ориентировать студентов на фундаментальные теоретические работы по сравнительному литературоведению, а не на постмодернистские штудии в области интертекста, нередко равнозначные квалифицированному комментарию.
Предлагаемое учебное пособие таким образом не претендует на открытие новой теоретической концепции в области сравнительного литературоведения, а направлено на практическую адаптацию классических принципов и приемов сравнительно-исторического и мифопоэтического методов на творчество тех писателей, которое не выступало объектом активного сравнительно-исторического поиска: М. Ю. Лермонтова и В. В. Набокова. В пособие показано, к каким емким и значимым выводам приводит сравнительно-исторический анализ текста, спроецированный на конкретное произведение («Герой нашего времени», «Лолита») или же на массив произведений художника (лирика Лермонтова и Набокова). Пособие предлагает, таким образом, образцы практического применения сравнительно-исторического метода, а не дублирует его теоретическую базу.
Данное пособие составлялось с учетом концентрированного изложения теоретического содержания дисциплины, которая призвана послужить итоговым, обобщающим звеном в процессе изучения историко-литературных дисциплин, как по русской, так и по зарубежной литературе. Традицией организации и формирования содержания базовых историко-литературных дисциплин на кафедре истории русской и зарубежной литературы Ставропольского государственного университета выступает включение элементов сравнительно-исторического анализа как в теоретический лекционный курс, так и в систему практических занятий. Так, в дисциплине «Древнерусская литература» проводятся аналогии между русским и западноевропейским эпосом по системе типологически общих признаков, устанавливаются аналогии мотивно-персонажной организации древнерусской средневековой «Повести о Петре и Февронии Муромских» и романом о Тристане и Изольде. Русский и западноевропейский классицизм сопоставляются на основании интеграции теоретических основ французского классицизма к русскому. Регулярные параллели между художественными явлениями русского и западноевропейского романтизма проводятся по нескольким стратификационным уровням: уровень перевода и его осознания как факта истории национальной литературы, уровень типологических контактов, уровень взаимного влияния творческих индивидуальностей, уровень типологических аналогий и типологических схождений. В процессе изучения истории русского реализма подчеркивается популяризаторская и переводческая деятельность русских писателей, в частности И. С. Тургенева, для приобщения западных читателя и критика к русской литературе. Таким образом, студенты снабжены уже определенным багажом знаний по сравнительному литературоведению, а также навыками адаптации принципов сравнительно-исторических исследований к конкретным художественным явлениям. Целью предлагаемого учебного пособия выступает систематизация теоретических знаний и практических умений и навыков в области сравнительно-исторических исследований, через их адаптацию к анализу текстов и творческих индивидуальностей, не актуализируемых в историко-литературных курсах с позиций сравнительно– исторического анализа – М. Ю. Лермонтова и В. В. Набокова. Выбор феномена Набокова как объекта исследования принципиально важен, поскольку набоковский билингвизм ставит его в зону соприкосновения двух культурных систем и национальных литератур, сообщая, таким образом, художнику статус связующего звена между русской и англоязычной литературами.
Вместе с тем, основной задачей пособия выступал показ применения принципов и приемов современной компаративистики к классическому академическому сравнительному литературоведению. Организация и содержание учебного пособия, таким образом, в полной мере отвечают наметившийся в современном литературоведении тенденции к расширению объекта исследования.
Пособие включает три раздела, соответственно трем темам практических занятий. В конце каждого раздела даны вопросы для самоконтроля. Вопросы направлены как на репродукцию усвоенных знаний, так и на их перенос в область самостоятельного анализа. Таким образом, вопросы и задания сочетают в себе репродуктивные и эвристические начала.
Учебное пособие поможет студентам научиться применять теоретические знания по специальной дисциплине в практическом анализе конкретных произведений, кроме того, материалы пособия послужат источником для подготовки к практическим занятиям.
Таким образом, предлагаемое учебное пособие составлялось ни в коей мере ни как компендий, предлагающий повтор и пересказ основных трудов И. Г. Неупокоевой, М. П. Алексеева, Б. В. Томашевского, В. М. Жирмунского. Причем, именно такая тенденция в составлении учебных пособий по сравнительному литературоведению или исторической поэтике выступает в современном сравнительном литературоведении ведущей: «Историческая поэтика» С. Н. Бройтмана (М., 2001) в полной мере отвечает этой тенденции, поскольку основные теоретические положения исторической поэтики исследователь иллюстрирует не примерами, известными из работ А. Н. Веселовского или Е. М. Мелетинского, а принципиально новыми изыскания в области сравнительно-исторического анализа литератур Востока и Запада. В «Пояснительной записке» к программе по дисциплине уже подчеркивался тот факт, что принципы, приемы и сам предмет сравнительно-исторических исследований остаются неизменными, начиная с 1960-ых годов XX века, когда сравнительное литературоведение переживало пик своего развития. Изменениям подвержен сам объект сравнительно-исторических исследований, характеризуемый тенденцией к географическому (сопоставительный анализ литератур Востока и Запада) и хронологическому (активизация мифопоэтических исследований) расширению. Отчасти эта объективно существующая тенденция объясняется влиянием постмодернизма и его исследовательских стратегий, в первую очередь, интенсификацией интертекстуальных исследований. Едва ли интертекстуальное раскодирование конкретного текста способно заменить масштабные сравнительно-исторические исследования, непререкаемым образцом которых по-прежнему остаются труды Н. Я. Берковского, М. П. Алексеева, В. М. Жирмунского. Исследования, сопоставимого по масштабу и значению работам В. М. Жирмунского «Гете в русской литературе» (Л, 1982) или же И. М. Нусинова «История литературного героя» (М., 1965), за последние тридцать лет пока не появилось. Этот факт остается только с прискорбием констатировать, но игнорировать его невозможно. Поэтому необходимо ориентировать студентов на фундаментальные теоретические работы по сравнительному литературоведению, а не на постмодернистские штудии в области интертекста, нередко равнозначные квалифицированному комментарию.
Предлагаемое учебное пособие таким образом не претендует на открытие новой теоретической концепции в области сравнительного литературоведения, а направлено на практическую адаптацию классических принципов и приемов сравнительно-исторического и мифопоэтического методов на творчество тех писателей, которое не выступало объектом активного сравнительно-исторического поиска: М. Ю. Лермонтова и В. В. Набокова. В пособие показано, к каким емким и значимым выводам приводит сравнительно-исторический анализ текста, спроецированный на конкретное произведение («Герой нашего времени», «Лолита») или же на массив произведений художника (лирика Лермонтова и Набокова). Пособие предлагает, таким образом, образцы практического применения сравнительно-исторического метода, а не дублирует его теоретическую базу.
Данное пособие составлялось с учетом концентрированного изложения теоретического содержания дисциплины, которая призвана послужить итоговым, обобщающим звеном в процессе изучения историко-литературных дисциплин, как по русской, так и по зарубежной литературе. Традицией организации и формирования содержания базовых историко-литературных дисциплин на кафедре истории русской и зарубежной литературы Ставропольского государственного университета выступает включение элементов сравнительно-исторического анализа как в теоретический лекционный курс, так и в систему практических занятий. Так, в дисциплине «Древнерусская литература» проводятся аналогии между русским и западноевропейским эпосом по системе типологически общих признаков, устанавливаются аналогии мотивно-персонажной организации древнерусской средневековой «Повести о Петре и Февронии Муромских» и романом о Тристане и Изольде. Русский и западноевропейский классицизм сопоставляются на основании интеграции теоретических основ французского классицизма к русскому. Регулярные параллели между художественными явлениями русского и западноевропейского романтизма проводятся по нескольким стратификационным уровням: уровень перевода и его осознания как факта истории национальной литературы, уровень типологических контактов, уровень взаимного влияния творческих индивидуальностей, уровень типологических аналогий и типологических схождений. В процессе изучения истории русского реализма подчеркивается популяризаторская и переводческая деятельность русских писателей, в частности И. С. Тургенева, для приобщения западных читателя и критика к русской литературе. Таким образом, студенты снабжены уже определенным багажом знаний по сравнительному литературоведению, а также навыками адаптации принципов сравнительно-исторических исследований к конкретным художественным явлениям. Целью предлагаемого учебного пособия выступает систематизация теоретических знаний и практических умений и навыков в области сравнительно-исторических исследований, через их адаптацию к анализу текстов и творческих индивидуальностей, не актуализируемых в историко-литературных курсах с позиций сравнительно– исторического анализа – М. Ю. Лермонтова и В. В. Набокова. Выбор феномена Набокова как объекта исследования принципиально важен, поскольку набоковский билингвизм ставит его в зону соприкосновения двух культурных систем и национальных литератур, сообщая, таким образом, художнику статус связующего звена между русской и англоязычной литературами.
Вместе с тем, основной задачей пособия выступал показ применения принципов и приемов современной компаративистики к классическому академическому сравнительному литературоведению. Организация и содержание учебного пособия, таким образом, в полной мере отвечают наметившийся в современном литературоведении тенденции к расширению объекта исследования.
Пособие включает три раздела, соответственно трем темам практических занятий. В конце каждого раздела даны вопросы для самоконтроля. Вопросы направлены как на репродукцию усвоенных знаний, так и на их перенос в область самостоятельного анализа. Таким образом, вопросы и задания сочетают в себе репродуктивные и эвристические начала.
Учебное пособие поможет студентам научиться применять теоретические знания по специальной дисциплине в практическом анализе конкретных произведений, кроме того, материалы пособия послужат источником для подготовки к практическим занятиям.
Материалы для подготовки специальной дисциплины «Сравнительно-историческое литературоведение»
Занятие № 1
Пути и приемы практической адаптации типологического компаративистского исследования. Героический эпос как объект сравнительно-литературного исследования: аспекты типологической характеристики эпосов Зрелого Средневековья («Песни о Роланде», «Слова о полку Игореве», «Песни о Сиде», «Песни о Нибелунгах»).
Материалы для подготовки:
1. Западноевропейский эпос проходит два этапа в своем формировании: эпос Раннего Средневековья (Y‑X вв.) или архаический, включающий германо– скандинавские «Песни Старшей Эдды», кельтские саги (скелы), англосаксонский эпос «Беовульф»; и эпос Зрелого Средневековья (X‑XIII вв.), или героический, включающий французскую «Песнь о Роланде» (список 1170 года), средне– и верхненемецкую «Песнь о Нибелунгах» (список 1200 г.), испанскую «Песнь о Сиде» (список около 1307 г., в котором отсутствуют первые три страницы). (По типологическим характеристикам к героическим эпосам можно отнести и древнерусский эпос «Слово о полку Игореве»).
Героические эпосы формируются в эпоху окончательного крушения родо– племенных отношений, становления раннефеодального христианского государства, основанного на вертикальной зависимости вассала от сеньора. Героический эпос отражает процессы государственной и народной консолидации, становления и действия сеньориально-вассальных отношений, утверждения территориальной целостности государства в определенных границах. Мифологическая фантастика уступает место христианской (особенно в «Песни о Роланде»), Разрабатывается единая крупная эпическая форма в отличие от разрозненных саг и песен. Если сага и песня по типологическим характеристикам близки к малым фольклорным формам эпоса (сказке, балладе, песни, героической элегии), то героический эпос как жанр выступает провозвестником романа.
М. М. Бахтин, указывал на три признака, отличающие героический эпос от романа, связывая их с предметом эпопеи, его отношением к современности (периоду записи эпоса) и исторической правде, а также со степенью индивидуального авторского начала в создании эпопеи. В работе «Эпос и роман. (О методологии исследования романа)» М. М. Бахтин приводит следующую жанровую характеристику эпопеи: «реальная эпопея есть абсолютно готовая и весьма совершенная жанровая форма, конститутивной чертой которой является отнесение изображаемого ею мира в абсолютное прошлое национальных начал и вершин.» Из рассуждений М. М. Бахтина можно выделить три конститутивных черты, характеризующих эпопею как определенный жанр: 1) предметом эпопеи служит национальное эпическое прошлое, «абсолютное прошлое», по терминологии Гете и Шиллера; 2) источником эпопеи служит национальное предание (а не личный опыт и вырастающий на его основе свободный вымысел); 3) эпический мир отделен от современности, то есть от времени певца (автора и его слушателей), «абсолютной эпической дистанцией» [1] Выделенные признаки составляют основу для типологической идентификации героического эпоса как классической эпопеи.
2. Всем героическим эпосам, таким образом, свойственны общие черты, позволяющие, во-первых, выявить общие типологические признаки эпопеи как жанра, во-вторых, на фоне типологического сходства определить оригинальные художественные признаки каждой из классической эпопей, в том числе, и выражающие особенности складывающегося менталитета нации. Таким образом, целесообразно «Песнь о Роланде» анализировать в одном контексте с другими эпопеями Зрелого Средневековья, находя интегральные типологические признаки и на их фоне выделяя интегральные.
Эпосы народностей, достигших в период Зрелого Средневековья государственной консолидации, дистанцировались от мифологической архаики и перешли к разработке сюжетов, основанных на конкретных исторических фактах. Так, фактическую основу «Песни о Роланде» можно установить по историческим источникам времен Карла Великого, в частности в «Жизнеописании Карла Великого» (ок. 830) франка Эйнхарда, члена Академии императора, упоминается о разгроме арьергарда войска в Ронсенвальском ущелье Карла во время неудачного похода 778 против Сарагосы. Эйнхард упоминает Хруотланда макграфа Бретонской марки, павшего в этой битве в числе прочих именитых франков. Утраченная в рукописи 1307 года экспозиция «Песни о Сиде» восстанавливается как по героическим романсам и поэме «Родриго», так и по «Хронике двадцати кастильских королей».
Направленность поведения героя в классических эпопеях государственная, а не личная. Сюжетное ядро составляет патриотическая борьба с иноземными и иноверными захватчиками, оборона отечественных границ («Песнь о Роланде») или их расширение (Реконкиста в «Песни о Сиде»), В «Песни о Роланде» патриотический пафос усиливается христианской идеей, которая приобрела особое значение в период записи эпического памятника (Оксфордская рукопись, ок. 1170 г.), совпавший со временем подготовки к Третьему Крестовому походу (1189–1192 гг.).
З. В контексте патриотического пафоса классической эпопеи осмысливается и вассальная верность, интерпретируемая как верность отчеству, государству. Именно так понимает свой вассальный долг перед императором Карлом Роланд, Сид, сохраняя лояльность по отношению к несправедливо изгнавшему его королю Альфонсу YI, в одиночку осуществляет общегосударственное дело Реконкисты, отвоевывая у мавров целую провинцию – Валенсию, а также уничтожает полчища альморавидов, пришедшие с моря на выручку к мавританским правителям в Испании.
Эпический король – фигура скорее символичная, чем персонажно определенная, выражающая идею единства и процветания государства. Именно поэтому Сид сохраняет верность даже несовершенному монарху и к нему обращается как к высшей судебной инстанции, как вершителю справедливости и хранителю законности, созывая кортесы и призывая к ответу зятьев, оскорбивших его дочерей. Испанский героический эпос повествует о несправедливости и слабости короля, критически изображает высшую знать, при этом намеренно снижая родовитость самого Сида, выражая таким образом антиаристократические и демократические тенденции.
При этом, «эпический король», отвечая ролевому характеру эпоса, выступает как фигура пассивная, символизирующая единство и процветание страны. Поэтому Карл в «Песни о Роланде» изображается эпическим старцем (посол Марсилия Бланкандрин говорит об императоре: «Король ваш Карл седобород и сед, // Ему, как я слыхал, за двести лет»), облик Карла и его возраст отвечают его центрирующей роли в государстве, возраст Карла равен возрасту державы франков, король – это само отечество. Эпический король как фигура пассивная вступает в сложные отношения с эпическим героем, выражающим народный патриотический идеал. «Эпический герой», напротив, – фигура действующая активная, причем, действующая в интересах короля до тех пор, пока вассальный долг перед эпическим королем совпадает с патриотическим долгом перед народом и отечеством. Распределение возможностей и активности действий между эпическим королем и эпическим героем таит потенциальную возможность конфликта, принимая во внимание к тому же своеволие героя, наделенного силой и активностью. В «Песни о Роланде» Ганелон, убеждая Бланкандрина, что Роланд – причина всех войн, которые ведет Карл, вспоминает, как Роланд самовольно занял город Нопль и приказал вымыть испачканную в крови траву, чтобы Карл не узнал о его своеволии, вспоминает и о другом эпизоде, когда только что пробудившемуся Карлу Роланд преподнес румяное яблоко, сказав, что однажды, когда император будет спать, Роланд завоюет для него весь мир и преподнесет при пробуждении как этот румяный плод.
В «Песни о Нибелунгах» именно оппозиция короля и героя, причем, Зигфрид лишь назовется вассалом Гунтера, в то время как сам будет не только независимым сеньором, но и королем, однако несоответствие героя роли будет выступать источником его трагической вины, поскольку за Гунтера Зигфрид будет совершать не только военные подвиги, но и свадебные испытания, чтобы добыть Брюнхильду и, таким образом, окажется виновным в обмане, который искупит своей кровью. Интересен эпизод, в котором оба героя заявляют о своем праве на королевский трон: Зигфрид говорит Гунтеру: «Как вы я тоже витязь, // И ждет меня корона, // Но доказать мне надо, // Что я достоин трона // И управлять по праву своей страной могу…», – и грозится далее отнять в поединке у Гунтера все его земли и замки. Гунтер же в ответ настаивает не на праве героя и сильного, а на законном наследственном феодальном праве: ««Ну нет, – ответил Гунтер, Бургундии властитель, – Тем, чем владел так долго // И с честью мой родитель, // Вовеки чужеземцу не дам я овладеть, // Иль права зваться рыцарем //Лишен я буду впредь!» Эпический герой исходит только из своих возможностей, из своей силы, воинской ловкости, преданности Отчизне, в то время, как эпический король придерживается буквы закона, положений о феодальном праве.
Оппозиция короля и героя в «Песни о Роланде» не перерастает в открытый конфликт, но именно такой характер принимает в других героических эпосах, особенно в «Песни о Сиде». В «Слове о полку Игореве» активность героя ведет к его своевольному военному походу, трагическому поражению и позорному плену, однако эпический король – киевский князь Святослав – не идет на конфликт с героем, а прощает князю Игорю его своеволие, в котором видит и источник бедствий для Отчизны в целом, поскольку это своеволие в трактовке Святослава выступает уже не эпической чертой, а исторически типологической характеристикой поведения удельного феодала в период феодальной раздробленности.
Необходимо подчеркнуть, что эпический герой, объединяется с другими героями эпоса тем, что он выступает вассалом короля, как и прочие сеньоры, как двенадцать французских пэров в «Песни о Роланде», в этом контексте противоречия короля и героя могут быть проинтерпретированы как оппозиция сеньора и вассала, а сами вассальные отношения, таким образом, выступают источником противоречий и конфликтов.
«Песнь о Роланде» предлагает три варианта вассального служения императору и Отчизне в лице трех героев: Роланда, его друга и соратника Оливье и коварного Ганелона. Роланд свой вассальный долг понимает как долг перед «милой Францией», и даже своевольничая, действует только в интересах Отчизны. Именно у Роланда есть исторический прототип – Хруотланд, макграф Бретонской марки, погибший в арьергарде во время походе Карла 778 г. за Пиренеи. При этом, Хруотланд был убит христианами-басками, мстившими Карлу за разорение их древней столицы Пампулены, нападавшие разбежались, отомстить им не удалось (как сообщается в хронике Эйнхарда). Разумный друг Роланда Оливье (само имя выбрано не случайно, соотносясь с названием дерева мудрости – оливы) исторического прототипа не имеет, он являет собой обобщенный образ идеального вассала, мечты каждого императора, который действует строго в рамках служения императору и безоглядно предан только императору. В эпизоде с рогом, когда разумный Оливье требует, чтобы Роланд позвал Карла с основным войском на помощь и сохранил для императора жизнь свою и лучших воинов Франции, а Роланд отказывает, поскольку не хочет навредить совей чести, показаться трусом, очевидна разница предпочтений героев: Оливье исходит исключительно из интересов императора, желая сохранить героев и войско, а Роланд исходит из собственных представлений о чести и воинском долге.
Третий тип вассала явлен в образе Ганелона, также обобщенном, не имеющим исторических прототипов: Ганелон олицетворяет феодальное своеволие, его образ выступает обобщением поведения той части высокородных сеньоров, которые свой вассальный долг перед императором интерпретировали как способ самореализации, то есть, как возможности получить титулы, земли, богатство, большую часть захваченной в военном походе добычи. Интересен эпизод суда над Ганелоном, в котором тот, оправдываясь перед императором, говорит, что бросил при всех Роланду вызов, что и император и двенадцать пэров Франции слышали угрозу отомстить пасынку. Таким образом, Ганелон подчеркивает, что действовал не от лица императора, а как самостоятельный сеньор, желающий отомстить другому сеньору, который подверг его жизнь опасности. Срок вассальной службы исчерпывался сорока днями в году, а в экспозиции «Песни о Роланде» указано, что Карл ведет войну уже семь лет и, что немаловажно, захвачено много земель и добычи, поэтому свой вассальный долг Ганелон выполнил сполна и даже получил достойную награду. Любопытно, что Марсилию Ганелон сначала излагает требования Карла, чем навлекает на себя гнев и едва не лишается головы, таким образом, исполнив вассальный долг посланника императора, а затем начинает действовать от собственного лица, рассказывая Марсилию, как уничтожить Роланда и тем самым остановить все войны, которые ведет Карл, поскольку имератор не сможет воевать без своего героя. Присяжные, выслушав объяснения Ганелона, просят Карла оправдать графа, который еще верно послужит императору, поскольку всегда был хорошим вассалом. Интересно, что на сохранении для императора жизни его вассалов, которые ему еще верно послужат, настаивает и разумный Оливье, когда просит Роланда протрубить в рог и позвать на помощь. Удивительным образом открывается то обстоятельство, что следование только здравому смыслу и целесообразности в конце концов приходит в противоречие с представлениями о чести и о долге перед родиной и может стать оправданием предательства. Это совпадение аргументации выступает объяснением того, почему именно неистовый, горячий Роланд, а не разумный Оливье, становится народным героем, выражением народного патриотического идеала.
Поведение эпического героя имеет сугубо государственную направленность, а не личную, личные интересы героя совпадают с интересами отчизны. По– видимому, в период записи памятника, под влиянием новых представлений об идеальном рыцаре и первых рыцарских романов, Роланда наделили невестой Альдой, о которой он напрочь забывает в смертный час, перечисляя военные победы и боевых товарищей и протягивая руку в перчатке (знак вассальной верности) верховному вассалу – Господу Богу. За эту руку в железном доспехе и увлекает его в райские кущи сам архангел Гавриил.
В «Песни о Нибелунгах» под влиянием рыцарского романа поведение Зигфрида носит уже индивидуальный характер, он ищет любви и славы как странствующий свободный рыцарь, поэтому и сам эпос в жанровом отношении неоднороден, он ассимилирует некоторые черты рыцарского романа. Причем, апеллирующая к рыцарской культуре «Песнь о Нибелунгах», обращается, как и рыцарский роман к фантастическим образам, восходящим к мифологической архаике, в то время как, в «Песни о Роланде» языческая фантастика абсолютно вытеснена христианской. Вместе с тем, оба этих эпических памятника объединяет гиперболизм, в то время, как в более поздней по происхождению «Песни о Сиде» есть всего лишь один эпизод с явлением архангела, скорей всего, навеянный «Песнью о Роланде», в то время как всему памятнику присуще стремление оставаться в реалистических границах, даже изображая доблесть и силу героя.
4. Героический эпос отражает переход от фольклора к литературе: эпические памятники велики по объему, отличаются стройной и продуманной композицией, единством художественных приемов (забегания вперед, подхватывания, параллелизма и антитезы), что указывает на явную литературную обработку фольклорного эпического материала. В «Песни о Роланде» традиционная эпическая оппозиция короля и героя, двух противопоставленных религий и их адептов, «своих» и «чужих» поддерживается противопоставлением разных типов вассальной верности, императору христианского мира противопоставлен эмир Балигант – отважный воин, седобородый и почитаемый, как Карл Великий. На композиционном уровне каждый элемент композиции распадается на два противопоставленных эпизода: экспозиция показана в лагере Карла Великого и у сарацинского правителя Марсилия, завязка действия – решение о посольстве – дана также в двух вариантах: посольстве от Марсилия и ответном посольстве со стороны Карла, поражение Роланда компенсируется победой Карла, предательство Ганелона находит продолжение в развязке, показывающей суд над предателем и судебный поединок, между тем вторая развязка осуществляется в мире неверных, когда жена Марсилия Брамимонда проклинает своих богов, свергает их с пьедесталов и сама обращается в христианство. Тем не менее, хотя все сюжетные линии в эпосе исчерпаны, финал «Песни о Роланде» открытый: Карлу является архангел Гавриил, призывающий императора вновь снаряжаться в поход против неверных на защиту христианского города. Седой император сетует на жизнь, но должен собираться в поход. Открытый характер финала отвечает основному конфликту «Песни…», изображающей противостояние двух миров: мира христиан и мира неверных. Причем, с типичной для католика интонацией к неверным причисляются все нехристиане: Марсилий чтит Аполлона, Магомета, Терговена, то есть наделен скорее чертами язычника, чем мусульманина, что противоречит исторической правде, но соответствует существу католического миссионерства: важно обратить неверных в христиан, а не уточнять особенности их вероисповедания. Более того, враги равны христианам и по силе, и по воинской доблести и по сноровке, характеризуя вражеского воина, жонглер (или автор эпического памятника), не устает подчеркивать и его доблесть и его смелость, замечая: «Будь он христианин, // Вот был бы воин славный!» Истинная вера лучше любых доспехов бережет воинов-христиан: Роланд с рассеченным черепом, с вытекающим из ушей мозгом, тем не менее, наносит смертельный удар своим боевым рогом сарацину, захотевшему овладеть его мечом, причем, с такой силой, что оба глаза врага выпали на землю. Однако, противопоставление двух религий – истинной и ложной – находит выражение в противопоставлении боевых приемов и методах ведения войны. Христиане наносят прямые удары в открытом бою, они честны с противником и держат данное слово, в то время как неверные бьют исподтишка, прибегают к хитрости и обману, собственно с утверждения Роланда, что неверным никогда нельзя верить и начинается спор о том, как отреагировать на предложение Марсилия о мире.
Материалы для подготовки:
1. Западноевропейский эпос проходит два этапа в своем формировании: эпос Раннего Средневековья (Y‑X вв.) или архаический, включающий германо– скандинавские «Песни Старшей Эдды», кельтские саги (скелы), англосаксонский эпос «Беовульф»; и эпос Зрелого Средневековья (X‑XIII вв.), или героический, включающий французскую «Песнь о Роланде» (список 1170 года), средне– и верхненемецкую «Песнь о Нибелунгах» (список 1200 г.), испанскую «Песнь о Сиде» (список около 1307 г., в котором отсутствуют первые три страницы). (По типологическим характеристикам к героическим эпосам можно отнести и древнерусский эпос «Слово о полку Игореве»).
Героические эпосы формируются в эпоху окончательного крушения родо– племенных отношений, становления раннефеодального христианского государства, основанного на вертикальной зависимости вассала от сеньора. Героический эпос отражает процессы государственной и народной консолидации, становления и действия сеньориально-вассальных отношений, утверждения территориальной целостности государства в определенных границах. Мифологическая фантастика уступает место христианской (особенно в «Песни о Роланде»), Разрабатывается единая крупная эпическая форма в отличие от разрозненных саг и песен. Если сага и песня по типологическим характеристикам близки к малым фольклорным формам эпоса (сказке, балладе, песни, героической элегии), то героический эпос как жанр выступает провозвестником романа.
М. М. Бахтин, указывал на три признака, отличающие героический эпос от романа, связывая их с предметом эпопеи, его отношением к современности (периоду записи эпоса) и исторической правде, а также со степенью индивидуального авторского начала в создании эпопеи. В работе «Эпос и роман. (О методологии исследования романа)» М. М. Бахтин приводит следующую жанровую характеристику эпопеи: «реальная эпопея есть абсолютно готовая и весьма совершенная жанровая форма, конститутивной чертой которой является отнесение изображаемого ею мира в абсолютное прошлое национальных начал и вершин.» Из рассуждений М. М. Бахтина можно выделить три конститутивных черты, характеризующих эпопею как определенный жанр: 1) предметом эпопеи служит национальное эпическое прошлое, «абсолютное прошлое», по терминологии Гете и Шиллера; 2) источником эпопеи служит национальное предание (а не личный опыт и вырастающий на его основе свободный вымысел); 3) эпический мир отделен от современности, то есть от времени певца (автора и его слушателей), «абсолютной эпической дистанцией» [1] Выделенные признаки составляют основу для типологической идентификации героического эпоса как классической эпопеи.
2. Всем героическим эпосам, таким образом, свойственны общие черты, позволяющие, во-первых, выявить общие типологические признаки эпопеи как жанра, во-вторых, на фоне типологического сходства определить оригинальные художественные признаки каждой из классической эпопей, в том числе, и выражающие особенности складывающегося менталитета нации. Таким образом, целесообразно «Песнь о Роланде» анализировать в одном контексте с другими эпопеями Зрелого Средневековья, находя интегральные типологические признаки и на их фоне выделяя интегральные.
Эпосы народностей, достигших в период Зрелого Средневековья государственной консолидации, дистанцировались от мифологической архаики и перешли к разработке сюжетов, основанных на конкретных исторических фактах. Так, фактическую основу «Песни о Роланде» можно установить по историческим источникам времен Карла Великого, в частности в «Жизнеописании Карла Великого» (ок. 830) франка Эйнхарда, члена Академии императора, упоминается о разгроме арьергарда войска в Ронсенвальском ущелье Карла во время неудачного похода 778 против Сарагосы. Эйнхард упоминает Хруотланда макграфа Бретонской марки, павшего в этой битве в числе прочих именитых франков. Утраченная в рукописи 1307 года экспозиция «Песни о Сиде» восстанавливается как по героическим романсам и поэме «Родриго», так и по «Хронике двадцати кастильских королей».
Направленность поведения героя в классических эпопеях государственная, а не личная. Сюжетное ядро составляет патриотическая борьба с иноземными и иноверными захватчиками, оборона отечественных границ («Песнь о Роланде») или их расширение (Реконкиста в «Песни о Сиде»), В «Песни о Роланде» патриотический пафос усиливается христианской идеей, которая приобрела особое значение в период записи эпического памятника (Оксфордская рукопись, ок. 1170 г.), совпавший со временем подготовки к Третьему Крестовому походу (1189–1192 гг.).
З. В контексте патриотического пафоса классической эпопеи осмысливается и вассальная верность, интерпретируемая как верность отчеству, государству. Именно так понимает свой вассальный долг перед императором Карлом Роланд, Сид, сохраняя лояльность по отношению к несправедливо изгнавшему его королю Альфонсу YI, в одиночку осуществляет общегосударственное дело Реконкисты, отвоевывая у мавров целую провинцию – Валенсию, а также уничтожает полчища альморавидов, пришедшие с моря на выручку к мавританским правителям в Испании.
Эпический король – фигура скорее символичная, чем персонажно определенная, выражающая идею единства и процветания государства. Именно поэтому Сид сохраняет верность даже несовершенному монарху и к нему обращается как к высшей судебной инстанции, как вершителю справедливости и хранителю законности, созывая кортесы и призывая к ответу зятьев, оскорбивших его дочерей. Испанский героический эпос повествует о несправедливости и слабости короля, критически изображает высшую знать, при этом намеренно снижая родовитость самого Сида, выражая таким образом антиаристократические и демократические тенденции.
При этом, «эпический король», отвечая ролевому характеру эпоса, выступает как фигура пассивная, символизирующая единство и процветание страны. Поэтому Карл в «Песни о Роланде» изображается эпическим старцем (посол Марсилия Бланкандрин говорит об императоре: «Король ваш Карл седобород и сед, // Ему, как я слыхал, за двести лет»), облик Карла и его возраст отвечают его центрирующей роли в государстве, возраст Карла равен возрасту державы франков, король – это само отечество. Эпический король как фигура пассивная вступает в сложные отношения с эпическим героем, выражающим народный патриотический идеал. «Эпический герой», напротив, – фигура действующая активная, причем, действующая в интересах короля до тех пор, пока вассальный долг перед эпическим королем совпадает с патриотическим долгом перед народом и отечеством. Распределение возможностей и активности действий между эпическим королем и эпическим героем таит потенциальную возможность конфликта, принимая во внимание к тому же своеволие героя, наделенного силой и активностью. В «Песни о Роланде» Ганелон, убеждая Бланкандрина, что Роланд – причина всех войн, которые ведет Карл, вспоминает, как Роланд самовольно занял город Нопль и приказал вымыть испачканную в крови траву, чтобы Карл не узнал о его своеволии, вспоминает и о другом эпизоде, когда только что пробудившемуся Карлу Роланд преподнес румяное яблоко, сказав, что однажды, когда император будет спать, Роланд завоюет для него весь мир и преподнесет при пробуждении как этот румяный плод.
В «Песни о Нибелунгах» именно оппозиция короля и героя, причем, Зигфрид лишь назовется вассалом Гунтера, в то время как сам будет не только независимым сеньором, но и королем, однако несоответствие героя роли будет выступать источником его трагической вины, поскольку за Гунтера Зигфрид будет совершать не только военные подвиги, но и свадебные испытания, чтобы добыть Брюнхильду и, таким образом, окажется виновным в обмане, который искупит своей кровью. Интересен эпизод, в котором оба героя заявляют о своем праве на королевский трон: Зигфрид говорит Гунтеру: «Как вы я тоже витязь, // И ждет меня корона, // Но доказать мне надо, // Что я достоин трона // И управлять по праву своей страной могу…», – и грозится далее отнять в поединке у Гунтера все его земли и замки. Гунтер же в ответ настаивает не на праве героя и сильного, а на законном наследственном феодальном праве: ««Ну нет, – ответил Гунтер, Бургундии властитель, – Тем, чем владел так долго // И с честью мой родитель, // Вовеки чужеземцу не дам я овладеть, // Иль права зваться рыцарем //Лишен я буду впредь!» Эпический герой исходит только из своих возможностей, из своей силы, воинской ловкости, преданности Отчизне, в то время, как эпический король придерживается буквы закона, положений о феодальном праве.
Оппозиция короля и героя в «Песни о Роланде» не перерастает в открытый конфликт, но именно такой характер принимает в других героических эпосах, особенно в «Песни о Сиде». В «Слове о полку Игореве» активность героя ведет к его своевольному военному походу, трагическому поражению и позорному плену, однако эпический король – киевский князь Святослав – не идет на конфликт с героем, а прощает князю Игорю его своеволие, в котором видит и источник бедствий для Отчизны в целом, поскольку это своеволие в трактовке Святослава выступает уже не эпической чертой, а исторически типологической характеристикой поведения удельного феодала в период феодальной раздробленности.
Необходимо подчеркнуть, что эпический герой, объединяется с другими героями эпоса тем, что он выступает вассалом короля, как и прочие сеньоры, как двенадцать французских пэров в «Песни о Роланде», в этом контексте противоречия короля и героя могут быть проинтерпретированы как оппозиция сеньора и вассала, а сами вассальные отношения, таким образом, выступают источником противоречий и конфликтов.
«Песнь о Роланде» предлагает три варианта вассального служения императору и Отчизне в лице трех героев: Роланда, его друга и соратника Оливье и коварного Ганелона. Роланд свой вассальный долг понимает как долг перед «милой Францией», и даже своевольничая, действует только в интересах Отчизны. Именно у Роланда есть исторический прототип – Хруотланд, макграф Бретонской марки, погибший в арьергарде во время походе Карла 778 г. за Пиренеи. При этом, Хруотланд был убит христианами-басками, мстившими Карлу за разорение их древней столицы Пампулены, нападавшие разбежались, отомстить им не удалось (как сообщается в хронике Эйнхарда). Разумный друг Роланда Оливье (само имя выбрано не случайно, соотносясь с названием дерева мудрости – оливы) исторического прототипа не имеет, он являет собой обобщенный образ идеального вассала, мечты каждого императора, который действует строго в рамках служения императору и безоглядно предан только императору. В эпизоде с рогом, когда разумный Оливье требует, чтобы Роланд позвал Карла с основным войском на помощь и сохранил для императора жизнь свою и лучших воинов Франции, а Роланд отказывает, поскольку не хочет навредить совей чести, показаться трусом, очевидна разница предпочтений героев: Оливье исходит исключительно из интересов императора, желая сохранить героев и войско, а Роланд исходит из собственных представлений о чести и воинском долге.
Третий тип вассала явлен в образе Ганелона, также обобщенном, не имеющим исторических прототипов: Ганелон олицетворяет феодальное своеволие, его образ выступает обобщением поведения той части высокородных сеньоров, которые свой вассальный долг перед императором интерпретировали как способ самореализации, то есть, как возможности получить титулы, земли, богатство, большую часть захваченной в военном походе добычи. Интересен эпизод суда над Ганелоном, в котором тот, оправдываясь перед императором, говорит, что бросил при всех Роланду вызов, что и император и двенадцать пэров Франции слышали угрозу отомстить пасынку. Таким образом, Ганелон подчеркивает, что действовал не от лица императора, а как самостоятельный сеньор, желающий отомстить другому сеньору, который подверг его жизнь опасности. Срок вассальной службы исчерпывался сорока днями в году, а в экспозиции «Песни о Роланде» указано, что Карл ведет войну уже семь лет и, что немаловажно, захвачено много земель и добычи, поэтому свой вассальный долг Ганелон выполнил сполна и даже получил достойную награду. Любопытно, что Марсилию Ганелон сначала излагает требования Карла, чем навлекает на себя гнев и едва не лишается головы, таким образом, исполнив вассальный долг посланника императора, а затем начинает действовать от собственного лица, рассказывая Марсилию, как уничтожить Роланда и тем самым остановить все войны, которые ведет Карл, поскольку имератор не сможет воевать без своего героя. Присяжные, выслушав объяснения Ганелона, просят Карла оправдать графа, который еще верно послужит императору, поскольку всегда был хорошим вассалом. Интересно, что на сохранении для императора жизни его вассалов, которые ему еще верно послужат, настаивает и разумный Оливье, когда просит Роланда протрубить в рог и позвать на помощь. Удивительным образом открывается то обстоятельство, что следование только здравому смыслу и целесообразности в конце концов приходит в противоречие с представлениями о чести и о долге перед родиной и может стать оправданием предательства. Это совпадение аргументации выступает объяснением того, почему именно неистовый, горячий Роланд, а не разумный Оливье, становится народным героем, выражением народного патриотического идеала.
Поведение эпического героя имеет сугубо государственную направленность, а не личную, личные интересы героя совпадают с интересами отчизны. По– видимому, в период записи памятника, под влиянием новых представлений об идеальном рыцаре и первых рыцарских романов, Роланда наделили невестой Альдой, о которой он напрочь забывает в смертный час, перечисляя военные победы и боевых товарищей и протягивая руку в перчатке (знак вассальной верности) верховному вассалу – Господу Богу. За эту руку в железном доспехе и увлекает его в райские кущи сам архангел Гавриил.
В «Песни о Нибелунгах» под влиянием рыцарского романа поведение Зигфрида носит уже индивидуальный характер, он ищет любви и славы как странствующий свободный рыцарь, поэтому и сам эпос в жанровом отношении неоднороден, он ассимилирует некоторые черты рыцарского романа. Причем, апеллирующая к рыцарской культуре «Песнь о Нибелунгах», обращается, как и рыцарский роман к фантастическим образам, восходящим к мифологической архаике, в то время как, в «Песни о Роланде» языческая фантастика абсолютно вытеснена христианской. Вместе с тем, оба этих эпических памятника объединяет гиперболизм, в то время, как в более поздней по происхождению «Песни о Сиде» есть всего лишь один эпизод с явлением архангела, скорей всего, навеянный «Песнью о Роланде», в то время как всему памятнику присуще стремление оставаться в реалистических границах, даже изображая доблесть и силу героя.
4. Героический эпос отражает переход от фольклора к литературе: эпические памятники велики по объему, отличаются стройной и продуманной композицией, единством художественных приемов (забегания вперед, подхватывания, параллелизма и антитезы), что указывает на явную литературную обработку фольклорного эпического материала. В «Песни о Роланде» традиционная эпическая оппозиция короля и героя, двух противопоставленных религий и их адептов, «своих» и «чужих» поддерживается противопоставлением разных типов вассальной верности, императору христианского мира противопоставлен эмир Балигант – отважный воин, седобородый и почитаемый, как Карл Великий. На композиционном уровне каждый элемент композиции распадается на два противопоставленных эпизода: экспозиция показана в лагере Карла Великого и у сарацинского правителя Марсилия, завязка действия – решение о посольстве – дана также в двух вариантах: посольстве от Марсилия и ответном посольстве со стороны Карла, поражение Роланда компенсируется победой Карла, предательство Ганелона находит продолжение в развязке, показывающей суд над предателем и судебный поединок, между тем вторая развязка осуществляется в мире неверных, когда жена Марсилия Брамимонда проклинает своих богов, свергает их с пьедесталов и сама обращается в христианство. Тем не менее, хотя все сюжетные линии в эпосе исчерпаны, финал «Песни о Роланде» открытый: Карлу является архангел Гавриил, призывающий императора вновь снаряжаться в поход против неверных на защиту христианского города. Седой император сетует на жизнь, но должен собираться в поход. Открытый характер финала отвечает основному конфликту «Песни…», изображающей противостояние двух миров: мира христиан и мира неверных. Причем, с типичной для католика интонацией к неверным причисляются все нехристиане: Марсилий чтит Аполлона, Магомета, Терговена, то есть наделен скорее чертами язычника, чем мусульманина, что противоречит исторической правде, но соответствует существу католического миссионерства: важно обратить неверных в христиан, а не уточнять особенности их вероисповедания. Более того, враги равны христианам и по силе, и по воинской доблести и по сноровке, характеризуя вражеского воина, жонглер (или автор эпического памятника), не устает подчеркивать и его доблесть и его смелость, замечая: «Будь он христианин, // Вот был бы воин славный!» Истинная вера лучше любых доспехов бережет воинов-христиан: Роланд с рассеченным черепом, с вытекающим из ушей мозгом, тем не менее, наносит смертельный удар своим боевым рогом сарацину, захотевшему овладеть его мечом, причем, с такой силой, что оба глаза врага выпали на землю. Однако, противопоставление двух религий – истинной и ложной – находит выражение в противопоставлении боевых приемов и методах ведения войны. Христиане наносят прямые удары в открытом бою, они честны с противником и держат данное слово, в то время как неверные бьют исподтишка, прибегают к хитрости и обману, собственно с утверждения Роланда, что неверным никогда нельзя верить и начинается спор о том, как отреагировать на предложение Марсилия о мире.