Это было нечто вроде длинного плота из скрепленных березовыми прутьями древесных стволов, но не с плоским, а с углубленным днищем, в котором все щели были замазаны салом и законопачены звериной шерстью, так что плот не только держался на воде, но и давал пловцам сухое помещение. Величина судна была порядочная, оно могло поднять нескольких человек, и ход у него был хороший. Шесты же были снабжены плоскими концами или лопастями, с помощью которых можно было двигать судно по глубокой воде, где до дна было не достать. Видбьёрн вместе с сыновьями опробовал свое судно на озерах и остался им очень доволен. Eсли ветер был попутный, они поднимали вверх густолиственные ветви; ветер упирался в них и гнал судно так, что пловцам не приходилось и браться за весла; шкура, распяленная на березовых палках, ловила ветер и везла еще лучше.
Приставив к глазам руку, Видбьёрн смотрел на юг, где на горизонте небо сливалось с морем; теперь уже совсем скоро они отправятся а путь! Но сначала надо было сделать судно побольше или выстроить их несколько – на всю семью.
Воор молчала и смущенно смотрела на своего господина, когда тот, с радостным блеском голубых глаз и напоминая всеми своими движениями готового взлететь орла, объявлял ей, что скоро они отправятся в путь. Муж повторял это уже столько лет, что дети Воор успели; за это время стать такими же большими и – не в обиду им будь сказано – такими же невменяемыми, как отец. Воор с глубоким изумлением взирала на своего супруга, который мог оставаться все таким же сияющим и полным надежд, как в дни их первой безграничной юности, даром что оба они были уже не молоды. Но его планы пугали ее и, когда он заводил свою песню о дальнем пути, она окидывала свой дом взглядом человека, сраженного ударом и бессильного подняться вновь. Воор было о чем жалеть.
Она не оставалась без дела те долгие годы, в течение которых Видбьёрн, так сказать, каждый день собирался сниматься с места; она невозмутимо жила день за днем и обустраивала дом. Для Воор не существовало ни будущего, ни многообещающих мечтаний, но зато она была верна себе в малом. Пока Видбьёрн до забвения всего окружающего увлекался постройкой своих судов, Воор, верная своему призванию, занималась насущными делами и под ее руками хозяйство с годами все росло и расширялось. Она никогда не увлекалась, никогда не меняла своих привычек; чисто по-женски, забывая хорошее для лучшего, она ввела с годами в обиход много новых и необходимых вещей.
Видбьёрн, пожалуй, мало обращал внимания на ее мелкие повседневные заботы – он ведь всегда был занят и увлечен своими мечтами о мореплавании; но он видел ее такой, какой она была, – сдержанной, вечно деятельной, как сама доброжелательная судьба, и ставшей как бы его вторым будничным «я». Воор всегда была дома, пышная и кроткая – даже в проливной дождь, – с длинными светлыми волосами, распущенными по плечам и вечно с малюткой, вечно снующая туда-сюда по недалеким путям домашнего очага, то кормя, то охраняя и защищая. Редко можно было увидеть ее на таком расстоянии от дома, чтобы нельзя было окликнуть ее, и в таких случаях за обедом непременно появлялось угощенье, в виде дополнительного блюда из зелени.
В эти годы грозы были особенно частыми, и раз-другой Видбьёрну случалось видеть при свете молнии Воор, стоящую под проливным дождем среди прижавшихся к ней детей и домашних животных. Она спокойно смотрела на непогоду, которая загоняла всех под ее крылышко; гром ее не касался, как и все, чем ведали Великие там, наверху, и вообще мужчины; вот она и оставалась спокойной, а дети и боязливые животные жались к ней, черпая успокоение в ее сердце.
Такой она и осталась в памяти Видбьёрна и тогда, когда молодость давно уже прошла; солоноватый вкус дождя на языке, сернистый запах близко ударившей молнии и – Воор, юная, Цветущая, с мокрыми распущенными волосами, благоуханная, как дикая бузина, простирающая отягченные цветами руки-ветви навстречу солнцу и дождю.
Теперь Воор превратилась в коренастую, крепко вросшую в свою семью мать, всегда готовую защищать свое добро, вооруженную молчанием и наученную опытом не торопиться и пока что оставить все как есть. Она чистосердечно улыбалась каждый раз, когда Видбьёрн с торжеством объявлял ей, что готов новый корабль, – скоро в путь! Воор был уверена, что судно придется поправлять и перестраивать еще не раз. Только когда муж очень уж твердо и уверенно говорил о поездке, так что она начинала казаться Воор неизбежной и близкой, она терялась и недоумевающе озирала свой дом, с которым так сжилась. А как же быть с коровами? Разве и их повезут по воде? Кроме того, у Воор было одно поле с ячменем, другое со льном, да целый огород с грядками гороха, тмина, лука и свеклы, что же она, и поля возьмет с собой? О чем это он говорит?
Да, Воор было жаль расстаться со многим. Она держала домашних животных, и у нее было полевое хозяйство. Вышло это все само собою. Сначала у семьи не было огня и нужда заставляла Воор перебиваться разными способами; потом же, когда огонь был добыт, она и вовсе разошлась – чего она только не предпринимала! Коровы были дороги ее сердцу; их она завела, когда очаг ее еще не был согрет огнем и они спасали жизнь и ей, и детям; никогда бы ей не пережить тех холодных дней, не будь у нее коров.
Дикий рогатый скот перекочевывал в низменность по мере того, как Ледник отступал; это были стройные, легконогие, похожие на оленей животные, с большими влажными глазами и любопытные, как в, первый день творения. Маленькие новорожденные телята, еще нетвердые на ногах и ковыляющие вслед за матерями, сразу овладели по-девически ненасытным сердцем Воор, и она, присаживаясь на корточки, простирала к ним руки и манила к себе.
Вначале животные даже не были пугливы; они начали бояться только после того, как Видбьёрн стал охотиться на них. Но и тогда коровы, по простоте своей, часто останавливались совсем близко, располагались полукругом и, повернув рогатые головы мордой к неведомому им существу, спокойно смотрели на него, пережевывая какой-нибудь цветок. Если он подходил близко, они отбегали немножко и опять оборачивались, останавливались и, осев на задние ноги, смотрели своими темными как ночь глазами и осторожно пофыркивали влажными ноздрями. Случалось также, что та или другая корова выступала из круга, движимая непреодолимым любопытством, приближалась и даже пробовала принять угрожающее положение, брыкая передними ногами и весьма зловеще посапывая; только кроткие глаза совсем не соответствовали этой воинственной осанке, да и скоро корова опять становилась сама собою, склоняла голову набок, моргала дрожащими веками и поворачивала обратно.
Улучив подходящий момент, Видбьёрн метал копье, и одно из животных оставалось на месте, барахтаясь с копьем в теле, а все стадо галопом пускалось прочь. Охотнее всего Видбьёрн убивал больших быков; на них охотиться было интереснее, и порою они даже волновали в нем кровь, сами переходя в наступление.
Теперь низменность изобиловала стадами животных; в солнечные дни с вершины холма открывались тянущиеся на многие мили болота и луга, испещренные тенями бегущих облаков вперемежку с кучками животных. Тут бродили не только дикие быки да коровы, но и олени, и туры, а по зарослям пробивались стада кабанов; на холмах в черничнике ютились медведи; у ручья лисицы ловили лапой форелей; в молодом березняке ходили стада лосей, а у карликовой сосны вдруг неожиданно появлялись крылья и вслед за ними – огромный глухарь; вереск казался живым от множества птиц.
Вблизи все пространство кишело зверьем, а вдали стада уже сливались в туманные полосы, уходившие за горизонт. Таким образом, в мясной пище недостатка не было и добывать ее было легко; это-то изобилие и позволяло Видбьёрну спокойно заниматься постройкой судов, чтобы уплыть за море.
Но Воор в первый же год попросила Видбьёрна поймать ей живьем несколько коров, которых она хотела приручить. Олени не прижились здесь, захирели, тоскуя по своей родине на Леднике, и перестали давать молоко. Просьба ее была исполнена, и коровы в первый же день послушно улеглись на привязи, жуя свою жвачку и поглядывая кругом глубокими сытыми глазами. Они давали гораздо больше молока, чем олени, были кроткими и скоро стали лучшими друзьями детей. Воор любила их – они были ее сокровищем, ее подругами. Она возилась с ними и вела с ними дружеские беседы; теплота их наполненных кровью рогов передавалась ее рукам и доходила до ее сердца. От них приятно пахло травой, которую они ели, и той пищей, которой они делились с другими.
Щедрые материнские руки Воор необычайно искусно справлялись с коровьим молоком. Она приготовляла из него творожный сыр. Это сделалось само собой – ведь молоко сохраняли в сычугах и у Воор всегда был запас круглых сырных лепешек. Когда мужчины возвращались домой со своих водяных трудов – с кораблестроения, рыбной ловли или плавания по озерам, они не знали, как и благодарить мать за ломтик сыра.
Мальчики в благодарность делали для нее костяные ножи и шила. А Видбьёрн заинтересовался пряжей, которую терпеливо сучили пальцы Воор и ее дочерей, – особенно после того, как сам начал плести неводы для рыбной ловли. Для этой цели им требовалось много пряжи, и он, как всегда, постарался найти кратчайший путь; повозившись денек-другой и посверкав глазами, он подарил Воор веретено, с помощью которого можно было получать в десять раз больше льна, чем работая такое же время одними пальцами. Веретено состояло из палочки с насаженной на него круглой бляхой, которая – стоило ее пустить в ход – вертелась сама собой, хорошо вытягивая пряжу; ссученные нитки наматывали на палку и продолжали прясть, не боясь, что пряжа спутается. Веретено имело большой успех у женщин и, не переставая, жужжало в доме.
С тех пор как снова был добыт огонь и Воор обожгла себе большой запас горшков и корчаг, она стала также делать масло. По правде сказать, изобретение это обязано было своим происхождением личной потребности Воор: она любила натираться ароматными мазями. Сначала они и дочери натирались густыми сливками, плававшими поверх молока, так что их легко можно было снять. Но мазь эта особенно била в нос, если ей давали постоять некоторое время, а еще лучше, если ее усердно взбалтывали в горшке. Это стоило порядочных трудов, и женщинам приходилось заниматься этим поочередно, но они охотно трудились, пока сливки не сбивались в масло, которым они могли натереться. Видбьёрну тоже очень понравилась эта мазь, но, по грубости натуры, он предпочитал ее для внутреннего употребления, и Воор приготовляла для него большие порции этой мази. Мало-помалу масло стало своего рода лакомством, вносящим разнообразие в ежедневный обиход.
В выпечке хлеба Воор тоже сильно продвинулась вперед; но все, что касалось зерна и земледелия, введенного ею, было связано с ее особым таинственным союзом с землею, специальным женским культом, начало которому было положено в тот счастливый день, когда вновь был приобретен огонь.
ОТТЕПЕЛЬ
Видбьёрну все доставалось словно в подарок. Когда ему, проклятому отщепенцу своего племени, пришлось отправиться в изгнание, судьба надоумила его добраться до более благодатных мест, до рая животных (где, однако, сам он никогда не чувствовал себя дома); кроме того, – уж благодать так благодать! – сам климат изменился, стал теплее. Видбьёрн стремился на юг, и юг шел сам ему навстречу.
Солнечный диск обещал северу великую оттепель. Ледник внезапно и быстро пошел на убыль. Вначале Видбьёрну еще виден был с того места, где находилось его жилье, зеленоватый отблеск льда на северо-западном краю неба; но потом отблеск этот все дальше и дальше удалялся и наконец совсем исчез – Ледник скрылся за горизонтом. И неудивительно – такая погода способна была растопить горы. Теплые ливни и грозы почти не прекращались. Всю весну над землею носились тучи, грозившие потоком; порою солнце прорывалось сквозь них и дарило земле такую яркую многообещающую улыбку, что даже животные подымали головы от мокрой земли и оглядывали мир, словно первозданный.
Черные градовые тучи, прорезываемые молниями, носились по небу и при ярком солнце убеляли землю градом. Когда же туча проходила и раскаты грома затихали вдали, над зелеными лугами перекидывалась радуга, а на травинках трепетали сверкающие капли дождя, словно слезинки на ресницах ребенка. Одна, две и даже три чудесные радужные дуги перекидывались одна над другою по небу – окрашенные райскими цветами мосты, не то опирающиеся на землю, не то висящие между облаками и победоносным солнцем. Каждая туча знаменовала проигранное сражение, порождавшее надежду.
Дни и ночи с неба отвесной стеной падал дождь, полосуя и бороздя землю; озера вздувались, реки переполнялись, выходили из берегов и, пенясь и крутясь, неслись, неслись по низменности к морю. Но дождь был теплый и нес в своем неистощимом лоне зародыш нового времени.
У детей Видбьёрна глаза загорались, когда они глядели на дождь, от которого выскакивали на поверхность земли лужицы, словно кучки человечков, которые на минутку подпрыгивали к небу и опять падали и уходили в землю, а дождь приносил все новых и новых. Радуга осеняла детство потомков Видбьёрна, суля им все блага мира.
Зима все еще ежегодно возвращалась, но холод уже не держался так долго, и оттепель с каждым разом все усиливалась. Каждую весну низменность наводнялась, и Видбьёрну не раз пригодились его суда для спасения своей семьи и своего добра. Временами вся местность покрывалась водой, из которой торчали только более высокие места в виде островков и холмов, куда толпами бешено кидались дикие звери, так что страшно было подойти к ним, да множество утонувших зверей плавало вокруг. Видбьёрн, строивший свои корабли во многом ради забавы, теперь начал понимать, что строил их недаром; эти игрушки могли сослужить службу и в настоящей беде. И Видбьёрн улыбался так, что лицо его сияло.
Разве солнце не друг ему? И разве он не может довериться земле? Ведь она сама дала ему огонь, когда он был одинок и лишен огня. Солнце и земля совместными усилиями растопили Ледник и дали ему огонь. Никогда не забыть Видбьёрну того дня, когда почва, неподалеку от его жилья, вдруг разверзла дымящуюся пасть и изрыгнула из недр своих огонь; это был ужасный миг, повергший всех в несказанный страх, но затем этот страх сменился бешеной радостью.
Вся земля дрожала, словно предвещая близкий конец, раскаты грома неслись из самых глубин ее; ужасные подземные толчки сбили с ног самого Видбьёрна, а с болот слышался невероятный вой – животные совсем обезумели и смешались в кучу, не разбирая ни друзей, ни врагов.
И в самый разгар смертельного ужаса и оцепенения Видбьёрн вдруг увидал, что из трещины в земле пышет огонь и кусты вокруг нее пылают. Он вскочил и сообразил, что это за чудо; с бессмысленным смехом, шатаясь, кинулся к огню; земля ходила под ним ходуном, он падал, со смехом вскакивал опять на ноги, и наконец добрался до огня. Сердце готово было выпрыгнуть у него из груди от счастья и благодарности. Огонь! Огонь! Он добыл огонь и закричал в порыве бешеной радости, ураганом понесся домой,
к Воор, которая лежала, прижавшись лицом к земле, и замахал над головою горящей веткой. Огонь! Огонь! Да, земля даровала Видбьёрну огонь, ибо она добра.
Когда огонь запылал в жилище, Видбьёрн вышел на дождь и заплакал; дождь и слезы струились по его бороде, а он, упоенный, ослепленный благодарностью, не сводил глаз с освещенных солнцем облаков.
С тех пор прошло много лет, и у Видбьёрна были уже взрослые сыновья, которым он мог рассказать о своей дружбе с землею и с солнцем. И каждую весну Видбьёрн зажигал большой костер в память о богатстве и щедрости земли. На этом костре он сжигал молодого жертвенного быка, и раз само небо милостиво довольствовалось дымом, то Видбьёрн с сыновьями всласть угощались аппетитно поджаренным мясом. Огонь был дарован Видбьёрну в ту пору года, когда кукует кукушка и северное небо светится по ночам от солнца, которое не уходит далеко. В эту-то пору он ежегодно и зажигал свой веселый костер в память о первом костре, зажженном для него самой землею.
С тех самых пор люди стали разводить костры в этот день, даже когда были далеко друг от друга, и не могли видеть братских огней. Обычай этот с тех пор никогда не забывался на Севере.
Воор, как всегда оставшись в стороне от того, что предпринимали эти огромные важные мужчины – Видбьёрн с сыновьями, – стала чтить землю на свой женский лад, потихоньку от них, движимая благодарностью за огонь, горевший в ее очаге.
Тайком вышла она из дому в первую же светлую ночь, когда солнце удалилось на покой за далекий Ледник, которому уже не суждено было больше грозить ей и ее домашним, и принесла земле в жертву пригоршни ячменя, крупных зерен злака, собранного ею в прошлом году колос по колосу; она собственными руками терпеливо шелушила каждое зернышко, и у нее не было лучшего дара – чем отблагодарить землю. Земля не пожалела для них огня, на котором Воор могла снова печь хлеб, и земле полагалась за это жертва. Правда, жертва была настолько скромная, что нечего было показывать ее кому бы то ни было, но все-таки не оставлять же землю в эту светлую ночь без всякой жертвы! И Воор с девичьей стыдливостью разбрасывала по голой земле зерна ячменя и, сделав свое дело, вернулась домой.
В течение лета зерна взошли и заколосилась пышная нива. Воор истолковала это в том смысле, что земля втихомолку приняла ее жертву, и вся зарделась от радости и смиренной благодарности за этот молчаливый ответ земли, вернувшей ее жертву сторицей. Но рвать ли ей эти колосья? Для нее ли они предназначены? Ну, разумеется! Чтобы женщина, да не приняла смиренно и признательно милость, выпавшую на ее долю! Воор истолковала появление нивы как великое, бескорыстное предложение союза и приняла предложение, преклонив колени; у нее ноги подкосились от такой милости земли! С материнской благодарностью и детским простодушием приняла она этот дар могучего существа.
Так первая золотая нива заволновалась под летним ветром в знак тайного союза, прекрасной и невинной связи между богатой Землей и безмолвным девичьим сердцем Воор.
Перед следующим летом Воор опять вышла в поле, чтобы принести свою жертву земле в то время, как мужчины жгли костры на холмах, радостно приветствуя солнце на севере. И в это лето нива ее выросла еще пышнее. Но Воор не всю ее сжала по осени – оставила часть, полагая, что, может быть, владычица-земля сохранит эту часть для себя.
Воор со свойственной ей практичностью и не без хитрости сообразовала свои жертвы с тем, что ей хотелось получить от земли в обмен. Так, она жертвовала земле семена льна, которые не годились в пищу, и получала осенью стебли и волокна для своего веретена. Затем, не жалея, сеяла семена репы и брала себе потом из земли коренья, хотя они по самой природе своей скорее принадлежали земле, зато Воор жертвовала земле капустные корешки, а себе брала вершки. Но что бы она ни делала, земля молчаливо и свято хранила союз, а дождь и солнце помогали произрастать тому, что эти двое делили между собою.
Вот как было положено начало полевому хозяйству Воор. Союз с землей и домашний скот долгие годы составляли счастье Воор; в эти годы она рожала и растила детей, слушая изо дня в день разговоры Видбьёрна о том, что скоро они отправятся в путь. Но пока они все оставались на месте, и Воор жила себе день за днем, создавая домашний очаг.
Ее доброта никогда не была забыта. Сердце Воор было таким любвеобильным, что у нее слезы выступали на глазах при виде птиц, летящих с соломинками в клюве к своим гнездам. Она была такая кроткая, что грубые молодцы, ее сыновья, ради нее никогда не убивали животных без нужды. Память о Воор на все времена была связана с телятами и ягнятами, которые, родившись весной, зябли в поле около своих маток. И само время года между зимою и летом было названо и освящено ее именем.
Но настал все-таки день, когда Воор пришлось расстаться с родным домом и пройти длинный путь испытаний и страхов, прежде чем ей был дарован новый родной дом. Как-то раз оттепель наступила так внезапно и бурно, что заставила семью сняться с места и искать спасения в море.
Началось с того, что тепло наступило необычайно рано, снег растаял вдруг и с гор потекли шумные потоки, а реки вышли из берегов еще раньше, чем успел взломаться лед. Огромные глыбы, оторвавшиеся от Ледника, поплыли вниз с такой быстротой, что не успевали даже растаять по пути. Плохо приходилось обитателям скалистого плоскогорья на севере. Видбьёрн судил об этом по множеству трупов животных, приплывавших оттуда по течению; воды там, видно, было по горло, если не выше! Приносило это раннее половодье и человеческие трупы, большей частью знакомые Видбьёрну, и он начал бояться – что станет с народом.
Однажды он увидел плывущий по воде труп с торчащим из воды вздутым животом; на нем сидел ворон и старался клювом проковырять кожу. Видбьёрн подплыл к мертвецу и узнал в нем жреца Ильдгрима. С того дня Видбьёрну полюбился ворон!
Но скоро ему стало не до старых недругов; было о чем подумать: нагрянули землетрясение и наводнение; первое рушило горы, изрыгая гром и огонь, второе надвигалось быстро и молчаливо, словно удав, своими пальцами-волнами захватывая все, что попадалось на пути. Далеко на севере, за Ледником и горами, Видбьёрн увидел однажды огромный столб огня, смешанного с гигантскими ледяными обломками; целые горы подбрасывались силой огня под облака в блеске молний и снова падали на землю. Затем заклубился белый густой пар и скоро, точно облаком, затянул все небо. После этого наступил мрак, поднялся вихрь и с неба полил дождь грязи.
Огни пронизывали окутанный сумраком мир по всем направлениям.
С гор с ревом ринулись потоки, быстро достигшие берега и встретившие тут ураган с моря. Ледник, таявший с бешеной быстротой, образовал бурные реки, которые твердой ледяной грудью пробивали себе путь к морю, где им готовили отпор бушующие волны, встававшие на дыбы. Закипел бой, поглощавший берега и шхеры.
Когда буря улеглась, наступила полная тишь, и вся низменность представляла собой сплошное вздувшееся озеро, сливавшееся с морем. Водная поверхность медленно вздымалась и опускалась, лелея в своих бездонных объятиях все звезды ночи. Из массы погибших животных образовались настоящие плавучие острова, плавно качавшиеся на воде и подставлявшие лучам месяца целые чащи перепутавшихся тел, ног и рогов.
А Видбьёрн со своей семьей давно уже был в открытом море. Когда Видбьёрн понял, что Ледник и земля вступили в схватку и что на суше оставаться опасно, он живо снарядил свои плоты и суда, запасся пищей и огнем и отплыл со всем своим домом. Для Воор этот час разлуки равнялся почти смертному часу. Но пылающие горы и огненный дождь советовали им уезжать. И они доверились морю. Они были уже далеко от берега, когда всепоглощающий поток ринулся с гор, но бешеные волны настигли суда, уже наполовину потеряв свою силу, так что не смогли перевернуть их. Настал штиль, и водная равнина не двигалась, а лишь тихо колыхалась в такт дыханию спящего моря. Видбьёрн и его дети сидели на своих судах, грустные, молчаливые, как звезды над ними и под ними в глубине. Грузные морские чудовища всплывали на гребнях бурунов между ледяными горами, отдувались и опять ныряли, сверкая в лунном свете мокрыми плавниками.
Но вот настало утро; могучее красное солнце показалось на востоке над морем, навстречу солнцу подул свежий ветер. Видбьёрн и его сыновья натянули паруса из шкур, и ветер понес суда вперед.
Когда они вышли в открытое море, глазам открылась покинутая земля. На севере возвышались горы, освобожденные от снегов, игравшие всеми цветами, словно на заре бытия. Ледник был побежден и сам потопил себя в море. Но выше всего вздымалась гора с круглой вершиной, над которой столбом стоял дым, тихо поднимавшийся к синим небесам. И Видбьёрн понял, что снова водворился мир. Солнце победило и принимало теперь жертву от земли!
Но ветер все уносил суда прочь от этой земли, на восток, пока их со всех сторон не окружило безбрежное море. Люди уже думали, что им настал конец. Лишь на десятые сутки, когда все уже лежали без сил, на востоке показалась земля. Видбьёрн увидел, что они спасены, и назвал эту землю «Страной Жизни».
Здесь они и поселились. Видбьёрн развел костер и вступил во владение новой землей, приветствуемый шумным хлопаньем крыльев перелетных птиц, державших путь с юга к северным озерам.
И здесь, видно, происходила борьба между солнцем, водой и облаками; земля лежала обнаженная, дымясь от влаги, то вся в свету, то в тенях от быстро бегущих облаков, улыбаясь солнцу. Но весна победила, и радуга перекинулась над зеленым покровом земли в знак того, что и здесь человек может считать себя дома.
Видбьёрн осмотрелся и увидал березовый лес, массу отличных стволов для постройки судов; тут можно было построить огромные удивительные корабли и объехать на них весь свет! Тут он и решил остаться.
НОВОСЕЛ
Приставив к глазам руку, Видбьёрн смотрел на юг, где на горизонте небо сливалось с морем; теперь уже совсем скоро они отправятся а путь! Но сначала надо было сделать судно побольше или выстроить их несколько – на всю семью.
Воор молчала и смущенно смотрела на своего господина, когда тот, с радостным блеском голубых глаз и напоминая всеми своими движениями готового взлететь орла, объявлял ей, что скоро они отправятся в путь. Муж повторял это уже столько лет, что дети Воор успели; за это время стать такими же большими и – не в обиду им будь сказано – такими же невменяемыми, как отец. Воор с глубоким изумлением взирала на своего супруга, который мог оставаться все таким же сияющим и полным надежд, как в дни их первой безграничной юности, даром что оба они были уже не молоды. Но его планы пугали ее и, когда он заводил свою песню о дальнем пути, она окидывала свой дом взглядом человека, сраженного ударом и бессильного подняться вновь. Воор было о чем жалеть.
Она не оставалась без дела те долгие годы, в течение которых Видбьёрн, так сказать, каждый день собирался сниматься с места; она невозмутимо жила день за днем и обустраивала дом. Для Воор не существовало ни будущего, ни многообещающих мечтаний, но зато она была верна себе в малом. Пока Видбьёрн до забвения всего окружающего увлекался постройкой своих судов, Воор, верная своему призванию, занималась насущными делами и под ее руками хозяйство с годами все росло и расширялось. Она никогда не увлекалась, никогда не меняла своих привычек; чисто по-женски, забывая хорошее для лучшего, она ввела с годами в обиход много новых и необходимых вещей.
Видбьёрн, пожалуй, мало обращал внимания на ее мелкие повседневные заботы – он ведь всегда был занят и увлечен своими мечтами о мореплавании; но он видел ее такой, какой она была, – сдержанной, вечно деятельной, как сама доброжелательная судьба, и ставшей как бы его вторым будничным «я». Воор всегда была дома, пышная и кроткая – даже в проливной дождь, – с длинными светлыми волосами, распущенными по плечам и вечно с малюткой, вечно снующая туда-сюда по недалеким путям домашнего очага, то кормя, то охраняя и защищая. Редко можно было увидеть ее на таком расстоянии от дома, чтобы нельзя было окликнуть ее, и в таких случаях за обедом непременно появлялось угощенье, в виде дополнительного блюда из зелени.
В эти годы грозы были особенно частыми, и раз-другой Видбьёрну случалось видеть при свете молнии Воор, стоящую под проливным дождем среди прижавшихся к ней детей и домашних животных. Она спокойно смотрела на непогоду, которая загоняла всех под ее крылышко; гром ее не касался, как и все, чем ведали Великие там, наверху, и вообще мужчины; вот она и оставалась спокойной, а дети и боязливые животные жались к ней, черпая успокоение в ее сердце.
Такой она и осталась в памяти Видбьёрна и тогда, когда молодость давно уже прошла; солоноватый вкус дождя на языке, сернистый запах близко ударившей молнии и – Воор, юная, Цветущая, с мокрыми распущенными волосами, благоуханная, как дикая бузина, простирающая отягченные цветами руки-ветви навстречу солнцу и дождю.
Теперь Воор превратилась в коренастую, крепко вросшую в свою семью мать, всегда готовую защищать свое добро, вооруженную молчанием и наученную опытом не торопиться и пока что оставить все как есть. Она чистосердечно улыбалась каждый раз, когда Видбьёрн с торжеством объявлял ей, что готов новый корабль, – скоро в путь! Воор был уверена, что судно придется поправлять и перестраивать еще не раз. Только когда муж очень уж твердо и уверенно говорил о поездке, так что она начинала казаться Воор неизбежной и близкой, она терялась и недоумевающе озирала свой дом, с которым так сжилась. А как же быть с коровами? Разве и их повезут по воде? Кроме того, у Воор было одно поле с ячменем, другое со льном, да целый огород с грядками гороха, тмина, лука и свеклы, что же она, и поля возьмет с собой? О чем это он говорит?
Да, Воор было жаль расстаться со многим. Она держала домашних животных, и у нее было полевое хозяйство. Вышло это все само собою. Сначала у семьи не было огня и нужда заставляла Воор перебиваться разными способами; потом же, когда огонь был добыт, она и вовсе разошлась – чего она только не предпринимала! Коровы были дороги ее сердцу; их она завела, когда очаг ее еще не был согрет огнем и они спасали жизнь и ей, и детям; никогда бы ей не пережить тех холодных дней, не будь у нее коров.
Дикий рогатый скот перекочевывал в низменность по мере того, как Ледник отступал; это были стройные, легконогие, похожие на оленей животные, с большими влажными глазами и любопытные, как в, первый день творения. Маленькие новорожденные телята, еще нетвердые на ногах и ковыляющие вслед за матерями, сразу овладели по-девически ненасытным сердцем Воор, и она, присаживаясь на корточки, простирала к ним руки и манила к себе.
Вначале животные даже не были пугливы; они начали бояться только после того, как Видбьёрн стал охотиться на них. Но и тогда коровы, по простоте своей, часто останавливались совсем близко, располагались полукругом и, повернув рогатые головы мордой к неведомому им существу, спокойно смотрели на него, пережевывая какой-нибудь цветок. Если он подходил близко, они отбегали немножко и опять оборачивались, останавливались и, осев на задние ноги, смотрели своими темными как ночь глазами и осторожно пофыркивали влажными ноздрями. Случалось также, что та или другая корова выступала из круга, движимая непреодолимым любопытством, приближалась и даже пробовала принять угрожающее положение, брыкая передними ногами и весьма зловеще посапывая; только кроткие глаза совсем не соответствовали этой воинственной осанке, да и скоро корова опять становилась сама собою, склоняла голову набок, моргала дрожащими веками и поворачивала обратно.
Улучив подходящий момент, Видбьёрн метал копье, и одно из животных оставалось на месте, барахтаясь с копьем в теле, а все стадо галопом пускалось прочь. Охотнее всего Видбьёрн убивал больших быков; на них охотиться было интереснее, и порою они даже волновали в нем кровь, сами переходя в наступление.
Теперь низменность изобиловала стадами животных; в солнечные дни с вершины холма открывались тянущиеся на многие мили болота и луга, испещренные тенями бегущих облаков вперемежку с кучками животных. Тут бродили не только дикие быки да коровы, но и олени, и туры, а по зарослям пробивались стада кабанов; на холмах в черничнике ютились медведи; у ручья лисицы ловили лапой форелей; в молодом березняке ходили стада лосей, а у карликовой сосны вдруг неожиданно появлялись крылья и вслед за ними – огромный глухарь; вереск казался живым от множества птиц.
Вблизи все пространство кишело зверьем, а вдали стада уже сливались в туманные полосы, уходившие за горизонт. Таким образом, в мясной пище недостатка не было и добывать ее было легко; это-то изобилие и позволяло Видбьёрну спокойно заниматься постройкой судов, чтобы уплыть за море.
Но Воор в первый же год попросила Видбьёрна поймать ей живьем несколько коров, которых она хотела приручить. Олени не прижились здесь, захирели, тоскуя по своей родине на Леднике, и перестали давать молоко. Просьба ее была исполнена, и коровы в первый же день послушно улеглись на привязи, жуя свою жвачку и поглядывая кругом глубокими сытыми глазами. Они давали гораздо больше молока, чем олени, были кроткими и скоро стали лучшими друзьями детей. Воор любила их – они были ее сокровищем, ее подругами. Она возилась с ними и вела с ними дружеские беседы; теплота их наполненных кровью рогов передавалась ее рукам и доходила до ее сердца. От них приятно пахло травой, которую они ели, и той пищей, которой они делились с другими.
Щедрые материнские руки Воор необычайно искусно справлялись с коровьим молоком. Она приготовляла из него творожный сыр. Это сделалось само собой – ведь молоко сохраняли в сычугах и у Воор всегда был запас круглых сырных лепешек. Когда мужчины возвращались домой со своих водяных трудов – с кораблестроения, рыбной ловли или плавания по озерам, они не знали, как и благодарить мать за ломтик сыра.
Мальчики в благодарность делали для нее костяные ножи и шила. А Видбьёрн заинтересовался пряжей, которую терпеливо сучили пальцы Воор и ее дочерей, – особенно после того, как сам начал плести неводы для рыбной ловли. Для этой цели им требовалось много пряжи, и он, как всегда, постарался найти кратчайший путь; повозившись денек-другой и посверкав глазами, он подарил Воор веретено, с помощью которого можно было получать в десять раз больше льна, чем работая такое же время одними пальцами. Веретено состояло из палочки с насаженной на него круглой бляхой, которая – стоило ее пустить в ход – вертелась сама собой, хорошо вытягивая пряжу; ссученные нитки наматывали на палку и продолжали прясть, не боясь, что пряжа спутается. Веретено имело большой успех у женщин и, не переставая, жужжало в доме.
С тех пор как снова был добыт огонь и Воор обожгла себе большой запас горшков и корчаг, она стала также делать масло. По правде сказать, изобретение это обязано было своим происхождением личной потребности Воор: она любила натираться ароматными мазями. Сначала они и дочери натирались густыми сливками, плававшими поверх молока, так что их легко можно было снять. Но мазь эта особенно била в нос, если ей давали постоять некоторое время, а еще лучше, если ее усердно взбалтывали в горшке. Это стоило порядочных трудов, и женщинам приходилось заниматься этим поочередно, но они охотно трудились, пока сливки не сбивались в масло, которым они могли натереться. Видбьёрну тоже очень понравилась эта мазь, но, по грубости натуры, он предпочитал ее для внутреннего употребления, и Воор приготовляла для него большие порции этой мази. Мало-помалу масло стало своего рода лакомством, вносящим разнообразие в ежедневный обиход.
В выпечке хлеба Воор тоже сильно продвинулась вперед; но все, что касалось зерна и земледелия, введенного ею, было связано с ее особым таинственным союзом с землею, специальным женским культом, начало которому было положено в тот счастливый день, когда вновь был приобретен огонь.
ОТТЕПЕЛЬ
Как обильно льется дождь!
Не звучит ли он влюбленным шепотом,
Долгою задушевно-любовною беседой
Из уст в уста —
Между дождем и землей?
Видбьёрну все доставалось словно в подарок. Когда ему, проклятому отщепенцу своего племени, пришлось отправиться в изгнание, судьба надоумила его добраться до более благодатных мест, до рая животных (где, однако, сам он никогда не чувствовал себя дома); кроме того, – уж благодать так благодать! – сам климат изменился, стал теплее. Видбьёрн стремился на юг, и юг шел сам ему навстречу.
Солнечный диск обещал северу великую оттепель. Ледник внезапно и быстро пошел на убыль. Вначале Видбьёрну еще виден был с того места, где находилось его жилье, зеленоватый отблеск льда на северо-западном краю неба; но потом отблеск этот все дальше и дальше удалялся и наконец совсем исчез – Ледник скрылся за горизонтом. И неудивительно – такая погода способна была растопить горы. Теплые ливни и грозы почти не прекращались. Всю весну над землею носились тучи, грозившие потоком; порою солнце прорывалось сквозь них и дарило земле такую яркую многообещающую улыбку, что даже животные подымали головы от мокрой земли и оглядывали мир, словно первозданный.
Черные градовые тучи, прорезываемые молниями, носились по небу и при ярком солнце убеляли землю градом. Когда же туча проходила и раскаты грома затихали вдали, над зелеными лугами перекидывалась радуга, а на травинках трепетали сверкающие капли дождя, словно слезинки на ресницах ребенка. Одна, две и даже три чудесные радужные дуги перекидывались одна над другою по небу – окрашенные райскими цветами мосты, не то опирающиеся на землю, не то висящие между облаками и победоносным солнцем. Каждая туча знаменовала проигранное сражение, порождавшее надежду.
Дни и ночи с неба отвесной стеной падал дождь, полосуя и бороздя землю; озера вздувались, реки переполнялись, выходили из берегов и, пенясь и крутясь, неслись, неслись по низменности к морю. Но дождь был теплый и нес в своем неистощимом лоне зародыш нового времени.
У детей Видбьёрна глаза загорались, когда они глядели на дождь, от которого выскакивали на поверхность земли лужицы, словно кучки человечков, которые на минутку подпрыгивали к небу и опять падали и уходили в землю, а дождь приносил все новых и новых. Радуга осеняла детство потомков Видбьёрна, суля им все блага мира.
Зима все еще ежегодно возвращалась, но холод уже не держался так долго, и оттепель с каждым разом все усиливалась. Каждую весну низменность наводнялась, и Видбьёрну не раз пригодились его суда для спасения своей семьи и своего добра. Временами вся местность покрывалась водой, из которой торчали только более высокие места в виде островков и холмов, куда толпами бешено кидались дикие звери, так что страшно было подойти к ним, да множество утонувших зверей плавало вокруг. Видбьёрн, строивший свои корабли во многом ради забавы, теперь начал понимать, что строил их недаром; эти игрушки могли сослужить службу и в настоящей беде. И Видбьёрн улыбался так, что лицо его сияло.
Разве солнце не друг ему? И разве он не может довериться земле? Ведь она сама дала ему огонь, когда он был одинок и лишен огня. Солнце и земля совместными усилиями растопили Ледник и дали ему огонь. Никогда не забыть Видбьёрну того дня, когда почва, неподалеку от его жилья, вдруг разверзла дымящуюся пасть и изрыгнула из недр своих огонь; это был ужасный миг, повергший всех в несказанный страх, но затем этот страх сменился бешеной радостью.
Вся земля дрожала, словно предвещая близкий конец, раскаты грома неслись из самых глубин ее; ужасные подземные толчки сбили с ног самого Видбьёрна, а с болот слышался невероятный вой – животные совсем обезумели и смешались в кучу, не разбирая ни друзей, ни врагов.
И в самый разгар смертельного ужаса и оцепенения Видбьёрн вдруг увидал, что из трещины в земле пышет огонь и кусты вокруг нее пылают. Он вскочил и сообразил, что это за чудо; с бессмысленным смехом, шатаясь, кинулся к огню; земля ходила под ним ходуном, он падал, со смехом вскакивал опять на ноги, и наконец добрался до огня. Сердце готово было выпрыгнуть у него из груди от счастья и благодарности. Огонь! Огонь! Он добыл огонь и закричал в порыве бешеной радости, ураганом понесся домой,
к Воор, которая лежала, прижавшись лицом к земле, и замахал над головою горящей веткой. Огонь! Огонь! Да, земля даровала Видбьёрну огонь, ибо она добра.
Когда огонь запылал в жилище, Видбьёрн вышел на дождь и заплакал; дождь и слезы струились по его бороде, а он, упоенный, ослепленный благодарностью, не сводил глаз с освещенных солнцем облаков.
С тех пор прошло много лет, и у Видбьёрна были уже взрослые сыновья, которым он мог рассказать о своей дружбе с землею и с солнцем. И каждую весну Видбьёрн зажигал большой костер в память о богатстве и щедрости земли. На этом костре он сжигал молодого жертвенного быка, и раз само небо милостиво довольствовалось дымом, то Видбьёрн с сыновьями всласть угощались аппетитно поджаренным мясом. Огонь был дарован Видбьёрну в ту пору года, когда кукует кукушка и северное небо светится по ночам от солнца, которое не уходит далеко. В эту-то пору он ежегодно и зажигал свой веселый костер в память о первом костре, зажженном для него самой землею.
С тех самых пор люди стали разводить костры в этот день, даже когда были далеко друг от друга, и не могли видеть братских огней. Обычай этот с тех пор никогда не забывался на Севере.
Воор, как всегда оставшись в стороне от того, что предпринимали эти огромные важные мужчины – Видбьёрн с сыновьями, – стала чтить землю на свой женский лад, потихоньку от них, движимая благодарностью за огонь, горевший в ее очаге.
Тайком вышла она из дому в первую же светлую ночь, когда солнце удалилось на покой за далекий Ледник, которому уже не суждено было больше грозить ей и ее домашним, и принесла земле в жертву пригоршни ячменя, крупных зерен злака, собранного ею в прошлом году колос по колосу; она собственными руками терпеливо шелушила каждое зернышко, и у нее не было лучшего дара – чем отблагодарить землю. Земля не пожалела для них огня, на котором Воор могла снова печь хлеб, и земле полагалась за это жертва. Правда, жертва была настолько скромная, что нечего было показывать ее кому бы то ни было, но все-таки не оставлять же землю в эту светлую ночь без всякой жертвы! И Воор с девичьей стыдливостью разбрасывала по голой земле зерна ячменя и, сделав свое дело, вернулась домой.
В течение лета зерна взошли и заколосилась пышная нива. Воор истолковала это в том смысле, что земля втихомолку приняла ее жертву, и вся зарделась от радости и смиренной благодарности за этот молчаливый ответ земли, вернувшей ее жертву сторицей. Но рвать ли ей эти колосья? Для нее ли они предназначены? Ну, разумеется! Чтобы женщина, да не приняла смиренно и признательно милость, выпавшую на ее долю! Воор истолковала появление нивы как великое, бескорыстное предложение союза и приняла предложение, преклонив колени; у нее ноги подкосились от такой милости земли! С материнской благодарностью и детским простодушием приняла она этот дар могучего существа.
Так первая золотая нива заволновалась под летним ветром в знак тайного союза, прекрасной и невинной связи между богатой Землей и безмолвным девичьим сердцем Воор.
Перед следующим летом Воор опять вышла в поле, чтобы принести свою жертву земле в то время, как мужчины жгли костры на холмах, радостно приветствуя солнце на севере. И в это лето нива ее выросла еще пышнее. Но Воор не всю ее сжала по осени – оставила часть, полагая, что, может быть, владычица-земля сохранит эту часть для себя.
Воор со свойственной ей практичностью и не без хитрости сообразовала свои жертвы с тем, что ей хотелось получить от земли в обмен. Так, она жертвовала земле семена льна, которые не годились в пищу, и получала осенью стебли и волокна для своего веретена. Затем, не жалея, сеяла семена репы и брала себе потом из земли коренья, хотя они по самой природе своей скорее принадлежали земле, зато Воор жертвовала земле капустные корешки, а себе брала вершки. Но что бы она ни делала, земля молчаливо и свято хранила союз, а дождь и солнце помогали произрастать тому, что эти двое делили между собою.
Вот как было положено начало полевому хозяйству Воор. Союз с землей и домашний скот долгие годы составляли счастье Воор; в эти годы она рожала и растила детей, слушая изо дня в день разговоры Видбьёрна о том, что скоро они отправятся в путь. Но пока они все оставались на месте, и Воор жила себе день за днем, создавая домашний очаг.
Ее доброта никогда не была забыта. Сердце Воор было таким любвеобильным, что у нее слезы выступали на глазах при виде птиц, летящих с соломинками в клюве к своим гнездам. Она была такая кроткая, что грубые молодцы, ее сыновья, ради нее никогда не убивали животных без нужды. Память о Воор на все времена была связана с телятами и ягнятами, которые, родившись весной, зябли в поле около своих маток. И само время года между зимою и летом было названо и освящено ее именем.
Но настал все-таки день, когда Воор пришлось расстаться с родным домом и пройти длинный путь испытаний и страхов, прежде чем ей был дарован новый родной дом. Как-то раз оттепель наступила так внезапно и бурно, что заставила семью сняться с места и искать спасения в море.
Началось с того, что тепло наступило необычайно рано, снег растаял вдруг и с гор потекли шумные потоки, а реки вышли из берегов еще раньше, чем успел взломаться лед. Огромные глыбы, оторвавшиеся от Ледника, поплыли вниз с такой быстротой, что не успевали даже растаять по пути. Плохо приходилось обитателям скалистого плоскогорья на севере. Видбьёрн судил об этом по множеству трупов животных, приплывавших оттуда по течению; воды там, видно, было по горло, если не выше! Приносило это раннее половодье и человеческие трупы, большей частью знакомые Видбьёрну, и он начал бояться – что станет с народом.
Однажды он увидел плывущий по воде труп с торчащим из воды вздутым животом; на нем сидел ворон и старался клювом проковырять кожу. Видбьёрн подплыл к мертвецу и узнал в нем жреца Ильдгрима. С того дня Видбьёрну полюбился ворон!
Но скоро ему стало не до старых недругов; было о чем подумать: нагрянули землетрясение и наводнение; первое рушило горы, изрыгая гром и огонь, второе надвигалось быстро и молчаливо, словно удав, своими пальцами-волнами захватывая все, что попадалось на пути. Далеко на севере, за Ледником и горами, Видбьёрн увидел однажды огромный столб огня, смешанного с гигантскими ледяными обломками; целые горы подбрасывались силой огня под облака в блеске молний и снова падали на землю. Затем заклубился белый густой пар и скоро, точно облаком, затянул все небо. После этого наступил мрак, поднялся вихрь и с неба полил дождь грязи.
Огни пронизывали окутанный сумраком мир по всем направлениям.
С гор с ревом ринулись потоки, быстро достигшие берега и встретившие тут ураган с моря. Ледник, таявший с бешеной быстротой, образовал бурные реки, которые твердой ледяной грудью пробивали себе путь к морю, где им готовили отпор бушующие волны, встававшие на дыбы. Закипел бой, поглощавший берега и шхеры.
Когда буря улеглась, наступила полная тишь, и вся низменность представляла собой сплошное вздувшееся озеро, сливавшееся с морем. Водная поверхность медленно вздымалась и опускалась, лелея в своих бездонных объятиях все звезды ночи. Из массы погибших животных образовались настоящие плавучие острова, плавно качавшиеся на воде и подставлявшие лучам месяца целые чащи перепутавшихся тел, ног и рогов.
А Видбьёрн со своей семьей давно уже был в открытом море. Когда Видбьёрн понял, что Ледник и земля вступили в схватку и что на суше оставаться опасно, он живо снарядил свои плоты и суда, запасся пищей и огнем и отплыл со всем своим домом. Для Воор этот час разлуки равнялся почти смертному часу. Но пылающие горы и огненный дождь советовали им уезжать. И они доверились морю. Они были уже далеко от берега, когда всепоглощающий поток ринулся с гор, но бешеные волны настигли суда, уже наполовину потеряв свою силу, так что не смогли перевернуть их. Настал штиль, и водная равнина не двигалась, а лишь тихо колыхалась в такт дыханию спящего моря. Видбьёрн и его дети сидели на своих судах, грустные, молчаливые, как звезды над ними и под ними в глубине. Грузные морские чудовища всплывали на гребнях бурунов между ледяными горами, отдувались и опять ныряли, сверкая в лунном свете мокрыми плавниками.
Но вот настало утро; могучее красное солнце показалось на востоке над морем, навстречу солнцу подул свежий ветер. Видбьёрн и его сыновья натянули паруса из шкур, и ветер понес суда вперед.
Когда они вышли в открытое море, глазам открылась покинутая земля. На севере возвышались горы, освобожденные от снегов, игравшие всеми цветами, словно на заре бытия. Ледник был побежден и сам потопил себя в море. Но выше всего вздымалась гора с круглой вершиной, над которой столбом стоял дым, тихо поднимавшийся к синим небесам. И Видбьёрн понял, что снова водворился мир. Солнце победило и принимало теперь жертву от земли!
Но ветер все уносил суда прочь от этой земли, на восток, пока их со всех сторон не окружило безбрежное море. Люди уже думали, что им настал конец. Лишь на десятые сутки, когда все уже лежали без сил, на востоке показалась земля. Видбьёрн увидел, что они спасены, и назвал эту землю «Страной Жизни».
Здесь они и поселились. Видбьёрн развел костер и вступил во владение новой землей, приветствуемый шумным хлопаньем крыльев перелетных птиц, державших путь с юга к северным озерам.
И здесь, видно, происходила борьба между солнцем, водой и облаками; земля лежала обнаженная, дымясь от влаги, то вся в свету, то в тенях от быстро бегущих облаков, улыбаясь солнцу. Но весна победила, и радуга перекинулась над зеленым покровом земли в знак того, что и здесь человек может считать себя дома.
Видбьёрн осмотрелся и увидал березовый лес, массу отличных стволов для постройки судов; тут можно было построить огромные удивительные корабли и объехать на них весь свет! Тут он и решил остаться.
НОВОСЕЛ
В Стране Жизни Видбьёрн столкнулся с первобытным населением. Ему и в голову не приходило, чтобы эти маленькие шелудивые дикари, ютившиеся в чащах, словно насекомые, были те самые красивые, голые люди, которые грезились ему в лесах на юге. И все-таки это были они. Они были прямыми потомками того самого народа, который в свое время изгнал Дренга, принеся его в жертву зиме.