Йерби Фрэнк. Сарацинский клинок

   Отряд стрелков двигался сейчас вперед, прикрываясь защитным щитом, поставленным на колеса. Несмотря на все усилия защитников города, отряд приблизился к стене и арбалетчики начали свою смертоносную работу. Даже с того места, где сидел на муле дрожащий Пьетро, ему было слышно, как свистели дротики и вскрикивали люди на стенах крепости, поражаемые с ужасающей точностью. Их же дротики и стрелы, выпускаемые из маленьких, в три фута длиной луков падали перед движущимся щитом, не принося атакующим никакого вреда.
   Пользуясь тем, что защитники города были поглощены сражением, атакующие начали продвигать вперед новый навес. Он был еще длиннее, ниже и прочнее первых, и Пьетро видел, что под ним не было подвешенного тарана.
   – Кошка, – объяснил Исаак. – Они будут пытаться проломить стену.
   В это время мастеровые под защитой надежной крыши принялись ломать камни стены с помощью ломов и мотыг. Но это была работа надолго. Она могла занять дни, возможно, даже недели.
   – Век научного ведения войны, – простонал Исаак. – Ни в чем мы не достигли такого совершенства, как в искусстве убивать друг друга. Поехали!
   Они сделали большой круг, объезжая стороной Рецци, пока не оказались на спокойном участке, охраняемом солдатами графа, чтобы в осажденный город нельзя было доставить продукты. Здесь не было осадных машин, поскольку отсутствовали подходящие цели. Исаак спешился и начал тихий разговор со старшим. Потом старший подъехал к Пьетро.
   – Поехали, – грубо скомандовал он.
   Он поскакал прямо к крепостной стене, нисколько не скрываясь, зная, что женщины и старики, охраняющие этот участок стены с горячей смолой и камнями, не могут причинить ему вреда, пока он не окажется под самой стеной.
   Не доезжая пяти футов до стены, он вытащил белую тряпку и стал ею размахивать.
   – Это сын Донати! – закричал он. – Пустите его!
   Потом он стал поднимать Пьетро, пока тот не встал ему на плечи, и тогда подъехал вплотную к стене. Затем осторожно встал на седло и таким образом смог подпихнуть Пьетро вверх по стене. После некоторых препирательств какой-то старик спустил со стены веревку с узлами.
   Пьетро поймал веревку, и его втащили наверх. И тут он увидел двадцать кинжалов, мечей, ножей и лезвий из кос, направленных ему в грудь. Потом они увидели, что он маленький и без оружия; какая-то старуха поднесла факел к его лицу.
   – Это на самом деле сын нашего предводителя, – объявила она. – Мальчик – точная копия Марии, его матери. Я хорошо ее помню. Ладно, сынок, говори, какие новости ты нам принес?
   – Никаких, – прошептал Пьетро. – Где мой отец?
   Она проводила мальчика к той части городской стены, которая подвергалась самой ожесточенной атаке. Донати был там, командуя импровизированными баллистами. Их сделали следующим образом: обрубили верхушки зеленых деревьев, раскололи их стволы до половины и перевязали крепкими канатами, чтобы они не раскалывались дальше; потом расколотую часть отгибали с помощью ворота так, что, когда ее отпускали, она ударяла по тяжелому копью, помещенному на другой части дерева, и с большой силой посылала его в ряды осаждающих.
   Пьетро стоял, глядя на своего отца. Донати в этот момент казался ему полубогом. Он был самым высоким из всех мужчин, которых когда-либо видел его сын. Его растрепанные, тронутые сединой волосы и борода развевались, голос гремел, отдавая команды. Кровь текла у него из дюжины мелких ран, но он, казалось, не замечал этого и вдохновлял людей так, что усталые, уже разбитые, все в ранах, некоторые вообще полуживые, они сражались как демоны.
   – Мой отец, – прошептал Пьетро. – И от такого мужчины родился такой, как я!
   Его подвели к Донати.
   – Донати, – сказала старуха, – посмотри на своего сына!
   Донати долгое мгновение смотрел на мальчика. Потом неожиданно упал на колени и прижал Пьетро к себе с такой силой, что у того перехватило дыхание. Пьетро чувствовал, как дрожит огромное тело Донати, его лохматая борода мешала мальчику дышать, когда Донати стал покрывать его лицо поцелуями. Это не было приятно. Дыхание Донати отдавало вином и чесноком, и все это смешивалось с запахом пота и крови.
   Пьетро не мог удержаться от слез. Этот огромный мужчина с синими глазами, излучающими сияние, содрогался от охвативших его чувств.
   – Мой сын, – повторял он, – мой сын, мой сын!
   Потом он внезапно встал и поднял мальчика, чтобы все могли его видеть.
   – Эй, вы, пропади вы все пропадом! – загремел его голос. – Вы, обреченные, грязные, отчаявшиеся, накипь земли! Вы, сыновья грязи… смотрите на моего сына!
   И небо содрогнулось от приветственных криков.
   Пьетро понял, что его задача невыполнима. Никогда этот мужчина, настоящий мужчина – никакие другие слова не подходили, чтобы описать его – не бросит этих храбрых жителей улицы, которые неделями сдерживали лучших профессиональных солдат Италии. Пьетро даже не мог просить его об этом. Ему было бы стыдно.
   Но он должен был сделать это. Он обещал Исааку. И его отец заслуживал того, чтобы жить. Какой выход оставался у Пьетро?
   Он прекрасно знал, что выход есть. Разум нашептывал ему такой выход. Эта мысль потрясла его. Она разрывала ему сердце. Оставайся с ним, Пьетро! Умри вместе со своим отцом. С этим великим человеком, с твоим отцом. Умереть не так уж тяжело, умереть с честью совсем легко…
   Но только он… не мог. Он чувствовал себя законченным трусом. Мальчик тринадцати лет, вся жизнь которого впереди – он не хотел умирать. Ему тринадцать лет, и завтра он сможет уехать отсюда и мимоходом заехать в Хеллемарк, и его там радушно встретят. В Хеллемарке. Где живет Иоланта. Где смеются ее серые глаза. Ее пунцовый рот… Ее мягкость… Ее теплота…
   – О Боже! – всхлипнул он. – О Боже! О, Святой Иисус! – Потом он выкрикнул слова, которые вырвались меж стиснутых зубов, пробормотались, выплакались, прохрипелись: – Отец! Ты не должен умереть, не должен, отец! Исаак, подкупил их, ты можешь уйти со мной с задней стены и в лес, они не будут останавливать нас, отец, пойдем, о, Святой Иисус, отец!
   Донати опустил его на землю, очень медленно.
   – Посмотри на меня, мой мальчик, – произнес он.
   Пьетро поднял свое смуглое лицо.
   – Ты сын своей матери, – мягко сказал Донати. – Это в тебе говорит ее нежность, ее любовь ко мне. Она ставила эту любовь выше всего. Даже выше… чести.
   Пьетро весь содрогнулся от рыданий.
   – Не плачь, мой мальчик. Но ты и мой сын. И ты не будешь больше позорить меня. А теперь поцелуй меня и уходи.
   – Нет, отец, – прошептал Пьетро.
   На крупном лице Донати отразилось удивление.
   – Ты не хочешь поцеловать меня?
   – Конечно, отец. С радостью. Но только я не уйду отсюда.
   Донати уставился на него. Потом перевел взгляд туда, где пламя горящего города окрашивало небо.
   – Пресвятая Богородица, – прошептал он, – благодарю тебя за то, что ты подарила мне такого сына.
   Он взял Пьетро на руки и понес его прочь от городской стены, по искореженным кривым улочкам, озаренным пожарами, вспышками огня, содрогающимся от падающих камней-снарядов, среди стонов умирающих. Так он добрался до той части стены, где поднимался Пьетро. Донати влез на стену и крикнул своим могучим голосом:
   – Вы, свиньи! Вы, сыновья змей и всех тварей, копошащихся под землей! Проклятые сыновья шлюх! Особенно ты, который провел сюда этого мальчика, подойди!
   Во вражеских рядах произошло какое-то движение, и высокий сержант выехал вперед со своей белой тряпкой.
   – Сюда! – загремел Донати, когда тот оказался под ним. – Лови!
   Он бросил мальчика. Сержант ловко поймал его и поскакал с ним туда, где их ожидал мул Пьетро.
   Пьетро сел верхом и поехал в сторону дома Паоли. Всю дорогу он не переставал плакать.
   Через три дня Рецци пал.
   Пьетро скрывался в доме Паоли, сколько мог выдержать. Потом поехал в Роккабланку, к замку графа Синискола, чтобы попросить разрешения поговорить с Исааком. Когда он подъехал к замку, он увидел Исаака.
   Тело старого еврея свешивалось с парапета. Голое, вниз головой, со вспоротым животом, из которого вываливались кишки. С ним еще кое-что проделали. Нечто неописуемое.
   Пьетро упал головой на шею своего могучего жеребца Амира. Он не мог смотреть, не мог говорить, он мог только зарыться головой в гриву коня. И умное животное повернулось и поскакало прочь по дубовой аллее. Ветер несколько привел мальчика в чувство. Он выпрямился. И тут он увидел, что на деревьях висят странные плоды. На протяжении целых лье на деревьях раскачивались повешенные. Граф Синискола отомстил.
   Пьетро не упал в обморок. Он даже не заплакал. Он уже был за этой гранью. В его душе умерли песни Палермо, солнечный свет, гревший его десять счастливых лет, померк. Его юность умерла. Все, что осталось, укладывалось в одно слово. Это слово – убийство.
   Так он ехал, пока не увидел дерево, на котором они повесили его. Повесили Донати, его отца, после того, как дьявольски поиздевались над ним. Пьетро преклонил колени и попытался молиться. Он не смог. Убийство не оставляет места для молитвы.
   Он долго стоял так, заставляя себя молиться, пока не услышал чистый голос, который тут же узнал, так как хорошо его помнил, голос, на этот раз плачущий:
   – Отец, как это гнусно, что за зверь этот граф Алессандро! Ты должен сразиться с ним, отец! Ты должен! Ты должен!
   Пьетро встал с колен.
   – Если вы надумаете сражаться с ним, мой господин, – тихо сказал он, – пожалуйста, воспользуйтесь моими услугами.
   – Пьетро! – воскликнула Иоланта.
   Барон Рудольф уставился на мальчика. В его юных чертах он смутно различал что-то знакомое.
   – Кто ты? – загремел голос барона.
   – Я Пьетро, – ответил мальчик. – Сын Донати, который висит вон там…
   Они обернулись туда, куда показывал его палец. Иоланта вся передернулась и прикрыла рукой глаза.
   – Неудивительно, что мне показалось, будто я узнал тебя, – сказал барон, – твоя мать была…
   – Мария, о которой у господина есть причина помнить, – продолжил его фразу Пьетро.
   – Конечно-конечно! Я был так глуп, что…
   – Вряд ли здесь, господин, подходящее место, чтобы обсуждать это, – сказал Пьетро. – И не подходящее время.
   – Ты прав, – сказал барон. – Ты где живешь, Пьетро?
   – У меня нет дома, – ответил Пьетро. – И мой отец, и мой опекун убиты.
   – Так что ты, дьявол тебя возьми, собираешься делать? – загремел барон.
   Но Иоланта думала быстрее своего отца.
   – Нет, что собираешься делать ты, отец? – выкрикнула она. – Вопрос ведь в этом, не так ли? Бедный мальчик в одну ночь лишился и отца, и опекуна, а ты спрашиваешь его, что он собирается делать?
   – Однако… – начал было Рудольф.
   – Я скажу тебе, что ты собираешься делать, – заявила Иоланта. – Ты собираешься забрать его к нам домой, прежде чем граф Синискола убьет и его! И ты будешь держать его у себя…
   Барон Рудольф поднял свою тяжелую руку.
   – Я не могу сделать этого мальчика своим сервом, – сказал он. – Судя по его виду, он столь аристократически воспитан, вопреки своему происхождению…
   – Я могу служить вам, господин, – сказал Пьетро тем свойственным ему спокойным тоном, который в данных обстоятельствах производил особенно сильное впечатление, – как писец, хранитель бумаг, казначей, – как господин пожелает. Я знаю латынь, греческий и французский, разбираюсь и в других языках.
   У меня хороший почерк. Я хорошо считаю…
   Барон Роглиано уставился на него. Все эти способности были за гранью его понимания.
   – Хорошо, – сказал он, – я сделаю…
   – Ничего подобного, – всхлипнула Иоланта. – Он будет оруженосцем Ганса. А когда придет время, ты произведешь его в рыцарское звание, отец.
   – Но, Ио, – запротестовал барон, – ведь мальчик низкорожденный…
   – Как и многие знатные господа! – выпалила Иоланта. – Мне это безразлично. Он будет рыцарем. Моим рыцарем! – Тут она спрыгнула с седла и на глазах у изумленного отца поцеловала Пьетро в губы. – Вот так! – объявила она. – А теперь поехали с нами!
   Пьетро сел в седло. При этом он обернулся и посмотрел на то, что было его отцом.
   – Я пошлю людей, чтобы они его сняли, а отец Антонио устроит ему христианское погребение! – прорычал барон Рудольф. По-своему барон Рудольф! Бранденбург был человеком добрым. Он глянул на мальчика, так ловко сидящего в седле. – Видит Бог! – воскликнул он. – Этот парень вполне достоин стать рыцарем!

3

   Иоланта вошла в прихожую, где Пьетро спал у дверей спальни Ганса. На какое-то мгновение она остановилась, всматриваясь в него. Затем опустилась на колени рядом с ним и очень нежно поцеловала его в губы.
   Пьетро шевельнулся. Он откинул руку, так что Иоланте пришлось поспешно отодвинуться, чтобы он ее не ударил. Но глаза он не открыл.
   Девушка стояла на коленях, глядя на него. Потом протянула руку и положила ее на его обнаженное плечо. Она секунду помедлила, ощущая ладонью его крепкие мускулы, прежде чем потрясти его.
   Пьетро тут же проснулся и сел. Он схватился за покрывало и закутался в него.
   – Бога ради, Ио, – произнес он.
   Как и все в те далекие времена, Пьетро спал совершенно голым.
   – Не будь глупым, – прошептала она. – Я пришла сюда не для того, чтобы разглядывать тебя. И кроме того, я знаю, как ты выглядишь…
   Пьетро сделался ярко-пунцового цвета. Он вспомнил, что Иоланта говорит правду. Несколько раз, когда он возвращался после упражнений с оружием усталый как собака и пропахший потом, Ио приходила к нему в комнату и заставала его нежащимся в ванне, следуя сицилийскому обычаю. Она даже натирала ему спину. Но делала она это совершенно невинно. Как сестра. Его это волновало. Он стыдился того, что его это волновало. Но он совсем не хотел, чтобы Ио была его сестрой. Менее всего на свете он хотел этого.
   Но ведь она не всегда вела себя как сестра, слава Богу. Ведь бывали случаи…
   – Вставай! – дернула она его. – Вставай, грубиян!
   – Зачем? – спросил Пьетро. – Еще совсем рано и…
   – Я знаю, что рано. Спасибо за это всем святым. Если мы будем скакать, как дьяволы, мы, может быть, успеем…
   – Успеем к чему? – поинтересовался Пьетро.
   – Успеем не дать этим дуракам Марку и Вольфгангу быть убитыми! Господи, почему у них не хватило мозгов не дать Андреа втянуть их в это!
   – Ио, – с раздражением сказал Пьетро, – во-первых, ты говоришь загадками, во-вторых, я не могу встать, пока ты стоишь здесь…
   – Я отвернусь, – сказала она. – Впрочем, нет, я спущусь во двор и распоряжусь, чтобы седлали лошадей. Ты догоняй меня там. Что же касается загадок – вот уже несколько месяцев Андреа Синискола ссорится со своим кузеном Рикардо из-за этой бледной маленькой Элайн. Она наша кузина по линии ее матери. По отцовской линии она тоже Синискола, хотя не похожа на них…
   – Еще больше загадок, – простонал Пьетро.
   – Ну да, ты ведь не знаешь Элайн. Но это неважно. Андреа и Рикардо соперничают из-за ее руки. Теперь, когда все знают, что Рикардо берет над ним верх, Андреа решил напасть на Рикардо у Рокка д'Аквилино. А Марк и Вольфганг, мои драгоценные тупоумные братцы, отправились туда. Естественно, я должна остановить их.
   – Ты? – прошептал Пьетро. – Как ты можешь остановить их? Почему ты не расскажешь все твоему отцу и пусть он…
   – И подвергнуть его опасности быть убитым? Нет, спасибо тебе за совет, Пьетро. Я собираюсь остановить их – без чьей-либо помощи. Даже без твоей. Я просто хочу, чтобы ты сопровождал меня. Мужчины слишком глупы, чтобы решать такие дела. А теперь поторапливайся. Я жду тебя.
   Пьетро подождал, пока шуршание ее бархатных туфелек замрет за углом, и встал со своего ложа. Было начало сентября 1211 года, но воздух уже становился холодным. Пьетро похлопал себя по голым бокам, чтобы восстановить кровообращение. Это не имело большого успеха, и он начал натягивать полотняное белье, длинные шерстяные чулки; на голову он надел шляпу. К его огорчению, его шляпа не была оторочена мехом. Такая роскошь была привилегией высокорожденных.
   Поверх он накинул куртку, сшитую из хорошего материала, но простенькую. Пьетро с грустью вспоминал свою красивую одежду, из которой он вырос, и драгоценности, спрятанные теперь в сундуке у Иоланты, поскольку он не имел права носить их.
   Он слышал, как храпит в своей постели Ганс. В обычные дни Пьетро через час или около того должен был бы отправиться в комнату Ганса и разбудить его. Но, судя по тому, что говорила Ио, сегодня будет необычный день.
   Обязанность будить Ганса и одевать его отнюдь не была унизительной. Сыновья барона Рудольфа, братья Ио, Марк и Вольфганг, выполняли такие же обязанности по отношению к графу Алессандро Синискола и его сыновьям. В период служения оруженосцами даже герцогские сыновья должны были выступать в роли слуг. При королевском дворе самые знатные люди соперничали между собой за привилегию поднести королю сдобренную специями голову кабана.
   Положение Пьетро в Хеллемарке было довольно странным. Он служил при Гансе оруженосцем, к неудовольствию всех благородных вассалов барона. Но он не имел никакой надежды быть посвященным в рыцари. По правде говоря, в прошлом бывали такие случаи, когда сыновья крестьян становились рыцарями, но такое случалось только на поле битвы, когда какой-нибудь низкорожденный парень проявлял незаурядный героизм. Если бы даже столь могущественный властелин, как барон Рудольф, захотел посвятить в рыцари сына своего бывшего оружейника, то это могло поставить под вопрос его собственное положение.
   Сегодня около Рокка д'Аквилино будет сражение. Но они с Ио поскачут туда пораньше и тайно, и даже если потом все станет известным, Пьетро, который хорошо знал самого себя, понимал, насколько ничтожны его шансы, проявить героизм и быть посвященным в рыцари. Путем неустанных упражнений он достиг замечательных успехов во владении оружием. Но какая польза оттого, что, тренируясь, он попадает воображаемому противнику точно в центр щита десять раз из десяти, если он не может даже вмятину там сделать. Каждый раз, когда он состязается с Гансом, тот его бесцеремонно выбивает из седла. И все-таки он более искусный боец, чем Ганс. Но в Гансе шесть футов и два дюйма роста и вес сто девяносто фунтов. Пьетро в свои шестнадцать лет достиг пяти футов и восьми дюймов роста и весил сто тридцать фунтов. Иными словами, он всего на полдюйма выше Иоланты и всего на пять фунтов тяжелее.
   Даже Марк и Вольфганг, младшие братья Ганса, крупнее Пьетро. Каждый раз, думая о том, что они сейчас живут в Роккабланке среди Синискола, Пьетро страдал. Тот факт, что Рудольф Бранденбург, барон Роглиано, послал своих младших сыновей в Роккабланку, чтобы они там служили оруженосцами, показывал, как мало шансов у Пьетро отомстить за убийство отца и дяди Исаака. Теперь граф Алессандро Синискола и барон Рудольф вместе охотились и расцеловывались всякий раз, когда встречались. Ходили даже разговоры о более тесном союзе – о браке между Энцио, тридцатилетним сыном Алессандро, и Иолантой…
   – О, Святая Богородица Мария! – вслух произнес Пьетро, вспомнив об этом.
   У себя в комнате Ганс застонал во сне. Пьетро замер, прислушиваясь. Больше никаких звуков не последовало, и он облегченно вздохнул. Ганс спал крепко. Отношения Пьетро с Гансом за это время заметно улучшились. Ганс больше не швырял его на пол хорошо рассчитанным пинком. Странно, но между ними даже возникло грубоватое товарищество, ибо Пьетро постепенно завоевывал уважение Ганса.
   Давалось ему это нелегко. Пьетро помнил, как в первый день он практиковался в ударах по щиту. Щит прикреплялся к перекладине с висящим на другом ее конце грузом. Перекладина крепилась к столбу таким образом, что, если ты не попадал острием копья в центр щита, груз прокручивался и сильно ударял тебя. Для юноши такого веса, как Пьетро, достаточно сильно, чтобы выбить из седла. Двенадцать раз Пьетро пытался поразить цель, и двенадцать раз груз выбивал его из седла на землю. Ганс сложился от хохота вдвое в седле. Даже Иоланта смеялась, пока слезы не побежали по ее лицу. На тринадцатый раз, когда слезы прочертили бороздки и на его лице, Пьетро попал копьем в центр щита.
   В ту ночь он встал с постели и отправился в конюшню. Он повесил над щитом украденный фонарь. К утру у него на теле не было места, к которому можно было бы без боли прикоснуться, но из десяти попыток он попадал в центр щита шесть раз. Так он практиковался каждую ночь, пока его тело не стало жестким, как плеть. Через две недели, когда Ганс вновь предложил посостязаться, Пьетро не допустил ни одного промаха.
   Потом, чтобы испытать Пьетро, Ганс дал ему необъезженного жеребца. Но с лошадьми Пьетро умел обращаться. Он прилип к молодому жеребцу, как репей, пресекая все попытки сбросить его на землю. Ганс положил ему руку на плечо и сказал:
   – Хорошо управляешься, Пьетро!
   Пьетро проявил себя и на охоте, и главный сокольничий разговаривал с ним с явным уважением. В мастерстве соколиной охоты в Хеллемарке с ним никто не мог соперничать, включая мессира Руффино, разорившегося рыцаря.
   Однако ему, чтобы поднять меч, с которым Ганс управлялся одним движением кисти, приходилось действовать обеими руками. Если он, будучи в кольчуге, оказывался сброшенным на землю, то, чтобы встать на ноги, требовались неимоверные усилия, в то время как Ганс, весь в доспехах и с оружием, вскакивал в седло, не касаясь стремян.
   Правда, отец Антонно часто привлекал его к переписыванию рукописей. Действительно, Пьетро писал все письма барона на прекрасной и изысканной латыни и помогал мессиру Джованни, сенешалю, вести счетные книги. Конечно, во всех подобных делах он представлял такую ценность для Хеллемарка, что, без сомнения, мог остаться здесь навсегда; но где и когда хороший почерк и знание различных языков считалось достаточным основанием для присвоения рыцарского звания? Многие самые знатные господа не могли прочесть собственное имя, написанное готическим шрифтом…
   Он так погрузился в эти мысли, что не услышал, как подошла Иоланта.
   – Бога ради, Пьетро, – прошептала она. – Что тебя задержало? Мы должны немедленно ехать!
   – Я готов, – отозвался Пьетро.
   Во дворе они сели на лошадей и тронулись в долгий путь к Рокка д'Аквилино.
   Скача рядом с ней те двадцать миль, которые отделяли замок Хеллемарк от замка Рокка д'Аквилино, Пьетро совершенно открыто любовался Иолантой. С обожанием. С уважением. С нежностью. С любовью – и величайшей грустью.
   Над горами взошло солнце. Теперь он мог разглядеть ее. Ее юное лицо было спокойно, сосредоточенно и без всяких признаков страха.
   В то время, как я, думал Пьетро, дрожу с ног до головы от страха, когда думаю о том, что ждет нас… Возможно, справедливо говорят, что люди отличаются друг от друга, что люди благородного происхождения обладают какими-то особыми качествами? Может быть, умением держаться, счастливой свободой от страха?
   Этого он не знал. Он знал только одно – что Иоланта прекрасна. Ее красота не была изысканной, Иоланта была просто цветущей, с ярким румянцем девушкой, проводящей много времени на свежем воздухе верхом на лошади, под лучами солнца. За три года, которые они были знакомы, Пьетро многое понял про нее. И многое вызывало в нем трепет.
   Она такая веселая, думал он. Всегда смеется. У нее острый язычок, но это на поверхности, как пена над глубокими водами. А внутри нее – бездонные глубины. Барон Рудольф является владетелем Роглиано, но управляет всем она. Ей нет еще пятнадцати, а она командует всем в Хеллемарке, как взрослая женщина – нет, даже не так – как мужчина. Очень деликатный мужчина, хорошо воспитанный, умный и очень добрый. Если бы на мою долю выпало такое испытание, грустно подумал он, меня бы это погубило…
   Ио обернулась в седле и взглянула на него.
   – Почему ты так смотришь на меня, Пьетро? – спросила она.
   – Потому что… – начал Пьетро и замолчал. Потом у него вырвалось то, что он давно хотел сказать ей: – Потому что ты прекрасна. И потому что я люблю тебя…
   Она направила поводьями свою белую кобылу так, чтобы коснуться своим коленом колена Пьетро. Потом она протянула ему руки.
   Он поцеловал ее. Это было не в первый раз. Он целовал ее много раз. В первый раз – по ее требованию. Ей нравилось, когда он целовал ее.
   Но на этот раз все получилось иначе.
   Она склонила голову на его плечо, лицо ее побледнело. Потом оно вновь обрело краски. Она открыла глаза.
   – Еще раз, – прошептала она. – Вот так, как сейчас.
   – Что еще раз? – вытаращил на нее глаза Пьетро. – Как это?