политики равновесия, как это обычно бывает в подобных ситуациях. Оба они
знали, что сокрушительный удар можно нанести только один раз и в случае
неудачи он станет концом для одного из них. Они делали ход за ходом ради
выигрыша в позиции и времени. Ландфогт укрепился на Кастельмарино, тогда
Проконсул занял Виньо-дель-Мар; Ландфогт отдавал распоряжение устроить
погром в квартале парсов и тут же наталкивался на огневые точки солдат
Проконсула. Еще велась тактическая игра: Ландфогту, как в данном случае,
хотелось привести в движение массы, в то время как Проконсулу важно было
сохранить крупные банки, такие, как банк Шолвина, и обеспечить покой
Верхнего города. Но, абстрагируясь от конкретных шагов, символичным было
одно: власти мистифицировали друг друга.
Примечательным было, что распад единства совпал с небывалым усилением и
расширением власти. Так некогда сильные мира сего враждовали друг с другом
на том коротком отрезке времени, который предшествовал смене эпох. Красный
цвет имел двоякий смысл - символ восстаний и пожаров, он с легкостью
переходил в пурпур, возвеличиваясь в нем. Но, как ни толкуй знаки и символы
эпохи, испить приходилось ту чашу, какую она подносила.
Улицы стали оживленнее. Теперь они уже могли разделиться: Марио пошел
провожать Мелитту - так звали девушку - к ее родным, а Костар отправился
предупредить донну Эмилию. Мелитта поблагодарила Луция. Он отшутился:
- Это для нас одно удовольствие, да и стоило того. Один из нас готов
стать вашим кавалером, когда вы наденете шляпку и пойдете гулять на Белый
мыс. Я уже как-то видел вас там.
- Вы, вероятно, обознались. Я лучше возьму в руки четки и помолюсь за
вас.
Луций свернул на улицу Митры. Роскошные особняки чередовались здесь с
лавками, торговавшими предметами роскоши, железные решетки на окнах были
опять подняты. Назад во Дворец по улице шел танк. Солнце стояло в зените.
Голубые и желтые паруса-тенты затеняли витрины. Перед одним цветочным
магазином вместо витринного стекла был "натянут" занавес из струящейся воды,
благоухавшей прохладным ароматом. Вслед за цветами шел Зербони - знаменитый
пекарь-пирожник; перед его крошечной лавкой уже снова отведывали вино для
возбуждения аппетита. Сам пекарь - с огромным животом и в высоком белом
колпаке - стоял в дверях и приветливо кивал головой посетителям.
Следующими в ряду были торговцы жемчугом и ювелирными изделиями, потом
антикварные магазины старинного серебра, ручных ковров и фарфора. На одной
двери простыми буквами было написано: "АНТОНИО ПЕРИ, сафьяновые переплеты".
Витрины не было. Отдать рукопись в переплет Пери было привилегией
немногих; требовалась рекомендация. Маленькая мастерская изготовляла шедевры
и делала это исключительно для узкого круга.
Луций вошел в переднюю. Он знал, где вход; древние символы парсов
охраняли его. Когда открывалась дверь, раздавался звон медных трубочек. Для
мастера в его мастерской это было сигналом, что в передней - кабинете с
тусклым освещением - посетитель. Стулья в шелковых потрепанных чехлах стояли
вокруг стола, над которым низко висела лампа. Ее мерцающий свет отражался в
глубине зеленоватых, старинной изогнутой формы зеркал и в витринах шкафов,
где Пери держал книги. Они стояли не как в библиотеках, корешками к
смотрящему, а были обращены к нему крышкой, показывая образцы тиснения кожи,
чтобы мастер мог принять заказ от клиента, взвесив и выверив все
предварительно гораздо тщательнее, чем при раскрое дорогих тканей для пошива
роскошных туалетов. Потому что те, как часто говорил Пери, износятся с
годами, в то время как добротный переплет не только переживет века, но
станет со временем еще краше, так что художник может лишь предугадывать, как
будет выглядеть его творение в период своего расцвета. И не одно только
время, неустанно смягчающее резкий блеск золота, приглушающее свежесть
красок, разглаживающее поры кожи, способствует этому - человеческая рука,
прикасающаяся к книге, также работает над совершенствованием переплета. А
сыновья и внуки продолжают дело своих отцов. Книги становятся краше и
оттого, к кому они попадают, они несут на себе отпечаток любви их владельца.
Пери утверждал, что эта безымянная история книг - самое важное в них.
Поэтому он и окружил себя ими, как зер- калами, - они излучали свет,
пронизывавший все помещение. Эта магическая субстанция была для него важнее
отдельных элементов техники изготовления и особенностей стиля. Его ремесло
требовало многого - умения обращаться с кожей, знания шрифтов, переходивших
по наследству в старых печатных мастерских от отца к сыну, вкуса и чутья
того нежного сплетения линий, складывающихся в узор, по которым узнаются
эпохи, а также приверженности к литературе разных народов и их наукам. И
наконец, был необходим еще небольшой круг знатоков, коллекционеров и
сведущих людей, имевших достаточно свободного времени и унаследовавших
приличное состояние, для которых общение с изысканными вещами стало их
душевной потребностью, их второй натурой. Мастерские, подобные Пери, были
как скрытые от глаз цветы, а их покровители - словно пчелы, собиравшие с них
мед и одновременно оплодотворявшие их. К ним принадлежал Проконсул и его
окружение.
Собранные книги действовали благотворно. Луций с ужасом подумал о том,
что эта коллекция образцов могла стать жертвой бесчинств - тех, свидетелем
которых он только что был. Грубых действий одной варварской руки было бы
достаточно, чтобы уничтожить всю эту красоту, стереть ее, словно пыльцу с
крыльев бабочки. Чернь делает это с наслаждением. Тут хранились пергаменты,
которым столетия придали цвет меда и старинной слоновой кости. На самых
изысканных из них стояли папские гербы, таким редкостным было это собрание,
о котором Пери имел обыкновение говорить: даже самое знаменитое Пятикнижие,
которое пророк Елисей подарил Птолемею Филадель- фу в день одержанной на
море победы над Антигонидами, вряд АЛ было прекраснее.
По этим книгам молено было наглядно изучать шкалу, по которой бледнеют
с течением времени и теряют свой цвет краски - от свежести зеленого яблока
до темного померкшего малахита, от ярко-красной до малиновой, от
темно-вишневой до белесой, выцветше-розовой. Оттенки цветов действовали
успокаивающе, умиротворяюще на человеческие чувства; сочные сильные аккорды
прошлых лет звучали все мягче, постепенно затухая. Здесь были и спектры
золотого лака - от бархатных тонов лакфиоли до нежных догорающих красок
знали, что сокрушительный удар можно нанести только один раз и в случае
неудачи он станет концом для одного из них. Они делали ход за ходом ради
выигрыша в позиции и времени. Ландфогт укрепился на Кастельмарино, тогда
Проконсул занял Виньо-дель-Мар; Ландфогт отдавал распоряжение устроить
погром в квартале парсов и тут же наталкивался на огневые точки солдат
Проконсула. Еще велась тактическая игра: Ландфогту, как в данном случае,
хотелось привести в движение массы, в то время как Проконсулу важно было
сохранить крупные банки, такие, как банк Шолвина, и обеспечить покой
Верхнего города. Но, абстрагируясь от конкретных шагов, символичным было
одно: власти мистифицировали друг друга.
Примечательным было, что распад единства совпал с небывалым усилением и
расширением власти. Так некогда сильные мира сего враждовали друг с другом
на том коротком отрезке времени, который предшествовал смене эпох. Красный
цвет имел двоякий смысл - символ восстаний и пожаров, он с легкостью
переходил в пурпур, возвеличиваясь в нем. Но, как ни толкуй знаки и символы
эпохи, испить приходилось ту чашу, какую она подносила.
Улицы стали оживленнее. Теперь они уже могли разделиться: Марио пошел
провожать Мелитту - так звали девушку - к ее родным, а Костар отправился
предупредить донну Эмилию. Мелитта поблагодарила Луция. Он отшутился:
- Это для нас одно удовольствие, да и стоило того. Один из нас готов
стать вашим кавалером, когда вы наденете шляпку и пойдете гулять на Белый
мыс. Я уже как-то видел вас там.
- Вы, вероятно, обознались. Я лучше возьму в руки четки и помолюсь за
вас.
Луций свернул на улицу Митры. Роскошные особняки чередовались здесь с
лавками, торговавшими предметами роскоши, железные решетки на окнах были
опять подняты. Назад во Дворец по улице шел танк. Солнце стояло в зените.
Голубые и желтые паруса-тенты затеняли витрины. Перед одним цветочным
магазином вместо витринного стекла был "натянут" занавес из струящейся воды,
благоухавшей прохладным ароматом. Вслед за цветами шел Зербони - знаменитый
пекарь-пирожник; перед его крошечной лавкой уже снова отведывали вино для
возбуждения аппетита. Сам пекарь - с огромным животом и в высоком белом
колпаке - стоял в дверях и приветливо кивал головой посетителям.
Следующими в ряду были торговцы жемчугом и ювелирными изделиями, потом
антикварные магазины старинного серебра, ручных ковров и фарфора. На одной
двери простыми буквами было написано: "АНТОНИО ПЕРИ, сафьяновые переплеты".
Витрины не было. Отдать рукопись в переплет Пери было привилегией
немногих; требовалась рекомендация. Маленькая мастерская изготовляла шедевры
и делала это исключительно для узкого круга.
Луций вошел в переднюю. Он знал, где вход; древние символы парсов
охраняли его. Когда открывалась дверь, раздавался звон медных трубочек. Для
мастера в его мастерской это было сигналом, что в передней - кабинете с
тусклым освещением - посетитель. Стулья в шелковых потрепанных чехлах стояли
вокруг стола, над которым низко висела лампа. Ее мерцающий свет отражался в
глубине зеленоватых, старинной изогнутой формы зеркал и в витринах шкафов,
где Пери держал книги. Они стояли не как в библиотеках, корешками к
смотрящему, а были обращены к нему крышкой, показывая образцы тиснения кожи,
чтобы мастер мог принять заказ от клиента, взвесив и выверив все
предварительно гораздо тщательнее, чем при раскрое дорогих тканей для пошива
роскошных туалетов. Потому что те, как часто говорил Пери, износятся с
годами, в то время как добротный переплет не только переживет века, но
станет со временем еще краше, так что художник может лишь предугадывать, как
будет выглядеть его творение в период своего расцвета. И не одно только
время, неустанно смягчающее резкий блеск золота, приглушающее свежесть
красок, разглаживающее поры кожи, способствует этому - человеческая рука,
прикасающаяся к книге, также работает над совершенствованием переплета. А
сыновья и внуки продолжают дело своих отцов. Книги становятся краше и
оттого, к кому они попадают, они несут на себе отпечаток любви их владельца.
Пери утверждал, что эта безымянная история книг - самое важное в них.
Поэтому он и окружил себя ими, как зер- калами, - они излучали свет,
пронизывавший все помещение. Эта магическая субстанция была для него важнее
отдельных элементов техники изготовления и особенностей стиля. Его ремесло
требовало многого - умения обращаться с кожей, знания шрифтов, переходивших
по наследству в старых печатных мастерских от отца к сыну, вкуса и чутья
того нежного сплетения линий, складывающихся в узор, по которым узнаются
эпохи, а также приверженности к литературе разных народов и их наукам. И
наконец, был необходим еще небольшой круг знатоков, коллекционеров и
сведущих людей, имевших достаточно свободного времени и унаследовавших
приличное состояние, для которых общение с изысканными вещами стало их
душевной потребностью, их второй натурой. Мастерские, подобные Пери, были
как скрытые от глаз цветы, а их покровители - словно пчелы, собиравшие с них
мед и одновременно оплодотворявшие их. К ним принадлежал Проконсул и его
окружение.
Собранные книги действовали благотворно. Луций с ужасом подумал о том,
что эта коллекция образцов могла стать жертвой бесчинств - тех, свидетелем
которых он только что был. Грубых действий одной варварской руки было бы
достаточно, чтобы уничтожить всю эту красоту, стереть ее, словно пыльцу с
крыльев бабочки. Чернь делает это с наслаждением. Тут хранились пергаменты,
которым столетия придали цвет меда и старинной слоновой кости. На самых
изысканных из них стояли папские гербы, таким редкостным было это собрание,
о котором Пери имел обыкновение говорить: даже самое знаменитое Пятикнижие,
которое пророк Елисей подарил Птолемею Филадель- фу в день одержанной на
море победы над Антигонидами, вряд АЛ было прекраснее.
По этим книгам молено было наглядно изучать шкалу, по которой бледнеют
с течением времени и теряют свой цвет краски - от свежести зеленого яблока
до темного померкшего малахита, от ярко-красной до малиновой, от
темно-вишневой до белесой, выцветше-розовой. Оттенки цветов действовали
успокаивающе, умиротворяюще на человеческие чувства; сочные сильные аккорды
прошлых лет звучали все мягче, постепенно затухая. Здесь были и спектры
золотого лака - от бархатных тонов лакфиоли до нежных догорающих красок
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента