Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Софокл. Трагедии
М., "Художественная литература", 1988 г.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
В одном из залов Ватиканского музея, куда лет двадцать тому назад
перевели собрание античных памятников из собрания римского собора
Сан-Джованни в Латеране, посетителя встречает мраморная статуя Софокла -
копия той, которая в 30-е годы IV века до н. э. {Поскольку все упоминаемые
здесь события относятся к периоду до нашей эры, сокращение "до н. э." в
дальнейшем не употребляется.} украшала перестроенный заново в камне афинский
театр Диониса. На орхестре (сценической площадке) этого театра в течение
почти семидесяти лет предыдущего века ставил свои трагедии Софокл,
многократно одерживая победы над противниками. И к концу IV века, когда в
политическом отношении Афины давно утратили значение столицы Эллады, но все
еще заслуженно сохраняли славу ее культурного центра, трагедии Софокла
продолжали ставить в театре Диониса на радость новым поколениям актеров и
зрителей, а проживавший тогда в Афинах Аристотель в своих занятиях поэтикой
ставил Софокла в пример современным драматургам.
На латеранской статуе Софокл изображен в полный рост, с рукой,
заложенной на груди в складки хитона; у ног его - короб с папирусными
свитками, на которых он писал свои трагедии. Вся его фигура излучает
спокойное достоинство, в чертах лица - задумчивая мудрость.
Впечатление о Софокле как о человеке, обладавшем удивительно
гармоничным складом характера, сохранили для нас его современники; вторили
им и поздние античные авторы. И в самом деле, судьба как будто сама избрала
Софокла своим баловнем.
Благополучное детство и отрочество в зажиточной семье; прекрасное
воспитание, включавшее в себя всестороннее развитие тела и ума, последнее -
благодаря широкому знакомству со всей предыдущей поэзией греков, от Гомера
до Эсхила. В день Саламинской битвы шестнадцатилетний Софокл (496-406 гг.)
возглавлял хор юношей, славивших победу, сопровождая торжественный гимн
игрой на лире. В своих ранних трагедиях (первое его выступление на афинской
сцене относится к 470 г.) Софокл, сам исполняя главные роли, очаровывал
зрителей изяществом телодвижений при игре в мяч и искусством игры на кифаре.
Когда поэту было немногим за пятьдесят лет, его избрали на ответственную,
требовавшую кристальной честности должность казначея в Афинском морском
союзе. Поставив свои драмы в течение всей жизни не менее тридцати раз, он в
двадцати четырех случаях удостоился первого места и ни разу не занял
последнего. Сохранился полулегендарный рассказ о том, как даже в погребении
Софокла сказалась милость богов: к спартанскому царю Агису, осаждавшему в
конце Пелопоннесской войны Афины, явился-де во сне бог Дионис, повелевший
ему не мешать совершению похорон любимца афинского театра, и Агис
действительно не стал чинить этому никаких препятствий!
Итак, полный гармонии жизненный облик Софокла и полная трагических
коллизий его драматургия, - нет ли в этом необъяснимого диссонанса? Нет ли
здесь подтверждения идеалистического тезиса о бессознательности
художественного творчества вообще, питаемого не объективной реальностью, а
отвлеченными образами и ассоциациями, вторгающимися во внутренний мир поэта
из неуловимой стихии божественного вдохновения?
Из античности дошло предание, будто афинянам так понравилась
софокловская "Антигона", что на 441-й год они доверили ему должность
стратега - одного из десяти ежегодно избираемых руководителей афинской
внешней и внутренней политики. Стратегию Софокл отправлял вместе с Периклом
- признанным вождем афинской демократии с середины 40-х годов V века.
Передавали, что военными талантами природа Софокла не наделила, так что
Перикл, бывший примерно его ровесником, в шутку заметил, что поэт он
хороший, а стратег никудышный. Это, впрочем, не помешало Софоклу дружить с
Периклом, как и раньше. Больше того, Софокл был одним из блестящих умов того
времени, которые в течение ряда лет окружали Перикла, не в последнюю очередь
содействуя тому, что эпоха высшего расцвета афинской демократии получила
наименование "век Перикла". Наряду с Софоклом вокруг Перикла объединились
историк Геродот, философы Анаксагор и Протагор, скульптор Фидий. В
деятельности, мировоззрении, судьбе этих людей отразились, как в капле воды,
мировоззрение и судьба афинской демократии со всеми ее достижениями и
противоречиями.
Афинская демократия была самой передовой для своего времени формой
государственного устройства: решение важнейших вопросов общественной жизни
принадлежало Народному собранию, а для ведения текущих административных дел
и судопроизводства ежегодно привлекалось несколько тысяч человек (всего к
концу 30-х годов V века в Афинах насчитывалось, как полагают современные
историки, свыше 30-ти тысяч полноправных граждан-мужчин; женщины, не говоря
уже о рабах, гражданскими правами не пользовались). Таким образом, свободно-
рожденным афинянам предоставлялся максимум возможностей для развития
личности, осознания ее возможностей, проявления ее самостоятельности.
Недаром Протагор выдвинул тезис, согласно которому человек является "мерой
всех вещей". В то же время свое благополучие афинская демократия считала
следствием благодетельного покровительства олимпийских богов. Еще почти за
сто лет до рождения Софокла афинский законодатель Солон верил, что над его
родным городом распростерла свою длань, защищая его от невзгод, сама могучая
богиня Афина. Старший современник Софокла, "отец трагедии" Эсхил в трилогии
"Орестея" (458 г.) изобразил учреждение Афиной религиозного судилища
Ареопага. По инициативе Перикла в начале 40-х годов на вершине афинского
Акрополя началось строительство Парфенона - храма девы Афины, чей
божественный облик был запечатлен в знаменитой статуе из золота и слоновой
кости, созданной Фидием.
Вера в олимпийских богов предполагала неуклонное следование их вечным
заветам, послушание оракулам, исходившим из дельфийского храма Аполлона.
Однако никакие божественные заповеди не могли предусмотреть всех поворотов
во внешней и внутренней политике афинян, не могли снабдить их готовыми
решениями на все случаи жизни. Эти решения требовалось принимать самим, и
если они оказывались ошибочными, возникали сомнения в совершенстве
человеческого знания, в его способности постичь замыслы бессмертных. Вера в
божественный промысел и необходимость самостоятельных решений, зачастую эту
веру колебавших, - таково было первое противоречие в идеологии афинской
демократии.
Юридически провозглашенное равенство афинских граждан не многого бы
стоило, если бы оно не подкреплялось экономически - платой за отправление
выборных должностей и системой всякого рода раздач, обеспечивавшей даже
самым неимущим возможность принимать участие в общественной жизни. Средства
для этой цели давало афинянам их главенствующее положение в Морском союзе -
объединении нескольких сотен городов и островов Эгейского моря, возникшем
через год после победы при Саламине для совместной защиты от персов. Со
временем, однако, добровольный союз превратился в афинскую державу. Взносы,
поступавшие от союзников на содержание флота, способного противостоять
персам, афиняне стали расходовать по своему усмотрению - в том числе и на
материальную поддержку малоимущих граждан. А чтобы число их не росло за счет
приезжих и детей от смешанных браков, Перикл провел в 451 году закон, по
которому гражданскими правами в Афинах мог пользоваться только человек,
происходящий от таких же свободнорожденных афинских граждан. В результате
среди афинян возник своего рода национализм: жителей формально союзных, а в
сущности - вассальных городов, как и всех иностранцев, начали считать людьми
второго сорта. Отсюда - второе противоречие афинской демократии: всеобщее
равенство среди ее граждан покупалось ценой ограничения их числа и
эксплуатации подчиненных ей государств.
От недоверия к чужестранцам больше всех страдал, кстати, сам Перикл.
Все его ближайшие друзья, за исключением Софокла и Фидия, не имели афинского
гражданства. Геродот и Анаксагор были родом из греческих колоний, основанных
когда-то на малоазийском побережье, Протагор - из фракийских Абдер; из
Милета происходила умная и образованная гетера Аспасия, на которой Перикл
женился, разведясь с первой женой из старинного афинского рода. Зачисление
сына от второго брака в состав афинских граждан стоило впоследствии Периклу
немалых унижений в Народном собрании, а его чужеземное окружение сыграло не
последнюю роль в том, что при первых же неудачах в начавшейся в 431 году
Пелопоннесской войне Перикл утратил доверие народа и не был избран в
стратеги после почти пятнадцати лет безраздельного руководства афинской
внешней и внутренней политикой.
Судьба Перикла может служить иллюстрацией еще к одному своеобразному
свойству афинской демократии - недоверию к вождям, которых она сама же
выдвигала. Избавившись на рубеже VI и V веков от тирании Писистратидов,
афиняне опасались возрождения единодержавия и в каждом промахе избранных ими
стратегов видели сговор с врагами и попытку захвата власти. Поэтому
Мильтиад, победитель персов при Марафоне (490 г.), после неудачной осады
о-ва Лемнос был присужден к огромному штрафу и умер в тюрьме, не имея
средств его выплатить. Поэтому Фемистокл, вдохновитель Саламинского сражения
(480 г.), должен был бежать из Афин, затравленный политическими противниками
за то, что он раньше других понял опасность, исходящую для Афин от вечно
соперничавшей с ними Спарты. Поэтому Кимон, один из организаторов Морского
союза, был приговорен к изгнанию после неудавшейся попытки оказать помощь
тем же самым спартанцам в войне против восставших илотов. Наконец, и Перикл
явно заслуживал лучшей участи, чем смерть в полном одиночестве через два
года после начала Пелопоннесской войны.
Судьба этих людей не могла не ставить перед вдумчивым наблюдателем
вопроса о том, как вообще соотносятся народовластие и талант выдающегося
вождя. Что требуется предводителю народа для создания авторитета и как этот
авторитет удержать? Какое место в мире занимает деятельность, основанная на
рациональных предпосылках перед лицом непредвидимых поворотов случая?
Разрешимы ли эти и многие другие проблемы, пример которых давало прошлое и
настоящее? На эти вопросы по-разному отвечали такие люди из окружения
Перикла, как историк Геродот и философ Протагор. Многочисленные попытки
определить возможности человеческого разума, установить нормы поведения,
обязательные для личности, оказавшейся в центре общественного и
нравственного конфликта, найдем мы и в творчестве Софокла.
Театральная практика древних афинян существенно отличалась от нашей. В
самом конце VI века установился порядок, по которому три соревнующихся между
собой драматурга представляли для показа на празднике Великих Дионисий
(конец марта - начало апреля) по четыре пьесы каждый: три трагедии и одну
сатировскую драму. Если Софокл выступал перед афинянами тридцать раз, это
значит, что за свою жизнь он написал не менее девяноста трагедий (названия и
отрывки разной величины сохранились почти от всех),- но дошли до нас
полностью всего лишь семь. Время их создания подтверждается документально
только для двух, относящихся к последним годам жизни поэта: в 409 году был
показан "Филоктет", а "Эдипа в Колоне", написанного незадолго до кончины
Софокла, поставил его внук уже посмертно, в 401 году. "Антигону", судя по
воспроизведенному выше преданию, надо отнести к концу 40-х годов. О
датировке остальных трагедий исследователи спорят, руководствуясь различными
внешними и внутренними критериями. При всем том, если откинуть не всегда
обоснованные крайности, получится следующая картина: "Аякс", "Антигона",
"Трахинянки" составят триаду наиболее ранних из дошедших трагедий Софокла
(от середины 50-х до середины 30-х годов); "Электра", "Филоктет", "Эдип в
Колоне" - тоже триаду, но относимую примерно к последнему десятилетию его
жизни. Посередине окажется "Царь Эдип", чье создание вернее всего датировать
первой половиной 20-х годов. Это распределение трагедий Софокла во времени,
обязанное своим происхождением в достаточной степени случаю, находит тем не
менее подкрепление как в характере конфликтов, составляющих суть каждой
трагедии, так и в изображении действующих лиц, - две эти важнейшие черты
трагического искусства совершают определенную эволюцию на протяжении
доступных нам десятилетий творческого пути Софокла {В переводах на новые
языки трагедии Софокла располагают обычно по сюжетному, а не по
хронологическому принципу: сначала идут три трагедии, посвященные Эдипу и
его дочери Антигоне, затем трагедия о кончине Геракла ("Трахинянки") и,
наконец, три трагедии, относящиеся к событиям Троянской войны и ее
последствиям.}.
"Аякс" - самая "гомеровская" трагедия Софокла: подобно "Илиаде",
троянский поход рассматривается в нем как возможность приложения богатырских
сил для десятков легендарных героев, среди которых Аяксу бесспорно
принадлежало второе место после Ахилла. Никакие патриотические цели этих
вождей не объединяли; никого из них, кроме Менелая, Парис не задел
похищением Елены. На войну под Трою они пошли не как подневольные данники
верховного вождя ахейской рати Агамемнона, а как его добровольные союзники,
подчиняющиеся только кодексу рыцарской чести: уклонение от похода могло быть
расценено их общественным окружением как непростительное малодушие,
недостойное благородного героя. Но то же чувство долга, которое привело их
под Трою, взывает к беспощадной мести, если честь героя оскорблена
каким-нибудь неподобающим поступком.
Именно в таком положении оказался Аякс, когда доспехи погибшего Ахилла
были присуждены не ему, а Одиссею, и потому лишены всякого смысла упреки по
адресу Аякса в измене союзникам и даже дезертирстве, - побуждение
расплатиться с Агамемноном, Менелаем, а заодно и с Одиссеем, лежит вполне в
русле не только гомеровской этики, но и нравственных представлений
современников Софокла: все они сходились на том, что нет ничего более
естественного для человека, чем желание помогать друзьям и вредить врагам.
Трагедия Аякса состоит отнюдь не в том, что, очнувшись от наваждения, он
осознал себя отступником от патриотического долга: если бы его месть
удалась, он мог бы стать для потомков образцом крайней степени этого
чувства, но отнюдь не предметом порицания и тем более осмеяния. Вечное
бесславие Аякс навлек на себя тем, что месть его - из-за вмешательства Афины
- приобрела уродливый, позорный характер: меч, перед которым бежали на поле
боя враги, он обрушил на стада и беззащитных пастухов.
Как передавали древние, Софокл, по его собственному признанию,
изображал людей такими, "какими они должны быть", - благородный герой,
несомненно, должен обладать повышенным чувством собственного достоинства и
уметь его оберегать любым путем, но также должен уметь осудить сам себя,
если вольно или невольно уронил себя в собственном мнении. "Жить прекрасно
или вовсе не жить" - таков девиз благородной натуры, которому следует Аякс,
бросаясь на меч. Нормативность его образа ("каким должен быть"),
естественно, не в нелепом убийстве скота, а в исполнении долга перед самим
собой.
Последняя треть "Аякса" составляет как бы идейную подготовку конфликта
"Антигоны": имеет ли право благородный вождь на погребение, если запятнал
свой последний день позорным деянием? Устами Одиссея Софокл дает на этот
вопрос однозначный ответ: за последним жизненным пределом вражда должна
отступить. Впрочем, если в "Аяксе" Атриды мотивировали свой запрет хоронить
героя тем, что он покусился на их жизнь, то в "Антигоне" доводы Креонта как
будто бы гораздо серьезнее: Полиник повел вражеское войско на родной город,
угрожая ему разорением и гибелью своих соотечественников. Креонт,
запрещающий хоронить Полиника, действует, по-видимому, от лица государства,
осуждающего тем самым изменника. В свою очередь, Антигона, пренебрегающая
этим запретом, исполняет свой родственный долг, приводящий ее к губительному
столкновению с государством. Так толковал конфликт в "Антигоне" Гегель, так
повторяют уже больше полутора веков его толкование многие более поздние
интерпретаторы.
Между тем объективное исследование текста Софокла вместе с учетом
конкретно-исторических обстоятельств его времени не позволяет принять
гегелевский тезис. Прежде всего, ошибочным является отождествление воли
Креонта с законом государства: и сам Креонт, и другие персонажи
характеризуют запрет хоронить Полиника как указ, изданный по определенному
случаю и отнюдь не наделенный силой закона, которому греки приписывали
непреходящее значение. К тому же Креонт, в чьем поведении все больше
проступают черты тирана, пренебрегающего народным мнением, своим указом
нарушает естественный и поэтому, с точки зрения древних греков, божественный
порядок вещей, согласно которому умерший принадлежит владыке подземного
царства и оставить его непогребенным - значит лишить Аид причитающейся ему
доли. Еще более противоестественным является приговор Креонта, обрекающего
на преждевременную смерть Антигону - юное создание, не выполнившее своего
жизненного назначения быть женой и матерью. Наконец, брошенный на
растерзание псам и хищным птицам труп Полиника грозит осквернением городским
святыням, на которые птицы заносят растерзанные клочья мертвой плоти. Всего
этого было бы достаточно, чтобы признать запрет хоронить Полиника
противоречащим всем нормам общественной морали и оскорбляющим родственные
чувства его близких. Когда Креонт, сломленный грозными прорицаниями Тиресия,
отправляется предать земле изуродованные останки мертвеца, он тем самым
признает несостоятельность своей позиции, а следующая затем двойная смерть -
Гемона и Евридики - делают заблуждение Креонта трагически необратимым.
Добавим к этому, что противопоставление семьи государству в Афинах V
века было бы лишено всякого смысла, так как в те времена между двумя этими
формами общественных связей существовала еще очень тесная взаимозависимость:
государство брало на себя заботу о сиротах и девушках-бесприданницах, а на
должность стратега мог быть выбран только человек с достатком, имевший детей
от законной жены. Считалось, что гражданин, умеющий заботиться о благе
семьи, приложит все силы, чтобы обеспечить процветание государства. Наконец,
ни одно греческое государство не мешало родным хоронить своего мужа, отца,
брата; даже если речь шла о предателе, который был недостоин покоиться в
родной земле, тело его отдавали родственникам для погребения за пределами
отчизны.
В чем же тогда причина гибели Антигоны, если на ее стороне и
божественная и человеческая правда? Афинская демократия, высвободившая
огромный интеллектуальный потенциал человека, могла существовать как некое
целое только до той поры, пока эти возможности имели своей целью ее
укрепление. Достаточно было индивидуальности почувствовать на себе
сковывающее воздействие традиционных религиозных установлений, как единство
общего и личного оказывалось под угрозой. Гипертрофированное самоопределение
личности, ее стремление противопоставить себя существующим родственным
связям, исконным нравственным нормам грозило афинской демократии внутренним
распадом - и десятилетия Пелопоннесской войны показали, сколь недолговечным
было то равновесие между личным и общественным, которое породило грандиозный
взлет Афин в эпоху Перикла. Время создания "Антигоны" было отделено от этих
десятилетий еще сравнительно длительным периодом, и признаки назревающего
кризиса могли быть восприняты скорее интуицией проницательного художника,
чем аналитическим умом философа. Софокл был таким художником, и он сумел
разглядеть, какое глубочайшее противоречие таится под внешним величием
афинской демократии, какую опасность для ее существования таят развязанные
ею самой силы. Преувеличенное представление о своих возможностях влечет к
гибели Креонта, но и самоосознание себя как личности делает Антигону
способной на героическое самопожертвование ради спасения тех нравственных
устоев, на которых покоится ее жизнь и жизнь каждой афинской семьи. Для того
чтобы противостоять самовластию Креонта, нужна героическая индивидуальность,
и ее воспитание - такая же великая заслуга афинской демократии, в то время
как другое ее неизбежное следствие - индивидуализм, присваивающий себе право
говорить от лица государства. Не семейное начало сталкивается в "Антигоне" с
государственным, а два типа отношения индивидуума к породившему его целому:
стремление подчинить его себе и стремление служить ему до конца. Моральная
победа принадлежит Антигоне как личности, не мыслящей себя в отрыве от
коллектива, но то одиночество, которое создается в трагедии вокруг ее
главной героини, показывает, какую силу ей приходится преодолевать и какой
ценой достигается победа.
"Трахинянки", последняя из трагедий, входящих в триаду "ранних"
созданий Софокла, по глубине осмысления мира и роли личности в нем как будто
бы уступает двум предыдущим. Поверхностный взгляд может разглядеть в ней не
больше, чем драму ревности, в огне которой сгорает и сама ревнивица, -
что-то вроде античного варианта "Царской невесты". Между тем такой подход
будет глубоко неверен хотя бы потому, что не учитывает специфики семейных
отношений древних афинян. В обществе, где браки заключались за детей
родителями, меньше всего приходилось ожидать духовной общности между
супругами, а затворничество жен только способствовало многочисленным
увлечениям мужей на стороне. Софокловская Деянира, признаваясь в своей
терпимости к частым связям Геракла, излагает, в сущности, семейное кредо
афинянок, - они смирялись с этим не потому, что им это нравилось, а потому,
что они были бессильны что-нибудь здесь изменить. Едва ли, впрочем, рядовые
афинские жены относились с таким сочувствием к своим соперницам, как Деянира
к Иоле, в которой она справедливо видит жертву страсти Геракла, а отнюдь не
коварную разлучницу. Да и самому Гераклу Деянира вовсе не собирается мстить;
она всего лишь хочет вернуть себе его любовь - желание, которое и в наше
время едва ли кто-нибудь сочтет преступным.
Причина трагедии Деяниры - и вслед за ней Геракла - не в ее ревности, а
в ограниченности ее и его знания.
Так, Деянире известно прорицание, согласно которому Геракл, вернувшись
по истечении назначенного срока домой, найдет здесь отдых от трудов.
Конечно, она надеется, что это будет заслуженный им покой в кругу семьи, и в
давнем совете кентавра видит средство приблизить столь долго ожидаемый
отдых, - мысль о том, что кентавр, насмерть раненный стрелой Геракла, не мог
желать ему добра, приходит к ней с роковым опозданием. Известно это
прорицание и Гераклу, и он возвращается домой в надежде на отдых, - откуда
ему догадаться, что страсть к Иоле станет для него и в самом деле причиной
вечного покоя - смерти? Таким образом, божественные прорицания не лгут -
только они основаны на более глубоком знании, чем то, которое доступно
смертным. Если уж искать ключевое слово, чтобы обозначить заложенную в
"Трахинянках" мысль, то этим словом будет заблуждение, составляющее удел
людей перед лицом всеведущих богов. За действиями смертных скрывается некая
непостижимая воля, которая реализуется, однако, без всякого вмешательства
божества, в результате совершенно самостоятельной и субъективно обоснованной
деятельности смертных. Установив этот важный момент в мировоззрении Софокла,
перейдем к вершине его творчества, трагедии "по преимуществу", как называл
ее Аристотель, - к "Царю Эдипу".
Традиционное толкование "Царя Эдипа" чаще всего связывает эту трагедию
с представлением о власти рока, якобы присущим всей классической древности.
Между тем все неумолимые совпадения, в которых современный читатель привык
видеть действия рока, в огромной степени являются нововведением в миф,
принадлежащим самому Софоклу.
Миф о Эдипе в древнейшей его форме знал о долгой бездетности Лая и о
предсказании, полученном им в Дельфах: Аполлон исполнит его просьбу, но
родившийся сын станет убийцей отца. Соответственно, новорожденного младенца
фиванский царь велел бросить в пустынном месте на горе Киферон и считал, что
этим он себя вполне обезопасил. По истечении примерно двадцати лет выросший
на чужбине Эдип встретился с неведомым ему отцом и убил его в дорожной
ссоре, после чего попал в Фивы, освободил их от чудовищной
полуженщины-полульвицы Сфинкс и получил в жены овдовевшую царицу. При этом
сам он ни о каких грозящих ему бедствиях предуведомлен не был и не мог
опасаться от всего происшедшего никаких дурных последствий. Поэтому если бы
Софокл хотел демонстрировать всевластие рока, он должен был бы приурочить
Софокл. Трагедии
М., "Художественная литература", 1988 г.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
В одном из залов Ватиканского музея, куда лет двадцать тому назад
перевели собрание античных памятников из собрания римского собора
Сан-Джованни в Латеране, посетителя встречает мраморная статуя Софокла -
копия той, которая в 30-е годы IV века до н. э. {Поскольку все упоминаемые
здесь события относятся к периоду до нашей эры, сокращение "до н. э." в
дальнейшем не употребляется.} украшала перестроенный заново в камне афинский
театр Диониса. На орхестре (сценической площадке) этого театра в течение
почти семидесяти лет предыдущего века ставил свои трагедии Софокл,
многократно одерживая победы над противниками. И к концу IV века, когда в
политическом отношении Афины давно утратили значение столицы Эллады, но все
еще заслуженно сохраняли славу ее культурного центра, трагедии Софокла
продолжали ставить в театре Диониса на радость новым поколениям актеров и
зрителей, а проживавший тогда в Афинах Аристотель в своих занятиях поэтикой
ставил Софокла в пример современным драматургам.
На латеранской статуе Софокл изображен в полный рост, с рукой,
заложенной на груди в складки хитона; у ног его - короб с папирусными
свитками, на которых он писал свои трагедии. Вся его фигура излучает
спокойное достоинство, в чертах лица - задумчивая мудрость.
Впечатление о Софокле как о человеке, обладавшем удивительно
гармоничным складом характера, сохранили для нас его современники; вторили
им и поздние античные авторы. И в самом деле, судьба как будто сама избрала
Софокла своим баловнем.
Благополучное детство и отрочество в зажиточной семье; прекрасное
воспитание, включавшее в себя всестороннее развитие тела и ума, последнее -
благодаря широкому знакомству со всей предыдущей поэзией греков, от Гомера
до Эсхила. В день Саламинской битвы шестнадцатилетний Софокл (496-406 гг.)
возглавлял хор юношей, славивших победу, сопровождая торжественный гимн
игрой на лире. В своих ранних трагедиях (первое его выступление на афинской
сцене относится к 470 г.) Софокл, сам исполняя главные роли, очаровывал
зрителей изяществом телодвижений при игре в мяч и искусством игры на кифаре.
Когда поэту было немногим за пятьдесят лет, его избрали на ответственную,
требовавшую кристальной честности должность казначея в Афинском морском
союзе. Поставив свои драмы в течение всей жизни не менее тридцати раз, он в
двадцати четырех случаях удостоился первого места и ни разу не занял
последнего. Сохранился полулегендарный рассказ о том, как даже в погребении
Софокла сказалась милость богов: к спартанскому царю Агису, осаждавшему в
конце Пелопоннесской войны Афины, явился-де во сне бог Дионис, повелевший
ему не мешать совершению похорон любимца афинского театра, и Агис
действительно не стал чинить этому никаких препятствий!
Итак, полный гармонии жизненный облик Софокла и полная трагических
коллизий его драматургия, - нет ли в этом необъяснимого диссонанса? Нет ли
здесь подтверждения идеалистического тезиса о бессознательности
художественного творчества вообще, питаемого не объективной реальностью, а
отвлеченными образами и ассоциациями, вторгающимися во внутренний мир поэта
из неуловимой стихии божественного вдохновения?
Из античности дошло предание, будто афинянам так понравилась
софокловская "Антигона", что на 441-й год они доверили ему должность
стратега - одного из десяти ежегодно избираемых руководителей афинской
внешней и внутренней политики. Стратегию Софокл отправлял вместе с Периклом
- признанным вождем афинской демократии с середины 40-х годов V века.
Передавали, что военными талантами природа Софокла не наделила, так что
Перикл, бывший примерно его ровесником, в шутку заметил, что поэт он
хороший, а стратег никудышный. Это, впрочем, не помешало Софоклу дружить с
Периклом, как и раньше. Больше того, Софокл был одним из блестящих умов того
времени, которые в течение ряда лет окружали Перикла, не в последнюю очередь
содействуя тому, что эпоха высшего расцвета афинской демократии получила
наименование "век Перикла". Наряду с Софоклом вокруг Перикла объединились
историк Геродот, философы Анаксагор и Протагор, скульптор Фидий. В
деятельности, мировоззрении, судьбе этих людей отразились, как в капле воды,
мировоззрение и судьба афинской демократии со всеми ее достижениями и
противоречиями.
Афинская демократия была самой передовой для своего времени формой
государственного устройства: решение важнейших вопросов общественной жизни
принадлежало Народному собранию, а для ведения текущих административных дел
и судопроизводства ежегодно привлекалось несколько тысяч человек (всего к
концу 30-х годов V века в Афинах насчитывалось, как полагают современные
историки, свыше 30-ти тысяч полноправных граждан-мужчин; женщины, не говоря
уже о рабах, гражданскими правами не пользовались). Таким образом, свободно-
рожденным афинянам предоставлялся максимум возможностей для развития
личности, осознания ее возможностей, проявления ее самостоятельности.
Недаром Протагор выдвинул тезис, согласно которому человек является "мерой
всех вещей". В то же время свое благополучие афинская демократия считала
следствием благодетельного покровительства олимпийских богов. Еще почти за
сто лет до рождения Софокла афинский законодатель Солон верил, что над его
родным городом распростерла свою длань, защищая его от невзгод, сама могучая
богиня Афина. Старший современник Софокла, "отец трагедии" Эсхил в трилогии
"Орестея" (458 г.) изобразил учреждение Афиной религиозного судилища
Ареопага. По инициативе Перикла в начале 40-х годов на вершине афинского
Акрополя началось строительство Парфенона - храма девы Афины, чей
божественный облик был запечатлен в знаменитой статуе из золота и слоновой
кости, созданной Фидием.
Вера в олимпийских богов предполагала неуклонное следование их вечным
заветам, послушание оракулам, исходившим из дельфийского храма Аполлона.
Однако никакие божественные заповеди не могли предусмотреть всех поворотов
во внешней и внутренней политике афинян, не могли снабдить их готовыми
решениями на все случаи жизни. Эти решения требовалось принимать самим, и
если они оказывались ошибочными, возникали сомнения в совершенстве
человеческого знания, в его способности постичь замыслы бессмертных. Вера в
божественный промысел и необходимость самостоятельных решений, зачастую эту
веру колебавших, - таково было первое противоречие в идеологии афинской
демократии.
Юридически провозглашенное равенство афинских граждан не многого бы
стоило, если бы оно не подкреплялось экономически - платой за отправление
выборных должностей и системой всякого рода раздач, обеспечивавшей даже
самым неимущим возможность принимать участие в общественной жизни. Средства
для этой цели давало афинянам их главенствующее положение в Морском союзе -
объединении нескольких сотен городов и островов Эгейского моря, возникшем
через год после победы при Саламине для совместной защиты от персов. Со
временем, однако, добровольный союз превратился в афинскую державу. Взносы,
поступавшие от союзников на содержание флота, способного противостоять
персам, афиняне стали расходовать по своему усмотрению - в том числе и на
материальную поддержку малоимущих граждан. А чтобы число их не росло за счет
приезжих и детей от смешанных браков, Перикл провел в 451 году закон, по
которому гражданскими правами в Афинах мог пользоваться только человек,
происходящий от таких же свободнорожденных афинских граждан. В результате
среди афинян возник своего рода национализм: жителей формально союзных, а в
сущности - вассальных городов, как и всех иностранцев, начали считать людьми
второго сорта. Отсюда - второе противоречие афинской демократии: всеобщее
равенство среди ее граждан покупалось ценой ограничения их числа и
эксплуатации подчиненных ей государств.
От недоверия к чужестранцам больше всех страдал, кстати, сам Перикл.
Все его ближайшие друзья, за исключением Софокла и Фидия, не имели афинского
гражданства. Геродот и Анаксагор были родом из греческих колоний, основанных
когда-то на малоазийском побережье, Протагор - из фракийских Абдер; из
Милета происходила умная и образованная гетера Аспасия, на которой Перикл
женился, разведясь с первой женой из старинного афинского рода. Зачисление
сына от второго брака в состав афинских граждан стоило впоследствии Периклу
немалых унижений в Народном собрании, а его чужеземное окружение сыграло не
последнюю роль в том, что при первых же неудачах в начавшейся в 431 году
Пелопоннесской войне Перикл утратил доверие народа и не был избран в
стратеги после почти пятнадцати лет безраздельного руководства афинской
внешней и внутренней политикой.
Судьба Перикла может служить иллюстрацией еще к одному своеобразному
свойству афинской демократии - недоверию к вождям, которых она сама же
выдвигала. Избавившись на рубеже VI и V веков от тирании Писистратидов,
афиняне опасались возрождения единодержавия и в каждом промахе избранных ими
стратегов видели сговор с врагами и попытку захвата власти. Поэтому
Мильтиад, победитель персов при Марафоне (490 г.), после неудачной осады
о-ва Лемнос был присужден к огромному штрафу и умер в тюрьме, не имея
средств его выплатить. Поэтому Фемистокл, вдохновитель Саламинского сражения
(480 г.), должен был бежать из Афин, затравленный политическими противниками
за то, что он раньше других понял опасность, исходящую для Афин от вечно
соперничавшей с ними Спарты. Поэтому Кимон, один из организаторов Морского
союза, был приговорен к изгнанию после неудавшейся попытки оказать помощь
тем же самым спартанцам в войне против восставших илотов. Наконец, и Перикл
явно заслуживал лучшей участи, чем смерть в полном одиночестве через два
года после начала Пелопоннесской войны.
Судьба этих людей не могла не ставить перед вдумчивым наблюдателем
вопроса о том, как вообще соотносятся народовластие и талант выдающегося
вождя. Что требуется предводителю народа для создания авторитета и как этот
авторитет удержать? Какое место в мире занимает деятельность, основанная на
рациональных предпосылках перед лицом непредвидимых поворотов случая?
Разрешимы ли эти и многие другие проблемы, пример которых давало прошлое и
настоящее? На эти вопросы по-разному отвечали такие люди из окружения
Перикла, как историк Геродот и философ Протагор. Многочисленные попытки
определить возможности человеческого разума, установить нормы поведения,
обязательные для личности, оказавшейся в центре общественного и
нравственного конфликта, найдем мы и в творчестве Софокла.
Театральная практика древних афинян существенно отличалась от нашей. В
самом конце VI века установился порядок, по которому три соревнующихся между
собой драматурга представляли для показа на празднике Великих Дионисий
(конец марта - начало апреля) по четыре пьесы каждый: три трагедии и одну
сатировскую драму. Если Софокл выступал перед афинянами тридцать раз, это
значит, что за свою жизнь он написал не менее девяноста трагедий (названия и
отрывки разной величины сохранились почти от всех),- но дошли до нас
полностью всего лишь семь. Время их создания подтверждается документально
только для двух, относящихся к последним годам жизни поэта: в 409 году был
показан "Филоктет", а "Эдипа в Колоне", написанного незадолго до кончины
Софокла, поставил его внук уже посмертно, в 401 году. "Антигону", судя по
воспроизведенному выше преданию, надо отнести к концу 40-х годов. О
датировке остальных трагедий исследователи спорят, руководствуясь различными
внешними и внутренними критериями. При всем том, если откинуть не всегда
обоснованные крайности, получится следующая картина: "Аякс", "Антигона",
"Трахинянки" составят триаду наиболее ранних из дошедших трагедий Софокла
(от середины 50-х до середины 30-х годов); "Электра", "Филоктет", "Эдип в
Колоне" - тоже триаду, но относимую примерно к последнему десятилетию его
жизни. Посередине окажется "Царь Эдип", чье создание вернее всего датировать
первой половиной 20-х годов. Это распределение трагедий Софокла во времени,
обязанное своим происхождением в достаточной степени случаю, находит тем не
менее подкрепление как в характере конфликтов, составляющих суть каждой
трагедии, так и в изображении действующих лиц, - две эти важнейшие черты
трагического искусства совершают определенную эволюцию на протяжении
доступных нам десятилетий творческого пути Софокла {В переводах на новые
языки трагедии Софокла располагают обычно по сюжетному, а не по
хронологическому принципу: сначала идут три трагедии, посвященные Эдипу и
его дочери Антигоне, затем трагедия о кончине Геракла ("Трахинянки") и,
наконец, три трагедии, относящиеся к событиям Троянской войны и ее
последствиям.}.
"Аякс" - самая "гомеровская" трагедия Софокла: подобно "Илиаде",
троянский поход рассматривается в нем как возможность приложения богатырских
сил для десятков легендарных героев, среди которых Аяксу бесспорно
принадлежало второе место после Ахилла. Никакие патриотические цели этих
вождей не объединяли; никого из них, кроме Менелая, Парис не задел
похищением Елены. На войну под Трою они пошли не как подневольные данники
верховного вождя ахейской рати Агамемнона, а как его добровольные союзники,
подчиняющиеся только кодексу рыцарской чести: уклонение от похода могло быть
расценено их общественным окружением как непростительное малодушие,
недостойное благородного героя. Но то же чувство долга, которое привело их
под Трою, взывает к беспощадной мести, если честь героя оскорблена
каким-нибудь неподобающим поступком.
Именно в таком положении оказался Аякс, когда доспехи погибшего Ахилла
были присуждены не ему, а Одиссею, и потому лишены всякого смысла упреки по
адресу Аякса в измене союзникам и даже дезертирстве, - побуждение
расплатиться с Агамемноном, Менелаем, а заодно и с Одиссеем, лежит вполне в
русле не только гомеровской этики, но и нравственных представлений
современников Софокла: все они сходились на том, что нет ничего более
естественного для человека, чем желание помогать друзьям и вредить врагам.
Трагедия Аякса состоит отнюдь не в том, что, очнувшись от наваждения, он
осознал себя отступником от патриотического долга: если бы его месть
удалась, он мог бы стать для потомков образцом крайней степени этого
чувства, но отнюдь не предметом порицания и тем более осмеяния. Вечное
бесславие Аякс навлек на себя тем, что месть его - из-за вмешательства Афины
- приобрела уродливый, позорный характер: меч, перед которым бежали на поле
боя враги, он обрушил на стада и беззащитных пастухов.
Как передавали древние, Софокл, по его собственному признанию,
изображал людей такими, "какими они должны быть", - благородный герой,
несомненно, должен обладать повышенным чувством собственного достоинства и
уметь его оберегать любым путем, но также должен уметь осудить сам себя,
если вольно или невольно уронил себя в собственном мнении. "Жить прекрасно
или вовсе не жить" - таков девиз благородной натуры, которому следует Аякс,
бросаясь на меч. Нормативность его образа ("каким должен быть"),
естественно, не в нелепом убийстве скота, а в исполнении долга перед самим
собой.
Последняя треть "Аякса" составляет как бы идейную подготовку конфликта
"Антигоны": имеет ли право благородный вождь на погребение, если запятнал
свой последний день позорным деянием? Устами Одиссея Софокл дает на этот
вопрос однозначный ответ: за последним жизненным пределом вражда должна
отступить. Впрочем, если в "Аяксе" Атриды мотивировали свой запрет хоронить
героя тем, что он покусился на их жизнь, то в "Антигоне" доводы Креонта как
будто бы гораздо серьезнее: Полиник повел вражеское войско на родной город,
угрожая ему разорением и гибелью своих соотечественников. Креонт,
запрещающий хоронить Полиника, действует, по-видимому, от лица государства,
осуждающего тем самым изменника. В свою очередь, Антигона, пренебрегающая
этим запретом, исполняет свой родственный долг, приводящий ее к губительному
столкновению с государством. Так толковал конфликт в "Антигоне" Гегель, так
повторяют уже больше полутора веков его толкование многие более поздние
интерпретаторы.
Между тем объективное исследование текста Софокла вместе с учетом
конкретно-исторических обстоятельств его времени не позволяет принять
гегелевский тезис. Прежде всего, ошибочным является отождествление воли
Креонта с законом государства: и сам Креонт, и другие персонажи
характеризуют запрет хоронить Полиника как указ, изданный по определенному
случаю и отнюдь не наделенный силой закона, которому греки приписывали
непреходящее значение. К тому же Креонт, в чьем поведении все больше
проступают черты тирана, пренебрегающего народным мнением, своим указом
нарушает естественный и поэтому, с точки зрения древних греков, божественный
порядок вещей, согласно которому умерший принадлежит владыке подземного
царства и оставить его непогребенным - значит лишить Аид причитающейся ему
доли. Еще более противоестественным является приговор Креонта, обрекающего
на преждевременную смерть Антигону - юное создание, не выполнившее своего
жизненного назначения быть женой и матерью. Наконец, брошенный на
растерзание псам и хищным птицам труп Полиника грозит осквернением городским
святыням, на которые птицы заносят растерзанные клочья мертвой плоти. Всего
этого было бы достаточно, чтобы признать запрет хоронить Полиника
противоречащим всем нормам общественной морали и оскорбляющим родственные
чувства его близких. Когда Креонт, сломленный грозными прорицаниями Тиресия,
отправляется предать земле изуродованные останки мертвеца, он тем самым
признает несостоятельность своей позиции, а следующая затем двойная смерть -
Гемона и Евридики - делают заблуждение Креонта трагически необратимым.
Добавим к этому, что противопоставление семьи государству в Афинах V
века было бы лишено всякого смысла, так как в те времена между двумя этими
формами общественных связей существовала еще очень тесная взаимозависимость:
государство брало на себя заботу о сиротах и девушках-бесприданницах, а на
должность стратега мог быть выбран только человек с достатком, имевший детей
от законной жены. Считалось, что гражданин, умеющий заботиться о благе
семьи, приложит все силы, чтобы обеспечить процветание государства. Наконец,
ни одно греческое государство не мешало родным хоронить своего мужа, отца,
брата; даже если речь шла о предателе, который был недостоин покоиться в
родной земле, тело его отдавали родственникам для погребения за пределами
отчизны.
В чем же тогда причина гибели Антигоны, если на ее стороне и
божественная и человеческая правда? Афинская демократия, высвободившая
огромный интеллектуальный потенциал человека, могла существовать как некое
целое только до той поры, пока эти возможности имели своей целью ее
укрепление. Достаточно было индивидуальности почувствовать на себе
сковывающее воздействие традиционных религиозных установлений, как единство
общего и личного оказывалось под угрозой. Гипертрофированное самоопределение
личности, ее стремление противопоставить себя существующим родственным
связям, исконным нравственным нормам грозило афинской демократии внутренним
распадом - и десятилетия Пелопоннесской войны показали, сколь недолговечным
было то равновесие между личным и общественным, которое породило грандиозный
взлет Афин в эпоху Перикла. Время создания "Антигоны" было отделено от этих
десятилетий еще сравнительно длительным периодом, и признаки назревающего
кризиса могли быть восприняты скорее интуицией проницательного художника,
чем аналитическим умом философа. Софокл был таким художником, и он сумел
разглядеть, какое глубочайшее противоречие таится под внешним величием
афинской демократии, какую опасность для ее существования таят развязанные
ею самой силы. Преувеличенное представление о своих возможностях влечет к
гибели Креонта, но и самоосознание себя как личности делает Антигону
способной на героическое самопожертвование ради спасения тех нравственных
устоев, на которых покоится ее жизнь и жизнь каждой афинской семьи. Для того
чтобы противостоять самовластию Креонта, нужна героическая индивидуальность,
и ее воспитание - такая же великая заслуга афинской демократии, в то время
как другое ее неизбежное следствие - индивидуализм, присваивающий себе право
говорить от лица государства. Не семейное начало сталкивается в "Антигоне" с
государственным, а два типа отношения индивидуума к породившему его целому:
стремление подчинить его себе и стремление служить ему до конца. Моральная
победа принадлежит Антигоне как личности, не мыслящей себя в отрыве от
коллектива, но то одиночество, которое создается в трагедии вокруг ее
главной героини, показывает, какую силу ей приходится преодолевать и какой
ценой достигается победа.
"Трахинянки", последняя из трагедий, входящих в триаду "ранних"
созданий Софокла, по глубине осмысления мира и роли личности в нем как будто
бы уступает двум предыдущим. Поверхностный взгляд может разглядеть в ней не
больше, чем драму ревности, в огне которой сгорает и сама ревнивица, -
что-то вроде античного варианта "Царской невесты". Между тем такой подход
будет глубоко неверен хотя бы потому, что не учитывает специфики семейных
отношений древних афинян. В обществе, где браки заключались за детей
родителями, меньше всего приходилось ожидать духовной общности между
супругами, а затворничество жен только способствовало многочисленным
увлечениям мужей на стороне. Софокловская Деянира, признаваясь в своей
терпимости к частым связям Геракла, излагает, в сущности, семейное кредо
афинянок, - они смирялись с этим не потому, что им это нравилось, а потому,
что они были бессильны что-нибудь здесь изменить. Едва ли, впрочем, рядовые
афинские жены относились с таким сочувствием к своим соперницам, как Деянира
к Иоле, в которой она справедливо видит жертву страсти Геракла, а отнюдь не
коварную разлучницу. Да и самому Гераклу Деянира вовсе не собирается мстить;
она всего лишь хочет вернуть себе его любовь - желание, которое и в наше
время едва ли кто-нибудь сочтет преступным.
Причина трагедии Деяниры - и вслед за ней Геракла - не в ее ревности, а
в ограниченности ее и его знания.
Так, Деянире известно прорицание, согласно которому Геракл, вернувшись
по истечении назначенного срока домой, найдет здесь отдых от трудов.
Конечно, она надеется, что это будет заслуженный им покой в кругу семьи, и в
давнем совете кентавра видит средство приблизить столь долго ожидаемый
отдых, - мысль о том, что кентавр, насмерть раненный стрелой Геракла, не мог
желать ему добра, приходит к ней с роковым опозданием. Известно это
прорицание и Гераклу, и он возвращается домой в надежде на отдых, - откуда
ему догадаться, что страсть к Иоле станет для него и в самом деле причиной
вечного покоя - смерти? Таким образом, божественные прорицания не лгут -
только они основаны на более глубоком знании, чем то, которое доступно
смертным. Если уж искать ключевое слово, чтобы обозначить заложенную в
"Трахинянках" мысль, то этим словом будет заблуждение, составляющее удел
людей перед лицом всеведущих богов. За действиями смертных скрывается некая
непостижимая воля, которая реализуется, однако, без всякого вмешательства
божества, в результате совершенно самостоятельной и субъективно обоснованной
деятельности смертных. Установив этот важный момент в мировоззрении Софокла,
перейдем к вершине его творчества, трагедии "по преимуществу", как называл
ее Аристотель, - к "Царю Эдипу".
Традиционное толкование "Царя Эдипа" чаще всего связывает эту трагедию
с представлением о власти рока, якобы присущим всей классической древности.
Между тем все неумолимые совпадения, в которых современный читатель привык
видеть действия рока, в огромной степени являются нововведением в миф,
принадлежащим самому Софоклу.
Миф о Эдипе в древнейшей его форме знал о долгой бездетности Лая и о
предсказании, полученном им в Дельфах: Аполлон исполнит его просьбу, но
родившийся сын станет убийцей отца. Соответственно, новорожденного младенца
фиванский царь велел бросить в пустынном месте на горе Киферон и считал, что
этим он себя вполне обезопасил. По истечении примерно двадцати лет выросший
на чужбине Эдип встретился с неведомым ему отцом и убил его в дорожной
ссоре, после чего попал в Фивы, освободил их от чудовищной
полуженщины-полульвицы Сфинкс и получил в жены овдовевшую царицу. При этом
сам он ни о каких грозящих ему бедствиях предуведомлен не был и не мог
опасаться от всего происшедшего никаких дурных последствий. Поэтому если бы
Софокл хотел демонстрировать всевластие рока, он должен был бы приурочить