Юлия Жукова. Сами мы не местные

   Азамат, однако, легко находит дорогу, и вот уже мы стоим перед высоким и частым деревянным забором с выразительно выструганными копьями по верху.
   Азамат поглубже вдыхает и дергает шнурок звонка.

Глава 5

   Очень, очень, невыносимо долго никто не отзывается на звонок. Азамат уже успевает четыре раза заверить меня, что мать не слышит или не выходит принципиально, что уже поздно, она наверняка спит, а если и не спит, то шакал знает кому не откроет посреди ночи… Да и если она придет и выслушает наши сбивчивые объяснения и – что еще менее вероятно – поверит нам, то все равно совершенно необязательно откроет дверь. Она, дескать, запросто может предпочесть помнить сына молодым, красивым и геройски погибшим, а не живым уродом. И все в таком духе. Я в ответ довольно ядовито обращаю его внимание на то, что ночевать нам все равно негде, разве только в унгуце, но Азамат не поместится поперек сидений, даже если его вдвое сложить. А судя по общей приветливости этого дивного местечка, никто нас с распростертыми объятиями в свой дом не пустит, даже за деньги.
   Местечко и правда живописное. Деревенька в одну улицу, по обеим сторонам которой реденько понатыканы деревянные дома. Пока мы ждем, Азамат успевает объяснить, что они тоже саманные, но обшиты деревом снаружи и изнутри, потому что здесь, на севере, холодно, а от мороза саман часто трескается. С обеих сторон от деревни с гор спускаются две мелкие, громко журчащие речки, надо думать ледяные. Они впадают непосредственно в океан Гэй, окружающий муданжский единственный материк со всех сторон. Уже взошла Вторая луна, и в ее свете видно, как перекатываются холодные, бледные волны, шелестя и фыркая под крутым берегом.
   Азамат прислонился плечом и головой к забору и бездумно водит пальцем в перчатке по краю калитки – вверх-вниз. Я снова дергаю за шнурок. Наверное, и правда не стоило его сюда тащить на ночь глядя. Где мы, действительно, будем спать? Придется лететь домой, и Азамат, конечно, сядет за руль. За нашу безопасность я не переживаю, Азамат вполне способен соображать и с большего недосыпа, но я хочу, чтобы он нормально отдыхал, а не водил по ночам самолеты.
   И тут мы слышим скрип входной двери. Переглядываемся.
   – Это наша? – спрашиваю я довольно бессмысленно.
   – Кажется, да, – отвечает Азамат, прислушиваясь. Если поначалу он еще нервничал, подбирал слова и спрашивал меня, что мы будем делать, если она не захочет с нами разговаривать, то теперь все движения его души, как и моей, обращены в надежду, что она уже наконец выйдет к калитке!
   Мы слышим скрип шагов по снегу. Они медленные, но довольно уверенные. А то я еще побаивалась – вдруг она болеет и ходит с трудом? А мы ее тут выдергиваем из постели посреди ночи… Шаги замирают у самой калитки.
   – Кто? – вопрошает хрипловатый старушечий голос. По земным меркам она, конечно, в весьма почтенном возрасте, но по муданжским-то ей всего пятьдесят пять, как утверждает Азамат.
   – Ма, это Азамат, – неровно произносит он заветные слова.
   За калиткой воцаряется озадаченное молчание. Я стискиваю руку Азамата, не занятую термопаком. Из-за калитки доносится невнятный шепот, мы переглядываемся, но ничего не разбираем. Наконец «ма» решает продолжить разговор, хотя и намного тише, как будто боится, что кто-то подслушает:
   – Отец-то знает, что ты тут?
   Мы снова переглядываемся.
   – Он знает, что я на Муданге, – аккуратно отвечает Азамат. – Но мы не разговаривали.
   Там снова повисает молчание.
   – Так тебе, что ли, можно тут быть? – выдает следующий вопрос моя загадочная свекровь.
   Азамат, однако, светлеет лицом.
   – Да! Ма, я женился и теперь снова могу тут жить.
   За калиткой слышен вздох, но чем он вызван?
   – Ну ладно, – неуверенно говорит наша старушка. – И чего тебе тут занадобилось?
   Азамат на секунду теряется, а потом принимается быстро говорить, явно сам удивляясь, откуда это взялось:
   – Понимаешь, моя жена с Земли, а у них принято знакомиться со всеми родственниками. Ну и мы тут были, э-э, не очень далеко, вот и решили зайти к тебе. Ты извини, что так поздно…
   Я смотрю на Азамата вытаращенными глазами. Нет, я, конечно, говорила ему, что моя мама им интересовалась и что на всякие праздники у нас принято собирать родню, но сегодня я точно не говорила ничего о том, что мне надо познакомиться с его матерью из-за каких-то традиций. Впрочем, Азамат удивлен собственными словами не меньше, чем я. Видимо, просто так и не решился сказать, что соскучился по матери. Ладно, посмотрим, что будет дальше.
   – Ох ты ж… – бормочет мать. – Так она там с тобой, что ли?
   – Да. – Азамат кивает, как будто собеседница может его видеть, а потом быстро добавляет: – И она понимает по-муданжски.
   Мать снова охает.
   – Чего ж вы не предупредили?
   – Ма, мы живем в Ахмадхоте. Далековато ездить, чтобы предупредить. А телефона твоего даже Арон не знает.
   Кажется, Азамат начинает расслабляться. Он уже говорит нормальным голосом и, видимо, чувствует себя увереннее.
   – Да ему-то зачем… – ворчит мать за своей калиткой.
   Интересно, она из каких-то соображений все еще не открыла дверь или просто растерялась?
   По ту сторону снова повисает тишина, так что Азамат не выдерживает и окликает родительницу:
   – Ма? Ты там еще?
   Вместо ответа мы слышим лязг щеколды, калитка открывается.
   Ма оказывается практически с меня ростом. Маленькая сутулая старушка в такой же длинной сплошной шубе, какие были у пастухов. Из-под капюшона белеет косынка, а лица в темноте не разобрать.
   Азамат неожиданно сдавливает мою руку и прижимается крепче к забору. Испугался, что сейчас она его разглядит, что ли? Чувствую, надо перехватывать инициативу в свои руки.
   – Здравствуйте! – говорю я жизнерадостно, изобразив на лице придурковато-счастливую улыбку. – Очень рада видеть вас в добром здравии, имигчи-хон!
   Я величаю ее имигчи, что значит примерно «уважаемая матушка». Так обращаются к старшей замужней женщине, если она выше по социальному положению или особенно многодетна. Хон – это обычная дань вежливости, «госпожа» или «господин». Я понимаю, что, согласно муданжским представлениям, она ниже меня по положению, потому что, собственно, земляне всегда выше всех, но надо же польстить бабушке…
   – Ох, здрасте… – мямлит она, совершенно растерявшись.
   Вот и чудненько. Я немедленно набрасываюсь на нее с объятиями, пользуясь этим, чтобы шагнуть за калитку.
   – Мне так важно с вами познакомиться, – тараторю я. – У нас на Земле принято знакомиться с родителями мужа еще до свадьбы, чтобы получить их одобрение, но, увы, мы с Азаматом никак не могли навестить вас до свадьбы, и это меня очень расстроило!
   Кажется, ошибок я нагородила вагон и маленькую тележку. Интересно, сколько процентов она понимает из моей восторженной болтовни.
   – Ох, – снова говорит несчастная старушка. – Вас же в дом пригласить надо, а у меня там не прибрано….
   Я на это быстро и безграмотно отвечаю в том смысле, что дом матери всегда прекрасен, в каком бы состоянии он ни пребывал, и что я девушка со скромными запросами, и что раз уж мы без объявления прибыли, то и в мыслях не имеем требовать порядка в доме. После этой тирады я тайком кошусь на Азамата, который обошел нас сбоку, чтобы стоять против света. Он закрывает рот рукой – жест, у муданжцев означающий «ну ты и заливаешь!».
   Матушка, однако, поддается на мои косноязычные уговоры и, закрыв калитку обратно на щеколду, ведет нас к дому по скрипящей тропинке.
   – А про одобрение родителей – это правда? – шепотом спрашивает у меня Азамат на всеобщем.
   – Была когда-то, – так же отвечаю я.
   Мы поднимаемся по слегка присыпанному снегом крыльцу, при этом я подаю бабуле руку для опоры, чем, кажется, окончательно ее добиваю. Она нервно хихикает и заваливает меня комплиментами, из которых я понимаю хорошо если треть. Впрочем, это не так важно, лишь бы она пока не задумывалась о внешности Азамата. Когда мы войдем в дом да сядем за стол в тепле и при свете, ей придется хотя бы сделать вид, что она рада видеть сына, иначе будет уж совсем неловко. А вот с порога еще может и прогнать. Я, конечно, все еще плохо понимаю устройство загадочной муданжской, а тем более женской души. Но ведь все мы, черт возьми, одни и те же обезьяны!
   Сквозь тугую дверь в темные сени (почему-то именно так мне хочется назвать это место), оттуда через другую тугую дверь – на кухню. Ну вот, опасная зона позади. Теперь надо быстренько тут окопаться.
   Кухня вся так и пылает желто-оранжевым светом дешевых самодельных ламп, созданием которых подрабатывают подростки, учащиеся на инженеров. Бок печки, выступающий из правой стены, пышет жаром. Мне хватает секунды, чтобы спрогнозировать тепловой удар, так что я стремительно принимаюсь раздеваться. Азамат еще колеблется – ему волю дай, так бы и остался в капюшоне. Я выразительно показываю ему кулак.
   Матушка тоже стягивает через голову свою шубу и остается в самодельном, но невышитом халате, мешковатых женских штанах и белой косынке, из-под которой торчит хвостик короткой косички. Она выглядит совсем старенькой и сморщенной, хотя по земным меркам ей всего около ста. У нас в этом возрасте женщина еще женщина, а не коряга. Впрочем, непохоже, чтобы Азаматова мать особенно следила за собой. Да и подтяжку тут не сделать…
   – У меня ж ничего нет на стол поставить, – принимается причитать она. – Только рыба одна вчерашняя, да ты такую и не станешь есть небось…
   – А у нас все с собой! – радостно возвещаю я, извлекая из термопака фрукты и ставя пироги на подогрев. Хорошо все-таки, что я их так много напекла. Впрочем, при наличии техники, которая сама все режет и перемешивает, уж кулебяки-то можно пластать хоть сотнями.
   Матушка до сих пор стояла к нам спиной, оглядывая свое жилище в поисках еды, а тут наконец обернулась. Азамат тут же шагнул в тень, но мог и не напрягаться – я благополучно перетянула на себя все внимание почтенной родственницы.
   – О-о-ой, – медленно выдохнула она. – Какая беленькая… Как из сказки! Боги, да кто ж тебе позволил ночью зимой по лесам тут шастать? Азамат, куда ж ты смотришь?
   Азамат только пригибает голову, чтобы выбившиеся из косы пряди прикрыли обзор. Я отвечаю вместо него.
   – Зима тоже белая, – говорю. – А как мороз стукнет, никому мало не покажется. Вы по внешности-то не судите.
   – Хе-хе! – восклицает она как-то пронзительно и снова осматривает меня с ног до головы. – Чудно говоришь!
   Тут термопак сообщает, что все разогрелось, так что я принимаюсь выгружать на стол горячие пироги, попутно объясняя, что это сделано из теста по земному рецепту, да, я готовила, а вообще у нас традиция в гости ходить с угощением, особенно если издалека. Бабушка не знает, чему больше поражаться – моим пирогам или фруктам посреди зимы.
 
   Из мемуаров Хотон-хон
   Сельскохозяйственные культуры на Муданге круглый год можно выращивать только в экваториальной зоне. Уже даже в Ахмадхоте зимой плодоносят процентов пятнадцать съедобных растений. А торговля с регионами налажена плохо. Точнее, совсем не налажена. Однако дело не в том, что муданжцы такие неорганизованные, а в том, что завоеватели-джингоши приспособились устраивать досмотр всем видам грузового наземного транспорта и забирать себе деликатесы. А летательные аппараты типа «унгуц» имеют принципиально ограниченную грузоподъемность, так что перевозить на них овощи и фрукты оказывается неприбыльным делом, да и сами «унгуцы» довольно дороги и доступны далеко не всем фермерам и торговцам.
 
   Матушка суетится, расспрашивает меня, какой чай лучше заварить, откапывает по закромам всякие сласти (кстати, вполне свежие и в таких количествах, что ими одними можно было бы поужинать). Я стараюсь принять посильное участие в сервировке стола. Наконец стол накрыт, пиалы расставлены, огромный глиняный чайник водружен посередине, вокруг него наши гостинцы. Меня она пытается усадить на почетное место, но я многословно заверяю ее, что это она, как мать и хозяйка, должна его занять, а мы, молодые, лучше на диванчике.
   И вот мы усаживаемся: матушка во главе стола, а мы по длинной стороне справа от нее, причем сначала я, а потом Азамат. Таким образом, она видит только его левый профиль, на котором почти нет шрамов.
   Мы изрядно проголодались за время полета, так что набрасываемся на пироги без раздумий. Матушка же вертит в руках какую-то очередную разновидность хурмы, которые так многочисленны на этой планете, и бормочет:
   – Надо же, посреди зимы… Это ж сколько денег! – Она наконец обращается к Азамату: – Потерпел бы уж, скоро снег стает, тогда и фрукты покупать, а то одна растрата!
   Азамат удивленно сглатывает.
   – Ма, я сейчас богаче, чем был отец, когда на тебе женился. Уж на корзинке фруктов не разорюсь!
   – Да ты что! – ахает она. – Это ты на чужбине так заработал?
   Во всяком случае, я предполагаю, что это неприязненное слово, которое она сказала, означает «чужбина». Мне забавно, как Азамат к ней обращается, это его «ма». Это и правда первый слог слова «мать», но по-муданжски он звучит как эх, так что на мой слух получается довольно смешно. На курсах нам ничего про такое обращение не говорили, да и за этот месяц я такого ни разу не слышала. То ли очередная северная черта, то ли вовсе Азаматово личное изобретение.
   Пока я обо всем этом думаю и жую, Азамат рассказывает про наемничью жизнь, долго и подробно. Про то, как он участвовал во Второй джингошской кампании и как потом после виртуального заседания главнокомандующих через экран нетбука с ним чокался бокалом маршал Ваткин. Про разные народы, населяющие другие планеты, про книги, которые он прочел, и науки, которые изучил (оказывается, этот потрясающий человек закончил онлайн-курсы по экономике, юриспруденции, физике и химии вдобавок к двум муданжским образованиям). Матушка слушает, в прямом смысле открыв рот, только изредка кладет в него дольку хурмы или какую-нибудь ягоду. Мы сидим так полночи, слушая спокойный и размеренный голос Азамата, который на самых низких нотах больше похож на звук бас-гитары, чем на человеческий голос. Потом он рассказывает, как я попала к нему на корабль и как стала его женой. Кажется, об этом он еще никому не рассказывал. В его исполнении все выглядит несколько иначе, чем я думала. Оказывается, он собирался надолго припарковаться на Гарнете, если я решу там обосноваться, и даже рассматривал вариант рвануть вслед за мной на Землю, хотя, собственно говоря, не надеялся, что ему что-то обломится. Еще он очень боялся за Алтонгирела и был твердо уверен, что я несчастного духовника обязательно убью, не в этот раз, так в следующий. Вообще, он как-то слишком всерьез и за чистую монету воспринимал все мои угрозы и намеки и долго искал хоть какую-нибудь литературу, в которой бы объяснялось, почему я веду себя совсем не так, как прочие знакомые ему женщины, и хорошо это или плохо. Поскольку сравнительный культурный анализ землян с муданжцами еще никто не проводил, нашел он, понятно, немного…
   – А где ты ее поселил? – спрашивает матушка, кивая в поддержание разговора.
   – Да пока там же, в столице, – отвечает Азамат и робко косится на меня, дескать, не выдай.
   – У вас такой чудесный сын, – говорю я, – что я от него никуда уезжать не хочу.
   – Ну… – она пожимает плечами, – это, знаешь, мало ли чего ты хочешь… Ты, конечно, важная особа, но надо же и о муже подумать. Его ведь посчитают жадиной, если он тебе при таком богатстве не сможет где-нибудь на другом конце материка дом построить.
   Пожалуй, в таком раскладе мне это еще никто не представлял.
   – Правда, что ли? – уточняю я у Азамата.
   Он опускает глаза.
   – Вообще-то да.
   – Так бы сразу и сказал. – Я пожимаю плечами. – Если это тебе для репутации надо, то строй, пожалуйста.
   – Серьезно? – Он оживляется. – А где бы ты хотела?
   – Да хоть там же, на берегу Дола. Где лес и горы, и вода близко. Красивое место, почему бы и нет. Все равно ведь будешь лошадей своих навещать.
   – Каких лошадей? – не понимает мать, и мы ей радостно рассказываем, как Азамат в очередной раз победил в соревнованиях и как я напугала пастухов.
   Мать почему-то тяжело вздыхает, а потом говорит:
   – Какой же ты славный у меня. Точно как наш духовник говорил, вся благодать на тебя ушла, на Арона ничего не осталось. И надо ж такой беде приключиться.
   Она замолкает, Азамат нервно сглатывает. Надо как-то разрядить обстановку.
   – Ну ничего, – говорю. – Теперь-то все хорошо. Мы счастливо живем, Азамата все уважают…
   Она кивает с рассеянным видом, явно думая о чем-то своем.
   – Я думала, ты не захочешь, чтоб тебя таким видели. Арават бы точно не захотел, а вы же с ним как из одной кудели спрядены. А когда узнала, что он сделал… собрала манатки, что из родительского дома сохранились, да и ушла из его дома. Какого, говорю, шакала мне нужны эти его деньги, если он у меня ребенка отобрал?
   Глаза у нее слезятся, и я на автопилоте кидаюсь ее обнимать и утешать и только потом замечаю, что Азамат, собственно, в нелучшем состоянии. Матушка вдруг ловко протискивается между мной и столом и проталкивается поближе к Азамату.
   – Дай хоть я на тебя посмотрю, милый ты мой. Мне ведь такого наговорили… я думала, ты и работать не сможешь после этого.
   Азамат послушно поворачивается и убирает с лица растрепанные волосы. Матушка судорожно вздыхает, но все же находит в себе силы погладить его по изувеченной щеке, а потом порывисто обнимает его, утыкаясь лицом в красный свитер, и долго плачет, приговаривая «ничего, ничего». Азамат осторожно, бережно гладит ее по спине, поднимает на меня взгляд и влажно улыбается. Я улыбаюсь в ответ.
   Пока мать и сын обмениваются сантиментами, я завариваю еще чаю и совершаю вылазку до унгуца и обратно, чтобы взять одежду и всякую дребедень. Все-таки спать когда-то надо. Возвращаюсь как раз вовремя – Азамат уже начинает задаваться вопросом, куда я делась.
   – Ох, где ж вас положить-то? – снова начинает причитать матушка. – У меня и комната ведь всего одна, и кровать…
   – На печке, – тут же предлагает Азамат.
   – Ну это я супругу твою на печку положу, а тебя-то куда?
   – А мы там вдвоем не поместимся? – интересуюсь я, вспоминая что-то из древних сказок. Вроде бы если на печке можно спать, то она реально большая должна быть…
   – Да вы что! – всплескивает руками матушка, но Азамат уже заглянул в комнату.
   – Поместимся, – рапортует он. – Ты, ма, не переживай, мы привыкли рядышком спать.
   Ма еще долго не может примириться с таким аскетизмом, но поскольку других спальных мест все равно нет, то и возразить ей нечего. Потом я требую мыться, и Азамат по указанию матери притаскивает из сеней бочку, в которую мне наливают теплой воды. Муданжцы вообще народ чистоплотный, но идея мыться проточной водой дальше столицы пока не ушла. Азамата я, естественно, тоже загоняю освежиться, а потом, уже на печке, натираю своим «земным снадобьем», как называет его матушка (ей приходится объяснить, чем это вдруг запахло).
   – Целительница? – пораженно переспрашивает она со своей кровати из-за печной занавески. – С ума сойти, слово-то какое! Я его только в песнях о белой богине и слышала.
   – А что, она тоже целительница? – интересуюсь я, с усилием втирая крем в просторы Азаматова торса.
   – Да, она может наделить человека целебной силой, – расслабленно отвечает он и вдруг только что не подскакивает. – Лиза! А ты ведь мне кое-что обещала!
   Я хитро улыбаюсь.
   – Ну да, было дело.
   – И?
   – А при маме можно? – шепотом спрашиваю я на всеобщем.
   – Да уж говори скорее! – отмахивается он.
   – Я беременна.

Глава 6

   Он резко садится и, естественно, впечатывается лбом в потолок, не рассчитанный на такие габариты. Хватается за голову и шипит. Мне это живо напоминает какую-то дурацкую комедию, и я покатываюсь со смеху, изо всех сил пытаясь сдержаться, чтобы его не обидеть, и от этого хохоча еще заливистей.
   – Вы чего там? – спрашивает снизу матушка. Причину членовредительства она не поняла, потому что я говорила на всеобщем.
   – Все в порядке, – говорю, давясь смехом, – только потолок тут низковат.
   Азамат тем временем несколько приходит в себя и снова ложится навзничь, потирая лоб. Я легонько поглаживаю его по пострадавшей части тела.
   – Так это была шутка? – жалобно спрашивает он.
   – Нет, только не подскакивай снова, – покатываюсь я, придерживая его за плечико.
   Он долго молчит, так что я решаю, что он и не собирается никак комментировать новость.
   – Ты уверена? – наконец уточняет он.
   – Солнце, если бы я не была уверена, я бы не стала тебе говорить. Сегодня утром делала тест, он показал недельную давность.
   – Тогда еще можно долететь до Гарнета, – облегченно говорит он.
   – Зачем? – не понимаю я. Рожать еще рано, мягко говоря…
   – Ну ты, как мне показалось, целителю не сильно доверяешь.
   А, так он хочет, чтобы меня кто-то наблюдал?
   – Я зато себе доверяю, – говорю. – А к тому времени, как рожать надо будет, я Ориву доучу. Не сидеть же нам на Гарнете девять месяцев, в самом деле.
   Азамат внезапно с видом чрезвычайной заинтересованности поворачивается на бок и нависает надо мной.
   – Так ты собираешься рожать?! – спрашивает он шепотом.
   Я хлопаю глазами.
   – А что, есть какие-то неблагоприятные для этого обстоятельства? Чего ждать-то, если уж залетела?
   Он рухает обратно с таким счастливым видом, что уже граничит с безумным, сплетает пальцы и принимается тараторить нечто в стихах, что я определяю как гуйхалах за мое здоровье.
   – Лизонька, – выдыхает он наконец, – если бы у меня только были слова! Я знаю столько слов, столько томов прочел на двух языках, а сказать о своем счастье ничего не могу… – Он снова поворачивается (уже все одеяла узлом завязал) и утыкается лбом мне в висок. – Может, если я как следует подумаю, ты услышишь? Ты ведь всегда чувствуешь меня.
   Я снова не могу сдержать хихиканье, хотя оно происходит скорее от умиления, чем от юмора. Ладно, по крайней мере, он не упал с печки, не попытался мне заплатить и не выдумал себе повода для расстройства. Правда, на время родов я его, пожалуй, привяжу к кровати под наблюдением пяти-шести телохранителей, а то что-то стремно немного… А еще меня волнует, что ему станет советовать проклятый духовник…
   – Слушай, Азамат, – говорю, не поворачивая головы.
   – Мм?
   – Не говори пока Алтонгирелу.
   Он опять приподнимается на локте. Вот же активность напала на ночь глядя.
   – Как же? Он ведь наш духовник, он должен знать… Да и все равно поймет.
   – Давай проясним этот вопрос. Он твой духовник, а не мой. Вот станет пузо заметно, тогда скажем. А пока я еще жить хочу. Кстати, учти, что у меня в ближайшее время сильно испортится характер. Сегодня утром ты уже видел, в чем это выражается. Так что ради Алтонгирелова собственного блага, пожалуйста, не говори ему пока.
   Азамат тяжело вздыхает, но соглашается.
   – Ладно, понял… Но вообще, если уж он тебя так раздражает, тебе надо другого духовника себе выбрать, чтобы с ним советоваться, а то не дело это.
   – Ну вот познакомлюсь с кем-нибудь вменяемым… – вяло соглашаюсь я. Главное, мы пришли к компромиссу.
   – Что вы там все шушукаетесь? – доносится снизу голос матушки. – Легли спать, так спите уже.
   – Так точно, командир! – говорим мы неожиданно хором, хохочем и блаженно отрубаемся.
 
   Утро у нас весьма позднее – заснули-то часам к шести, не раньше. Впрочем, у меня оно, конечно, гораздо позднее, чем у остальных членов семьи. Сквозь неглубокий сон уже засветло я слышу стук топора, льющуюся воду, еще какой-то скрип и возню. Очевидно, Азамат помогает по хозяйству. Идентифицировав звуки как безопасные, я удовлетворенно поворачиваюсь на бок, стекаю в нагретую Азаматом ямку в матрасе и уплываю в сон еще часа на четыре.
   Сползаю с печки я только на запах обеда, поскольку желудок принимается категорически требовать наполнения. Я долго ищу тапочки около печки, все это время через полуоткрытую дверь наблюдая общественную жизнь на кухне. Азамат с энтузиазмом жарит расстегаи с какой-то некрупной рыбкой, матушка смешивает пряно пахнущий соус.
   – Так и сказала? – пораженно говорит матушка. Видимо, Азамат опять ей что-то про меня рассказывает.
   – Ага, – довольно кивает он.
   – Ну это уж… прямо неприлично.
   – Я так понял, у них об этом совершенно прилично говорить. Правда, они выражаются по-другому, но вообще это вроде бы считается чем-то хорошим.
   – Чего уж тут хорошего, мучение одно, – ворчит матушка.
   О чем это они, господи?
   – Ты зна-аешь, – задумчиво тянет Азамат, – конечно, если только один человек души лишается, то ему очень плохо. Но когда оба… это как-то… в общем, это здорово. И спокойно так – я, например, точно знаю, что Лиза меня не подведет и не будет мне нарочно пакостить. Вот подумай, много людей могут похвастаться такой уверенностью в супруге? Или вот, скажем, она всегда рада моему приходу. Ты не представляешь себе, какое это счастье.
   Ах ты боже мой, романтическая любовь в восприятии муданжцев. Можно прямо записывать и вставлять в краеведческую хрестоматию.
   – Представляю, – улыбается матушка. – Ты в детстве тоже всегда мне радовался.
   На этом я решаю вторгнуться в семейную идиллию, а то еще накапают мне в еду.