Страница:
Между тем, по данным оперуполномоченного учетно-архивного отдела КГБ при Совете Министров СССР Сергеева от 10 августа 1962 года, в 1937 году были репрессированы 55 428 членов и кандидатов в члены партии. В 1938 году были репрессированы 61 457 членов и кандидатов в члены партии. Это означает, что в 1937–1938 годах были репрессированы 116 885 членов и кандидатов в члены партии, то есть в 11 раз меньше, чем на самом деле. Доля репрессированных среди членов партии составила не 43,6 % от ее общего состава, если верить Кожинову, а 4,2 %. Среди же общего числа репрессированных члены и кандидаты в члены партии составили 8,5 %, а не свыше 90 %, если принять на веру версию Кожинова.
На самом деле около половины из тех, кто был подвергнут репрессиям в 1937 году, были бывшие «кулаки» и те, кто их поддерживал. Около 25 % репрессированных составляли лица, осужденные за уголовные преступления. Многие из них уже отбыли наказания за свои преступления. Некоторые же находились в заключении. Около 25 % арестованных считались «активными антисоветскими элементами». Среди них были главным образом бывшие полицейские, жандармы, офицеры белых армий, члены некоммунистических партий, а также священники. (На долю последних приходилось 3 % от всех арестованных.) В эту группу включали и арестованных коммунистов, которые составляли в ней меньшинство.
В-третьих, есть основания считать, что не все репрессированные были невиновными людьми, как это следовало из сообщений комиссии по реабилитации. В своей книге «Сталинские репрессии. Великая ложь ХХ века» Дмитрий Лысков сообщил, что за 15 месяцев работы комиссия по реабилитации пересмотрела 1 002 617 уголовных дел репрессивного характера на 1 586 104 человек. Комментируя этот факт, Д. Лысков писал: «Темпы пересмотра и реабилитации поистине фантастические, полтора миллиона реабилитировано за 15 месяцев работы комиссии, по 67 тысяч дел в месяц, более чем по две тысячи в день. Масштабы реабилитации заставляют усомниться, проводились ли вообще по этим делам судебные заседания. Рассмотрение в течение года такого объема дел парализовало бы всю судебную систему СССР. А если вопросы рассматривались списочно, в административном порядке, о каком возрождении уважения к конституционным нормам может идти речь?»
Неясность вопроса о вине репрессированных привела к появлению точки зрения о том, что большая часть их были виновны. Утверждали, что репрессии 1937 года были справедливым возмездием тем, кто в предшествующие десятилетия допустил беззакония. Говорили и о том, что репрессии были необходимым профилактическим мероприятием, так как способствовали ликвидации тех, кто мог бы оказаться предателяем Родины в годы грядущей войны.
В результате оказались запутанными важнейшие вопросы: кто, сколько и за что были репрессированы в 1937–1938 годах? Никто не пытался разобраться, были ли виновные среди репрессированных, а, если это так, то в чем была их вина и сколько было виноватых.
Туманные и противоречивые объяснения предлагались в ответ на вопрос: зачем нужны были массовые репрессии? Ведь они происходили во время подъема экономики, а не в период кризиса, когда могли быть социальные волнения или иные проявления массового недовольства, в период мира в стране, а не в ходе гражданской войны. Не было ясных ответов и на вопрос: каким образом принятие новой Конституции СССР и проведение первых в истории страны всеобщих, тайных, прямых и равных выборов сочетались с осуществлением широкомасштабных репрессий?
Однако между сторонниками противоборствующих лагерей было согласие относительно того, кто развязал репрессии. И те, кто осуждал репрессии, и те, кто их оправдывал и даже в значительной степени одоб-рял, единодушно объявляли Сталина главным инициатором и организатором репрессий 1937 года. Правда, одни объявляли Сталина палачом «лучших людей страны», а другие – спасителем от «пятой колонны».
С одной стороны, в своем докладе на ХХ съезде Хрущев возложил основную вину на Сталина, сказав: «Всё решал Сталин. Он сам был Главным Прокурором во всех этих делах. Сталин не только соглашался на все эти аресты, он сам, по своей инициативе, давал распоряжения об аресте». С другой стороны, утверждая, что в ходе репрессий 1937 года было посажено и казнено немало вредных людей, Вадим Кожинов вынес слова «сталинские репрессии» в заглавие своей книги (Вадим Кожинов. «Правда сталинских репрессий»).
Благодаря такому единодушию понятия «сталинские репрессии» и «сталинские лагеря» стали такими же расхожими понятиями, как и «37-й год». Однако, с одной стороны, было неясно, почему Сталин, который к 1937 году одержал победы над всеми своими политическими противниками, окруженный почти всеобщим обожанием, вдруг решил осуществить массовые политические репрессии. С другой стороны, сам масштаб репрессий заставлял усомниться в том, мог ли Сталин физически давать распоряжения или хотя бы согласие на аресты и казни такого количества людей.
Удивительным образом, несмотря на очевидные искажения истины, а также нелепости и логические нестыковки, многие люди продолжали твердить о «1937 годе» и «сталинских репрессиях» как о хорошо известных и доказанных предметах. На самом же деле события 75-летней давности остались для многих людей запутанной и неразрешенной загадкой.
Между тем за последние годы появилось немало исследований, в которых на добротной документальной основе раскрыты многие стороны тех событий. На основе недавно вновь введенных в научный оборот архивных данных Юрий Жуков, Дмитрий Лысков, Леонид Наумов, Михаил Тумшис, Александр Папчинский и другие историки представили убедительные свидетельства, которые полностью разбивают расхожие представления о 1937 годе. В их книгах содержатся уникальные сведения о событиях 1937–1938 годов, приведены многочисленные цитаты из документов и протоколов заседаний, множество количественных данных о числе репрессированных. Ныне ясно, что без этих исследований, особенно без книги Жукова «Иной Сталин», невозможно правильно понять события тех лет.
Всемерное распространение сведений и выводов, которые изложены вышеназванными и другими авторами, позволяет по-иному рассмотреть историю 1937 года, и автор данной книги попытался соединить вместе многое из того, что было сказано в их произведениях.
В то же время эти авторы, сосредоточившись на установлении подлинных фактов 1937 года, зачастую обходили вниманием события предыдущих лет советской истории, хотя истоки указанных событий вели к первым годам Октябрьской революции и даже предреволюционной истории. Как правило, не касались они и тех изменений, которые происходили в социальном составе партии, уровне образования ее членов, их трудовом опыте, а также различий между членами партии в зависимости от их партийного стажа. Между тем эти обстоятельства играли существенную роль в событиях 1937 года.
К тому же, как правило, эти исследователи не затрагивали вопросы марксистско-ленинской теории. Хотели этого авторы или нет, но они продемонстрировали несерьезное отношение к марксистско-ленинской теории, сложившееся у многих советских людей в последние годы советской власти. К этому времени многие авторы книг, которые должны были пропагандировать это учение, делали это неглубоко, поверхностно и формально. А поэтому изучение марксизма-ленинизма для многих представлялось ненужным и довольно скучным занятием. Слова о значении марксистско-ленинской теории превратились в пустые ритуальные формулы, свидетельствующие скорее о желании доказать свою лояльность Коммунистической партии и существующему строю.
Между тем, игнорируя значение марксистско-ленинской теории для формирования политики партии, невозможно понять советскую историю, включая события 1937 года. Конфликты, которые привели к событиям 1937 года, были облечены в форму острых дискуссий по идейно-теоретическим вопросам. Вопрос об уровне идейно-теоретической подготовки членов партии обсуждался не раз на съездах партии и оказался в центре внимания февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК.
Но дело не только в «форме». Марксистско-ленинская теория играла роль не религиозного ритуала, а средства познания окружающей действительности и являлась, по словам Ленина, «руководством к действию». Отнюдь не формальным. Марксизм-ленинизм служил его сторонникам действенным инструментом революционного преобразования общества. Поэтому для Сталина, который играл одну из главных ролей в тех событиях, вопросы маркскистско-ленинской теории, плохое владение этой теорией членами партии, особенно руководящими, имела не формальное, а весьма существенное значение. Считать, что Сталин постоянно прибегал к марксистско-ленинским теоретическим положениям, сетовал по поводу незнания марксизма-ленинизма руководящими деятелями партии лишь для того, чтобы прикрыть свои политические маневры, значит ничего не понять ни в деятельности Сталина, ни в событиях 1937–1938 годов.
Лишь обратив внимание на многие существенные стороны предшествующей истории Советской страны, Коммунистической партии, а также на вопросы теории в политической борьбе тех лет можно приблизиться к разгадке событий 1937 года.
Глава 1. Миф о грубом и капризном деспоте
На самом деле около половины из тех, кто был подвергнут репрессиям в 1937 году, были бывшие «кулаки» и те, кто их поддерживал. Около 25 % репрессированных составляли лица, осужденные за уголовные преступления. Многие из них уже отбыли наказания за свои преступления. Некоторые же находились в заключении. Около 25 % арестованных считались «активными антисоветскими элементами». Среди них были главным образом бывшие полицейские, жандармы, офицеры белых армий, члены некоммунистических партий, а также священники. (На долю последних приходилось 3 % от всех арестованных.) В эту группу включали и арестованных коммунистов, которые составляли в ней меньшинство.
В-третьих, есть основания считать, что не все репрессированные были невиновными людьми, как это следовало из сообщений комиссии по реабилитации. В своей книге «Сталинские репрессии. Великая ложь ХХ века» Дмитрий Лысков сообщил, что за 15 месяцев работы комиссия по реабилитации пересмотрела 1 002 617 уголовных дел репрессивного характера на 1 586 104 человек. Комментируя этот факт, Д. Лысков писал: «Темпы пересмотра и реабилитации поистине фантастические, полтора миллиона реабилитировано за 15 месяцев работы комиссии, по 67 тысяч дел в месяц, более чем по две тысячи в день. Масштабы реабилитации заставляют усомниться, проводились ли вообще по этим делам судебные заседания. Рассмотрение в течение года такого объема дел парализовало бы всю судебную систему СССР. А если вопросы рассматривались списочно, в административном порядке, о каком возрождении уважения к конституционным нормам может идти речь?»
Неясность вопроса о вине репрессированных привела к появлению точки зрения о том, что большая часть их были виновны. Утверждали, что репрессии 1937 года были справедливым возмездием тем, кто в предшествующие десятилетия допустил беззакония. Говорили и о том, что репрессии были необходимым профилактическим мероприятием, так как способствовали ликвидации тех, кто мог бы оказаться предателяем Родины в годы грядущей войны.
В результате оказались запутанными важнейшие вопросы: кто, сколько и за что были репрессированы в 1937–1938 годах? Никто не пытался разобраться, были ли виновные среди репрессированных, а, если это так, то в чем была их вина и сколько было виноватых.
Туманные и противоречивые объяснения предлагались в ответ на вопрос: зачем нужны были массовые репрессии? Ведь они происходили во время подъема экономики, а не в период кризиса, когда могли быть социальные волнения или иные проявления массового недовольства, в период мира в стране, а не в ходе гражданской войны. Не было ясных ответов и на вопрос: каким образом принятие новой Конституции СССР и проведение первых в истории страны всеобщих, тайных, прямых и равных выборов сочетались с осуществлением широкомасштабных репрессий?
Однако между сторонниками противоборствующих лагерей было согласие относительно того, кто развязал репрессии. И те, кто осуждал репрессии, и те, кто их оправдывал и даже в значительной степени одоб-рял, единодушно объявляли Сталина главным инициатором и организатором репрессий 1937 года. Правда, одни объявляли Сталина палачом «лучших людей страны», а другие – спасителем от «пятой колонны».
С одной стороны, в своем докладе на ХХ съезде Хрущев возложил основную вину на Сталина, сказав: «Всё решал Сталин. Он сам был Главным Прокурором во всех этих делах. Сталин не только соглашался на все эти аресты, он сам, по своей инициативе, давал распоряжения об аресте». С другой стороны, утверждая, что в ходе репрессий 1937 года было посажено и казнено немало вредных людей, Вадим Кожинов вынес слова «сталинские репрессии» в заглавие своей книги (Вадим Кожинов. «Правда сталинских репрессий»).
Благодаря такому единодушию понятия «сталинские репрессии» и «сталинские лагеря» стали такими же расхожими понятиями, как и «37-й год». Однако, с одной стороны, было неясно, почему Сталин, который к 1937 году одержал победы над всеми своими политическими противниками, окруженный почти всеобщим обожанием, вдруг решил осуществить массовые политические репрессии. С другой стороны, сам масштаб репрессий заставлял усомниться в том, мог ли Сталин физически давать распоряжения или хотя бы согласие на аресты и казни такого количества людей.
Удивительным образом, несмотря на очевидные искажения истины, а также нелепости и логические нестыковки, многие люди продолжали твердить о «1937 годе» и «сталинских репрессиях» как о хорошо известных и доказанных предметах. На самом же деле события 75-летней давности остались для многих людей запутанной и неразрешенной загадкой.
Между тем за последние годы появилось немало исследований, в которых на добротной документальной основе раскрыты многие стороны тех событий. На основе недавно вновь введенных в научный оборот архивных данных Юрий Жуков, Дмитрий Лысков, Леонид Наумов, Михаил Тумшис, Александр Папчинский и другие историки представили убедительные свидетельства, которые полностью разбивают расхожие представления о 1937 годе. В их книгах содержатся уникальные сведения о событиях 1937–1938 годов, приведены многочисленные цитаты из документов и протоколов заседаний, множество количественных данных о числе репрессированных. Ныне ясно, что без этих исследований, особенно без книги Жукова «Иной Сталин», невозможно правильно понять события тех лет.
Всемерное распространение сведений и выводов, которые изложены вышеназванными и другими авторами, позволяет по-иному рассмотреть историю 1937 года, и автор данной книги попытался соединить вместе многое из того, что было сказано в их произведениях.
В то же время эти авторы, сосредоточившись на установлении подлинных фактов 1937 года, зачастую обходили вниманием события предыдущих лет советской истории, хотя истоки указанных событий вели к первым годам Октябрьской революции и даже предреволюционной истории. Как правило, не касались они и тех изменений, которые происходили в социальном составе партии, уровне образования ее членов, их трудовом опыте, а также различий между членами партии в зависимости от их партийного стажа. Между тем эти обстоятельства играли существенную роль в событиях 1937 года.
К тому же, как правило, эти исследователи не затрагивали вопросы марксистско-ленинской теории. Хотели этого авторы или нет, но они продемонстрировали несерьезное отношение к марксистско-ленинской теории, сложившееся у многих советских людей в последние годы советской власти. К этому времени многие авторы книг, которые должны были пропагандировать это учение, делали это неглубоко, поверхностно и формально. А поэтому изучение марксизма-ленинизма для многих представлялось ненужным и довольно скучным занятием. Слова о значении марксистско-ленинской теории превратились в пустые ритуальные формулы, свидетельствующие скорее о желании доказать свою лояльность Коммунистической партии и существующему строю.
Между тем, игнорируя значение марксистско-ленинской теории для формирования политики партии, невозможно понять советскую историю, включая события 1937 года. Конфликты, которые привели к событиям 1937 года, были облечены в форму острых дискуссий по идейно-теоретическим вопросам. Вопрос об уровне идейно-теоретической подготовки членов партии обсуждался не раз на съездах партии и оказался в центре внимания февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК.
Но дело не только в «форме». Марксистско-ленинская теория играла роль не религиозного ритуала, а средства познания окружающей действительности и являлась, по словам Ленина, «руководством к действию». Отнюдь не формальным. Марксизм-ленинизм служил его сторонникам действенным инструментом революционного преобразования общества. Поэтому для Сталина, который играл одну из главных ролей в тех событиях, вопросы маркскистско-ленинской теории, плохое владение этой теорией членами партии, особенно руководящими, имела не формальное, а весьма существенное значение. Считать, что Сталин постоянно прибегал к марксистско-ленинским теоретическим положениям, сетовал по поводу незнания марксизма-ленинизма руководящими деятелями партии лишь для того, чтобы прикрыть свои политические маневры, значит ничего не понять ни в деятельности Сталина, ни в событиях 1937–1938 годов.
Лишь обратив внимание на многие существенные стороны предшествующей истории Советской страны, Коммунистической партии, а также на вопросы теории в политической борьбе тех лет можно приблизиться к разгадке событий 1937 года.
Глава 1. Миф о грубом и капризном деспоте
Поскольку в центре дискуссий о событиях 1937 года неизменно встает фигура Сталина, с него и следует начать раскрытие загадки. Поскольку же события 1937 года представлялись чудовищно абсурдными и многие не могли найти им разумных объяснений, то уже на ХХ съезде КПСС Хрущев истолковал их дурными качествами Сталина, который изображался то как грубый и капризный деспот, то как маниакальный параноик.
Разоблачая «культ личности», доказывая неправомерность преувеличения роли личности в истории, Хрущев описал советскую историю таким образом, что получалось, будто лишь по воле Сталина в стране творились всевозможные безобразия. Вспоминая свои первые впечатления от доклада Хрущева на ХХ съезде, председатель Госплана Н.К. Байбаков писал, что докладчик создавал новый «культ – только уже “антивождя”».
Хотя доклад Хрущева на закрытом заседании ХХ съезда КПСС был озаглавлен «О культе личности и его последствиях», обсуждение теоретического вопроса о «культе личности» в нем было сведено к минимуму. Зато в докладе было много сказано об отрицательных свойствах характера Сталина. Хрущев приводил многочисленные примеры того, как они стали причиной репрессий 30-х годов.
Свою негативную характеристику Сталина Хрущев открывал цитированием известных слов Ленина в надиктованном им в конце 1922 – начале 1923 года «Письме к съезду»: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общениях между нами коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека». Ленин также написал: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть. И я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». Ленин предлагал заменить Сталина на этом посту человеком, который «должен обладать большим терпением, большей лояльностью, большей вежливостью и более внимательным отношением к товарищам, быть менее капризным и т. д.».
Однако Хрущев умолчал о том, что цель ленинского письма состояла не в отстранении Сталина от власти, а в принятии мер для предотвращения раскола партии. Крайне опасаясь столкновения между Сталиным и Троцким, которое могло повлечь начало острой внутрипартийной борьбы, Ленин продумывал пути для нейтрализации и того, и другого. В «Письме» содержались также критические высказывания о Троцком, Зиновьеве, Каменеве, Бухарине и Пятакове. Наиболее существенным было предложение Ленина о расширении состава ЦК партии за счет 50—100 рабочих. В письме высказывались и другие соображения. Поэтому его содержание никак нельзя было сводить к критике Сталина.
К тому же Хрущев игнорировал то обстоятельство, что это письмо было продиктовано тяжело больным, отчасти парализованным человеком, который, судя по записям его сестры, Марии Ульяновой, то рыдал от отчаяния, то думал о самоубийстве. Скрыл Хрущев и то, что по решению Политбюро Сталину 18 декабря 1922 года было поручено контролировать соблюдение Лениным строгого больничного режима, установленного врачами. Этот режим требовал ограничения чтения и письменной работы. Однако Ленин при потворстве его жены Н.К. Крупской нарушал требования врачей и крайне болезненно воспринимал контроль Сталина за его лечением. Особенно возмутило Ленина резкое осуждение Сталиным Крупской, мешавшей соблюдению лечебного режима своего мужа. Ленин воспринял озабоченность Сталина по поводу состояния его здоровья как проявление «грубости», «капризности», «нелояльности».
Вряд ли характеристика Сталина Лениным была полной и справедливой. Ленин ни слова не сказал о таких качествах Сталина, как его трудолюбие, ответственное отношение к делу, старательное изучение любого вопроса, железная воля. При этом Ленин не вспоминал, что не раз публично давал высокие оценки положительным качествам Сталина.
Примерно за год до своего «Письма», отвечая на жалобы троцкистов о недопущении их к управленческим должностям, Ленин замечал: «Вот Преображенский здесь легко бросил, что Сталин в двух комиссариатах… Что мы можем сделать, чтобы было обеспечено существующее положение в Наркомнаце, чтобы разобраться со всеми туркестанскими, кавказскими и прочими вопросами? Это все политические вопросы! А разрешать эти вопросы необходимо, это вопросы, которые сотни лет занимали европейские государства, которые в ничтожной доле разрешены в демократических республиках. Мы их разрешаем, и нам нужно, чтобы у нас был человек, к которому любой из представителей нации мог пойти и подробно рассказать в чем дело. Где его разыскать? Я думаю, и Преображенский не мог бы назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина… Тоже относительно Рабкрина. Дело гигантское. Но для того, чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах».
В своем письме Иоффе, который жаловался на то, что его перебрасывают с одного поста на другой, Ленин ссылался на Сталина, который безропотно выполняет различные поручения партии, не жалуясь и не капризничая.
В то же время некоторые обвинения, предъявленные Лениным Сталину, он мог бы с таким же успехом предъявить к другим своим коллегам и к самому себе. В речах и статьях, приказах и распоряжениях всех советских руководителей, включая Ленина, зачастую звучали грубые слова и угрозы, обидные сравнения. А в ряде поступков советских руководителей можно было увидеть проявления капризности. Известно, что заявлениями о личных обидах, не всегда обоснованными, и сценами с угрозами уйти в отставку успели отличиться за первые годы советской власти не только Сталин, но и другие руководители страны, такие как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Рыков и сам Ленин.
Между тем еще с середины 20-х годов односторонняя характеристика Лениным Сталина в «Письме» и его постоянное цитирование использовались оппозиционерами для атак на Сталина. Затем, после ХХ съезда КПСС, в 1956 году, хрущевская интерпретация стала служить в течение многих лет для официальной характеристики Сталина и его деятельности, а заодно и многих лет истории советской власти. Даже в статьях, посвященных сталинским юбилеям или размещенных в энциклопедиях, неизменно приводили слова Ленина о Сталине из «Письма к съезду».
В результате миллионы советских людей, а также жителей стран, союзных с нашей страной, поверили тому, что «грубость» Сталина являлась главной чертой его характера. Многие до сих пор объясняют «грубостью» Сталина все несчастья, которые случились с нашей страной в годы его пребывания у власти, и даже в победах под его руководством склонны видеть лишь торжество «грубой силы».
Именно так объясняли успехи Сталина его политические противники. Стараясь принижать интеллектуальные способности Сталина, они на все лады твердили о его необразованности и ограниченности его ума. В своей недописанной книге, посвященной Сталину, Троцкий писал о нем: «Ни теоретического воображения, ни исторической дальнозоркости, ни дара предвосхищения у него нет… В области познания, особенно лингвистики, малоподвижный ум Сталина всегда искал линии наименьшего сопротивления… Сила воли Сталина не уступает, пожалуй, силе воле Ленина. Но его умственные способности будут измеряться какими-нибудь десятью-двенадцатью процентами, если принять Ленина за единицу измерения. В свою очередь, в области интеллекта у Сталина новая диспропорция: чрезвычайное развитие практической проницательности и хитрости за счет способности обобщения и творческого воображения».
Ныне эти оценки широко распространены в нашей стране. При этом многие люди противопоставляют «интеллигентов» Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина «неотесанному», «необразованному» и «грубому» Сталину. Мало кто из этих критиков Сталина догадывается, что ни у одного из вышеназванных оппонентов Сталина не было высшего образования. Хотя Бухарин, Троцкий, Каменев числились студентами, все они были исключены из университетов уже на первом курсе за участие в революционной деятельности. Не закончил Бернского университета и Зиновьев. Все они пополняли свои знания путем самообразования в последующие годы.
Противники Сталина постоянно твердили, что он – «недоучившийся семинарист», и заявляли, что его духовное образование было ущербным и лишь породило в нем склонность к догматизму. Так, Адам Улам замечал, что в семинарии не было курсов естественных наук и не изучались современные иностранные языки. На этом основании Улам делал два вывода. Во-первых, он считал, что из-за этого «в ходе своей революционной учебы Сталин никогда не смог добиться понимания немецкой мысли в той степени, в какой это было необходимо для будущего марксистского руководителя». Во-вторых, «нехватка подготовки в предметах, позволявших освоить научный метод мышления, а также отсутствие математики, несомненно способствовало его обскурантизму и отрицанию им чистой научной теории, что нанесло огромный ущерб советской науке и советским ученым».
Разумеется, семинария могла дать Сталину лишь то, что она могла дать. Возможно, что для него было бы лучше, если бы он еще в период своей учебы в духовных учреждениях имел возможность получить более углубленное и современное образование по ряду предметов. В то же время тенденциозность и ошибочность многих из комментариев по поводу семинарского обучения Сталина в значительной степени объясняются не только враждебностью их авторов к Сталину, но и их неприязнью к православной церкви.
Между тем в Тифлисской семинарии были свои положительные стороны для развития ума и стимулирования интереса к знаниям. Богословские занятия развивали память, умение глубоко разбирать тексты и логически рассуждать. Строгая дисциплина не слишком позволяла учащимся отвлекаться от занятий. Семинаристы, закаленные еще в духовных училищах на текстах богословской литературы, впоследствии без особого труда переваривали сложные философские и естественно-научные сочинения.
Даже суровые ограничения семинарии в отношении информации из внешнего мира имели свои положительные стороны, ибо заставляли учеников с такой жадностью осваивать знания, которая была немыслима для студентов вольных университетов. Любая книга, которая попадала к семинаристам, страдавшим от недостатка информации, любая публичная лекция, услышанная ими, становилась предметом их дотошного изучения, пересудов, споров, а потому ученики духовных училищ извлекали гораздо больше ценного из ограниченного объема информации, чем университетские студенты из тех интеллектуальных богатств, которые им предлагали преподаватели.
Впрочем, даже недоброжелательные к Сталину авторы его биографий отчасти признавали положительные стороны обучения в Тифлисской семинарии. Английский историк Алан Баллок считал, что «благодаря этому обучению Сталин развил феноменальную память, что ему весьма пригодилось в его дальнейшей деятельности». Д.Д. Волкогонов снисходительно допустил, что «как и любое знание, богословие, вопреки сложившемуся у нас представлению, несет немало полезной информации: исторической, социальной, нравственной». А. Улам же решительно опровергал мнение Троцкого, который, по его словам, «изображал Сталина почти как неграмотного человека». Подобные заявления, подчеркивал А. Улам, «игнорировали то обстоятельство, что семинария дала ему немалые знания: он должен был изучать латынь, греческий, церковнославянский, а также русскую историю и литературу».
Хотя, возможно, Горийское духовное училище и Тифлисская семинария плохо подготовили Сталина к изучению германской философии, нет сомнения в том, что в этих учебных заведениях он хорошо изучил православие, которое в то время являлось основой духовной культуры Грузии и значительной части Российской империи. Как всякий православный христианин Сталин, привык к культуре самоограничения, закрепленной в постах и иных требованиях к поведению верующего. Как всякий православный, он освоил культуру исповеди, в ходе которой человек дает отчет и моральные оценки всем своим поступкам. Сталин приучился внимательно и критически взвешивать свои действия. Как семинарист, готовившийся стать священником, он научился требовать того же и от окружающих его людей. Язык православных проповедей, манера общения священника с паствой оставили на Сталина неизгладимое впечатление до конца его жизни. Поэтому ему было гораздо легче найти понимание с подавляющим числом людей России, воспитанных в православной традиции, чем Троцкому, Каменеву, Зиновьеву и многим другим, далеким от Русской православной церкви.
Кроме того, сводя образование Сталина лишь к программе его обучения в семинарии, западные авторы игнорировали то обстоятельство, что многие пробелы в своих знаниях Сталин компенсировал самообразованием и поглощением самой разнообразной информации, точно так же как Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев и другие.
Еще в детстве юный Иосиф зачитывался «Витязем в тигровой шкуре» Руставели и другими произведениями грузинских поэтов. У него обнаружился талант к стихосложению, и в юности он стал писать стихи, которые были высоко оценены выдающимися писателями Грузии. Некоторые из его стихов были опубликованы в литературных газетах, а затем – в сборниках поэзии. Одно из его стихотворений было опубликовано в учебнике для начальных школ в Грузии «Деда Эна» («Родное слово»). Другое – в книге «Грузинская хрестоматия, или Сборник лучших образцов грузинской словесности».
Поэтому суждения Сталина о литературе отличались профессионализмом. Однако, в отличие от Бухарина и Троцкого, которые никогда не были авторами художественных произведений, но активно распространяли свои сочинения по поводу стихов или прозы, Сталин ограничивался лишь отдельными устными высказываниями по литературе.
Сталин постоянно расширял круг своих познаний художественной литературы. Даже в семинарии Сталин, по словам его одноклассника Глурджидзе, «увлекался чтением “посторонних” книг», которые не разрешались начальством. «Вокруг него собирались товарищи. Чтобы лучше разбираться в интересовавших нас вопросах, мы читали “Историю культуры” Липперта, “Войну и мир”, “Хозяин и работник”, “Крейцерову сонату”, “Воскресение” Льва Толстого, а также Писарева, Достоевского, Шекспира, Шиллера и др… Книга была неразлучным другом Иосифа, и он с нею не расставался даже во время еды». Позже он познакомился с творчеством Ибсена, Франса, Брета Гарта, Альфонса Доде и многих других писателей Западной Европы и США.
Произведения же русских классиков Сталин особенно высоко ценил и любил. Он неоднократно и с видимым удовольствием цитировал хорошо ему известные места из произведений Гоголя, Салтыкова-Щедрина. По замечанию внимательного исследователя культурных интересов Сталина Евгения Громова, любимым автором Сталина был Чехов, и его произведения он читал «всю жизнь». Сталин внимательно следил и за новинками советской литературы, что помогало ему принимать решения по присуждению Сталинских премий в этой области.
В тюрьмах и ссылках он занимался самообразованием, изучая труды по философии, политэкономии и другим общественным наукам. В Вене, работая в библиотеках над книгой по национальному вопросу, ему пришлось изучать немецкий язык. В Туруханской ссылке он изучал литературу на немецком, французском и английском, а потому прибегал к учебникам и словарям. Его дочь Светлана вспоминала, что даже в старости он сохранил знание древнегреческого языка, который изучил в духовных училищах.
Его круг чтения был необыкновенно широк, а его способность к быстрочтению и феноменальная память позволяли ему преодолевать нехватку знаний. В своих письмах к жене Надежде Аллилуевой он просил прислать ему учебники по целому ряду технических дисциплин. Многие очевидцы подчеркивают, как глубоко Сталин знал историю. Отмечая широту интересов Сталина, В.М. Молотов вспоминал: «Сталин античный мир и мифологию знал очень хорошо. Эта сторона у него очень сильная… В фойе карты по всем стенам. Хрущев говорил, что он по глобусу руководил, – наоборот, он очень карты любил географические… Азия была, Европа, все карты».
Разоблачая «культ личности», доказывая неправомерность преувеличения роли личности в истории, Хрущев описал советскую историю таким образом, что получалось, будто лишь по воле Сталина в стране творились всевозможные безобразия. Вспоминая свои первые впечатления от доклада Хрущева на ХХ съезде, председатель Госплана Н.К. Байбаков писал, что докладчик создавал новый «культ – только уже “антивождя”».
Хотя доклад Хрущева на закрытом заседании ХХ съезда КПСС был озаглавлен «О культе личности и его последствиях», обсуждение теоретического вопроса о «культе личности» в нем было сведено к минимуму. Зато в докладе было много сказано об отрицательных свойствах характера Сталина. Хрущев приводил многочисленные примеры того, как они стали причиной репрессий 30-х годов.
Свою негативную характеристику Сталина Хрущев открывал цитированием известных слов Ленина в надиктованном им в конце 1922 – начале 1923 года «Письме к съезду»: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общениях между нами коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека». Ленин также написал: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть. И я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». Ленин предлагал заменить Сталина на этом посту человеком, который «должен обладать большим терпением, большей лояльностью, большей вежливостью и более внимательным отношением к товарищам, быть менее капризным и т. д.».
Однако Хрущев умолчал о том, что цель ленинского письма состояла не в отстранении Сталина от власти, а в принятии мер для предотвращения раскола партии. Крайне опасаясь столкновения между Сталиным и Троцким, которое могло повлечь начало острой внутрипартийной борьбы, Ленин продумывал пути для нейтрализации и того, и другого. В «Письме» содержались также критические высказывания о Троцком, Зиновьеве, Каменеве, Бухарине и Пятакове. Наиболее существенным было предложение Ленина о расширении состава ЦК партии за счет 50—100 рабочих. В письме высказывались и другие соображения. Поэтому его содержание никак нельзя было сводить к критике Сталина.
К тому же Хрущев игнорировал то обстоятельство, что это письмо было продиктовано тяжело больным, отчасти парализованным человеком, который, судя по записям его сестры, Марии Ульяновой, то рыдал от отчаяния, то думал о самоубийстве. Скрыл Хрущев и то, что по решению Политбюро Сталину 18 декабря 1922 года было поручено контролировать соблюдение Лениным строгого больничного режима, установленного врачами. Этот режим требовал ограничения чтения и письменной работы. Однако Ленин при потворстве его жены Н.К. Крупской нарушал требования врачей и крайне болезненно воспринимал контроль Сталина за его лечением. Особенно возмутило Ленина резкое осуждение Сталиным Крупской, мешавшей соблюдению лечебного режима своего мужа. Ленин воспринял озабоченность Сталина по поводу состояния его здоровья как проявление «грубости», «капризности», «нелояльности».
Вряд ли характеристика Сталина Лениным была полной и справедливой. Ленин ни слова не сказал о таких качествах Сталина, как его трудолюбие, ответственное отношение к делу, старательное изучение любого вопроса, железная воля. При этом Ленин не вспоминал, что не раз публично давал высокие оценки положительным качествам Сталина.
Примерно за год до своего «Письма», отвечая на жалобы троцкистов о недопущении их к управленческим должностям, Ленин замечал: «Вот Преображенский здесь легко бросил, что Сталин в двух комиссариатах… Что мы можем сделать, чтобы было обеспечено существующее положение в Наркомнаце, чтобы разобраться со всеми туркестанскими, кавказскими и прочими вопросами? Это все политические вопросы! А разрешать эти вопросы необходимо, это вопросы, которые сотни лет занимали европейские государства, которые в ничтожной доле разрешены в демократических республиках. Мы их разрешаем, и нам нужно, чтобы у нас был человек, к которому любой из представителей нации мог пойти и подробно рассказать в чем дело. Где его разыскать? Я думаю, и Преображенский не мог бы назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина… Тоже относительно Рабкрина. Дело гигантское. Но для того, чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах».
В своем письме Иоффе, который жаловался на то, что его перебрасывают с одного поста на другой, Ленин ссылался на Сталина, который безропотно выполняет различные поручения партии, не жалуясь и не капризничая.
В то же время некоторые обвинения, предъявленные Лениным Сталину, он мог бы с таким же успехом предъявить к другим своим коллегам и к самому себе. В речах и статьях, приказах и распоряжениях всех советских руководителей, включая Ленина, зачастую звучали грубые слова и угрозы, обидные сравнения. А в ряде поступков советских руководителей можно было увидеть проявления капризности. Известно, что заявлениями о личных обидах, не всегда обоснованными, и сценами с угрозами уйти в отставку успели отличиться за первые годы советской власти не только Сталин, но и другие руководители страны, такие как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Рыков и сам Ленин.
Между тем еще с середины 20-х годов односторонняя характеристика Лениным Сталина в «Письме» и его постоянное цитирование использовались оппозиционерами для атак на Сталина. Затем, после ХХ съезда КПСС, в 1956 году, хрущевская интерпретация стала служить в течение многих лет для официальной характеристики Сталина и его деятельности, а заодно и многих лет истории советской власти. Даже в статьях, посвященных сталинским юбилеям или размещенных в энциклопедиях, неизменно приводили слова Ленина о Сталине из «Письма к съезду».
В результате миллионы советских людей, а также жителей стран, союзных с нашей страной, поверили тому, что «грубость» Сталина являлась главной чертой его характера. Многие до сих пор объясняют «грубостью» Сталина все несчастья, которые случились с нашей страной в годы его пребывания у власти, и даже в победах под его руководством склонны видеть лишь торжество «грубой силы».
Именно так объясняли успехи Сталина его политические противники. Стараясь принижать интеллектуальные способности Сталина, они на все лады твердили о его необразованности и ограниченности его ума. В своей недописанной книге, посвященной Сталину, Троцкий писал о нем: «Ни теоретического воображения, ни исторической дальнозоркости, ни дара предвосхищения у него нет… В области познания, особенно лингвистики, малоподвижный ум Сталина всегда искал линии наименьшего сопротивления… Сила воли Сталина не уступает, пожалуй, силе воле Ленина. Но его умственные способности будут измеряться какими-нибудь десятью-двенадцатью процентами, если принять Ленина за единицу измерения. В свою очередь, в области интеллекта у Сталина новая диспропорция: чрезвычайное развитие практической проницательности и хитрости за счет способности обобщения и творческого воображения».
Ныне эти оценки широко распространены в нашей стране. При этом многие люди противопоставляют «интеллигентов» Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина «неотесанному», «необразованному» и «грубому» Сталину. Мало кто из этих критиков Сталина догадывается, что ни у одного из вышеназванных оппонентов Сталина не было высшего образования. Хотя Бухарин, Троцкий, Каменев числились студентами, все они были исключены из университетов уже на первом курсе за участие в революционной деятельности. Не закончил Бернского университета и Зиновьев. Все они пополняли свои знания путем самообразования в последующие годы.
Противники Сталина постоянно твердили, что он – «недоучившийся семинарист», и заявляли, что его духовное образование было ущербным и лишь породило в нем склонность к догматизму. Так, Адам Улам замечал, что в семинарии не было курсов естественных наук и не изучались современные иностранные языки. На этом основании Улам делал два вывода. Во-первых, он считал, что из-за этого «в ходе своей революционной учебы Сталин никогда не смог добиться понимания немецкой мысли в той степени, в какой это было необходимо для будущего марксистского руководителя». Во-вторых, «нехватка подготовки в предметах, позволявших освоить научный метод мышления, а также отсутствие математики, несомненно способствовало его обскурантизму и отрицанию им чистой научной теории, что нанесло огромный ущерб советской науке и советским ученым».
Разумеется, семинария могла дать Сталину лишь то, что она могла дать. Возможно, что для него было бы лучше, если бы он еще в период своей учебы в духовных учреждениях имел возможность получить более углубленное и современное образование по ряду предметов. В то же время тенденциозность и ошибочность многих из комментариев по поводу семинарского обучения Сталина в значительной степени объясняются не только враждебностью их авторов к Сталину, но и их неприязнью к православной церкви.
Между тем в Тифлисской семинарии были свои положительные стороны для развития ума и стимулирования интереса к знаниям. Богословские занятия развивали память, умение глубоко разбирать тексты и логически рассуждать. Строгая дисциплина не слишком позволяла учащимся отвлекаться от занятий. Семинаристы, закаленные еще в духовных училищах на текстах богословской литературы, впоследствии без особого труда переваривали сложные философские и естественно-научные сочинения.
Даже суровые ограничения семинарии в отношении информации из внешнего мира имели свои положительные стороны, ибо заставляли учеников с такой жадностью осваивать знания, которая была немыслима для студентов вольных университетов. Любая книга, которая попадала к семинаристам, страдавшим от недостатка информации, любая публичная лекция, услышанная ими, становилась предметом их дотошного изучения, пересудов, споров, а потому ученики духовных училищ извлекали гораздо больше ценного из ограниченного объема информации, чем университетские студенты из тех интеллектуальных богатств, которые им предлагали преподаватели.
Впрочем, даже недоброжелательные к Сталину авторы его биографий отчасти признавали положительные стороны обучения в Тифлисской семинарии. Английский историк Алан Баллок считал, что «благодаря этому обучению Сталин развил феноменальную память, что ему весьма пригодилось в его дальнейшей деятельности». Д.Д. Волкогонов снисходительно допустил, что «как и любое знание, богословие, вопреки сложившемуся у нас представлению, несет немало полезной информации: исторической, социальной, нравственной». А. Улам же решительно опровергал мнение Троцкого, который, по его словам, «изображал Сталина почти как неграмотного человека». Подобные заявления, подчеркивал А. Улам, «игнорировали то обстоятельство, что семинария дала ему немалые знания: он должен был изучать латынь, греческий, церковнославянский, а также русскую историю и литературу».
Хотя, возможно, Горийское духовное училище и Тифлисская семинария плохо подготовили Сталина к изучению германской философии, нет сомнения в том, что в этих учебных заведениях он хорошо изучил православие, которое в то время являлось основой духовной культуры Грузии и значительной части Российской империи. Как всякий православный христианин Сталин, привык к культуре самоограничения, закрепленной в постах и иных требованиях к поведению верующего. Как всякий православный, он освоил культуру исповеди, в ходе которой человек дает отчет и моральные оценки всем своим поступкам. Сталин приучился внимательно и критически взвешивать свои действия. Как семинарист, готовившийся стать священником, он научился требовать того же и от окружающих его людей. Язык православных проповедей, манера общения священника с паствой оставили на Сталина неизгладимое впечатление до конца его жизни. Поэтому ему было гораздо легче найти понимание с подавляющим числом людей России, воспитанных в православной традиции, чем Троцкому, Каменеву, Зиновьеву и многим другим, далеким от Русской православной церкви.
Кроме того, сводя образование Сталина лишь к программе его обучения в семинарии, западные авторы игнорировали то обстоятельство, что многие пробелы в своих знаниях Сталин компенсировал самообразованием и поглощением самой разнообразной информации, точно так же как Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев и другие.
Еще в детстве юный Иосиф зачитывался «Витязем в тигровой шкуре» Руставели и другими произведениями грузинских поэтов. У него обнаружился талант к стихосложению, и в юности он стал писать стихи, которые были высоко оценены выдающимися писателями Грузии. Некоторые из его стихов были опубликованы в литературных газетах, а затем – в сборниках поэзии. Одно из его стихотворений было опубликовано в учебнике для начальных школ в Грузии «Деда Эна» («Родное слово»). Другое – в книге «Грузинская хрестоматия, или Сборник лучших образцов грузинской словесности».
Поэтому суждения Сталина о литературе отличались профессионализмом. Однако, в отличие от Бухарина и Троцкого, которые никогда не были авторами художественных произведений, но активно распространяли свои сочинения по поводу стихов или прозы, Сталин ограничивался лишь отдельными устными высказываниями по литературе.
Сталин постоянно расширял круг своих познаний художественной литературы. Даже в семинарии Сталин, по словам его одноклассника Глурджидзе, «увлекался чтением “посторонних” книг», которые не разрешались начальством. «Вокруг него собирались товарищи. Чтобы лучше разбираться в интересовавших нас вопросах, мы читали “Историю культуры” Липперта, “Войну и мир”, “Хозяин и работник”, “Крейцерову сонату”, “Воскресение” Льва Толстого, а также Писарева, Достоевского, Шекспира, Шиллера и др… Книга была неразлучным другом Иосифа, и он с нею не расставался даже во время еды». Позже он познакомился с творчеством Ибсена, Франса, Брета Гарта, Альфонса Доде и многих других писателей Западной Европы и США.
Произведения же русских классиков Сталин особенно высоко ценил и любил. Он неоднократно и с видимым удовольствием цитировал хорошо ему известные места из произведений Гоголя, Салтыкова-Щедрина. По замечанию внимательного исследователя культурных интересов Сталина Евгения Громова, любимым автором Сталина был Чехов, и его произведения он читал «всю жизнь». Сталин внимательно следил и за новинками советской литературы, что помогало ему принимать решения по присуждению Сталинских премий в этой области.
В тюрьмах и ссылках он занимался самообразованием, изучая труды по философии, политэкономии и другим общественным наукам. В Вене, работая в библиотеках над книгой по национальному вопросу, ему пришлось изучать немецкий язык. В Туруханской ссылке он изучал литературу на немецком, французском и английском, а потому прибегал к учебникам и словарям. Его дочь Светлана вспоминала, что даже в старости он сохранил знание древнегреческого языка, который изучил в духовных училищах.
Его круг чтения был необыкновенно широк, а его способность к быстрочтению и феноменальная память позволяли ему преодолевать нехватку знаний. В своих письмах к жене Надежде Аллилуевой он просил прислать ему учебники по целому ряду технических дисциплин. Многие очевидцы подчеркивают, как глубоко Сталин знал историю. Отмечая широту интересов Сталина, В.М. Молотов вспоминал: «Сталин античный мир и мифологию знал очень хорошо. Эта сторона у него очень сильная… В фойе карты по всем стенам. Хрущев говорил, что он по глобусу руководил, – наоборот, он очень карты любил географические… Азия была, Европа, все карты».