Тангейзер воскликнул, не выдержав:
– Но Саладин разве был граф?
– Почти, – ответил император. – Султанов у сарацин там масса. А главный в исламском мире – халиф. Это он, а не султан, всемогущий и единственный. Думаю, ему даже не докладывали о такой мелочи, как крестовые походы каких-то там франков.
Тангейзер слушал, глубоко уязвленный и разочарованный. В сердце начала вскипать ярость и страстное желание доказать, что они сильнее, отважнее, что Европа во всем лучше и потому легко сомнет и султанов и самого халифа…
Император поглядывал на него снисходительно, как на ребенка, чистого и доверчивого, еще не знающего, насколько мир огромен.
– Как новые песни? – спросил он.
– Складываются, – доложил Тангейзер.
– Тогда сейчас и послушаем, – обронил император.
Глава 11
– Но Саладин разве был граф?
– Почти, – ответил император. – Султанов у сарацин там масса. А главный в исламском мире – халиф. Это он, а не султан, всемогущий и единственный. Думаю, ему даже не докладывали о такой мелочи, как крестовые походы каких-то там франков.
Тангейзер слушал, глубоко уязвленный и разочарованный. В сердце начала вскипать ярость и страстное желание доказать, что они сильнее, отважнее, что Европа во всем лучше и потому легко сомнет и султанов и самого халифа…
Император поглядывал на него снисходительно, как на ребенка, чистого и доверчивого, еще не знающего, насколько мир огромен.
– Как новые песни? – спросил он.
– Складываются, – доложил Тангейзер.
– Тогда сейчас и послушаем, – обронил император.
Глава 11
Когда сильный просит, он все равно приказывает, потому Тангейзер моментально вылез из-за стола, взял лютню и с ходу запел, стараясь выказать себя в лучшем свете, для этого даже на ходу привносил в новые песни те мотивы, которые вычленил для себя в этом жарком чувственном мире.
Император и знатные рыцари слушали с удовольствием, Тангейзер хорош и как певец сам по себе, а еще и песни сумел составить так, что хватают за сердце.
Ему хлопали мощно, император поблагодарил и сказал, что хотя во время похода времени будет мало, но все равно он будет урывать время, чтобы послушать его пение.
Манфред вышел его проводить, Тангейзеру бегом привели коня, Манфред зевнул, покачал головой.
– Видать, старею, всего от пяти чаш вина в сон клонит… Спасибо, Тангейзер, ты всех порадовал! Жаль, что завтра-послезавтра в поход, будет не до песен… Ирония нашего времени в том, что самый просвещенный человек Европы, наш император, вынужден вести огромное войско далеко на Восток, чтобы там столкнуть его с другим таким же войском, после чего они будут долго и страшно убивать друг друга!
Тангейзер сказал с неудовольствием:
– Я знаю, король Фридрих обожает науку, занимается ею, он владеет греческим, латинским, французским, итальянским, немецким и арабским языками… как ты и говорил, видишь, у меня не такая уж и дырявая голова, но все равно, дорогой друг, в историю входят лишь те, кто с мечом в руке совершает великие завоевания!
Манфред кивнул.
– Неважно, какие, – согласился он. – Хотя вообще-то не знаю хороших… Наш государь покровительствует многим учебным заведениям, недавно он основал университет и сразу же получил от папы римского буллой по голове…
– За что?
– Фридрих разрешил преподавать там без всякого папского разрешения и контроля.
Тангейзер охнул:
– Правда? Такого в Европе еще не было.
– Более того, – сказал Манфред, понизив голос, – там начали преподавать не только философию Запада, но и Востока… да-да, иудейскую и мусульманскую…
Тангейзер раскрыл рот.
– Господи, – вырвалось у него, – даже не знаю…
– Чего?
– То ли радоваться, – признался Тангейзер, – что служим такому величайшему человеку, то ли поскорее бежать от него, чтобы вместе с ним не угодить в ад…
Манфред усмехнулся, а Тангейзер поднялся в седло и вскинул руку в прощании.
– Спасибо! Я ваш должник!
От дворца Фридриха до Яффы он ехал погруженный в радостно-тревожные думы, вспоминая застолье и не зная, куда в этой мозаике вставить цветные камешки с миром и его знатными беями, или как их там, которые бароны и графы, и не сразу заметил, как на гребне холма неподалеку показались сарацины.
Сперва трое, потом к ним примчался еще один, на такой же легкой тонконогой лошади, очень живой и резвой. Что-то рассказывал, размахивая руками, а лошадь все мотала головой и норовила пуститься вскачь.
У всех в руках длинные тонкие пики с крохотными флажками сразу под наконечниками, все четверо пугающе остро вырисовываются на синем небе, и Тангейзер на всякий случай снял притороченный к седлу шлем и нахлобучил на голову.
От сарацин донеся крик, Тангейзеру даже послышалось «Франк!» и «Это он!».
Он развернул коня и пустил его в галоп, тяжелый рыцарский конь разгоняется медленно, но затем не уступит легкой арабской, но арабская может так мчаться часами, а его конь захрипит и начнет замедлять бег уже через четверть мили.
За спиной дикий крик, свист и топот копыт чужих коней становились все громче и все ближе.
Он услышал толчок в спину и злобный звон, с которым стрела ударила в щит, закрывающий спину. Затем еще одна вонзилась в седло, а третья щелкнула в бедро, закованное в стальные кольца.
Не поворачивая головы, он чувствовал, как его настигают справа, вытащил из ножен меч и скакал так почти с минуту, затем резко ударил, не глядя, ощутил сильный толчок, пригнулся, над головой просвистело лезвие стальной кривой сабли, тут же натянул повод и ударил уже влево, снова больше ориентируясь на стук копыт.
Если бы он оглянулся, сарацин успел бы что-то сделать, а так лезвие чиркнуло ему по лицу, и он с криком выронил саблю, вскинул руки, зажимая рану, и свалился в песок.
Тангейзер развернул коня, молниеносно перехватил из-за спины щит и едва успел подставить его под удар сабли, но его меч сразу же достал противника в плечо, разрубив почти до середины грудной клетки.
Четвертый из сарацин взглянул безумными глазами, заверещал, как заяц, торопливо повернул коня и понесся прочь, настегивая его справа и слева.
Тангейзер, не выпуская меч из руки, объехал сбитых с коней, все трое ранены так тяжело, что вряд ли выживут, он подъехал к первому, которого ударил, ориентируясь по топоту копыт и отбрасываемой тени.
Сарацин катается на земле, зажимая обеими руками живот, а оттуда из широкой раны лезут кишки.
– За что? – спросил Тангейзер, все еще шумно дыша. – Разве у нас не перемирие?
Сарацин простонал люто:
– Ты… подлый франк… обесчестил…
– Я? – крикнул Тангейзер. – Я никого…
Сарацин выдавил сквозь стиснутые челюсти:
– Айша… наша сестра…
Тангейзер вздрогнул, сказал виновато:
– Но… бесчестья не было! У нас любовь…
Сарацин прошептал, кривясь отболи:
– Это бесчестье… мы были должны… добей…
– Не могу, – ответил Тангейзер. – Ты не враг мне.
– Я умираю, – выговорил с трудом сарацин, – в муках… Ты же воин?
Тангейзер сказал тяжело:
– Я этого не хотел.
– Мы тоже, – ответил сарацин. – Но это наш долг.
Тангейзер сжал челюсти и опустил острие меча на левую сторону груди противника.
– Прости меня, – сказал он. – Я хотел бы стать твоим братом. Айша была бы мне женой…
Сарацин простонал:
– Все… должно было… быть не так… Давай же! Прекрати эту адскую боль…
Тангейзер задержал дыхание и с силой всадил клинок в грудь, острие отыскало сердце, Тангейзер чувствовал момент, когда сталь пронзила насквозь этот живой трепыхающийся комок. Сарацин вздрогнул, ноги вытянулись, он затих, глядя вытаращенными от боли глазами в синее небо.
Тангейзер опустился рядом на колени и ладонью надвинул ему веки на глаза.
За спиной послышался топот, по стуку копыт он узнал не только рыцарских коней, но и понял, что скачут к нему его друзья, Константин, Вальтер и Карл.
Затем кто-то грузно соскочил на землю, и опять Тангейзер узнал Константина, только он так сопит и тяжело дышит, но не обернулся, не силах оторвать взгляд от неподвижного лица брата Айши.
– Троих? – раздался веселый голос Вальтера. – Да ты хорош, Тангейзер!.. Молод еще, но в тебе живет великий воин!
Тангейзер ответил глухо:
– А мы могли бы с ним подружиться…
Вальтер охнул:
– С сарацином? Ну, ты шутишь…
– Почему? – спросил Тангейзер. – Разве Господь не создал их, как и нас?..
За спиной Вальтера гулко и мощно расхохотался Карл, подошел тяжелыми шагами.
– Ошибаешься! Их создал этот… как его…
– Аллах, – подсказал Вальтер.
– Вот-вот, – сказал победно Карл, – Аллах!
Константин крикнул издали сердито:
– С ума сошли, богословы драные!.. Господь не создавал ни сарацин, ни франков, ни даже папу римского. Тоже мне умники. Тангейзер, с тобой, дружище, все в порядке? А то вид у тебя не совсем победный.
Тангейзер поднялся, со злостью выдернул меч из груди человека, который мог бы стать родней.
– Четвертый ушел, – сказал он мрачно.
Вальтер радостно охнул.
– Так ты дрался с четырьмя?
– Да.
– Ты настоящий боец, – сказал Вальтер с уважением.
Тангейзер отмахнулся.
– Танкред один дрался против ста тридцати сарацин и всех зарубил. А это…
Карл пробасил:
– Ну, с Танкредом пока никто не сравнится. Это лев пустыни!.. Но давайте вернемся в город. Кто знает, если они напали, то могут привести большой отряд.
Тангейзер пошел к коню, но на ходу покачал головой.
– Не приведут.
– Почему?
– Это было личное, – ответил Тангейзер лаконично.
Они все поднялись в седла, но переглядывались, наконец Константин спросил осторожно:
– Что личное может быть у христианского рыцаря, истинного крестоносца, с этими нехристями? Или ты собрался перейти в магометанскую веру?
Рыцари загоготали, Тангейзер нахмурился.
– Напротив, – сказал он, – я собирался выдернуть из нее и привести в христианскую одну невинную душу… А сейчас даже не знаю, что с нею. Может быть, ее вообще убили?.. Или увезли на другой конец их мира?
Рыцари медленно пустили коней в сторону воинского лагеря, на Тангейзера поглядывали с сочувствием, только Константин подъехал вплотную и весело хлопнул по железному плечу.
– Погрусти, погрусти… но не слишком, все-таки жизнь у нас впереди. Все будет, дорогой друг. И беды, и горести, и потери. Но и радости… возможно.
А Карл сказал глубокомысленно:
– У иудеев в их книгах сказано: берущий женщину в жены пусть проверит, кто ее братья.
– Она была не иудейка, – ответил Тангейзер.
– А-а-а-а, – протянул Карл еще глубокомысленнее, – ну тогда да, можно не проверять…
Вальтер, не удержавшись, хихикнул, но, когда Тангейзер оглянулся, успел принять скорбный и очень серьезный вид.
Ночью ему снилась Айша, он плакал и молил ее простить гибель ее братьев, а проснулся от рева труб по всему лагерю, что подняли от костров солдат, а теперь созывают последних из города.
Солнце только-только поднялось над далекими горами, а первая колонна уже двинулась по остывшей за ночь дороге.
Наемное сарацинское войско императора, прибывшее с ним из Палермо, теперь постоянно двигалось впереди, готовое как принять первыми бой, так и показать, что эти франки не те франки, а совсем другие франки, с этими можно не только дружить, но и хорошо дружить.
Манфред появился только однажды, он время от времени проезжал вдоль колонны, зорко и придирчиво оглядывая армию на марше, а когда поравнялся с Тангейзером, сказал ему значительно:
– Видишь долину?
– Да, – ответил Тангейзер настороженно.
– Это та самая, – сказал Манфред с почтением, – Саронская!
Он умчался дальше, а Тангейзер, хоть и всего второй раз услышал это название, все равно попытался смотреть на эту долину с восторгом, почтением, как того требовалось, но что-то не получалось, перед глазами все равно стоит гордая и прекрасная Айша, все еще загадочная и непостижимая.
За эту землю в течение многих тысяч лет сражались народы, овладевали ею, но приходили новые, неведомые, снова сражения, и снова захватчики становились хозяевами, но эпоха меняла эпоху, прежние народы рассыпались в пыль под натиском молодых и свирепых, пока наконец ее завоевали воины Иисуса Навина…
Но и его царство не продержалось вечно. Эта долина знала и разгромивших иудеев эллинов, и римлян, и многие другие народы, пока не пришли самые молодые и яростные воины ислама, что огнем и мечом покорили эти земли и объявили своими.
Он вздрогнул от удара по плечу, это огромный Карл, огромный, как башня из железа, поприветствовал его дружески и бесцеремонно.
– Ты чего такой печальный?.. Ах да, прости, дружище…
Тангейзер ответил тихо:
– Куда ни посмотрю, она перед глазами.
– Всякая любовь, – прогрохотал Карл сильным голосом, – счастливая, равно как и несчастная, настоящее бедствие, когда ей отдаешься весь.
– Да, теперь вижу…
– Лечит время, – ответил Карл. – Оно, проклятое, лечит все. Просто живи дальше. И не отставай от войска. Мы зачем здесь, в этой чертовой пустыне?
– Освободить Иерусалим, – ответил Тангейзер глухим голосом.
– Вот об этом и думай, – посоветовал Карл.
Промчались легкие всадники, прокричали, что уже скоро впереди большой оазис, там можно дать передохнуть коням, напоить, самим перевести дыхание.
Тангейзер видел, как все взбодрились, эта дикая жара и палящее солнце сводят с ума, уже все крестоносцы научились укрывать головы поверх шлемов бедуинскими платками, но все равно доспехи раскаляются так, будто их держат на огне.
Конь Тангейзера брезгливо ступал по иссохшей, как шкура перелинявшей змеи, истоптанной земле, сухой и звонкой, по бокам то и дело проползают ржавые ковриги древних гор, везде белеют, как мелкие бараны, круглые обкатанные камни, словно потоп носил их не сорок суток, а сорок тысячелетий, наконец впереди в самом деле показалась зелень.
Император и знатные рыцари слушали с удовольствием, Тангейзер хорош и как певец сам по себе, а еще и песни сумел составить так, что хватают за сердце.
Ему хлопали мощно, император поблагодарил и сказал, что хотя во время похода времени будет мало, но все равно он будет урывать время, чтобы послушать его пение.
Манфред вышел его проводить, Тангейзеру бегом привели коня, Манфред зевнул, покачал головой.
– Видать, старею, всего от пяти чаш вина в сон клонит… Спасибо, Тангейзер, ты всех порадовал! Жаль, что завтра-послезавтра в поход, будет не до песен… Ирония нашего времени в том, что самый просвещенный человек Европы, наш император, вынужден вести огромное войско далеко на Восток, чтобы там столкнуть его с другим таким же войском, после чего они будут долго и страшно убивать друг друга!
Тангейзер сказал с неудовольствием:
– Я знаю, король Фридрих обожает науку, занимается ею, он владеет греческим, латинским, французским, итальянским, немецким и арабским языками… как ты и говорил, видишь, у меня не такая уж и дырявая голова, но все равно, дорогой друг, в историю входят лишь те, кто с мечом в руке совершает великие завоевания!
Манфред кивнул.
– Неважно, какие, – согласился он. – Хотя вообще-то не знаю хороших… Наш государь покровительствует многим учебным заведениям, недавно он основал университет и сразу же получил от папы римского буллой по голове…
– За что?
– Фридрих разрешил преподавать там без всякого папского разрешения и контроля.
Тангейзер охнул:
– Правда? Такого в Европе еще не было.
– Более того, – сказал Манфред, понизив голос, – там начали преподавать не только философию Запада, но и Востока… да-да, иудейскую и мусульманскую…
Тангейзер раскрыл рот.
– Господи, – вырвалось у него, – даже не знаю…
– Чего?
– То ли радоваться, – признался Тангейзер, – что служим такому величайшему человеку, то ли поскорее бежать от него, чтобы вместе с ним не угодить в ад…
Манфред усмехнулся, а Тангейзер поднялся в седло и вскинул руку в прощании.
– Спасибо! Я ваш должник!
От дворца Фридриха до Яффы он ехал погруженный в радостно-тревожные думы, вспоминая застолье и не зная, куда в этой мозаике вставить цветные камешки с миром и его знатными беями, или как их там, которые бароны и графы, и не сразу заметил, как на гребне холма неподалеку показались сарацины.
Сперва трое, потом к ним примчался еще один, на такой же легкой тонконогой лошади, очень живой и резвой. Что-то рассказывал, размахивая руками, а лошадь все мотала головой и норовила пуститься вскачь.
У всех в руках длинные тонкие пики с крохотными флажками сразу под наконечниками, все четверо пугающе остро вырисовываются на синем небе, и Тангейзер на всякий случай снял притороченный к седлу шлем и нахлобучил на голову.
От сарацин донеся крик, Тангейзеру даже послышалось «Франк!» и «Это он!».
Он развернул коня и пустил его в галоп, тяжелый рыцарский конь разгоняется медленно, но затем не уступит легкой арабской, но арабская может так мчаться часами, а его конь захрипит и начнет замедлять бег уже через четверть мили.
За спиной дикий крик, свист и топот копыт чужих коней становились все громче и все ближе.
Он услышал толчок в спину и злобный звон, с которым стрела ударила в щит, закрывающий спину. Затем еще одна вонзилась в седло, а третья щелкнула в бедро, закованное в стальные кольца.
Не поворачивая головы, он чувствовал, как его настигают справа, вытащил из ножен меч и скакал так почти с минуту, затем резко ударил, не глядя, ощутил сильный толчок, пригнулся, над головой просвистело лезвие стальной кривой сабли, тут же натянул повод и ударил уже влево, снова больше ориентируясь на стук копыт.
Если бы он оглянулся, сарацин успел бы что-то сделать, а так лезвие чиркнуло ему по лицу, и он с криком выронил саблю, вскинул руки, зажимая рану, и свалился в песок.
Тангейзер развернул коня, молниеносно перехватил из-за спины щит и едва успел подставить его под удар сабли, но его меч сразу же достал противника в плечо, разрубив почти до середины грудной клетки.
Четвертый из сарацин взглянул безумными глазами, заверещал, как заяц, торопливо повернул коня и понесся прочь, настегивая его справа и слева.
Тангейзер, не выпуская меч из руки, объехал сбитых с коней, все трое ранены так тяжело, что вряд ли выживут, он подъехал к первому, которого ударил, ориентируясь по топоту копыт и отбрасываемой тени.
Сарацин катается на земле, зажимая обеими руками живот, а оттуда из широкой раны лезут кишки.
– За что? – спросил Тангейзер, все еще шумно дыша. – Разве у нас не перемирие?
Сарацин простонал люто:
– Ты… подлый франк… обесчестил…
– Я? – крикнул Тангейзер. – Я никого…
Сарацин выдавил сквозь стиснутые челюсти:
– Айша… наша сестра…
Тангейзер вздрогнул, сказал виновато:
– Но… бесчестья не было! У нас любовь…
Сарацин прошептал, кривясь отболи:
– Это бесчестье… мы были должны… добей…
– Не могу, – ответил Тангейзер. – Ты не враг мне.
– Я умираю, – выговорил с трудом сарацин, – в муках… Ты же воин?
Тангейзер сказал тяжело:
– Я этого не хотел.
– Мы тоже, – ответил сарацин. – Но это наш долг.
Тангейзер сжал челюсти и опустил острие меча на левую сторону груди противника.
– Прости меня, – сказал он. – Я хотел бы стать твоим братом. Айша была бы мне женой…
Сарацин простонал:
– Все… должно было… быть не так… Давай же! Прекрати эту адскую боль…
Тангейзер задержал дыхание и с силой всадил клинок в грудь, острие отыскало сердце, Тангейзер чувствовал момент, когда сталь пронзила насквозь этот живой трепыхающийся комок. Сарацин вздрогнул, ноги вытянулись, он затих, глядя вытаращенными от боли глазами в синее небо.
Тангейзер опустился рядом на колени и ладонью надвинул ему веки на глаза.
За спиной послышался топот, по стуку копыт он узнал не только рыцарских коней, но и понял, что скачут к нему его друзья, Константин, Вальтер и Карл.
Затем кто-то грузно соскочил на землю, и опять Тангейзер узнал Константина, только он так сопит и тяжело дышит, но не обернулся, не силах оторвать взгляд от неподвижного лица брата Айши.
– Троих? – раздался веселый голос Вальтера. – Да ты хорош, Тангейзер!.. Молод еще, но в тебе живет великий воин!
Тангейзер ответил глухо:
– А мы могли бы с ним подружиться…
Вальтер охнул:
– С сарацином? Ну, ты шутишь…
– Почему? – спросил Тангейзер. – Разве Господь не создал их, как и нас?..
За спиной Вальтера гулко и мощно расхохотался Карл, подошел тяжелыми шагами.
– Ошибаешься! Их создал этот… как его…
– Аллах, – подсказал Вальтер.
– Вот-вот, – сказал победно Карл, – Аллах!
Константин крикнул издали сердито:
– С ума сошли, богословы драные!.. Господь не создавал ни сарацин, ни франков, ни даже папу римского. Тоже мне умники. Тангейзер, с тобой, дружище, все в порядке? А то вид у тебя не совсем победный.
Тангейзер поднялся, со злостью выдернул меч из груди человека, который мог бы стать родней.
– Четвертый ушел, – сказал он мрачно.
Вальтер радостно охнул.
– Так ты дрался с четырьмя?
– Да.
– Ты настоящий боец, – сказал Вальтер с уважением.
Тангейзер отмахнулся.
– Танкред один дрался против ста тридцати сарацин и всех зарубил. А это…
Карл пробасил:
– Ну, с Танкредом пока никто не сравнится. Это лев пустыни!.. Но давайте вернемся в город. Кто знает, если они напали, то могут привести большой отряд.
Тангейзер пошел к коню, но на ходу покачал головой.
– Не приведут.
– Почему?
– Это было личное, – ответил Тангейзер лаконично.
Они все поднялись в седла, но переглядывались, наконец Константин спросил осторожно:
– Что личное может быть у христианского рыцаря, истинного крестоносца, с этими нехристями? Или ты собрался перейти в магометанскую веру?
Рыцари загоготали, Тангейзер нахмурился.
– Напротив, – сказал он, – я собирался выдернуть из нее и привести в христианскую одну невинную душу… А сейчас даже не знаю, что с нею. Может быть, ее вообще убили?.. Или увезли на другой конец их мира?
Рыцари медленно пустили коней в сторону воинского лагеря, на Тангейзера поглядывали с сочувствием, только Константин подъехал вплотную и весело хлопнул по железному плечу.
– Погрусти, погрусти… но не слишком, все-таки жизнь у нас впереди. Все будет, дорогой друг. И беды, и горести, и потери. Но и радости… возможно.
А Карл сказал глубокомысленно:
– У иудеев в их книгах сказано: берущий женщину в жены пусть проверит, кто ее братья.
– Она была не иудейка, – ответил Тангейзер.
– А-а-а-а, – протянул Карл еще глубокомысленнее, – ну тогда да, можно не проверять…
Вальтер, не удержавшись, хихикнул, но, когда Тангейзер оглянулся, успел принять скорбный и очень серьезный вид.
Ночью ему снилась Айша, он плакал и молил ее простить гибель ее братьев, а проснулся от рева труб по всему лагерю, что подняли от костров солдат, а теперь созывают последних из города.
Солнце только-только поднялось над далекими горами, а первая колонна уже двинулась по остывшей за ночь дороге.
Наемное сарацинское войско императора, прибывшее с ним из Палермо, теперь постоянно двигалось впереди, готовое как принять первыми бой, так и показать, что эти франки не те франки, а совсем другие франки, с этими можно не только дружить, но и хорошо дружить.
Манфред появился только однажды, он время от времени проезжал вдоль колонны, зорко и придирчиво оглядывая армию на марше, а когда поравнялся с Тангейзером, сказал ему значительно:
– Видишь долину?
– Да, – ответил Тангейзер настороженно.
– Это та самая, – сказал Манфред с почтением, – Саронская!
Он умчался дальше, а Тангейзер, хоть и всего второй раз услышал это название, все равно попытался смотреть на эту долину с восторгом, почтением, как того требовалось, но что-то не получалось, перед глазами все равно стоит гордая и прекрасная Айша, все еще загадочная и непостижимая.
За эту землю в течение многих тысяч лет сражались народы, овладевали ею, но приходили новые, неведомые, снова сражения, и снова захватчики становились хозяевами, но эпоха меняла эпоху, прежние народы рассыпались в пыль под натиском молодых и свирепых, пока наконец ее завоевали воины Иисуса Навина…
Но и его царство не продержалось вечно. Эта долина знала и разгромивших иудеев эллинов, и римлян, и многие другие народы, пока не пришли самые молодые и яростные воины ислама, что огнем и мечом покорили эти земли и объявили своими.
Он вздрогнул от удара по плечу, это огромный Карл, огромный, как башня из железа, поприветствовал его дружески и бесцеремонно.
– Ты чего такой печальный?.. Ах да, прости, дружище…
Тангейзер ответил тихо:
– Куда ни посмотрю, она перед глазами.
– Всякая любовь, – прогрохотал Карл сильным голосом, – счастливая, равно как и несчастная, настоящее бедствие, когда ей отдаешься весь.
– Да, теперь вижу…
– Лечит время, – ответил Карл. – Оно, проклятое, лечит все. Просто живи дальше. И не отставай от войска. Мы зачем здесь, в этой чертовой пустыне?
– Освободить Иерусалим, – ответил Тангейзер глухим голосом.
– Вот об этом и думай, – посоветовал Карл.
Промчались легкие всадники, прокричали, что уже скоро впереди большой оазис, там можно дать передохнуть коням, напоить, самим перевести дыхание.
Тангейзер видел, как все взбодрились, эта дикая жара и палящее солнце сводят с ума, уже все крестоносцы научились укрывать головы поверх шлемов бедуинскими платками, но все равно доспехи раскаляются так, будто их держат на огне.
Конь Тангейзера брезгливо ступал по иссохшей, как шкура перелинявшей змеи, истоптанной земле, сухой и звонкой, по бокам то и дело проползают ржавые ковриги древних гор, везде белеют, как мелкие бараны, круглые обкатанные камни, словно потоп носил их не сорок суток, а сорок тысячелетий, наконец впереди в самом деле показалась зелень.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента