Юлия Жукова. Сами мы не местные

   Северянин подходит поближе.
   – Вы их не кормите сладким, – говорит. – Избалуете.
   – Я не кормлю, я выбираю, – говорю. И тут меня осеняет. – А у вас есть… не знаю, как по-муданжски сказать, ну такая штука на спину лошади, чтобы сидеть удобнее было?
   Он кривится.
   – Это только для детей.
   – Можете считать меня ребенком, только давайте сюда эту штуку!
   – Вы что, тоже гулять собрались?
   – Ага.
   Он мотает головой.
   – Хозяин не разрешал.
   – Он запретил? – уточняю я.
   – Нет, но и не разрешал.
   – Значит, так, – говорю. – Пока хозяина нет, я за него. Если он не запретил, значит, можно. У меня есть ружье, а у тебя нету, поэтому я уеду в любом случае, но лучше дай мне на чем сидеть, а то я упаду и ты будешь отвечать перед хозяином!
   Северянину задница оказывается дороже правил, так что седло он мне приносит и, после того как я выразительно потряхиваю ружьем, закрепляет на выбранном мной толстом коньке. Это оказывается самец, или как они там у лошадей называются. Стремян у седла нет, но с одной стороны есть веревочная лестница, по которой можно залезть наверх. Это хорошо, потому что даже небольшой муданжский конь все равно очень большой. Я вставляюсь в седло, счастливо вцепляюсь в ручку впереди и сообщаю коняге, что можно трогаться. Он нехотя делает два шага. Я выдаю ему печенье и – на чистом, не приукрашенном культурой и воспитанием родном языке – объясняю, что если он будет слушаться, то получит еще. Коняга обреченно вздыхает и трогается рысцой. То ли он такой толстый, что работает как амортизатор, то ли просто походка такая, но трясет на нем гораздо меньше.
   Примерно через полчаса необременительной прогулки я замечаю на горизонте какое-то пятнышко. Еще минут через десять становится ясно, что это Азамат. Думаю, он меня признал еще раньше. И уже прямо отсюда я вижу, как у него округлились глаза от этого зрелища.
   Когда до него остается совсем немного, я командую коню стоять, снабдив это требование парой непечатных обстоятельств места и образа действия. Мне кажется, он так лучше понимает, чем эти безумные муданжские вопли. Потом я честно даю ему еще печенье.
   – Лиза… – оторопело приветствует меня Азамат. – Ты чего… одна, верхом, в седле… Кто тебя отпустил?
   – Попробовали бы они меня не отпустить, – хмыкаю я, веско похлопывая по ружью.
   Азамат нервно проводит рукой по лицу.
   – Ты там никого…
   – Не убила и даже не ранила, не волнуйся. Ты лучше скажи, куда тебя черти понесли. Я там сижу волнуюсь, эти козлы ходят насмехаются. Без оружия, без еды… Эцагана ты за подобное уволил, помнится, а сам чем думаешь?
   – Лиза, ну что ты… Ты правда волновалась? – спрашивает он как будто с надеждой.
   – А ты думал, я что, радоваться должна?! – вскидываюсь я. Конь подо мной вздрагивает от моего визга и отступает назад. – А ты стой, скотина безмозглая! – добавляю я снова на родном.
   Потом мне становится стыдно – опять на Азамата кричу, еще и лошадь ни за что обругала. Показываю копытному еще печенье и отвожу руку, пока он не развернется головой в сторону лагеря. Тогда разрешаю съесть. Азамат наблюдает за моими ужимками с интересом и недоверием.
   Поскольку у меня конь низкий, а у Азамата высокий, то он сидит теперь где-то там наверху, бедро на уровне моего плеча. Я кладу руку ему на коленку.
   – Ты извини, что я тебе такой скандал устроила, я просто очень испугалась. А потом еще полдня переживала, где ты да не случилось ли чего.
   – Лиза, ну что со мной может случиться в степи? Неужели ты думаешь, что тут есть какой-то хищный зверь, с которым бы я не справился одним ножом?
   – Понятия не имею, – говорю. – Я ни зверей здешних не видела, ни как ты с ними справляешься. Да и вообще, что это за детские выходки?
   Он похлопывает меня по плечу.
   – Извини. Я действительно расстроился, но это недолго длилось. Просто я решил последовать твоему же совету и «не мучиться», а как следует погулять одному, послушать, посмотреть. Ну и увлекся, целую вечность ведь на воле не был. Я думал, ты будешь дуться, а ты, оказывается, волновалась… Никак мы друг друга не поймем.
   – У меня временное обострение ненависти к человечеству, – сообщаю я. – Оно пройдет – и снова будем понимать. Потерпи чуток.
   Я уже открываю рот, чтобы рассказать о новом повороте событий, но Азамат вдруг сжимает мое плечо.
   – Лиза, послушай. – Он очень серьезен. – Это важно. Ты так и не пообещала мне не дергать лошадь за уши. Более того, ты одна, без спросу выехала в степь на незнакомой лошади. Если уж ты сама говоришь, что испугалась, так будь осторожна! Ты себе не представляешь, как я за тебя боюсь!
   И все в таком духе. Ладно, что поделаешь, переживает человек, пусть выговорится, я потерплю. Даже пообещаю ему, что не буду дергать лошадь за уши и за прочие места и сзади обходить тоже не буду. Правда, пожалуй, про беременность я пока помолчу. А то, если он узнает, что я все это сегодня проделала еще и брюхатая, он же с коня сверзится.

Глава 4

   Когда мы подъезжаем к лагерю, у кромки вытоптанного снега нас ожидает северянин, нервно переминаясь с ноги на ногу.
   – Хозяин! – принимается он голосить, едва мы оказываемся в зоне слышимости. – Я бы ее ни за что никуда не отпустил, но она мне ружьем пригрозила! Под прицелом велела седло принести!
   – Врет, – шепчу я, криво ухмыляясь.
   Азамат усмехается и гладит меня по плечу. Пастух продолжает в красках расписывать, какая я опасная, как меня даже лошади боятся, а стихии слушаются.
   – Ладно уж, – отмахивается от него Азамат. – Хорошо, что отпустил, а то бы она тебя убила. Она духовника моего однажды чуть не застрелила.
   Пастух, который начал было успокаиваться, что хозяин не злится, снова перепугался, отвесил мне три поясных поклона и сбежал к остальным.
   – Чего ты их запугиваешь? – спрашиваю.
   – Не обращай внимания, – неловко улыбается он. – Это я свой авторитет укрепляю. А то если они решат, что я просто так тебе все разрешаю, то запрезирают. Решат, что у меня денег не хватает на твои капризы, вот и… отдаю натурой, так сказать.
   – А так они тебя будут считать укротителем тигров?
   – Ну вроде того. – Он виновато опускает глаза. – Извини, но так проще, чем что-то доказывать…
   Я задавливаю в себе желание закатить еще один скандал. Хватит, наругались на сегодня. В конце концов, никто меня на Муданг насильно не волок.
   – Да ладно, – говорю довольно искусственным голосом. – Ты же не виноват, что они идиоты. И что все бабы у вас курицы долбанутые, тоже не виноват.
   Он долго на меня смотрит, потом говорит:
   – Спасибо.
   Я так понимаю, за усилие над собой. Чует ведь. Как мне все-таки повезло с мужиком. И как ему не повезло с родиной.
   Когда мы слезаем с лошадей, я наконец замечаю, что Азамат все это время сидел не на той буроватой кобыле, которая стояла в строю рядом с моей белой, а вовсе даже на чем-то серебряном.
   – Ой, – говорю. – Какая у тебя скотина, прямо металлическая. Так блестит…
   – Да-а, – польщенно говорит он. – Я вот решил его и взять. Таких серебряных больше нигде не разводят, только по берегам Дола, а я всегда такого хотел. Сейчас поездил – жеребец сильный, послушный, с мозгами, да еще молодой совсем. В общем, я определился. А ты как?
   – Да я вроде тоже, – киваю на свой рыжий диванчик.
   Азамат хмурится.
   – Ты его взять хочешь?
   – Ну да, а чего? Сидеть удобно, не трясет, слушается. И не очень большой. Чего мне еще надо?
   – Так это ж мерин…
   – Ну так мне с ним не трахаться! – выпаливаю я.
   Пастухи прыскают со смеху и долго не могут успокоиться. Азамат слегка краснеет.
   – Ты полегче в выражениях, – шепчет он мне. – Женщины при мужчинах о таких вещах не говорят.
   – Фи, какое лицемерие, – кривлюсь я. – А чем плохо, что мерин?
   – Ну это как-то… неспортивно.
   – Спасибо, спорта мне на сегодня хватило. Еще возражения есть?
   Азамат вздыхает.
   – Ладно, бери этого. Ребят, – он поворачивается к пастухам, которые все никак не отсмеются, – представьте коней-то.
   – А ты до сих пор не знаешь, как их зовут? – удивляюсь я.
   – Нет, а ты знаешь?
   – Нет, так то я… Я и забыла, что у них имена бывают.
   – Бывают, а как же, – кивает Азамат. – И если конь хороший, его имя охраняют как человеческое.
   Наш провожатый первым отсмеялся достаточно, чтобы внятно произнести имена.
   – Этот, – он указывает на Азаматов выбор, – Князь. А второй – Пудинг.
   – Как?! – опешиваю я.
   – Пудинг… – повторяет пастух. – А что?
   Я поворачиваюсь к Азамату.
   – Откуда у вас пудинг?
   Азамат пару секунд на меня озадаченно смотрит, потом переспрашивает:
   – А это слово для тебя что-то значит?
   – Ну как, – говорю, – пирог такой… праздничный…
   Они начинают ржать. Азамат трясет головой, явно умиляясь чему-то, чего я не понимаю.
   – Кто говорил, что у Императора не было чувства юмора! – хохочет он. Потом наконец снисходит до того, чтобы объяснить мне, в чем дело. – Этим именем впервые наш последний Император назвал своего любимого коня, который тоже был небольшой, толстый и спокойный. Оно с тех пор так и кочует. Но никому в голову не приходило, что у этого слова есть какое-то значение! Так, звучит забавно, и все тут…
   – Ясно, – ухмыляюсь я. – Я тебе испеку как-нибудь. Только это долго, там тесто должно настаиваться две недели или типа того. Зато очень сытно.
   Пастухи немедленно преисполняются уважения к даме, которая, о-о-о, понимает толк в кулинарии. Чувствую, Азамат задался целью и правда выдать меня за воплощение этой их воинственной кормящей богини. Дверью шатра я уже хлопала, осталось детей наплодить. Кстати, надо ему сказать, но при пастухах как-то нехорошо, наверное…
   Мы обедаем все вместе в шатре. Мне кажется, что день уже прошел: столько всего успело произойти, и я так долго ждала – хотя на самом деле сейчас всего полпятого. Еды у нас по-прежнему вагон и маленькая тележка, а ведь уже пора домой возвращаться.
   – Ну что, Азамат, – говорю, – ты признаешь, что не надо было брать столько вещей?
   – Я признаю, что они тебе не понадобились, – аккуратно отвечает он. – Но ведь нам ничем не помешало то, что они были с собой, правда?
   Я закатываю глаза.
   – Я тебе что, младенец, мне сменные пеленки с собой таскать везде? В следующий раз ничего лишнего, а то прям стыдно.
   Кажется, это слово действует на него волшебно – он тут же серьезно соглашается и больше не спорит. Я начинаю прикидывать, что пойдет в салон, а что в багажник, и оказываюсь перед неразрешимой проблемой.
   – А как мы возьмем лошадей?
   Азамат фыркает чаем.
   – Уж не в багажнике, это точно. Ты что, Лиза, как мы их возьмем? Их отправят на пароме в Долхот, а оттуда монорельсом до нас. Через несколько дней приедут.
   – А… тут есть монорельс? – удивляюсь я. Как-то у меня плохо укладывается в голове, как муданжцы умудряются сочетать свеженькие земные удобства с первобытнообщинным строем в головах.
   – Есть, конечно. От всех больших городов к столице и кольцевой. Вот если от Долхота в Сирий ехать, то рельс проходит прямо под горами, по пещерам. Ох и красиво там… надо будет летом съездить, сейчас это направление почти не работает, весной много обвалов бывает. А если ехать на Орл, то под водой. Там прозрачный туннель прямо в толще воды, а по нему вагончики бегают. Можно на всяких морских гадов посмотреть. Красота, в общем. Да и обычный монорельс неплох. Я всегда из столицы к матери ездил, а не летал. Уж очень там леса живописные… сидишь в поезде, а по обе стороны такие деревья гигантские, почти вплотную. Иногда под вывернутым корнем проезжаешь. Те горы, что тянутся от Ахмадхота до Худула, – они самые старые на всем Муданге. И растения там тоже древние. А я в детстве обожал все древнее.
   У меня аж слюнки текут, так хочется поскорее все это увидеть. Правда, неплохо бы дождаться весны, чтобы полазать по огромным корням да пощелкать цветочки – маме отправить фотки…
   – Это у вас мать так далеко жила? – поражается северянин. – Это ж сколько у вашего отца денег было – ездить-то из столицы в Худул?
   – Да он нечасто ездил, – смущается Азамат. – Но вообще, с деньгами у него было слава богам… – Азамат мнется, стараясь отойти от скользкой темы. – А мать, наверное, до сих пор жива. Она очень рано меня родила, да и если бы умерла, мне бы сказали.
   – А она знает, что ты вернулся? – спрашиваю тихонько.
   Он пожимает плечами.
   – Вряд ли. Кто бы ей сказал?
   – А ты сам?
   – Я не говорил.
   Я потерянно моргаю.
   – Ты ей вообще давно последний раз звонил?
   Он на меня странно смотрит.
   – Я не уверен, что у нее есть телефон.
   До меня начинает постепенно доходить.
   – А ты… в принципе, когда с ней общался?
   – До того как… – Он неопределенно взмахивает рукой в районе лица.
   – А она вообще знает, что ты жив-то? – похолодев, спрашиваю я.
   Он слегка приподнимает брови.
   – Ну ей сказали, на что я стал похож. Вряд ли ей очень хочется на меня смотреть.
   – Это ты так думаешь или она сама так сказала? – продолжаю допытываться я. Мы уже давно перешли на всеобщий, так что пастухи только переглядываются и недоумевают, о чем это мы.
   – Я так думаю, – вздыхает он. – Ну ты сама посуди, если уж отец…
   – Я совершенно не вижу тут связи. Или ты считаешь, что его кретинизм передается половым путем?
   Азамат смотрит на меня с убийственной укоризной.
   – Я просто хочу сказать, – поясняю я, – что твоя мать еще имеет шанс оказаться хорошим человеком. Во всяком случае, я бы не стала так категорично ее клеймить.
   – Естественно, она хороший человек! – взвивается Азамат. – Она прекрасный человек, я ее очень люблю!
   – Тогда какого ж черта ты ее игнорируешь? Ты поставь себя на ее место – она узнаёт, что ты ранен, а потом семь лет ни слуху ни духу! Семь долгих муданжских лет! Тебе не стыдно, вообще?
   – Да на какого шакала я ей сдался?!
   – Азамат, она твоя мать! Даже муданжская мать не может просто так наплевать на своего ребенка, не выродки же вы все тут, в самом деле!
   Он еще плечами пожимает – ну в чем тут можно быть не уверенным?!
   – Отец же смог.
   – Так то отец! Он тебя не рожал! А материнский инстинкт никакая внешность не спугнет!
   – Ну хорошо, – перебивает меня Азамат повышенным голосом. – И что ты теперь предлагаешь? Семь лет уже прошло, их не вернуть.
   – Во-первых, выясни ее телефон и позвони.
   – И что я ей скажу?
   Пастухи поняли, что с ними больше никто разговаривать не собирается, и начинают расползаться по своим шатрам.
   – Во-первых, что ты жив и здоров. Во-вторых, спросишь, как она сама, здорова ли, не нужно ли ей чего. А там уж смотря что ответит.
   – Ладно, – вздыхает он и не двигается с места.
   – Ну и чего ты сидишь? Звони уже!
   – Что, сейчас, что ли?
   – А почему нет?
   Он, не сводя с меня оторопелого взгляда, достает телефон и несколько расслабляется.
   – Сети нет.
   Состроив ехидную улыбочку, я протягиваю ему хвост от пистолетика. Не отвертишься, дорогой.
   Звонит он брату. Тот долго вообще не может понять, что и зачем от него требуется. Видимо, тоже давненько с матушкой не общался. Наконец Азамат говорит «понятно» и прощается.
   – Она теперь живет не в Худуле, а в деревеньке на побережье, и связи там практически нет. Арон ее номера не знает, но даже если бы знал, все равно вряд ли удалось бы дозвониться.
   – Ясно, – вздыхаю я. – А название деревни он сказал?
   – Да…
   – А найти ее ты сможешь?
   – Ну да, а что ты…
   – Я предлагаю прямо сейчас туда полететь.
   – Лиза, это часов семь отсюда!
   – Заодно поучишь меня управлять унгуцем. А то я сегодня чуть не рехнулась, как тебя искать да как выбираться, если с тобой что случится, не дай бог.
   – Лиза, но я со всеми договорился, что завтра уже буду дома!
   – Вечером будешь.
   – Но тренировка!
   – Ну вот что. Я понимаю, что ты ухватишься за что угодно, чтобы только не навещать маму. Так что я тебе повышу мотивацию. Есть кое-что, чего ты обо мне не знаешь, хотя очень хотел бы узнать. Пожалуй, когда узнаешь, это перевернет всю твою жизнь. Но пока ты не навестишь маму, я тебе ничего не скажу.
   Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
   – Ты все-таки имеешь какое-то отношение к Укун-Тингир?
   Я приподнимаю брови и безжалостно отчеканиваю:
   – Не ска-жу.
   Он изучает меня еще с минуту, потом встает, проходится по шатру. Потом берется за телефон и выбирает контакт.
   – Алтонгирел? Слушай, я задержусь еще на день. Предупреди всех, чтобы зря не ездили…
 
   Управлять унгуцем несложно, если рядом сидит Азамат и доходчиво объясняет, какой рычажок для чего. Оказывается, что добрая половина всех значков на панели не имеют никакого отношения к управлению, а вовсе даже являются охранными символами, типа как у нас народ иконы, могендовиды и нэцке по кабине расклеивает. Вокруг навигатора символы богов-погодников, на рулевом рычаге обереги от невнимательности, на контроле взлета и посадки молитва богу гостеприимства. Впрочем, после предварительного ликбеза, успешного взлета и получаса полета я вполне овладеваю управлением и без подсказок. Погода по-прежнему хорошая, ведет меня внятный и правдивый электронный навигатор, Азамат тихо скрипит зубами на соседнем сиденье.
   – А твоя мама любит рыбу? – внезапно спрашивает он меня.
   – Терпеть не может, – озадаченно отвечаю я. – А что?
   – Да так… – отмахивается он. Потом, помолчав, снова спрашивает: – А волосы она длинные носит?
   – Ты же видел фотки.
   – Ну мало ли…
   – Недлинные, как у меня примерно.
   – Ясно. А…
   – Азамат, если ты этими расспросами пытаешься выморщить из меня ответ на свой вопрос, то можешь не надеяться.
   Он разоблаченно вздыхает.
   – Ты можешь мне хотя бы объяснить, зачем тебе непременно надо, чтобы я встретился с матерью? Ты ведь понимаешь, что у вас принято поддерживать более близкие отношения с родственниками, чем у нас.
   – Если бы мы были на Земле и ты такое отчудил, я бы вообще не знала, что и думать. Понимаешь, я ведь не заставляю тебя с ней общаться постоянно. Я знаю, какие бывают пожилые люди неприятные, у меня для этого бабушка есть. Просто я думаю, что она заслуживает знать, что с ее сыном все в порядке, ведь это каждой матери важно. Она-то от тебя не отрекалась.
   – Нет, – задумчиво соглашается он, – не отрекалась. Но и не приехала из Худула, когда я был ранен.
   – А ей сразу сказали?
   – Ей и отцу сказали одновременно. Не совсем сразу, но быстро… Кстати, помнится, ты очень резко высказывалась обо всех моих друзьях, которые за меня не вступились. А ведь она тоже не вступилась. И что ты об этом думаешь?
   – Я не знаю, – тихо говорю я. – Если бы я знала, что она за человек, у меня могли бы быть предположения…
   – Но ты не набрасываешься на нее с руганью, хотя она поступила точно так же, как все?
   Я кошусь на Азамата. Он явно нервничает, но гнет свою линию. Это, в общем, хорошо, если он наконец начинает осознавать, что не заслужил своего изгнания. Однако с матушкой и правда что-то не так. Женщины у них странные, конечно, но чтобы вот так бросить свое чадо? Может, она пыталась повлиять на отца, только Азамат об этом не знает?
   – Я не верю, что она совсем ничего не пыталась сделать для тебя. И пока я ее своими глазами не увижу и своими ушами не услышу от нее, что ей неинтересна твоя судьба, я не поверю.
   Он пожимает плечами, а потом вдруг нагибается и целует меня в макушку.
   – Мне очень хочется надеяться, что ты права, – тихо говорит он. – Раньше я всегда думал, что мать меня любит. А потом вдруг оказалось, что я этого не заслуживаю. А когда появилась ты, все снова повернулось с ног на голову, и теперь получается, что я вроде как ни в чем не виноват, а она… В общем, наверное, я просто боюсь. Я в молодости все похвалялся тем, что ничего не боюсь, а Унгуц мне всегда говорил, мол, придет и твое время бояться, и вовсе не там, где ты ждешь.
   Кажется, я тут уже лишняя. В те редкие моменты, когда Азамат принимается анализировать свои чувства, он почему-то обязательно делает это вслух, хотя может напрочь забыть, что я нахожусь рядом и все слышу. Иногда это бывает забавно. Например, когда он только начал вести тренировки, я регулярно заставала его расхаживающим по комнате и рассказывающим самому себе, какими словами он про себя называет те или иные ситуации во время боя и как их лучше классифицировать, – а потом он удивлялся, откуда это я так хорошо разбираюсь в происходящем «на ринге», не сошел же он с ума, чтобы женщину грузить боевыми стратегиями.
   За этим бормотанием он благополучно засыпает. Вот и славно, а то ведь он прошлой ночью не отдохнул почти.
   Степь под нами тем временем переходит в невысокие горы, поросшие каким-то странным лесом. Видимо, тем самым, где под корнями деревьев поезд может пройти. Во всяком случае, кроны весьма внушительные, и я не взялась бы сказать, широколиственные они или хвойные. Наверное, и правда что-то безумно древнее, а то и вовсе неземное.
   Слева от гор и до самого моря тянутся смешанные леса. Навигатор мне пиликает, что надо сворачивать к западу, но только после того как позади останется река, а то над ней какие-то завихрения. Над горами все вполне спокойно, они действительно невысокие. Я тихонько включаю музычку и с удовольствием обозреваю величественные муданжские пейзажи под мерное сопение рядом.
 
   Азамат просыпается, когда на горизонте уже чернеют высоченные северные горы на фоне еще не совсем черного неба. Сквозь прозрачную крышу видно столько звезд, что чувствуешь себя внутри какого-то ювелирного изделия с бриллиантами.
   – Я уже собиралась тебя будить, – говорю. – А то темнотища, да и лететь уже недалеко осталось, насколько я понимаю.
   Он протирает сонные глаза, заливает в себя пол-литра кофе и углубляется в навигацию. Включает инфракрасный экран на лобовом стекле, чтобы все было видно, выискивает по навигатору точное расположение деревушки, в которую нам надо.
   Худул остается по правому борту ярким букетиком огней. Мне кажется, он раза в три меньше Ахмадхота. Поднимается ветер с океана, и мы начинаем снижаться куда-то во тьму, к подножию гор, на побережье бескрайней древней воды.
 
   – Как же это ее так далеко занесло? – спрашиваю я, когда мы выбираемся из унгуца.
   Азамат сказал, что, когда являешься без приглашения, транспорт надо оставлять за чертой деревни, чтобы не смущать соседей, так что мы сели в леске на пологом склоне, а теперь пешком по дороге идем в село.
   – А она где-то в этих местах и родилась в семье рыбаков. Имя-то у нее гласное, но вообще она… как бы это сказать… ничего особенного. Не столичная, даже не городская, не богатая, не очень красивая. Когда отец стал ухаживать, в семье очень удивились. Ну и она быстренько предложила пожениться, пока он не передумал. Он, конечно, был сильно старше, но зато красавец, великий охотник и Непобедимый Исполин, Рожденный в Седле – это титул победителя конных соревнований.
   – Понятно, – говорю. – То есть он взял себе девочку с улицы, чтобы сэкономить на ухаживании, а потом она ему слова поперек сказать не смела. Похвально, что и говорить.
   – У нас… принято с большим уважением говорить о родителях, – после паузы произносит Азамат и резко меняет тему: – Алтонгирел мне напомнил, что тебе надо строить дом. Ты по дороге никакое местечко не присмотрела?
   У меня встает дыбом шерсть на загривке. Алтонгирел еще вечером после свадьбы строго указал, что Азамат должен мне построить отдельный дом где-нибудь подальше от столицы, чтобы я не путалась под ногами и все видели, как он богат. Мне, понятное дело, совершенно не нравился такой расклад. Я хочу жить с мужем и в городе, потому что там есть работа. Пусть сейчас народ пока меня не воспринимает как целителя, но ведь привыкнут же они когда-нибудь! Да и мои занятия с целителем и Оривой прекращать совершенно не хочется. Особенно теперь, когда мне самой скоро понадобится профессиональная помощь. Короче говоря, теперь каждая моя встреча с Алтонгирелом оканчивается ссорой на почве жилищного вопроса.
   – Я, кажется, уже неоднократно и весьма однозначно заявляла, что не собираюсь никуда от тебя съезжать. Я живу на Муданге только для того, чтобы быть рядом с тобой. А если тебя рядом нет, то с тем же успехом можно вернуться на Землю.
   Азамат вздрагивает и чуть не роняет термопак, в котором остались еще две кулебяки и какие-то фрукты.
   – Я тебя понял, – мрачно говорит он.
   Мы в молчании подходим к деревне и звоним в первую же калитку. Азамат надвигает капюшон в надежде, что хозяева не разглядят его в темноте. То ли в этом доме живет семья побогаче среднего, то ли просто потому что край деревни, в общем, нам отвечают по домофону, что сильно облегчает жизнь и им, и нам. Азамат быстро спрашивает, где живет «жена Долгого Охотника». Ему быстро объясняют, как пройти. Я ничегошеньки не понимаю в этом указании, потому что северный акцент у хозяина дома уж очень жестокий, да половина сказанных слов – какие-то местные ориентиры, которые я себе даже представить не могу. На Муданге я часто чувствую себя абсолютно беспомощной.