Страница:
…Джейкоб угрюмо перечитывал надпись у въезда на стоянку. Надпись поясняла, что стоянка платная, первый час – четыре доллара, все последующие – по два доллара за час. Тратить конопляные доллары надо было с умом, и уж точно не на парковку Страуса. Пока Джейкоб решал эту дилемму, сзади раздался громкий и визгливый голос:
– Эй! Эй, парнишка!
Мальчик обернулся и чуть не уткнулся носом в клетчатый жилет визгливоголосого. Тот оказался молод, рыж, конопат и на две головы выше Джейкоба. Заметив, что привлек внимание мальчика, визгун осклабился. Зубы у него были хуже некуда.
– Ты, я вижу, затрудняешься животину пристроить? У нас тут за углом частная парковка, берем недорого – пятерку за первый день, ну а потом по трешке.
Для наглядности рыжий и конопатый ткнул за плечо большим пальцем. Там действительно имелся указатель «Prvt Prkng»[3]. Джейкоб улыбнулся. Что ж, одной проблемой меньше. Он вытащил из кожаного кошелька пятидолларовую купюру, с благодарностью передал повод рыжему и, поправив сумку с големом на плече, зашагал к «Plclnc». Страус попробовал было заупрямиться, но рыжий так дернул, что скотинка чуть не ткнулась клювом в брусчатку и резво зашевелила лапами. Перед самым входом в переулок Страус все же покосился большим печальным глазом вслед удаляющемуся хозяину, однако за тем уже захлопнулась дверь поликлиники.
В «Plclnc» Джейкоб сразу угодил в очередь, после минутного конфуза обзавелся номерком, а еще через полчаса даже ухитрился устроиться в освободившемся кресле, на диво неудобном. Ожидавшие своей очереди на прием горожане поразили Джейкоба. Дело даже не в том, что ни в одном из них не обнаружилось ни капли любопытства – вот, казалось бы, чужак с пустынным загаром и в нелепой одежде, ну как тут не разинуть рот? В Долине за каждым караванщиком бежала стайка ребятишек, да и взрослые оставляли работу и пялились, прикрыв глаза от солнца ладонью и даже помаргивая от любопытства. Здесь никто и не обернулся. Сидели, смотрели в пол, покрытый квадратами какого-то скользкого и упругого материала. Квадраты, может, и были когда-то синими и зелеными, но сейчас казались равномерно серыми. И опять же не в том беда, что лица у всех горожан были бледные и угрюмые, – нет, просто каждый из них будто прислушивался к внутреннему голосу или внутренней боли, и этот голос или боль поглотили их настолько, что где уж тут заметить мальчишку из Долины. Джейкоб, впрочем, не придал этому особого значения – просто отметил, что чем-то здешние жители отличаются от его соседей и изредка навещавших поселок кочевников.
Когда подошла очередь, он робко протиснулся в кабинет с ослепительно-белой дверью. В кабинете сидел человек в халате, не столь ослепительно-белом. На носу человека красовались здоровенные очки. Не успел мальчик и слова сказать, как сидящий за столом откашлялся и быстро спросил:
– В первый раз на прием? Тогда заплатите прямо сейчас двадцать долларов.
Джейкоб покорно развязал кошелек. Человек ловким движением прибрал двадцатку и, почему-то оглянувшись через плечо, пробормотал:
– Вам ведь квитанции не надо? Не надо. Ну и ладненько. Ну-с, что у нас болит?
Выслушав мальчика, он широко и, как показалось Джейкобу, радостно ухмыльнулся:
– Ненависть, говорите? Прекрасно, прекрасно. Мы всячески поощряем это нужное, необходимое в жизни… э-э, гхм… качество. Вот вам рецептик. Сходите в аптеку – это буквально тут, соседняя дверь, – приобретите медикамент, а потом пройдите без очереди в комнату медсестер, вам сделают укольчик.
Джейкоб нахмурился. Нет, не то чтобы он верил байкам о серебряном котле и ливерной колбасе (хоть и неплохо было бы узнать, какова она на вкус), но вот укольчик… Давно, лет семь назад, он сильно болел, и тетушка Джан – тогда еще не настолько злая, может, потому, что Кэт была жива – очень много заплатила кочевнику-контрабандисту за две ампулы антибиотика. Антибиотик – Джейкоб это ясно запомнил – оказался черным, маслянистым и пах так, как пахнут горючие пески в северной оконечности Долины. Мальчику совсем не хотелось, чтобы тетушка вколола ему в руку эту похожую на смолу дрянь. Только его никто не спрашивал. Тетушка закатала рукава – и свои, и Джейкоба – и деловито вогнала иглу в плечо племянника. Как ни странно, он выздоровел, хотя плечо всю ночь неприятно горело и пульсировало. Но потом заболела Кэт, и тетушка решила, что если такое замечательное лекарство помогло доходяге Джейкобу, то уж здоровенькой обычно малышке точно поможет, и вытащила заботливо припрятанную вторую ампулу…
– А обязательно сейчас? – осторожно спросил мальчик. – Понимаете, мне никого не надо ненавидеть в Городе. Это наше дело, в Долине…
Человек в белом халате весело хрюкнул.
– Обязательно, – ответил он, поборов смех. – А как же. Понимаете ли, дорогой, э-э, господин О’Линн, мы лишь вводим небольшую дозу стимулятора. А ненависть вырабатывается у вас в организме самостоятельно. На это нужно время. Как раз дня три.
Ненависть была мутноватой, с осадком на дне. Тощая, как куст бересклетника, медсестра больно ткнула Джейкоба иголкой и велела прижимать ватку. Мальчик покорно прижал ватку и, пройдя длинным коридором – все те же хмурые лица страдали, каждое само по себе, – распахнул дверь и выбрался наружу. Уже вечерело. Теплый душный воздух, пропитанный парами аммиака, вонью кошачьей мочи и тонкой угольной пылью, жался к земле. Холодный воздух уходил вверх, чтобы там слиться с вечным сиянием Авроры. Мимо спешили пешеходы, тарахтели по брусчатке паромобили, дамы осторожно ступали с обочины в грязь, подобрав юбки с широкими кринолинами и раскрыв над головами маленькие бумажные зонтики. На зонтики опускалась мутноватая взвесь – смесь тумана, пара и сажи. Дома тянулись ввысь и в стороны, и ничего нельзя было прочесть по их закопченным лицам с нахмуренными бровями мансард. Джейкоб неожиданно понял, что рад покинуть Город. Пусть даже это означает возвращение к высыхающему колодцу и тетушкиному брюзжанию, к винчестерам и револьверам упрямых О’Сулливонов – он как-нибудь выкрутится. Или вообще уйдет к кочевникам, завернется в бурнус, станет каждую ночь лежать у костра и смотреть в небо, ожидая метеорита. Выучит странный алфавит, который и не алфавит вовсе, а череда сложенных восточным ветром дюн и засыпанных мелким щебнем вади. Поймет, в чем смысл букв-цифр и что кроется за их тайнописью. Надо вот только полюбоваться Авророй – если, конечно, ее можно будет разглядеть за полосами низко стелющегося дыма… Размышляя так, Джейкоб завернул за угол с табличкой «Prvt Prkng» и уткнулся в глухую стену из желтого кирпича. По стене сверху вниз тянулись темные разводы. Ни рыжего и конопатого юноши в клетчатом жилете, ни страуса по кличке Страус нигде не было видно.
Тот, кто пристроился в вышине с биноклем – а может, и без бинокля, может, зрение у наблюдателя было не хуже, чем у перепончатокрылого стервятника, который с высоты в две мили замечает песчаный фонтан, поднятый задними лапками роющего нору тушканчика, – так вот, этот остроглазый наблюдатель опустил бинокль и сейчас подобрался поближе. Собственно, он стоял, сложив руки на груди и прислонившись к стене. Учитывая, что на наблюдателе был снежно-белый костюм, прислоняться к стене ему вовсе не стоило. Тем не менее он прислонился, и таинственным образом измаравшая стену сажа не оставила на светлом пиджаке ни пятнышка. Как будто никто тут и не стоял. А может, и вправду не стоял – иначе почему бы приметливый Джейкоб, да и фланирующий на углу полисмен в высоком шлеме не обратили на зеваку ни малейшего внимания. Впрочем, Джейкоба можно было извинить: он пристально смотрел на руки наперсточника и до того увлекся их ловким порханием, что целая дюжина джентльменов в белом могла бы безнаказанно уставиться ему в затылок.
Если у вас осталось пятьсот долларов, а никак нельзя без пары тысяч, ступайте в казино. Играйте на скачках. Или делайте ставки в страусиных и вараньих боях. Или, наконец, поспорьте с соседом на то, что сама Снежная Королева слетит с неба в запряженных полярными волками аэросанях, и прямехонько в вашу каминную трубу. Но ни в коем, ни в коем случае, имея лишь пятерку в кармане, не приближайтесь к наперсточнику. Пляска его рук завораживает. Удача обманчива. Шарик всегда оказывается не там, где вы предполагаете. Если, конечно, вы не странный парнишка из Долины Семи Колодцев.
Наперсточник, длинный угловатый парень, сидел перед ящиком, ловко поджав ноги. На ящике, на вчерашней газете, красовались три наперстка. Между ними метался маленький золотой шарик. То есть шарика-то как раз никто и не видел, поэтому, проиграв десятку-другую, даже самые азартные из горожан отходили. Джейкобу не нужно было видеть шарик. Он смотрел на руки. Эти руки, торчащие из широких засаленных рукавов (там так удобно прятать шарики), с тощими, заросшими черным волосом мосластыми пальцами, двигались по одному и тому же маршруту, плясали всё ту же пляску. Никто не замечал отработанного постоянства движений наперсточника. Непонятно, знал ли о нем сам ловкач. Но Джейкоб знал, и знал джентльмен в белом костюме, будто совсем слившийся со стеной. Постояв еще пару минут в раздраженно ухающей, прищелкивающей языками толпе, Джейкоб шагнул вперед, положил на газету пять долларов и ткнул пальцем в левый наперсток.
Наперсточник улыбнулся:
– Решился, вороненок? Ну-ка, ну-ка… Ай, смотрите, угадал, зараза!
В толпе кто-то присвистнул. Поднажали. Джейкоб расправил плечи, сопротивляясь напору зевак, и сгреб с ящика выигрыш. Подождал, пока двое из вдохновленных его успехом продуются подчистую, и снова поставил. И снова. И снова. Люди уходили, а Джейкоб оставался. Уже начало вечереть. Улица опустела, в окнах загорались газовые огни, плотно задвигались ставни. По брусчатке стучали шаги последних прохожих, а Джейкоб все играл со стремительно мрачнеющим парнем – не замечая, что вокруг не осталось никого. Только он, только ловкие руки молодого мошенника, и ящик, и белая внимательная тень – в сумерках не ставшая заметнее, а, напротив, будто слившаяся с опустившимся на город молозивом.
Парень в последний раз перевернул наперсток, вытащил из-под него безошибочно пойманный Джейкобом шарик и небрежно закинул в карман. Оглянулся («Почему они все здесь оглядываются?» – успел подумать мальчик) и протянул:
– Всё, пацан, поигрались и будя. Двадцатка твоя, остальное гони.
Джейкоб мотнул головой и попятился. Парень наклонился к нему и прошипел:
– Да ты чё, гопота? Ты, может, думаешь, я на свои играю? Это ж Рыжий Пет, он меня самого в шарик скатает и в толчок запихнет, если я выручку зажилю. А он точно решит, что я зажилил, у меня никто еще банк не срывал. Но ты ж не пацан, ты ж ариманово охвостье, только мелкое еще. Так что не борзей и давай бабло выкладывай.
Мальчик оглянулся и, сжав ремень сумки, кинулся в проулок. Сзади по мостовой забухало. Засвистело, слева вдруг протянулась чья-то нога и очень ловко сделала Джейкобу подсечку. Он кубарем покатился по твердым булыжникам. Сумку рванули. Кто-то ухватил беглеца за лодыжку, он сильно лягнул и, кажется, попал – за спиной заругались и зашипели.
– А ну тихо-тихо-тихо, – ласково пробормотали в ухо знакомым утрешним голосом, и в синеватом свете газового фонаря, горевшего у входа в проулок, Джейкоб разглядел склонившуюся над ним рыжую и конопатую физиономию.
Мальчишка взвыл и отчаянно дернулся, ощущая, как в груди пробуждается что-то незнакомое, никогда не испытанное – неужто обещанная белым эскулапом ненависть? У ненависти был привкус смолы. Джейкобу зажали рот, придавили к земле и быстро обыскали. А потом кто-то, стоявший у стены, восхищенно присвистнул.
– Эй, ребя, а у него тут черепушка в мешке. Натурально башка, и в шляпе.
– Руки прочь! – зазвенел бубенчиками Пугало, только его, понятно, никто, кроме Джейкоба, не расслышал.
Джейкоб снова дернулся и попробовал крикнуть: «Не трогайте!», но потная пятерня все еще зажимала ему рот. Мальчик с усилием втянул воздух носом и расслышал смешок. Рыжий Пет (а это был именно он) утратил бо́льшую часть визгливости – сейчас в его голосе так и переливалась бархатистая мягкость.
– Тю, какая черепушка? Совсем ты, Панчо, окосел от беспробудного пьянства. Это ж песочный чмушкан, только он скоро откинется. Ты мешок развяжи. Из них когда последний песок сыпется, звук такой прикольный – пшиу-у.
«Не надо!» – пробулькал Джейкоб, но синие тени на стене метнулись, и прощально звякнули колокольчики. Дунул ветер. Зашелестел уносимый ветром песок, только голем сказал совсем не «пшиу-у». Сквозь шум прилившей к голове крови и издевательский хохот городского эха Джейкобу послышался шепот. Пугало прошептал: «Не иссякнет…» – и замолчал. И вот тут в Джейкобе что-то взорвалось, словно мина давно тикала, давно, еще с утра, когда медсестра раскусила плоскогубцами оболочку трубочки-взрывателя и кислота начала разъедать пробку, удерживавшую ударник. Весь мир почернел, остался лишь мерзкий привкус смолы на губах, горькой и почему-то соленой…
Мальчик не видел, как с топотом разбегается перепуганная шпана, как неподвижно лежат в переулке те, кто уже не мог убежать. Не видел он и того, как высокий, плотного телосложения человек в белом отделяется от стены и бережно подхватывает на руки его, Джейкоба. Не видел, как бесшумно скользит за человеком в белом странный силуэт, которому никак не место в Городе – потому что это был силуэт огромного оленя с ветвистыми рогами. И конечно, Джейкоб не видел, как спустя некоторое время, когда последние отзвуки свалки и бегства затихли, из-под кирпичной арки вынырнула еще одна тень. Тень была заметно ниже и упитаннее белого господина, и несло от нее бриолином и вошедшей в моду в этом сезоне туалетной водой «Подснежник». Тень внимательно изучила место потасовки, после чего склонилась над небольшим, притулившимся на краю сточной канавы комком. То, что на первый взгляд показалось бы свернутой тряпкой, было головой убиенного Пугала. В мешке осталось еще с полгорстки песка. Вынырнувшая из-под арки тень протянула руку, и в свете газового фонаря на пальце ее сверкнула красная искорка. Удовлетворенно хмыкнув, тень спрятала добычу под плащ и растворилась среди других, более крупных теней.
Джейкоб спал, и ему снился сон. Они с Пугалом отправились в холмы охотиться на скользких ящериц. Главное в охоте на скользкую ящерицу – это ухватить добычу покрепче, потому что чешуя у глидов действительно на диво скользкая. И вот на самой вершине кирпичного цвета холма Джейкоб заметил нору и греющегося рядом с ней на солнце толстого глида. Тихо, тихо, как ползет по стене дома геккон, мальчик подобрался к ничего не подозревающей ящерице. Тут главное – держаться против света, чтобы тень не спугнула добычу. И вот медленно падающее к горам солнце слепит глаза, мальчик прищуривается, заносит руку и – цоп! Глид шипит, кусается тупыми зубами и отчаянно изворачивается, он скользкий, как намазанный маслом.
«Пугало! – кричит Джейкоб. – Пугало, давай хватай его за голову!»
«Не могу, – печально говорит Пугало. – У меня ведь ни ручек, ни ножек нет, одна черепушка, да и та – ПШИУ-У!»
Джейкоб распахнул глаза и сел. Он сидел на постели в чужом, совершенно незнакомом доме. Одежды на нем никакой не было, и, заметив устроившегося на стуле рядом с кроватью человека, мальчик быстро натянул одеяло до подбородка.
– Привет, – улыбнулся человек, сверкнув белоснежными зубами. – Ты ведь Джейкоб О’Линн? А меня можешь называть господин Фрост. Или просто – Фрост.
Тут человек – костюм на нем белел еще почище зубов, если это вообще возможно – дружески протянул мальчику руку. Джейкоб выпустил одеяло и неуверенно пожал жесткую и прохладную ладонь.
– Ну вот и познакомились, – снова улыбнулся господин Фрост. Улыбнулся быстрой и в то же время очень располагающей улыбкой.
Джейкоб всмотрелся в лицо нового знакомца. Всем хорошее лицо, только, едва лишь мальчик отвел взгляд, черты господина Фроста напрочь стерлись из памяти. Запомнились одни глаза – очень яркие, льдисто-голубые, как свет пролетевшего над горами метеорита.
– А здорово ты их отделал, – заявил Фрост и заговорщицки подмигнул.
– Я? Кого я отделал?
– Да крысят с Ржавого рынка. Ух, как эти гаденыши улепетывали, только пятки сверкали… у тех, кто еще мог ходить. Они-то думали, что напали на легкую добычу…
– А я и есть легкая добыча, – мрачно сказал Джейкоб. – Страуса увели, Пугало… – Тут ему пришлось замолчать.
– Голем? Он был твоим… другом? Собеседником? Ты понимал его речь?
Джейкоб пожал плечами. Конечно, он понимал.
– Ты, Джейкоб, наверное, хорошо складываешь пазлы?
Мальчик недоуменно взглянул на… хозяина дома? Или это была гостиница?
– Я не знаю, что такое пазл, – пробормотал Джейкоб, оглядывая комнату.
Нет, наверное, все-таки гостиница. Дядюшка Поджер рассказывал о таких роскошных кроватях с балдахинами и коврах, и о тяжелых занавесках на окнах, и о зеркалах… зеркалах. Тетушке рассказы почему-то очень не нравились.
– Ах да, – спохватился господин Фрост, – я и забыл – ты вырос в пустыне. Наверное, у тебя там не слишком много игрушек.
– Не слишком, – подтвердил Джейкоб, думая, как бы избавиться от говорливого взрослого и где искать одежду.
– Гадаешь, зачем я тебя сюда притащил? Понимаешь, Джейк…
Тут мальчишку передернуло.
– Понимаешь, – как ни в чем не бывало продолжал Фрост, – тобой заинтересовалась очень знатная особа. И ей бы хотелось встретиться с тобой лично. Только сейчас ты весь в синяках и грязи. Там, за этой вот дверью, душ и ванна. Ты ведь умеешь пользоваться краном?
– У нас на ферме была колонка, – мрачно ответил Джейкоб, не упомянув при этом, что колонка не работала еще со времен дядюшкиной юности.
– Вот и отлично. Умойся, приведи себя в порядок. В шкафу смена одежды. Кажется, я угадал твой размер. Переоденься, отдохни, а когда будешь готов, позвони вот в этот колокольчик.
Господин Фрост легонько щелкнул ногтем по серебряному колокольчику, лежавшему на столике рядом с кроватью. Колокольчик чуть слышно брякнул. Звон напомнил Джейкобу о недавней потере. Он будто вживую увидел, как широкополая шляпа валяется на грязной брусчатке, всеми забытая. Бубенчики никогда уже не заговорят или заговорят совсем не так.
– Я вижу, ты растерян и опечален. Всё, не мешаю больше, ухожу, ухожу…
И господин Фрост растворился в уютном сумраке комнаты – так и не успев услышать, что Джейкоб вовсе не горит желанием встречаться со знатными особами.
После нескольких минут борьбы Джейкоб все же справился с мудреным устройством по имени «кран», и в огромную ванну хлынула струя ледяной воды. Когда мальчик закончил купание, у него зуб на зуб не попадал, да и пол в ванной оказался издевательски холодным, вымощенным светлой каменной плиткой с морозными прожилками. Джейкоб быстро закутался в пушистое полотенце и подошел к зеркалу. Он никогда прежде не видел таких больших зеркал. Тетушка Джан иногда доставала из шкатулки маленькое, тусклое карманное зеркальце и, горестно поджав губы, подолгу в него смотрелась. Где уж выросшему в Долине дикарю вообразить, что существуют зеркала во всю стену. Это, узкое и высокое, в тяжелой раме со стершимися следами позолоты, казалось окном древней башни. Сквозь ясное оконное стекло смотрел мальчишка примерно одних лет с Джейкобом. Они вообще были похожи, только у зеркального мальчика светлые волосы будто припорошило ранней сединой или инеем, а глаза светились той же холодной прозрачностью, что шлейф Авроры и взгляд господина Фроста.
– Привет, – тихо сказал мальчик из зеркала и помахал рукой, словно хотел подкрепить свои слова или боялся, что его не услышат.
– Привет, – откликнулся Джейкоб. – Ты кто?
– Меня зовут Кей.
– Кей? Ключ?[4]
– Ага, – вздохнул серебряноволосый мальчишка. – Видишь, у меня даже имени человеческого не осталось.
– А я Джейкоб, – сказал Джейкоб.
– Я знаю, – кивнул Кей. – Я ждал тебя… Очень долго ждал.
– Постой, – подозрительно сощурился Джейкоб, – ты что, и есть та самая знатная особа, которой не терпелось меня повидать?
– О нет, – улыбнулся Кей, и улыбка получилась довольно грустной. – Какая из меня знатная особа? Я же просто кусочек стекла.
– Это как?
– Понимаешь, – вздохнул Кей, – когда-то я был обычным пацаном вроде тебя. И у меня была сестренка Герда. Она должна была найти меня. Но не нашла. Заблудилась, наверное, или придумала занятие получше. И я замерз. Я долго играл со льдом и замерз, превратился в ледяную статую. А потом тут сильно потеплело. Королеве пришлось перенести дворец наверх, а меня вот взять не успели, и я растаял. Остался только осколок стекла, который… в общем, не важно. Здо́рово, что мы наконец встретились.
– Ага… А зачем тебе я? – настороженно поинтересовался Джейкоб.
– Ты можешь меня освободить, – ответил мальчишка за стеклом, и непонятно было, утверждение это или вопрос.
– Освободить? Как?
– Просто возьми меня за руку. – Мальчик прижал ладонь к стеклу.
Джейкоб различил мельчайшие линии, и вот что странно – ладонь у Кея оказалась точь-в-точь как у него, с той лишь разницей, что у зеркального мальчика ладонь левая, а у Джейкоба – правая. Даже маленький шрам у основания большого пальца (поранился когда-то о колючку) совпал.
Джейкоб протянул руку – и как только пальцы коснулись гладкого ледяного стекла, что-то больно ужалило его в левый глаз. Нет, не больно. В сущности, не больнее иглы медсестры нынешним утром. Нет, поправился он еще раз, даже вообще не больно. Джейкоб отнял руку от глаза и огляделся. В зеркале отражалось его лицо. Соломенно-светлые волосы, не сходящий даже зимой загар, радужка такой голубизны и прозрачности, как небо над Полюсом Холода… Холод? Он легко отвинтил кран и сунул руку под ударившую струю. Вода не была холодной. Горячей, впрочем, тоже. Она была никакой.
Он плохо помнил, как оделся, как позвонил в колокольчик, как мигом явившийся господин Фрост взял его за руку и они спускались по лестнице, а потом ехали куда-то на чем-то, поднимались по ступенькам, и снова поднимались, и подъем казался бесконечным, но ничуть не утомлял… Очнулся он уже на площадке Смотровой башни, когда ветер ударил в лицо и ночь взглянула снизу тысячей желтых и синих кошачьих глаз, а сверху… Как же он сразу не разглядел, что Аврора – это сверкающий мех Ее мантии, а две звезды, нависшие над самой верхушкой Башни, – Ее глаза?
Королева улыбнулась ему и сказала:
– Ну, здравствуй. Кажется, тебя зовут Джейкоб?
Он не ответил. Что-то важное происходило в нем всю дорогу, пока добирались сюда, происходило и вот произошло, закончилось, как будто последний фрагмент пазла со щелчком встал на свое место. Да, и теперь он знал, что пазл – это всего-навсего головоломка из кусочков стекла. Ничего сложного.
– Джейкоб, – сказала самая прекрасная в мире женщина, – мне кажется, ты замерз. Хочешь, я тебя поцелую и тебе уже никогда не будет холодно?
Тот, кого еще так недавно звали Джейкобом, скривил в ответ тонкие, резко очерченные губы:
– Меня зовут Кей. Мне не холодно, и целоваться я не хочу. Я хочу играть.
Королева весело расхохоталась – и смех ее был как перезвон лучших серебряных бубенчиков.
Действие первое
Глава 1
– Эй! Эй, парнишка!
Мальчик обернулся и чуть не уткнулся носом в клетчатый жилет визгливоголосого. Тот оказался молод, рыж, конопат и на две головы выше Джейкоба. Заметив, что привлек внимание мальчика, визгун осклабился. Зубы у него были хуже некуда.
– Ты, я вижу, затрудняешься животину пристроить? У нас тут за углом частная парковка, берем недорого – пятерку за первый день, ну а потом по трешке.
Для наглядности рыжий и конопатый ткнул за плечо большим пальцем. Там действительно имелся указатель «Prvt Prkng»[3]. Джейкоб улыбнулся. Что ж, одной проблемой меньше. Он вытащил из кожаного кошелька пятидолларовую купюру, с благодарностью передал повод рыжему и, поправив сумку с големом на плече, зашагал к «Plclnc». Страус попробовал было заупрямиться, но рыжий так дернул, что скотинка чуть не ткнулась клювом в брусчатку и резво зашевелила лапами. Перед самым входом в переулок Страус все же покосился большим печальным глазом вслед удаляющемуся хозяину, однако за тем уже захлопнулась дверь поликлиники.
В «Plclnc» Джейкоб сразу угодил в очередь, после минутного конфуза обзавелся номерком, а еще через полчаса даже ухитрился устроиться в освободившемся кресле, на диво неудобном. Ожидавшие своей очереди на прием горожане поразили Джейкоба. Дело даже не в том, что ни в одном из них не обнаружилось ни капли любопытства – вот, казалось бы, чужак с пустынным загаром и в нелепой одежде, ну как тут не разинуть рот? В Долине за каждым караванщиком бежала стайка ребятишек, да и взрослые оставляли работу и пялились, прикрыв глаза от солнца ладонью и даже помаргивая от любопытства. Здесь никто и не обернулся. Сидели, смотрели в пол, покрытый квадратами какого-то скользкого и упругого материала. Квадраты, может, и были когда-то синими и зелеными, но сейчас казались равномерно серыми. И опять же не в том беда, что лица у всех горожан были бледные и угрюмые, – нет, просто каждый из них будто прислушивался к внутреннему голосу или внутренней боли, и этот голос или боль поглотили их настолько, что где уж тут заметить мальчишку из Долины. Джейкоб, впрочем, не придал этому особого значения – просто отметил, что чем-то здешние жители отличаются от его соседей и изредка навещавших поселок кочевников.
Когда подошла очередь, он робко протиснулся в кабинет с ослепительно-белой дверью. В кабинете сидел человек в халате, не столь ослепительно-белом. На носу человека красовались здоровенные очки. Не успел мальчик и слова сказать, как сидящий за столом откашлялся и быстро спросил:
– В первый раз на прием? Тогда заплатите прямо сейчас двадцать долларов.
Джейкоб покорно развязал кошелек. Человек ловким движением прибрал двадцатку и, почему-то оглянувшись через плечо, пробормотал:
– Вам ведь квитанции не надо? Не надо. Ну и ладненько. Ну-с, что у нас болит?
Выслушав мальчика, он широко и, как показалось Джейкобу, радостно ухмыльнулся:
– Ненависть, говорите? Прекрасно, прекрасно. Мы всячески поощряем это нужное, необходимое в жизни… э-э, гхм… качество. Вот вам рецептик. Сходите в аптеку – это буквально тут, соседняя дверь, – приобретите медикамент, а потом пройдите без очереди в комнату медсестер, вам сделают укольчик.
Джейкоб нахмурился. Нет, не то чтобы он верил байкам о серебряном котле и ливерной колбасе (хоть и неплохо было бы узнать, какова она на вкус), но вот укольчик… Давно, лет семь назад, он сильно болел, и тетушка Джан – тогда еще не настолько злая, может, потому, что Кэт была жива – очень много заплатила кочевнику-контрабандисту за две ампулы антибиотика. Антибиотик – Джейкоб это ясно запомнил – оказался черным, маслянистым и пах так, как пахнут горючие пески в северной оконечности Долины. Мальчику совсем не хотелось, чтобы тетушка вколола ему в руку эту похожую на смолу дрянь. Только его никто не спрашивал. Тетушка закатала рукава – и свои, и Джейкоба – и деловито вогнала иглу в плечо племянника. Как ни странно, он выздоровел, хотя плечо всю ночь неприятно горело и пульсировало. Но потом заболела Кэт, и тетушка решила, что если такое замечательное лекарство помогло доходяге Джейкобу, то уж здоровенькой обычно малышке точно поможет, и вытащила заботливо припрятанную вторую ампулу…
– А обязательно сейчас? – осторожно спросил мальчик. – Понимаете, мне никого не надо ненавидеть в Городе. Это наше дело, в Долине…
Человек в белом халате весело хрюкнул.
– Обязательно, – ответил он, поборов смех. – А как же. Понимаете ли, дорогой, э-э, господин О’Линн, мы лишь вводим небольшую дозу стимулятора. А ненависть вырабатывается у вас в организме самостоятельно. На это нужно время. Как раз дня три.
Ненависть была мутноватой, с осадком на дне. Тощая, как куст бересклетника, медсестра больно ткнула Джейкоба иголкой и велела прижимать ватку. Мальчик покорно прижал ватку и, пройдя длинным коридором – все те же хмурые лица страдали, каждое само по себе, – распахнул дверь и выбрался наружу. Уже вечерело. Теплый душный воздух, пропитанный парами аммиака, вонью кошачьей мочи и тонкой угольной пылью, жался к земле. Холодный воздух уходил вверх, чтобы там слиться с вечным сиянием Авроры. Мимо спешили пешеходы, тарахтели по брусчатке паромобили, дамы осторожно ступали с обочины в грязь, подобрав юбки с широкими кринолинами и раскрыв над головами маленькие бумажные зонтики. На зонтики опускалась мутноватая взвесь – смесь тумана, пара и сажи. Дома тянулись ввысь и в стороны, и ничего нельзя было прочесть по их закопченным лицам с нахмуренными бровями мансард. Джейкоб неожиданно понял, что рад покинуть Город. Пусть даже это означает возвращение к высыхающему колодцу и тетушкиному брюзжанию, к винчестерам и револьверам упрямых О’Сулливонов – он как-нибудь выкрутится. Или вообще уйдет к кочевникам, завернется в бурнус, станет каждую ночь лежать у костра и смотреть в небо, ожидая метеорита. Выучит странный алфавит, который и не алфавит вовсе, а череда сложенных восточным ветром дюн и засыпанных мелким щебнем вади. Поймет, в чем смысл букв-цифр и что кроется за их тайнописью. Надо вот только полюбоваться Авророй – если, конечно, ее можно будет разглядеть за полосами низко стелющегося дыма… Размышляя так, Джейкоб завернул за угол с табличкой «Prvt Prkng» и уткнулся в глухую стену из желтого кирпича. По стене сверху вниз тянулись темные разводы. Ни рыжего и конопатого юноши в клетчатом жилете, ни страуса по кличке Страус нигде не было видно.
Тот, кто пристроился в вышине с биноклем – а может, и без бинокля, может, зрение у наблюдателя было не хуже, чем у перепончатокрылого стервятника, который с высоты в две мили замечает песчаный фонтан, поднятый задними лапками роющего нору тушканчика, – так вот, этот остроглазый наблюдатель опустил бинокль и сейчас подобрался поближе. Собственно, он стоял, сложив руки на груди и прислонившись к стене. Учитывая, что на наблюдателе был снежно-белый костюм, прислоняться к стене ему вовсе не стоило. Тем не менее он прислонился, и таинственным образом измаравшая стену сажа не оставила на светлом пиджаке ни пятнышка. Как будто никто тут и не стоял. А может, и вправду не стоял – иначе почему бы приметливый Джейкоб, да и фланирующий на углу полисмен в высоком шлеме не обратили на зеваку ни малейшего внимания. Впрочем, Джейкоба можно было извинить: он пристально смотрел на руки наперсточника и до того увлекся их ловким порханием, что целая дюжина джентльменов в белом могла бы безнаказанно уставиться ему в затылок.
Если у вас осталось пятьсот долларов, а никак нельзя без пары тысяч, ступайте в казино. Играйте на скачках. Или делайте ставки в страусиных и вараньих боях. Или, наконец, поспорьте с соседом на то, что сама Снежная Королева слетит с неба в запряженных полярными волками аэросанях, и прямехонько в вашу каминную трубу. Но ни в коем, ни в коем случае, имея лишь пятерку в кармане, не приближайтесь к наперсточнику. Пляска его рук завораживает. Удача обманчива. Шарик всегда оказывается не там, где вы предполагаете. Если, конечно, вы не странный парнишка из Долины Семи Колодцев.
Наперсточник, длинный угловатый парень, сидел перед ящиком, ловко поджав ноги. На ящике, на вчерашней газете, красовались три наперстка. Между ними метался маленький золотой шарик. То есть шарика-то как раз никто и не видел, поэтому, проиграв десятку-другую, даже самые азартные из горожан отходили. Джейкобу не нужно было видеть шарик. Он смотрел на руки. Эти руки, торчащие из широких засаленных рукавов (там так удобно прятать шарики), с тощими, заросшими черным волосом мосластыми пальцами, двигались по одному и тому же маршруту, плясали всё ту же пляску. Никто не замечал отработанного постоянства движений наперсточника. Непонятно, знал ли о нем сам ловкач. Но Джейкоб знал, и знал джентльмен в белом костюме, будто совсем слившийся со стеной. Постояв еще пару минут в раздраженно ухающей, прищелкивающей языками толпе, Джейкоб шагнул вперед, положил на газету пять долларов и ткнул пальцем в левый наперсток.
Наперсточник улыбнулся:
– Решился, вороненок? Ну-ка, ну-ка… Ай, смотрите, угадал, зараза!
В толпе кто-то присвистнул. Поднажали. Джейкоб расправил плечи, сопротивляясь напору зевак, и сгреб с ящика выигрыш. Подождал, пока двое из вдохновленных его успехом продуются подчистую, и снова поставил. И снова. И снова. Люди уходили, а Джейкоб оставался. Уже начало вечереть. Улица опустела, в окнах загорались газовые огни, плотно задвигались ставни. По брусчатке стучали шаги последних прохожих, а Джейкоб все играл со стремительно мрачнеющим парнем – не замечая, что вокруг не осталось никого. Только он, только ловкие руки молодого мошенника, и ящик, и белая внимательная тень – в сумерках не ставшая заметнее, а, напротив, будто слившаяся с опустившимся на город молозивом.
Парень в последний раз перевернул наперсток, вытащил из-под него безошибочно пойманный Джейкобом шарик и небрежно закинул в карман. Оглянулся («Почему они все здесь оглядываются?» – успел подумать мальчик) и протянул:
– Всё, пацан, поигрались и будя. Двадцатка твоя, остальное гони.
Джейкоб мотнул головой и попятился. Парень наклонился к нему и прошипел:
– Да ты чё, гопота? Ты, может, думаешь, я на свои играю? Это ж Рыжий Пет, он меня самого в шарик скатает и в толчок запихнет, если я выручку зажилю. А он точно решит, что я зажилил, у меня никто еще банк не срывал. Но ты ж не пацан, ты ж ариманово охвостье, только мелкое еще. Так что не борзей и давай бабло выкладывай.
Мальчик оглянулся и, сжав ремень сумки, кинулся в проулок. Сзади по мостовой забухало. Засвистело, слева вдруг протянулась чья-то нога и очень ловко сделала Джейкобу подсечку. Он кубарем покатился по твердым булыжникам. Сумку рванули. Кто-то ухватил беглеца за лодыжку, он сильно лягнул и, кажется, попал – за спиной заругались и зашипели.
– А ну тихо-тихо-тихо, – ласково пробормотали в ухо знакомым утрешним голосом, и в синеватом свете газового фонаря, горевшего у входа в проулок, Джейкоб разглядел склонившуюся над ним рыжую и конопатую физиономию.
Мальчишка взвыл и отчаянно дернулся, ощущая, как в груди пробуждается что-то незнакомое, никогда не испытанное – неужто обещанная белым эскулапом ненависть? У ненависти был привкус смолы. Джейкобу зажали рот, придавили к земле и быстро обыскали. А потом кто-то, стоявший у стены, восхищенно присвистнул.
– Эй, ребя, а у него тут черепушка в мешке. Натурально башка, и в шляпе.
– Руки прочь! – зазвенел бубенчиками Пугало, только его, понятно, никто, кроме Джейкоба, не расслышал.
Джейкоб снова дернулся и попробовал крикнуть: «Не трогайте!», но потная пятерня все еще зажимала ему рот. Мальчик с усилием втянул воздух носом и расслышал смешок. Рыжий Пет (а это был именно он) утратил бо́льшую часть визгливости – сейчас в его голосе так и переливалась бархатистая мягкость.
– Тю, какая черепушка? Совсем ты, Панчо, окосел от беспробудного пьянства. Это ж песочный чмушкан, только он скоро откинется. Ты мешок развяжи. Из них когда последний песок сыпется, звук такой прикольный – пшиу-у.
«Не надо!» – пробулькал Джейкоб, но синие тени на стене метнулись, и прощально звякнули колокольчики. Дунул ветер. Зашелестел уносимый ветром песок, только голем сказал совсем не «пшиу-у». Сквозь шум прилившей к голове крови и издевательский хохот городского эха Джейкобу послышался шепот. Пугало прошептал: «Не иссякнет…» – и замолчал. И вот тут в Джейкобе что-то взорвалось, словно мина давно тикала, давно, еще с утра, когда медсестра раскусила плоскогубцами оболочку трубочки-взрывателя и кислота начала разъедать пробку, удерживавшую ударник. Весь мир почернел, остался лишь мерзкий привкус смолы на губах, горькой и почему-то соленой…
Мальчик не видел, как с топотом разбегается перепуганная шпана, как неподвижно лежат в переулке те, кто уже не мог убежать. Не видел он и того, как высокий, плотного телосложения человек в белом отделяется от стены и бережно подхватывает на руки его, Джейкоба. Не видел, как бесшумно скользит за человеком в белом странный силуэт, которому никак не место в Городе – потому что это был силуэт огромного оленя с ветвистыми рогами. И конечно, Джейкоб не видел, как спустя некоторое время, когда последние отзвуки свалки и бегства затихли, из-под кирпичной арки вынырнула еще одна тень. Тень была заметно ниже и упитаннее белого господина, и несло от нее бриолином и вошедшей в моду в этом сезоне туалетной водой «Подснежник». Тень внимательно изучила место потасовки, после чего склонилась над небольшим, притулившимся на краю сточной канавы комком. То, что на первый взгляд показалось бы свернутой тряпкой, было головой убиенного Пугала. В мешке осталось еще с полгорстки песка. Вынырнувшая из-под арки тень протянула руку, и в свете газового фонаря на пальце ее сверкнула красная искорка. Удовлетворенно хмыкнув, тень спрятала добычу под плащ и растворилась среди других, более крупных теней.
Джейкоб спал, и ему снился сон. Они с Пугалом отправились в холмы охотиться на скользких ящериц. Главное в охоте на скользкую ящерицу – это ухватить добычу покрепче, потому что чешуя у глидов действительно на диво скользкая. И вот на самой вершине кирпичного цвета холма Джейкоб заметил нору и греющегося рядом с ней на солнце толстого глида. Тихо, тихо, как ползет по стене дома геккон, мальчик подобрался к ничего не подозревающей ящерице. Тут главное – держаться против света, чтобы тень не спугнула добычу. И вот медленно падающее к горам солнце слепит глаза, мальчик прищуривается, заносит руку и – цоп! Глид шипит, кусается тупыми зубами и отчаянно изворачивается, он скользкий, как намазанный маслом.
«Пугало! – кричит Джейкоб. – Пугало, давай хватай его за голову!»
«Не могу, – печально говорит Пугало. – У меня ведь ни ручек, ни ножек нет, одна черепушка, да и та – ПШИУ-У!»
Джейкоб распахнул глаза и сел. Он сидел на постели в чужом, совершенно незнакомом доме. Одежды на нем никакой не было, и, заметив устроившегося на стуле рядом с кроватью человека, мальчик быстро натянул одеяло до подбородка.
– Привет, – улыбнулся человек, сверкнув белоснежными зубами. – Ты ведь Джейкоб О’Линн? А меня можешь называть господин Фрост. Или просто – Фрост.
Тут человек – костюм на нем белел еще почище зубов, если это вообще возможно – дружески протянул мальчику руку. Джейкоб выпустил одеяло и неуверенно пожал жесткую и прохладную ладонь.
– Ну вот и познакомились, – снова улыбнулся господин Фрост. Улыбнулся быстрой и в то же время очень располагающей улыбкой.
Джейкоб всмотрелся в лицо нового знакомца. Всем хорошее лицо, только, едва лишь мальчик отвел взгляд, черты господина Фроста напрочь стерлись из памяти. Запомнились одни глаза – очень яркие, льдисто-голубые, как свет пролетевшего над горами метеорита.
– А здорово ты их отделал, – заявил Фрост и заговорщицки подмигнул.
– Я? Кого я отделал?
– Да крысят с Ржавого рынка. Ух, как эти гаденыши улепетывали, только пятки сверкали… у тех, кто еще мог ходить. Они-то думали, что напали на легкую добычу…
– А я и есть легкая добыча, – мрачно сказал Джейкоб. – Страуса увели, Пугало… – Тут ему пришлось замолчать.
– Голем? Он был твоим… другом? Собеседником? Ты понимал его речь?
Джейкоб пожал плечами. Конечно, он понимал.
– Ты, Джейкоб, наверное, хорошо складываешь пазлы?
Мальчик недоуменно взглянул на… хозяина дома? Или это была гостиница?
– Я не знаю, что такое пазл, – пробормотал Джейкоб, оглядывая комнату.
Нет, наверное, все-таки гостиница. Дядюшка Поджер рассказывал о таких роскошных кроватях с балдахинами и коврах, и о тяжелых занавесках на окнах, и о зеркалах… зеркалах. Тетушке рассказы почему-то очень не нравились.
– Ах да, – спохватился господин Фрост, – я и забыл – ты вырос в пустыне. Наверное, у тебя там не слишком много игрушек.
– Не слишком, – подтвердил Джейкоб, думая, как бы избавиться от говорливого взрослого и где искать одежду.
– Гадаешь, зачем я тебя сюда притащил? Понимаешь, Джейк…
Тут мальчишку передернуло.
– Понимаешь, – как ни в чем не бывало продолжал Фрост, – тобой заинтересовалась очень знатная особа. И ей бы хотелось встретиться с тобой лично. Только сейчас ты весь в синяках и грязи. Там, за этой вот дверью, душ и ванна. Ты ведь умеешь пользоваться краном?
– У нас на ферме была колонка, – мрачно ответил Джейкоб, не упомянув при этом, что колонка не работала еще со времен дядюшкиной юности.
– Вот и отлично. Умойся, приведи себя в порядок. В шкафу смена одежды. Кажется, я угадал твой размер. Переоденься, отдохни, а когда будешь готов, позвони вот в этот колокольчик.
Господин Фрост легонько щелкнул ногтем по серебряному колокольчику, лежавшему на столике рядом с кроватью. Колокольчик чуть слышно брякнул. Звон напомнил Джейкобу о недавней потере. Он будто вживую увидел, как широкополая шляпа валяется на грязной брусчатке, всеми забытая. Бубенчики никогда уже не заговорят или заговорят совсем не так.
– Я вижу, ты растерян и опечален. Всё, не мешаю больше, ухожу, ухожу…
И господин Фрост растворился в уютном сумраке комнаты – так и не успев услышать, что Джейкоб вовсе не горит желанием встречаться со знатными особами.
После нескольких минут борьбы Джейкоб все же справился с мудреным устройством по имени «кран», и в огромную ванну хлынула струя ледяной воды. Когда мальчик закончил купание, у него зуб на зуб не попадал, да и пол в ванной оказался издевательски холодным, вымощенным светлой каменной плиткой с морозными прожилками. Джейкоб быстро закутался в пушистое полотенце и подошел к зеркалу. Он никогда прежде не видел таких больших зеркал. Тетушка Джан иногда доставала из шкатулки маленькое, тусклое карманное зеркальце и, горестно поджав губы, подолгу в него смотрелась. Где уж выросшему в Долине дикарю вообразить, что существуют зеркала во всю стену. Это, узкое и высокое, в тяжелой раме со стершимися следами позолоты, казалось окном древней башни. Сквозь ясное оконное стекло смотрел мальчишка примерно одних лет с Джейкобом. Они вообще были похожи, только у зеркального мальчика светлые волосы будто припорошило ранней сединой или инеем, а глаза светились той же холодной прозрачностью, что шлейф Авроры и взгляд господина Фроста.
– Привет, – тихо сказал мальчик из зеркала и помахал рукой, словно хотел подкрепить свои слова или боялся, что его не услышат.
– Привет, – откликнулся Джейкоб. – Ты кто?
– Меня зовут Кей.
– Кей? Ключ?[4]
– Ага, – вздохнул серебряноволосый мальчишка. – Видишь, у меня даже имени человеческого не осталось.
– А я Джейкоб, – сказал Джейкоб.
– Я знаю, – кивнул Кей. – Я ждал тебя… Очень долго ждал.
– Постой, – подозрительно сощурился Джейкоб, – ты что, и есть та самая знатная особа, которой не терпелось меня повидать?
– О нет, – улыбнулся Кей, и улыбка получилась довольно грустной. – Какая из меня знатная особа? Я же просто кусочек стекла.
– Это как?
– Понимаешь, – вздохнул Кей, – когда-то я был обычным пацаном вроде тебя. И у меня была сестренка Герда. Она должна была найти меня. Но не нашла. Заблудилась, наверное, или придумала занятие получше. И я замерз. Я долго играл со льдом и замерз, превратился в ледяную статую. А потом тут сильно потеплело. Королеве пришлось перенести дворец наверх, а меня вот взять не успели, и я растаял. Остался только осколок стекла, который… в общем, не важно. Здо́рово, что мы наконец встретились.
– Ага… А зачем тебе я? – настороженно поинтересовался Джейкоб.
– Ты можешь меня освободить, – ответил мальчишка за стеклом, и непонятно было, утверждение это или вопрос.
– Освободить? Как?
– Просто возьми меня за руку. – Мальчик прижал ладонь к стеклу.
Джейкоб различил мельчайшие линии, и вот что странно – ладонь у Кея оказалась точь-в-точь как у него, с той лишь разницей, что у зеркального мальчика ладонь левая, а у Джейкоба – правая. Даже маленький шрам у основания большого пальца (поранился когда-то о колючку) совпал.
Джейкоб протянул руку – и как только пальцы коснулись гладкого ледяного стекла, что-то больно ужалило его в левый глаз. Нет, не больно. В сущности, не больнее иглы медсестры нынешним утром. Нет, поправился он еще раз, даже вообще не больно. Джейкоб отнял руку от глаза и огляделся. В зеркале отражалось его лицо. Соломенно-светлые волосы, не сходящий даже зимой загар, радужка такой голубизны и прозрачности, как небо над Полюсом Холода… Холод? Он легко отвинтил кран и сунул руку под ударившую струю. Вода не была холодной. Горячей, впрочем, тоже. Она была никакой.
Он плохо помнил, как оделся, как позвонил в колокольчик, как мигом явившийся господин Фрост взял его за руку и они спускались по лестнице, а потом ехали куда-то на чем-то, поднимались по ступенькам, и снова поднимались, и подъем казался бесконечным, но ничуть не утомлял… Очнулся он уже на площадке Смотровой башни, когда ветер ударил в лицо и ночь взглянула снизу тысячей желтых и синих кошачьих глаз, а сверху… Как же он сразу не разглядел, что Аврора – это сверкающий мех Ее мантии, а две звезды, нависшие над самой верхушкой Башни, – Ее глаза?
Королева улыбнулась ему и сказала:
– Ну, здравствуй. Кажется, тебя зовут Джейкоб?
Он не ответил. Что-то важное происходило в нем всю дорогу, пока добирались сюда, происходило и вот произошло, закончилось, как будто последний фрагмент пазла со щелчком встал на свое место. Да, и теперь он знал, что пазл – это всего-навсего головоломка из кусочков стекла. Ничего сложного.
– Джейкоб, – сказала самая прекрасная в мире женщина, – мне кажется, ты замерз. Хочешь, я тебя поцелую и тебе уже никогда не будет холодно?
Тот, кого еще так недавно звали Джейкобом, скривил в ответ тонкие, резко очерченные губы:
– Меня зовут Кей. Мне не холодно, и целоваться я не хочу. Я хочу играть.
Королева весело расхохоталась – и смех ее был как перезвон лучших серебряных бубенчиков.
Действие первое
Ледяной герцог
Не все на свете роли величавы.
Мы суетно играем ради славы,
А смерть играет, к славе холодна.
Р.М. Рильке
Глава 1
Пой, ласточка
Для Иенса шел не первый час борьбы со старой каргой – бессонницей. Борьбы паритетной и напрасной, похожей на драку двух саамских мальчиков, которую так ловко изображает на ярмарках по воскресеньям балаганный шут Бен Хромоножка. Измученный Иенс считал и пересчитывал гуляющих по полю овец, но пронырливая старуха уже успела остричь пару блудливых скотинок и, наслюнявив артритные пальцы, сучила из овечьей кудели свою унылую нескончаемую пряжу. Октябрьский ветер хозяйничал за стенами дома, бился в рассохшиеся за лето оконные рамы, наперегонки со сквозняками скакал по лестнице и настойчиво тряс хлипкую входную дверь. Устав сопротивляться кружению старушечьего веретена, Иенс накрылся с головой пледом и принялся вспоминать.
Он вспоминал о тех годах, когда октябрь в Городе был самым что ни на есть настоящим зимним месяцем – с первым снегом, сосульками и скользкими ледяными дорожками. В октябре ветер не шлифовал оконные стекла пригоршнями пыли, а гонялся по первопутку за санями. Снеговики, блестя черными угольками глаз, заглядывали в окна первых этажей, печки в домах весело потрескивали, и не лезла изо всех углов от тепла и сырости едкая плесень. Помнил он те годы, надо признаться, довольно смутно, словно мельтешение теней на стенах детской и далекий шум голосов. Именно из шума, из обрывков сплетен и кухонной болтовни, Иенс собирал и клеил собственную историю…
Он вспоминал о тех годах, когда октябрь в Городе был самым что ни на есть настоящим зимним месяцем – с первым снегом, сосульками и скользкими ледяными дорожками. В октябре ветер не шлифовал оконные стекла пригоршнями пыли, а гонялся по первопутку за санями. Снеговики, блестя черными угольками глаз, заглядывали в окна первых этажей, печки в домах весело потрескивали, и не лезла изо всех углов от тепла и сырости едкая плесень. Помнил он те годы, надо признаться, довольно смутно, словно мельтешение теней на стенах детской и далекий шум голосов. Именно из шума, из обрывков сплетен и кухонной болтовни, Иенс собирал и клеил собственную историю…