Яшин Александр. Рассказы

что-нибудь: так мало, должно быть, ве рила она, что содержание старинного
причета понятно всем нынешним, трясоголовым; нет-нет да и вставит
какую-нибудь прозаическую фразу между строк. Кажется, свадьба эта
воспринималась ею не всерьез, а лишь как игра, в которой ей, старой
причитальнице и рассказчице, отведена главная роль.
- Это ничего, что про монастырь пою? - спрашивает она вдруг.- Нынче
ведь нет монастырей-то. Или вдруг:
- Может, надоело кому? Укоротить, поди, надо? Раньше ведь подолгу пели
да ревели, а нынче живо дело отвертят...
Спросит и, не дожидаясь ответа, продолжает петь. А однажды она
приказала девушкам:
- Теперь переходите на другой голос, чтобы невесте еще тоскливее стало!
- И сама изменила мотив.
Услышав эти слова, Галя, давно молчавшая в своем углу, заревела снова
громко, надрывно, всерьез. Совсем свободно заплакалось ей, когда Наталья
Семеновна по мянула в песне родимого батюшку: Галя осиротела рано и поныне
тоскует по своем отце-солдате.
Жених, сваха, тысяцкий, дружка и все гости со сторо ны жениха приехали
за невестой на самосвале: другой свободной машины на льнозаводе не
оказалось. В кузове самосвала толстым слоем лежало свалявшееся за сорок
километров желтое сено.
Ничего похожего на серого волка!
Раньше забирали невесту и справляли свадьбу снача ла в родном дому
жениха, затем возвращались пировать к родителям невесты. От заведенного
порядка пришлось отступить и сделать все наоборот: отпировать у невесты и
лишь после этого везти ее "на чужую сторону". Такая перемена диктовалась
отсутствием транспорта и слишком большими перегонами взад-вперед.
Как приложение к даровому самосвалу пировать к не весте прибыли
несколько конторских работников с льно завода во главе с директором. Эти
гости считались по четными.
Перед въездом в деревню гостей встретила бревенча тая баррикада - ее
соорудили местные молодые ребята.
По обычаю, свадебный поезд следовало задерживать в пути и брать за
невесту выкуп, а грузовик не тройка с колокольчиками, его живой людской
цепочкой не оста новишь.
Стоял большой мороз, не меньше тридцати градусов, и, конечно, парни
работали и топтались на холоду не из-за корысти, не из-за бутылки водки. Для
них свадьба была чем-то вроде самодеятельного спектакля. В огром ной деревне
Сушинове до сих пор нет ни электричества, ни радио, ни библиотеки, ни клуба.
За два последние го да сюда не заглянула ни одна кинопередвижка. А моло
дости праздники необходимы! Пожилые колхозники по вечерам дуются в карты,
собираясь из года в год в избе Нестора Сергеевича, оплачивая этому
добровольному му ченику за помещение, за грязь, за керосин с кона. А куда
деться молодым? К тому же почти все они обременены семилетним и восьмилетним
образованием. Раньше де вушки пряли лен, собирались на беседки к одной, к
другой поочередно, туда же тянулись и парни. Теперь лен трестой сдают на
завод. И вот каждая свадьба в деревне становится всеобщим праздником,
всеобщей радостью. Не потому ли и сохраняются здесь почти в неприкосно
венности все былые обычаи и обряды с волокнистыми песнями про князей и бояр?
Перекрытые полевые ворота зимой не объедешь и да же не обойдешь:
снежные сугробы достигают здесь двух метровой глубины. Счастливые озорные
парни торжество вали: гости, закоченев в самосвале, не торговались и дол го
расхваливать невесту не пришлось. А главное, было весело.
Весело стало и в избе невесты, как только ворвался туда дружка Григорий
Кириллович. Бывалый человек, с неуемным озорным характером, прошедший во
время вой ны многие страны Западной Европы как освободитель и победитель, он
сохранил в памяти бесчисленное количест во присловий и прибауток из
старинного дружкиного ба гажа и не пренебрегал ими.

Сват да сватья,
Наехала сварьба,
Мне не верите -
Сами увидите! -
закричал он, стуча кнутовищем по крашеной лазоревой заборке, отделяющей
горницу от кухни.
Невеста еще плакала, причитальница пела, девушки подпевали, как умели,
но всем было уже не до того и не весте не до слез. Гриша завладел общим
вниманием, властно подчинил все звуки своему немного охрипшему на морозе
голосу.
Ворвался на кухню и жених. Он оказался и впрямь несообразно высоким и
худосочным. Вспомнились слова Марии Герасимовны: "Какие нынче женихи пошли,
в ар мии побывал - и ладно. Ничего парень! Брови белые!.." Звали его Петром
Петровичем.
Чтобы довезти жениха до невесты живым, не заморо зить, ему разрешено
было по дороге пить со всеми нарав не, и Петр Петрович ввалился на кухню
пьяным и гор дым собою не в меру.
Галя сразу притихла, начала поспешно вытирать сле зы. Стало понятно,
почему она так долго отказывалась выполнять старые обычаи на своей вечерине.
- Я тебе что сказал? - с ходу властно заорал Петр Петрович.- Я тебе
сказал: не реветь! А ты что? Что, я тебя спрашиваю?
- О, господи! - ужаснулась испуганная Наталья Се меновна.- Еще не
мужик, а уж форс задает. Что потом-то будет?
- Что ты, Натаха, неладно-то говоришь? - с упреком кинулась на нее
Мария Герасимовна.- Что он такое сде лал? - И начала уговаривать,
успокаивать своего буду щего зятька: - Петя, Петенька! Ничего, Петенька! Ну,
поревела маленько, так ведь ничего это, Петенька! Так заведено, Петенька!
А невеста от страха вдруг заревела пуще прежнего. Ее прикрыли собою
девушки.
- Кому венчаться, а мне разоряться,- продолжал балагурить Гриша.-
Сколько с меня, девки?
У каждого дружки своя манера балагурить. Кроме расхожего, известного
повсюду набора острот и погово рок, у него должны быть и свои
шутки-прибаутки. Чувст во юмора и находчивость для него обязательны. Это уже
область творчества. Не всякого приглашают в дружки.
Григорий Кириллович сначала кинул в сарафанные подолы девушек несколько
горстей конфет, а затем стал с силой забрасывать их серебряными монетами.
Делал он это с ожесточением - не то от злости, не то от великой щедрости.
Деньги покатились по полу, под стол, под ска мейки. Зазвенели окна, лопнуло
стекло у иконы, казалось, вот-вот разлетится вдребезги и ламповое стекло;
кто-то завизжал от страха, Наталья Семеновна прикры ла фартуком лицо.
Но все мотеты оказались устаревшими, дореформен ными. Смех и грех!
Собственно, греха не было, был толь ко смех и новый повод для взаимных
острот и насмешек.
Девушки все же настояли на своем: жениху и дружке пришлось дать
приличный выкуп за невесту вином и на стоящими деньгами.
После этого к Гале была допущена сваха. Пожилая женщина проделала
истово и торжественно все, что по лагается согласно старым обрядам. Она
помогла невесте одеться тепло, по-зимнему, как бы в дальнюю дорогу, хо тя
уже все знали, что сегодня никакой дороги не будет, и так, в зимнем пальто,
вывела ее из кухни, маленькую, толстенькую, и посадила за стол в красный
угол рядом с женихом, который так же был одет по-зимнему, в чем приехал. Под
сиденье жениху и невесте постелили кошули - полушубки, поддетые материей,
чтобы молодые возвышались, "как на тропе". Невесте под сиденье по ложили
кошулю потолще. Долговязый жених, взгромоз дившись на трон, едва не достал
головой до потолка.
Начался пир, по кругу пошла белушка, родственники первыми поздравляли
молодых, кричали им "горько", требовали "посластить". Молодым разрешалось
пить только из одного стакана - за этим следили строго, что бы жених не
переложил еще больше. Как видно, слабость эта за ним водилась.
Начали собираться гости и со стороны невесты. Каж дого входящего
встречали еще у порота стаканом пива либо белушкой.
Понесли "сладкие пироги".
Сладкие пироги на северных сельских свадьбах и дру гих праздничных
пирах обязательны. Традиция эта дав няя, может, многовековая.
Сладкий пирог - белый, сдобный, круглый, величиной с решето, а то и
больше. Сверху на нем всякие завитуш ки, плетеные узоры из теста и
разноцветные монпансье ("лампасея") да еще изюм. Нынешние свадебные пиро ги
из-за отсутствия в районе изюма и ландрина украше ны были бледными
конфетами-подушечками с повидловoй начинкой.
Вот когда я пожалел, что не вспомнил в Москве об этих сладких пирогах.
Каких бы разноцветных атласных и прочих подушечек мог набрать я в
гастрономическом магазине "Ударник"! Леденцы там по своему разнообра зию и
многоцветности не уступают коктебельским камушкам. Все это дешевое богатство
я мог при везти с собой, и оно успело бы попасть на свадебные столы.
Вспоминаю свое детство: после праздников мы, малые ребятишки,
допускались к сладким пирогам и с вожделе нием выковыривали "глазки" -
ландринки, запеченные в тесто.
Сладкие пироги на Севере - такое же народное твор чество, как резные
наличники на окнах, петухи и коньки на крышах, фигурные расписные прясницы и
кустарные ткацкие станы, как колокольчики "дар Валдая" под ду гой и
бубенчики (воркунцы, ширкунцы) на ошейниках у лошадей.
Каждая семья, приглашенная в гости, на свадьбу, идет со своим сладким
пирогом. Большачиха, она же стряпуха, несет пирог в широкой круглой лубяной
"хлеб нице" либо на "веке" - крышке от хлебницы, и прикрыт пирог красной
вырывной салфеткой с кисточками. Кроме этого главного гостинца, в корзине
или в хлебнице могут быть и простые белые пироги, колобаны.
- Горько! - все чаще раздается то в одном углу из бы, то в другом, и
жених с невестой встают и троекратно неумело целуются. Петр Петрович при
этом сгибается, а Галя плотно сжимает губы и от смущения закрывает глаза.
- Горько! - требовательно кричат снова.
Счастливая Галя отпивает несколько глотков из об щего стакана и
передает остаток пива жениху. Тот, не разгибаясь, опрокидывает стакан в рот
и шутит:
- Если б знал, не женился бы, даже выпить как сле дует не дают.
Сваха с тревогой посматривает на него, что он такое еще сделает и не
наговорил бы чего-нибудь лишнего.
- Горько!
Любой пир - прежде всего люди. Человеческие ха рактеры легко и свободно
раскрываются на пиру. На всяком сельском празднике обязательно пляшут и пла
чут, спорят и вздорят, смеются и дерутся; одни молчат, другие кричат;
молодицы поют, вдовы слезы льют.
Среди мужчин на пиру очень скоро объявляются ти пично русские
правдоискатели, ратующие за справедливость, за счастье для всех. Достается
от них и немцам, и американцам, и туркам, но больше всего, пожалуй, до
стается самим себе, своим соотечественникам. Таким лю дям не до веселья, не
до песен, не до плясок. Они обли чают, разоблачают, требуют возмездия,
протестуют и все время спрашивают: что делать? как быть? кто виноват? и
знают ли о наших бедах наши главные? видят ли они все? В этой неуемности
проявляются, должно быть, чер ты национального характера. Но не дай бог
попасться на целый вечер в руки такому самосожженцу: ни пира, ни мира не
будет, ничего не увидишь, ничего не услы шишь.
Объявляются также и заурядные хвастуны - люди самодовольные, недалекие,
кичащиеся своим служебным положением, своим заработком, даже неправедным, не
чистым; хвастающие своим домом, домашней утварью, домашним скотом и,
наконец, женой и тещей.
В древних русских былинах говорится о том, как доб рые молодцы садятся
за стол и - "один хвастает родным батюшкой, другой хвастает родной матушкой,
умный хвастает золотой казной, глупый хвастает молодой же ной". Современные
хвастуны скромнее. Весь первый ве чер ходил от стола к столу пожилой
колхозник и, не переставая сам удивляться и радоваться, хвалился свои ми
пластмассовыми недавно вставленными зубами. Почокается со всеми, выпьет
стакан пива, вынет челюсть, всем покажет ее и опять вставит.
- А теперь смотрите, как я жевать буду. Кости грызть могу - чудо! В
нашем районе сделали!
Редко, но встречаются хвастуны и незаурядные, не обыкновенные. Слушать
таких - одно удовольствие. Это счастливцы, жизнелюбцы и своего рода
художники сло ва, своеобразные сельские лакировщики действительно сти.
Хвастаются, например, изобретательностью. В прош лом году, чтобы
обеспечить кормом своих коров, колхоз ники ухитрились выкосить на озерах всю
осоку уже после ледостава.
- Никогда бы раньше мужику до такого не доду маться, головы не те были.
Ледок тоненький, похрустывает, а ты идешь с косой и в полную силушку поверх
льда - вжик, вжик! Вот пишут: на заводах то, се, смекал ка, а мы разве без
смекалки живем?..
Другие вторят:
- До многого раньше умом не доходили. Вот, ска жем, коза. Раньше у нас
считали козу поганой животи ной, от молока ее с души воротило, хармовали. А
коза чем хороша? Ей корму меньше надо. Дашь осинового листу либо коры
сосновой - она и сыта. Афиши и газеты жрет - все ей на пользу. В деревнях
теперь козы в ход пошли!
- У меня коза Манька восемь литров за сутки дает!
- Ну, знаешь!..
Хвастаются тем, что хлеб растет иной год даже на неудобренных и
необработанных землях...
А многие просто сидят молча и пьют, ни о чем не думают, ни о чем не
спрашивают - отдыхают. Конечно, кто-то и перепивается. На всякой пирушке
хоть один да сваливается под стол либо начинает шуметь, требовать к себе
особого внимания, задирается, скан далит.
На разных людей хмель действует по-разному: одним ударяет в голову,
другим в ноги, третьим в руки. Одни становятся ласковыми, влюбчивыми, со
всеми готовы пе рецеловаться, другие - злобными.
Слез и жалоб больше всего среди женщин. Неудачно вышедшие замуж плачут
на любом пиру, и так всю жизнь. Старые матери плачут о потерянных детях, о
не путевых дочерях, сходившихся с мужиками не по-людски, без закона и теперь
мающихся из-за этой уступчивости; вдовы - об убитых на войне мужьях ("даже
похоронной не было!").
А встречаются вдовы и довольные своей судьбой: озорные, разбитные,
первые певицы и плясуньи. Замужем они были, как на каторге: "Ни одного
доброго слова, только зуботычины да: "Пошла ты на три буквы",- а сейчас
освободились, расправились и в колхозе всем рав ны, и дома сами себе
хозяйки, они и погулять и поозоровать не прочь.
Сразу напился и пошел кренделя вертеть дядя жени ха. Он еще до женитьбы
судился дважды за хулиганство. Жена его, Груня, бухгалтер на льнозаводе,
настоящая великомученица: то возится с ним, как с малым ребен ком, то
прячется от него на кухне, на полатях, в сенях - все зависит от настроения
загулявшего его величества {"А тверезый-то. он - человек как человек!"). В
первый же вечер этого дядю родственники вынуждены были свя зать, а на другой
вечер прибегли к более современному и гуманному средству: дали ему в стакане
пива лошади ную дозу снотворного.
Груня нашла себе подругу по несчастью, и вот две женщины - у одной
владыка спал, у другой, у Тони, смазливенькой, с лисьим тонким личиком,
ненасытный женолюб, увивался около дородных вдовиц,- сидели две женщины на
кухне, в уголке, целый вечер вдвоем и одна перед другой изливали свои души.
- Мой тоже побывал в милиции,- рассказывала То ня.- Взяли с него
подписку, что больше фулиганить не будет, он расписался - и все. Я говорю
им: "Он же меня убить грозится, ребятишки ведь без матери останутся. Свою
избу однажды поджигать стал". А они говорят: "Вот когда допустит чего-нибудь
этакое, тогда мы и за берем его и приструним!"
- Твоего только в милицию возили, а мой уже в тюрьме сидел не раз,-
завидовала подружке Груня.
- Думаешь, мой не сидел? - машет рукой Тоня.- Только я об этом не
рассказываю. Сидел и принудиловку отбывал. Первый раз сидел, когда еще
холостой был. Подрались, и он на пару со своим отцом человека убил. Обоих по
амнистии освободили. Другой раз, уже при мне, был десятником стройконторы,
работал на ремонте до роги, сговорился с кем-то и украл камни: камни эти
никто для дороги не собирал, никто в глаза их не видывал, а он выписал наряд
на них, будто собраны, и деньги про пили. Дали ему за эти камни два года.
Просидел только один год и два месяца. Вернулся, поставили его завхо зом на
льнозаводе, второй раз завхозом. Чего только не тащили тогда с завода, чтобы
пропить! Водка все смы вала с рук.
-- Вот-вот, все водка,- вставляет свое слово Гру ня.- И мой такой же!
Тоня продолжает:
- Поехал мой в командировку, в Карныш, и там, опять с кем-то в сговоре,
украл чужое сено: продали его в стогах, пропили. Дали принудиловки шесть
месяцев. Работал пожарником, работал на пилораме - весь лес в его руках. Лес
воровал. И все для водки, все для зеле ного змия. Хоть бы домой нес, так уж
ладно бы... А то приходит домой пьяный. "Клади, говорит, голову на пла ху!"
- "Не положу, говорю, ребятишек жалко, что с ни ми с тремя будешь делать?" -
"Полезай, говорит, в пет лю сама, чтобы на меня подозренья не было!" - "Не
полезу",- говорю.- "Тогда лезь в подполье и не показы вайся мне на глаза
весь день".- "В подполье, говорю, полезу". Запрет он меня в подполье к
держит там, сидит надо мной. А ребятишки ревут, дрожат, боятся его. Надо ест
ему этот рев, он и откроет подполье: "Вылезай, го ворит, утешай их, корми!"
А сам опять уйдет к дружкам да к приятелям водку пить. Кабы не водка, может,
мы и по-людски бы жили. Тверезый он у меня тоже ничего, обходительный:
человек как человек. Шибко много водки стали пить после войны.
Груня слушала, сочувствовала, но казалось ей, что у Тони положение
все-таки лучше, чем у нее.
- У тебя, может, хоть дерется не так грозно, все-таки ведь безрукий,
ударить сильно, поди, не может... Мой-то - зверь настоящий, кулаки у него
железные. Стукнет по столу, так от косточек ямочки на досках остаются.
- Ой, что ты! - обижается Тоня.- Безрукий, а хуже троерукого. Силищи у
него, у окаянного, как у дракона. Если не помогут, все равно повешусь либо
сам топором меня зарубит. Он ничего не боится. "Я, говорит, всю вой ну
прошел!" Недавно у нас баба удавилась, тоже из-за мужика, из-за пьянства. И
мне со своим не совладать, он и вправду всю войну прошел, руку свою отдал,
все ходы и выходы знает. Что я для него?..
Сидят две свободные, раскрепощенные, чуть подвы пившие женщины на
кухоньке, укрывшись от общего шу ма и песен, и разговаривают, и плачут, и
тоже шумят иногда, и уж не поймешь: жалуются они на своих мужей друг другу
или хвалятся ими - до того оба они сильные да бесстрашные.
Брат невесты, тоже маленького роста, Николай Ива нович - помощник
колхозного бригадира, человек небойкий, малозаметный, но безотказный,
работяга, из тех ра ботяг, на. которых везде воду возят,- неторопливо ходил
из кухни в горницу, из горницы в кухню то с белушкой, то с пивным стаканом,
то с графинчиком и стограммовой стопкой, продирался за столы, за скамейки,
появлялся у порога перед новыми гостями, не забывая ни молчали вых, ни
спорящих. Он был, так сказать, главным подаю щим на пиру, что-то вроде
тамады. Но тостов он не про износил, красноречием не отличался, только
настойчиво предлагал каждому выпить - и все тут. Отбиться от его угощения
было невозможно, он прилипал к человеку, из нурял его своим терпением, не
отходил до тех пор, пока тот, в безнадежном отчаянье махнув рукой, не
выпивал все, что бы ему ни предлагалось. Считается, что, если на свадьбе нет
пьяных, счастья молодым не будет, и Нико лай Иванович понимал всю глубину
ответственности, воз ложенной на него.
Время от времени он тащил то одного то другого до рогого гостенька на
кухню, за печушку, к матери своей, и Мария Герасимовна угощала их чем-то из
суденки, по секрету. Появился там и директор льнозавода.
- Откушай-ко! Горит! - шепнула ему Мария Герасимовна.
- Ну? Горит? - обрадовался директор.- Тогда да вай, за дальнейший рост!
- Кушай на здоровье!
Выпил директор секретную стопку, повеселел, подоб рел к Марии
Герасимовне и поговорил с ней.
- Дочка у тебя хорошая - Галя, все планы выполня ет и перевыполняет.
Сейчас и на сына посмотрел: тоже хороший мужик. Лишнего не болтает, ходит,
угощает всех. Все люди у нас хорошие! У тебя двое?
- Двое осталось, девять было. Все умирали до го ду,- пожалобилась Мария
Герасимовна.
- Отчего такое, жилось худо?
- Да нельзя сказать, что худо жилось. Только рабо тала, себя не жалела.
Ни одного ребенка до дому не до несла, то на поле родишь, то на пожне, а
бывало, что и на дорогу вываливались.
- И оба у тебя мелкие ростом, и Галя, и сын этот, Николай. Отчего
такое?
- Поди, оттого и мелкие,- не обидевшись, ответила Мария Герасимовна,-
что ни себя, ни их не жалела. Дом большой, скота было много, а мужик еще
охотой зани мался. Потом овдовела, муж-то на войне остался, смертью храбрых.
Да меня еще в депутатки не по один год посылали, тоже угомону не было.
- Куда в депутатки?
- Да в этот,- как его? - в сельсовет.
- Значит, ты и общественную нагрузку несла?
-- Несла, как же. На все заседания таскали.
Директор удовлетворенно заключил:
- Оттого у тебя и дети в люди вышли. Николай-то бригадиром?
- Помощником. Не знает уж, как избавиться от этой бедолаги, затаскали
совсем.
Выбравшись из кухни, подобревший директор попал в руки правдоискателей.
Три невестиных братана - так зовут здесь двоюрод ных братьев - работают
вместе на дальнем лесозагото вительном участке: один шофером, другой
пильщиком-мо тористом, третий заведует школьными производственны ми
мастерскими и одновременно преподает физкультуру в восьмилетке. Три человека
- три разных характера, а друг с другом не расстаются.
Шофер Василий Прокопьевич - бунтарь по натуре. Он забывает про еду и
пиво, как только начинает расска зывать о непорядках в лесу, при этом лицо
его бледнеет, глаза блестят и требуют ответа сразу на все вопросы, ка кие
ставит перед ним жизнь. А ездит он широко и знает много.
Другой братан - Ленька, человек веселый до легкомыслия, знает печальных
историй не меньше, но непрео долимая жизнерадостность не дает ему надолго
впадать в тоску и негодовать из-за каких-то несуразностей жиз ни. Он любит
пошутить, посмеяться и вовремя рассказан ным анекдотом смягчает острые
разговоры и тяжелое настроение Василия Прокопьевича. Может быть, в этом
больше мудрости, чем легкомыслия?
Третий - преподаватель физкультуры - вторит то од ному, то другому из
братанов. Он легко воспринимает чужие настроения, легко поддается им, и в
спорах и раз говорах может становиться на любую из сторон. Где пе ревес -
там и Михаил Кузьмич. Разгорячится Василий Прокопьевич - горячится и он и
еще больше добавляет огня в костер самосожженца; развеселит всех Ленька - и
он расскажет подходящий к случаю анекдот.
Я узнал, что жена Михаила Кузьмича называет свое го благоверного
бескостной миногой. Ей больше нравит ся шофер Василий Прокопьевич,
Директор льнозавода сам подошел к братанам, сидя щим за столом. Они
смеялись.
- Ну что, воины, как живется?
- Живем помаленьку! - ответил Михаил Кузьмич.
- Помаленьку нельзя. Вы молодые, вам надо хорошо жить. Время у нас
такое. А пьется как?
- Пьем по маленькой,- отрапортовал Ленька.
- Маленькую и я сейчас выпил - хорошо прошла. А смеетесь над чем?
- Над директорами.
- Что такое? - встревожился директор.
- Да вот понимаете,- Михаил Кузьмич повторил анекдот, только что
рассказанный Ленькой: -Угробил у нас один шофер новую машину и вместе с ней
директора, стоит в затылке чешет: "Ладно, говорит, директора да дут нового,
а вот где я теперь запчасти достану?"
Рассказал и от удовольствия расхохотался снова. За смеялся и Василий
Прокопьевич. А Ленька, моторист, смотрит в глаза директору и ждет, как тот
примет шутку. Но директор только нахмурился и задумался. Тогда Ленька
рассказал еще один анекдот:
- Расхвастался иностранец своей чудо-техникой. "Смотрите, дескать, что
у нас могут делать. Вот, скажем, курица.- Ленька развернул ладошку перед
носом ди ректора льнозавода и дунул на нее.- Фу - и вместо ку рицы яйцо. Фу
- опять курица". Тогда наш инженер обиделся и сказал: "Подумаешь, чудо! У
нас и не такое могут делать. Вот, скажем,- Ленька опять развер нул ладошку,-
директор!.. Фу - дерьмо. Фу - опять директор".
Братаны все трое дружно расхохотались, а подвыпив ший директор
льнозавода нахмурился и задумался еще больше и наконец сурово спросил:
- Вы где работаете?
Василий Прокопьевич сразу посерьезнел и пошел в атаку:
- А вам, собственно, для чего нужны наши сведения? Анкетку хотите
заполнить?
По недоразумению или по злобе многие считают всех шоферов без
исключения "леваками" и "калымщиками", бесстыже подрабатывающими на
случайных пассажирах, и "малопьющими" в том смысле, что, сколько ни пьют, им
все мало. Василия Прокопьевича ни в каком левачестве не заподозришь: не
таков он человек, не тем живет, не о длинных рублях думает. К тому же и
возит он не лю дей, а лес, ему не с кого собирать подорожные.
- Мы работаем в лесу, у нас свои порядки, и мы про них знаем,-
запальчиво продолжал он.- А вот вы - директор. Знаете ли вы, что у вас на
льнозаводе делается? Знаете? Ваши приемщики колхозы грабят, номера трес ты
занижают. Вы калымщик, вот вы кто! А ведь в пар тии, наверно, состоите?
Директор поначалу опешил, но, услышав слова о пар тии, воспрянул духом:
- Ты вот что, парень, меня критикуй, а партию не трожь!
- Партию я не трожу! - сказал Василий Прокопьевич.- А вы зачем колхозы
обсчитываете? Партия с вас все равно спросит. Не прикроетесь!
Весельчак Ленька и Михаил Кузьмич дружно поддер жали своего братана.
В разговор о льнотресте немедленно включились со седи по столу, и
давний конфликт вышел наружу. Суть его в следующем.
На заводе старое, почти допотопное оборудование, из-за чего при
первичной обработке льна получается очень большой, недопустимый по нормам
процент отходов. Что бы не прогореть даже при этом древнем оборудовании и