Железный грохот ударил с такой силой, что многие вскрикивали и хватались за уши. Копья разлетелись в щепки, белые брызги со свистом прорезали воздух, кони от столкновения едва не опрокинулись, а сейчас, встав на дыбы, бешено молотили по воздуху передними копытами. Полуоглушенные всадники изо всех сил управляли поводьями и шпорами, не давая рухнуть, но выучка обоих оказалась настолько велика, что кони развернулись на задних ногах и тяжелой рысью отправились каждый на свой конец поля.
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 21
Трубачи вскинули трубы с подвешенными флагами, раздались звонкие торжественные звуки. На арену вышел герольд, а когда трубачи опустили трубы и воцарилась тишина, прокричал громко:
– Схватка закончилась вничью!.. Его величество спрашивает, готовы ли рыцари закончить схватку по-христиански? Простить друг другу, как велел нам Христос?
Олег стоял близко и слышал, как Томас пробормотал глухо:
– Да что нам Христос! Пречистая Дева прокляла даже осину, что не наклонила ветви для колыбели ее ребенка!
На той стороне всадник поднял руку с копьем, все завороженно смотрели, с какой легкостью он потряс им в воздухе. Олег вздохнул: граф Лангер выглядит так, будто только-только выехал на схватку. Томас покачал головой, герольд развел руками и пошел к королю с сообщением о непримиримости бойцов.
Они ринулись друг другу навстречу с той же яростью, будто она копилась в них всю прошедшую жизнь. На трибунах затихли, застыли, никто не шевелился, даже облака и птицы в небе повисли неподвижно, и только двое закованных в железо всадников несутся, подобно двум катящимся с крутых гор огромным валунам, которым суждено столкнуться в тесной долине.
Томас целил в щит, но, когда уверился, что Лангер укрепил щит и приготовился принять на него удар, успел в последний миг поднять копье, острие ударило в шлем. Лангера отшвырнуло на заднюю луку седла, он удержал копье и щит, однако толстые ременные завязки не выдержали, шлем взлетел и, кувыркаясь на ярком солнце, обрушился в толпу на трибунах.
Удар нечеловеческой мощи раздробил щит Томаса, он чувствовал себя так, словно в него угодил камень, брошенной катапультой, что дробит крепостную стену. Копье вылетело из ослабевшей руки, он с трудом удержался в седле. Конь сам донес Томаса на его край поля, встречающие расплываются перед глазами, будто в тумане, и покачиваются, словно на волнах. Рыжая голова Олега, он высится над оруженосцами и слугами, кажется втрое больше.
Подбежал один из придворных короля, граф Велезейн, спросил с беспокойством:
– Вы будете продолжать бой?
Томас прохрипел:
– А… Лангер?
– Он потрясен, но, потеряв шлем, сохранил копье и щит, так что счет равен.
– Сразимся, – произнес Томас глухим голосом. – Если граф готов…
Приблизился Олег, буркнул:
– Он еще как готов. Ему уже несут шлем. Может, передумаешь?
Томас прошипел яростно:
– Ни за что! Как ты мог даже подумать такое!
На той стороне оружейники быстро заменили порванные ремни новенькими, граф Лангер обеими руками нахлобучил шлем и сразу опустил забрало. Ему подали копье и щит, он неотрывно смотрел на другую сторону поля. Томас за это время перевел дух, перед глазами перестало двоиться. Ему заменили щит и копье, герольд поинтересовался, готов ли он к новой схватке, Томас произнес надменно:
– Готов и сейчас и всегда во славу Пречистой Девы. Если граф Лангер не признается, что оболгал…
Герольд сказал торопливо:
– Я не стану пересказывать, что благородный граф Лангер предложил вам, сэр Томас, просто передам королю, что обе стороны к схватке готовы.
Прозвучал сигнал трубы, рыцарь-судья взмахнул мечом. Оба пустили коней вскачь, разогнались, на трибунах орали, только король сидел угрюмый и наблюдал сурово и нахохленно, втянув голову в плечи. Рыцари сшиблись на середине, снова громовой удар железа о железо, словно оба рыцаря ударились железными телами. Брызнула белая щепа, со свистом рассекла воздух, как будто стая белых голубей разлетелась в испуге. Зрители провожали щепки остолбенелыми взглядами, а потом повернулись и проводили взглядами обоих рыцарей, что придержали коней, остановили и повернули обратно, каждый отбросил обломок копья не длиннее полена.
Двое судей с каждой стороны по одному вскинули мечи, народ загудел, кто разочарованно, кто радостно, в предвкушении повторной схватки, а судьи помахали мечами и, за неимением белых флажков, означающих ничью, воткнули кинжалы в специально высверленные дырочки в бревне.
Томас вернулся, покачиваясь в седле. Олег поддержал, сказал рассерженно:
– Может, хватит?
– Нет…
– Ты свалишься раньше, чем он дотронется до тебя копьем!
– Это он… свалится, – донесся прерывистый шепот из-под шлема.
Олег раздраженно выругался. Подбежал рыцарь, присланный королем, поинтересовался, будет ли Томас продолжать бой. Томас ответил с гордостью, достойной самого Врага рода человеческого:
– Если граф готов, то почему откажусь я?
Рыцарь унесся, и почти без передышки протрубили призыв появиться на краю поля. Томас принял из рук сочувствующих копье, зажал под мышкой и пустил усталого коня к месту старта. Судья взмахнул мечом, Томас прошептал коню в опущенные уши:
– Последний бой… После него ты будешь отдыхать долго-долго. Только сейчас не опозорь…
Конь прянул ухом, копыта застучали, Томас собрался с силами, тело напряглось, как будто превратилось в камень, страшный удар, что вышиб из него дух, в глазах потемнело, грохот ударил в череп и едва не разломил его. Он сам не понял, каким чудом удержался в седле, помогла выучка жарких боев в Святой Земле, где упасть – верная смерть. Конь остановился, дрожа и растопырив ноги. Томас ощутил, что он сейчас упадет, начал поспешно освобождать ноги из стремян.
А граф Лангер, тоже потрясенный ударом, словно в него угодила наковальня, долго пытался удержаться в седле, уже свесился с коня так, что загребал руками землю, но все еще невероятными усилиями удерживался, даже не выпускал из руки тяжелого копья, однако подпруга, не выдержав такой нагрузки, снова лопнула, опозорив его вторично, и он с силой ударился о землю, перевернулся дважды и остался на спине, обессиленно раскинув руки.
Томас вскрикнул:
– Победа!
Он хотел соскочить на землю, но сил не осталось, он почти сполз, но конь вздохнул благодарно, а Томас сделал шаг в сторону распростертого графа, до него еще десяток шагов… и вдруг граф вскочил на ноги, как ошпаренный, в его руке моментально оказался меч.
– Сдавайтесь, граф! – сказал громко Томас. Дыхание обжигало горло, он задыхался, но старался, чтобы голос звучал по возможности ровно. – Признайтесь, что оболгали меня, и король вас простит. Я тоже прощу… по-христиански.
Граф ответил руганью, а к Томасу метнулся, как взбешенный тур. Взметнулся меч, Томас едва-едва успел подставить щит, но удары посыпались со всех сторон. Граф, оказывается, с одинаковой мощью лупит и справа и слева, его меч не просто доминировал в воздухе, а казалось, только у него он и есть, а Томас лишь содрогался от яростных ударов, вздрагивал и отступал, вздрагивал и отступал.
Граф взревывал, как разъяренный бык, Томас слышал яростное сопение, тяжелые удары сотрясали его от макушки до пят, левая рука со щитом онемела. Меч графа длиннее на целую ладонь, шире, и, когда прорезает воздух, на трибунах вскрикивают, кто в страхе, кто в восторге. Тяжелый удар, Томас вовремя подставил щит, однако в левое плечо резко кольнуло болью.
Узкая щель в шлеме не позволит посмотреть на рану, но граф пустил первую кровь, радостно орет, потряс мечом, вызвал на трибунах вопль ликования, снова насел с удвоенной яростью. Томас задержал дыхание, неожиданно шагнул вперед и сам нанес несколько торопливых ударов, слабых, но чтобы остановить графа, как-то нарушить победный ход, а ближний бой вроде бы благоприятнее для того, у кого меч короче…
Длинный меч на длинной рукояти дает преимущество на дальней дистанции, но и у него, Томаса, меч не настолько короток, чтобы сойтись вплотную и успеть ткнуть, как кинжалом. Граф отпрянул, Томас ощутил его беспокойство, воспрянул духом и постарался обрушить удары, целясь в шлем. В плечо покалывает, теплая струйка поползла по груди. Рана вряд ли серьезная, на силе рук не сказывается, но если бой затянется, то трудно сказать, насколько ослабеет…
Сквозь щель забрала пытался рассмотреть глаза графа. Тот вроде бы дышит с хрипами, привык заканчивать схватку в первом же яростном натиске, но движения все такие же быстрые и уверенные. Он шагнул в сторону, Томас поспешно отступил в другую, так что некоторое время кружили, делая вид, что собираются напасть, даже делая ложные движения, наконец, Томас первым разорвал дистанцию, граф закрылся щитом и одновременно нанес тяжелый удар сверху.
Томас подставил щит, согнулся от удара, как под рухнувшей скалой, сделал выпад, кончик меча скрежетнул по булатному панцирю. Тут же пришлось отпрыгнуть, граф готовился нанести второй удар сверху, а Томас в отчаянии сомневался, что выдержит два подряд. Дыхание обжигало горло, он хрипел и задыхался.
Граф тоже медлит, но это могло означать и то, что готовит новую атаку. Он вскинул меч и, прикрываясь щитом, вращал мечом над головой, готовый в любой момент обрушить тяжелый удар меча, равного по весу боевому молоту. Томас стал хрипеть громче, уже не скрываясь, отступил на шаг, потом еще и еще. Граф взревел победно, ринулся вдогонку.
Томас внезапно остановился и сделал быстрый шаг вперед. Тяжелый меч графа поспешно поднялся над головой, Томас вскинул щит, а сам как можно сильнее ударил в единственное место, где, как рассмотрел в момент схватки, иногда возникала узкая щель между краем булатного панциря и массивом наплечной брони.
Сейчас, когда он вскинул меч над головой, щель снова появилась, и узкое лезвие меча Томаса вонзилось, он ощутил сопротивление кольчуги, толчок, с которым меч прорвал ее, затем толстый свитер и – ни с чем не сравнимое греховно-сладостное ощущение, когда острая сталь рвет плоть противника, рассекает мышцы и крушит кости…
Он содрогнулся под чудовищным ударом. Раздался жуткий грохот, щит разлетелся в щепки. Граф попытался вскинуть меч для второго, уже смертельного удара, но заревел, покачнулся, рука с мечом начала опускаться. Томас вырвал меч из раны, поспешно отступил. Ноги дрожат, как у новорожденного олененка, едкий пот выжигает глаза, горячие струйки бегут по лицу, груди, щекочут между лопатками.
Граф шагнул к Томасу, колени подогнулись, на трибунах ахнули, когда он рухнул и завалился на бок. Томас некоторое время ждал, но вовсе не потому, чтобы увериться в поражении противника, нет сил поднять меч в знак победы, а хриплое дыхание заглушило бы победный клич.
На арену выбежали оруженосцы графа, его подняли, усадили, поддерживая под спину, Томас молча порадовался, что ничего не сказал, так он выглядит куда христианистее, что очень важно, деревянными шагами пересек арену и, оказавшись перед помостом, где сидит король, преклонил колено.
– Ваше величество, Господь Бог указал виновного.
Король промолчал, его взгляд через плечо Томаса заставил того обернуться. Оруженосцы удалились, явно сконфуженные, а Лангер, опираясь на меч, поднялся и ненавидяще смотрел на Томаса. Томас вздохнул, сразу ощутив, насколько он избит, изранен, все тело в кровоподтеках.
– Сэр Лангер, – сказал он громко и звучно, – ваша презренная жизнь в моих руках. Но я христианин…
Граф, зарычав, поднял меч и двинулся на него, как медведь, вставший на дыбы. Томас легко уклонился от сверкающего лезвия, сам с наслаждением нанес сильнейший удар мечом в голову. Раздался звон, граф закачался и рухнул на колени.
Томас договорил, стараясь, чтобы голос звучал так же уверенно:
– …и как христианин я дарю вам остатки вашей презренной и насквозь вонючей жизни, чтобы вы провели ее в муках остатков зачатков совести… Но сперва вы должны признаться громко и ясно, чтобы услышали все, что вы грязно и низко оболгали мои благородные устремления…
Граф хрипло выругался, снова встал на ноги и шагнул к Томасу. Его шатало так, что он делал больше шагов в стороны, чем вперед, за ним оставались кровавые следы, а потом уже и потянулась кровавая дорожка.
Томас еще раз ударил по голове, чувствуя сильнейшее желание добить сволочь, но в то же время изо всех сил борясь с этим искушением. Граф грохнулся оземь, Томас вернулся к королю и сказал, глядя снизу вверх:
– Ваше величество, если сам Господь уже сказал, кто здесь последняя свинья, то скажите же и вы слово.
Король хмуро промолчал. Томасу показалось по лицу Гаконда, что королю очень почему-то хочется, чтобы победу одержал граф. И хотя уже почти ясно, что графу изменило счастье, король все никак не может объявить приговор вслух.
Томас оглянулся, граф барахтается, пытаясь подняться. Под ним расплылась лужа крови. У распахнутых ворот теснится группа рыцарей и оруженосцев, но никто не решается выбежать на поле, чтобы не оскорбить гордого графа. Томас вернулся к графу и, остановившись в трех шагах, опустился на колени и, склонив голову, сказал громко:
– Пресвятая Дева, пощади этого дурака… И ты, сэр Лангер, вот что я скажу тебе. Признайся, что оболгал меня низко и подло, и я подам тебе руку, не побрезгаю, я ж христианин, сам выведу с поля. Ты дрался храбро и мужественно, хоть и плохо, ты достоин хвалы, а не лежания вроде пьяного кабана, перееханного деревенской телегой…
Граф подтащил к себе меч, сил не хватило подняться, он начал приближаться к Томасу ползком. На трибунах снова установилась тишина, все не сводили глаз с происходящего на арене. Томас сказал предостерегающе:
– Вам лучше лежать, благородный сэр. Я ценю ваше мужество, но и себя я тоже ценю.
Граф прохрипел:
– Добей…
– Схватка закончилась вничью!.. Его величество спрашивает, готовы ли рыцари закончить схватку по-христиански? Простить друг другу, как велел нам Христос?
Олег стоял близко и слышал, как Томас пробормотал глухо:
– Да что нам Христос! Пречистая Дева прокляла даже осину, что не наклонила ветви для колыбели ее ребенка!
На той стороне всадник поднял руку с копьем, все завороженно смотрели, с какой легкостью он потряс им в воздухе. Олег вздохнул: граф Лангер выглядит так, будто только-только выехал на схватку. Томас покачал головой, герольд развел руками и пошел к королю с сообщением о непримиримости бойцов.
Они ринулись друг другу навстречу с той же яростью, будто она копилась в них всю прошедшую жизнь. На трибунах затихли, застыли, никто не шевелился, даже облака и птицы в небе повисли неподвижно, и только двое закованных в железо всадников несутся, подобно двум катящимся с крутых гор огромным валунам, которым суждено столкнуться в тесной долине.
Томас целил в щит, но, когда уверился, что Лангер укрепил щит и приготовился принять на него удар, успел в последний миг поднять копье, острие ударило в шлем. Лангера отшвырнуло на заднюю луку седла, он удержал копье и щит, однако толстые ременные завязки не выдержали, шлем взлетел и, кувыркаясь на ярком солнце, обрушился в толпу на трибунах.
Удар нечеловеческой мощи раздробил щит Томаса, он чувствовал себя так, словно в него угодил камень, брошенной катапультой, что дробит крепостную стену. Копье вылетело из ослабевшей руки, он с трудом удержался в седле. Конь сам донес Томаса на его край поля, встречающие расплываются перед глазами, будто в тумане, и покачиваются, словно на волнах. Рыжая голова Олега, он высится над оруженосцами и слугами, кажется втрое больше.
Подбежал один из придворных короля, граф Велезейн, спросил с беспокойством:
– Вы будете продолжать бой?
Томас прохрипел:
– А… Лангер?
– Он потрясен, но, потеряв шлем, сохранил копье и щит, так что счет равен.
– Сразимся, – произнес Томас глухим голосом. – Если граф готов…
Приблизился Олег, буркнул:
– Он еще как готов. Ему уже несут шлем. Может, передумаешь?
Томас прошипел яростно:
– Ни за что! Как ты мог даже подумать такое!
На той стороне оружейники быстро заменили порванные ремни новенькими, граф Лангер обеими руками нахлобучил шлем и сразу опустил забрало. Ему подали копье и щит, он неотрывно смотрел на другую сторону поля. Томас за это время перевел дух, перед глазами перестало двоиться. Ему заменили щит и копье, герольд поинтересовался, готов ли он к новой схватке, Томас произнес надменно:
– Готов и сейчас и всегда во славу Пречистой Девы. Если граф Лангер не признается, что оболгал…
Герольд сказал торопливо:
– Я не стану пересказывать, что благородный граф Лангер предложил вам, сэр Томас, просто передам королю, что обе стороны к схватке готовы.
Прозвучал сигнал трубы, рыцарь-судья взмахнул мечом. Оба пустили коней вскачь, разогнались, на трибунах орали, только король сидел угрюмый и наблюдал сурово и нахохленно, втянув голову в плечи. Рыцари сшиблись на середине, снова громовой удар железа о железо, словно оба рыцаря ударились железными телами. Брызнула белая щепа, со свистом рассекла воздух, как будто стая белых голубей разлетелась в испуге. Зрители провожали щепки остолбенелыми взглядами, а потом повернулись и проводили взглядами обоих рыцарей, что придержали коней, остановили и повернули обратно, каждый отбросил обломок копья не длиннее полена.
Двое судей с каждой стороны по одному вскинули мечи, народ загудел, кто разочарованно, кто радостно, в предвкушении повторной схватки, а судьи помахали мечами и, за неимением белых флажков, означающих ничью, воткнули кинжалы в специально высверленные дырочки в бревне.
Томас вернулся, покачиваясь в седле. Олег поддержал, сказал рассерженно:
– Может, хватит?
– Нет…
– Ты свалишься раньше, чем он дотронется до тебя копьем!
– Это он… свалится, – донесся прерывистый шепот из-под шлема.
Олег раздраженно выругался. Подбежал рыцарь, присланный королем, поинтересовался, будет ли Томас продолжать бой. Томас ответил с гордостью, достойной самого Врага рода человеческого:
– Если граф готов, то почему откажусь я?
Рыцарь унесся, и почти без передышки протрубили призыв появиться на краю поля. Томас принял из рук сочувствующих копье, зажал под мышкой и пустил усталого коня к месту старта. Судья взмахнул мечом, Томас прошептал коню в опущенные уши:
– Последний бой… После него ты будешь отдыхать долго-долго. Только сейчас не опозорь…
Конь прянул ухом, копыта застучали, Томас собрался с силами, тело напряглось, как будто превратилось в камень, страшный удар, что вышиб из него дух, в глазах потемнело, грохот ударил в череп и едва не разломил его. Он сам не понял, каким чудом удержался в седле, помогла выучка жарких боев в Святой Земле, где упасть – верная смерть. Конь остановился, дрожа и растопырив ноги. Томас ощутил, что он сейчас упадет, начал поспешно освобождать ноги из стремян.
А граф Лангер, тоже потрясенный ударом, словно в него угодила наковальня, долго пытался удержаться в седле, уже свесился с коня так, что загребал руками землю, но все еще невероятными усилиями удерживался, даже не выпускал из руки тяжелого копья, однако подпруга, не выдержав такой нагрузки, снова лопнула, опозорив его вторично, и он с силой ударился о землю, перевернулся дважды и остался на спине, обессиленно раскинув руки.
Томас вскрикнул:
– Победа!
Он хотел соскочить на землю, но сил не осталось, он почти сполз, но конь вздохнул благодарно, а Томас сделал шаг в сторону распростертого графа, до него еще десяток шагов… и вдруг граф вскочил на ноги, как ошпаренный, в его руке моментально оказался меч.
– Сдавайтесь, граф! – сказал громко Томас. Дыхание обжигало горло, он задыхался, но старался, чтобы голос звучал по возможности ровно. – Признайтесь, что оболгали меня, и король вас простит. Я тоже прощу… по-христиански.
Граф ответил руганью, а к Томасу метнулся, как взбешенный тур. Взметнулся меч, Томас едва-едва успел подставить щит, но удары посыпались со всех сторон. Граф, оказывается, с одинаковой мощью лупит и справа и слева, его меч не просто доминировал в воздухе, а казалось, только у него он и есть, а Томас лишь содрогался от яростных ударов, вздрагивал и отступал, вздрагивал и отступал.
Граф взревывал, как разъяренный бык, Томас слышал яростное сопение, тяжелые удары сотрясали его от макушки до пят, левая рука со щитом онемела. Меч графа длиннее на целую ладонь, шире, и, когда прорезает воздух, на трибунах вскрикивают, кто в страхе, кто в восторге. Тяжелый удар, Томас вовремя подставил щит, однако в левое плечо резко кольнуло болью.
Узкая щель в шлеме не позволит посмотреть на рану, но граф пустил первую кровь, радостно орет, потряс мечом, вызвал на трибунах вопль ликования, снова насел с удвоенной яростью. Томас задержал дыхание, неожиданно шагнул вперед и сам нанес несколько торопливых ударов, слабых, но чтобы остановить графа, как-то нарушить победный ход, а ближний бой вроде бы благоприятнее для того, у кого меч короче…
Длинный меч на длинной рукояти дает преимущество на дальней дистанции, но и у него, Томаса, меч не настолько короток, чтобы сойтись вплотную и успеть ткнуть, как кинжалом. Граф отпрянул, Томас ощутил его беспокойство, воспрянул духом и постарался обрушить удары, целясь в шлем. В плечо покалывает, теплая струйка поползла по груди. Рана вряд ли серьезная, на силе рук не сказывается, но если бой затянется, то трудно сказать, насколько ослабеет…
Сквозь щель забрала пытался рассмотреть глаза графа. Тот вроде бы дышит с хрипами, привык заканчивать схватку в первом же яростном натиске, но движения все такие же быстрые и уверенные. Он шагнул в сторону, Томас поспешно отступил в другую, так что некоторое время кружили, делая вид, что собираются напасть, даже делая ложные движения, наконец, Томас первым разорвал дистанцию, граф закрылся щитом и одновременно нанес тяжелый удар сверху.
Томас подставил щит, согнулся от удара, как под рухнувшей скалой, сделал выпад, кончик меча скрежетнул по булатному панцирю. Тут же пришлось отпрыгнуть, граф готовился нанести второй удар сверху, а Томас в отчаянии сомневался, что выдержит два подряд. Дыхание обжигало горло, он хрипел и задыхался.
Граф тоже медлит, но это могло означать и то, что готовит новую атаку. Он вскинул меч и, прикрываясь щитом, вращал мечом над головой, готовый в любой момент обрушить тяжелый удар меча, равного по весу боевому молоту. Томас стал хрипеть громче, уже не скрываясь, отступил на шаг, потом еще и еще. Граф взревел победно, ринулся вдогонку.
Томас внезапно остановился и сделал быстрый шаг вперед. Тяжелый меч графа поспешно поднялся над головой, Томас вскинул щит, а сам как можно сильнее ударил в единственное место, где, как рассмотрел в момент схватки, иногда возникала узкая щель между краем булатного панциря и массивом наплечной брони.
Сейчас, когда он вскинул меч над головой, щель снова появилась, и узкое лезвие меча Томаса вонзилось, он ощутил сопротивление кольчуги, толчок, с которым меч прорвал ее, затем толстый свитер и – ни с чем не сравнимое греховно-сладостное ощущение, когда острая сталь рвет плоть противника, рассекает мышцы и крушит кости…
Он содрогнулся под чудовищным ударом. Раздался жуткий грохот, щит разлетелся в щепки. Граф попытался вскинуть меч для второго, уже смертельного удара, но заревел, покачнулся, рука с мечом начала опускаться. Томас вырвал меч из раны, поспешно отступил. Ноги дрожат, как у новорожденного олененка, едкий пот выжигает глаза, горячие струйки бегут по лицу, груди, щекочут между лопатками.
Граф шагнул к Томасу, колени подогнулись, на трибунах ахнули, когда он рухнул и завалился на бок. Томас некоторое время ждал, но вовсе не потому, чтобы увериться в поражении противника, нет сил поднять меч в знак победы, а хриплое дыхание заглушило бы победный клич.
На арену выбежали оруженосцы графа, его подняли, усадили, поддерживая под спину, Томас молча порадовался, что ничего не сказал, так он выглядит куда христианистее, что очень важно, деревянными шагами пересек арену и, оказавшись перед помостом, где сидит король, преклонил колено.
– Ваше величество, Господь Бог указал виновного.
Король промолчал, его взгляд через плечо Томаса заставил того обернуться. Оруженосцы удалились, явно сконфуженные, а Лангер, опираясь на меч, поднялся и ненавидяще смотрел на Томаса. Томас вздохнул, сразу ощутив, насколько он избит, изранен, все тело в кровоподтеках.
– Сэр Лангер, – сказал он громко и звучно, – ваша презренная жизнь в моих руках. Но я христианин…
Граф, зарычав, поднял меч и двинулся на него, как медведь, вставший на дыбы. Томас легко уклонился от сверкающего лезвия, сам с наслаждением нанес сильнейший удар мечом в голову. Раздался звон, граф закачался и рухнул на колени.
Томас договорил, стараясь, чтобы голос звучал так же уверенно:
– …и как христианин я дарю вам остатки вашей презренной и насквозь вонючей жизни, чтобы вы провели ее в муках остатков зачатков совести… Но сперва вы должны признаться громко и ясно, чтобы услышали все, что вы грязно и низко оболгали мои благородные устремления…
Граф хрипло выругался, снова встал на ноги и шагнул к Томасу. Его шатало так, что он делал больше шагов в стороны, чем вперед, за ним оставались кровавые следы, а потом уже и потянулась кровавая дорожка.
Томас еще раз ударил по голове, чувствуя сильнейшее желание добить сволочь, но в то же время изо всех сил борясь с этим искушением. Граф грохнулся оземь, Томас вернулся к королю и сказал, глядя снизу вверх:
– Ваше величество, если сам Господь уже сказал, кто здесь последняя свинья, то скажите же и вы слово.
Король хмуро промолчал. Томасу показалось по лицу Гаконда, что королю очень почему-то хочется, чтобы победу одержал граф. И хотя уже почти ясно, что графу изменило счастье, король все никак не может объявить приговор вслух.
Томас оглянулся, граф барахтается, пытаясь подняться. Под ним расплылась лужа крови. У распахнутых ворот теснится группа рыцарей и оруженосцев, но никто не решается выбежать на поле, чтобы не оскорбить гордого графа. Томас вернулся к графу и, остановившись в трех шагах, опустился на колени и, склонив голову, сказал громко:
– Пресвятая Дева, пощади этого дурака… И ты, сэр Лангер, вот что я скажу тебе. Признайся, что оболгал меня низко и подло, и я подам тебе руку, не побрезгаю, я ж христианин, сам выведу с поля. Ты дрался храбро и мужественно, хоть и плохо, ты достоин хвалы, а не лежания вроде пьяного кабана, перееханного деревенской телегой…
Граф подтащил к себе меч, сил не хватило подняться, он начал приближаться к Томасу ползком. На трибунах снова установилась тишина, все не сводили глаз с происходящего на арене. Томас сказал предостерегающе:
– Вам лучше лежать, благородный сэр. Я ценю ваше мужество, но и себя я тоже ценю.
Граф прохрипел:
– Добей…
Глава 22
Томас взглянул поверх распростертого противника в сторону далеких врат, там Олег знакомым жестом указывал большим пальцем вниз. Так, как он объяснил однажды, римские короли и герцоги в древности указывали победителю-гладиатору, что нужно побежденному вогнать мизерикордию в щель забрала.
– Я христианин, – ответил Томас гордо, хотя какая-то часть души возмущенно орала, что не все из старых времен надо отметать, добить гада – это вполне в духе христианства, – и потому я как христианин, я вас прощаю…
Он отступил от ползущего, хотя граф с мечом в руке мог разве что ткнуть острием в ноги, вернулся к трибунам и снова сказал громко:
– Ваше величество, я простил его… ибо Бог велит прощать. Что скажете вы?
Король в неудовольствии поерзал на троне. Если Бог и рыцарь простили, то ему надо и подавно, вот уже священники смотрят так, что готовы предать анафеме, король вскинул голову и, выпятив нижнюю челюсть, посмотрел поверх головы Томаса.
Не дождавшись ответа, Томас вернулся к поверженному графу. Тот уже сумел встать на колени и, опираясь на меч, старался воздеть себя на ноги. Томас сказал громко, чтобы слышали все на трибунах:
– Дорогой граф, вы в самом деле дрались мужественно. Я прощаю вас, хоть вы и не принесли извинений… Какая на хрен разница, если Господь Бог уже сказал, кто прав!
Граф прохрипел:
– Сражайся, трус…
– Я не хочу вас убивать, – объяснил Томас и, снизив голос до шепота, прибавил: – Хотя сделал бы это с охотой. Но я, увы, христианин…
– Убей, – прорычал граф негромко. – Убей, я не хочу жить в позоре…
– А придется, – ответил Томас злорадно.
Отступил, вернулся к королю и провозгласил громко:
– Ваше величество, умоляю!.. Это же ваш человек, зачем его терять? Пусть лучше погибнет в битве, защищая ваши знамена. Нехорошо оставлять своих вассалов на верную смерть.
Придворные со всех сторон загудели, придворные вельможи начали уговаривать короля, один из видных сановников громко отозвался о доблести графа, а Томас сказал с таким чувством достоинства, словно он, император, объяснял собравшимся королям:
– Я уеду, а этот храбрый рыцарь останется. Он может служить вам верой и правдой, ибо это не вы встали на его сторону, а Господь Бог встал на мою. Так что примите его, ваше величество.
С арены рыцари и оруженосцы уже уносили потерявшего сознание графа. За оградой его положили на землю, кое-как содрали помятые мечом Томаса доспехи. Кроме тяжелой раны в подмышечной впадине, отыскались еще три болезненных разреза, полученных не столько от меча, сколько от треснувших доспехов, поранивших острыми краями тело. Граф выглядел ужасно, но лекари торопливо перевязали его, старший из них заверил, что граф выживет.
Король сказал с великой неохотой:
– Да, конечно… Господь на вашей стороне, сэр… Эй, сэр Гогенлерд! Провозгласите сэра… как вас…
Из-за спины прошептал сэр Ольстер:
– Сэр Томас Мальтон из Гисленда, ваше величество.
– Томас, – ответил Томас с достоинством, – сэр Томас Мальтон из Гисленда, ваше величество.
Король Гаконд сказал высокомерно:
– Провозгласите сэра Мальтона из Гисленда победителем.
Томас вскинул руку.
– Сэр Гогенлерд, остановитесь. Я не хочу этого. Все и так видят, кто победил. Не стоит наносить новую рану этому в самом деле отважному и могучему воину. Такая рана для настоящего мужчины покажется злее, чем та, которую я нанес мечом.
Человек в мантии сказал громко:
– Достойная речь сына церкви! Вы дрались, как лев, но речь ваша подобна воркованию сизокрылой голубки, что жила в хлеву, где родился Христос.
Томас с достоинством поклонился.
– Я рыцарь Храма, сэр.
– Ах, тогда понятно!
Министр с еще большей симпатией посмотрел на Томаса, наклонился к уху короля, что-то пошептал. Король нахмурился, повелительным движением подозвал Томаса.
Томас приблизился, с достоинством преклонил колено перед сюзереном, стараясь проделать это с привычным изяществом, но тяжелые, как чугун, ноги слушались плохо.
– Вы победили, сэр Томас, – сказал Гаконд все еще недовольно. – Но вы устроили такое представление для народа, что, как вижу, турнира уже не избежать. Вы, конечно, отдохнете и останетесь?
Томас ответил учтиво, но твердо:
– Ваше величество, я обещал своему коню дать небольшой отдых, но… будем считать, что я бесчестно обманул бессловесное животное! Я отправлюсь к Черной Язве прямо сейчас.
Король смотрел пытливо из-под по-королевски набрякших век.
– Мне уже рассказали, что вы сумели вышибить из седла всех лучших рыцарей моего королевства! Если останетесь, наверняка станете победителем. О вас будут слагать песни.
Томас покачал головой.
– Ваше величество…
Он умолк, король смотрел внимательно, министр сказал одобрительно:
– Этот рыцарь, ваше величество, молод годами, однако он прошел трудными дорогами. Жаль, что он взвалил себе на плечи такую задачу… Борьба с Черной Язвой – это ближе к церкви, чем к отважным воинам. Да и не всякий служитель церкви дерзнет выступить, бессмысленно гибнуть – не по-христиански! Нужны умелые воины-клирики из Ватикана.
Прекрасная королева смотрела на Томаса с грустью, он видел по ее глазам, что она уже оплакивает его гибель в черных болотах. В стороне слышались веселые крики, вопли. Кто-то заорал возмущенно, но его крик потонул в радостном гомоне, смехе, даже дерзких песенках. Король оглянулся, поморщился, королева покачала головой, министр перекрестился и сказал с укором:
– А что, все верно. Урок за бахвальство.
– Да уж, – согласился и король. – Господь долго терпит, но больно бьет.
Томас все оглядывался на веселящуюся толпу, пока не раздался треск, один из роскошных шатров завалился, красная материя накрыла барахтающихся под ним людей. Несколько человек с готовностью распороли дорогую ткань, через дыры вылезли хохочущие люди, многие прижимали к груди серебряные подносы, украшенные камнями утятницы, золотые кубки, кто-то нес целого жареного гуся и на ходу впивался зубами в нежное, исходящее паром мясо…
Гаконд перехватил непонимающий взгляд Томаса.
– Это шатер графа, – пояснил он. – Оруженосцы и слуги все здесь, спасают хозяина, а шатер без присмотра. Вот и расхищают приготовленное для пира.
Томас благочестиво перекрестился. Что Господь ни делает, все к лучшему. Освиневший граф был настолько уверен в победе, что созвал праздновать победу над сэром Армагаком толпу гостей. И привез сюда из замка лучшую посуду из золота и серебра, всю украшенную драгоценными камнями, великолепные кубки, не говоря уже о том, что по его приказу двадцать поваров готовили к этому моменту птицу, дичь, оленину, в шатер завезли сорок кувшинов самого дорогого и редкого вина…
Даже шатер у него самый пышный и дорогой. Сейчас этот шатер с превеликим рвением втаптывают в землю, рвут дорогую ткань, ломают в нем столы и скамьи, расхищают все, что стоит расхищения. Простолюдины есть простолюдины, падение благородного человека им приятно вдвойне.
– Ваше величество, – сказал Томас с поклоном, – с вашего разрешения, я отбываю.
Калика, уже на коне, подвел в поводу его гуннского коня. Тот взглянул с укоризной, Томас мысленно пообещал ему дать отдохнуть, как только скроются из вида этого турнирного сборища. Кто-то из рыцарей с готовностью помог Томасу взобраться, после блистательной победы у него появилось множество сторонников.
Неожиданно подбежал один из молодых рыцарей, что-то прошептал королю на ухо. Тот потемнел, вздохнул, развел руками. Лицо стало мрачным и раздраженным.
Калика, прислушавшись, шепнул:
– Граф Лангер, не желая жить по твоей милости, сорвал повязки и только что истек кровью.
Томас перекрестился.
– Пусть Господь примет его дурную, но рыцарскую душу.
Он разобрал поводья и красиво прогарцевал на прощанье перед королевской трибуной. Усталый жеребец из последних сил перебирал ногами, рыцарь в полных доспехах весит немало, Томас ощутил, как жеребец на миг задержал дыхание, в нем что-то прошло внутри, он вздрогнул, одновременно раздался могучий сильный рев, каким архангел созывал бы на последний суд.
Томас съежился, он видел, как прекрасная королева вздрогнула, как умолкли и вытаращили глаза ее придворные на пукнувшего коня. Калика проезжал в сторонке, а когда взгляд испуганного Томаса упал на довольное лицо отшельника, тот поднял кверху большой палец и кивнул в сторону королевы.
Сжав сердце, Томас заставил коня приблизиться к галерее, учтиво поклонился и сказал:
– Ваше величество, прошу простить за такую маленькую вольность…
Королева неожиданно усмехнулась:
– Ничего, сэр Томас. Не смущайтесь! Я понимаю, вы больше привыкли к ратным подвигам, чем к соблюдению всех мелочей этикета.
– Спасибо, ваше величество, – пробормотал он, шпорами заставляя коня попятиться.
Она кивнула на прощанье, милостиво добавила:
– Если бы вы не извинились, я продолжала бы думать на вашего коня.
– Я христианин, – ответил Томас гордо, хотя какая-то часть души возмущенно орала, что не все из старых времен надо отметать, добить гада – это вполне в духе христианства, – и потому я как христианин, я вас прощаю…
Он отступил от ползущего, хотя граф с мечом в руке мог разве что ткнуть острием в ноги, вернулся к трибунам и снова сказал громко:
– Ваше величество, я простил его… ибо Бог велит прощать. Что скажете вы?
Король в неудовольствии поерзал на троне. Если Бог и рыцарь простили, то ему надо и подавно, вот уже священники смотрят так, что готовы предать анафеме, король вскинул голову и, выпятив нижнюю челюсть, посмотрел поверх головы Томаса.
Не дождавшись ответа, Томас вернулся к поверженному графу. Тот уже сумел встать на колени и, опираясь на меч, старался воздеть себя на ноги. Томас сказал громко, чтобы слышали все на трибунах:
– Дорогой граф, вы в самом деле дрались мужественно. Я прощаю вас, хоть вы и не принесли извинений… Какая на хрен разница, если Господь Бог уже сказал, кто прав!
Граф прохрипел:
– Сражайся, трус…
– Я не хочу вас убивать, – объяснил Томас и, снизив голос до шепота, прибавил: – Хотя сделал бы это с охотой. Но я, увы, христианин…
– Убей, – прорычал граф негромко. – Убей, я не хочу жить в позоре…
– А придется, – ответил Томас злорадно.
Отступил, вернулся к королю и провозгласил громко:
– Ваше величество, умоляю!.. Это же ваш человек, зачем его терять? Пусть лучше погибнет в битве, защищая ваши знамена. Нехорошо оставлять своих вассалов на верную смерть.
Придворные со всех сторон загудели, придворные вельможи начали уговаривать короля, один из видных сановников громко отозвался о доблести графа, а Томас сказал с таким чувством достоинства, словно он, император, объяснял собравшимся королям:
– Я уеду, а этот храбрый рыцарь останется. Он может служить вам верой и правдой, ибо это не вы встали на его сторону, а Господь Бог встал на мою. Так что примите его, ваше величество.
С арены рыцари и оруженосцы уже уносили потерявшего сознание графа. За оградой его положили на землю, кое-как содрали помятые мечом Томаса доспехи. Кроме тяжелой раны в подмышечной впадине, отыскались еще три болезненных разреза, полученных не столько от меча, сколько от треснувших доспехов, поранивших острыми краями тело. Граф выглядел ужасно, но лекари торопливо перевязали его, старший из них заверил, что граф выживет.
Король сказал с великой неохотой:
– Да, конечно… Господь на вашей стороне, сэр… Эй, сэр Гогенлерд! Провозгласите сэра… как вас…
Из-за спины прошептал сэр Ольстер:
– Сэр Томас Мальтон из Гисленда, ваше величество.
– Томас, – ответил Томас с достоинством, – сэр Томас Мальтон из Гисленда, ваше величество.
Король Гаконд сказал высокомерно:
– Провозгласите сэра Мальтона из Гисленда победителем.
Томас вскинул руку.
– Сэр Гогенлерд, остановитесь. Я не хочу этого. Все и так видят, кто победил. Не стоит наносить новую рану этому в самом деле отважному и могучему воину. Такая рана для настоящего мужчины покажется злее, чем та, которую я нанес мечом.
Человек в мантии сказал громко:
– Достойная речь сына церкви! Вы дрались, как лев, но речь ваша подобна воркованию сизокрылой голубки, что жила в хлеву, где родился Христос.
Томас с достоинством поклонился.
– Я рыцарь Храма, сэр.
– Ах, тогда понятно!
Министр с еще большей симпатией посмотрел на Томаса, наклонился к уху короля, что-то пошептал. Король нахмурился, повелительным движением подозвал Томаса.
Томас приблизился, с достоинством преклонил колено перед сюзереном, стараясь проделать это с привычным изяществом, но тяжелые, как чугун, ноги слушались плохо.
– Вы победили, сэр Томас, – сказал Гаконд все еще недовольно. – Но вы устроили такое представление для народа, что, как вижу, турнира уже не избежать. Вы, конечно, отдохнете и останетесь?
Томас ответил учтиво, но твердо:
– Ваше величество, я обещал своему коню дать небольшой отдых, но… будем считать, что я бесчестно обманул бессловесное животное! Я отправлюсь к Черной Язве прямо сейчас.
Король смотрел пытливо из-под по-королевски набрякших век.
– Мне уже рассказали, что вы сумели вышибить из седла всех лучших рыцарей моего королевства! Если останетесь, наверняка станете победителем. О вас будут слагать песни.
Томас покачал головой.
– Ваше величество…
Он умолк, король смотрел внимательно, министр сказал одобрительно:
– Этот рыцарь, ваше величество, молод годами, однако он прошел трудными дорогами. Жаль, что он взвалил себе на плечи такую задачу… Борьба с Черной Язвой – это ближе к церкви, чем к отважным воинам. Да и не всякий служитель церкви дерзнет выступить, бессмысленно гибнуть – не по-христиански! Нужны умелые воины-клирики из Ватикана.
Прекрасная королева смотрела на Томаса с грустью, он видел по ее глазам, что она уже оплакивает его гибель в черных болотах. В стороне слышались веселые крики, вопли. Кто-то заорал возмущенно, но его крик потонул в радостном гомоне, смехе, даже дерзких песенках. Король оглянулся, поморщился, королева покачала головой, министр перекрестился и сказал с укором:
– А что, все верно. Урок за бахвальство.
– Да уж, – согласился и король. – Господь долго терпит, но больно бьет.
Томас все оглядывался на веселящуюся толпу, пока не раздался треск, один из роскошных шатров завалился, красная материя накрыла барахтающихся под ним людей. Несколько человек с готовностью распороли дорогую ткань, через дыры вылезли хохочущие люди, многие прижимали к груди серебряные подносы, украшенные камнями утятницы, золотые кубки, кто-то нес целого жареного гуся и на ходу впивался зубами в нежное, исходящее паром мясо…
Гаконд перехватил непонимающий взгляд Томаса.
– Это шатер графа, – пояснил он. – Оруженосцы и слуги все здесь, спасают хозяина, а шатер без присмотра. Вот и расхищают приготовленное для пира.
Томас благочестиво перекрестился. Что Господь ни делает, все к лучшему. Освиневший граф был настолько уверен в победе, что созвал праздновать победу над сэром Армагаком толпу гостей. И привез сюда из замка лучшую посуду из золота и серебра, всю украшенную драгоценными камнями, великолепные кубки, не говоря уже о том, что по его приказу двадцать поваров готовили к этому моменту птицу, дичь, оленину, в шатер завезли сорок кувшинов самого дорогого и редкого вина…
Даже шатер у него самый пышный и дорогой. Сейчас этот шатер с превеликим рвением втаптывают в землю, рвут дорогую ткань, ломают в нем столы и скамьи, расхищают все, что стоит расхищения. Простолюдины есть простолюдины, падение благородного человека им приятно вдвойне.
– Ваше величество, – сказал Томас с поклоном, – с вашего разрешения, я отбываю.
Калика, уже на коне, подвел в поводу его гуннского коня. Тот взглянул с укоризной, Томас мысленно пообещал ему дать отдохнуть, как только скроются из вида этого турнирного сборища. Кто-то из рыцарей с готовностью помог Томасу взобраться, после блистательной победы у него появилось множество сторонников.
Неожиданно подбежал один из молодых рыцарей, что-то прошептал королю на ухо. Тот потемнел, вздохнул, развел руками. Лицо стало мрачным и раздраженным.
Калика, прислушавшись, шепнул:
– Граф Лангер, не желая жить по твоей милости, сорвал повязки и только что истек кровью.
Томас перекрестился.
– Пусть Господь примет его дурную, но рыцарскую душу.
Он разобрал поводья и красиво прогарцевал на прощанье перед королевской трибуной. Усталый жеребец из последних сил перебирал ногами, рыцарь в полных доспехах весит немало, Томас ощутил, как жеребец на миг задержал дыхание, в нем что-то прошло внутри, он вздрогнул, одновременно раздался могучий сильный рев, каким архангел созывал бы на последний суд.
Томас съежился, он видел, как прекрасная королева вздрогнула, как умолкли и вытаращили глаза ее придворные на пукнувшего коня. Калика проезжал в сторонке, а когда взгляд испуганного Томаса упал на довольное лицо отшельника, тот поднял кверху большой палец и кивнул в сторону королевы.
Сжав сердце, Томас заставил коня приблизиться к галерее, учтиво поклонился и сказал:
– Ваше величество, прошу простить за такую маленькую вольность…
Королева неожиданно усмехнулась:
– Ничего, сэр Томас. Не смущайтесь! Я понимаю, вы больше привыкли к ратным подвигам, чем к соблюдению всех мелочей этикета.
– Спасибо, ваше величество, – пробормотал он, шпорами заставляя коня попятиться.
Она кивнула на прощанье, милостиво добавила:
– Если бы вы не извинились, я продолжала бы думать на вашего коня.
Глава 23
Дорога ныряла с холма на холм, Томас ощутил себя на палубе корабля, что взбирается на огромную волну, чтобы тут же соскользнуть по склону и начинать взбираться за следующую. Его все еще мутило, что так и не сумел оправдаться перед королевой, она тогда отпустила его милостивым кивком, а он, как дурак, поехал и только за оградой турнира сообразил, что надо бы как-то объясниться. Но Олег ухватил поводья его коня и сказал твердо, что любое возвращение расценят как попытку остаться либо на турнире, либо в королевской свите.
И вот теперь крыши городских зданий скрылись за лесом, Олег свернул, на полянке расседлали коней и отпустили пастись. Конь Томаса стоял, расставив ноги, и даже не поднимал головы, будто не веря, что наконец-то можно отдохнуть. Потом Олег сводил их к ручью поблизости, искупал, а когда вернулся, Томас лежал у костра, закинув руки за голову, взгляд синих глаз устремлен в листву, доспехи, похожие на разгрызенный панцирь крупного рака, разбросаны по всей поляне.
Олег сочувствующе смолчал: хорошо и то, что у рыцаря хватило сил самому совлечь с себя эти стальные скорлупки. Без них, правда, похож на белого телом рака-отшельника, когда тот покидает старую раковину и отыскивает более просторную, но и Томас тоже недолго будет светить белой, не целованной солнцем грудью.
– Есть будешь? – спросил Олег.
Томас ответил вяло:
– Тошнит.
– По голове много били, – определил Олег. – Там все взбултыхалось, значит. Ладно, пусть успокоится, сметана отскочит, оживешь. Все равно уже вечер, а к утру пройдет.
Томас сказал язвительно:
– Да, ты особенно потрудился! Раз вовсе заснул стоя.
Олег зевнул.
– Да и сейчас бы заснул в охотку. Ну, раз тебе все равно не спится… и есть не будешь, тебе и сторожить.
Он зевнул шире, начал укладываться с другой стороны костра, убирать из-под себя щепочки, сучки, мелкие камешки. Томас смотрел с недоверием, спросил:
– И что, вот так и заснешь?
– Вот так и… – начал отвечать Олег, но вдруг оборвал себя, насторожился. Томас видел, как вздрогнули и расширились ноздри, после паузы Олег договорил тихо: – Но все-таки как охотник я не могу допустить, чтобы обнаглевшие свиньи подбирались так близко!
Он цапнул лук, быстро набросил тетиву и скользнул за деревья. Томас остался лежать, бездумно глядя в зеленую крону, что слегка сдвигается под проносящимся над верхушками легким ветерком. Все тело ноет, мышцы стонут, но надо дать им вот так побыть в расслабленности, и в благодарность они очень быстро восстановят мощь и крепость, кровоподтеки рассосутся, утром он снова ощутит себя свежим человеком.
И вот теперь крыши городских зданий скрылись за лесом, Олег свернул, на полянке расседлали коней и отпустили пастись. Конь Томаса стоял, расставив ноги, и даже не поднимал головы, будто не веря, что наконец-то можно отдохнуть. Потом Олег сводил их к ручью поблизости, искупал, а когда вернулся, Томас лежал у костра, закинув руки за голову, взгляд синих глаз устремлен в листву, доспехи, похожие на разгрызенный панцирь крупного рака, разбросаны по всей поляне.
Олег сочувствующе смолчал: хорошо и то, что у рыцаря хватило сил самому совлечь с себя эти стальные скорлупки. Без них, правда, похож на белого телом рака-отшельника, когда тот покидает старую раковину и отыскивает более просторную, но и Томас тоже недолго будет светить белой, не целованной солнцем грудью.
– Есть будешь? – спросил Олег.
Томас ответил вяло:
– Тошнит.
– По голове много били, – определил Олег. – Там все взбултыхалось, значит. Ладно, пусть успокоится, сметана отскочит, оживешь. Все равно уже вечер, а к утру пройдет.
Томас сказал язвительно:
– Да, ты особенно потрудился! Раз вовсе заснул стоя.
Олег зевнул.
– Да и сейчас бы заснул в охотку. Ну, раз тебе все равно не спится… и есть не будешь, тебе и сторожить.
Он зевнул шире, начал укладываться с другой стороны костра, убирать из-под себя щепочки, сучки, мелкие камешки. Томас смотрел с недоверием, спросил:
– И что, вот так и заснешь?
– Вот так и… – начал отвечать Олег, но вдруг оборвал себя, насторожился. Томас видел, как вздрогнули и расширились ноздри, после паузы Олег договорил тихо: – Но все-таки как охотник я не могу допустить, чтобы обнаглевшие свиньи подбирались так близко!
Он цапнул лук, быстро набросил тетиву и скользнул за деревья. Томас остался лежать, бездумно глядя в зеленую крону, что слегка сдвигается под проносящимся над верхушками легким ветерком. Все тело ноет, мышцы стонут, но надо дать им вот так побыть в расслабленности, и в благодарность они очень быстро восстановят мощь и крепость, кровоподтеки рассосутся, утром он снова ощутит себя свежим человеком.