Посольский приказ в Москве. Гравюра А. Олеария. XVII в. В мастерских Оружейной палаты, Посольского и Иконного приказов трудились талантливые художники. Тенденции к обмирщению искусства нашли яркое выражение в зародившемся в XVII в. жанре портрета – парсуны.
Сытин говорит, что уже в конце XVII века эта строгая дифференциация стала нарушаться. Так, «в овощном ряду продавались писчая бумага, холсты льняные, атласы турецкие, четки ременные, мыло грецкое и индийское и пр. Здесь же можно было купить дюжину стульев немецких золотных, трубки зрительные, фряжские и немецкие листы (гравюры. – Ю. Н.) и даже монастырек (несессер. – Ю. Н.), а в нем два ножичка, да ноженки, да вилки, да свайка, да зубочистка».
Читал я еще об одной достопримечательности Китай-города. «По дороге от Посольского двора к Кремлю был особый рынок, называвшийся вшивым рынком или вшивой биржею. Тут была толкучка, где продавались разные старые вещи; тут же сидели брадобреи на низеньких лавочках, крытых древесной корой, и предлагали свои услуги постричь и подбрить голову.
При хорошей погоде эта операция производилась под открытым небом, почему площадь вообще приобрела весьма непривлекательный вид, была устлана волосами, так что по ним ходят как по мягкой обивке, – рассказывает немецкий путешественник Адам Олеарий. – Вшивый рынок сливался с лоскутным рынком, где нередко торговали, несмотря на его название, очень ценными и хорошими вещами».
Естественно, что береженье торга составляло немаловажную задачу для городских властей. На ночь запирались улицы решетками, а где решеток не было, ставились надолбы, «чтобы воровским людям проходу и проезду не было». Воины с рогатинами, топорами и бердышами несли сторожевую службу у решеток и надолбов, они должны были задерживать каждого запозднившегося человека, вызнавать, кто он есть и куда идет, и провожать домой. Были еще кровельные караульщики, которые дежурили на крышах и оповещали о пожаре. Объезжие головы контролировали самих караульщиков.
Москворецкая улица и Нижние торговые ряды. Бумага, акварель. 1800–1802 гг. Этой улицы нет на карте современного города. Москворецкая улица спускалась от Красной площади вдоль Средних торговых рядов и собора Василия Блаженного к Москворецкому мосту, связывая Китай-город с Замоскворечьем.
В конце XVIII века разбогатевший Китай-город уже не устраивали грязные и тесные гостиные дворы. Знаменитый Джакомо Кваренги сделал замечательный проект, в котором зодчий хитроумно и изящно использовал уклон местности от Ильинки к Варварке, учредя здание на взгорбке двухэтажным, а в низине трехэтажным и соединив обе части ступенчатым переходом. Но Кваренги был занят в Петербурге, и строительство поручили двум московским умельцам – Селехову и Карину. Они предельно упростили проект, лишив его изюминки, и в конце концов оставили от Кваренги лишь проемы аркад с коринфскими колоннами. И все равно здание было красиво и повысило самоуважение гостинодворцев. Порядком запущенное, оно дожило до наших дней.
Толчком к строительству каменных зданий (в том числе лавок, амбаров, лабазов) послужил опустошительный пожар 1737 года, тот самый знаменитый пожар, когда «Москва сгорела от грошовой свечки». Так оно и было: загорелся чулан в Зарядье от свечки перед иконой; уничтожив Зарядье, он кинулся в верхний Китай-город и оттуда распространился по всей Москве, добравшись аж до Немецкой улицы и Лефортова.
Пожары вообще играли большую роль в московском строительстве. Москвичи не любили ни каменных домов, ни каменных церквей и, несмотря на все царские указы, старались строиться из дерева. Но опустошительные пожары все-таки принудили их обратиться к камню. Постепенно весь Китай-город стал каменным.
Конечно, Китай-город принимал все более цивилизованный вид, но что-то от старого, горластого, буйного, суматошного торжища в нем оставалось даже в исходе XIX века, когда купечество привыкало к визитке и фраку, к изысканной еде и тонким винам, приобщалось к искусству и литературе, меценатствовало, коллекционировало, покровительствовало художникам и музыкантам, в нем по-прежнему крепко отдавало азиатчиной. Интересный и плодовитый писатель Петр Дмитриевич Боборыкин, родившийся еще при Пушкине, а умерший после революции, оставил талантливый и познавательный роман «Китай-город». Иван Тургенев писал о Боборыкине: «Я легко могу себе представить его, на развалинах мира строчащего роман, в котором будут воспроизведены самые последние «веяния» погибающей земли. Такой торопливой плодовитости нет другого примера в истории всех литератур! Посмотрите, он кончит тем, что будет воссоздавать жизненные факты за пять минут до их нарождения».
А вот картинка китайгородской жизни из романа Боборыкина:
«В «городе», на площади против биржи, шла будничная дообеденная жизнь. Выдался теплый сентябрьский день с легким ветерком. Солнца было много. Оно падало столбом на средину площади, между громадным домом Троицкого подворья и рядом лавок и контор. Вправо оно светило вдоль Ильинки, захватывало вереницу широких вывесок с золотыми буквами, пестрых навесов, столбов, выкрашенных в зеленую краску, лотков с апельсинами, грушами, мокрой, липкой шепталой и многоцветными леденцами. Улица и площадь смотрели веселой ярмаркой. Во всех направлениях тянулись возы, дроги, целые обозы. Между ними извивались извозчичьи пролетки, изредка проезжала карета, выкидывал ногами серый жирный жеребец в широкой купеческой эгоистке московского фасона. На перекрестках выходили беспрестанные остановки. Кучера, извозчики, ломовые кричали и ходко ругались. Городовой что-то такое жужжал и махал рукой. Растерявшаяся покупательница, не добежав до другого тротуара, роняла картуз с чем-то съестным и громко ахала. По острой разъезженной мостовой грохот и шум немолчно носились густыми волнами и заставляли вздрагивать стекла магазинов. Тучки пыли летели отовсюду. Возы и обозы наполняли воздух всякими испарениями и запахами – то отдаст москательным товаром, то спиртом, то конфетами. Или вдруг откуда-то дольется струя, вся переполненная постным маслом, или луком, или соленой рыбой. Снизу из-за биржи, с задов Гостиного двора, поползет целая полоса воздуха, пресыщенного пресным отвкусом бумажного товара, прессованных штук бумазеи, миткал, ситцу, толстой оберточной бумаги.
Нет конца телегам и дрогам. Везут ящики кантонского чая в зеленоватых рогожках с таинственными клеймами, везут распоровшиеся бурые, безобразно пузатые тюки бухарского хлопка, везут слитки олова и меди. Немилосердно терзает ухо бешеный лязг и треск железных брусьев и шин. Тянутся возы с бочками бакалеи, сахарных голов, кофе. Разом обдадут зловонием телеги с кожами. И все это облито солнцем и укутано пылью.
Кому-то нужен этот товар? «Город» хоронит его и распределяет по всей стране. Деньги, векселя, ценные бумаги точно реют промежду товарами в этом рыночном воздухе, где все жаждут наживы, где дня нельзя продышать без того, чтобы не продать, не купить.
…Снизу от Ножовой линии, сбоку из Черкасского переулка, сверху от Ильинских ворот ползет товар, и над этой колышущейся полосой из лошадей, экипажей, возов, людских голов стоит стон: рубль купца, спина мужика поют свою нескончаемую песню…»
Очень резвился Китай-город в Фомин понедельник. Русское купечество избрало день святого апостола Фомы, чтобы на ярмарке-гулянке сбыть московским жителям гнилые товары и вышедшие из моды вещи. И хотя все москвичи знали, что это надувательство, соблазн дешевых цен был велик, и с раннего утра весь город валом валил в ряды. «Московская модная красавица… попадья в своем огромном чепце, чопорная купчиха, скромная портниха и горничная девушка, жена приказного и кухарка, пожилой помещик со своей семьей и молодой франт без семейства» чуть ли не дерутся из-за вышедшей из употребления материи, гнилых перчаток, жалких браслетов и кусочков лент.
«Для людей, нечистых на руку, эта давка в Гостином ряду – настоящий сенокос: бывает, что иной, торгуя лоскут канифаса, нещадно тащит кусок материи под шинель и развешивает его там на нарочно пришитых острых крючках; чиновница-аферистка, будто в рассеянии, вместе с носовым платком сует в свой огромный ридикюль огромную деревяшку с мотком лент, а между тем какой-нибудь шалун, пользуясь всеобщим смятением, сшивает на живую нитку ветхий капот старой кухарки с богатым бурнусом московской красавицы… Все это живо, пестро, разнообразно; это веселый муравейник людей, в котором, если б не было страшной суматохи, не было никакого очарования…»
Угомонился Китай-город уже в нашем веке, когда его торговля сосредоточилась в Верхних и Средних торговых рядах. Верхние ряды стали Торговым домом ГУМ, главным универсальным магазином Москвы, куда ежедневно тянутся тысячи и тысячи покупателей. Таким образом, Китай-город не изменил своему торговому прошлому.
Надо сказать, что в историю Москвы, а стало быть, и в историю страны Китай-город вошел не только как великое торжище. Он имеет заслуги перед русской культурой, искусством, просвещением.
С. Волнухин. Памятник «Николы Чудотворца Гостунского дьякону Ивану Федорову» в Театральном проезде близ бывшего Печатного двора.
1909 г. Фото 1970-х гг.
И. Ф. Федоров (около 1510–1583) был дьяконом церкви Николая Чудотворца Гостунского в Кремле.
В 1565 г. издал «Часовник» – основную учебную книгу в России XVI – нач. XVII в.
Памятник первопечатнику Ивану Федорову работы скульптора Волнухина не зря поставили возле Китайской стены. Позади него когда-то находилась первая русская типография – Печатный двор, построенный повелением царя около 1553 года. Царя гневало, что переписчики церковных книг по небрежности, темноте, а порой по игре беспокойного ума перевирают священные тексты. Лишь печать могла гарантировать канонический текст.
Государев Печатный двор с типографией Ивана Федорова в 1550-х гг. Бумага, акварель. Кон. XVII в. Это первая московская государственная типография, основанная около 1553 г. на Никольской улице. Название улицы происходит от Николаевского (Никольского) греческого монастыря, когда-то расположенного в этой местности.
Во главе Печатного двора поставили бывшего дьякона Ивана Федорова. Помощником у него был Петр Мстиславец. Иван Федоров был овдовевшим дьяконом, поэтому его отставили от церковной службы. Историк Уланов полагает, что это и заставило его заняться книгопечатанием. Иван Федоров не только досконально изучил печатное дело, он прекрасно владел пером, его послесловия обнаруживают литературный дар, знакомство и с церковной, и с публицистической литературой – сочинениями Максима Грека и его знаменитого ученика князя Андрея Курбского. Он умел отливать формы для букв и сами буквы, а также делать пуансоны – резанные из стали буквы для выбивания из меди матриц.
И. Мироновский, А. Бакарев. Здание для Синодальной типографии на Никольской улице и фрагмент фасада. 1814 г.
Фото 1994 г. Синодальная типография открылась в 1721 г. в помещении бывшего Печатного двора.
Подчинялась Синоду – отсюда ее название.
Более десяти лет понадобилось Федорову и Мстиславцу, чтобы выпустить первую на Руси книгу «Апостол». Гравировальные доски и шрифт заказывали за границей, одновременно обучали печатному делу русских юношей из подьяческих сыновей. Наш отечественный Гуттенберг был печатником милостью Божьей: первая книга отличалась тонким вкусом, строгим изяществом. Но не бывало еще, чтобы новь приходила без сопротивления. Обиженными оказались все переписчики и монастыри, получавшие хороший доход за рукописные книги. Типографии сожгли (есть очень интересный роман Алексея Ремизова об этом трагическом событии, написанный как бы от лица поджигателя – переписчика книг), а против Федорова и его подручных выдвинули обвинение в колдовстве. За это по тем суровым временам полагалась казнь через сожжение в срубе. И даже грозный царь не смог защитить своих мастеров. Им пришлось бежать в Литву. А Иван Васильевич, разобидевшись на церковников и бояр, уехал в Александровскую слободу, куда вывез и типографию. Пройдет немного времени, и Печатный двор вернется на старое место, где, меняя название, просуществует до 1918 года.
Фрагменты оформления фасада здания для Синодальной типографии, Фото 1994 г. В XVIII – нач. XIX в. – крупнейшая московская типография, издававшая главным образом богослужебные книги и труды по богословию. При типографии находилась Синодальная книжная лавка.
Солнечные часы на фасаде здания для Синодальной типографии. Фото 1994 г. Здание построено в стиле псевдоготики. Фасад украшен скульптурой и белокаменным архитектурным орнаментом.
Царь Федор Алексеевич, склонный к образованию и литературе, что не помешало ему сжечь первого великого русского прозаика, протопопа Аввакума, поставил здесь Правильную палату, по-нашему корректорскую. Здесь же по воле церковных властей стала действовать цензура, сыгравшая столь пагубную роль в русской литературе.
И первая русская газета, основанная Петром, – «Ведомости» – печаталась здесь же.
Фронтиспис и начальная страница «Апостола» – первой датированной русской печатной книги. И. Федоров и П. Мстиславец, опираясь на традиции рукописной литературы и используя лучшие образцы работ южнославянских и итальянских мастеров печатного дела, издали ее 1 марта 1564 г.
Во время войны с Наполеоном, когда он шел на Москву, у входа в типографию раздавались военные сообщения. И хотя, как всякие сообщения из отступающей армии, они были выдержаны в туманно-успокоительном духе – мол, дали крепкий отпор противнику, понесшему тяжелые потери, после чего стройно отошли на заранее подготовленные позиции, – народа там всегда толкалась уйма. Отсюда вышла и первая патриотическая афишка московского генерал-губернатора графа Ростопчина в псевдорусском стиле. Стоит привести почти целиком дружеское послание главнокомандующего в Москве к жителям ее. Тут говорится о некоем целовальнике и московском мещанине Корнюшке Чихирине, «который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на Тычке, услышал, будто Бонапарт хочет итти в Москву, разсердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу: «Как! К нам? Милости просим, хоть на масленицу; да и тут жгутами девки так пропопонят, что спина вздуется горой. Полно демоном-то наряжаться: молитву сотворим, так до петухов сгинешь! Сидит ка лучше дома да играй в жмурки, либо в гулючки. Полно тебе фиглярить: вить солдаты-та твои карлики да щегольки; ни тулупа, ни рукавиц, ни малахая, ни онучь не наденут. Ну где им русское житье-бытье вынести? От капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, а которые в зиму-та и останутся, так крещенские морозы поморят… право так, все беда: у ворот замерзать, на дворе околевать, в сенях зазябать, в избе задыхаться, на печах обжигаться. Да что и говорить! Повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову положить… Посему и прочее разумевай, не наступай, не начинай, а направо кругом домой ступай и знай из роду в род, каков есть русский народ»».
Потом Чихирин пошел и бодро запел: «Во поле береза стояла», а народ, смотря на него, говорил: «Откуда берется? А что говорит дело, то уж дело!»
Самое любопытное, что в конечном счете так и оказалось, как предрекал французам лихой Корнюшка Чихирин, выпивший лишний крючок на Тычке. И пусть в светском обществе издевались над лубочными писаниями графа Ростопчина, народу его афишки нравились, они веселили и поднимали дух, наивная вера их автора в крепость русского характера была умнее придворного скепсиса. Граф Ростопчин надолго задал тон отечественной журналистике. Еще недавно, читая материалы центральных газет, обращенные к зарубежью, я нередко слышал молодецкий голос Корнюшки Чихирина.
Собор Спаса Нерукотворного Образа монастыря Всемилостивейшего Спаса на Никольском крестце, что за Иконным рядом (Заиконоспасский монастырь). Литография. XIX в. Монастырь возведен в 1660–1661 гг. Собор в 1771–1720 гг. архитектором круга И. Зарудного. В 1687–1814 гг. в монастыре помещалась Славяно-греко-латинская академия.
После победы над Наполеоном архитекторы И. Мироновский и А. Бакарев построили то здание типографии в псевдоготическом стиле.
Портрет Михаила Ломоносова. Гравюра. XVIII в. М. В. Ломоносов (1711–1765) – ученый-энциклопедист. Своими открытиями обогатил почти все области знания. Заложил основы современного русского литературного языка.
Начало высшего образования в Москве связано с Китай-городом, с той же Никольской улицей, где находился Печатный двор. Свое название улица получила по Никольскому монастырю. А возникла эта древняя московская улица из большой оживленной дороги, идущей к Ростову Великому, Суздалю и Владимиру. Только называлась она тогда Сретенской. А вот когда поднялась стена Петрока Малого, улица разделилась. Та, что за стеной, сохранила свое старое название, а та, что отошла к Китай-городу, стала Никольской.
Портрет Антиоха Кантемира. Гравюра Вагнера. XVIII в. А. Д. Кантемир (1708–1744) – писатель-сатирик, философ-просветитель. Его творчество сыграло значительную роль в развитии русского литературного языка и стихосложения.
С западной стороны Никольского монастыря был построен в 1660 году Спасский монастырь, который народ переименовал в Заиконоспасский, поскольку он стоял за иконным рядом. Просветитель и поэт дней Алексея Михайловича Симеон Полоцкий устроил при монастыре школу, где обучались молодые подьячие, среди них Семен Медведев, принявший постриг под именем Сильвестра, выдающийся ученый и писатель той поры. Учили здесь «по латыням и по грамматическому учению». Через семь лет после смерти Симеона Полоцкого было создано Славяно-греко-латинское училище, позже переименованное в академию, – первое высшее учебное заведение в Москве и второе в России; до этого академия была учреждена в Киеве. Оттуда пришли в Москву известные просветители братья Лихуды, греки по происхождению.
Фронтиспис и начальная страница книги «Арифметика – сиречь наука числительная» Л. Магницкого. Учебник был просмотрен и одобрен Петром I. Издан в 1703 г. типографией Печатного двора.
Это училище дало русской культуре многих замечательных деятелей, среди них – великий ученый, поэт и художник Михаил Ломоносов, поэт Антиох Кантемир, поэт и просветитель Василий Тредиаковский, зодчий Василий Баженов, географ, исследователь Камчатки Каташихин, математик Магницкий. Каждый из них пользовался славой и уважением при жизни в соответствии со своими заслугами, даже несчастный Баженов, испытавший на себе всю тяжесть ненависти Екатерины II. За исключением Василия Кирилловича Тредиаковского.
Это фигура трагическая, не понятая современниками и до сих пор не получившая должного признания. С юных астраханских дней поповский сын Василий был одержим страстью к учению. Его отметил Петр, побывавший в Астрахани по пути в Персию во время русско-персидской войны. Заломив юноше мягкий чуб, Петр долго вглядывался в его глаза и сказал, будто жалеючи: «Вечный труженик!» Царь как в воду глядел. Такого трудолюбия не видела русская земля, но как мало благодарности получил Тредиаковский за все свои труды! Он привил России классицизм, реформировал русскую поэзию, введя силлабо-тоническое стихосложение взамен силлабического. Он был первым русским академиком в набитой немцами Российской академии. Но при дворе он был чуть ли не на положении шута. Кабинет-министр Артемий Волынский нещадно истязал его, требуя непристойных стихов на свадьбу шута Квасника с шутихой Бужениновой. Тредиаковский писал стихи куда неумелее не только Ломоносова, но и Сумарокова и все же единственный в свое время проговорился истинной лирикой:
Или это:
Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны…
Россия мати! свет мой безмерный!..
Или так вот, весело:
Красное место! Драгой берег Сенеки!
Тебя не лучше поля Элисейски:
Всех радостей дом и сладка покоя,
Где ни зимня нет, ни летнего зноя…
У Тредиаковского начинают появляться поклонники в наши дни. Известный поэт-просветитель Андрей Вознесенский восторгается его двустрочием: «Императрикс Екатерина, о! // Поехала в Царское Село». В междометии «о» он видит маленькое круглое зеркальце, в которое смотрелась перед прогулкой императрица. Это очаровательно! Беда лишь в том, что Тредиаковский никогда не писал этих виршей, являющих собой злую пародию Козьмы Пруткова на бедного стихотворца.
Канат рвется,
Якорь бьется,
Знать, кораблик понесется.
До сих пор каким-то чудом сохранился Спасский собор Заиконоспасского монастыря. Здание очень нарядно со своими широкими окнами и легкими, голландского типа рамами, парапетами и балясинами изящного рисунка, а венчает его колонная беседка, придающая воздушность большому строению. С улицы храм не просматривается, но когда входишь во двор, он поражает, как чудо. В том же дворе можно увидеть двухэтажный теремок, часть Правильной палаты, – уникальный памятник старины.
А. Вебер. Здание (в основе XVIII в.) гостиницы и ресторана «Славянский базар» на Никольской улице. 1871 г. Фрагмент фасада.
Фото 1994 г. Гостиница была открыта в 1872 г. А. Пороховщиковым. 26 июня 1898 г. в ресторане «Славянский базар» произошла встреча К. Станиславского и В. Немировича-Данченко, положившая начало МХАТу.
В первой четверти XVIII века Никольскую называли улицей просвещения. Книготорговец Глазунов перенес сюда со Спасского моста свою книготорговлю, приобретя для этого самый большой дом на улице, принадлежавший прежде князьям Черкасским (в их память названы два переулка: Большой и Малый Черкасские). Огромный магазин Глазунова славился на всю Россию, здесь бывал, приезжая из Петербурга, Пушкин, а библиотекой для чтения, устроенной при магазине, пользовался Белинский.
Глазунов был не просто торговцем, а фанатиком книги. Он предвосхитил тот тип русских предпринимателей, ярчайшим воплощением которых стал Савва Мамонтов, покровитель художников русского начала (сам одаренный скульптор), создатель знаменитой Частной русской оперы, где Сергей Рахманинов обрел себя как дирижер и помог музыкальному становлению Федора Шаляпина; рядом можно поставить Савву Морозова – ему многим обязан Московский Художественный театр, коллекционеров Третьяковых и Щукина.
Позднее Глазунов купил здание, принадлежавшее Академии наук и ставшее впоследствии знаменитой аптекой Феррейна. За этим домом была россыпь букинистических лавочек. Коллекционер П. И. Щукин писал: «Типичными из букинистов здесь были Платон Львович Байков и Афанасий Афанасьевич Астапов. Лавочка Байкова находилась ближе к Никольской и, будучи темной, освещалась и днем коптившей керосиновой лампой, висевшей на потолке… Лавочка Астапова находилась ближе к Проломным воротам, а сам он жил рядом с лавочкой в миниатюрном помещении, которое так было заставлено полками с книгами, что в нем едва можно было повернуться».
К исходу XIX века Никольская стала одной из самых респектабельных московских улиц и наряду с Ильинкой украшением московского Сити. Здесь находились конторы, как тогда говорили – амбары, крупнейших московских торговых обществ, гостиницы, излюбленные купечеством, в том числе «Славянский базар», чей ресторан по праву гордился своей русской кухней: стерлядкой кольчиком, солеными хрящами, ботвиньей, ухой с расстегаями, поросенком с хреном и прочими сытными русскими блюдами.
В этой гостинице останавливались Репин, Чайковский, Римский-Корсаков, чешский композитор Дворжак, Чехов. Здесь жил знаменитый полярный исследователь, создатель Фонда помощи голодающим Фритьоф Нансен.
А помните из «Дамы с собачкой»: «Приехав в Москву, она останавливалась в «Славянском базаре» и тотчас посылала к Гурову человека в красной шапке». А вот так начинаются «Мужики»: «Лакей при московской гостинице «Славянский базар», Николай Чикильдеев, заболел. У него онемели ноги и изменилась походка, так что однажды, идя по коридору, он споткнулся и упал вместе с подносом, на котором была ветчина с горошком…» Умирая в деревне, Николай мечтательно вспоминал: «Об эту пору в «Славянском базаре» обеды…» То была его поэзия. И все-таки не знаменитыми постояльцами, не ветчиной с горошком и стерлядкой кольчиком вошел «Славянский базар» в историю русской культуры: здесь в июне 1897 года состоялась историческая встреча. Два небезызвестных в Москве человека – актер-любитель Константин Сергеевич Станиславский (Алексеев) и драматург Владимир Иванович Немирович-Данченко – были захвачены идеей создания нового театра, какого еще не знала Россия. Так за столиком «Славянского базара» с хрустящей накрахмаленной скатертью возник Московский Художественный.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента