– Не уверены, что останется, или не уверены, что все закончится?
– Да ни в чем я сейчас не уверен, – честно признался федеральный агент и открыл сдвижную дверь вертолета. Спрыгнул на землю, за ним спустился Ковальски. Майор вздохнул и последовал за фэбээровцами.
– А ведь они попали, – уныло сказал Ковальски, осматривая вертолет.
– Кто?!
– Эти уроды из своих винтовок. Пробили бак. У нас нет топлива. Отлетались.
Под «Беллом» расплывалась огромная лужа.
– Черт с ним, – махнул рукой Маккормик, – если что, возьмем «Сикорский», он всех вытащит.
Ковальски огляделся. Справа от вертолета поднималась вертикально вверх скалистая стена, мечта альпиниста – скальная порода была гладкой, с геометрическими выступами и редкими жесткими кустиками, кое-где пробившимися из крошечных щелей. С другой стороны площадки, словно нарочно, чтобы укрыть ее от чужих глаз, было нагромождение валунов, поросших мхом и пышным кустарником. Кустарник на вид был колючим и неприветливым, поэтому Ковальски не стал лезть туда, опасаясь повредить скафандр.
– Ну что, не будем терять время? Пока эти уроды внизу не очухались и не удумали что-либо предпринять, – решительно скомандовал Магдоу и первый шагнул на едва заметную тропинку. Фэбээровцы двинули за ним, недовольно переглянувшись. В скафандрах было жарковато, и Магдоу почувствовал, что по виску стекает пот. «Черт меня дернул полезть в это пекло, во всех смыслах этого слова», – мысленно ругал себя майор, оскальзываясь на щебенке.
Маккормик и Ковальски, чувствуя себя ненамного лучше, спускались следом по узкой тропинке вниз по склону, как вдруг из-за вертикально торчащего обломка скалы появился человек с автоматом в руках.
– Что за черт?! – воскликнул он, одновременно нажимая на спусковой крючок.
В ответ агенты открыли огонь, и человек покатился вниз, стукаясь каской о камни. Вскоре он затих. Фэбээровцы осторожно поднялись на ноги и с ужасом увидели, что майор Магдоу лежит возле тропинки, широко раскинув руки.
– Что с ним, Буч?! – спросил Ковальски, тяжело дыша.
– Готов, – констатировал Маккормик. – Черт, прямо в лоб… Я думал, эти русские шлемы крепче.
– Это биозащитный скафандр. Он от другого предохраняет.
Ковальски стащил с майора шлем, но дальше проверять не стал – дыра во лбу не оставляла сомнений. Агент перекрестился и пробормотал:
– Упокой, Господи, его душу…
– Не время для молитв, Пол, – поторопил его Маккормик, тревожно озираясь. – Хорошо, если этот хрен был тут один. А если их несколько? А если он успел позвать своих?
– Хорошо, хорошо, – недовольно сказал Ковальски, поднимаясь с колен. – Мы что, так и бросим его здесь?
– А что такого? Место ничуть не хуже и не лучше других. – Маккормик поднял винтовку майора и повесил себе на плечо, потом вынул из гнезд на костюме магазины. – Идем, Пол. Если они хотят войны, они получат войну.
…Русский сидел перед Роулинсоном, и полковник внимательно его рассматривал. Человек как человек, достаточно молодой, но с какой-то… излишней серьезностью, умудренностью, что ли, в лице. Русский спокойно выдержал пристальный взгляд Роулинсона, мягко улыбнулся. Складывалось впечатление, что не он в плену у полковника, а совсем наоборот.
– Вы кто? – спросил Роулинсон.
Хотел сделать это внушительно, весомо, но чертово горло снова подвело, и вышло сорванное карканье. Боль в изуродованной трахее отозвалась по всему телу, полковник невольно поморщился.
– Меня зовут Нестор Тарасов, но это вам ничего не скажет, мистер Роулинсон.
– Тогда какого черта вы играете со мной в шарады? «Гленфиддиш», «скарабей»… Что вы знаете о Мексике и об экспедиции Либеропулоса? А самое главное, откуда? Хотя я догадываюсь… Этот русский, Нефедов, он, наверное, выжил?
Полковнику приходилось говорить громким хриплым шепотом, явно приближался очередной приступ. Роулинсон старался, чтобы солдаты в такие минуты его не видели, а уж русскому и подавно негоже… С другой стороны, он прекрасно понимал, что если сам порой побаивается смотреть на себя в зеркало, то каково другим? Полковник даже не предполагал, что все приведет к такому вот. Когда он выбрался из неглубокой могилы, обламывая ногти и выплевывая землю вперемешку с засохшей кровью, то искренне обрадовался тому, что жив. Жив вопреки всему. С того момента он часто не мог понять, а жив ли он вообще и что с ним происходит.
– Да, Нефедов выжил, – спокойно сказал русский. – Но, что самое любопытное, вы тоже выжили – после досадного инцидента с покойным профессором Ломаксом, который вас… э-э…
– …Который меня зарезал, – закончил за русского Роулинсон. – Я привык называть все вещи своими именами, tovarishch.
Услыхав последнее слово, русский снова улыбнулся, мимолетно, словно припомнил пришедшуюся кстати старую шутку.
– Видите ли, – продолжал Тарасов, – я ученый, как вам, наверное, уже известно. Я специализируюсь в разных областях, в том числе и в медицине. Я хороший врач. Непростой, необычный. А вы… Вы тяжело больны. Чтобы определить это, не нужен диплом. А чтобы вылечить – никакой диплом не поможет.
Неожиданно русский поднялся и прошелся туда-сюда. Поправил на стене какой-то древний, никому не нужный график в рамочке.
– И как поживает Нефедов? – спросил полковник, стараясь держать себя в руках и не обращать внимания на выходки русского. – Надеюсь, он в добром здравии?
– Более чем, – закивал Тарасов, снова садясь в кресло. – И часто вспоминает, как вместе с вами раскапывал захоронение в Мексике. Скарабей, черный порошок… А вы помните, когда на нас напали местные? Вы еще переводили с юкатанского языка, сказав, что «хренов Мэл Гибсон снял на этом языке свой чертов «Апокалипсис», такое кино про древних индейцев». А потом удирали через сельву, и Лафонсо Ченнинг сказал Нефедову: «Если снова прикроешь мою задницу, как тогда, в Тикрите, с меня бутылка бурбона. Любишь бурбон?» Нефедов сказал, что предпочитает скотч, и Ченнинг ответил: «Тогда тебе Чарли проставится». А потом вы постоянно приставали к Нефедову с ехидными разговорами о том, сколько людей убил злобный Сталин и не пора ли русским покаяться за преступления коммунистов…
Полковник остановившимся взглядом следил за русским. Он знал чересчур много. Допустим, Нефедов что-то мог рассказать о той злополучной экспедиции, даже какие-то детали, но не в таких же количествах, не с такими подробностями… Здесь был какой-то подвох, Роулинсон чувствовал его, но не мог разгадать.
– Я понимаю, о чем вы думаете, Чарли, – просто сказал Тарасов, сложил руки на груди и нагнулся ближе к полковнику. Запаха разложения он словно не чувствовал. – Это мне вы должны скотч, Чарли.
Роулинсон молчал. Он просто не мог поверить в происходящее. Сидевший перед ним человек был моложе Игната Нефедова. Он совсем не был похож на Игната Нефедова. Он вообще никак не мог быть Игнатом Нефедовым.
– Какое пиво я пил? – превозмогая боль, спросил полковник.
– «Текате», – с готовностью ответил русский. – И жаловались, что оно имеет привкус мочи. А покойный Блэки советовал вам пить аутентичные напитки конкретных стран.
– Как погиб Леттич?
– Его застрелили, и он упал в костер.
– А незадолго перед этим…
– Незадолго перед этим он растянул связки. И я наложил ему повязку, гель с ибупрофеном.
Русский выжидающе смотрел на полковника, словно подначивал – ну, давай еще вопросы, давай, у меня на все найдутся ответы. И Роулинсон сдался.
– Я не могу в это поверить, – честно сказал он, – но мне приходится. Ты не оставил мне шансов, tovarishch. Полагаю, объяснять ты не станешь? Я вижу, это не пластическая операция. Тут что-то посерьезнее.
– Это сложно и долго. Возможно, когда-нибудь… Хотя в объяснение будет весьма сложно поверить. Я, например, тоже очень удивился, когда увидел вас тут живым. Потому что закапывали мы с Ченнингом определенно труп.
– Боюсь, я ничего вам не смогу разъяснить.
– Зато я смог бы. Мне приходилось встречать беспредметников, Чарли, но сейчас опять же не время говорить о том, что означает этот термин. А вот помочь я вам могу. Вы, верно, сильно страдаете из-за той раны?
– Страдаю?! – Полковник горько усмехнулся. – Страдаю?! Это состояние нельзя назвать страданием. Иногда я чувствую себя совершенно здоровым, пока… Пока не взгляну в зеркало. Иногда я чувствую себя так, словно я умер. Я почти не ем. Я много пью, но алкоголь на меня действует крайне редко. Лекарства, которые я смог найти, мне не помогают, а наши врачи в Солт-Лейк-Сити разводят руками.
– Можно мне снять ваши бинты? – склонив голову набок, попросил Тарасов. Да, именно Тарасов – полковник решил называть этого человека его новым именем, потому что это был Нефедов, но в то же время совсем не Нефедов. Так недолго и свихнуться, поэтому пускай остается Тарасовым.
– Снимай, tovarishch.
Русский поднялся, обошел стол и принялся разматывать бинты с горла Роулинсона. До сих пор полковник доверял это лишь своим медикам, а потом и вовсе наловчился делать все сам. Слой отходил за слоем, неприятно потрескивая.
– Черт… – Тарасов поморщился, отбросив бинты в сторону. – Еще хуже, чем я думал. Как вы ухитряетесь есть?
– Я же сказал – я почти не ем. Только пью, – просипел Роулинсон, которому без бинтов говорить стало еще неудобнее, чем с бинтами.
Русский осматривал горло, трогая его тонкими холодными пальцами. Присвистнул, поморгал и велел:
– Закрой глаза, Чарли.
Полковник послушно закрыл глаза и почувствовал, как русский обхватывает его шею обеими руками, словно намереваясь задушить. Ладони плотно легли на безжизненную липкую кожу, затем от них распространилось тепло, странно покалывающее и успокаивающее. А потом вспыхнула боль, страшная боль, подобной которой Роулинсон не испытывал с того момента, как ему в горло вонзил кинжал сошедший с ума профессор Ломакс. Боль усиливалась, полковник взвыл, забился в кресле, пытаясь вырваться; сквозь звенящую пелену он слышал, как русский громко крикнул кому-то:
– Назад! Вон отсюда!
Наверное, охрана, подумал полковник с пугающим его самого равнодушием. Сейчас они его пристрелят.
Но никто не стрелял. Боль схлынула точно так же, как и пришла, безжалостные руки на горле разжались, звон в ушах прекратился. Роулинсон схватился за горло, и тут же раздался окрик:
– Не трогать!
Полковник осторожно открыл один глаз.
Русский стоял возле него, у дверей, наставив на него автомат, торчал один из охранников, второй выглядывал из коридора. Но слова Тарасова относились вовсе не к ним.
– Не трогать! – строго повторил русский полковнику. – А вы, чем маячить тут, принесите аптечку! Бинты, дезинфицирующее средство…
– Выполняйте! – подтвердил приказ Роулинсон.
Солдаты переглянулись, тот, что заглядывал внутрь, поспешно исчез.
– Ты тоже пошел вон отсюда! – велел полковник.
– Вы уверены, сэр?! – с сомнением покосился охранник на русского.
– Я приказываю, идиот!
Солдат, пятясь, вышел из помещения КДП, и только сейчас Роулинсон обратил внимание, что горло почти не болит, лишь немного саднит, как при ангине. Говорил он тоже не так, как раньше, – громко, внятно, без хрипов…
– Не спеши радоваться, – догадавшись, о чем думает полковник, сказал русский. – Случай очень запущенный, мне тебя еще лечить и лечить, Чарли.
– Спасибо, tovarishch.
– Я же говорю – рано радуешься. К тому же я буду откровенен – все, что я делаю, я делаю не просто так, не бескорыстно.
– Чего ты хочешь?
– Погоди немного, сейчас явится твой человек с аптечкой, я сделаю все, что необходимо, и тогда уже поговорим предметно.
– Я и так догадываюсь. Попросишь, чтобы я отпустил всех ваших людей? Боюсь, это не совсем в моей компетенции.
– А еще ты думаешь, что ничего не мешает забрать меня с собой безо всяких условий и заставить лечить, так? Я прекрасно изучил тебя еще по Мексике. Однако ты меня тоже знаешь неплохо. Я не добрый доктор Дулитл, к которому хоть сегодня приходи лечиться «и корова, и волчица, и жучок, и червячок»… Под пистолетным дулом я лечить не могу. Но, понимая, что ты тоже человек подневольный, я хочу предложить тебе сделку, которая устроит и меня, и тебя, и твоего хозяина.
– Если ты о Мастере, то он мне не хозяин, – возразил полковник, едва сдерживая желание ощупать горло. Так человек постоянно трогает языком лунку на месте удаленного зуба, хотя врачи-дантисты обычно велят не делать этого ни в коем случае. – Мы с ним скорее симбионты.
– Тем лучше, – улыбнулся Тарасов.
И в этой улыбке полковник наконец-то увидел именно ТОГО Нефедова, с которым вместе продирался через сельву, убегая от чокнутых аборигенов, пытавшихся уничтожить их за вскрытие древнего храма. Нефедова, который в чем-то изменился, но в чем-то остался прежним. И от этого он вовсе не стал менее опасным. Скорее, совсем наоборот.
Русский хотел тем временем добавить что-то еще, но тут появился медик. Он поставил на стол свою сумку и собирался ее открыть, но Тарасов цыкнул на бедолагу, и тот убрался восвояси.
– Где вы их только насобирали, – проворчал он, вскрывая хрустящую оболочку индивидуального перевязочного пакета. – Деревенщина…
– Других нет, – вздохнул полковник. – Выбирать, знаешь ли, не приходилось. Еще у нас полно черных, мормонов…
– Как это до вас до сих пор не добрался Макриди?
Тарасов принялся бинтовать шею, смазав ее чем-то ледяным и пахучим.
– По идее, люди Макриди ничем не отличаются от наших. Тот же сброд. Макриди и сам-то до Катастрофы торговал подержанными тачками, а вовсе не командовал дивизией. Однако, tovarishch, ему очень везет. И мне кажется, здесь кроется какая-то хитрость. Но черт с ним, с Макриди. Что ты там хотел предложить.
– А предложить… – Русский прервался на мгновение, чтобы закрепить конец бинта, и повторил: – А предложить я хотел вот что…
…Ростислав Шибанов сделал пару глотков воды и покосился на забинтованное плечо. Кровь вроде бы остановилась, местный коновал сделал свое дело исправно. Болеть тоже не слишком болело – наверное, болевой порог у хоккеиста вообще был выше, чем у обычного человека. Постоянные травмы, стычки, столкновения приучили тело не реагировать на ерунду. Однако на хоккейном корте в него ни разу не стреляли…
Он подошел к двери. Вынул из чехла фигурку Скорпиона, о котором совсем запамятовал. Нет, конечно, все это лишь совпадения. Случайное везение… Что может произойти сейчас? Стены обрушатся? Как там у Пушкина было: «Темницы рухнут, и свобода вас встретит радостно у входа, и братья…» Что подадут братья?! Вылетело из головы, а ведь учил же, пятерку заработал в свое время!
– Джей, ты, часом, Пушкина не читал? Это такой русский поэт.
– Чувак, с какой стати мне читать русских поэтов? Я и американских-то толком не помню.
– Напрасно, – наставительно сказал Ростислав. – Это классика. К тому же Пушкин был частично эфиоп.
– Не, братан, эфиоп – это не то. Эфиопия – это реггей, растаманы, Джа и прочие карибские дела. Я по такой музыке не особо прохожу, откуда мне знать вашего Пушкина. А для кого он писал тексты? Неужто для Боба Марли?!
– Ты неисправим, Джей, – махнул рукой Шибанов и вновь повернулся к двери.
Нет, сломать ее невозможно. Бывшую гауптвахту, или что это было за помещение, строили без затей, но прочно. А может, это и не гауптвахта вовсе – есть она вообще в американской армии, то есть была ли?
Внезапно за дверью что-то зашебуршилось. Ростислав повернулся и прижал палец к губам, потом прислушался. Да, определенно кто-то возился с замком, звенел ключами. Перепились они там, что ли? Шибанов прижался ухом к железу двери, пытаясь уловить еще какие-то звуки и понять, сколько человек снаружи. Один? Нет, кажется, двое… Может, рискнуть?!
– Эй! – шепнул он, сунул Скорпиона в чехол и кивнул на дверь, показывая два пальца. Джей сразу же сообразил, на что намекает Ростислав, спрыгнул с койки и поднял одну из консервных банок, оставшихся неоткупоренными. Подбросил в ладони, чтобы легла поудобнее, и встал за дверным косяком.
Громко щелкнул открываемый замок, дверь отворилась, и на пороге появилась фигура в армейском защитном обмундировании. Джей-Ти с размаху врезал по шлему банкой и отскочил в сторону, тряся ушибленной рукой. Ростислав, словно пытаясь пробить защиту команды противника, бросился вперед, выставив здоровое плечо. Удар оказался сильным, но Шибанов удержался, а вот вошедший повалился навзничь обратно в коридор, и только теперь Ростислав увидел, что там стоит еще один человек. С ним он ничего не успел сделать – в воздухе мелькнул приклад и обрушился на затылок хоккеиста. Последнее, что увидел Шибанов, была валявшаяся на бетоне сплющенная банка, из которой вытекал красный, как кровь, соус.
Глава третья
Андрей Гумилев держал пульт осторожно, словно гранату. По сути, это и была граната, и даже гораздо более опасная, чем обычная осколочная. Второй пульт, резервный, он передал Решетникову.
Носители с данными тащил Вессенберг – он, похоже, никому не собирался доверять эту почетную обязанность. Гумилев прекрасно понимал ксенобиолога, но сам почему-то не чувствовал особенной радости. Фальшивый «музей» его удивил значительно больше, а после обмана правда оказалась уже не столь поразительной. Конечно, со всем этим нужно будет разобраться, но для начала-то необходимо выбраться с базы. В противном случае их находка так и останется тайной за семью печатями…
Несколько контейнеров по согласованию с доктором Штреллером они все же подняли на мини-лифте. Гумилев рассудил, что их можно отдать Роулинсону, тем более, по словам все того же доктора, там не было ничего экстраординарного. Самое ценное находилось у Вессенберга.
– Андрей Львович, – окликнул Миллерс, когда они вышли в коридор и направились к лестницам. – Может, давайте, я вперед пойду? Проверю, что происходит… Мало ли что этот тухлый полковник выдумал. Вдруг там засада?
– Да нет, Антон, не будет там засады. При всех своих недостатках полковник на идиота не похож. Мы ему наглядно продемонстрировали, что можем натворить.
– И все-таки не доверяю я ему… – буркнул Миллерс, нервно поглаживая цевье дробовика.
Спокойнее всех чувствовал себя доктор Захария Штреллер. То, с какой легкостью они покинули отсек, где доктор безвылазно сидел пару лет, окончательно убедило Гумилева в том, что бедолага спятил. Сейчас доктор, который остался в своем перепачканном халате, но зато снова напялил каску, шел чуть впереди и еле слышно напевал мелодийку из старой комедии «В джазе только девушки». Маленький Андрей в свое время смотрел усеченную версию в кинотеатре, куда он с друзьями пробирался нелегально, потому что на этот фильм детям до шестнадцати лет вход был запрещен.
Гумилев немного беспокоился, что у профессора может не оказаться иммунитета против вируса и выход наверх для него станет фатальным. С другой стороны, вариантов не было – не оставлять же Штреллера внизу, да он и не согласился бы. Оставалось надеяться, что те, с кем он встретится наверху, иммунны и носителями не являются. Хотя…
– Послушайте, доктор! – обратился к Штреллеру Андрей, притормаживая того за плечо.
– Да? – откликнулся бородач.
– Как я уже говорил, наверху была эпидемия. Вы все это время ни с кем не контактировали, и я не могу быть уверен, что вы иммунны и не заразитесь. Я предлагаю вам надеть мой костюм. Там специальные фильтры, вы будете в безопасности.
Сумасшедший или же нет, но доктор покачал головой.
– А как же вы?
– У меня как раз иммунитет. Мы научились распознавать тех, кто не восприимчив к «Армагеддону».
– Андрей Львович! – возмущенно сказал Миллерс. – Во-первых, костюм защищает не только от вируса, но и от пуль! Во-вторых, давайте тогда уж я…
– Что – ты? – перебил безопасника Гумилев. – Ты-то восприимчив! Зачем мне чокнутый охранник, который на меня же и кинется в случае чего? Да и потом, не так уж он от пуль и защищает.
Миллерс потупился, сообразив, что сморозил глупость. Потом вскинулся:
– Нет, но вот же…
– Да, Индро Юльевич тоже иммунный, но у него, к сожалению, другой размер. Мистер Штреллер в его костюм попросту не влезет.
Вессенберг внимательно смотрел на них, кажется, не понимая, о чем идет речь.
– Кому-то нужен мой костюм? – осведомился он.
– Нет-нет. Мы уже все решили, – сказал Гумилев и, не обращая более внимания на сердитое пыхтение Миллерса, быстро разоблачился, оставшись в легком зеленом комбинезоне из прочной ткани. Слава богу, поношенные туфли профессора Андрею подошли, иначе пришлось бы передвигаться босиком. – Отлично, – заметил он и помог доктору справиться с застежками шлема, запихать в который длинную бороду оказалось довольно сложно. Замигавший огонек показал, что фильтр включился. Штреллер заулыбался и показал большой палец.
– Напрасно вы все же, Андрей Львович, – не удержался от последнего замечания Миллерс и недовольно затопал вслед за доктором.
– Если я правильно понимаю, то доктор – единственный, кто на сегодня больше всех знает о здешних секретах. А значит, он ценнее тебя или меня, Антон, – серьезно сказал Гумилев. Молчание Миллерса явно означало, что безопасник так не считает.
– Ты, в самом деле, поаккуратнее, Андрей Львович, – попросил Решетников. – Костюм в самом деле пулю более-менее держал, а твой полупердончик ничего не сдержит.
– Я на рожон не полезу, Кирилыч, – пообещал Гумилев, одергивая свой зеленый «полупердончик».
Поднимались они совсем не так, как спускались, – узенькими лестницами, проложенными прямо по выдолбленным в скале вертикальным тоннелям. Переходы между этажами блокировались мощными дверьми, но доктор открывал их при помощи своего магнитного ключа-карты. Он снова что-то мурлыкал себе под нос, а однажды даже исполнил несколько танцевальных па. Мистер Штреллер явно нуждался в услугах хорошего психиатра, и чем раньше, тем лучше. Психиатр, а точнее, психолог, у Гумилева под рукой теоретически имелся – Петр Петрович Артемьев. Другое дело, что до Артемьева еще надо было добраться.
В мрачных коридорах подземных ярусов было безлюдно. По крайней мере в этой части полковник Роулинсон достигнутые договоренности выполнял. Оставалось верить, что и наверху их не встретят в штыки. Побоятся взлететь на воздух, голубчики…
– Может, вам помочь, Индро Юльевич? – спросил Гумилев у эстонца, потому что металлический чемоданчик выглядел довольно тяжелым, а Вессенберг, прямо скажем, был отнюдь не атлетического сложения.
– Ерунда… – отозвался ксенобиолог. – Я сам донесу.
– Как хотите. Я без бронекостюма, в отличие от вас, мне полегче было бы.
– Сам донесу, – повторил Вессенберг, на сей раз несколько раздраженно.
«Черт с ним, – решил Андрей, – пусть тащит, раз ему так хочется…»
Как и ожидал Гумилев, выбрались из-под земли они также вовсе не там, где спускались. Ангар, в котором находились главные ворота первого яруса, оказался южнее, а они вылезли внутри железобетонной будки, притулившейся к безрадостного вида постройкам непонятного назначения. Доктор Штреллер аккуратно закрыл за собой лязгнувшую дверь и сказал:
– Куда теперь? Где террористы?
– Полагаю, везде, – ответил Гумилев. – Давайте сделаем так: я отправлюсь на переговоры, а вы… Вы сидите пока здесь. Если вдруг что-то опять взорвется – не волнуйтесь, я могу устроить небольшую демонстрацию силы. А вот если не вернусь через полчаса, тогда пытайтесь выбраться с территории базы самостоятельно и уходите на север.
– Неразумно, – сказал Решетников, поправляя на плече дробовик. – Почему именно вы?
– Я подозреваю, что Роулинсон будет разговаривать только со мной, – возразил Гумилев, отдал Кирилычу свой пистолет и, более ничего не объясняя, осторожно покинул будку.
Прячась за выступами зданий – на случай, если его заметит какой-нибудь чересчур бдительный снайпер, – Гумилев добрался до ангара и только там увидел первого солдата. Вернее, даже трех солдат – они стояли у электрокара, грузно припавшего на спущенные колеса, и что-то обсуждали.
– Эй! – окликнул Андрей. Солдаты обернулись. – Я – Андрей Гумилев, отведите меня к полковнику.
– Да ни в чем я сейчас не уверен, – честно признался федеральный агент и открыл сдвижную дверь вертолета. Спрыгнул на землю, за ним спустился Ковальски. Майор вздохнул и последовал за фэбээровцами.
– А ведь они попали, – уныло сказал Ковальски, осматривая вертолет.
– Кто?!
– Эти уроды из своих винтовок. Пробили бак. У нас нет топлива. Отлетались.
Под «Беллом» расплывалась огромная лужа.
– Черт с ним, – махнул рукой Маккормик, – если что, возьмем «Сикорский», он всех вытащит.
Ковальски огляделся. Справа от вертолета поднималась вертикально вверх скалистая стена, мечта альпиниста – скальная порода была гладкой, с геометрическими выступами и редкими жесткими кустиками, кое-где пробившимися из крошечных щелей. С другой стороны площадки, словно нарочно, чтобы укрыть ее от чужих глаз, было нагромождение валунов, поросших мхом и пышным кустарником. Кустарник на вид был колючим и неприветливым, поэтому Ковальски не стал лезть туда, опасаясь повредить скафандр.
– Ну что, не будем терять время? Пока эти уроды внизу не очухались и не удумали что-либо предпринять, – решительно скомандовал Магдоу и первый шагнул на едва заметную тропинку. Фэбээровцы двинули за ним, недовольно переглянувшись. В скафандрах было жарковато, и Магдоу почувствовал, что по виску стекает пот. «Черт меня дернул полезть в это пекло, во всех смыслах этого слова», – мысленно ругал себя майор, оскальзываясь на щебенке.
Маккормик и Ковальски, чувствуя себя ненамного лучше, спускались следом по узкой тропинке вниз по склону, как вдруг из-за вертикально торчащего обломка скалы появился человек с автоматом в руках.
– Что за черт?! – воскликнул он, одновременно нажимая на спусковой крючок.
В ответ агенты открыли огонь, и человек покатился вниз, стукаясь каской о камни. Вскоре он затих. Фэбээровцы осторожно поднялись на ноги и с ужасом увидели, что майор Магдоу лежит возле тропинки, широко раскинув руки.
– Что с ним, Буч?! – спросил Ковальски, тяжело дыша.
– Готов, – констатировал Маккормик. – Черт, прямо в лоб… Я думал, эти русские шлемы крепче.
– Это биозащитный скафандр. Он от другого предохраняет.
Ковальски стащил с майора шлем, но дальше проверять не стал – дыра во лбу не оставляла сомнений. Агент перекрестился и пробормотал:
– Упокой, Господи, его душу…
– Не время для молитв, Пол, – поторопил его Маккормик, тревожно озираясь. – Хорошо, если этот хрен был тут один. А если их несколько? А если он успел позвать своих?
– Хорошо, хорошо, – недовольно сказал Ковальски, поднимаясь с колен. – Мы что, так и бросим его здесь?
– А что такого? Место ничуть не хуже и не лучше других. – Маккормик поднял винтовку майора и повесил себе на плечо, потом вынул из гнезд на костюме магазины. – Идем, Пол. Если они хотят войны, они получат войну.
…Русский сидел перед Роулинсоном, и полковник внимательно его рассматривал. Человек как человек, достаточно молодой, но с какой-то… излишней серьезностью, умудренностью, что ли, в лице. Русский спокойно выдержал пристальный взгляд Роулинсона, мягко улыбнулся. Складывалось впечатление, что не он в плену у полковника, а совсем наоборот.
– Вы кто? – спросил Роулинсон.
Хотел сделать это внушительно, весомо, но чертово горло снова подвело, и вышло сорванное карканье. Боль в изуродованной трахее отозвалась по всему телу, полковник невольно поморщился.
– Меня зовут Нестор Тарасов, но это вам ничего не скажет, мистер Роулинсон.
– Тогда какого черта вы играете со мной в шарады? «Гленфиддиш», «скарабей»… Что вы знаете о Мексике и об экспедиции Либеропулоса? А самое главное, откуда? Хотя я догадываюсь… Этот русский, Нефедов, он, наверное, выжил?
Полковнику приходилось говорить громким хриплым шепотом, явно приближался очередной приступ. Роулинсон старался, чтобы солдаты в такие минуты его не видели, а уж русскому и подавно негоже… С другой стороны, он прекрасно понимал, что если сам порой побаивается смотреть на себя в зеркало, то каково другим? Полковник даже не предполагал, что все приведет к такому вот. Когда он выбрался из неглубокой могилы, обламывая ногти и выплевывая землю вперемешку с засохшей кровью, то искренне обрадовался тому, что жив. Жив вопреки всему. С того момента он часто не мог понять, а жив ли он вообще и что с ним происходит.
– Да, Нефедов выжил, – спокойно сказал русский. – Но, что самое любопытное, вы тоже выжили – после досадного инцидента с покойным профессором Ломаксом, который вас… э-э…
– …Который меня зарезал, – закончил за русского Роулинсон. – Я привык называть все вещи своими именами, tovarishch.
Услыхав последнее слово, русский снова улыбнулся, мимолетно, словно припомнил пришедшуюся кстати старую шутку.
– Видите ли, – продолжал Тарасов, – я ученый, как вам, наверное, уже известно. Я специализируюсь в разных областях, в том числе и в медицине. Я хороший врач. Непростой, необычный. А вы… Вы тяжело больны. Чтобы определить это, не нужен диплом. А чтобы вылечить – никакой диплом не поможет.
Неожиданно русский поднялся и прошелся туда-сюда. Поправил на стене какой-то древний, никому не нужный график в рамочке.
– И как поживает Нефедов? – спросил полковник, стараясь держать себя в руках и не обращать внимания на выходки русского. – Надеюсь, он в добром здравии?
– Более чем, – закивал Тарасов, снова садясь в кресло. – И часто вспоминает, как вместе с вами раскапывал захоронение в Мексике. Скарабей, черный порошок… А вы помните, когда на нас напали местные? Вы еще переводили с юкатанского языка, сказав, что «хренов Мэл Гибсон снял на этом языке свой чертов «Апокалипсис», такое кино про древних индейцев». А потом удирали через сельву, и Лафонсо Ченнинг сказал Нефедову: «Если снова прикроешь мою задницу, как тогда, в Тикрите, с меня бутылка бурбона. Любишь бурбон?» Нефедов сказал, что предпочитает скотч, и Ченнинг ответил: «Тогда тебе Чарли проставится». А потом вы постоянно приставали к Нефедову с ехидными разговорами о том, сколько людей убил злобный Сталин и не пора ли русским покаяться за преступления коммунистов…
Полковник остановившимся взглядом следил за русским. Он знал чересчур много. Допустим, Нефедов что-то мог рассказать о той злополучной экспедиции, даже какие-то детали, но не в таких же количествах, не с такими подробностями… Здесь был какой-то подвох, Роулинсон чувствовал его, но не мог разгадать.
– Я понимаю, о чем вы думаете, Чарли, – просто сказал Тарасов, сложил руки на груди и нагнулся ближе к полковнику. Запаха разложения он словно не чувствовал. – Это мне вы должны скотч, Чарли.
Роулинсон молчал. Он просто не мог поверить в происходящее. Сидевший перед ним человек был моложе Игната Нефедова. Он совсем не был похож на Игната Нефедова. Он вообще никак не мог быть Игнатом Нефедовым.
– Какое пиво я пил? – превозмогая боль, спросил полковник.
– «Текате», – с готовностью ответил русский. – И жаловались, что оно имеет привкус мочи. А покойный Блэки советовал вам пить аутентичные напитки конкретных стран.
– Как погиб Леттич?
– Его застрелили, и он упал в костер.
– А незадолго перед этим…
– Незадолго перед этим он растянул связки. И я наложил ему повязку, гель с ибупрофеном.
Русский выжидающе смотрел на полковника, словно подначивал – ну, давай еще вопросы, давай, у меня на все найдутся ответы. И Роулинсон сдался.
– Я не могу в это поверить, – честно сказал он, – но мне приходится. Ты не оставил мне шансов, tovarishch. Полагаю, объяснять ты не станешь? Я вижу, это не пластическая операция. Тут что-то посерьезнее.
– Это сложно и долго. Возможно, когда-нибудь… Хотя в объяснение будет весьма сложно поверить. Я, например, тоже очень удивился, когда увидел вас тут живым. Потому что закапывали мы с Ченнингом определенно труп.
– Боюсь, я ничего вам не смогу разъяснить.
– Зато я смог бы. Мне приходилось встречать беспредметников, Чарли, но сейчас опять же не время говорить о том, что означает этот термин. А вот помочь я вам могу. Вы, верно, сильно страдаете из-за той раны?
– Страдаю?! – Полковник горько усмехнулся. – Страдаю?! Это состояние нельзя назвать страданием. Иногда я чувствую себя совершенно здоровым, пока… Пока не взгляну в зеркало. Иногда я чувствую себя так, словно я умер. Я почти не ем. Я много пью, но алкоголь на меня действует крайне редко. Лекарства, которые я смог найти, мне не помогают, а наши врачи в Солт-Лейк-Сити разводят руками.
– Можно мне снять ваши бинты? – склонив голову набок, попросил Тарасов. Да, именно Тарасов – полковник решил называть этого человека его новым именем, потому что это был Нефедов, но в то же время совсем не Нефедов. Так недолго и свихнуться, поэтому пускай остается Тарасовым.
– Снимай, tovarishch.
Русский поднялся, обошел стол и принялся разматывать бинты с горла Роулинсона. До сих пор полковник доверял это лишь своим медикам, а потом и вовсе наловчился делать все сам. Слой отходил за слоем, неприятно потрескивая.
– Черт… – Тарасов поморщился, отбросив бинты в сторону. – Еще хуже, чем я думал. Как вы ухитряетесь есть?
– Я же сказал – я почти не ем. Только пью, – просипел Роулинсон, которому без бинтов говорить стало еще неудобнее, чем с бинтами.
Русский осматривал горло, трогая его тонкими холодными пальцами. Присвистнул, поморгал и велел:
– Закрой глаза, Чарли.
Полковник послушно закрыл глаза и почувствовал, как русский обхватывает его шею обеими руками, словно намереваясь задушить. Ладони плотно легли на безжизненную липкую кожу, затем от них распространилось тепло, странно покалывающее и успокаивающее. А потом вспыхнула боль, страшная боль, подобной которой Роулинсон не испытывал с того момента, как ему в горло вонзил кинжал сошедший с ума профессор Ломакс. Боль усиливалась, полковник взвыл, забился в кресле, пытаясь вырваться; сквозь звенящую пелену он слышал, как русский громко крикнул кому-то:
– Назад! Вон отсюда!
Наверное, охрана, подумал полковник с пугающим его самого равнодушием. Сейчас они его пристрелят.
Но никто не стрелял. Боль схлынула точно так же, как и пришла, безжалостные руки на горле разжались, звон в ушах прекратился. Роулинсон схватился за горло, и тут же раздался окрик:
– Не трогать!
Полковник осторожно открыл один глаз.
Русский стоял возле него, у дверей, наставив на него автомат, торчал один из охранников, второй выглядывал из коридора. Но слова Тарасова относились вовсе не к ним.
– Не трогать! – строго повторил русский полковнику. – А вы, чем маячить тут, принесите аптечку! Бинты, дезинфицирующее средство…
– Выполняйте! – подтвердил приказ Роулинсон.
Солдаты переглянулись, тот, что заглядывал внутрь, поспешно исчез.
– Ты тоже пошел вон отсюда! – велел полковник.
– Вы уверены, сэр?! – с сомнением покосился охранник на русского.
– Я приказываю, идиот!
Солдат, пятясь, вышел из помещения КДП, и только сейчас Роулинсон обратил внимание, что горло почти не болит, лишь немного саднит, как при ангине. Говорил он тоже не так, как раньше, – громко, внятно, без хрипов…
– Не спеши радоваться, – догадавшись, о чем думает полковник, сказал русский. – Случай очень запущенный, мне тебя еще лечить и лечить, Чарли.
– Спасибо, tovarishch.
– Я же говорю – рано радуешься. К тому же я буду откровенен – все, что я делаю, я делаю не просто так, не бескорыстно.
– Чего ты хочешь?
– Погоди немного, сейчас явится твой человек с аптечкой, я сделаю все, что необходимо, и тогда уже поговорим предметно.
– Я и так догадываюсь. Попросишь, чтобы я отпустил всех ваших людей? Боюсь, это не совсем в моей компетенции.
– А еще ты думаешь, что ничего не мешает забрать меня с собой безо всяких условий и заставить лечить, так? Я прекрасно изучил тебя еще по Мексике. Однако ты меня тоже знаешь неплохо. Я не добрый доктор Дулитл, к которому хоть сегодня приходи лечиться «и корова, и волчица, и жучок, и червячок»… Под пистолетным дулом я лечить не могу. Но, понимая, что ты тоже человек подневольный, я хочу предложить тебе сделку, которая устроит и меня, и тебя, и твоего хозяина.
– Если ты о Мастере, то он мне не хозяин, – возразил полковник, едва сдерживая желание ощупать горло. Так человек постоянно трогает языком лунку на месте удаленного зуба, хотя врачи-дантисты обычно велят не делать этого ни в коем случае. – Мы с ним скорее симбионты.
– Тем лучше, – улыбнулся Тарасов.
И в этой улыбке полковник наконец-то увидел именно ТОГО Нефедова, с которым вместе продирался через сельву, убегая от чокнутых аборигенов, пытавшихся уничтожить их за вскрытие древнего храма. Нефедова, который в чем-то изменился, но в чем-то остался прежним. И от этого он вовсе не стал менее опасным. Скорее, совсем наоборот.
Русский хотел тем временем добавить что-то еще, но тут появился медик. Он поставил на стол свою сумку и собирался ее открыть, но Тарасов цыкнул на бедолагу, и тот убрался восвояси.
– Где вы их только насобирали, – проворчал он, вскрывая хрустящую оболочку индивидуального перевязочного пакета. – Деревенщина…
– Других нет, – вздохнул полковник. – Выбирать, знаешь ли, не приходилось. Еще у нас полно черных, мормонов…
– Как это до вас до сих пор не добрался Макриди?
Тарасов принялся бинтовать шею, смазав ее чем-то ледяным и пахучим.
– По идее, люди Макриди ничем не отличаются от наших. Тот же сброд. Макриди и сам-то до Катастрофы торговал подержанными тачками, а вовсе не командовал дивизией. Однако, tovarishch, ему очень везет. И мне кажется, здесь кроется какая-то хитрость. Но черт с ним, с Макриди. Что ты там хотел предложить.
– А предложить… – Русский прервался на мгновение, чтобы закрепить конец бинта, и повторил: – А предложить я хотел вот что…
…Ростислав Шибанов сделал пару глотков воды и покосился на забинтованное плечо. Кровь вроде бы остановилась, местный коновал сделал свое дело исправно. Болеть тоже не слишком болело – наверное, болевой порог у хоккеиста вообще был выше, чем у обычного человека. Постоянные травмы, стычки, столкновения приучили тело не реагировать на ерунду. Однако на хоккейном корте в него ни разу не стреляли…
Он подошел к двери. Вынул из чехла фигурку Скорпиона, о котором совсем запамятовал. Нет, конечно, все это лишь совпадения. Случайное везение… Что может произойти сейчас? Стены обрушатся? Как там у Пушкина было: «Темницы рухнут, и свобода вас встретит радостно у входа, и братья…» Что подадут братья?! Вылетело из головы, а ведь учил же, пятерку заработал в свое время!
– Джей, ты, часом, Пушкина не читал? Это такой русский поэт.
– Чувак, с какой стати мне читать русских поэтов? Я и американских-то толком не помню.
– Напрасно, – наставительно сказал Ростислав. – Это классика. К тому же Пушкин был частично эфиоп.
– Не, братан, эфиоп – это не то. Эфиопия – это реггей, растаманы, Джа и прочие карибские дела. Я по такой музыке не особо прохожу, откуда мне знать вашего Пушкина. А для кого он писал тексты? Неужто для Боба Марли?!
– Ты неисправим, Джей, – махнул рукой Шибанов и вновь повернулся к двери.
Нет, сломать ее невозможно. Бывшую гауптвахту, или что это было за помещение, строили без затей, но прочно. А может, это и не гауптвахта вовсе – есть она вообще в американской армии, то есть была ли?
Внезапно за дверью что-то зашебуршилось. Ростислав повернулся и прижал палец к губам, потом прислушался. Да, определенно кто-то возился с замком, звенел ключами. Перепились они там, что ли? Шибанов прижался ухом к железу двери, пытаясь уловить еще какие-то звуки и понять, сколько человек снаружи. Один? Нет, кажется, двое… Может, рискнуть?!
– Эй! – шепнул он, сунул Скорпиона в чехол и кивнул на дверь, показывая два пальца. Джей сразу же сообразил, на что намекает Ростислав, спрыгнул с койки и поднял одну из консервных банок, оставшихся неоткупоренными. Подбросил в ладони, чтобы легла поудобнее, и встал за дверным косяком.
Громко щелкнул открываемый замок, дверь отворилась, и на пороге появилась фигура в армейском защитном обмундировании. Джей-Ти с размаху врезал по шлему банкой и отскочил в сторону, тряся ушибленной рукой. Ростислав, словно пытаясь пробить защиту команды противника, бросился вперед, выставив здоровое плечо. Удар оказался сильным, но Шибанов удержался, а вот вошедший повалился навзничь обратно в коридор, и только теперь Ростислав увидел, что там стоит еще один человек. С ним он ничего не успел сделать – в воздухе мелькнул приклад и обрушился на затылок хоккеиста. Последнее, что увидел Шибанов, была валявшаяся на бетоне сплющенная банка, из которой вытекал красный, как кровь, соус.
Глава третья
Досадные потери и полезные приобретения
Это не загрязнение наносит вред окружающей среде, а те примеси, которые находятся в воздухе и воде.
Джордж Уокер Буш,сорок третий президент США
Андрей Гумилев держал пульт осторожно, словно гранату. По сути, это и была граната, и даже гораздо более опасная, чем обычная осколочная. Второй пульт, резервный, он передал Решетникову.
Носители с данными тащил Вессенберг – он, похоже, никому не собирался доверять эту почетную обязанность. Гумилев прекрасно понимал ксенобиолога, но сам почему-то не чувствовал особенной радости. Фальшивый «музей» его удивил значительно больше, а после обмана правда оказалась уже не столь поразительной. Конечно, со всем этим нужно будет разобраться, но для начала-то необходимо выбраться с базы. В противном случае их находка так и останется тайной за семью печатями…
Несколько контейнеров по согласованию с доктором Штреллером они все же подняли на мини-лифте. Гумилев рассудил, что их можно отдать Роулинсону, тем более, по словам все того же доктора, там не было ничего экстраординарного. Самое ценное находилось у Вессенберга.
– Андрей Львович, – окликнул Миллерс, когда они вышли в коридор и направились к лестницам. – Может, давайте, я вперед пойду? Проверю, что происходит… Мало ли что этот тухлый полковник выдумал. Вдруг там засада?
– Да нет, Антон, не будет там засады. При всех своих недостатках полковник на идиота не похож. Мы ему наглядно продемонстрировали, что можем натворить.
– И все-таки не доверяю я ему… – буркнул Миллерс, нервно поглаживая цевье дробовика.
Спокойнее всех чувствовал себя доктор Захария Штреллер. То, с какой легкостью они покинули отсек, где доктор безвылазно сидел пару лет, окончательно убедило Гумилева в том, что бедолага спятил. Сейчас доктор, который остался в своем перепачканном халате, но зато снова напялил каску, шел чуть впереди и еле слышно напевал мелодийку из старой комедии «В джазе только девушки». Маленький Андрей в свое время смотрел усеченную версию в кинотеатре, куда он с друзьями пробирался нелегально, потому что на этот фильм детям до шестнадцати лет вход был запрещен.
Гумилев немного беспокоился, что у профессора может не оказаться иммунитета против вируса и выход наверх для него станет фатальным. С другой стороны, вариантов не было – не оставлять же Штреллера внизу, да он и не согласился бы. Оставалось надеяться, что те, с кем он встретится наверху, иммунны и носителями не являются. Хотя…
– Послушайте, доктор! – обратился к Штреллеру Андрей, притормаживая того за плечо.
– Да? – откликнулся бородач.
– Как я уже говорил, наверху была эпидемия. Вы все это время ни с кем не контактировали, и я не могу быть уверен, что вы иммунны и не заразитесь. Я предлагаю вам надеть мой костюм. Там специальные фильтры, вы будете в безопасности.
Сумасшедший или же нет, но доктор покачал головой.
– А как же вы?
– У меня как раз иммунитет. Мы научились распознавать тех, кто не восприимчив к «Армагеддону».
– Андрей Львович! – возмущенно сказал Миллерс. – Во-первых, костюм защищает не только от вируса, но и от пуль! Во-вторых, давайте тогда уж я…
– Что – ты? – перебил безопасника Гумилев. – Ты-то восприимчив! Зачем мне чокнутый охранник, который на меня же и кинется в случае чего? Да и потом, не так уж он от пуль и защищает.
Миллерс потупился, сообразив, что сморозил глупость. Потом вскинулся:
– Нет, но вот же…
– Да, Индро Юльевич тоже иммунный, но у него, к сожалению, другой размер. Мистер Штреллер в его костюм попросту не влезет.
Вессенберг внимательно смотрел на них, кажется, не понимая, о чем идет речь.
– Кому-то нужен мой костюм? – осведомился он.
– Нет-нет. Мы уже все решили, – сказал Гумилев и, не обращая более внимания на сердитое пыхтение Миллерса, быстро разоблачился, оставшись в легком зеленом комбинезоне из прочной ткани. Слава богу, поношенные туфли профессора Андрею подошли, иначе пришлось бы передвигаться босиком. – Отлично, – заметил он и помог доктору справиться с застежками шлема, запихать в который длинную бороду оказалось довольно сложно. Замигавший огонек показал, что фильтр включился. Штреллер заулыбался и показал большой палец.
– Напрасно вы все же, Андрей Львович, – не удержался от последнего замечания Миллерс и недовольно затопал вслед за доктором.
– Если я правильно понимаю, то доктор – единственный, кто на сегодня больше всех знает о здешних секретах. А значит, он ценнее тебя или меня, Антон, – серьезно сказал Гумилев. Молчание Миллерса явно означало, что безопасник так не считает.
– Ты, в самом деле, поаккуратнее, Андрей Львович, – попросил Решетников. – Костюм в самом деле пулю более-менее держал, а твой полупердончик ничего не сдержит.
– Я на рожон не полезу, Кирилыч, – пообещал Гумилев, одергивая свой зеленый «полупердончик».
Поднимались они совсем не так, как спускались, – узенькими лестницами, проложенными прямо по выдолбленным в скале вертикальным тоннелям. Переходы между этажами блокировались мощными дверьми, но доктор открывал их при помощи своего магнитного ключа-карты. Он снова что-то мурлыкал себе под нос, а однажды даже исполнил несколько танцевальных па. Мистер Штреллер явно нуждался в услугах хорошего психиатра, и чем раньше, тем лучше. Психиатр, а точнее, психолог, у Гумилева под рукой теоретически имелся – Петр Петрович Артемьев. Другое дело, что до Артемьева еще надо было добраться.
В мрачных коридорах подземных ярусов было безлюдно. По крайней мере в этой части полковник Роулинсон достигнутые договоренности выполнял. Оставалось верить, что и наверху их не встретят в штыки. Побоятся взлететь на воздух, голубчики…
– Может, вам помочь, Индро Юльевич? – спросил Гумилев у эстонца, потому что металлический чемоданчик выглядел довольно тяжелым, а Вессенберг, прямо скажем, был отнюдь не атлетического сложения.
– Ерунда… – отозвался ксенобиолог. – Я сам донесу.
– Как хотите. Я без бронекостюма, в отличие от вас, мне полегче было бы.
– Сам донесу, – повторил Вессенберг, на сей раз несколько раздраженно.
«Черт с ним, – решил Андрей, – пусть тащит, раз ему так хочется…»
Как и ожидал Гумилев, выбрались из-под земли они также вовсе не там, где спускались. Ангар, в котором находились главные ворота первого яруса, оказался южнее, а они вылезли внутри железобетонной будки, притулившейся к безрадостного вида постройкам непонятного назначения. Доктор Штреллер аккуратно закрыл за собой лязгнувшую дверь и сказал:
– Куда теперь? Где террористы?
– Полагаю, везде, – ответил Гумилев. – Давайте сделаем так: я отправлюсь на переговоры, а вы… Вы сидите пока здесь. Если вдруг что-то опять взорвется – не волнуйтесь, я могу устроить небольшую демонстрацию силы. А вот если не вернусь через полчаса, тогда пытайтесь выбраться с территории базы самостоятельно и уходите на север.
– Неразумно, – сказал Решетников, поправляя на плече дробовик. – Почему именно вы?
– Я подозреваю, что Роулинсон будет разговаривать только со мной, – возразил Гумилев, отдал Кирилычу свой пистолет и, более ничего не объясняя, осторожно покинул будку.
Прячась за выступами зданий – на случай, если его заметит какой-нибудь чересчур бдительный снайпер, – Гумилев добрался до ангара и только там увидел первого солдата. Вернее, даже трех солдат – они стояли у электрокара, грузно припавшего на спущенные колеса, и что-то обсуждали.
– Эй! – окликнул Андрей. Солдаты обернулись. – Я – Андрей Гумилев, отведите меня к полковнику.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента