Страница:
Как-то поделился своими мыслями с Юрием Федоровичем Карякиным, специалистом по Достоевскому. Показал ему фрагменты, где Лосский, анализируя творчество Достоевского, называет гордость сатанинством. Карякин ответил, что он разделяет мысли Лосского: «Да, гордость – сатанинское свойство…»
Я снова высказал некоторые сомнения: уж слишком категорично. Есть же разные градации гордости. Впрочем, пусть судит читатель. Вот основные определения Лосского:
• Гордость в своей крайней степени есть вознесение своей личности выше всех и выше всего, что существует и что возможно. Абсолютно гордое существо живет и действует, руководясь сознательно или безотчетно следующими положениями: Мое решение устанавливает или даже творит ценности, поэтому моя воля должна господствовать над всем, что совершается; все, что происходит, должно следовать моему плану и указанию; никто не смеет порицать или даже хвалить, то есть оценивать…
• Гордость есть грехопадение.
• Гордый человек, если он богато одарен духовно, стремится к полноте жизни не для себя только, но и для всех существ, по крайней мере для всех людей и своих сограждан, но он хочет самоосуществиться не соборным творчеством, а по своему единоличному плану.
• Уверенность в своем превосходстве и праве руководить другими приобретает характер властолюбия. Высокоодаренный гордый человек хочет творить свою жизнь, как красивое целое, но эта красота нужна ему для самоуслаждения… настоящий гордец не нуждается в оценках и одобрениях…
• В состав полноты бытия входит у гордого человека и чувственная жизнь, но при условии, чтобы другое существо беспрекословно подчинялось ему.
• Если говорить о пороках и грехах, то вместе с гордостью обыкновенно находятся все семь смертных грехов: высокомерие, жадность, властолюбие (страсть к роскоши), зависть, обжорство, злоба, тоска (уныние).
Гордые бывают двух категорий: те, кто себя ставят выше Бога, их жизнь так или иначе связана с богоборчеством; и те, кто с помощью Бога отгораживаются от людей, дескать, я люблю все Божественное и ненавижу земное, человеческое. Большинство рецидивистов верят в Бога, так, по крайней мере, считают сами, но, следуя своему принципу вседозволенности, убивают, насилуют и грабят других. Герой Достоевского Версилов говорит о гордецах такого рода: «Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтобы не преклоняться перед людьми… Из них выходят чрезвычайно горячо верующие, – вернее сказать, горячо желающие верить; но желание они принимают за самую веру. Из этаких очень часто бывают под конец разочаровывающиеся».
Иногда, замечает Лосский, гордость обращается в свою противоположность – уничижение: «Бей меня, топчи, я – ничто!» Уничижение нередко переходит в мазохизм или в садомазохизм. Другой герой Достоевского Аркадий говорит: «Я знаю, что товарищи смеются и презирают меня, но мне это-то и любо…»
Гордость, по мнению Лосского, есть источник бесчисленных искажений души, и ведет она неизменно к катастрофе, ибо в Библии сказано, что всякий возвышающий себя будет поставлен на место. Один из разделов его книги так и называется: «Честолюбие, самолюбие и другие виды зла дружно соседствуют в человеческом характере». Лосский устанавливает разницу: если гордость есть самопревознесение, не нуждающееся в чужом признании, то честолюбие представляет собой высокую степень превознесения себя, потому что честолюбец, как и гордец, находит удовлетворение в оценке его личности, талантов, трудов и другими людьми – в их признании, похвале, восхищении. Духовно одаренный честолюбец, как и гордец, удовлетворяет свою страсть высокими средствами – художественным творчеством, научными трудами, социальным реформаторством.
2. Последнее прибежище
3. Семантические капканы
4. О трех типах талантливости
Глава 7
1. О двух путях развития
2. Трагический конфликт закона и таланта, нормы и творчества
3. Глубинная психология конфликта и странное свойство закона
4. Без идеала нет ни таланта, ни воспитания
5. Пафос профанации
6. Возвышенное, а не просто высокое…
7. Свет сознания и мощь свободы
Я снова высказал некоторые сомнения: уж слишком категорично. Есть же разные градации гордости. Впрочем, пусть судит читатель. Вот основные определения Лосского:
• Гордость в своей крайней степени есть вознесение своей личности выше всех и выше всего, что существует и что возможно. Абсолютно гордое существо живет и действует, руководясь сознательно или безотчетно следующими положениями: Мое решение устанавливает или даже творит ценности, поэтому моя воля должна господствовать над всем, что совершается; все, что происходит, должно следовать моему плану и указанию; никто не смеет порицать или даже хвалить, то есть оценивать…
• Гордость есть грехопадение.
• Гордый человек, если он богато одарен духовно, стремится к полноте жизни не для себя только, но и для всех существ, по крайней мере для всех людей и своих сограждан, но он хочет самоосуществиться не соборным творчеством, а по своему единоличному плану.
• Уверенность в своем превосходстве и праве руководить другими приобретает характер властолюбия. Высокоодаренный гордый человек хочет творить свою жизнь, как красивое целое, но эта красота нужна ему для самоуслаждения… настоящий гордец не нуждается в оценках и одобрениях…
• В состав полноты бытия входит у гордого человека и чувственная жизнь, но при условии, чтобы другое существо беспрекословно подчинялось ему.
• Если говорить о пороках и грехах, то вместе с гордостью обыкновенно находятся все семь смертных грехов: высокомерие, жадность, властолюбие (страсть к роскоши), зависть, обжорство, злоба, тоска (уныние).
Гордые бывают двух категорий: те, кто себя ставят выше Бога, их жизнь так или иначе связана с богоборчеством; и те, кто с помощью Бога отгораживаются от людей, дескать, я люблю все Божественное и ненавижу земное, человеческое. Большинство рецидивистов верят в Бога, так, по крайней мере, считают сами, но, следуя своему принципу вседозволенности, убивают, насилуют и грабят других. Герой Достоевского Версилов говорит о гордецах такого рода: «Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтобы не преклоняться перед людьми… Из них выходят чрезвычайно горячо верующие, – вернее сказать, горячо желающие верить; но желание они принимают за самую веру. Из этаких очень часто бывают под конец разочаровывающиеся».
Иногда, замечает Лосский, гордость обращается в свою противоположность – уничижение: «Бей меня, топчи, я – ничто!» Уничижение нередко переходит в мазохизм или в садомазохизм. Другой герой Достоевского Аркадий говорит: «Я знаю, что товарищи смеются и презирают меня, но мне это-то и любо…»
Гордость, по мнению Лосского, есть источник бесчисленных искажений души, и ведет она неизменно к катастрофе, ибо в Библии сказано, что всякий возвышающий себя будет поставлен на место. Один из разделов его книги так и называется: «Честолюбие, самолюбие и другие виды зла дружно соседствуют в человеческом характере». Лосский устанавливает разницу: если гордость есть самопревознесение, не нуждающееся в чужом признании, то честолюбие представляет собой высокую степень превознесения себя, потому что честолюбец, как и гордец, находит удовлетворение в оценке его личности, талантов, трудов и другими людьми – в их признании, похвале, восхищении. Духовно одаренный честолюбец, как и гордец, удовлетворяет свою страсть высокими средствами – художественным творчеством, научными трудами, социальным реформаторством.
2. Последнее прибежище
Снова и снова, погружаясь в философию русского Серебряного века, я пытаюсь реабилитировать в своей душе то, что мы именовали гордостью. Снова и снова опрашиваю тех, кто выстрадал добрые искры своей души долгими мучениями. И вот какие ответы:
– Все это не так, – обобщил седой, умудренный жизнью человек. – Для нас, бывших советских, гордость была последним прибежищем спасения. Это та крайняя точка самозащиты, где человек ставился на край бездны: либо он сохранит свое достоинство и погибнет, либо выживет, потеряв свое лицо, честь, остатки растоптанного благородства…
– Все это не так, – обобщил седой, умудренный жизнью человек. – Для нас, бывших советских, гордость была последним прибежищем спасения. Это та крайняя точка самозащиты, где человек ставился на край бездны: либо он сохранит свое достоинство и погибнет, либо выживет, потеряв свое лицо, честь, остатки растоптанного благородства…
3. Семантические капканы
Мы расставили вокруг себя словесные капканы и ловушки, боясь нарушить созданную нами же их лживую первозданность, страшась того, что за малейшую провинность нам не сносить головы.
Раскрываю словарь Даля. За словом «гордый» не значится ни одного приемлемого положительного оттенка. Оно означает «надменный, высокомерный, кичливый; надутый, высоносный, спесивый; зазнающийся; кто ставит себя самого выше прочих». Есть еще и такие слова – гордыбачить, что означает фордыбачить, неумно и дерзко молодцевать, пускаться на грубые выходки, бахвалить и грозить.
Гордиться – кичиться, зазнаваться, чваниться, спесивиться, тщеславиться, ставить что-либо себе в заслугу, в преимущество.
Поговорка: «Сатана гордился – с неба свалился; фараон гордился – в море утопился; а мы гордимся – куда годимся?»
Мы оказались в семантическом плену горделивой этики. Этики кичливого чванства, спесивого зазнайства и надутого бахвальства…
Раскрываю словарь Даля. За словом «гордый» не значится ни одного приемлемого положительного оттенка. Оно означает «надменный, высокомерный, кичливый; надутый, высоносный, спесивый; зазнающийся; кто ставит себя самого выше прочих». Есть еще и такие слова – гордыбачить, что означает фордыбачить, неумно и дерзко молодцевать, пускаться на грубые выходки, бахвалить и грозить.
Гордиться – кичиться, зазнаваться, чваниться, спесивиться, тщеславиться, ставить что-либо себе в заслугу, в преимущество.
Поговорка: «Сатана гордился – с неба свалился; фараон гордился – в море утопился; а мы гордимся – куда годимся?»
Мы оказались в семантическом плену горделивой этики. Этики кичливого чванства, спесивого зазнайства и надутого бахвальства…
4. О трех типах талантливости
Я так понял Лосского: существует три типа творцов. Первый – постоянное противоборство с другими людьми, утверждение приемлемыми средствами своей эгоистической исключительности. Опирается только на свою изолированную творческую силу. Источник творчества – конфликт и жажда реванша. Вместо чудодейственной полноты получается чрезвычайная скудость. Крайняя степень этой скудости, замечает философ, известна в современной науке под названием «бытие изолированного электрона».
Второй тип представлен, на мой взгляд, деятелями, объединенными на время клановыми интересами. Сообщество мыслимо лишь при условии, если групповые люди усваивают правила взаимодействия. Каждый превращается как бы в орган для выполнения той или иной стороны совместной деятельности по принципу многоклеточного организма или объединения протонов, электронов, атомов.
И наконец, высший тип достигается путем единения с Богом, а через него со всем миром. Это единение, подчеркивает Лосский, может быть совершенным не иначе как на основе ЛЮБВИ К БОГУ И КО ВСЕМ СУЩЕСТВАМ мира, так как Любовь есть совершенное приятие чужого бытия. Такая Любовь возможна как свободное проявление деятеля. Всякое принудительное приятие чужого бытия, возникающего из расчета, страха или вообще в силу какого-нибудь эгоистического стремления, делает участника частичной личностью, ущербной.
Невольно перебираю в памяти множество знаменитых или известных деятелей педагогики, учителей, руководителей школ. Неужто все эгоисты и частичные люди?!
Со своим несовершенством я давно свыкся: нет во мне ни способности единения со всем миром, ни любви к врагам моим. Свобода деятеля, не направленная на божественную любовь, творит зло. Мы все, если не творим зло, то, будучи частичными, способствуем развитию недобрых дел.
Остаток нашей жизни будет оправдан, если мы хоть в чем-то поможем появлению тех, для кого любовь и свобода станут необходимым условием абсолютной полноты бытия и предельного совершенства. Моя интуиция подсказывает, что этот тип деятелей, которые пройдут через Самоотречение, Любовь и Свободу, явится и без нашего участия. И все-таки грешно не использовать имеющуюся возможность – или шанс, – как теперь говорят.
Второй тип представлен, на мой взгляд, деятелями, объединенными на время клановыми интересами. Сообщество мыслимо лишь при условии, если групповые люди усваивают правила взаимодействия. Каждый превращается как бы в орган для выполнения той или иной стороны совместной деятельности по принципу многоклеточного организма или объединения протонов, электронов, атомов.
И наконец, высший тип достигается путем единения с Богом, а через него со всем миром. Это единение, подчеркивает Лосский, может быть совершенным не иначе как на основе ЛЮБВИ К БОГУ И КО ВСЕМ СУЩЕСТВАМ мира, так как Любовь есть совершенное приятие чужого бытия. Такая Любовь возможна как свободное проявление деятеля. Всякое принудительное приятие чужого бытия, возникающего из расчета, страха или вообще в силу какого-нибудь эгоистического стремления, делает участника частичной личностью, ущербной.
Невольно перебираю в памяти множество знаменитых или известных деятелей педагогики, учителей, руководителей школ. Неужто все эгоисты и частичные люди?!
Со своим несовершенством я давно свыкся: нет во мне ни способности единения со всем миром, ни любви к врагам моим. Свобода деятеля, не направленная на божественную любовь, творит зло. Мы все, если не творим зло, то, будучи частичными, способствуем развитию недобрых дел.
Остаток нашей жизни будет оправдан, если мы хоть в чем-то поможем появлению тех, для кого любовь и свобода станут необходимым условием абсолютной полноты бытия и предельного совершенства. Моя интуиция подсказывает, что этот тип деятелей, которые пройдут через Самоотречение, Любовь и Свободу, явится и без нашего участия. И все-таки грешно не использовать имеющуюся возможность – или шанс, – как теперь говорят.
Глава 7
Б. П. Вышеславцев: основной принцип семейной педагогики – воспитывать на высоком
Борис Петрович Вышеславцев, профессор юридического факультета Московского университета, был выслан в 1922 году за границу, где стал сотрудником «Философско-религиозной академии», созданной Бердяевым. По тонкости чувств его называли Рахманиновым философии, а также русским Сократом: писал мало, но всегда высказывал глубочайшие мысли. Невольно сравниваешь его с Тютчевым: высота анализа проблем движущих сил человеческого бытия, динамики духа, законы иррационального противоборства, психическая энергия и сублимация подсознательного эроса – все это развернуто самобытно, оригинально. Он писал, что «спасти Россию может лишь трезвый практицизм и реализм, порожденный русской стихией». Основной труд (не закончен) – «Этика преображенного эроса» – вышел отдельной книгой в издательстве «Республика» в 1994 году.
1. О двух путях развития
Читая единственную книгу Б. П. Вышеславцева «Этика преображенного эроса», невольно вычленяешь два пути человеческого и даже профессионального развития, обусловленные конфликтным, порой трагическим взаимодействием двух видов ценностей. Первый вид – доминантный, приоритетный, высший – Вера, Любовь, Свобода, Творчество, Интуиция, Талант, Дар, Дух. Второй – усердие, порядок, регламент, традиция, метод, система рекомендаций, правил, норм, законы и закономерности.
Не будет искажением, если я скажу, что современная школа в лучшем случае работает в соответствии со вторым рядом ценностей. Больше того, такой вид жизнедеятельности школы, которая опирается на системы рекомендаций, правил, законов, считается идеальным. Но педагогика – не завод, не фабрика, не мастерская по штамповке или ремонту металлических, деревянных или других материальных изделий. Школа – область духовного сотрудничества, где «изделие» – живое существо, духовное, творческое, жаждущее реализоваться в первом ряду человеческой культуры. Если мы заглянем в историю педагогической мысли, то обратим внимание на то, что все великие педагоги – Коменский, Песталоцци, Дистервег, Ушинский, Корчак, Макаренко – по существу, жили и творили в соответствии с приоритетными ценностями. Больше того, их деятельность – это острая борьба Свободы и Регламента, Творчества и Правил, Таланта и Традиции.
Несколько перефразируя Вышеславцева, хотелось бы отметить, что педагогическая история творится не соблюдением Законов и Правил, а Верою в то, что эти Правила надо изменять. Вера ставит перед нами желаемое и ожидаемое совершенство, не встречающееся ни в каком опыте, ни в каких методиках и правилах. Творческая интуиция, основанная на вере в свой талант, учит педагога, как ему поступать, куда идти и что творить, исходя из «присущего ему неискоренимого влечения к абсолютному совершенству». Педагогическую историю творят не те педагоги, которые соблюдают неподвижную систему правил, а те, кто являются «беспокойными странниками и пришельцами на земле», кто ищет отечество и град грядущий. Вышеславцев подмечает, что Закон или Правило живут в прошлом, а Вера, Творчество и Свобода – в настоящем и будущем! Именно в этом, и только в этом состоит трагизм высших ценностей. Две системы ценностей исключают друг друга во времени, ибо одна отрицает другую. Однако взаимоисключение не только временное, но и содержательное, ибо закон – это земля, это реальность, а творчество – это отрыв от земли, чтобы обрести новую, более благодатную почву. Вышеславцев диалектичен, он не отрицает закона. Напротив, говорит о «двух великих системах», пребывающих в постоянном трагическом взаимодействии.
Не будет искажением, если я скажу, что современная школа в лучшем случае работает в соответствии со вторым рядом ценностей. Больше того, такой вид жизнедеятельности школы, которая опирается на системы рекомендаций, правил, законов, считается идеальным. Но педагогика – не завод, не фабрика, не мастерская по штамповке или ремонту металлических, деревянных или других материальных изделий. Школа – область духовного сотрудничества, где «изделие» – живое существо, духовное, творческое, жаждущее реализоваться в первом ряду человеческой культуры. Если мы заглянем в историю педагогической мысли, то обратим внимание на то, что все великие педагоги – Коменский, Песталоцци, Дистервег, Ушинский, Корчак, Макаренко – по существу, жили и творили в соответствии с приоритетными ценностями. Больше того, их деятельность – это острая борьба Свободы и Регламента, Творчества и Правил, Таланта и Традиции.
Несколько перефразируя Вышеславцева, хотелось бы отметить, что педагогическая история творится не соблюдением Законов и Правил, а Верою в то, что эти Правила надо изменять. Вера ставит перед нами желаемое и ожидаемое совершенство, не встречающееся ни в каком опыте, ни в каких методиках и правилах. Творческая интуиция, основанная на вере в свой талант, учит педагога, как ему поступать, куда идти и что творить, исходя из «присущего ему неискоренимого влечения к абсолютному совершенству». Педагогическую историю творят не те педагоги, которые соблюдают неподвижную систему правил, а те, кто являются «беспокойными странниками и пришельцами на земле», кто ищет отечество и град грядущий. Вышеславцев подмечает, что Закон или Правило живут в прошлом, а Вера, Творчество и Свобода – в настоящем и будущем! Именно в этом, и только в этом состоит трагизм высших ценностей. Две системы ценностей исключают друг друга во времени, ибо одна отрицает другую. Однако взаимоисключение не только временное, но и содержательное, ибо закон – это земля, это реальность, а творчество – это отрыв от земли, чтобы обрести новую, более благодатную почву. Вышеславцев диалектичен, он не отрицает закона. Напротив, говорит о «двух великих системах», пребывающих в постоянном трагическом взаимодействии.
2. Трагический конфликт закона и таланта, нормы и творчества
Вышеславцев подчеркивает, что трагизм отнюдь не чисто теоретический, «это жизненный трагизм, развертывающийся в истории и, быть может, повторяющийся в жизни каждого из нас». И здесь Вышеславцев суровыми аскетическими красками нарисовал картины, свидетелями которых мы были в той же педагогике или в той же культуре, когда «законники» на протяжении десятилетий гнали и травили талантливых людей.
Несколько десятилетий я анализировал сущность треугольника – власть, представленная государственным чиновником, педагогический закон, охраняемый методистами и академиками, и талант – рядовой труженик, учитель или руководитель школы, вуза, детского сада, внешкольных учреждений. Казалось бы, творческая деятельность таланта направлена на поддержку власти, на обновленное улучшение педагогических законов, а все равно талант оказывается в положении изгоя, гонимого. Причем стоящие над талантом травят и тех, кто им яростно предан (как Макаренко или Сухомлинский), и тех, кто подпольно противостоит закону. Почему же так происходит?! Вышеславцев неумолим – он делает вывод на века: «Служители "закона" всегда гнали и будут гнать поклонников свободы и духа: пророков, мудрецов и святых. Рожденный в рабстве гнал и будет гнать свободнорожденного». Вечный трагизм. Конфликт ценностей превращается в трагическое столкновение их носителей. Талантливый человек, будь он рядовой учитель или руководитель школы, будет гоним служителями закона. Больше того, эти служители сделают все необходимое, чтобы распять талант, уничтожить свободолюбивый дух. И лишь насладившись распятием, законники уже после смерти таланта соберут все сделанное одаренной личностью, исказят наработанное ею, но облекут в новые формы законности, потому что мертвое, прошлое, распятое им не страшно, оно утратило силу животворящего духа, точнее – животворящий дух таланта, мудреца или святого можно как угодно трактовать, можно приспособить для служения власть имущих!
Несколько десятилетий я анализировал сущность треугольника – власть, представленная государственным чиновником, педагогический закон, охраняемый методистами и академиками, и талант – рядовой труженик, учитель или руководитель школы, вуза, детского сада, внешкольных учреждений. Казалось бы, творческая деятельность таланта направлена на поддержку власти, на обновленное улучшение педагогических законов, а все равно талант оказывается в положении изгоя, гонимого. Причем стоящие над талантом травят и тех, кто им яростно предан (как Макаренко или Сухомлинский), и тех, кто подпольно противостоит закону. Почему же так происходит?! Вышеславцев неумолим – он делает вывод на века: «Служители "закона" всегда гнали и будут гнать поклонников свободы и духа: пророков, мудрецов и святых. Рожденный в рабстве гнал и будет гнать свободнорожденного». Вечный трагизм. Конфликт ценностей превращается в трагическое столкновение их носителей. Талантливый человек, будь он рядовой учитель или руководитель школы, будет гоним служителями закона. Больше того, эти служители сделают все необходимое, чтобы распять талант, уничтожить свободолюбивый дух. И лишь насладившись распятием, законники уже после смерти таланта соберут все сделанное одаренной личностью, исказят наработанное ею, но облекут в новые формы законности, потому что мертвое, прошлое, распятое им не страшно, оно утратило силу животворящего духа, точнее – животворящий дух таланта, мудреца или святого можно как угодно трактовать, можно приспособить для служения власть имущих!
3. Глубинная психология конфликта и странное свойство закона
Без закона грех или преступление мертвы. Благодаря закону мы узнаем о преступлениях, нарушениях, отклонениях. Закон убивает или является поводом, мотивом убийства, уничтожения любого дарования, любой талантливости. Закон прав в том, что он требует, но он виноват в том, что своей императивной формой вызывает дух противления, а следовательно, вызывает и преступление. Все эти максимы высеклись из дерзновенной этики апостола Павла благодаря Вышеславцеву. Между велением закона и человеческим действием «лежит таинственная подсознательная сфера аффектов и не менее таинственная сфера свободы».
Закон, правила, рекомендации, будучи по своей сути всеобщими, то есть направленными на унификацию, призваны нивелировать личность, уничтожать индивидуальность. И в этом проявляется преступная сила педагогической законности, прикрытой порой нарядными покрывалами добра, красоты, справедливости. Учитель законом поставлен в необходимость требовать заучивания, запоминания, зазубривания Монблана фактов, конечно же, на две трети ненужных, но рекомендованных программами, методиками, учебниками. Учитель наказывает за невыполнение требований, учитель подключает к авторитарным действиям родителей – так закон обращается в преступную деятельность, подрывающую здоровье детей, уничтожающую детскую и педагогическую талантливость.
Всякий раз, когда рассказываю об этом учителям, слышу: «А кто опрокинет зло? Кто даст новое содержание образованию? Кто даст новые нормы, программы?» Это не просто вопросы. Это оправдание своей педагогической греховности, которая по вертикали (от учителя до министра) поддерживается круговой порукой законности!
Любопытна психология круговой поруки, уничтожающей педагогический талант. Суть здесь вот в чем. Талант пребывает в живой иррациональной сфере, а устаревшие рекомендации – в области рацио. Учитель прислушивается к рационально обретенным правилам, к своему уму, к сознательной воле. Между тем только в иррациональной сфере таятся силы, именуемые талантливостью, интуицией, творчеством. Там, в сфере иррациональной, подсознательной, в водовороте инстинктов и влечений, там «вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего»[9].
Итак, закон иррационального противоборства противоположен и непонятен закону ума: «не понимаю, что делаю»[10]. И далее апостол поясняет: «Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю». Итак, делаем то, что ненавидим, – вот формула убиения своей талантливости. Разрушая детский дар, мы уничтожаем лучшее, что есть в нас. Сознаем совершаемые преступления, а не в силах что-либо изменить в своих действиях, ибо нет обращения к своим сокровенным иррациональным силам, к своему заветному Духу, к своей Благодати. Педагогическая иррациональность остается невостребованной. Ее обнаружение никем не поощряется, и это все приводит к тому, что скудеет нива педагогических дарований, гаснет жар педагогических сердец!
Так ли уж безнадежно все?
Нет. Сегодняшняя жизнь обострила противостояние иррациональных и рациональных сил в учителе. Закон заинтересован в разрушении старых догм, поэтому снизошел до того, что дал педагогу полную свободу творчества: работай по любой методике… но соблюдай программу, государственный стандарт! Создание новых подходов требует талантливых решений, требует поддержки учительских дарований.
Закон, правила, рекомендации, будучи по своей сути всеобщими, то есть направленными на унификацию, призваны нивелировать личность, уничтожать индивидуальность. И в этом проявляется преступная сила педагогической законности, прикрытой порой нарядными покрывалами добра, красоты, справедливости. Учитель законом поставлен в необходимость требовать заучивания, запоминания, зазубривания Монблана фактов, конечно же, на две трети ненужных, но рекомендованных программами, методиками, учебниками. Учитель наказывает за невыполнение требований, учитель подключает к авторитарным действиям родителей – так закон обращается в преступную деятельность, подрывающую здоровье детей, уничтожающую детскую и педагогическую талантливость.
Всякий раз, когда рассказываю об этом учителям, слышу: «А кто опрокинет зло? Кто даст новое содержание образованию? Кто даст новые нормы, программы?» Это не просто вопросы. Это оправдание своей педагогической греховности, которая по вертикали (от учителя до министра) поддерживается круговой порукой законности!
Любопытна психология круговой поруки, уничтожающей педагогический талант. Суть здесь вот в чем. Талант пребывает в живой иррациональной сфере, а устаревшие рекомендации – в области рацио. Учитель прислушивается к рационально обретенным правилам, к своему уму, к сознательной воле. Между тем только в иррациональной сфере таятся силы, именуемые талантливостью, интуицией, творчеством. Там, в сфере иррациональной, подсознательной, в водовороте инстинктов и влечений, там «вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего»[9].
Итак, закон иррационального противоборства противоположен и непонятен закону ума: «не понимаю, что делаю»[10]. И далее апостол поясняет: «Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю». Итак, делаем то, что ненавидим, – вот формула убиения своей талантливости. Разрушая детский дар, мы уничтожаем лучшее, что есть в нас. Сознаем совершаемые преступления, а не в силах что-либо изменить в своих действиях, ибо нет обращения к своим сокровенным иррациональным силам, к своему заветному Духу, к своей Благодати. Педагогическая иррациональность остается невостребованной. Ее обнаружение никем не поощряется, и это все приводит к тому, что скудеет нива педагогических дарований, гаснет жар педагогических сердец!
Так ли уж безнадежно все?
Нет. Сегодняшняя жизнь обострила противостояние иррациональных и рациональных сил в учителе. Закон заинтересован в разрушении старых догм, поэтому снизошел до того, что дал педагогу полную свободу творчества: работай по любой методике… но соблюдай программу, государственный стандарт! Создание новых подходов требует талантливых решений, требует поддержки учительских дарований.
4. Без идеала нет ни таланта, ни воспитания
Совсем недавно я проводил встречу-диспут в подмосковном Дорохове по мотивам моей книги «Педагогика Любви и Свободы». В зале более ста человек – педагоги из нескольких школ района.
Вопрос из зала:
– У меня создалось впечатление, что вы делаете ставку на учительский талант, на его неукротимую способность к творчеству. Но взглянем в глаза реальности: а много ли таких учителей в рядовой школе? По вашим наблюдениям, сколько процентов в рядовом педколлективе?
– Отвечу. Только не в процентах. Грешно талант высчитывать в процентах. Во-первых, согласимся, что талант – это труд. В любой области деятельности. А в школе в особенности. Позвольте вас спросить, а считаете ли вы себя талантом? – обращаюсь к учителям, сидящим за ближайшей партой.
Секундное замешательство и дерзкое, убежденное:
– Конечно.
Восторженный смех зала.
– А у вас были на уроках проблески гениальности?
– Были, – смущаясь, отвечает учительница. И ее ответ тонет в добром смехе присутствующих.
– Вот видите. Я спрошу еще десятерых, и бесталанных не окажется. Это явление – одна из редких радостей в новой школе.
Прежде талантов было мало. Боялись сказать учителю, что он талантлив. А почему? Директор, завуч, районо в один голос твердили: да не нужны нам таланты и гении. Нам нужно, чтобы учитель добросовестно работал, чтобы он исполнительным был, чтобы он делом был занят, а не витал в облаках. Талантливая работа это там где-то, а не в школе. И по-своему школьный бюрократ был прав, талант – это всегда отклонение от нормы, расписанных методик и инструкций, цель которых – создать прямую линию. А талант – это поиск, это зигзаги, броуновское движение. И наконец, талант – это собственная душа, это не принятая в качестве догмы какая-то идеология, развивающая, проблемная или еще какая, а собственный мир, где высшее «во мне». И «я» должен любить то, что «во мне». Это прежде всего, это главное.
По затронутым в дискуссии вопросам я проводил в различное время социологические исследования. Установил: статус личности, то есть самооценка как наших учителей, так и наших детей, резко повысился. Ход объяснений многих, в том числе и моих, был сходен: раз Бог внутри нас, то есть Нравственно-Высшее в нашей душе, значит, надо его беречь, развивать, дать ему выход. Это Высшее и есть Талант, Дар, Способности. Они в каждом. Только мера их разная. Сфера приложения различна. Да, я делал ставку на детскую и педагогическую талантливость, которая есть в каждом. Это единственное условие хорошего обучения и воспитания.
Второе условие – я беру из общечеловеческой культуры САМОЕ ВЕЛИКОЕ, САМОЕ ЗНАЧИМОЕ и даю это детям независимо от возраста. Вот почему мои трехлетки знакомятся с историей культуры, с азами философии, с разными формами сочинительства – в музыке, живописи, литературе, театре и т. д. Дети трех-четырех лет узнают и различают Босха и Дали, Рафаэля и Рублева, Эль Греко и Шагала. И в этом нет ничего удивительного. Не один я шел такой дорогой. Протоиерей Александр Мень издал «Житие Христа» для малышей в картинах известных великих художников, которые я и показывал «босоногим Сократам». Проблема формирования не только личности, но и народа с особой силой развернута у замечательного русского философа XX века Б. П. Вышеславцева.
Вопрос из зала:
– У меня создалось впечатление, что вы делаете ставку на учительский талант, на его неукротимую способность к творчеству. Но взглянем в глаза реальности: а много ли таких учителей в рядовой школе? По вашим наблюдениям, сколько процентов в рядовом педколлективе?
– Отвечу. Только не в процентах. Грешно талант высчитывать в процентах. Во-первых, согласимся, что талант – это труд. В любой области деятельности. А в школе в особенности. Позвольте вас спросить, а считаете ли вы себя талантом? – обращаюсь к учителям, сидящим за ближайшей партой.
Секундное замешательство и дерзкое, убежденное:
– Конечно.
Восторженный смех зала.
– А у вас были на уроках проблески гениальности?
– Были, – смущаясь, отвечает учительница. И ее ответ тонет в добром смехе присутствующих.
– Вот видите. Я спрошу еще десятерых, и бесталанных не окажется. Это явление – одна из редких радостей в новой школе.
Прежде талантов было мало. Боялись сказать учителю, что он талантлив. А почему? Директор, завуч, районо в один голос твердили: да не нужны нам таланты и гении. Нам нужно, чтобы учитель добросовестно работал, чтобы он исполнительным был, чтобы он делом был занят, а не витал в облаках. Талантливая работа это там где-то, а не в школе. И по-своему школьный бюрократ был прав, талант – это всегда отклонение от нормы, расписанных методик и инструкций, цель которых – создать прямую линию. А талант – это поиск, это зигзаги, броуновское движение. И наконец, талант – это собственная душа, это не принятая в качестве догмы какая-то идеология, развивающая, проблемная или еще какая, а собственный мир, где высшее «во мне». И «я» должен любить то, что «во мне». Это прежде всего, это главное.
По затронутым в дискуссии вопросам я проводил в различное время социологические исследования. Установил: статус личности, то есть самооценка как наших учителей, так и наших детей, резко повысился. Ход объяснений многих, в том числе и моих, был сходен: раз Бог внутри нас, то есть Нравственно-Высшее в нашей душе, значит, надо его беречь, развивать, дать ему выход. Это Высшее и есть Талант, Дар, Способности. Они в каждом. Только мера их разная. Сфера приложения различна. Да, я делал ставку на детскую и педагогическую талантливость, которая есть в каждом. Это единственное условие хорошего обучения и воспитания.
Второе условие – я беру из общечеловеческой культуры САМОЕ ВЕЛИКОЕ, САМОЕ ЗНАЧИМОЕ и даю это детям независимо от возраста. Вот почему мои трехлетки знакомятся с историей культуры, с азами философии, с разными формами сочинительства – в музыке, живописи, литературе, театре и т. д. Дети трех-четырех лет узнают и различают Босха и Дали, Рафаэля и Рублева, Эль Греко и Шагала. И в этом нет ничего удивительного. Не один я шел такой дорогой. Протоиерей Александр Мень издал «Житие Христа» для малышей в картинах известных великих художников, которые я и показывал «босоногим Сократам». Проблема формирования не только личности, но и народа с особой силой развернута у замечательного русского философа XX века Б. П. Вышеславцева.
5. Пафос профанации
Так назвал Вышеславцев тенденцию на «понижение». В советский период нашей жизни эта тенденция была повсеместной. Винтик – крайняя точка понижения. Нет талантов – не нужны они, нужны добросовестные винтики, а талантом станет у нас любой, кто воспоет тоталитарный режим и кому за это хорошо заплатят. Вот установка. Любопытно: говорились в общем-то неплохие слова, а на деле творились страшные вещи. Так, в 1937 году педагогические газеты и журналы призывали к гуманизму, творчеству, всестороннему развитию. Это в стране, где расстреливали детей, где любой учитель за вольное слово мог угодить в концлагерь, где дети были низведены до уровня пресмыкающихся.
Тенденцию этой перевернутости Вышеславцев поясняет так. «Спекуляция на понижении» содержит в себе забавную двусмысленность. С одной стороны, это спекуляция понятиями, которые выполняют функцию прикрытия самого злобного сатанинства. Как у Гитлера: «Arbeit macht frei» («Труд делает свободным») – этот девиз висел на воротах многих фашистских концлагерей, в том числе на вратах ада в Освенциме. Как в советских гулаговских кошмарах: «Труд – дело чести, доблести…» Все ведь правда. Но за этой понятийной эквилибристикой стояла реальность, жестокая и беспощадная. Это с другой стороны.
Труд, экономика, гуманизм, свобода – действительно святыни, но их осквернение, опошление и искажение проделывалось с таким изуверством, что все, что было хорошего в жизни и могло быть хорошим, обращалось в преступность, вседозволенность, издевательство над человеком.
Этот пафос профанации и сегодня жив. Он властвует в лживой демократии, продажной прессе. Профанирующему обществу и извращенной педагогике не нужны таланты, дарования, гении. Вышеславцев ссылается на высказывание Петра Верховенского из «Бесов» Достоевского: «Всякий гений потушим во младенчестве».
Тенденцию этой перевернутости Вышеславцев поясняет так. «Спекуляция на понижении» содержит в себе забавную двусмысленность. С одной стороны, это спекуляция понятиями, которые выполняют функцию прикрытия самого злобного сатанинства. Как у Гитлера: «Arbeit macht frei» («Труд делает свободным») – этот девиз висел на воротах многих фашистских концлагерей, в том числе на вратах ада в Освенциме. Как в советских гулаговских кошмарах: «Труд – дело чести, доблести…» Все ведь правда. Но за этой понятийной эквилибристикой стояла реальность, жестокая и беспощадная. Это с другой стороны.
Труд, экономика, гуманизм, свобода – действительно святыни, но их осквернение, опошление и искажение проделывалось с таким изуверством, что все, что было хорошего в жизни и могло быть хорошим, обращалось в преступность, вседозволенность, издевательство над человеком.
Этот пафос профанации и сегодня жив. Он властвует в лживой демократии, продажной прессе. Профанирующему обществу и извращенной педагогике не нужны таланты, дарования, гении. Вышеславцев ссылается на высказывание Петра Верховенского из «Бесов» Достоевского: «Всякий гений потушим во младенчестве».
6. Возвышенное, а не просто высокое…
Знакомясь с творчеством Вышеславцева, невольно ощущаешь свою приземленность, свое несоответствие с его ценностями, с его установками. Я раздумывал: существует такая градация ценностей – низкие, средние, высокие. Высшеславцев вносит существенное уточнение: не высокое, а возвышенное, не сильное, а святое, величие, а не величины. Ориентация на ВОЗВЫШЕННОЕ требует ПОДВИГА и даже возможных ЖЕРТВ.
Я прикидываю: наши учебники, учебные планы, весь режим жизни ребенка ставят детей в необходимость осваивать, запоминать неимоверное количество фактов, правил, теорем, формул, дат, таблиц, схем – все это способно убить личность, убить творчество, убить возвышенное.
Дело доходит до нелепости, когда наши руководители образования и поныне хвастают тем, что наши ученики лучше знают математику, физику, химию и другие науки, чем американские, французские и швейцарские школьники. Программы, рассчитанные на запоминание баснословного количества ненужного материала, не ведут к подвигу, героизму, жертвенности. Они лишь усредняют человека, ранжируют его под некий однотонный стандарт. Программы должны быть построены таким образом, чтобы дать каждому ребенку совершить истинный героизм в творчестве, в самостоятельном инициативном движении духа. И если говорить с позиций педагогического искусства, то суть как раз и выражается в том, чтобы вызвать в ребенке желание совершить героический поступок, проявить готовность к самоотречению и даже к жертвенности.
Детям иногда кажется сущим пустяком, когда мы подталкиваем их к такой подвижнической жертвенности: проснуться на два часа раньше, сделать зарядку, убрать квартиру, сократить до минимума потребление сахара (не три куска, а один на стакан чая!) и т. д. Мастерство педагога как раз и проявится в разъяснении того, что именно в таких самоотречениях проявляются воля, сила духа, власть духа над душой и телом.
Возвышенное проходит через микромир, великое – через малое, святое – через повседневное.
Я прикидываю: наши учебники, учебные планы, весь режим жизни ребенка ставят детей в необходимость осваивать, запоминать неимоверное количество фактов, правил, теорем, формул, дат, таблиц, схем – все это способно убить личность, убить творчество, убить возвышенное.
Дело доходит до нелепости, когда наши руководители образования и поныне хвастают тем, что наши ученики лучше знают математику, физику, химию и другие науки, чем американские, французские и швейцарские школьники. Программы, рассчитанные на запоминание баснословного количества ненужного материала, не ведут к подвигу, героизму, жертвенности. Они лишь усредняют человека, ранжируют его под некий однотонный стандарт. Программы должны быть построены таким образом, чтобы дать каждому ребенку совершить истинный героизм в творчестве, в самостоятельном инициативном движении духа. И если говорить с позиций педагогического искусства, то суть как раз и выражается в том, чтобы вызвать в ребенке желание совершить героический поступок, проявить готовность к самоотречению и даже к жертвенности.
Детям иногда кажется сущим пустяком, когда мы подталкиваем их к такой подвижнической жертвенности: проснуться на два часа раньше, сделать зарядку, убрать квартиру, сократить до минимума потребление сахара (не три куска, а один на стакан чая!) и т. д. Мастерство педагога как раз и проявится в разъяснении того, что именно в таких самоотречениях проявляются воля, сила духа, власть духа над душой и телом.
Возвышенное проходит через микромир, великое – через малое, святое – через повседневное.
7. Свет сознания и мощь свободы
Среди множества определений человека, данных Вышеславцевым, выберем главные. Человек есть живая энергия, есть лично-бессознательное, покоящееся на коллективно-бессознательном, есть сознание, сознательная душа, руководящаяся «интересами», расчетами удовольствия или неудовольствия; есть духовная свободная личность – строитель и носитель культуры. И далее, возможно, самое главное: человек – микрокосмос, «малый бог», связанный с Великим Богом. Он богоподобен, и его богоподобие заключено в СВОБОДЕ. Духовная личность, отмечает философ, есть свет сознания и мощь свободы, потому что «свет» и «свобода» это и есть сам человек: это мой свет, моя свобода, это я сам! Понять, что такое я сам, – значит понять свое богоподобие.