Страница:
Беспокойно задвигался один из госпитальеров, кашлянул и сказал вежливо:
– Простите, что прерываю, я просто хочу уточнить, что инициатором похода был все-таки папа Григорий Девятый.
Фридрих поморщился.
– Ну да, ну да, однако войско собрал, переправил через море и дальше веду я. Потому я и должен отдавать приказы. Не говоря уже о том, что я выше всех по титулу.
Госпитальер смолчал, но по лицу видно, что не подчинится приказам императора. Второй рыцарь всем видом выказывал, что и он не примет приказов от человека, отлученного от церкви.
Тамплиер взглянул на товарища, тот не только молчал, даже не шелохнулся.
– Ваше Величество, – сказал он, – нам нужно выработать какое-то решение, чтобы мы могли воевать достаточно согласованно…
– Но порознь? – спросил Фридрих.
– Да, Ваше Величество.
– Но вы понимаете, чем это чревато?
Тамплиер ответил невесело:
– Думаю, все мы понимаем.
Фридрих сказал со злостью:
– Великие битвы проигрывались из-за куда более мелких несогласований!.. Великие армии были разбиты, если военачальники недопонимали маневров друг друга!.. А здесь мы должны действовать изначально порознь?
Тамплиер ответил глухо:
– Порознь… и в то же время вместе.
– Как?
Тамплиер развел руками:
– Не знаю.
Тангейзер слушал-слушал, сердце начало колотиться чаще, во рту стало сухо, он поднялся и проговорил хриплым голосом:
– Позволено ли мне будет спросить?
Глава 9
Глава 10
– Простите, что прерываю, я просто хочу уточнить, что инициатором похода был все-таки папа Григорий Девятый.
Фридрих поморщился.
– Ну да, ну да, однако войско собрал, переправил через море и дальше веду я. Потому я и должен отдавать приказы. Не говоря уже о том, что я выше всех по титулу.
Госпитальер смолчал, но по лицу видно, что не подчинится приказам императора. Второй рыцарь всем видом выказывал, что и он не примет приказов от человека, отлученного от церкви.
Тамплиер взглянул на товарища, тот не только молчал, даже не шелохнулся.
– Ваше Величество, – сказал он, – нам нужно выработать какое-то решение, чтобы мы могли воевать достаточно согласованно…
– Но порознь? – спросил Фридрих.
– Да, Ваше Величество.
– Но вы понимаете, чем это чревато?
Тамплиер ответил невесело:
– Думаю, все мы понимаем.
Фридрих сказал со злостью:
– Великие битвы проигрывались из-за куда более мелких несогласований!.. Великие армии были разбиты, если военачальники недопонимали маневров друг друга!.. А здесь мы должны действовать изначально порознь?
Тамплиер ответил глухо:
– Порознь… и в то же время вместе.
– Как?
Тамплиер развел руками:
– Не знаю.
Тангейзер слушал-слушал, сердце начало колотиться чаще, во рту стало сухо, он поднялся и проговорил хриплым голосом:
– Позволено ли мне будет спросить?
Глава 9
На него посмотрели с хмурым интересом, но больше с неудовольствием, чем с желанием что-то услышать.
Тангейзер заговорил быстро, чувствуя себя неловко от того, что занимает время таких видных и занятых лордов:
– Мы все пришли сюда не сами по себе… а по зову Господа нашего!.. Он призвал нас всех… кого через папу Григория, кого через его короля, к кому-то обратился напрямую к его благородному сердцу… Потому мы и должны выполнять волю Господа, а не кого-то из простых людей…
Император поморщился.
– А если короче?
Тангейзера осыпало жаром, он сказал со стыдом:
– Простите, моя вина в цветистости речи… Я хочу сказать, что если приказы будут отдаваться самим Господом, то их выполнят и рыцари орденов, и его императорское величество Фридрих. Вот и все…
Они переглянулись, на лицах недоумение, император нахмурился сильнее, покраснел в досаде, явно хотел сказать что-то резкое, но вдруг остановился, задумался, затем метнул острый взгляд на замершего, как испуганная мышь, Тангейзера.
– А это мысль, – проговорил он уже с подъемом. – Вы, доблестный Грюнвальд, и вы, благороднейший Иероним, не получите ни одного приказа от меня! Но если приказы будут отдаваться именем Господа?
Рыцари ордена молчали, переглядывались, Тангейзер стискивал кулаки и молился, чтобы его предложение приняли, тогда император заметит его, может быть, даже наградит и приблизит к себе.
Молчание длилось, длилось, наконец старший из тамплиеров сказал тяжелым голосом:
– Жаль, что нет другого варианта… но, за неимением более земного решения… мы согласны. Однако…
Император насторожился.
– Что еще?
Тамплиер сказал четко:
– Вы не поведете крестоносное войско. Командование должно перейти в другие руки.
Император запротестовал:
– Я не могу передать вам управление армией!
Тамплиер покачал головой.
– Нам это и не нужно. Передайте кому-то из своих, кого не коснулся вердикт папы об отлучении.
Император застыл только на миг, затем лучезарно улыбнулся.
– Согласен. Прекрасно, я иду и на эту уступку… Надеюсь, вы останетесь на дружеский пир?
Оба тамплиера разом поднялись, а госпитальеры встали позже на секунду.
– Спасибо, – сказал тамплиер с холодком, – но нас ждут.
Госпитальеры тоже поклонились с видом крайней неприязни к человеку, которого отлучил от церкви папа.
– Нас тоже. Извините, мы спешим.
Они вышли с торопливостью, словно каждая лишняя минута пребывания в обществе отлученного от церкви императора пачкает их души и приближает к геенне огненной, где уготовано место всем отлученным.
Когда они вышли и двери за ними закрылись, император проговорил задумчиво:
– Армию я, конечно, передам… гм… пусть во главе едет герцог Гардингер. Он достаточно представителен, выглядит важным и достойным. Это хорошо…
Манфред сказал с ухмылкой:
– А если и подстрелят, то не вас, Ваше Величество!
Император захохотал.
– Все верно, дорогой друг, все верно… Так, значит, вы делите палатку с этим рыцарем, что подсказал такое изящное решение?
Тангейзер поклонился как можно более учтиво, а Манфред сказал добродушным тоном:
– Раньше делил, но сейчас он с другими доблестными рыцарями охраняет город.
– Отлично, отлично…
– Ваше Величество, – напомнил Манфред, – а еще он прекрасный поэт и певец. Лучший миннезингер Тюрингии!.. Во всяком случае, я его таким считаю.
Император сказал с легкой усмешкой:
– Я вполне доверяю вашему мнению, дорогой друг, хотя вам медведь не только на ухо наступил, но и по второму тоже потоптался… ха-ха!.. Но я ваш намек понял, мы послушаем новые песни вашего друга на пиру… Вы не против, доблестный друг?
– Тангейзер, – ответил Тангейзер торопливо. – Генрих фон Офтердинген.
– Я помню, – ответил император добродушно. – Добро пожаловать на пир, доблестный Тангейзер.
– Ваше Величество, – вскрикнул осчастливленный Тангейзер, – я безумно благодарен вам за доставленное счастье!
Император усмехнулся.
– Пир еще впереди.
– Я уже за столом, – сказал Тангейзер. – И уже пирую!
Манфред сказал с непонятным выражением:
– Поэты, Ваше Величество, склонны к иносказаниям. Даже я не всегда улавливаю, что он имел в виду.
Император обронил с добродушной усмешкой:
– Я улавливаю.
– Потому что вы тоже поэт, – сказал Тангейзер.
– Ну-ну, – сказал император поощрительно.
– Приятно удивило, – сказал Тангейзер, – странное для германца сочетание чувственности с темой долга и верности слову! И вам это, как ни странно, удалось.
– Я сам странный германец, – ответил император, – родился и жил в чувственном южном Палермо, где полно иудеев и сарацин с их образом жизни и культом наслаждений плоти… А долг и верность слову – это от сути германской нации. В общем, встретимся на пиру!
Манфред взял Тангейзера крепко за локоть, вывел и прошептал:
– Императору не докучай.
– Да я разве…
Манфред стиснул локоть и сказал еще тише:
– Императору ничего не нужно объяснять долго. Он все хватает на лету, а долгие разговоры, когда уже все понятно и все сказано, его раздражают.
Тангейзер пробормотал:
– Именно потому он так много и успевает… Подумать только, знать столько языков!.. Читает старые рукописи диких иудеев и сарацин, у них же вообще даже букв нет!
Манфред усмехнулся, сказал уже громче:
– Иди, приготовься. За тобой придут.
Пир закатили настолько шикарный, что уже по нему чувствовалось: все это остается, а они прямо из-за столов поднимутся в седла и выступят в трудный поход.
Тангейзер чувствовал грозную музыку, разлитую под сводами зала, и хотя ее слышит только он один… а может, и не только он, она не становится тише.
Манфред усадил его рядом с собой, что Тангейзеру льстило, но одновременно он чувствовал себя возле старого рыцаря некой птичкой Божьей, что чирикает себе беспечно да зернышки клюет на дороге, ну, понятно, что там за зернышки, а вот Манфред знает о мире чудовищно много, словно смотрит на него сверху, аки орел поднебесный.
Возможно, таким и должен быть советник могущественного императора Священной Римской империи германской нации, как полностью звучит титул Фридриха, видеть не бескрайние просторы неведомых земель, от которых замирает дух, а проплывающую далеко внизу карту с четко очерченными границами королевств, графств, а также чужих империй.
Император и эмир Фахруддин ибн ас-Саих сидят за одним столом и живо разговаривают, как старые друзья, шутят, смеются и ведут себя так, словно они и росли вместе.
Тангейзер жадно присматривался к ним, а когда увидел, как молчаливые слуги подливают им в чаши красноватый напиток, с некоторым смятением поинтересовался у Манфреда:
– Они что… пьют?
Манфред сдвинул плечами.
– А тебе что?
– Да так… эмиру же нельзя?
Манфред буркнул:
– Почему? Здоровье ему позволяет. Кроме того, может быть, они оба пьют шербет!
– Не похоже, – шепнул Тангейзер. – Я слышу запах вина…
– Дьявол побери твой чуткий нос, – сказал Манфред беззлобно. – Да хотя бы и так, тебе что?
– Не ругайтесь, – попросил Тангейзер смиренно. – Я думал, в исламе с этим очень строго…
– Правильно думал, – ответил Манфред. – А ты не заметил, что здесь мы сами пьем меньше, чтобы не становиться посмешищем для местного населения? Все-таки пьяный… гм…отвратительное зрелище!
– Тем более, – сказал Тангейзер. – Но мне показалось, что эмир пьет тоже.
– Показалось правильно, – ответил Манфред смешливо.
– Но как же запрет…
– Бывают исключения, – успокоил Манфред. – Он же не среди своих, а у франков! Коран предписывает вести себя уважительно в чужих землях. Вот он и ведет…
– Распивая запретное вино?
Манфред хмыкнул.
– Алкоголь, как и алгебра, – арабские слова. До появления Мухаммада арабы были самым пьющим народом на земле! Пророк ужаснулся и все изменил… Впрочем, Омар Хайям, пусть Аллах будет к нему благосклонен, все-таки пил и не скрывал своей страсти. Так что эмиру тоже можно, если у нас в гостях. Таким образом как бы выказывает уважение хозяевам.
К ним прислушался граф Норманн, сказал негромко:
– Он пьет только красное вино. Понемногу. А не как свинья или как мы обычно.
– Если бы арабы пили только вино, – обронил Манфред, – то, возможно, пророк бы и слова не сказал. Но их ученые придумали, как перегонять всякие сладкие фрукты, что падают с деревьев и пропадают зря, получилось особо крепкое вино, его и назвали алкоголем. При здешней жаре одна чаша валит с ног любого здоровяка!.. Пророк увидел валяющихся на улице в собственной блевотине достойных людей, которым свиньи обгрызают уши, и запретил как пить подобное, так и есть свиней.
Граф покачал головой.
– Я слышал об этом. Он не сразу запретил… Сперва просто требовал пить умеренно. Но человек не знает меры, особенно пьяный…
– К тому же для одного и пять чаш – мало, – заметил Манфред, – а для другого и одной много. Потому пророк и сказал наконец, что он прекращает всякие споры о том, сколько можно, а сколько нельзя, и запрещает употреблять даже каплю!
Тангейзер сказал недовольно:
– Ну, это он перегнул… От капли пьяным не станешь и в грязь не упадешь.
– Да? – спросил Манфред. – А давай я тебе сейчас накапаю ведро вина! И посмотрим, каким ты будешь.
Они весело ржали, хлопали смущенного Тангейзера по спине и отпускали грубые шуточки.
Справа от них еще стол, там с одной стороны насыщаются ближайшие полководцы императора, а с другой – знатные сарацины, прибывшие с эмиром, как слышал Тангейзер, все они выше его по титулу…
Те и другие обращались друг к другу предельно вежливо, но в то же время выражали готовность помериться силами как в конном бою, так и в пешем, выбор оружия оставляют за гостями. Сарацины вежливо благодарили и обещали обязательно воспользоваться случаем, так как непременно одолеют таких достойных противников и заберут у них коней, доспехи, оружие и всю одежду.
Тангейзеру показалось, что некоторые из военачальников все же не совсем довольны переговорами с эмиром, слишком много свершается без сражений, крови, трупов, подвигов, карабканья на стены или пробивания их таранами, когда врываешься через пролом в боевой ярости, на тебя сыплются удары, а ты сам сеешь смерть всему, что на пути…
Манфред задумчиво смотрел, как в его пальцах медленно поворачивается серебряная чаша, еще наполовину полная, показывая красивую чеканку по всей поверхности и мелкие рубины по ободку.
– Не совсем так, – услышал Тангейзер его голос, когда Манфред чуть наклонился в сторону графа Норманна. – Это нам кажется, что вот в Европе услышали, как сарацины захватили Иерусалим, папа римский в великом возмущении призвал всех наших королей вернуть Святой Город христианам…
Норманн проворчал:
– А разве не так?
– Так, – согласился Манфред, – но и не так.
– Не понял…
– Так, – объяснил Манфред обстоятельно, – как часть картинки, которую мы видим. И не так, если смотреть на всю картину целиком.
Тангейзер заговорил быстро, чувствуя себя неловко от того, что занимает время таких видных и занятых лордов:
– Мы все пришли сюда не сами по себе… а по зову Господа нашего!.. Он призвал нас всех… кого через папу Григория, кого через его короля, к кому-то обратился напрямую к его благородному сердцу… Потому мы и должны выполнять волю Господа, а не кого-то из простых людей…
Император поморщился.
– А если короче?
Тангейзера осыпало жаром, он сказал со стыдом:
– Простите, моя вина в цветистости речи… Я хочу сказать, что если приказы будут отдаваться самим Господом, то их выполнят и рыцари орденов, и его императорское величество Фридрих. Вот и все…
Они переглянулись, на лицах недоумение, император нахмурился сильнее, покраснел в досаде, явно хотел сказать что-то резкое, но вдруг остановился, задумался, затем метнул острый взгляд на замершего, как испуганная мышь, Тангейзера.
– А это мысль, – проговорил он уже с подъемом. – Вы, доблестный Грюнвальд, и вы, благороднейший Иероним, не получите ни одного приказа от меня! Но если приказы будут отдаваться именем Господа?
Рыцари ордена молчали, переглядывались, Тангейзер стискивал кулаки и молился, чтобы его предложение приняли, тогда император заметит его, может быть, даже наградит и приблизит к себе.
Молчание длилось, длилось, наконец старший из тамплиеров сказал тяжелым голосом:
– Жаль, что нет другого варианта… но, за неимением более земного решения… мы согласны. Однако…
Император насторожился.
– Что еще?
Тамплиер сказал четко:
– Вы не поведете крестоносное войско. Командование должно перейти в другие руки.
Император запротестовал:
– Я не могу передать вам управление армией!
Тамплиер покачал головой.
– Нам это и не нужно. Передайте кому-то из своих, кого не коснулся вердикт папы об отлучении.
Император застыл только на миг, затем лучезарно улыбнулся.
– Согласен. Прекрасно, я иду и на эту уступку… Надеюсь, вы останетесь на дружеский пир?
Оба тамплиера разом поднялись, а госпитальеры встали позже на секунду.
– Спасибо, – сказал тамплиер с холодком, – но нас ждут.
Госпитальеры тоже поклонились с видом крайней неприязни к человеку, которого отлучил от церкви папа.
– Нас тоже. Извините, мы спешим.
Они вышли с торопливостью, словно каждая лишняя минута пребывания в обществе отлученного от церкви императора пачкает их души и приближает к геенне огненной, где уготовано место всем отлученным.
Когда они вышли и двери за ними закрылись, император проговорил задумчиво:
– Армию я, конечно, передам… гм… пусть во главе едет герцог Гардингер. Он достаточно представителен, выглядит важным и достойным. Это хорошо…
Манфред сказал с ухмылкой:
– А если и подстрелят, то не вас, Ваше Величество!
Император захохотал.
– Все верно, дорогой друг, все верно… Так, значит, вы делите палатку с этим рыцарем, что подсказал такое изящное решение?
Тангейзер поклонился как можно более учтиво, а Манфред сказал добродушным тоном:
– Раньше делил, но сейчас он с другими доблестными рыцарями охраняет город.
– Отлично, отлично…
– Ваше Величество, – напомнил Манфред, – а еще он прекрасный поэт и певец. Лучший миннезингер Тюрингии!.. Во всяком случае, я его таким считаю.
Император сказал с легкой усмешкой:
– Я вполне доверяю вашему мнению, дорогой друг, хотя вам медведь не только на ухо наступил, но и по второму тоже потоптался… ха-ха!.. Но я ваш намек понял, мы послушаем новые песни вашего друга на пиру… Вы не против, доблестный друг?
– Тангейзер, – ответил Тангейзер торопливо. – Генрих фон Офтердинген.
– Я помню, – ответил император добродушно. – Добро пожаловать на пир, доблестный Тангейзер.
– Ваше Величество, – вскрикнул осчастливленный Тангейзер, – я безумно благодарен вам за доставленное счастье!
Император усмехнулся.
– Пир еще впереди.
– Я уже за столом, – сказал Тангейзер. – И уже пирую!
Манфред сказал с непонятным выражением:
– Поэты, Ваше Величество, склонны к иносказаниям. Даже я не всегда улавливаю, что он имел в виду.
Император обронил с добродушной усмешкой:
– Я улавливаю.
– Потому что вы тоже поэт, – сказал Тангейзер.
– Ну-ну, – сказал император поощрительно.
– Приятно удивило, – сказал Тангейзер, – странное для германца сочетание чувственности с темой долга и верности слову! И вам это, как ни странно, удалось.
– Я сам странный германец, – ответил император, – родился и жил в чувственном южном Палермо, где полно иудеев и сарацин с их образом жизни и культом наслаждений плоти… А долг и верность слову – это от сути германской нации. В общем, встретимся на пиру!
Манфред взял Тангейзера крепко за локоть, вывел и прошептал:
– Императору не докучай.
– Да я разве…
Манфред стиснул локоть и сказал еще тише:
– Императору ничего не нужно объяснять долго. Он все хватает на лету, а долгие разговоры, когда уже все понятно и все сказано, его раздражают.
Тангейзер пробормотал:
– Именно потому он так много и успевает… Подумать только, знать столько языков!.. Читает старые рукописи диких иудеев и сарацин, у них же вообще даже букв нет!
Манфред усмехнулся, сказал уже громче:
– Иди, приготовься. За тобой придут.
Пир закатили настолько шикарный, что уже по нему чувствовалось: все это остается, а они прямо из-за столов поднимутся в седла и выступят в трудный поход.
Тангейзер чувствовал грозную музыку, разлитую под сводами зала, и хотя ее слышит только он один… а может, и не только он, она не становится тише.
Манфред усадил его рядом с собой, что Тангейзеру льстило, но одновременно он чувствовал себя возле старого рыцаря некой птичкой Божьей, что чирикает себе беспечно да зернышки клюет на дороге, ну, понятно, что там за зернышки, а вот Манфред знает о мире чудовищно много, словно смотрит на него сверху, аки орел поднебесный.
Возможно, таким и должен быть советник могущественного императора Священной Римской империи германской нации, как полностью звучит титул Фридриха, видеть не бескрайние просторы неведомых земель, от которых замирает дух, а проплывающую далеко внизу карту с четко очерченными границами королевств, графств, а также чужих империй.
Император и эмир Фахруддин ибн ас-Саих сидят за одним столом и живо разговаривают, как старые друзья, шутят, смеются и ведут себя так, словно они и росли вместе.
Тангейзер жадно присматривался к ним, а когда увидел, как молчаливые слуги подливают им в чаши красноватый напиток, с некоторым смятением поинтересовался у Манфреда:
– Они что… пьют?
Манфред сдвинул плечами.
– А тебе что?
– Да так… эмиру же нельзя?
Манфред буркнул:
– Почему? Здоровье ему позволяет. Кроме того, может быть, они оба пьют шербет!
– Не похоже, – шепнул Тангейзер. – Я слышу запах вина…
– Дьявол побери твой чуткий нос, – сказал Манфред беззлобно. – Да хотя бы и так, тебе что?
– Не ругайтесь, – попросил Тангейзер смиренно. – Я думал, в исламе с этим очень строго…
– Правильно думал, – ответил Манфред. – А ты не заметил, что здесь мы сами пьем меньше, чтобы не становиться посмешищем для местного населения? Все-таки пьяный… гм…отвратительное зрелище!
– Тем более, – сказал Тангейзер. – Но мне показалось, что эмир пьет тоже.
– Показалось правильно, – ответил Манфред смешливо.
– Но как же запрет…
– Бывают исключения, – успокоил Манфред. – Он же не среди своих, а у франков! Коран предписывает вести себя уважительно в чужих землях. Вот он и ведет…
– Распивая запретное вино?
Манфред хмыкнул.
– Алкоголь, как и алгебра, – арабские слова. До появления Мухаммада арабы были самым пьющим народом на земле! Пророк ужаснулся и все изменил… Впрочем, Омар Хайям, пусть Аллах будет к нему благосклонен, все-таки пил и не скрывал своей страсти. Так что эмиру тоже можно, если у нас в гостях. Таким образом как бы выказывает уважение хозяевам.
К ним прислушался граф Норманн, сказал негромко:
– Он пьет только красное вино. Понемногу. А не как свинья или как мы обычно.
– Если бы арабы пили только вино, – обронил Манфред, – то, возможно, пророк бы и слова не сказал. Но их ученые придумали, как перегонять всякие сладкие фрукты, что падают с деревьев и пропадают зря, получилось особо крепкое вино, его и назвали алкоголем. При здешней жаре одна чаша валит с ног любого здоровяка!.. Пророк увидел валяющихся на улице в собственной блевотине достойных людей, которым свиньи обгрызают уши, и запретил как пить подобное, так и есть свиней.
Граф покачал головой.
– Я слышал об этом. Он не сразу запретил… Сперва просто требовал пить умеренно. Но человек не знает меры, особенно пьяный…
– К тому же для одного и пять чаш – мало, – заметил Манфред, – а для другого и одной много. Потому пророк и сказал наконец, что он прекращает всякие споры о том, сколько можно, а сколько нельзя, и запрещает употреблять даже каплю!
Тангейзер сказал недовольно:
– Ну, это он перегнул… От капли пьяным не станешь и в грязь не упадешь.
– Да? – спросил Манфред. – А давай я тебе сейчас накапаю ведро вина! И посмотрим, каким ты будешь.
Они весело ржали, хлопали смущенного Тангейзера по спине и отпускали грубые шуточки.
Справа от них еще стол, там с одной стороны насыщаются ближайшие полководцы императора, а с другой – знатные сарацины, прибывшие с эмиром, как слышал Тангейзер, все они выше его по титулу…
Те и другие обращались друг к другу предельно вежливо, но в то же время выражали готовность помериться силами как в конном бою, так и в пешем, выбор оружия оставляют за гостями. Сарацины вежливо благодарили и обещали обязательно воспользоваться случаем, так как непременно одолеют таких достойных противников и заберут у них коней, доспехи, оружие и всю одежду.
Тангейзеру показалось, что некоторые из военачальников все же не совсем довольны переговорами с эмиром, слишком много свершается без сражений, крови, трупов, подвигов, карабканья на стены или пробивания их таранами, когда врываешься через пролом в боевой ярости, на тебя сыплются удары, а ты сам сеешь смерть всему, что на пути…
Манфред задумчиво смотрел, как в его пальцах медленно поворачивается серебряная чаша, еще наполовину полная, показывая красивую чеканку по всей поверхности и мелкие рубины по ободку.
– Не совсем так, – услышал Тангейзер его голос, когда Манфред чуть наклонился в сторону графа Норманна. – Это нам кажется, что вот в Европе услышали, как сарацины захватили Иерусалим, папа римский в великом возмущении призвал всех наших королей вернуть Святой Город христианам…
Норманн проворчал:
– А разве не так?
– Так, – согласился Манфред, – но и не так.
– Не понял…
– Так, – объяснил Манфред обстоятельно, – как часть картинки, которую мы видим. И не так, если смотреть на всю картину целиком.
Глава 10
Норманн промолчал, только сделал громадный глоток, поставил опустевший кубок и поискал взглядом кувшин, зато Тангейзер заинтересованно посмотрел на старого рыцаря.
– А что видно, если… сверху?
– Арабы жили мирно крохотным племенем, – ответил Манфред, – в дальнем уголке своего полуострова, пока не появился этот гениальный человек по имени Мухаммад и не принес им ислам, который он сам продумал во всех деталях. С ним те же гонения, что и с Иисусом, пришлось убегать и скрываться, но он выжил, обрел сторонников, а с ними начался победный натиск ислама. Был захвачен весь полуостров, затем Сирия, Палестина, Персия, Армения, Египет…
Норманн пробурчал:
– Как?
Манфред ответил с улыбкой:
– Люди великой цели всегда сильнее… В Египет вторглась четырехтысячная армия и покорила государство с девятимиллионным населением!.. Но это не так важно, как то, что египтянам навязали ислам и арабский язык… и теперь нет больше в Египте египтян, а только арабы!.. Затем мусульмане двинулись в Африку, где взяли Карфаген и окончательно разделались с Римской империей, на западе форсировали Гибралтар и захватили Испанию, на востоке достигли границ Индии, затем захватили весь юг Франции до берегов Луары, где армия мусульман во главе с Абд-аль-Рахманом стояла чуть ли не у ворот Парижа! Однако на пути в Пуатье они встретились с германским войском франков, которые в отличие от всех других армий христианских государств, как свидетельствует в своей «Хронике» Исидор Севильский, «стояли как стена… словно непробиваемая глыба льда». Через неделю Рахмана уже не было в живых, мавры откатывались на юг, а предводитель франков Карл с того дня стал именоваться «Карл Мартелл» – «молот».
– Великий воин, – сказал с уважением Норманн, – настоящий германец!
– Когда женюсь, – пообещал Тангейзер, – назову своих сыновей Карлами.
– Что, – спросил с недоверием Норманн, – всех?
– А почему нет? – возразил Тангейзер. – Он же спас всех нас! Если бы арабы победили, что им помешало бы пойти дальше – на Париж, к Рейну и еще дальше?
Манфред кивнул, сказал размеренно:
– Тангейзер хоть и поэт, у которого ветер в голове, но случайно сказал очень верную вещь. Мы принимаем мир таким, и нам кажется, что только таким он и должен быть. Но если бы войско франков не выстояло, сейчас в Берлине и по всей Германии занимались бы толкованием Корана, зеленое знамя пророка развевалось бы над замками в Англии…
– А в Англии почему?
Манфред улыбнулся.
– Потому что Вильгельм Завоеватель, высадившийся в Англии, был бы уже мусульманином. Словом, христианской Европы не было бы и в помине. Да и остальной мир стал бы мусульманским. Здесь или на дальних островах… Но та победа германцев остановила вторжение сарацин в Европе, а теперь Европа начинает натиск на Восток, стремясь отвоевать издавна христианские святыни.
Норманн оживился.
– Да-да, это уже шестой крестовый поход?
Манфред покачал головой.
– Крестовые походы – мелочь на общем фоне столкновения с исламским миром. Я говорю вообще о натиске, о возвращении захваченных арабами земель, что называется Реконкистой. Начали ее не крестовыми походами, а постепенным отвоеванием у арабов захваченных ими европейских земель!
Тангейзер сказал гордо, демонстрируя обширные знания:
– Да-да, Испания!
– Верно, – сказал Манфред, – Альфонс VI, король Леона и Кастилии, захватил Толедо, и граница с мусульманским миром переместилась от реки Дуэро до реки Тахо. Затем кастильский национальный герой Родриго Диас де Бивар, известный под именем Сид, вошел в Валенсию. Конечно, там бывало, как и здесь у нас, что христиане объединялись с мусульманскими правителями или, считая их более достойными, защищали их от крестоносцев. Сид служил таким мусульманским правителям, как эмир Сарагосы аль-Моктадир, и властителям христианских государств, а править Валенсией стал с согласия как мусульманских властей, так и христианских.
Он взглянул на раскрасневшееся лицо Тангейзера, тот перехватил его взгляд и сказал с жаром:
– Я читал «Песнь о моем Сиде»!.. Господи, как написано!.. Я проливал слезы то счастья, то отчаяния над каждой страницей!.. Как написано, как написано… Только испанцы и могут с такой страстью. Наш мрачный германский гений способен на величайшие свершения, но чтоб такой огонь в крови и в каждом слове…
Норманн пробормотал добродушно:
– Ты сможешь, в тебе столько огня! И так боюсь сидеть с тобой рядом, у меня новый камзол…
– В «Песне о моем Сиде», – сказал Тангейзер, – Сид хотя часто и сражается с мусульманами, но злодеи там вовсе не они, а христианские князья Карриона, придворные Альфонса VI! А вот мусульманский друг и союзник Сида, Абенгальвон, превосходит их благородством, отвагой и верностью дружбе.
– Все как у нас, – сказал Манфред с непонятным оттенком в голосе. – Эмир Фахруддин – лучший наш друг…
Норманн вставил быстро:
– А султана аль-Камиля чтим и уважаем за его рыцарские качества, за верность слову, щедрость и справедливость!
Манфред наклонил голову.
– Верно сказано, мой дорогой друг. Зато папа римский, который должен бы нас поддерживать всеми силами… как раз всеми силами вредит нам, и даже отлучил императора от церкви!
– А наш крестовый поход, – громыхнул Норманн, – объявил несуществующим и противоречащим церкви! Не знаю, но я бы такому папе на одну ногу наступил, а за другую как следует дернул, ха-ха!
– А я бы за ноги и о стену, – сказал Манфред. – Ненавижу… Я за императора кого угодно задавить готов.
Тангейзер помалкивал, наполнил свою чашу и отпивал в задумчивости мелкими глотками, лицо оставалось озабоченным. Глядя на него, помрачнел и Норманн.
– Главная трудность, – громыхнул он, – даже не в силе арабов.
– А в чем? – спросил Тангейзер.
Норманн вздохнул.
– Вон тебе и Манфред скажет то же самое: если бы они притесняли на захваченных землях христиан, иудеев или кого бы то ни было! Как было бы проще… Ты вот, наш юный и голосистый друг, сам только что подтвердил, что даже доблестнейший рыцарь Сид, благороднейший и не знающий упрека, не раз становился на сторону арабов, когда видел, что правы они, а не христианские короли!
Тангейзер сказал быстро, стремясь показать свое понимание ситуации:
– Вы абсолютно правы, благородный граф, трудность в том, что сарацины не притесняют христиан и иудеев, так что те не собираются восставать против захватчиков.
– И даже нам не помогают, – сказал Норманн горько.
– Хоть не вредят, – буркнул Манфред.
– Тогда какие мы освободители? – возразил Тангейзер.
– А мы разве освободители? – спросил Манфред в удивлении. – Мы вроде бы явились вернуть Иерусалим под руку всемогущей церкви. Но если сделаем это так… гм… как пытаются договориться наш император и султан аль-Камиль, но церковь, наверное, потребует, чтобы отдали сарацинам снова, а потом забрали по всем правилам.
– Это как?
– Ну, чтоб убитых с обеих сторон тысячи, чтобы трупы горой, реки крови, а раненые калеками и увечными разошлись по Европе и арабским землям, стеная, жалуясь и призывая к кровавому отмщению.
Он сказал с такой злостью, что никто не возразил, пили молча и хмуро, посматривая на стол, где император и эмир разговаривают уже с очень строгими и серьезными лицами.
Потом эмир и сарацины покинули пир, однако император сразу сказал успокаивающе, что они удалились не по ссоре, а обсудят наедине одно очень интересное предложение, которое сделал император.
– А мы пока продолжим, – сказал он жизнерадостно. – Мои доблестные полководцы простят меня, если я приглашу на опустевшие места не их, прославленных в битвах, а молодого поэта, умеющего взвеселять сердца?
Манфред взглянул на Тангейзера с невольной завистью. Всем природа одарила этого красавца: ростом, силой, отвагой и мужеством, он неистов в бою и всегда выходит победителем, в то же время умеет слагать с удивительной легкостью прекрасные песни, что с первой же ноты берут за душу, исторгая из нее то радость, то слезы, заставляют сердце биться чаще, когда в воображении уже мчишься в грохоте копыт с поднятым мечом на врага… или замираешь в сладкой неге, видя, как к тебе приближается любимая…
Его любили император Священной Римской империи германской нации Оттон II Светлейший со своими полководцами, князья и курфюрсты германских земель, а теперь вот благоволит яростно воевавший с Оттоном и победивший Фридрих II…
– …и мой старый друг, – закончил император, – мой дорогой барон Манфред, который уже трижды отказался от титула графа и пожалованных земель, только потому, чтобы никто не смог упрекнуть, будто использовал дружбу со мной в корыстных целях…
Манфреду крикнули за столами «ура», Тангейзер понял, что старого фрайхерра чтут и уважают, в то время как на него никто не обратил даже малейшего внимания.
Император подал слугам знак, чтобы убрали старые кубки и принесли для гостей новые чаши, сам повел рукой, указывая на свободные сиденья:
– Садитесь, дорогие друзья.
Манфред предупредил неуклюже:
– Ваше Величество, только после таких ученых мужей мы с Тангейзером можем показаться… скучными.
Император проговорил с невеселой улыбкой:
– Экклезиаст говорит, что во многих знаниях много горя… Все верно, из беседы с учеными мужами я всякий раз делаю вывод, что счастье нам не дано, а вот когда говорю с садовником, убеждаюсь в обратном.
Манфред поинтересовался, опускаясь на место:
– А с поэтами?
Император мечтательно улыбнулся.
– О, с поэтами… Побольше бы их в мир, как бы все засияло радостью!
Слуги быстро сменили всю посуду, принесли новые яства, перед Тангейзером появилась серебряная чаша с густым красным вином.
– А мы все поэты, – сказал Манфред гордо. – Потому Священная Римская империя германской нации хоть и правит миром, но не навязывает свои нормы!
Тангейзер взглянул на улыбающегося императора, поклонился.
– Я тоже с удивлением в этом убедился, Ваше Величество. Только церкви позволено распространять и навязывать свои взгляды и вкусы, но не нам, светским людям.
Император кивнул, соглашаясь, но обронил настолько небрежно и как бы вскользь, что чуткие уши Тангейзера сразу уловили сигнал, дескать, это и есть самое важное:
– Мы здесь не навязываем даже свою веру, за то папа римский так и бесится там в Риме.
– А веру, – спросил Тангейзер осторожно, – навязывать надо?
– Вопрос сложный, – ответил император без улыбки. – Хотя вся Европа уверена, что не просто надо, а мы обязаны это делать!
– Европа не видит в своей норе то, – буркнул Манфред, – что видим мы. Потому пусть помалкивает.
– Как раз те, – ответил император невесело, – кто должен бы помалкивать по своей дурости, и кричат громче всех. И сейчас вся Европа уверена, что мы сражаемся с сарацинским миром. Они не представляют, насколько сильно ошибаются!
Тангейзер спросил настороженно:
– А в чем они ошибаются?
– Мир ислама, – пояснил Фридрих, – потрясают исполинские внутренние войны. Сунниты бьются с шиитами яростнее, чем мы с ними, брат там идет на брата, султаны огромных королевств сражаются за власть над халифатом…
Тангейзер пробормотал:
– Но я слышал, что Саладин объединил ряд племен… и потому сумел дать отпор Ричарду Львиное Сердце…
Фридрих отмахнулся.
– Вот именно, племен. Пограничных. На землях, на которые и был нацелен удар крестоносных войск. А так вообще-то исламский мир даже не заметил столь грандиозных, по нашему мнению, крестовых походов на их земли.
– Это… как?
– А так, – ответил он хладнокровно. – Крестоносцы все эти пять великих походов нападали на пограничные племена мусульман, а те достаточно легко отбились. Гораздо опаснее для них натиск монголов, вот те действительно серьезный противник, о котором они говорят и пишут в летописях!.. А о нас пока ни слова.
Тангейзер сказал гордо:
– Уверен, наш государь сумеет нанести исламскому миру удар такой силы, что его заметят, еще как заметят!
Манфред кивнул.
– Я тоже надеюсь. Это и наша слава, не так ли?
Слуги следили за каждым их движением и постоянно подливали вино в чаши. Тангейзер спросил очень осторожно:
– Однако разве Саладин… был не султан?
Император отпил из кубка, посмаковал, затем повернул к нему голову.
– Да. И что?
– Разве, – спросил Тангейзер, – не султан самый высший?
Император ответил со снисходительным дружелюбием:
– Вы можете считать так, если это льстит вашему самолюбию. Все-таки неприятно было бы осознать, что все крестоносное войско, возглавляемое двумя-тремя, а иногда и больше, королями Европы, терпело поражение от какого-то местного герцога?.. А то и графа?
– А что видно, если… сверху?
– Арабы жили мирно крохотным племенем, – ответил Манфред, – в дальнем уголке своего полуострова, пока не появился этот гениальный человек по имени Мухаммад и не принес им ислам, который он сам продумал во всех деталях. С ним те же гонения, что и с Иисусом, пришлось убегать и скрываться, но он выжил, обрел сторонников, а с ними начался победный натиск ислама. Был захвачен весь полуостров, затем Сирия, Палестина, Персия, Армения, Египет…
Норманн пробурчал:
– Как?
Манфред ответил с улыбкой:
– Люди великой цели всегда сильнее… В Египет вторглась четырехтысячная армия и покорила государство с девятимиллионным населением!.. Но это не так важно, как то, что египтянам навязали ислам и арабский язык… и теперь нет больше в Египте египтян, а только арабы!.. Затем мусульмане двинулись в Африку, где взяли Карфаген и окончательно разделались с Римской империей, на западе форсировали Гибралтар и захватили Испанию, на востоке достигли границ Индии, затем захватили весь юг Франции до берегов Луары, где армия мусульман во главе с Абд-аль-Рахманом стояла чуть ли не у ворот Парижа! Однако на пути в Пуатье они встретились с германским войском франков, которые в отличие от всех других армий христианских государств, как свидетельствует в своей «Хронике» Исидор Севильский, «стояли как стена… словно непробиваемая глыба льда». Через неделю Рахмана уже не было в живых, мавры откатывались на юг, а предводитель франков Карл с того дня стал именоваться «Карл Мартелл» – «молот».
– Великий воин, – сказал с уважением Норманн, – настоящий германец!
– Когда женюсь, – пообещал Тангейзер, – назову своих сыновей Карлами.
– Что, – спросил с недоверием Норманн, – всех?
– А почему нет? – возразил Тангейзер. – Он же спас всех нас! Если бы арабы победили, что им помешало бы пойти дальше – на Париж, к Рейну и еще дальше?
Манфред кивнул, сказал размеренно:
– Тангейзер хоть и поэт, у которого ветер в голове, но случайно сказал очень верную вещь. Мы принимаем мир таким, и нам кажется, что только таким он и должен быть. Но если бы войско франков не выстояло, сейчас в Берлине и по всей Германии занимались бы толкованием Корана, зеленое знамя пророка развевалось бы над замками в Англии…
– А в Англии почему?
Манфред улыбнулся.
– Потому что Вильгельм Завоеватель, высадившийся в Англии, был бы уже мусульманином. Словом, христианской Европы не было бы и в помине. Да и остальной мир стал бы мусульманским. Здесь или на дальних островах… Но та победа германцев остановила вторжение сарацин в Европе, а теперь Европа начинает натиск на Восток, стремясь отвоевать издавна христианские святыни.
Норманн оживился.
– Да-да, это уже шестой крестовый поход?
Манфред покачал головой.
– Крестовые походы – мелочь на общем фоне столкновения с исламским миром. Я говорю вообще о натиске, о возвращении захваченных арабами земель, что называется Реконкистой. Начали ее не крестовыми походами, а постепенным отвоеванием у арабов захваченных ими европейских земель!
Тангейзер сказал гордо, демонстрируя обширные знания:
– Да-да, Испания!
– Верно, – сказал Манфред, – Альфонс VI, король Леона и Кастилии, захватил Толедо, и граница с мусульманским миром переместилась от реки Дуэро до реки Тахо. Затем кастильский национальный герой Родриго Диас де Бивар, известный под именем Сид, вошел в Валенсию. Конечно, там бывало, как и здесь у нас, что христиане объединялись с мусульманскими правителями или, считая их более достойными, защищали их от крестоносцев. Сид служил таким мусульманским правителям, как эмир Сарагосы аль-Моктадир, и властителям христианских государств, а править Валенсией стал с согласия как мусульманских властей, так и христианских.
Он взглянул на раскрасневшееся лицо Тангейзера, тот перехватил его взгляд и сказал с жаром:
– Я читал «Песнь о моем Сиде»!.. Господи, как написано!.. Я проливал слезы то счастья, то отчаяния над каждой страницей!.. Как написано, как написано… Только испанцы и могут с такой страстью. Наш мрачный германский гений способен на величайшие свершения, но чтоб такой огонь в крови и в каждом слове…
Норманн пробормотал добродушно:
– Ты сможешь, в тебе столько огня! И так боюсь сидеть с тобой рядом, у меня новый камзол…
– В «Песне о моем Сиде», – сказал Тангейзер, – Сид хотя часто и сражается с мусульманами, но злодеи там вовсе не они, а христианские князья Карриона, придворные Альфонса VI! А вот мусульманский друг и союзник Сида, Абенгальвон, превосходит их благородством, отвагой и верностью дружбе.
– Все как у нас, – сказал Манфред с непонятным оттенком в голосе. – Эмир Фахруддин – лучший наш друг…
Норманн вставил быстро:
– А султана аль-Камиля чтим и уважаем за его рыцарские качества, за верность слову, щедрость и справедливость!
Манфред наклонил голову.
– Верно сказано, мой дорогой друг. Зато папа римский, который должен бы нас поддерживать всеми силами… как раз всеми силами вредит нам, и даже отлучил императора от церкви!
– А наш крестовый поход, – громыхнул Норманн, – объявил несуществующим и противоречащим церкви! Не знаю, но я бы такому папе на одну ногу наступил, а за другую как следует дернул, ха-ха!
– А я бы за ноги и о стену, – сказал Манфред. – Ненавижу… Я за императора кого угодно задавить готов.
Тангейзер помалкивал, наполнил свою чашу и отпивал в задумчивости мелкими глотками, лицо оставалось озабоченным. Глядя на него, помрачнел и Норманн.
– Главная трудность, – громыхнул он, – даже не в силе арабов.
– А в чем? – спросил Тангейзер.
Норманн вздохнул.
– Вон тебе и Манфред скажет то же самое: если бы они притесняли на захваченных землях христиан, иудеев или кого бы то ни было! Как было бы проще… Ты вот, наш юный и голосистый друг, сам только что подтвердил, что даже доблестнейший рыцарь Сид, благороднейший и не знающий упрека, не раз становился на сторону арабов, когда видел, что правы они, а не христианские короли!
Тангейзер сказал быстро, стремясь показать свое понимание ситуации:
– Вы абсолютно правы, благородный граф, трудность в том, что сарацины не притесняют христиан и иудеев, так что те не собираются восставать против захватчиков.
– И даже нам не помогают, – сказал Норманн горько.
– Хоть не вредят, – буркнул Манфред.
– Тогда какие мы освободители? – возразил Тангейзер.
– А мы разве освободители? – спросил Манфред в удивлении. – Мы вроде бы явились вернуть Иерусалим под руку всемогущей церкви. Но если сделаем это так… гм… как пытаются договориться наш император и султан аль-Камиль, но церковь, наверное, потребует, чтобы отдали сарацинам снова, а потом забрали по всем правилам.
– Это как?
– Ну, чтоб убитых с обеих сторон тысячи, чтобы трупы горой, реки крови, а раненые калеками и увечными разошлись по Европе и арабским землям, стеная, жалуясь и призывая к кровавому отмщению.
Он сказал с такой злостью, что никто не возразил, пили молча и хмуро, посматривая на стол, где император и эмир разговаривают уже с очень строгими и серьезными лицами.
Потом эмир и сарацины покинули пир, однако император сразу сказал успокаивающе, что они удалились не по ссоре, а обсудят наедине одно очень интересное предложение, которое сделал император.
– А мы пока продолжим, – сказал он жизнерадостно. – Мои доблестные полководцы простят меня, если я приглашу на опустевшие места не их, прославленных в битвах, а молодого поэта, умеющего взвеселять сердца?
Манфред взглянул на Тангейзера с невольной завистью. Всем природа одарила этого красавца: ростом, силой, отвагой и мужеством, он неистов в бою и всегда выходит победителем, в то же время умеет слагать с удивительной легкостью прекрасные песни, что с первой же ноты берут за душу, исторгая из нее то радость, то слезы, заставляют сердце биться чаще, когда в воображении уже мчишься в грохоте копыт с поднятым мечом на врага… или замираешь в сладкой неге, видя, как к тебе приближается любимая…
Его любили император Священной Римской империи германской нации Оттон II Светлейший со своими полководцами, князья и курфюрсты германских земель, а теперь вот благоволит яростно воевавший с Оттоном и победивший Фридрих II…
– …и мой старый друг, – закончил император, – мой дорогой барон Манфред, который уже трижды отказался от титула графа и пожалованных земель, только потому, чтобы никто не смог упрекнуть, будто использовал дружбу со мной в корыстных целях…
Манфреду крикнули за столами «ура», Тангейзер понял, что старого фрайхерра чтут и уважают, в то время как на него никто не обратил даже малейшего внимания.
Император подал слугам знак, чтобы убрали старые кубки и принесли для гостей новые чаши, сам повел рукой, указывая на свободные сиденья:
– Садитесь, дорогие друзья.
Манфред предупредил неуклюже:
– Ваше Величество, только после таких ученых мужей мы с Тангейзером можем показаться… скучными.
Император проговорил с невеселой улыбкой:
– Экклезиаст говорит, что во многих знаниях много горя… Все верно, из беседы с учеными мужами я всякий раз делаю вывод, что счастье нам не дано, а вот когда говорю с садовником, убеждаюсь в обратном.
Манфред поинтересовался, опускаясь на место:
– А с поэтами?
Император мечтательно улыбнулся.
– О, с поэтами… Побольше бы их в мир, как бы все засияло радостью!
Слуги быстро сменили всю посуду, принесли новые яства, перед Тангейзером появилась серебряная чаша с густым красным вином.
– А мы все поэты, – сказал Манфред гордо. – Потому Священная Римская империя германской нации хоть и правит миром, но не навязывает свои нормы!
Тангейзер взглянул на улыбающегося императора, поклонился.
– Я тоже с удивлением в этом убедился, Ваше Величество. Только церкви позволено распространять и навязывать свои взгляды и вкусы, но не нам, светским людям.
Император кивнул, соглашаясь, но обронил настолько небрежно и как бы вскользь, что чуткие уши Тангейзера сразу уловили сигнал, дескать, это и есть самое важное:
– Мы здесь не навязываем даже свою веру, за то папа римский так и бесится там в Риме.
– А веру, – спросил Тангейзер осторожно, – навязывать надо?
– Вопрос сложный, – ответил император без улыбки. – Хотя вся Европа уверена, что не просто надо, а мы обязаны это делать!
– Европа не видит в своей норе то, – буркнул Манфред, – что видим мы. Потому пусть помалкивает.
– Как раз те, – ответил император невесело, – кто должен бы помалкивать по своей дурости, и кричат громче всех. И сейчас вся Европа уверена, что мы сражаемся с сарацинским миром. Они не представляют, насколько сильно ошибаются!
Тангейзер спросил настороженно:
– А в чем они ошибаются?
– Мир ислама, – пояснил Фридрих, – потрясают исполинские внутренние войны. Сунниты бьются с шиитами яростнее, чем мы с ними, брат там идет на брата, султаны огромных королевств сражаются за власть над халифатом…
Тангейзер пробормотал:
– Но я слышал, что Саладин объединил ряд племен… и потому сумел дать отпор Ричарду Львиное Сердце…
Фридрих отмахнулся.
– Вот именно, племен. Пограничных. На землях, на которые и был нацелен удар крестоносных войск. А так вообще-то исламский мир даже не заметил столь грандиозных, по нашему мнению, крестовых походов на их земли.
– Это… как?
– А так, – ответил он хладнокровно. – Крестоносцы все эти пять великих походов нападали на пограничные племена мусульман, а те достаточно легко отбились. Гораздо опаснее для них натиск монголов, вот те действительно серьезный противник, о котором они говорят и пишут в летописях!.. А о нас пока ни слова.
Тангейзер сказал гордо:
– Уверен, наш государь сумеет нанести исламскому миру удар такой силы, что его заметят, еще как заметят!
Манфред кивнул.
– Я тоже надеюсь. Это и наша слава, не так ли?
Слуги следили за каждым их движением и постоянно подливали вино в чаши. Тангейзер спросил очень осторожно:
– Однако разве Саладин… был не султан?
Император отпил из кубка, посмаковал, затем повернул к нему голову.
– Да. И что?
– Разве, – спросил Тангейзер, – не султан самый высший?
Император ответил со снисходительным дружелюбием:
– Вы можете считать так, если это льстит вашему самолюбию. Все-таки неприятно было бы осознать, что все крестоносное войско, возглавляемое двумя-тремя, а иногда и больше, королями Европы, терпело поражение от какого-то местного герцога?.. А то и графа?