Юлия Зонис. Боевой шлюп «Арго» (сборник)

Юлия Зонис
Боевой шлюп «Арго» (сборник)

Боевой шлюп «Арго»

   Мой Телемак, Троянская война окончена.
   Кто победил – не помню.

Иосиф Бродский «Одиссей – Телемаку»

   Мать говорит, что я сын Одиссея, но сам я не знаю.
   Может ли кто-нибудь знать, от какого отца он родился?
   Счастлив я был бы, когда бы родителем мне приходился
   Муж, во владеньях своих до старости мирно доживший.^[1]

Гомер «Одиссея»

   Остров встретил нас свистом ветра и визгом полудиких свиней. Возможно, это были те самые, наши прадеды-мореплаватели, обращенные Цирцеей. Тощие и бурые, они окружили лагерь и пытались добраться до мешка с сухарями. Жбан думал-думал, а потом взялся за топор и веревку. Прогонявшись два часа по берегу за особенно прытким кабаном, он приготовил свинину на ужин. Свинина оказалась жесткой – видно, Цирцея давно не потчевала кашей своих любимцев.
   Ветер посвистывал в скалах. Сухие пучки травы, козьи тропы без коз да полуразвалившаяся хижина – вот и все, что мы нашли на острове. В развалинах обнаружился глиняный горшок с зерном. Кое-какие зернышки уже проклюнулись, и из них тянулись бледные, лишенные корней ростки. Мы проспорили над горшком до захода. Обжора Жбан говорил, что надо брать, а Мудрый Филин поминал недобрым словом Цирцею и вчерашнего кабана. В конце концов оставили горшок лежать где лежал. В последних лучах заката Мудрый Филин бродил по обнаружившейся за домом помойке, искал черепки. Он помешан на краснофигурной керамике, но так и не нашел пока ни одной целой вазы. Мы обошли черный прямоугольник свиного загона. Огораживающие его жерди высохли и стали хрупкими, как тысячелетний пергамент. В дальнем углу отыскалось корыто с остатками каши. Жбан жадно облизывался, однако даже ему хватило ума не лезть к колдовскому зелью. За пятьдесят лет магия могла и не выдохнуться.
   Спустившись обратно к морю, мы обнаружили, что Рыбий Царь опять сидит на корточках у воды и беседует с корюшками. Не знаю, что они ему наговорили, но, встав и как следует отряхнув кожаные штаны, безумец предупредил нас, что грядет буря. Надо было либо пережидать ее на острове, в компании свиней, либо заводить мотор. Солярка кончалась, а до следующей заправки переть еще дней десять.
   Корыто наше ржавое и напоминает миниатюрную копию нефтяного танкера. Так утверждает Мудрый Филин, а по мне – обычная сторожевая канонерка, разве что пошире и почти без надстроек. Кормовое орудие у нас клинит, по левому борту каждые два дня открывается течь, но на заходе пробоина обычно зарастает. Бочки с соляркой стоят прямо на палубе, к полудню они нагреваются, и от них невыносимо несет плавящимся гудроном.
   Рыбий Царь подмигивает левым глазом – то ли тик, то ли это он так веселится.
   – Буря, скоро грянет буря!
   Я неохотно спускаюсь в каюту и достаю бурдюк. Это предпоследний. Можно, конечно, и на острове переждать, но что-то мне там не нравится.
   – Воля капитана – закон, – говорит Филин, провожая меня сумрачным взглядом. – И все же, Мак, не очень-то ими разбрасывайся. Паллада твоя еще хрен знает когда объявится, а с солярой у нас полный кирдык.
   Мак – это сокращение от моего полного имени. Меня назвали в честь отца, которого я никогда не видел. Говорят, он сорвался с места лет двадцать назад, еще до моего рождения, и, как и мы сейчас, ушел в плавание. Мать до сих пор не может простить это деду. Развешивая белье во внутреннем дворике, она, сгорбленная, сухая, поседевшая прежде времени, все косится на окно дедовской комнаты и шлет ему сквозь зубы проклятия.
   – Чтоб тебя поразили Лисса-безумие и Лхаса-бессилие, – бормочет она, забывая, что дед давно уже обезумел и обессилел.
   Когда-то он был героем. Точнее, мог бы им стать.
   Сидящий на ступеньках крыльца слепой старик – глаза его не видят, но слух за долгие годы обострился до удивительной тонкости – усмехается и шепчет:
   – Ты не права, женщина. Твой муж все равно ушел бы на поиски отца, хотя сейчас это, конечно, просто жест отчаяния. И кстати, Лхаса – отнюдь не богиня, а город в Тибете.
   Слепой старик – единственный, кто знает правду. То, что должно было быть.

* * *

   Бурдюк оказался с подвохом. Мотор с грехом пополам заработал, но винт почему-то завертелся в обратную сторону. Так мы и пошли задним ходом, толстой гузкой рассекая волны, как выжившая из ума черепаха.
   – Нет, ты скажи, – допытывался Филин, с удобством разлегшийся на палубе и созерцающий звезды, – скажи, какой дурак додумался назвать это корыто «Арго»?
   Я плюнул в маслянистую воду и пожал плечами.
   – В лучшем случае это какая-нибудь «Ламия», благо оба хромоноги и оба волочатся прямехонько в Аид.
   – Не каркай, – недовольно откликнулся Жбан, сидящий на бухте каната и поглощающий что-то неприятное на вид и дурно пахнущее. – Мак знает, что делает.
   – Мак-то знает, – жизнерадостно отозвался Филин. – Вот и Рыбий Царь знает, что делает, беседуя с вяленой треской. Все мы в своем роде знатоки.
   За Царя я обиделся. Сумасшедший или нет, он был моим другом с тех пор, как мы еще бегали голышом по соленым пляжам Итаки и собирали гальку и ракушки.
   – Царь всегда верно предсказывает непогоду. Он знает течения. Когда мы связались с Харибдой, кто нас вытащил, а? Если хочешь полюбоваться на кого-нибудь бесполезного, лучше глянь в зеркало.
   Филин фыркнул и поднял руки:
   – Сдаюсь. Мак, защитник униженных и обездоленных, ты всегда был так добродетелен или только с тех пор, как тебя послала Навсикая?
   В сердце кольнуло, как и всякий раз, когда я слышал имя феакийки. Развернувшись, я был уже на полном ходу и в боевом угаре, когда между нами вклинился Жбан.
   – Ну подеритесь еще, подеритесь, – пропыхтел он, изо всех сил отпихивая меня от Филина, – мало нам неприятностей.
   Я оттолкнул Жбана и вернулся к поручням.
   – Лень руки об тебя пачкать.
   Филин довольно захихикал, и к нему тут же присоединился Рыбий Царь. Этот всегда был готов посмеяться.
   Тарахтел мотор, воняло соляркой, за бортом плескалось чернильное море, квохтал и попукивал от смеха Царь. Обычная ночь обычного дня.

1. Навсикая

   В спальню прекрасной постройки она поднялася, в которой
   Дева спала, на бессмертных похожая ростом и видом,
   Милая дочь Алкиноя, феаков царя, Навсикая.

Гомер «Одиссея»

   – Эй, ты, который голый! Вылазь из кустов, пока яйца не отстрелили.
   Я лениво поднял голову. Забота о ровном загаре – дело нужное. Пока остальные драили палубу, я на правах капитана улизнул и теперь лежал на мягком прибрежном песочке, принимая солнечную ванну. Так что в кустах ракитника прятался отнюдь не я, а белобрысая девчонка лет семнадцати. На ней был застиранный до белизны купальник, а в руках она держала помповое ружье. Вид был настолько идиотский, что я не удержался и захихикал, совсем как наш глупый Царь.
   – Чего ты ржешь? – Девушка нахмурила тонкие выгоревшие брови. Глаза у нее были васильковые, морские. – Это, между прочим, территория амазонок. И голым мужикам тут делать нечего, так что проваливай на свою лодку.
   Я сел, поджав для приличия колени.
   – Во-первых, территория амазонок во Фракии. Во-вторых, амазонки себе правую грудь отрезают, а у тебя вроде обе на месте. В-третьих, не лодка, а боевой шлюп. «Арго».
   – Ой, я не могу. Боевой шлюп! – Девчонка фыркнула, и ружье при этом непредусмотрительно задралось.
   В ту же секунду я был на ногах, а еще через секунду девчонка валялась на песке, а я возвышался над ней – ружье и прочее. Увидев прочее, амазонка неожиданно покраснела – от ушей до белой полоски кожи над трусиками.
   – Хоть бы штаны надел, – слабо барахтнулась она.
   – А зачем? – резонно возразил я, отбрасывая ружье и опускаясь ниже.

* * *

   С мужиками у них тут действительно была напряженка. Не считая отца белобрысой, Алкиноя – а тот, как и все старшие, был малость не в себе, – в поселке оказалось трое мужчин, включая одноногого конюха и сопливого пацана лет десяти. Третий был примерно нашим ровесником, но такого зашуганного парня я еще не видел. Похоже, воинственные девы поселка делили его поровну, поэтому, обнаружив ввалившуюся на площадь компанию из четырех бравых моряков, он вздохнул с явным облегчением.
   Жбан сразу умчался за стайкой нимфеток, и вскоре из-за сарая послышалось его боевое хрюканье. Рыбий Царь, равнодушный к женщинам, позволил увести себя в дом какой-то материнского вида тетке. Мудрый Филин, подмигнув томившимся красоткам, отправился допрашивать Алкиноя. Знание – прежде всего. А я остался на площади. С Навсикаей.
   – …Нет, твоего отца здесь не было. А он что, серьезно поплыл за руном?
   Я пожал плечами. Если честно, я не знал, вправду ли поверил отец слепому прорицателю или просто сбежал от тоски.
   Мы сидели за домом Алкиноя. На земле были расстелены овечьи шкуры, наверное, для просушки. Над шкурами кружились мухи. Я бы не назвал обстановку подходящей для романтических свиданий, но идти со мной в камыши Навси наотрез отказалась.
   – Он ведь был еще пацаном, когда к нам явился Гомер. Представляешь, что это такое – тебе не стукнуло и тринадцати, а ты узнаёшь, что из-за тебя рухнул мир. Дедуня к тому времени уже малость поехал крышей, но отец знал, что тот остался из-за него. Из-за него и из-за бабушки. Наверное, старик был когда-то хорошим хозяином. Сад растил…
   Сейчас оливы в саду были узловаты, как пальцы деда. Узловаты, стары, кора на них растрескалась. А ведь говорят, живут эти деревья по тысяче лет. И их съело взбунтовавшееся время…
   – А потом Гомер рассказал о пророчестве Кассандры. Что тому, кто найдет руно, суждено спасти мир. И отец поверил.
   – Но ведь Кассандра была безумна?
   – А кто сейчас не безумен? Может, она единственная оказалась нормальной в свихнувшемся мире. Гомер ее разыскивал. Мне он ничего не говорил, но я догадался. Думаю, он и руно пытался найти – так и ослеп. Он уже ничего не видел, когда пришел к нам. Но руки у него были крепкие, впору борцу или воину, а не кифареду.
   Я невольно потер ухо, до сих пор помнившее жесткие, с мозолями на подушечках, пальцы певца. Тот, как явился к нам, так и завис на дармовых царских хлебах. Отец ушел. А слепец остался.
   Навси сморщила прелестный носик и недоверчиво покачала головой:
   – Сказки. Ну как всё это, – она обвела рукой просевшие крыши поселка, мух, тощий кустарник и далекие горы, над которыми курился подозрительный зеленый дым, – как всё могло случиться из-за того, что один человек отказался поехать в Трою?
   Я снова пожал плечами:
   – Гомер мне объяснял. Я как-то не очень въехал, если честно, меня всегда больше интересовали приключения. Ну, в общем, что-то типа того, что есть закон равновесия. Если бы дед поехал и придумал этого гребаного коня, греки ворвались бы в Трою и победили. А так они чуть ли не пятнадцать лет мудохались, ни туда ни сюда. Наконец богам это надоело, они тоже полезли воевать, перестали следить за Тартаром – ну оттуда и выбрался Кронос с титанами, и все пошло наперекосяк.
   Навси с сомнением улыбнулась, показав белые зубки:
   – Ты веришь в богов?
   А вот тут я не колебался с ответом:
   – Да. В богов-то я точно верю.
   Паллада приходила обычно ночью. Трясла мышиного цвета волосами и лезла мне под куртку. От нее тянуло давним перегаром, немытым телом и еще чем-то – быть может, амброзией или божественным ихором. Как-то она притащила бутылку, но я пить отказался. Нужно мне это бессмертие! Вот она бессмертна, и много ей с того радости?
   Иногда по пьяни она путалась и называла меня дедушкиным именем. Я вообще-то всегда подозревал, что его легендарная верность бабушке – еще один плод фантазии слепого. Но даже когда богиня звала меня Телемаком, я не знал, ко мне она обращается или к сгинувшему отцу. Боги больше всего пострадали от шуток со временем, их память, и до того некрепкая, окончательно разладилась.
   «Телек, теленочек мой», – бормотала Паллада и лезла в лицо слюнявыми губами.
   Это было тем более неудобно, что никто, кроме меня, богини не видел – а ей иногда приходила в голову блажь пристать ко мне во время дружеской пьянки или когда я стоял на вахте. Друзья потешались, но поскольку Паллада исправно снабжала нас припасами, бурдюками и невнятными инструкциями, к богине относились с уважением. Мишенью их шуток становился я. Честное слово, я возненавидел бы глупую тетку, если бы мне ее не было так жаль.
   – …Понимаешь, он ведь думал, что делает как лучше. Его никогда особо не интересовала политика. Тем более плевать ему было на интересы Микен и Спарты. Он просто хотел жить дома, с женой, сына растить…
   Я вспомнил скрюченного старика в инвалидном кресле и замолчал. Молчала и Навсикая. Жужжали мухи. За сараем радостно хрюкал ублажающий девиц Жбан.
   Иногда я думаю: а что было бы, избери богини арбитром на своем дурацком суде не Париса, а моего дедулю? Мне кажется, он просто съел бы проклятое яблоко и пожелал этим гусыням доброго утречка. Возможно, бессмертные и прибили бы его, но тогда бы войны точно не было. Или не все так просто?

* * *

   Вечером нагрянули женихи. В высоких бараньих шапках, пахнущие смазкой, кислым потом и салом, они вкатили в поселок на мини-тракторах. Навсикая, до этого скромно молчавшая о своем суженом, представила меня Грегору. Усатый, на полголовы выше меня, с глупым и незлым лицом, он протянул невесте завернутый в газету шмат сала.
   – Вот, обменял вчера на спиртягу. Прикинь, я из цеха уволок бутыль какой-то дряни, вроде для протирки стекол, но ничего, Нияз взял. Сказал, на базаре в воскресенье толкнет. А что? Если кто и потравится, я ни при чем, мало ли – может, Нияз им оси своего «КамАЗа» протирать собирался? – Он торжествующе улыбнулся и тряхнул пакетом. – А сало хорошее. Припахивает малость, но ничего, есть можно. Вот, бери.
   Навсикая хихикнула, приняла сало и убежала в дом, оставив меня разбираться.
   Я упер руки в бока и приготовился к драке.
   – Слышь, парень, – Грегор, похоже, и не догадывался о том, что ему грозит, – ты по морю приплыл, да?
   – Нет, – ответил я с наивозможным ехидством, – прилетел на крыльях птицы Рух.
   Пока Грегор чесал курчавую шевелюру под шапкой и придумывал ответ, из дома вышел Филин. Он остановился в паре шагов от нас, склонил голову к плечу и принялся изучать жениха, как любопытное насекомое. Филин всегда был малость снобом.
   – Дак по морю-то плавать того… опасно, – нашелся наконец мой конкурент, – ты бы остался. Вон баб сколько, на всех и мужиков не хватает. Записывайся к нам на завод, а? Как раз в сборочном цеху рабочих набирают. Платят хорошо, ты не думай. Премию выдают, квартальные. Общежитие есть, а вообще-то много домов пустых стоит – заходи, селись. Ну, так как?
   Похоже, он немало воодушевился этой идеей. Я представил себя и Рыбьего Царя в сборочном цеху и развеселился.
   – А что, – говорю Филину, – пошли, что ли? Квартальные же. Потом спирт метиловый можно тырить и на рынке по воскресеньям лохам впаривать. Или самим выпить, а? Представляешь, один глоток – и станешь как Тиресий. Или как Гомер. На выбор.
   Филин снисходительно улыбнулся. Жених еще подумал, поскреб под шапкой и решил, что на него наезжают.
   – Ты чего, а? Я ж к тебе по-хорошему, а, а ты чего? И чего ты на Навсикаю пялился, а? Ты смотри, а то мы того… – Он оглянулся на остальных женихов, лузгающих семечки и обменивающихся шлепками с деревенскими дамами в паре шагов от нас. – Мы ж не посмотрим, по морю ты плаваешь или там еще по чему. Может, ты гнида и вообще не человек, а оборотень сумеречный…
   Для начала я врезал ему в челюсть. Он картинно рухнул в пыль, захлюпав и заклокотав окровавленным ртом. Женихи встрепенулись и, бросив красоток, поспешили к месту драки. Филин обреченно вздохнул, сунул два пальца в рот и заливисто свистнул, призывая Царя и Жбана.

* * *

   Навсикая приложила мне к глазу свинцовую примочку и ядовито спросила:
   – А совсем без драки нельзя было?
   Ответил вместо меня Филин. Он, как всегда, меньше всех пострадал в сражении, и теперь развалился за столом, закинув ноги на спинку соседнего стула.
   – Нельзя, фрёкен. Совсем без драки никак не получается. У нас ведь как: кто не бос – кровосос, кто не бит – паразит, а кто не за нас – пидо…
   Я ткнул его кулаком под ребро.
   – Прости дурака, Навси. Он у нас говорлив не в меру, но когда доходит до дела, становится тих и скромен. Правда, Филя?
   Филин показал мне средний палец и вытащил из кармана свои записки. Жбан хлюпнул разбитым носом и спросил – как всегда, не вовремя:
   – Какие планы, Мак? Вроде с движком мы разобрались, водой запаслись, тетка Алеппа обещала соляры подкинуть. Когда трогаемся-то?
   Я побоялся оглянуться на Навсикаю и уставился на кувшин с кислым молоком. Навси молчала. Я пялился на кувшин. Филин украдкой показывал Жбану кулак. В боку кувшина, казалось, уже зачернела дырка, когда наконец вошел Алкиной с двумя буханками и нарушил затянувшуюся паузу.

* * *

   Ну как мне было сказать ей, что нам пора уезжать? Мы лежали обнявшись, ее губы касались моего плеча. Теплое пятнышко слюны уже начало остывать. Ночь была холодной. В сарае, под связками сухого тростника и высушенными водорослями, рыскали мыши или какие-то твари покрупнее. Пахло морем, по´том и почему-то корицей. Ноги Навсикаи высовывались из-под куртки и казались такими гладкими, такими белыми. А больше ничего белого не было в этом мире.
   Я не знал, как мать провожала отца, – я ведь тогда еще не родился. Зато прекрасно помнил, как она провожала меня: «Езжай! Езжай, сгинь, как твой пьянчуга-папаша! Пусть заберут тебя черти и горбатые мойры! Давай, гоняйся за золотым руном, авось повстречаешь папочку где-нибудь на полдороге. Передай ему тогда, что он может не возвращаться!»
   Никогда она так не кричала и не плакала – даже когда до нас дошла весть, что ее отец, Пелей, сгинул где-то на севере.

* * *

   Утро было туманное, мерзкое, мрачное. «Арго» глухо кашлял, прочищая двигатель. С гор двигались медленные черные цепочки – похоже, воинство женихов серьезно обиделось и готовило суровую расправу. Тем больше поводов покинуть гостеприимный берег.
   Я стоял у самой воды и держал Навсикаю за руку. Встрепанная, не выспавшаяся толком, она напоминала ушастого воробья.
   – Ты можешь поехать с нами. Я поговорил с ребятами, они согласны.
   Я ожидал, что она кинется мне на шею. Ладно, если быть откровенным, я ожидал скандала и только потом – неохотного согласия. Я был готов даже к тому, что она повиснет на мне и скажет: «Я никуда не поеду и тебя не пущу».
   Навсикая улыбнулась, сдула со лба чертовски привлекательную кудряшку и спокойно сказала:
   – Нет.
   Наверное, я выглядел совсем глупо, потому что она меня пожалела.
   – Ты очень милый. Нет, правда, ты симпатяга. – Она провела рукой по моей щеке, потрепала волосы. – Но ты псих. А с психами тяжело. Поэтому ты давай-ка ищи свое руно, спасай мир, а я уж как-нибудь с Грегом…
   – Да он же тебя прибьет!
   Навсикая рассмеялась:
   – Много ты понимаешь! А даже если и прибьет – потом приласкает, подарит что-нибудь. А ты мне что-нибудь подарил?
   Я стоял на корме и смотрел на маленькую удаляющуюся фигурку, такую чистую и белую, как шапочки снега на дальних горах.

* * *

   – Ни фига она меня не бросила. Это я ее отшил.
   Сказал, гордо развернулся и пошел в кабину. Филин насмешливо ухнул мне вслед.
   Ночью опять приходила Паллада. Приходила, сопела в ухо, мучительно долго стягивала с себя грязный хитон. Казалось бы, богиня – двинь плечами, и уже голая. Может, она думала, что я помогу ей раздеться? Как бы не так.
   Она притащила всего два бурдюка и мешок плесневелых сухарей. Совсем тетка спятила. С трудом выдерживая запах кислятины, я спросил:
   – Что новенького?
   Богиня сумрачно улыбнулась:
   – Все старенькое. Давай-ка побыстрее, а то на всех вас, героев, манды не хватит.
   Я не удержался и спросил:
   – А что, много желающих?
   Тут я огреб по роже и выругался так смачно, что в каюту залез Жбан.
   – У тебя все в порядке?
   Я послал его куда подальше. Когда дверь за ним с грохотом захлопнулась, Паллада хихикнула:
   – Не разбрасывайся соратниками, Мак. Скоро многих не досчитаешься.
   – Типун тебе на язык.
   Сегодня богиня была трезва и оттого еще более омерзительна. Сжимая ее вислые груди и выдерживая энергичные прыжки, я размышлял о том, почему на тетку никто не польстился в былые времена, до войны. Ведь и молода она была, и красива наверняка. И домогалась многих – да хоть вон моего дедули. Загадка.
   Паллада застонала и мешком хлопнулась на меня. Я отбросил с лица ее грязные волосы и поинтересовался:
   – Скажи хоть, куда нам дальше плыть.
   – А плыви ты в Дит! – ответила богиня и, не потрудившись одеться, исчезла.
   Я остался с неприятной тяжестью в мошонке и легким недоумением – то ли это был путеводный совет, то ли Паллада просто отправила меня ко всем чертям.

2. Дит

   «Мой сын, – сказал учитель достохвальный, —
   Вот город Дит, и в нем заключены
   Безрадостные люди, сонм печальный».^[2]

Данте «Божественная комедия»

   К Диту надо было идти вверх по реке. Жбан ворчал, что мы непременно сядем на мель и навеки завязнем, но все же провел «Арго» между двумя угрюмого вида скалами в устье Ахерона. На скалах гнездились чайки, и они не замедлили засыпать палубу свежим пометом.
   – Мыть будешь ты, – злорадно ухмыльнулся Жбан.
   Лоцман из меня никакой, а Филин с Царем отстояли ночную вахту, так что возразить было нечего. Пока, захлебываясь тарахтением, кораблик тащил нас вверх по реке, я усердно скреб палубу и проклинал всех крылатых говнюков.
   Ближе к полудню на палубу выбрался Филин, протер заспанные глаза, огляделся и крикнул Жбану:
   – Эй, ты куда нас завез?
   Жбан немедленно окрысился:
   – А чё? Просили Ахерон, вот вам Ахерон.
   Филин ошалело тряхнул башкой.
   По берегам тянулись идиллические луга, омываемые идиллическим солнечным светом. По лугам бродили идиллические отары овец. Люди не показывались, но нетрудно было догадаться, что где-то за пригорками водят хороводы пасту´шки с пастушка´ми, и разноцветные ленты в пастушкиных косах стелятся по ветру. Наверняка ошивался там и светлокудрый юноша со свирелью. Без него никак.
   – Это Ахерон? ЭТО?!
   Жбан окончательно рассвирепел, бросил штурвал и полез на Филина, размахивая картой побережья. Я уже приготовился их растаскивать, когда из-за спины загукал Рыбий Царь.
   Мы оглянулись. Река была пустынна. Наше суденышко с черепашьей скоростью волоклось вверх по течению, и, кроме гудения двигателя, ничто не нарушало божественной тишины… БЛЯМЦ! «Арго» содрогнулся, жалобно загудев ржавой обшивкой. Я выругался и свесился за борт.
   Прямо рядышком с нами болталась дряхлая деревянная лодка. Лодкой правил не менее дряхлый старец, облаченный в грязный хитон. Одним веслом он лихорадочно загребал, пытаясь удержаться вровень с «Арго», отчего лодка виляла носом и крутилась, как обезумевшая водомерка. Вторым старец энергично лупил по нашему корпусу.
   – Эй, вы, там, на развалине! Вы что, не знаете, что судоходство по Ахерону запрещено? Только я перевожу людей. Я, а не вы, грязные свиньи и дармоеды!
   – Дедуля, ты бы того, сбросил скорость, а то пуп развяжется, – весело ответил я.
   Старец на секунду онемел, а потом заколотил о борт с такой силой, что от весла во все стороны полетели щепки.
   – Щенки! Ну, погодите, попадете вы ко мне! Да нет, куда уж вам. Ваши трупы швырнут в грязную канаву, где вам самое место, наглые, неучтивые проходимцы!
   Во рту дедуни блестели два золотых зуба. На месте остальных чернели провалы, поэтому старец изрядно шепелявил и так и брызгал слюной.
   – Жбан, – обернулся я к ухмыляющемуся во весь рот дружку, – прибавь-ка оборотов.
   Жбан пронесся к носу. Спустя минуту движок заревел и «Арго» рванулся вперед, выплюнув грязную пенную волну. Вопли старца и его лодка затерялись в кильватере.
   – И все-таки зря вы так с Флегием, – задумчиво сказал Филин. – Старикашка вредный, спору нет, но в Дите он большая шишка.
   Я пожал плечами и отправился в кубрик. Там уже маячил Рыбий Царь с двумя жирными угрями и небольшой скумбрией.

* * *

   Город Дит ожиданий не оправдывал. Вместо мрака, уныния, тумана и огоньков на башнях нас встретило радостное полоскание флагов в порту. У причала стояло десятка два роскошных яхт – правда, на реке, кроме нас и безнадежно отставшего Флегия, никого не было. Из порта в город вела широкая каменная лестница, а над ней белел здоровенными буквами транспарант:

   WELCOMETH TO DEETH!

   – Не нравится мне все это, – угрюмо проворчал Филин, вытравливая швартовы.
   Жбан гыгыкнул:
   – Ну какой же ты Филин? Ты самый настоящий ворон! Каркаешь и каркаешь.
   Филин его проигнорировал и обернулся ко мне:
   – Тебе хоть Паллада сказала, что в этом Дите искать?
   – Ага, как же. Она, знаешь ли, вообще не из разговорчивых.
   Филин нахмурился.
   На причале никого не обнаружилось. Оставив Рыбьего Царя сторожить судно, мы втроем отправились в город.

* * *

   – …мелирование, а еще, пожалуйста, подвейте немного кончики. И не забудьте про педикюр!
   Голос был таким громким, что от него содрогались кроны осенявших бульвар пальм.