Юля Лемеш. Хранитель времени

   Клочки бумажки я сочла незначительными. Попыталась вчитаться в разрозненные слога. Вроде бы что-то медицинское. «Диаг» – наверняка был диагнозом, потому что я отыскала вторую половину слова. Если так – то «венери» должно быть – чем-то венерическим.
   – Ясное дело, – прозорливо решила я, – Тот, кто кокнул зеркало, был венерическим больным, завернул осколки в справку из поликлиники, а потом…
   Тут я запуталась. Вообразила, как некто осторожно, чтоб не издавать звяканья стекла, водружает мне подарочек, а потом из вредности рвет на мелкие куски то, в чем нес битое зеркало.
   – Точно, так и было, он – психопат, а они непредсказуемые, – полюбив себя за ум и догадливость, подумала я.
   Так и пошла, довольная собой, с совком в руках к контейнеру. Предполагая, что сейчас встречу кого-то из соседей и наябедаю на злодея.
   – Видал что деется? – Маркел на вопрос не ответил и выказал явное неудовольствие отсутствием колбасы в совке.
   Он тянулся его обнюхать, но я не позволила – нос порежет, дурак такой.
   – Правильно. Ничего страшного не произошло. Просто недополовозрелые мальчишки откуда-то взялись на мою голову и решили меня посадировать. Это все из-за моей любви к странной одежде. Наверное. Наверняка.
   И тут я вспомнила, что как раз летом меня не тянет одеваться вызывающе. В жару самое то – топик и шорты. Как у половины городских девушек, которые любят кататься на велосипедах.
   Но слово «жара» меня привело в неплохое настроение. Жара – это то, что мне откровенно нравится. Я холод не люблю. И ветер – если холодно. Меня даже кондиционеры раздражают – потому как дуют специально на меня.
   – Все. К черту приметы. Вот сейчас поеду и искупаюсь. А что, мне можно, я заслужила. Сессия позади. Только один раз в универе нужно показаться. А впереди столько безоблачных дней.
   Наверное, в машинах было гораздо прохладней – судя по лицам водителей. Климат-контролей понаставили, а я тут на велике потом истекаю. И ехать-то недалеко, но спина уже мокрая как после душа. Бац – по ноге треснула пустая сигаретная пачка, выброшенная из пожилой иномарки, на капоте которой скалилась нарисованная летучая мышь. От перепуга я отшатнулась и едва не влетела в автобусный зад.
   – Козел! – обычно я так не ругаюсь.
   Козлистый водитель вильнул вправо, наверное, чтоб получше меня слышать. И протер бок машины об мою ногу. Получилась заметная пошарпанность на загорелой коже. Не больно, но меня сдвинуло к самому поребрику, а правая педаль цапанула за ограждение.
   – Ты что творишь, сволочь? – мой вопрос угодил прямо в лицо того, кто метнул в меня пачкой.
   Равнодушное самодовольное лицо пресыщенного жизнью бабуина, который нацепил белые трусы.
   Решив, что лучше всего побыть без него – я решила подождать, пока этот гад не уедет.
   – Засада какая-то, – автомобиль, покрытый прошлогодней пылью, двигаться не собирался. Водителя я видеть не могла, и оставалось только негодовать и надеяться, что сигналящие сзади машины вскоре спасут меня от обидчика.
   На кед мне вытряхнули пепельницу. Судя по ногтям – водитель – девушка, которой нравится черный лак.
   Ей пришлось перегнуться через пассажира в белых трусах, и он недовольно пробурчал что-то невежливое.
   Меня почти испугала эта рука, тонкая, бледная как рыбье брюхо, она мелькнула, обгадила мне кед и убралась.
   – Поехали, что ли? – пассажир, не глядя на меня, закурил новую сигарету.
   Его не послушались. Хотя перед нами полоса была свободна. Разгневанные задержкой машины гудели, крякали и издавали пронзительные вопли.
   Зажатая между автомобилем и ограждением, я практически не могла двигаться. Решив, что с меня на сегодня дураков достаточно, выудила из рюкзака бутылку со Швепсом и попыталась бессовестно вылить его прямо в салон. Пассажир энергично дергался и хватался то за бутылку, то за меня и едва не стащил шорты. Сверкать голой попой не хотелось – пришлось уворачиваться и шипеть Швепсом менее прицельно.
   Мы все пузырились – машина, пассажир и я. Водитель лезла в окно. Черные явно крашенные волосы, мокрая такая. Попытка порвать на моей ноге кожу к успеху не привела только потому, что я принялась бить ее по когтям бутылкой.
   Меня выручили кеды, мягкие, джинсовые, в другой обуви я бы ни за что не смогла выдернуть ногу.
   – Обтекайте, дураки траурные, – теперь я была за ограждением.
   Осталось вызволить велик. И в этом мне помог какой-то дядя.
   – Я все видел. Они сами виноваты, – азартно сообщил он и ввязался в перепалку с моими обидчиками.
   За моей спиной теперь голосили а ля трио.
   По тротуару ездить неправильно, даже невежливо, но иначе было никак. Оглядываться не было никакого желания.
   Взревел двигатель. Добрый дяденька теперь вопил благим матом. Машина стартуя, издала визгливый звук.
   – Хрен теперь вы меня догоните, – злорадно сказала я сама себе.
   Этот район мне знаком. Двор. Поворот налево. Кривой промежуток между домами. Посреди – двухэтажное заброшенное здание. Справа – стройка. Пыль коромыслом и яростный звук отбойного молотка. Робкий бомж, сидя прямо на асфальте, вдумчиво рассматривает свои ноги. Поворот направо – сквозняк – три проходных двора, для машин непригодные.
   Теперь можно сбросить скорость и успокоиться. На лодыжке – царапины, машиной оставленные, в которые попала грязь. Вот заразы – загар испортили. Теперь до следующего года буду с белыми полосками на ноге ходить.
   Липкая. Злая. Почти агрессивная. А ведь хотелось порадовать себя. Утешиться.
   Так кипятилась, что не заметила, как город стал окраиной. И сразу повеселела. Мне стало плевать на все машины оптом и в розницу. Я знала куда еду, зачем еду и ехать мне нравилось. Буду загорать и купаться. И никакие дураки мне не посмеют испортить настроение. Вот так!
   Песок казался и был грязным. Без полотенца-покрывала не обойтись. И еще – на пляже оказалось людей больше чем на Дворцовой площади во время Алых парусов. С трудом отыскав своих знакомых, я услышала недружное «Ааа», означающее как мне все рады. Особенно Никусь, которая выглядывала самцов и заранее истекала соком. Значит, ее бой-френд снова отчалил в командировку. Сейчас начнет бродить, роняя очки, оттопыривая задницу, надеясь таким нехитрым способом завязать пляжное знакомство, перетекающее в кратковременный бурный секс. И как она не боится подхватить какую-нибудь заразу? Я ее спросила об этом, но в ответ получила взгляд, полный жгучей злобы. Пристальный такой. Как гвоздь в крышку гроба.
   – Суперский купальник, где купила?
   Это Санечка. Чудный человек, с прической как пипидастр, а вместо руки – гипсовый шлагбаум. Я не шучу. У нее какой-то сложный перелом верхней конечности. И она теперь стала опасная как помесь шлагбаума с тараном. У ее тезки – Шурика, появилась новая шутка. Он дожидается, пока Санечка начнет с кем-то увлеченно разговаривать, подкрадывается сзади и громко спрашивает:
   – Что?
   Санечка автоматически поворачивается, сбивая собеседника гипсом. Пока никто серьезно не пострадал.
   – Блина, ты посмотри – снова проколы воспалились, – у Санечки на лице пирсинга как опят на пне. Нет – она красивая, даже очень, но железо стало для нее как зависимость у курильщика. Сначала предвкушает, потом обсуждает со всеми, потом следует этап – вы правы и я не буду делать третий прокол на брови, ну и дальше все как всегда – делает. На солнце железки посверкивают, как заклепки на ремне старого рокера.
   – Ты к врачу не обращалась? – я вижу, что вокруг каждого прокола алеет нездоровая краснота.
   – А то. Но что он мне может посоветовать? Я и сама все знаю, это все из-за погоды – как похолодает, пройдет.
   Ей виднее. Она все-все про пирсинг на своей шкуре изучила. Она даже не фоткается теперь, потому как на снимках железки смотрятся или как прыщи, или как блики. От такого портрета шизануться можно, ей богу. Зато она одевается как лорд. Это не я придумала – это она сама так говорит, у нее даже фрак есть. И куча всяких супер – элегантных вещей. Которые больше подходят мужчине. Такой у нее стиль.
   – Лучше я теперь татушку сделаю. Одну. Маленькую. Как у тебя.
   – Не заливай. Сначала одну, потом вторую, а остановишься, когда только нос прежним останется.
   – Брось! Ты зануда. Ты прям как моя мама. Ворчишь и пугаешь, – Санечка мечтательно вздыхает.
   Могу поспорить на что угодно, что я права, но толку-то от моей правоты? И самое главное – каждый имеет право делать то, что считает нужным. Потому как это его жизнь и его закидоны никому не вредят. Я, например, не курю, если дым может попасть в чужие легкие. Самой страшно какая я молодец.
   – Девчонки, давайте взбодримся, – Шурик приволок с собой энергетики.
   И уже оприходовал пару баночек. Не знаю, что в них намешано, но взгляд у него как у психованного эльфа.
   – Да пошел ты. Сам травись, – отвечаем мы хором.
   Шурик называет меня своей подругой. Врет. Никакой он мне не друг, хотя знакомы мы чуть ли не с первого класса. У него масса недостатков, с которыми я примиряться не собираюсь. Например – у него все чужие дела называются «потом сделаю». Он только своими делами занят. А еще жулик он и сплетник. Хотя временами его злой язык оказывается даже забавным, если подколки не направлены на меня. И еще он просто помешан на всем дорогом, брендовом и креативном. Если кто купит что-то фирменное – сразу подбежит, чтоб заценить и высказаться. Когда покупка стоящая – завидует по-черному. Просто лицом сереет.
   Про Шурика я могу много чего рассказать. Но ограничусь двумя историями. Когда нам было по восемь лет, на меня напала охота сделать что-то полезно-хорошее. Например, ходить с совком и веником за взрослыми, которые бросают мусор на площади. Шурик принялся мне помогать. А когда я собралась домой, довольная выполненной работой, показал мне горсть денег. Оказывается, он все время приставал к мусорщикам, за которыми я окурки собирала, с требованием «дать рубль» за труды. И некоторые ему давали. История вторая – сбор интересных книжек для несчастного родственника, который безвылазно сидит дома и умирает от неизлечимой болезни. Конечно, никакого родственника в помине не было, а Шурик все добытое в магазин старой книги сдавал. И вот что интересно – когда его уличали и осуждали, ему не стыдно было, ему было смешно.
   Сначала я тщательно намазалась кремом. Из совсем нового флакончика. Мне пообещали, что теперь коже ничто не угрожает. Крем противный, но что не сделаешь ради здоровья и красивого загара.
   – Спинку намазать? – деловито предложил Шурик.
   Ему плевать на мою спину, но он знает, что все сочтут его действия сексуальными, а помощь мне можно счесть за услугу. Просто так фиг бы он что кому сделал.
   – Валяй, – почему бы и не согласиться, раз он сам напросился?
   Шурик хмыкнул, после внимательного прочтения надписей на креме. Выдавил каплю и намазал свой нос.
   Его руки скользили по моей спине торопливыми движениями, сноровисто и равнодушно, как по неодушевленному предмету. Мне даже показалось, что ему неприятно до меня дотрагиваться. Звонкий и излишне сильный шлепок по попе означал завершение процедуры.
   – Дурак, больно же! – мое возмущение вызвало ядовитый смешок у Никусь.
   Похоже, что ее охота за кобелями сегодня оказалась безуспешной и она медленно закипала, выбирая на ком бы сорвать злость.
   – Вы в курсе, что в Эстонии можно покупать спиртное даже ночью? – громко сообщил Шурик.
   Он явно желал привлечь к себе как можно больше внимания.
   – Неа. Странно, да? Вроде как там тоже пьяниц хватает. Наверное, у них нет запретов? – пытаясь понять, в чем подвох, – ответила я.
   – Запреты есть, – азартно возразил Шурик, – На то они и нужны, чтоб их нарушать.
   – Ну тебя. Так народ законопослушный. Они даже загодя в партизаны записываются, на случай если наши танки из Пскова на них в атаку пойдут.
   – Партизанам тоже выпить охота. Особенно ночью. Но официально – нельзя. Вот они и придумали давать алкоголь на прокат под стопроцентный залог, – Шурик сиял от счастья, заметив, что к его словам многие прислушиваются.
   На обдумывание у меня ушло не меньше пяти минут.
   – Офигеть! – вклинивается в разговор Никусь, – Чистят генофонд. У меня так друг умер…
   Последние слова она добавляет почти всегда в разговорах на около-политические темы.
   Разомлев от дикой жары, я надолго забыла о неприятностях. Я обо всем забыла. Особенно после диких воплей, накрывших пляж как цунами.
   – А чего это было?
   – Собачка, – предовольным голосом объяснил Шурик.
   Пришлось встать, перешагивая через разнокалиберные ноги загорающих, дойти до воды и посмотреть. Собачка была или упитанная или несвежая. И качалась на мелких волнах совсем неподалеку от берега.
   – Вот и купайся теперь, – злобно порычала толстуха, руки в боки, и слишком открытом гламурном купальнике.
   – А вчера тут парень утоп, я сам видел, – геройским голосом сообщил незнакомый дядька с волосатой спиной.
   Народ загомонил, наслаждаясь новым впечатлением. Все смотрели на собаку жадными взорами и неестественно изображали возмущение. Конечно, тут же выяснилось, что во всем виновата Матвиенко. Ну как же – она самолично каждое утро сворачивает собакам шеи и мечет их в воду.
   Шурик уже выбрался из толпы и разговаривал с кем-то по телефону. Почему-то украдкой поглядывая на меня. И взгляд у него был какой-то не такой, неприятный взгляд как у преступника.
   Я помогла Санечке улечься и даже почесала ей кожу у краев гипса. Слегка. Чтоб она успокоилась. Санечку очень раздражало, что проходящие мимо норовили перешагнуть через ее закованную руку. Опускали взгляд вниз, чтобы извиниться, рассматривали заклепанное лицо и уходили молча.
   – Хамство так и прет, – печально высказалась она.
   В России без заборов никак, если не огорожено – значит, всеобщее. Пришлось найти несколько сухих веток и устроить вокруг Санечкиного гипса подобие забора. Теперь люди подходили, на лице появлялись признаки осмысленности и, сказав «а», шли в обход.
   Я лежала, повернув голову, чтоб видеть Санечку. Но видела не только ее. На песке оказалась тьма всякой живой природы. По-моему, даже блохи были. И какие-то шустрые козявки, занятые броуновским движением. Я их сфотографировала, жалея, что у меня нет нужного объектива. А вот предложение Шурика сфоткать заодно и собачку меня взбесило.
   Решив, что с меня хватит радостей пляжной жизни, я засобиралась домой.
   – Вот фигня – а где мой новый красивый загар? – мое удивление обрадовало Шурика.
   Он явно ждал этой минуты и заготовил проникновенную речь.
   – Ты инструкцию читала? Ну, конечно, не читала. Вот дурында, видит плохо, а очками так и не обзавелась. А надо было.
   – По башке настучу, – предупредила я.
   – Там написано – что крем противозагарный, – подло заржал Шурик.
   Он тут же ринулся сообщать всем желающим, как я лопухнулась. Вот гад. Мог бы и раньше предупредить. Ко всему прочему, кожа стала липкая, а мыться в местах упокоения собачки я не решилась.
   Сев на раскаленный велик, я мысленно ругалась на подлого Шурика, на свое плохое зрение, даже на погоду ругалась, хотя она мне недавно нравилась. Пока добралась – к крему налипло пыли, а кожа стала как бархат. С заметными подтеками. И царапины тоже настроения не добавляли.
   В родном переулке царило безвременье и стояла идеальная тишина. Которую я нарушила, въехав под арку дома. Там вместо асфальта сохранилась булыжная мостовая. Велик звучал как телега, груженая гайками. Искоса глянула налево – проверить, нет ли Вовы у окна. Иногда мне не хочется его видеть.
   Квадратный двор напоминал протвинь в духовке. Я знаю, что нужно говорить «противень», но по-честному, у меня нет ни одного знакомого, кто правильно называет эту фигню для выпечки.
   Моя парадная находилась по диагонали слева. Три ступеньки вверх. Но если проехать прямо, то можно попасть в узкое пространство за домом, огороженное высокой кирпичной стеной, в котором слева с незапамятных времен стоит одноэтажная прачечная. А справа притулился крохотный домик. Я, когда маленькая была, думала, что в нем живет гномий дед. Потом решила, что там кроме домового на эту конуру никто не позарится. Подходила, прислушивалась – точно, кряхтит, и звякает чем-то. Ради дружелюбия – совала карамель ему в трещину на углу. Конфеты исчезали, а дружить со мной домовой так и не начал. А потом выяснилось, что этот домик из какого-то послевоенного мусора, построили для хранения дров. А совсем недавно предприимчивая прыткая соседка захватила и облагородила строение. Теперь там ненужные вещи гноит и они тоже кряхтят и звякают.
   – Люди, ау, – шепотом сказала я пространству.
   Ну да, я трусила, боялась подойти к собственной двери. Мерещились мокрые волосы, прилепленные к дверной ручке. Или собачья шерсть. С запахом. Или еще что погаже. Я в книжке какой-то читала про убийцу, который мазал дверную ручку ядом. Вдруг и мне намажут? А у меня даже перчаток нет.
   – Перчатки лишними не будут.
   Ловкий разворот и я снова в переулке. Пара минут и вот он – магазин для садоводов. Велик не оставишь – вмиг сопрут. Да и народу на Садовой – не протолкнешься. На меня уже много раз поругались – мешаю, не положено тротуар занимать.
   Магазин пользовался популярностью, но приятных лиц мало. Выращивание овощных культур наложило отпечаток воинственности и даже некоторой склочности. Пришлось довольствоваться первой незлобной огородницей и воззвать к ее сердобольности. Деньги стали товаром, причем, меня вооружили парой перчаток для стекольщика, гениальное изобретение. На нитки налита желто-красная резина – настоящий предохранитель от яда. Я так тетеньке и сказала – теперь мне смерть не страшна.
   – И запомните, дорогая моя, яды – вещь в нашем деле почти незаменимая, но банку с керосином еще никто не отменял, а еще можно заманить их на пиво, ну а потом керосин и огонь.
   В ее глазах не было кровожадных всполохов, скорее – спокойствие главы инквизиции.
   Оплатив покупку, я воспряла духом. Интересно, а о ком тетенька говорила? Не о хулиганах, наверное.
   Перчатки я нацепила сразу. На загорелых руках они смотрелись почти симпатично. И за руль держаться удобно. Надо будет потом еще одну пару купить, пальцы отрезать и в них кататься.
   На этот раз тишина переулка была неестественной, почти противной. Словно он затаился в предвкушении моего истерического крика. Не дождешься! Все стерплю молча.
   Из соображений конспирации, на этот раз я шла пешком рядом с великом, стараясь не шуметь. Вовы по-прежнему не было.
   Я смотрела вокруг, словно видела все впервые. По-честному, наш двор вполне мог претендовать на самое нелепое строение в городе. Настолько все тут бессмысленно и неправильно спланировано. И квартиры кривые напрочь. Когда-то они были на одну семью, не богатую, но с достатком. А потом их разделили для люмпенов. А потом в дом слева попала бомба. И немцам пришлось его выстраивать заново. Но первоначальная кривизна пространства так и осталась загогулистой как игрушка-лабиринт, в которой нужно загнать маленький железный шарик в серединку. Но мне наш двор нравился. Я даже иногда сама себе завидовала, что здесь живу.
   Мимо пробежал Маркел, довольно внятно пукая, наверное, сожрал что-то несвежее. Интересно, где он гадит? Не поеду за ним. Больно надо.
   Обгрызенные ногами ступеньки. Никакой прохлады на лестнице, только мухи, скрывающиеся от жары.
   Как я и предполагала – меня ждал сюрприз. В виде черного креста нарисованного прямо на двери. Скорее всего – куском старого гуталина. Крест был нарисован человеком, который обладал немалой силой и водил гуталином, вкладывая всю ненависть ко мне. На полу осталось много черных крошек. Специально размазанных ногой. Следы вели к ступенькам. Словно неизвестный мне злоумышленник хотел намекнуть – я вышел из дома. Из любопытства я приставила свою ногу к самому четкому следу. Моя – на несколько размеров меньше.
   Вспомнив советы Дэна, я не поленилась сфотографировать дверь с крестом.
   Гуталин оттираться не хотел. Пришлось отмывать его мокрой тряпкой. Долго. Вдобавок ко всему какая-то тварь отключила воду. И теперь я была не только злая и грязная. Я была просто в бешенстве.
   Оттерев пальцы салфеткой, позвонила Дэну. Хотела напроситься в гости. Хотя заранее была уверена – и на этот раз не пригласит. Такой характер. Ко мне – да хоть каждый день, а я у него не была ни разу.
   – Я занят. Но могу через полчаса зайти.
   Вот спасибо-то. На меня сейчас без слез не глянешь. Не хотелось показываться в таком состоянии и виде даже ему. И тут, словно услышав мои мольбы, добрые водопроводные боги снова включили воду.
   – Приходи, но через час, – пробурчала я и, срывая одежду, ринулась в душ.
   Вытиралась, стоя на кухне и поглядывая в окно. Такая вот привычка дурацкая. От одиночества, наверное. Но мне кажется, что в окошках маячат только тупые бабы и кошмарные старушки, поэтому подглядываю украдкой. Это глупо, но я всегда так поступаю. Если совсем честно, эта привычка появилась от большой любви. Год назад я простояла у окна очень долго. Даже не знаю сколько дней. Ждала одного человека. Но он так и не пришел, а привычка осталась.
   К парадной подкатил знакомый велик. В смысле – знакомый велосипедист на велике. Тощие оба.
   Прытко кинулась искать хоть какую-то одежду. Нашла длинную футболку с нарисованной совой. Сейчас и в ней будет жарко как в шубе, но ничего другого под руку не подвернулось.
   Теперь в комнате два велика, интимно прислоненные друг к другу. Мой – грязнее.
   – Сплетничать про нас будут, – понимающе усмехается Дэн, поймав мой взгляд.
   – Жаль, что мой лесопед потом мне все про тебя не расскажет, – по-честному, мы хотелось бы побольше знать о Дэне.
   Пока я расставляла чашки, он медитировал над заварным чайником. От которого уже доносится странный запах. У нас так принято. Чай покупает Дэн. Для него это и ритуал и возможность приобщить меня к необычным тонким вкусам настоящего чая. Я только самый простой чай покупаю. На другой просто нет денег. Иногда меня это безденежье просто задирает, честное слово. И так бесит, когда видишь, на какую ерунду некоторые тратят деньги. Ну, просто классово-сословные бури в душе случатся, ей богу. Я не про Дэна – он из моего сословия – нищих, и это нас временно объединяет. У него в планах разбогатеть и стать аристократом, ценителем искусства в виде антиквариата, а я плыву по течению как довольная какашка и выдающихся планов не строю.
   Не удержавшись, я рассказала про крест и продемонстрировала фотку.
   – А я-то думаю, почему у тебя траур под ногтями. И не забывай снимать, когда тебе еще что-то нарисуют или подбросят.
   Поймав мой настороженный взгляд, Дэн утешительным тоном прибавил:
   – Кто-то перепутал адрес и вредит вовсе не тебе. Но ты все равно фоткай и мне снимки скидывай, если дело дойдет до криминала – будет что показать ментам.
   – Вот успокоил, – вытирая мокрые волосы, обозлилась я.
   Почему-то его лицо в тот момент было как у свидетеля на допросе в ментовке. Ну, типа, меня уже мелом обвели, а он вспоминает все подозрительные эпизоды, стараясь выглядеть максимально честным, что б его не заподозрили в убийстве. Не пойму я его – неужели ему фиолетово, что со мной происходит? Я так и сказала – плевать тебе на мои неприятности! И до кучи рассказала про машину, на которой мышь летучая нарисована была. В подробностях. Но он мало впечатлился. Сказал только, что дураков хватает, а мне надо было быть осмотрительнее. Но ему понравилось, что я швепса в салон налила.
   Ближе к вечеру, перед новой поездкой на великах, меня настигло неожиданное испытание в виде каверзного вопроса.
   – Ну-ка вспоминай, кому в душу нагадила.
   Думала я недолго.
   – Фигня. Я могу ляпнуть что-то не подумав. И тут же извиниться, если вижу, что человек обиделся. У меня был только один противный случай. Я тебе про него рассказывала. Ну, когда одна девочка вдруг решила со мной дружить, выведала все секреты и разболтала кому могла.
   Это давно было. Я тогда не знала, как мне в класс войти. Все смеялись. Переглядывались и хихикали. Мы же тогда маленькие были совсем. Дэн мне похожий случай про себя поведал. Но ему тяжелее было. Он уже в десятом классе учился и секреты у него были не чета моим. В общем, у него все было гораздо страшнее.
   – Три вещи никогда не возвращаются обратно – время, слово, возможность, – глубокомысленно сообщил Дэн с видом завзятого гуру.
   – Умный, да? И что это изречение означает? Что я паскудно состарюсь, наговорю кучу глупостей и упущу все возможности?
   – Ну, нельзя же воспринимать все сказанное на свой личный счет?
   Передо мной лист бумаги, мне нечего на нем написать, рука сама выводит затейливые кракозябры. Как узор на морозном стекле. Неуверенно я вывожу слово – мама.
   – Мама не будет бегать и гадить под моей дверью. Маму вычеркиваем.
   Дэн пожимает плечами.
   – У папы новая счастливая семья. Он про меня даже в новый год не вспоминает.
   На лице Дэна возникает скука.
   – Еще есть пара девчонок, которым не нравится, как на меня мальчишки реагируют. Простая бабская зависть…
   Нарисовала двух девчонок и зачеркнула.
   Вообще-то, я ответственный человек. Сказали – вспомни, я буду стараться. Но тут хоть устарайся – не получается.
   – Хочешь совет? Ты сейчас про это не думай совсем. У тебя ноль фактов. И я знаю, что коварно ты никого не подставляла. Посмотрим, что будет потом.