Юрий Костин. Убить Горби

* * *

   Во второй половине восьмидесятых пиццерия на Чернышевского была не менее известна и популярна, чем ныне самые посещаемые московские рестораны.
   Здесь можно было отведать стилизованные под итальянскую пиццу пироги, посыпанные колбасной нарезкой и сыром «Российский», тут никогда не заканчивался фирменный вермут и водка «Московская», да и на обслуживание клиенты не жаловались. Тут, по крайней мере, почти не хамили открыто и вызывающе, как в пельменных.
   Олег, Пашка и Вовка (их называли то «трое неразлучных», то «святая троица») заняли самый уютный столик в дальнем углу. Неяркий свет от настенной лампы падал на покрытый красной клеенкой столик, улыбчивая официантка охотно реагировала на знаки внимания, поддерживала шутки и прибаутки захмелевших друзей.
   В отличие от Пашки с Олегом, Вовка или, если официально, Владимир Владимирович Щедринский, скромностью не отличался вовсе. Более того, зачастую использовал не достигнутое пока еще положение. Личные служебные удостоверения, по-простому «корочки», курсантам института, по соображениям секретности, выдавали только после зачисления в кадровый состав, так что козырять было нечем.
   Но Вовке документ не требовался, так как он обладал способностями навесить лапшу на уши любому товарищу при исполнении. Особенно лихо у него получалось со швейцарами в возрасте.
   Войдя в пиццерию, Вовка без промедления решил правильно себя поставить. Он с полминуты о чем-то пошептался с неприступным дядькой в картузе, стерегущим вход, тот быстро закивал, понимающе улыбнулся и словно уменьшился в росте.
   После этой короткой беседы друзья перекочевали в разряд почетных гостей популярного местечка.
   – Эх, братцы, – мечтательно вещал, развалившись на стуле Вовка, – сидим в кафе, пьем мартини, как белые люди! Вы только представьте: вдруг случится, что мы встречаемся в Цюрихе…
   – Почему обязательно в Цюрихе? – машинально переспросил Павел, аккуратно вынимая из пиццы кусочки венгерского сервелата и выкладывая их рядком на край тарелочки, создавая таким образом стратегический закусочный резерв.
   – Какая разница? Ну, положим, не в Цюрихе, а в Берне или в Мюнхене…
   – Вован по ленинским местам решил нас провести, – предположил Олег.
   – Дураки, дайте договорить. Так вот, в Цюрихе, в Париже или в Каннах. Или на Трафальгарской площади. Во! Давайте встретимся на Трафальгарской площади. Что бы ни случилось, давайте, братцы, встретимся на Трафальгарской площади, у Нельсона. Идет?
   – По рукам, – охотно согласился Павел, запивая колбасу красным вермутом.
   – У какого, на фиг, Нельсона? – переспросил Олег.
   – Эх ты, деревня тихая! Паша-сан, объясните мне, как такой колхоз попадает в блатные учебные заведения?
   – Не скажите, Владимир Владимирович, каждому шестку свой… этот, как его, сверчок… Или шесток?
   – Или седьмок?
   – А может, восьмок?
   – Накрыло меня что-то… Другими словами, должен ведь у нас кто-то кирпичи лбом разбивать?
   – Да сами вы дебилы! – Олег сделал вид, что обиделся, хотя давно уже привык к шуткам друзей. – Знаю я, кто такой Нельсон. Без глаза генерал. Просто сразу не вспомнил, а вы так прямо обрадовались.
   – Генерал! – Пашка схватился за бока от хохота. – Без глаза! Какой он тебе генерал? Это ж не Кутузов!
   – Адмирал он, Олежа, ад-ми-рал! – вторил ему Вовка.
   – Ребят, хорош, ладно, – Олег всерьез надулся. – Умные все очень, идите кому-нибудь другому свою эрудицию демонстрируйте. Я знаю ровно столько, сколько мне положено.
   – Все, все, проехали, прости, – Вова налил Олегу мартини в стакан до краев. – Давайте выпьем за что-нибудь высокое и светлое, например, за…
   – …Родину? – подхватил Паша.
   – Тьфу, зануда. За девушек! – предложил Олег.
   – Ура! За девушек! Олежка ожил! Не обижаешься больше?
   Олег примирительно махнул рукой и в один присест осушил свой стакан.
   – Слушайте, братцы, – вдруг предложил он, – айда к Оле в Чертаново!
   – Что за Оля? – почти одновременно воскликнули Пашка и Володя.
   – Оля, которая на свадьбе у Димана играла на пианино, а потом еще Вовка пытался ее на руках крутить в танце и они оба завалились на журнальный столик.
   – Лучше не вспоминать, – мрачно отозвался Вовка.
   – Конечно, у тебя же есть любовь, Надя твоя…
   – Не трогай святое, а то получишь стаканом в лобешник, – заявил Вовка.
   – То есть идея поддержки не получила? Понятно. Тогда сидите тут одни, киряйте, а я, пожалуй, позвоню ей. Тем более, она мне еще вчера хотела что-то важное сказать. Дайте двушку кто-нибудь.

* * *

   Олег вернулся за стол через пять минут. Выглядел озадаченным.
   – Отшила вас герцогиня, Арамис? – хмыкнул Паша.
   – Как бы не так, – Олег налил всем по полному стакану вермута и перешел на шепот. – Парни, вы в курсе, кто у Оли фазер?
   – Нет, а кто? – спросил Пашка.
   Вовка усмехнулся и промолчал.
   – Дед Пихто…
   – А, ну тогда понятно… – Пашка потянулся за стаканом.
   – Погоди, брат, не пей, – Олег был серьезен и выглядел абсолютно трезвым. Короче, у одного члена Политбюро дочь красавица, а внучка еще краше, такая, что ни в одном кино не увидишь.
   – Лучше Оли? – перебил Вовка.
   – Лучше твоей Нади, – огрызнулся Олег.
   – Ребят, ну хорош! Вы меня своими девками довели окончательно, – Пашка встрял в разгорающуюся ссору. – Олег, рассказывай.
   – Ладно, – Олег демонстративно отвернулся от Щедринского. – Эта внучка, угораздило ее, влюбилась в одного необычного иностранного гражданина. Тот, само собой, от нее тоже без ума. Все было бы нормально, поругал бы девчонку добрый дедушка, всего делов-то, но иностранец этот подарил девочке колечко. Вроде как в знак неофициального ангажемента.
   – Чего? – уставился на него Вовка.
   – Помолвки…
   – И?.. Что такого? – Пашка пожал плечами. – Может, выпьем все-таки?
   – Погоди, Паш. Это еще не все. Девочка в ответ преподнесла мальчику… Заметьте, мальчику из Соединенных Штатов Америки, а он, по слухам, большой ценитель антиквариата, семейную реликвию – часики. Не просто золотые, а именные, блин, подаренные деду самим Лаврентием Павловичем Берия.
   – Ничего себе алаверды…. Вот дурочка, – вымолвил Вова.
   Все в задумчивости замолчали. Наконец Пашку «осенило»:
   – Олеж, а при чем здесь Оля?
   – Как я уже говорил, папа у нее – большой человек в ЦК.
   – Ты ничего не говорил про ЦК.
   – Но теперь-то сказал. Можно продолжать? Спасибо. Так вот, папа в ЦК, а Оля – лучшая подружка этой нашей доброй души, что налево-направо сеет именные часы, подаренные Берией. Репутацию семьи еще можно спасти, поскольку жених не покинул страну и будет в Шереметьево через четыре часа.
   Друзья переглянулись.
   – Ребята, как вы думаете, – осторожно поинтересовался Олег, – можно как-то помочь девушке? Оля очень просила. Я буду ваш должник…
   – Олег, – Вовка пристально посмотрел на друга. – А почему бы самой семье не подумать о собственной репутации и не забрать у парня подарок. Можно ведь все объяснить и он поймет.
   – Хотели уже, – Олег в досаде чуть не уронил стаканы с томящимся в них вермутом. – Но жених не выходит на связь. По мне, все похоже на спланированную операцию.
   – Так, товарищи офицеры, – воскликнул Пашка, которому перспектива принять участие в реальной детективной истории показалась заманчивой. – А что нам стоит перехватить этого Дон Жуана в аэропорту? Послужим репутации члена ЦК КПСС. Нас даже могут и наградить впоследствии.
   – Лично я против, – заявил Вовка. – Ты, Паша, совсем с головой рассорился? Как перехватить? Чем? А вдруг эти часы он диппочтой отправил, мало ли что? Мы ж не знаем, что это вообще за человек, верно, Олег?
   Олег сделал вид, будто поглощен остатками пиццы.
   – А что, Вова, будем сидеть тут вермут пить, когда судьба дает такой шанс? – подначил друга Пашка.
   – Я за вермут, – твердо заявил Щедринский. – А вы – конченые дебилы, братцы. Это не нашего уровня работа.
   Друзья мрачно взглянули на Вовку.
   – Впрочем, – добавил он задумчиво, – если вы оба поведете себя как дети малые, я вас не брошу.
   – Тогда за дружбу! – просиял Олег.
   – Олежка, притормози, – рассмеялся Пашка. – Это у тебя от радости или от стресса? Мы ведь в аэропорт едем честь члена Политбюро спасать. И ты предлагаешь еще накатить?
   – Верно, – улыбнулся Олег и поставил стакан на стол. – Просто, ребята, я вам очень благодарен и…
   – Погоди, авантюрист, – перебил его Вовка. – Поскольку я из вас самый крутой с точки зрения житейской логики и поскольку я никому из вас все равно не позволю руководить безнадежной операцией, давайте обсудим план действий. Начнем с информации: Олег, нам нужно знать, откуда американский господин едет, в котором часу вылетает и его основные приметы. В принципе дело выеденного яйца не стоит: потолкуем с парнем, все ему разъясним и, я думаю, часики он нам отдаст. Если, конечно, девочку эту правда любит и это не провокация. А пока ты работаешь, я смотаюсь за своей машиной.
   Вовка уже направился к выходу, как вдруг остановился и посмотрел на Олега.
   – Старик, мы еще не натворили дел, мало ли как все обернется, все-таки иностранец, американец… Назови мне хотя бы одну вескую причину, зачем надо так рисковать своим будущим?
   – Во-первых, считаю, дело выгорит. Но главное другое: шанса отстоять честь семьи члена Политбюро наверно больше не представится. По глупости может человек пострадать. И репутация страны, быть может. Ребят, завтра нас с вами распределят неизвестно куда, будем сидеть кто где, накатывать поодиночке. А тут реальное дело. Мы же мушкетеры или нет?
   – Ты это сейчас серьезно? – пробормотал ошарашенный Вовка Щедринский.
   Олег промолчал.
   – Думаю, он серьезно, – вздохнул Пашка.
   – Ты так считаешь?
   – Скорее да, чем нет, – уклончиво ответил Пашка.
   – А ты?
   – Парни, вы же меня знаете: когда дело доходит до смысла жизни, я шутить не люблю. Тут честь страны на кон поставлена.
   – Вова, ладно тебе, – поморщился Пашка. – Ты не преувеличивай.
   Пашке стало не по себе от высокопарности товарища. Он никогда не верил в искренность проявлений патриотизма и идеологической гиперправильности Володи. С виду казалось, ни «новое мышление для нашей страны и всего мира», ни многочисленные разоблачения ошибок прошлых лет не могли поколебать убеждений Щедринского.
   А еще в этот момент Пашка понимал: ярко выраженная преданность Вовы идеалам коммунизма, которую он нередко выставлял напоказ даже без всякой на то надобности, не прибавляла ему авторитета в глазах начальства. Это было несколько странно хотя бы потому, что Комитет официально считался передовым отрядом партии. И по идее, бойцы этому отряду требовались преданные и на деле, и на словах. Но вот Николай Николаевич при случае не раз давал понять, что умные бойцы намного ценнее упертых идиотов.
   Вовка-то как раз идиотом не был и других недостатков, кроме старомодной веры в идеалы, вроде как не имел. Демонстрировал показное невежество в знаниях вне обязательного минимума, предусмотренного всесторонним советским образованием. Но в его ситуации это, скорее, можно было считать достоинством. Щедринский больше был склонен мечтать о карьере оперативника, человека, чья жизнь протекает «в холоде», а не в облаках кабинетной пыли.

Глава шестая
ЩЕДРИНСКИЙ

   В отличие от большинства одноклассников, Вова Щедринский углубленно полез в теорию сдобренной идеологическими приправами политики еще в девятом классе средней общеобразовательной школы № 863. Он не только мог сходу вспомнить нескольких членов Политбюро ЦК КПСС, например, товарищей «Долгих, Капитонова, Катушева», – фамилии, которые практически ежедневно торжественно выговаривали дикторы программы «Время», читая телерубрику «В Политбюро ЦК КПСС», но и частично рассказать, какой внутриполитический, экономический или внешний процесс конкретно курирует каждый из перечислявшихся партийных вождей.
   Родителей его, напротив, беспокоили земные вопросы. Отец много работал, а в выходные добывал предметы быта и, разумеется, выпивку. На словах он был убежденным сталинистом: вспоминал про послевоенное снижение цен и поносил Михаила Сергеевича. Причем использовал столь яркие фольклорные выражения, что даже мать, привыкшая ко всему за столько лет совместной жизни, краснела и стыдила мужа за несдержанность. По поступкам же отец являл собой невероятно свободолюбивого человека, и обожествление Иосифа Виссарионовича могло быть просто выражением личного протеста.
   Перестройка не дала ему ничего – наоборот, лишила не только свободы выбора напитков и времени их приобретения, но и значительной части заработка.
   Работал он не за страх, а за совесть, и деньги в дом приносил немалые. Но все это в прошлом. Страна начинала жить по-другому. И эта новая действительность его чрезвычайно раздражала. Он срывал злость на матери, но никогда – на сыне. Гордился им до счастливых слез. Особенно его радовала и приятно поражала житейская мудрость Щедринского – мл адшего.
   Мать тоже трудилась и все еще пыталась воспитывать сына, хотя понимала, что время ушло, и ребенок станет таким, каким ему стать суждено.
   Но парень и правда выходил на многообещающие перспективы. Лишь только вступив в Коммунистический союз молодежи, он стал членом комитета комсомола школы. Отец это одобрил, хотя и пожурил: дескать, дело хорошее, но, как он выразился, «ты только не стань приспособленцем».
   Учился Вовка исключительно на «хорошо» и «отлично». Даже дисциплина не хромала. Но как раз сегодня произошла досадная неприятность – он проспал школу. Такое случалось не то что нечасто, а вообще никогда. Обидно было вдвойне, ведь опаздывал он на урок НВП, или начальной военной подготовки, с которого стартовал сегодня новый день Владимира Щедринского.
   И если администрация школы прочила юному политически грамотному дарованию комсомольско-партийную карьеру, то военрук Яков Тарасович большие надежды возлагал на его талант снайпера.
   Через неделю, конкретно в ближайшую пятницу, райотдел народного образования запланировал первенство района по стрельбе, на котором Вовка просто обязан был завоевать минимум почетное третье место. Вовке стрелять вообще-то не очень нравилось. В детстве он играл в войнушку и в индейцев, однако повзрослев, вступив в комсомол, обнаружил в себе увлечение мирными специальностями. Но, как говорится, талантливый человек талантлив во всем: Щедринскому абсолютно любое дело давалось легко, будь то задача по алгебре или опасный прыжок с тарзанки.
   На одном из занятий по стрельбе в школе, когда Вовка впервые в жизни взял в руки настоящий АКМ, он с легкостью Вильгельма Телля выбил сорок девять очков из пятидесяти возможных. Это привело Тарасыча в неописуемый восторг. С тех пор ученик Щедринский числился у военрука в любимчиках.
   Авторитета у одноклассников данный талант ему не прибавил, но жизнь изменилась. Он только не мог по неопытности взять в толк – в худшую сторону или же в лучшую.
   Задушевные разговоры военрука о перспективах блестящей военной карьеры Вовку утомляли, но деваться было некуда. Не мог же он сразу раскрыть все карты и, чего доброго, подпортить себе итоговую отметку по «эн-вэ-пэ», признавшись, что мечтает через два года поступить в институт культуры. Но не за тем, чтобы по окончании принять в административное ведение какую-нибудь библиотеку в Псковской области, а просто потому, что хотел Вовка быть музыкантом, создать собственный ансамбль, который когда-нибудь станет таким же популярным как «Веселые ребята». Институт культуры был бы хорошим прикрытием для его истинных замыслов.
   Но военрук ничего не знал и продолжал азартно и изобретательно агитировать за военное училище.
   – Кто такой офицер Советской Армии? – говаривал он частенько, встретив Вовку у дверей школы. – Отличник боевой и политической подготовки? Так точно. Но это еще и завидный жених! Офицер Советской Армии регулярно проходит медицинское освидетельствование. И поэтому он здоров, перспективен как будущей отец здоровых детей, силен и имеет хороший заработок. Плюс надбавки за звание и много еще чего другого… Примеры: ему дают квартиру, он первый в очереди на машину, у него дома имеется фирменная… отставить, современная бытовая техника, в общем, преимущества очевидны.

* * *

   Вовка наспех оделся, собрал тетради и учебники, наведался на кухню, вышел оттуда с краюхой черного хлеба, на которой лежал внушительных размеров кусок вареной «любительской» колбаски с вкраплениями жира – грамм на сто, не меньше. До школы ходьбы минут пять, а если бегом – и того меньше. Вовка стремительно сбежал вниз по лестнице, отсчитывая пролеты с пятого этажа.
   Начиналась весна, снег таял, превращаясь в ручьи, которые текли вдоль домов, и детвора пускала в них самодельные кораблики. Когда-то он тоже любил мастерить такие из пробки. Мачты делал из спичек, паруса – из почтовых марок…
   По дороге он встретил маму. Она шла из магазина с авоськами в обеих руках.
   – Владимир! Проспал? – она поставила нелегкую ношу на землю.
   – Немножко. Мам, некогда, я побежал.
   – А я вам с отцом колбаски купила. Финский сервелат в магазине выбросили. Сумки бы кто помог донести… И не ешь на ходу, заворот кишок может быть!
   – Хорошо, мам, мне в школу надо. Извини, я побежал! А папка где, почему тебе не поможет? У него же выходной.
   – Папка твой там же, где всегда – поехал за вином очередь стоять.
   – В Сосенки?
   – Ой, ну откуда я знаю? Все, не опаздывай, беги, беги. Будешь когда-нибудь вовремя вставать или нет? Сколько раз говорить: не гуляй за полночь. Шляется до двух часов, а потом бегает… И что из тебя сделается? Парень хороший был, тихий, скромный, а ведь такой охламон стал, ну я прямо не могу..
   Вовка уже ее не слышал. До школы было рукой подать – только перемахнуть через забор.
   «Деревня, где скучал Евгений», – стучало у него в голове против воли.
   Сегодня на литературе Наталья Николаевна сто процентов вызовет к доске Пушкина декламировать. У него здорово получалось. Учительнице нравилось. А учительница нравилась Вовке. Но не как женщина, конечно, а как человек.
   – Ну и как это понимать, Щедринский? – строго спросил военрук, лишь только Вовка, виновато переминаясь, переступил порог класса. – Попомни мои слова: в армии тебе будет очень трудно, если не найдешь общий язык с дисциплиной. И все попомните эти мои слова, – добавил Яков Тарасович, обратив свой суровый взор на учеников.
   Родом учитель военной подготовки был с Вологодчины, оттого говорил особенно: окал и забавно коверкал некоторые слова: вместо шлема произносил «шлём», вместо «класть» говорил «ложить». Дети потешались за глаза, но в его присутствии шутить побаивались. Яков Тарасович человеком был строгим, но незлобивым. Выглядел неизменно подтянутым, был чисто, до синевы, выбрит, щеголял по школе в потертой, но безукоризненно чистой форме подполковника артиллерии. Хочешь не хочешь, а такого уважать можно хотя бы за такую последовательность в привычках.
   – Извиняюсь, Яков Тарасович, – проговорил Вовка, глядя в пол. – Я маме сумки помог донести от магазина.
   – Садись на место, – смягчился военрук и, когда Вовка проходил мимо учительского стола, шепотом спросил: – Про сумки врешь, небось? Молодежь сейчас не та, что раньше.
   – Не вру я. Молодежь та же, что и раньше, – уверенно и четко отозвался Вовка.
   После урока, часть которого проходила в тире, расположенном в школьном подвале, Вовка с друзьями играл в «трясучку».
   – Ну что, Владимир Владимирович? Провидение не на вашей стороне? – довольно басил здоровяк Саша Журавский, пряча в карман очередную порцию выигранной мелочи.
   Сегодня Сашке везло, а Владимир Владимирович стабильно проигрывал. Лишившись тридцати копеек, он решил «завязать». По лестнице спускалась Надя – его безответная школьная любовь, адресат пламенных писем, которые он сочинял ей ежедневно, тут же рвал на мелкие кусочки и выбрасывал в окно.
   С недавних пор Надя стала причиной охлаждения интереса Владимира Щедринского к текущему моменту политической жизни страны. На уроках он теперь чаще бывал рассеян, чем сильно удивлял привыкших к его экстраординарным успехам учителей. Но, как говорится, сердцу не прикажешь. Вовка влюбился не на шутку и, по свойству принципиальной своей натуры, определил для себя, что эта любовь хоть и первая, но она же последняя, раз и навсегда.
   Надя не была красавицей в традиционном понимании. То есть, конечно, симпатичная девчонка темноволосая, с большими, как у куклы, глазами. На фигурку Вовка внимания не обращал, вплоть до класса восьмого, когда стал воспринимать свою безответную любовь в совокупности, так сказать, всех ее достоинств.
   Вовкин класс являл собой эталон дружного коллектива. Это определенно был единый организм – задорный, легкий на подъем и всяческие нестандартные выдумки. Вся школа завидовала их спаянности и единомыслию. Ребята подобрались очень разные, учился класс неровно, на родительских собраниях учителя удивлялись, как получилось, что столь неравнозначные по социальному статусу детки оказались в одной группе учеников и так между собой сдружились.
   Так вот: в их почти семейном кругу скрыть приязнь Вовки к Наде было нереально. Да он и не старался. Дела ему не было до того, какие разговоры ходят по школе. Лишь однажды пришлось расквасить нос Сереге Фонину за то, что тот на переменке что-то нехорошее отпустил по поводу Надькиного характера. За нос Фонин отомстил немедля, посадив Вовке под глаз живописный синяк. Отвечали за потасовку оба, солидарно. Сначала перед директором, потом уже дома, перед родителями.
   Обстоятельства сложились так, что именно с тем самым синяком Вовка явился по своей первой повестке в военкомат, где его, как настоящего мужика, тут же пообещали забрить в спецвойска…
   Сегодня он твердо решил сказать Наде все, что хотел.
   «Но как? Какими словами? Взять примеры из книг? Из «Двух капитанов» или откуда-нибудь еще? – размышлял он. – Да, «Два капитана» – хорошая тема, но какую фразу выбрать? Что там такого особенного сказал Саня Григорьев Катьке, что та в него вдруг взяла да и влюбилась?»
   Он этого не помнил. Не листать же книгу перед свиданием. Чутье подсказывало: надо решаться и делать хоть что-то – под лежачий камень вода не течет. Да и время уходит. Еще немного, и будет он совсем старый, поступит в свой институт, а Надька наверняка выскочит замуж. И тогда его дело труба. Новой Надьки не найти, она – лучшая на свете, его принцесса, его Джульетта, его декабристка, которая, узнав, какой он на самом деле отличный парень, пойдет за ним на край света.
   После уроков Вовка однозначно решил совершить поступок. Он так и не придумал, что скажет Наде. Но природная решительность взяла верх, несмотря на то, что в голове вместо красивых и ловких фраз вертелась зовущая на абстрактный подвиг белиберда: «Ведь я – советский человек!» Накануне показывали кино про подвиг Мересьева, вот и привязалась фраза из фильма.
   Вовка шел по району и отчего-то думал, что, случись и ему быть сбитым немцами над лесом, он бы, скорее всего, тоже дополз до своих. Сил должно было хватить: ведь он отличался завидной выносливостью, даже был чемпионом школы по стайерским забегам на лыжах.
   Тем вечером воздух был особенно богат весенними ароматами. Безветренная погода, долгожданное тепло и немного портвейна, которым по дороге угостили Вовку дворовые кореша, добавили решительности. Он смело проследовал к дому Нади, вошел в подъезд и позвонил в ее квартиру. Предварительно удостоверился, не пахнет ли от него спиртным и, приложив руку ко рту, подышал на нее. Ничего не почувствовав, успокоился и стал ждать.
   Удача не улыбнулась – дверь открыл ее отец.
   – Чем могу? – спросил он, оглядев гостя с головы до ног.
   Его до синевы выбритое лицо, пристальный взгляд и слишком ухоженный вид для обычного советского мужчины в это время суток вызвали у Вовки чуть ли не классовую неприязнь. Он слышал, что папаша у Нади человек непростой. Где работает, никто толком не знает. Ездит на «волге» с шофером. Судя по шмоткам, бывает за границей, но дочку не балует совсем. По крайней мере, ничего фирменного сверх «среднедоставательной» нормы Вовка на ней не замечал. Хотя, с другой стороны, что он в этом понимает?
   Так они и стояли, глядя друг на друга. Вовка вдруг кожей осознал, какой хороший у него папа, как он его любит за простоту, доброту и отсутствие в лексиконе всяких этих «чем могу».
   «Да, неприятный дядька этот мой будущий тесть», – подумал Вовка и мысленно вздохнул.
   Ему захотелось тут же уйти, но в коридоре появилась Надя.
   – Пап, это ко мне, одноклассник Щедринский.
   – Тот самый? Хорошо.
   Неприятный дядька ретировался. Они остались наедине. Надо было что-то говорить, а он замялся. Но видя, что Надя вот-вот рассмеется ему в лицо, выпалил:
   – Гулять пойдешь?
   – Гулять? – она старалась выглядеть удивленной. – Зачем?
   Это уже слишком. К таким простым вопросам Вовка не был готов.
   Зачем?.. Да как объяснить, зачем, если сам толком не знал, где собирался с ней гулять, что говорить, что делать. Он предполагал, что во время прогулки наступит, быть может, момент, когда он сумеет под каким-то предлогом взять ее за руку или поцеловать при случае… Но не мог же он сейчас поделиться с ней такими далеко идущими планами…
   – Ну… так, пройдемся. – протянул Вовка, – Погода… Солнце… Хочешь, в кафе «Мороженое» сходим?