Страница:
Не делал он для себя новостей,
А если была у него жена –
То тоже одна.
По-прежнему катился по гладким и синим волнам «Арго», по-прежнему покашливал простуженный двигатель, только теперь нас было не четверо, а трое – не считая лениво машущего крыльями голубя.
Океан безбрежен, но море имеет пределы. Есть в нем и рассыпанные цветными бисеринами острова, и уютные заливы с просвечивающими сквозь прозрачную водяную толщу кораллами и анемонами. Мы высаживались на белые песчаные пляжи, охотились на диких коз и косуль, ловили рыбу в вертлявых ручьях. И только людей не было на островах, и не у кого было спросить, не проплывал ли здесь двадцать лет назад человек, лицом похожий на меня.
На четырнадцатый день Царь начал нервничать. Он бегал по кораблю от носа и до кормы, мотал башкой, постанывал, приложив ладони к ушам.
– Хлопают! Они хлопают!
Мы так ничего толком и не смогли от него добиться. После обеда норд-ост окреп, с севера потянуло тучами. Волны шли какие-то странные, гривастые, остроносые, и наш кораблик ощутимо болтало. Царь забился в трюм. Филин долго вглядывался из-под руки в серое марево на горизонте, а потом вдруг восхищенно заухал:
– Ну надо же!
– Что? – рявкнул я. Нервы у меня в последнее время были на взводе.
Филин обратил ко мне раскрасневшееся лицо и выпалил:
– Симплегады!
– Какие еще гады?
Филин даже ногой топнул от раздражения:
– Ну же, ты что, окончательно забыл историю? Симплегады, Симплегадские скалы. Они перекрывают вход в Эвксинское море.
– Ты как, совсем чокнулся? Они же остановились лет сто назад.
– Значит, опять пошли.
Филин не ошибся.
Море между скалами клокотало. Две черные громады расходились в стороны, и море устремлялось между ними, неся рваную клочковатую пену. И-АХ! С грохотом схлопывались скалы, вода бурлила, завивалась водоворотами, бессильно стучала в камень.
Пеленой висели соленые брызги. Над скалами играла радуга.
– Как красиво! Нет, ты посмотри, Мак, какая красота!
– Ага. Сдохнуть можно.
Меня почему-то Симплегады не восхитили. Перепуганный Кролик рухнул на палубу и попытался забиться в клетку. Я пинком отогнал его и снова обернулся к скалам.
– Ну и как мы здесь проплывем?
Даже в полумиле от скал нас качало, как пробку.
О том, чтобы плыть в этот кипящий пеной туннель, не могло быть и речи.
Филин задумчиво глянул на жмущегося к моим ногам Кролика.
– Аргонавты пустили впереди себя голубя.
Я с сомнением покосился на жирную птицу:
– Может, у них был очень резвый голубок. Скороход. А нашего красавца там сплющит.
– Инстинкт самосохранения присущ каждой божьей твари, – философски заметил Филин.
– Это значит?..
– Это значит, неси дробовик.
Когда я показался на палубе с дробовиком, Филин с усилием вздернул птицу вверх и кинул ее в воздух. Кролик тяжело захлопал крыльями – он напоминал обремененную излишним жиром наседку на штакетнике.
– Стреляй!
Я прицелился, и дробь просвистела в двух миллиметрах от голубиного хвоста.
Кролик сердито каркнул и устремился к скалам. Мы с замиранием сердца следили за ним. Вот громады расходятся, вот птица устремляется в проход, едва избегая жадно облизывающихся волн.
– Давай, Кролик, давай! – заорал я что было мочи.
– Лети! Лети! Run, Rabbit! Run! – надрывался Филин на своем тарабарском.
Однако птица была слишком неповоротлива. Скалы начали смыкаться. Вытянув шею и отчаянно курлыкая, голубь летел в сужающемся просвете. Взвизг, грохот, рев воды – и море усыпали рябые перья.
– М-да, – сказал Филин, отирая выступивший на лбу пот. – Незадачка. У аргонавтского голубка защемило всего одно перышко.
– Одно перышко? Одно?! – Я был вне себя. – Да у него полхвоста отхватило!
Кролик подтвердил мои слова возмущенным криком из-за скал.
– У нас снесет всю корму, и мы потонем. Если только предварительно не взорвемся.
– И что делать?
Впервые я видел Филина таким растерянным.
Мы смотрели на гадские скалы, мокрые, блестящие, омерзительно голые, изготовившиеся для нового прыжка.
– Я помогу.
Мы крутанулись на месте. Царь выбрался из трюма. Вид у него был неважнецкий, как после сильного приступа морской болезни, но выражение лица решительное.
– Я сделаю.
– Что ты сделаешь? – Я как можно более ласково положил руки на плечи безумца и легонько надавил. – Иди. Мы разберемся.
Царь покачал головой и шагнул к поручням.
Секунду он стоял так, тощий, маленький, напряженный, его длинные волосы и рубашка хлопали на ветру. А потом…
– Нет! – заорал я.
Но было поздно. Узкое тело метнулось за борт и сгинуло в кипящих волнах.
– Глуши двигатель! – Я толкнул Филина к открытому люку. – Глуши…
– Постой. – Филин ухватил меня за руку и сжал так крепко, что я всхлипнул от боли.
В море мелькнула черная спина. Через мгновение из воды показалось острое рыло, снова скрылось, и вдруг черный, огромный, глянцевитый дельфин выскочил на поверхность и сделал в воздухе сальто.
– Что?..
– Швыряй ему канат!
Я не двинулся, так что Филин сам промчался к бухте каната и принялся лихорадочно его разматывать. Спустя секунду я вышел из ступора и стал ему помогать. Обдирая ладони, мы завязали канат тройным морским на швартовом кольце, а второй конец кинули в море. Тяжелая веревка ушла в глубину и тут же показалась снова, зажатая в узкой дельфиньей пасти.
Филин перехватил штурвал и крикнул:
– Давай!
Ветер унес его слова в сторону, но дельфин услышал. Снова мелькнула мокрая спина, и вдруг корабль вздрогнул, тронулся, пошел, все набирая и набирая ход. Скалы приближались. Волны стучали о борт, перехлестывали, окатывали нас пеной.
– Держи-и-ись!
Я вцепился в поручень. Черные громадины надвигались, я уже различал рисунок камня, мелкие трещинки с забившимися в них водорослями, бурые наросты лишайника.
– Пошё-о-ол!
Корабль зарылся носом, зеленая вода накрыла меня с головой, я захлебнулся, чуть не выпустил поручень, но тут море схлынуло и, задыхающийся, отплевывающийся, я снова увидел свет дня. Мы прошли Симплегады. Сверху радостно квакнул Кролик.
Царь-Дельфин провожал нас еще некоторое время. Только под вечер, когда солнце бросило на море огненную дорожку, он в последний раз выпрыгнул из воды, сверкнул в розоватых лучах и ушел без всплеска в глубину. Мы поняли, что это прощание.
– Он ведь всегда этого хотел, – вздохнул над ухом Филин.
– Да, по большому-то счету…
В груди у меня ворочался горячий червячок. Неожиданно для себя – и уж тем более для Филина – я развернулся и взял своего последнего оставшегося друга за руки:
– Обещай мне кое-что.
– Что?
– Обещай, что будешь со мной до конца. Что не сбежишь, не исчезнешь и не превратишься во что-нибудь. Обещай, что мы вернемся домой вместе.
Филин улыбнулся:
– Конечно, обещаю. Вот уж не думал, Мак, что ты настолько сентиментален, – и покровительственно похлопал меня по плечу.
Но глаза у него блестели.
– Как-то здесь неуютно, – пробормотал Филин, разглядывая притаившийся за горбатыми кранами и недостроенным зданием морского вокзала город.
– Не то слово, – процедил я сквозь зубы.
Над городом стелился дым. Несло палевом, нежилью и неприятностями.
Мы оставили «Арго» у причала. Спрыгивая на бетон пирса, я почему-то подумал, что никогда уже не ступить нам на проржавевшую, ставшую родной палубу. Однако тут же погнал мысль прочь. Обесхвостевший Кролик сделал над нами круг почета и устало полетел к горам, а мы направились в город.
На портовых задворках дымились огромные мусорные контейнеры. На них покаркивали тощие вороны. Дальше, на стоянке, чернели искореженные скелеты машин. Несколько автомобилей уцелело, и их новенькая краска диковато блестела под солнцем.
Чем дальше от порта, тем больше было разрушенных зданий. Зияли оконные проемы. Язвы от попавших снарядов заполнились пылью и строительным мусором. Редколистые акации давали слабую тень, но вообще деревьев было мало, будто и их смело волной отступления. Всюду были разбросаны тряпки, черепки битой посуды, валялись распахнутые чемоданы. В одном дворе мы обнаружили целое семейство забытых в песочнице кукол.
Ближе к центру здания становились ниже, блочные многоэтажки уступили место двух– и трехэтажным домам из желтоватого песчаника. Здесь было почище, но так же светло, пусто и безжизненно. Ветер доносил облачка дыма и едкий смрад еще горящих на севере кварталов.
– Что это, а? Что это такое, Мак? Война?
Я пожал плечами. Война была столкновением сверкающих щитами рядов, блеском мечей и ржанием кавалерийских лошадей, война была знакома по песням и рассказам старших, но это… это запустение скорее напоминало об эпидемии.
Негромко переговариваясь – а громко говорить в мертвом городе нам мешало что-то вроде благоговения, – мы вышли на площадь. Вышли и замерли. На площади были люди.
В центре, примяв кусты можжевельника и березки маленького сквера, раскорячился бронетранспортер. Его пятнистые бока и задранное дуло пушки отбрасывали тень на исчирканный пулями камень ограды. В тени расположились несколько солдат. Двое из них курили, затягиваясь с видимым наслаждением. Еще двое переговаривались. Водитель в сползшем на глаза шлеме пил воду из пластиковой бутылки, а трое совсем молодых ребят сидели на корточках и весело смеялись. Приглядевшись, я понял, что они запускают детский волчок. У всех восьмерых были автоматы.
Они заметили нас прежде, чем мы убрались обратно в проулок. Водитель выпустил из рук бутылку и схватился за автомат. Двое курящих бросили сигареты. И только парни с волчком как сидели, так и остались сидеть.
Один из куряк уже приготовился давить на спуск, но стоящий рядом с ним бородатый верзила схватил его за плечо и что-то гортанно крикнул. Я разобрал только слова «хара» и «тали-амас».
На скуле вздувался здоровенный синяк. Филин озабоченно покопался пальцем во рту, извлек осколок зуба и задумчиво продолжил:
– Нас могли бы и сразу пристрелить.
– «Какое счастье!» – воскликнул лобстер, когда его вытащили из кастрюли и положили обратно на полку.
Меня отделали гораздо сильнее, чем Филина. Очень болело плечо, по которому заехали прикладом. Ухо набухло и торчало в сторону. И похоже, мне тоже сломали зуб. Губа быстро распухала, так что говорить было нелегко.
Мы валялись на полу в просторной комнате с рядами сдвинутых к стене парт. Филин утверждал, что это школа. Я здания снаружи не видел, поскольку на голову мне нацепили мешок. До сих пор я не мог отдышаться от вони прелых сапог.
По полу были разбросаны книги с вырванными страницами – возможно, учебники. Стекла в окнах были разбиты. Осторожно подобравшись к подоконнику и высунув голову, я обнаружил, что комната находится на втором этаже. Внизу белел под солнцем широкий двор, вокруг него тянулся забор с высокими железными воротами. Странная школа. У ворот маячили двое в форме и с автоматами, еще двое возились у БТР. Больше во дворе никого не было.
Филин подобрался сзади и задышал мне в затылок:
– Похоже, они ждут какого-то Талиамаса. Называют его то шейхом, то полевым командиром. Он и решит, что с нами делать.
Я потрогал плечо, скрипнул зубами и ответил:
– Я бы не стал его дожидаться.
Филин хлюпнул носом, втянув кровавую соплю. Нет, над ним тоже поработали будь здоров.
– Я проверял – комнату вроде не охраняют. Можно спуститься посмотреть, нет ли другого выхода.
Я подумал и кивнул. Все равно ничего лучшего в голову не приходило.
Висящая на одной петле дверь жалобно скрипнула и погрозила нам длинными щепками. Коридор тоже был пуст. Стекла в двух окнах сохранились, но пол все равно был засыпан осколками и обвалившейся штукатуркой. На цыпочках мы прокрались вдоль коридора, заглядывая по дороге в пустые классы. Там было все то же. На черной доске в одном из классов был нарисован огромный член и написано что-то, но не по-гречески.
В конце коридора обнаружилась лестница, ведущая вниз. Когда мы спустились на первый этаж, отчетливо послышались голоса прогуливающихся под окнами часовых. Мы пригнулись и поспешили дальше, в подвал.
Дверь в подвал была тяжелая, железная, выкрашенная зеленой краской. Недавно выкрашенная. Филин попробовал ручку, толкнул. Дверь бесшумно открылась. За ней обнаружился еще один коридор. Под потолком тянулись толстые трубы в рваной изоляции. Местами проступало ржавое железо, сочилась вода. Пахло плесенью и нагретым воздухом, где-то неподалеку что-то утробно ухало, гудело, тускло светила заключенная в металлическую сетку лампочка. Наши шаги звучали приглушенно, будто мы ступали по вате.
– Думаешь, здесь есть другой выход? – шепнул Филин.
Я пожал плечами и ускорил шаг. Мы прошли еще метров двести и завернули за угол, когда послышались голоса.
Я замер. Филин, не успевший сориентироваться, налетел на меня и зашипел, ударившись больной ногой. Я зажал ему рот ладонью и указал вниз. Голоса шли оттуда и звучали отчетливо, как будто говорящие находились в паре шагов от нас.
– Ну что, решила уже?
Низкий мужской голос странно тянул слова, но язык был определенно греческий. Второй голос, писклявый и одновременно пришептывающий, поддержал:
– Какую режем первой – правую или левую?
Я упал животом на пол и подполз к тянущейся вдоль стены трубе. Под ней обнаружилась узкая щель. Оттуда открывался вид на еще один подвальный этаж под нами. Просунув под трубу голову, я увидел квадратную комнату, ярко освещенную лампами дневного света. В комнате стоял железный стол. К столу была привязана девушка лет семнадцати. Тощая, остроносая, с большими темными глазищами. Над левым глазом синел фингал. Волосы у нее были короткие и тоже темные, а выражение лица – свирепое.
Рядом со столом расположились двое: один в хаки, другой в защитном пятнистом комбинезоне. Рукава комбинезона были закатаны, а в большой волосатой лапе зажата пила. Тот, что в хаки, потянулся за чем-то невидимым, и я обнаружил, что у него нет уха. На месте уха багровел уродливый рубец. Второй, с пилой, принял у товарища то, за чем он тянулся. Это оказалась бутылка с мутноватым пойлом. Пятнистый глотнул, задрав голову и двигая щетинистым кадыком. У человека с пилой не хватало глаза; глазницу закрывала черная повязка.
– Ах Кассандра, Кассандра, – пропел одноглазый, занюхивая самогонку рукавом. – Кассандра с буквы «К». Ну и сильно ли помогли тебе твои пророчества?
– Я прямо не знаю, – подхватил одноухий, – что за придурь на хозяина нашла. Ну зачем ты ему сдалась? Уродина-уродиной, да еще и дура. Прошмандовочка ты бесполезная.
Одноглазый хмыкнул, весело взмахнув пилой:
– Не, почему же бесполезная? Она ж эта… пророчица. Так, Касси? Ну-ка скажи, какую руку я тебе сейчас пилить буду? – Он игриво занес пилу.
Девушка не издала ни звука.
– Скучно. Совсем с тобой скучно, Кассандра. Ничего ты толком не умеешь. Даже отсосать как следует не можешь, где уж тебе пророчествовать.
– Понимаешь… – вмешался одноухий. Он тоже уже приложился к бутылке, и шрам налился краской пуще прежнего. – Понимаешь, всякое пророчество бесполезно, это доказал еще тот геометр, ну как его… – Он защелкал пальцами.
– Эвклид? – охотно подсказал второй.
– Нет, ну какой Эвклид?.. А, вспомнил! Архимед. Великий был человек. Так вот, Касси, он говорил, да, лично мне говорил при нашей последней беседе в Сиракузах… Ты была в Сиракузах, Касси?
Девушка молчала.
– Ладно, не важно. А говорил он, что всякое пророчество бессмысленно, поскольку либо неверно, либо бесполезно. Поясняю… – Одноухий взял у товарища пилу и приложил лезвие к левому плечу девушки; Кассандра напряглась. – К примеру, ты говоришь, что я отрежу тебе левую руку. А я – бац! – Тут он ловко перекинул пилу к другому плечу. – Бац – и отрежу правую. Это какое пророчество? Это пророчество неверное. А вот если я действительно отрежу левую… – Тут он вернул пилу на прежнее место. – Если левую отрежу, то это пророчество бесполезное – что толку в том, что ты все верно предсказала, если рука все равно тю-тю? – Одноухий тоненько захихикал, и спустя секунду его товарищ присоединился к нему басом.
– Пойдем. – Я дернул Филина за руку. – Пойдем, пока нас не засекли.
Но он и не двинулся.
Я откатился от щели и уставился на Филина. Его лицо, и без того бледное, стало совсем белым, и резко проступила едва пробившаяся на подбородке щетина. Филин был младше меня на два года.
– Я никуда не пойду. Мы должны спасти ее, неужели ты не понимаешь?
Я сделал ему знак говорить тише, и он зашипел:
– Это же Кассандра, та самая Кассандра! Это о ней говорил Гомер. Я всегда мечтал ее встретить, я столько хотел узнать…
Я покрутил у виска пальцем:
– Кассандра умерла пятьдесят лет назад. И она была старше. А это я не знаю кто, но нам до нее нет дела.
Филин замотал головой. Я вздохнул и прошептал как можно более убедительно:
– Надо выбраться отсюда. Даже если это та самая – а я в это не верю, – она уже все напророчила. Она нам больше не нужна, понимаешь?
Филин явно не понимал. Я начал злиться:
– Ты что, совсем спятил? Мы приплыли в Колхиду не для того, чтобы спасать прекрасных дам. И Царь нас не для того на себе тащил. Мы пришли за руном…
– Ну и иди, – зашипел Филин, – иди за своим драгоценным руном, проваливай. А я остаюсь.
Я треснул кулаком по холодному полу и закричал шепотом:
– Ты обещал! Помнишь, ты обещал, что не бросишь меня?! Где твое слово?!
Филин неожиданно улыбнулся. Спокойно так, как будто мы в нашей нычке под верандой распивали стыренное из дедушкиного буфета эфесское.
– А я тебя и не бросаю. Это ты бросаешь меня. И ее.
Я аж плюнул с досады.
Плана у нас никакого не было. Конечно, Филину лишь бы проявить благородство – а разбираться с подонками он предоставил мне. Мы долго блуждали в поисках хода вниз, Филин трясся и проедал мне плешь:
– А что, если ей уже отрезали руку? Если она умрет?
– Да не ссы, – убеждал я как можно уверенней, – они тут все ждут этого Тали-амаса. Без него они и не пукнут.
Сам я в этом сильно сомневался, но Филин немного успокоился. Наконец мы спустились по узким железным скобам и пошли обратно. Филин снова впал в панику – ему казалось, что мы потеряемся в одинаковых узких, тускло освещенных коридорах и не найдем квадратной комнаты. Но у меня с чувством направления было все в порядке, и вскоре мы услышали голоса. Среди них был и высокий девичий. Судя по тому, что девушка не визжала и не стонала, ей пока ничего не отрезали. Я прислушался. Сейчас говорил одноглазый:
– Нет, ну это невыносимо. Предреки хоть что-нибудь. Ну например: когда я умру?
– Очень скоро, – спокойно ответила девушка, – смерть уже приблизилась и дышит тебе в затылок.
Я не сумел сдержать ухмылку. Может, и вправду стоило спросить ее про руно?
Мы подкрались к двери в комнату. Она была приоткрыта. Я сделал Филину знак держаться позади и заглянул внутрь. Двое стояли вплотную к столу, что было плохо. Но их автоматы – «Узи» и укороченный М-16 – лежали в противоположном углу, и это было хорошо.
Одноглазый, разозленный предсказанием Кассандры, как раз заносил руку для удара, когда я толкнул дверь и вальяжно ступил в комнату.
– Где здесь общественный туалет?
Одноглазый так и замер с поднятой рукой. Одноухий, стоявший ближе к двери, моргнул и уставился на меня.
– У меня заело ширинку, – я принялся теребить молнию на брюках, – не поможете расстегнуть?
Одноухий инстинктивно опустил глаза. Этой заминки мне хватило, чтобы пересечь разделявшее нас расстояние и хорошенько врезать ему под дых. Одноухий согнулся и обмяк. Второй рванулся было к оружию, но я крикнул:
– Лови! – и швырнул в одноглазого его товарища.
Одноглазый рухнул на пол, грязно ругаясь. Я перепрыгнул через стол, подхватил М-16 и врезал прикладом по высунувшейся из-под тела одноухого голове. Еще и еще раз, пока эта дергающаяся голова не затихла. Единственный глаз экзекутора залила кровь. Я не стал проверять, оправдалось ли предсказание Кассандры, и, перешагнув через безжизненные тела, устремился к столу. Однако там уже стоял Филин. Стоял, неумело возился с веревками и завороженно пялился на девицу. Она ему улыбалась.
– Его срок еще не истек.
У нее за спиной я поцокал языком и постучал по лбу пальцем. Филин показал мне кулак.
Мы прихватили автоматы, а Кассандре достались «беретта» и морпеховский нож. На нож я косился с вожделением и думал, что все равно отберу его у девчонки. На всякий случай я содрал с одноухого форму и переоделся. Хотел было и Филина принарядить, но костюмчик одноглазого был уж больно окровавлен.
Мы поднялись по лестнице и выбрались на задний двор через окно школьного туалета. Пока Филин протискивался через узкий проем, я изучал сортирные граффити.
Мы спрятались на мусорке. Часовые не проявляли интереса к четырем вонючим контейнерам и обходили их стороной, делая здоровенный крюк. Из баков несло мертвечиной. Мне показалось, что из-под крышки высовывается маленькая рука, но я не стал проверять.
Кассандра и Филин устроились за большим баком, а я сидел на стреме и наблюдал за воротами. План был глупый и рискованный, но другого у нас не было. Мы ждали, когда приедет Тали-амас. Тогда, по замыслу, ворота должны были открыться, в суматохе мы просто пошли бы к ним, не привлекая внимания, и постарались ускользнуть.
Вечерело. Никаких признаков скорого приезда командира я не заметил. Мне надоело пялиться на запертые ворота, и я прислушался к тому, что происходило сзади…
– Так ты та самая…
– Ш-ш-ш…
– А меня зовут Ишмаэль. Это значит…
– Я знаю, что это значит.
Последовал долгий звук, какой издает забитый слив в момент прочистки. Я страдальчески возвел глаза к небу. Нашли время для нежностей.
– А ты знала… в смысле, ты предчувствовала, что мы встретимся? Я столько тебя искал. Я так хотел…
Снова чмоканье и урчание слива. Касси, похоже, была не из разговорчивых.
– А ты знаешь, что будет дальше? Что с нами будет?
– Ш-ш-ш.
Впору было пожалеть, что одноглазый с одноухим не преуспели в своей работе. Интересно, а что Тали-амасу надо было от нашей пророчицы? И вправду ли она та Кассандра, что предсказала про руно? Ох, не верится… Я совсем уж было собрался прервать воркование моих голубков, когда часовые у ворот вытянулись, снаружи кто-то гаркнул повелительным голосом и створки начали разъезжаться. Показался еще один броневик. На броне сидели человек шесть солдат. За бэтээром во двор мягко вкатился огромный черный джип, посверкивающий пуленепробиваемыми стеклами. В нем, вероятно, и ехал Тали-амас.
Из-за школы высыпало с дюжину боевиков, один из них – тот самый бородатый верзила – подбежал к джипу. Из джипа кто-то вышел, но я не увидел его за пятнистыми спинами. Вся компания направилась к дому. Ворота пока оставались открытыми. Самое время действовать. Я свистнул. Ноль внимания. Обернувшись, я увидел, что парочка страстно целуется, забившись в щель между баками. На Касси уже не было майки.
– Вы что, спятили?! – простонал я. – Идти надо!
– А? – рассеянно сказал Филин, выныривая из-за довольно крупного девичьего бюста.
Касси сориентировалась быстрее. Отпихнув все еще ошалело моргающего Филина, она деловито оправила майку и засунула «беретту» за пояс. Я кинул быстрый взгляд во двор и, убедившись, что никто в нашу сторону не смотрит, встал. За мной поднялись Касси и Филин. Легкой прогулочной походкой я зашагал к воротам. Часовых не было. Я спиной чувствовал, как следуют за мной друзья, как вышедшие из джипа приближаются к крыльцу. Чувствовал, как горяч асфальт под ногами, как нагрелся от моих ладоней ствол «Узи», как струйки пота катятся у меня по затылку и как намокла майка под мышками.
Мы были шагах в тридцати от ворот, когда сзади окликнули:
– Эй!
– Не останавливайтесь, – приказал я сквозь зубы.
– Хей!
Кричали уже в три голоса. Только сейчас я заметил пристроившуюся в тени кустов, разросшихся у забора, будку. В будке кто-то возился.
Осталось двадцать шагов.
– Может, остановиться? – пробормотал сзади Филин. – Касси? Мак?
Кассандра сказала что-то, чего я не разобрал.
Я замедлил шаг и поравнялся с парочкой.
– Идите вперед.
– Что? – Филин болезненно сморщился, как будто глотнул касторки.
– Бегите, я вас прикрою.
А если была у него жена –
То тоже одна.
По-прежнему катился по гладким и синим волнам «Арго», по-прежнему покашливал простуженный двигатель, только теперь нас было не четверо, а трое – не считая лениво машущего крыльями голубя.
Океан безбрежен, но море имеет пределы. Есть в нем и рассыпанные цветными бисеринами острова, и уютные заливы с просвечивающими сквозь прозрачную водяную толщу кораллами и анемонами. Мы высаживались на белые песчаные пляжи, охотились на диких коз и косуль, ловили рыбу в вертлявых ручьях. И только людей не было на островах, и не у кого было спросить, не проплывал ли здесь двадцать лет назад человек, лицом похожий на меня.
На четырнадцатый день Царь начал нервничать. Он бегал по кораблю от носа и до кормы, мотал башкой, постанывал, приложив ладони к ушам.
– Хлопают! Они хлопают!
Мы так ничего толком и не смогли от него добиться. После обеда норд-ост окреп, с севера потянуло тучами. Волны шли какие-то странные, гривастые, остроносые, и наш кораблик ощутимо болтало. Царь забился в трюм. Филин долго вглядывался из-под руки в серое марево на горизонте, а потом вдруг восхищенно заухал:
– Ну надо же!
– Что? – рявкнул я. Нервы у меня в последнее время были на взводе.
Филин обратил ко мне раскрасневшееся лицо и выпалил:
– Симплегады!
– Какие еще гады?
Филин даже ногой топнул от раздражения:
– Ну же, ты что, окончательно забыл историю? Симплегады, Симплегадские скалы. Они перекрывают вход в Эвксинское море.
– Ты как, совсем чокнулся? Они же остановились лет сто назад.
– Значит, опять пошли.
Филин не ошибся.
Море между скалами клокотало. Две черные громады расходились в стороны, и море устремлялось между ними, неся рваную клочковатую пену. И-АХ! С грохотом схлопывались скалы, вода бурлила, завивалась водоворотами, бессильно стучала в камень.
Пеленой висели соленые брызги. Над скалами играла радуга.
– Как красиво! Нет, ты посмотри, Мак, какая красота!
– Ага. Сдохнуть можно.
Меня почему-то Симплегады не восхитили. Перепуганный Кролик рухнул на палубу и попытался забиться в клетку. Я пинком отогнал его и снова обернулся к скалам.
– Ну и как мы здесь проплывем?
Даже в полумиле от скал нас качало, как пробку.
О том, чтобы плыть в этот кипящий пеной туннель, не могло быть и речи.
Филин задумчиво глянул на жмущегося к моим ногам Кролика.
– Аргонавты пустили впереди себя голубя.
Я с сомнением покосился на жирную птицу:
– Может, у них был очень резвый голубок. Скороход. А нашего красавца там сплющит.
– Инстинкт самосохранения присущ каждой божьей твари, – философски заметил Филин.
– Это значит?..
– Это значит, неси дробовик.
Когда я показался на палубе с дробовиком, Филин с усилием вздернул птицу вверх и кинул ее в воздух. Кролик тяжело захлопал крыльями – он напоминал обремененную излишним жиром наседку на штакетнике.
– Стреляй!
Я прицелился, и дробь просвистела в двух миллиметрах от голубиного хвоста.
Кролик сердито каркнул и устремился к скалам. Мы с замиранием сердца следили за ним. Вот громады расходятся, вот птица устремляется в проход, едва избегая жадно облизывающихся волн.
– Давай, Кролик, давай! – заорал я что было мочи.
– Лети! Лети! Run, Rabbit! Run! – надрывался Филин на своем тарабарском.
Однако птица была слишком неповоротлива. Скалы начали смыкаться. Вытянув шею и отчаянно курлыкая, голубь летел в сужающемся просвете. Взвизг, грохот, рев воды – и море усыпали рябые перья.
– М-да, – сказал Филин, отирая выступивший на лбу пот. – Незадачка. У аргонавтского голубка защемило всего одно перышко.
– Одно перышко? Одно?! – Я был вне себя. – Да у него полхвоста отхватило!
Кролик подтвердил мои слова возмущенным криком из-за скал.
– У нас снесет всю корму, и мы потонем. Если только предварительно не взорвемся.
– И что делать?
Впервые я видел Филина таким растерянным.
Мы смотрели на гадские скалы, мокрые, блестящие, омерзительно голые, изготовившиеся для нового прыжка.
– Я помогу.
Мы крутанулись на месте. Царь выбрался из трюма. Вид у него был неважнецкий, как после сильного приступа морской болезни, но выражение лица решительное.
– Я сделаю.
– Что ты сделаешь? – Я как можно более ласково положил руки на плечи безумца и легонько надавил. – Иди. Мы разберемся.
Царь покачал головой и шагнул к поручням.
Секунду он стоял так, тощий, маленький, напряженный, его длинные волосы и рубашка хлопали на ветру. А потом…
– Нет! – заорал я.
Но было поздно. Узкое тело метнулось за борт и сгинуло в кипящих волнах.
– Глуши двигатель! – Я толкнул Филина к открытому люку. – Глуши…
– Постой. – Филин ухватил меня за руку и сжал так крепко, что я всхлипнул от боли.
В море мелькнула черная спина. Через мгновение из воды показалось острое рыло, снова скрылось, и вдруг черный, огромный, глянцевитый дельфин выскочил на поверхность и сделал в воздухе сальто.
– Что?..
– Швыряй ему канат!
Я не двинулся, так что Филин сам промчался к бухте каната и принялся лихорадочно его разматывать. Спустя секунду я вышел из ступора и стал ему помогать. Обдирая ладони, мы завязали канат тройным морским на швартовом кольце, а второй конец кинули в море. Тяжелая веревка ушла в глубину и тут же показалась снова, зажатая в узкой дельфиньей пасти.
Филин перехватил штурвал и крикнул:
– Давай!
Ветер унес его слова в сторону, но дельфин услышал. Снова мелькнула мокрая спина, и вдруг корабль вздрогнул, тронулся, пошел, все набирая и набирая ход. Скалы приближались. Волны стучали о борт, перехлестывали, окатывали нас пеной.
– Держи-и-ись!
Я вцепился в поручень. Черные громадины надвигались, я уже различал рисунок камня, мелкие трещинки с забившимися в них водорослями, бурые наросты лишайника.
– Пошё-о-ол!
Корабль зарылся носом, зеленая вода накрыла меня с головой, я захлебнулся, чуть не выпустил поручень, но тут море схлынуло и, задыхающийся, отплевывающийся, я снова увидел свет дня. Мы прошли Симплегады. Сверху радостно квакнул Кролик.
Царь-Дельфин провожал нас еще некоторое время. Только под вечер, когда солнце бросило на море огненную дорожку, он в последний раз выпрыгнул из воды, сверкнул в розоватых лучах и ушел без всплеска в глубину. Мы поняли, что это прощание.
– Он ведь всегда этого хотел, – вздохнул над ухом Филин.
– Да, по большому-то счету…
В груди у меня ворочался горячий червячок. Неожиданно для себя – и уж тем более для Филина – я развернулся и взял своего последнего оставшегося друга за руки:
– Обещай мне кое-что.
– Что?
– Обещай, что будешь со мной до конца. Что не сбежишь, не исчезнешь и не превратишься во что-нибудь. Обещай, что мы вернемся домой вместе.
Филин улыбнулся:
– Конечно, обещаю. Вот уж не думал, Мак, что ты настолько сентиментален, – и покровительственно похлопал меня по плечу.
Но глаза у него блестели.
* * *
Колхида встретила нас догорающими у причала танкерами и огромным, расползшимся вдоль и вширь по гавани нефтяным пятном. Неприятно воняло гарью, керосином и еще чем-то сладковатым, нехорошо напоминающим запах тления. «Арго» вошел в портовые воды, грудью расталкивая нефтяную пленку и неся за собой длинный шлейф чистой воды. След, впрочем, быстро затягивало.– Как-то здесь неуютно, – пробормотал Филин, разглядывая притаившийся за горбатыми кранами и недостроенным зданием морского вокзала город.
– Не то слово, – процедил я сквозь зубы.
Над городом стелился дым. Несло палевом, нежилью и неприятностями.
Мы оставили «Арго» у причала. Спрыгивая на бетон пирса, я почему-то подумал, что никогда уже не ступить нам на проржавевшую, ставшую родной палубу. Однако тут же погнал мысль прочь. Обесхвостевший Кролик сделал над нами круг почета и устало полетел к горам, а мы направились в город.
На портовых задворках дымились огромные мусорные контейнеры. На них покаркивали тощие вороны. Дальше, на стоянке, чернели искореженные скелеты машин. Несколько автомобилей уцелело, и их новенькая краска диковато блестела под солнцем.
Чем дальше от порта, тем больше было разрушенных зданий. Зияли оконные проемы. Язвы от попавших снарядов заполнились пылью и строительным мусором. Редколистые акации давали слабую тень, но вообще деревьев было мало, будто и их смело волной отступления. Всюду были разбросаны тряпки, черепки битой посуды, валялись распахнутые чемоданы. В одном дворе мы обнаружили целое семейство забытых в песочнице кукол.
Ближе к центру здания становились ниже, блочные многоэтажки уступили место двух– и трехэтажным домам из желтоватого песчаника. Здесь было почище, но так же светло, пусто и безжизненно. Ветер доносил облачка дыма и едкий смрад еще горящих на севере кварталов.
– Что это, а? Что это такое, Мак? Война?
Я пожал плечами. Война была столкновением сверкающих щитами рядов, блеском мечей и ржанием кавалерийских лошадей, война была знакома по песням и рассказам старших, но это… это запустение скорее напоминало об эпидемии.
Негромко переговариваясь – а громко говорить в мертвом городе нам мешало что-то вроде благоговения, – мы вышли на площадь. Вышли и замерли. На площади были люди.
В центре, примяв кусты можжевельника и березки маленького сквера, раскорячился бронетранспортер. Его пятнистые бока и задранное дуло пушки отбрасывали тень на исчирканный пулями камень ограды. В тени расположились несколько солдат. Двое из них курили, затягиваясь с видимым наслаждением. Еще двое переговаривались. Водитель в сползшем на глаза шлеме пил воду из пластиковой бутылки, а трое совсем молодых ребят сидели на корточках и весело смеялись. Приглядевшись, я понял, что они запускают детский волчок. У всех восьмерых были автоматы.
Они заметили нас прежде, чем мы убрались обратно в проулок. Водитель выпустил из рук бутылку и схватился за автомат. Двое курящих бросили сигареты. И только парни с волчком как сидели, так и остались сидеть.
Один из куряк уже приготовился давить на спуск, но стоящий рядом с ним бородатый верзила схватил его за плечо и что-то гортанно крикнул. Я разобрал только слова «хара» и «тали-амас».
* * *
– В общем, все не так уж и плохо, – неуверенно сказал Филин, потирая скулу.На скуле вздувался здоровенный синяк. Филин озабоченно покопался пальцем во рту, извлек осколок зуба и задумчиво продолжил:
– Нас могли бы и сразу пристрелить.
– «Какое счастье!» – воскликнул лобстер, когда его вытащили из кастрюли и положили обратно на полку.
Меня отделали гораздо сильнее, чем Филина. Очень болело плечо, по которому заехали прикладом. Ухо набухло и торчало в сторону. И похоже, мне тоже сломали зуб. Губа быстро распухала, так что говорить было нелегко.
Мы валялись на полу в просторной комнате с рядами сдвинутых к стене парт. Филин утверждал, что это школа. Я здания снаружи не видел, поскольку на голову мне нацепили мешок. До сих пор я не мог отдышаться от вони прелых сапог.
По полу были разбросаны книги с вырванными страницами – возможно, учебники. Стекла в окнах были разбиты. Осторожно подобравшись к подоконнику и высунув голову, я обнаружил, что комната находится на втором этаже. Внизу белел под солнцем широкий двор, вокруг него тянулся забор с высокими железными воротами. Странная школа. У ворот маячили двое в форме и с автоматами, еще двое возились у БТР. Больше во дворе никого не было.
Филин подобрался сзади и задышал мне в затылок:
– Похоже, они ждут какого-то Талиамаса. Называют его то шейхом, то полевым командиром. Он и решит, что с нами делать.
Я потрогал плечо, скрипнул зубами и ответил:
– Я бы не стал его дожидаться.
Филин хлюпнул носом, втянув кровавую соплю. Нет, над ним тоже поработали будь здоров.
– Я проверял – комнату вроде не охраняют. Можно спуститься посмотреть, нет ли другого выхода.
Я подумал и кивнул. Все равно ничего лучшего в голову не приходило.
Висящая на одной петле дверь жалобно скрипнула и погрозила нам длинными щепками. Коридор тоже был пуст. Стекла в двух окнах сохранились, но пол все равно был засыпан осколками и обвалившейся штукатуркой. На цыпочках мы прокрались вдоль коридора, заглядывая по дороге в пустые классы. Там было все то же. На черной доске в одном из классов был нарисован огромный член и написано что-то, но не по-гречески.
В конце коридора обнаружилась лестница, ведущая вниз. Когда мы спустились на первый этаж, отчетливо послышались голоса прогуливающихся под окнами часовых. Мы пригнулись и поспешили дальше, в подвал.
Дверь в подвал была тяжелая, железная, выкрашенная зеленой краской. Недавно выкрашенная. Филин попробовал ручку, толкнул. Дверь бесшумно открылась. За ней обнаружился еще один коридор. Под потолком тянулись толстые трубы в рваной изоляции. Местами проступало ржавое железо, сочилась вода. Пахло плесенью и нагретым воздухом, где-то неподалеку что-то утробно ухало, гудело, тускло светила заключенная в металлическую сетку лампочка. Наши шаги звучали приглушенно, будто мы ступали по вате.
– Думаешь, здесь есть другой выход? – шепнул Филин.
Я пожал плечами и ускорил шаг. Мы прошли еще метров двести и завернули за угол, когда послышались голоса.
Я замер. Филин, не успевший сориентироваться, налетел на меня и зашипел, ударившись больной ногой. Я зажал ему рот ладонью и указал вниз. Голоса шли оттуда и звучали отчетливо, как будто говорящие находились в паре шагов от нас.
– Ну что, решила уже?
Низкий мужской голос странно тянул слова, но язык был определенно греческий. Второй голос, писклявый и одновременно пришептывающий, поддержал:
– Какую режем первой – правую или левую?
Я упал животом на пол и подполз к тянущейся вдоль стены трубе. Под ней обнаружилась узкая щель. Оттуда открывался вид на еще один подвальный этаж под нами. Просунув под трубу голову, я увидел квадратную комнату, ярко освещенную лампами дневного света. В комнате стоял железный стол. К столу была привязана девушка лет семнадцати. Тощая, остроносая, с большими темными глазищами. Над левым глазом синел фингал. Волосы у нее были короткие и тоже темные, а выражение лица – свирепое.
Рядом со столом расположились двое: один в хаки, другой в защитном пятнистом комбинезоне. Рукава комбинезона были закатаны, а в большой волосатой лапе зажата пила. Тот, что в хаки, потянулся за чем-то невидимым, и я обнаружил, что у него нет уха. На месте уха багровел уродливый рубец. Второй, с пилой, принял у товарища то, за чем он тянулся. Это оказалась бутылка с мутноватым пойлом. Пятнистый глотнул, задрав голову и двигая щетинистым кадыком. У человека с пилой не хватало глаза; глазницу закрывала черная повязка.
– Ах Кассандра, Кассандра, – пропел одноглазый, занюхивая самогонку рукавом. – Кассандра с буквы «К». Ну и сильно ли помогли тебе твои пророчества?
– Я прямо не знаю, – подхватил одноухий, – что за придурь на хозяина нашла. Ну зачем ты ему сдалась? Уродина-уродиной, да еще и дура. Прошмандовочка ты бесполезная.
Одноглазый хмыкнул, весело взмахнув пилой:
– Не, почему же бесполезная? Она ж эта… пророчица. Так, Касси? Ну-ка скажи, какую руку я тебе сейчас пилить буду? – Он игриво занес пилу.
Девушка не издала ни звука.
– Скучно. Совсем с тобой скучно, Кассандра. Ничего ты толком не умеешь. Даже отсосать как следует не можешь, где уж тебе пророчествовать.
– Понимаешь… – вмешался одноухий. Он тоже уже приложился к бутылке, и шрам налился краской пуще прежнего. – Понимаешь, всякое пророчество бесполезно, это доказал еще тот геометр, ну как его… – Он защелкал пальцами.
– Эвклид? – охотно подсказал второй.
– Нет, ну какой Эвклид?.. А, вспомнил! Архимед. Великий был человек. Так вот, Касси, он говорил, да, лично мне говорил при нашей последней беседе в Сиракузах… Ты была в Сиракузах, Касси?
Девушка молчала.
– Ладно, не важно. А говорил он, что всякое пророчество бессмысленно, поскольку либо неверно, либо бесполезно. Поясняю… – Одноухий взял у товарища пилу и приложил лезвие к левому плечу девушки; Кассандра напряглась. – К примеру, ты говоришь, что я отрежу тебе левую руку. А я – бац! – Тут он ловко перекинул пилу к другому плечу. – Бац – и отрежу правую. Это какое пророчество? Это пророчество неверное. А вот если я действительно отрежу левую… – Тут он вернул пилу на прежнее место. – Если левую отрежу, то это пророчество бесполезное – что толку в том, что ты все верно предсказала, если рука все равно тю-тю? – Одноухий тоненько захихикал, и спустя секунду его товарищ присоединился к нему басом.
– Пойдем. – Я дернул Филина за руку. – Пойдем, пока нас не засекли.
Но он и не двинулся.
Я откатился от щели и уставился на Филина. Его лицо, и без того бледное, стало совсем белым, и резко проступила едва пробившаяся на подбородке щетина. Филин был младше меня на два года.
– Я никуда не пойду. Мы должны спасти ее, неужели ты не понимаешь?
Я сделал ему знак говорить тише, и он зашипел:
– Это же Кассандра, та самая Кассандра! Это о ней говорил Гомер. Я всегда мечтал ее встретить, я столько хотел узнать…
Я покрутил у виска пальцем:
– Кассандра умерла пятьдесят лет назад. И она была старше. А это я не знаю кто, но нам до нее нет дела.
Филин замотал головой. Я вздохнул и прошептал как можно более убедительно:
– Надо выбраться отсюда. Даже если это та самая – а я в это не верю, – она уже все напророчила. Она нам больше не нужна, понимаешь?
Филин явно не понимал. Я начал злиться:
– Ты что, совсем спятил? Мы приплыли в Колхиду не для того, чтобы спасать прекрасных дам. И Царь нас не для того на себе тащил. Мы пришли за руном…
– Ну и иди, – зашипел Филин, – иди за своим драгоценным руном, проваливай. А я остаюсь.
Я треснул кулаком по холодному полу и закричал шепотом:
– Ты обещал! Помнишь, ты обещал, что не бросишь меня?! Где твое слово?!
Филин неожиданно улыбнулся. Спокойно так, как будто мы в нашей нычке под верандой распивали стыренное из дедушкиного буфета эфесское.
– А я тебя и не бросаю. Это ты бросаешь меня. И ее.
Я аж плюнул с досады.
Плана у нас никакого не было. Конечно, Филину лишь бы проявить благородство – а разбираться с подонками он предоставил мне. Мы долго блуждали в поисках хода вниз, Филин трясся и проедал мне плешь:
– А что, если ей уже отрезали руку? Если она умрет?
– Да не ссы, – убеждал я как можно уверенней, – они тут все ждут этого Тали-амаса. Без него они и не пукнут.
Сам я в этом сильно сомневался, но Филин немного успокоился. Наконец мы спустились по узким железным скобам и пошли обратно. Филин снова впал в панику – ему казалось, что мы потеряемся в одинаковых узких, тускло освещенных коридорах и не найдем квадратной комнаты. Но у меня с чувством направления было все в порядке, и вскоре мы услышали голоса. Среди них был и высокий девичий. Судя по тому, что девушка не визжала и не стонала, ей пока ничего не отрезали. Я прислушался. Сейчас говорил одноглазый:
– Нет, ну это невыносимо. Предреки хоть что-нибудь. Ну например: когда я умру?
– Очень скоро, – спокойно ответила девушка, – смерть уже приблизилась и дышит тебе в затылок.
Я не сумел сдержать ухмылку. Может, и вправду стоило спросить ее про руно?
Мы подкрались к двери в комнату. Она была приоткрыта. Я сделал Филину знак держаться позади и заглянул внутрь. Двое стояли вплотную к столу, что было плохо. Но их автоматы – «Узи» и укороченный М-16 – лежали в противоположном углу, и это было хорошо.
Одноглазый, разозленный предсказанием Кассандры, как раз заносил руку для удара, когда я толкнул дверь и вальяжно ступил в комнату.
– Где здесь общественный туалет?
Одноглазый так и замер с поднятой рукой. Одноухий, стоявший ближе к двери, моргнул и уставился на меня.
– У меня заело ширинку, – я принялся теребить молнию на брюках, – не поможете расстегнуть?
Одноухий инстинктивно опустил глаза. Этой заминки мне хватило, чтобы пересечь разделявшее нас расстояние и хорошенько врезать ему под дых. Одноухий согнулся и обмяк. Второй рванулся было к оружию, но я крикнул:
– Лови! – и швырнул в одноглазого его товарища.
Одноглазый рухнул на пол, грязно ругаясь. Я перепрыгнул через стол, подхватил М-16 и врезал прикладом по высунувшейся из-под тела одноухого голове. Еще и еще раз, пока эта дергающаяся голова не затихла. Единственный глаз экзекутора залила кровь. Я не стал проверять, оправдалось ли предсказание Кассандры, и, перешагнув через безжизненные тела, устремился к столу. Однако там уже стоял Филин. Стоял, неумело возился с веревками и завороженно пялился на девицу. Она ему улыбалась.
* * *
Кассандра не ошиблась. Одноглазый был мертв. Его приятеля мы связали и запихнули ему в рот кляп. Я было собирался и его прикончить, но Кассандра не дала. Закатила глаза и похоронным голосом изрекла:– Его срок еще не истек.
У нее за спиной я поцокал языком и постучал по лбу пальцем. Филин показал мне кулак.
Мы прихватили автоматы, а Кассандре достались «беретта» и морпеховский нож. На нож я косился с вожделением и думал, что все равно отберу его у девчонки. На всякий случай я содрал с одноухого форму и переоделся. Хотел было и Филина принарядить, но костюмчик одноглазого был уж больно окровавлен.
Мы поднялись по лестнице и выбрались на задний двор через окно школьного туалета. Пока Филин протискивался через узкий проем, я изучал сортирные граффити.
«Шмулик пиздоёб и козел».– Вот именно что, – пробормотал я и полез в окно. Унитаз под моим ботинком жалобно хрустнул.
«Атсаси, пидар!»
«Цой рулит!»
«Адка из 5-го Б – подстилка!»
«Но я разбил свою любоффь о волосатые коленки».
«Я ВЕРНУСЬ, МАМА!»
Мы спрятались на мусорке. Часовые не проявляли интереса к четырем вонючим контейнерам и обходили их стороной, делая здоровенный крюк. Из баков несло мертвечиной. Мне показалось, что из-под крышки высовывается маленькая рука, но я не стал проверять.
Кассандра и Филин устроились за большим баком, а я сидел на стреме и наблюдал за воротами. План был глупый и рискованный, но другого у нас не было. Мы ждали, когда приедет Тали-амас. Тогда, по замыслу, ворота должны были открыться, в суматохе мы просто пошли бы к ним, не привлекая внимания, и постарались ускользнуть.
Вечерело. Никаких признаков скорого приезда командира я не заметил. Мне надоело пялиться на запертые ворота, и я прислушался к тому, что происходило сзади…
– Так ты та самая…
– Ш-ш-ш…
– А меня зовут Ишмаэль. Это значит…
– Я знаю, что это значит.
Последовал долгий звук, какой издает забитый слив в момент прочистки. Я страдальчески возвел глаза к небу. Нашли время для нежностей.
– А ты знала… в смысле, ты предчувствовала, что мы встретимся? Я столько тебя искал. Я так хотел…
Снова чмоканье и урчание слива. Касси, похоже, была не из разговорчивых.
– А ты знаешь, что будет дальше? Что с нами будет?
– Ш-ш-ш.
Впору было пожалеть, что одноглазый с одноухим не преуспели в своей работе. Интересно, а что Тали-амасу надо было от нашей пророчицы? И вправду ли она та Кассандра, что предсказала про руно? Ох, не верится… Я совсем уж было собрался прервать воркование моих голубков, когда часовые у ворот вытянулись, снаружи кто-то гаркнул повелительным голосом и створки начали разъезжаться. Показался еще один броневик. На броне сидели человек шесть солдат. За бэтээром во двор мягко вкатился огромный черный джип, посверкивающий пуленепробиваемыми стеклами. В нем, вероятно, и ехал Тали-амас.
Из-за школы высыпало с дюжину боевиков, один из них – тот самый бородатый верзила – подбежал к джипу. Из джипа кто-то вышел, но я не увидел его за пятнистыми спинами. Вся компания направилась к дому. Ворота пока оставались открытыми. Самое время действовать. Я свистнул. Ноль внимания. Обернувшись, я увидел, что парочка страстно целуется, забившись в щель между баками. На Касси уже не было майки.
– Вы что, спятили?! – простонал я. – Идти надо!
– А? – рассеянно сказал Филин, выныривая из-за довольно крупного девичьего бюста.
Касси сориентировалась быстрее. Отпихнув все еще ошалело моргающего Филина, она деловито оправила майку и засунула «беретту» за пояс. Я кинул быстрый взгляд во двор и, убедившись, что никто в нашу сторону не смотрит, встал. За мной поднялись Касси и Филин. Легкой прогулочной походкой я зашагал к воротам. Часовых не было. Я спиной чувствовал, как следуют за мной друзья, как вышедшие из джипа приближаются к крыльцу. Чувствовал, как горяч асфальт под ногами, как нагрелся от моих ладоней ствол «Узи», как струйки пота катятся у меня по затылку и как намокла майка под мышками.
Мы были шагах в тридцати от ворот, когда сзади окликнули:
– Эй!
– Не останавливайтесь, – приказал я сквозь зубы.
– Хей!
Кричали уже в три голоса. Только сейчас я заметил пристроившуюся в тени кустов, разросшихся у забора, будку. В будке кто-то возился.
Осталось двадцать шагов.
– Может, остановиться? – пробормотал сзади Филин. – Касси? Мак?
Кассандра сказала что-то, чего я не разобрал.
Я замедлил шаг и поравнялся с парочкой.
– Идите вперед.
– Что? – Филин болезненно сморщился, как будто глотнул касторки.
– Бегите, я вас прикрою.