«Графиня, – сказал он, укладывая женщину в дорогой одежде на обочину дороги, – автомобильные поездки не идут вам на пользу. Назад вам лучше прогуляться пешком».
Если до Уральского хребта население в основном спокойно реагировало на машины, лишь заглядывало под капот в поисках лошади, то с приближением Европы агрессивность его нарастала, так что иногда приходилось доставать оружие. Объяснялось это боязнью революционеров, которые «закладывают бомбы и быстро уматывают от полиции на автомобилях».
Однако самой большой проблемой и для итальянских, и для французских путешественников оказалось другое – русское гостеприимство: застолья и братания продолжались сутками, тосты плавно из ночи перетекали в день и снова в ночь. Молодые девушки ходили за ними толпами, восторженно внимая каждому их жесту и слову, просили оставить адреса, мечтали о фотографии путешественников и, провожая, посылали воздушные поцелуи.
Что такое не везет?
Князь уходит в отрыв
Прощай, Россия!
Сколько стоит предательство?
Эпилог
В
ВОДИТЕЛЬ И АЛКОГОЛЬ
Часть первая: опыт молодого идиота (написана ДО достижения сознательного возраста)
Передам вам свой опыт по этой части: вам надо ехать, а вы выпили, что делать? Как в таких случаях вести себя и машину? Как разговаривать с гаишником, если он вас остановит?
Если вы за рулем и едете на выпивку, но не хотите пьянеть, то не ищите никаких заграничных или кагэбэшных чудо-таблеток, а наварите жидкой рисовой каши, бухните туда граммов сто сливочного масла да наверните все это перед выездом – эффект гарантирован. Этот же способ пригодится и тем, кто не за рулем, в том случае, когда известно, что придется много пить и вести себя при этом прилично.
Если выпивка застала вас врасплох и вы не смогли к ней подготовиться дома, то имейте в виду: запах тем слабее, чем качественнее напиток и с меньшим количеством других напитков он смешан. Нет четко определенной дозы, которая была бы безопасна для «трубки» инспектора: они сделаны столь безобразно, что могут не среагировать на 100 граммов водки и завалить вас после стакана пива. Поэтому главное – остановиться на той дозе, которая хотя и дает запах, но не влияет на цвет лица и глаза.
К тому же, запах – вещь далеко не обязательная, его наличие зависит от строения клапана в пищеводе. Я знал людей, которые, приняв очень прилично, останавливались патрулями, но, поскольку лицом держали нагрузку, отпускались. К тому же от них совершенно не пахло.
– Эх, сержант! – сказал я ему, вляпавшись по уши. – Я вот всю жизнь мечтал встретить такого гаишника, который посмотрел бы в глаза, все понял и отпустил. Я бы навсегда и имя его запомнил, и сыновьям своим передал!
И что вы думаете: посмотрел он на меня внимательно – и отпустил. Я его за руки начал хватать:
– Как твое имя?
А он лишь отмахивался от меня, садясь в свою «канарейку».
Запомните – нет безвыходных положений! Эту фразу любил повторять мой институтский однокашник, хохмила-заводила Борька Пылаев, и всегда добавлял потом: «Есть только „безвходные“ – это когда в кабак не пускают».
Ну, в ресторан нелегко было попасть при социализме, а сейчас эту шутку не каждый и поймет, но обязан понять ее первую часть: нет безвыходных положений!
Контактность, контактность и еще раз контактность важнее любых денег и творит подчас чудеса. В качестве яркого примера расскажу историю, случившуюся со мной, в ней каждое слово – правда (но только не повторяйте мой опыт, пожалуйста).
...В тот вечер на радостях я набрался капитально: вышла в «Комсомолке» моя статья, с которой меня весь день поздравляли, приходили в отдел кто с коньяком, кто с водкой, был даже один с чачей – хорошо помню: наш собкор по Грузии. Потом помню смутно: лесть – великая штука.
Зима, поздний вечер пятницы – хорошо помню. Стал еще, идиот, развозить по домам коллег: одного к стеночке прислонил, кнопку звонка нажал и убег, чтоб с женой не встречаться. Другого... уже не помню.
Остался один, пытаюсь из чужого двора выехать на улицу, но мне все арки попадаются со ступеньками вверх. Мечусь по двору как ошалелый, и вдруг, о счастье, арка! Я в нее с размаху, а там тоже ступенечки! Только – вниз...
В общем, летанул я с них, как с трамплина, тяга акселератора на «Москвиче-2140» моем из резинки от удара вырвалась, движок ревет как бешеный, но – еду. Вижу, погоня сзади синим огнем полыхает – явно за мной. Ушел бы, может, я от них, если бы не тяга. А может, и счастье мое, что не ушел – живой до сих пор. Тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо.
Милиционер машину свою передо мной – поперек, подходит, я тоже выхожу и встаю к ветру боком, как положено.
– Сколько выпил? – спрашивает он меня.
– А откуда ты знаешь? – Я искренне удивлен его осведомленностью.
– А я видел, как ты через ступеньки летел, наше отделение как раз в том дворе – вот уж цирк ты нам устроил!..
– Ну и что? Я каскадер, я всегда через ступеньки прыгаю.
Пихают меня в «канарейку», один садится за руль моего «Москвича», и увозят меня в тот самый многострадальный двор, из которого я только что стартовал так позорно и недалеко.
Дежурный по отделению, майор с бычьей шеей и красным лицом, увидев меня, презрительно роняет:
– Еще одного алкаша привезли? И у меня, журналиста центральной газеты, члена двух творческих союзов, почетного гражданина американского города Коламбус, от негодования перехватывает дыхание:
Если до Уральского хребта население в основном спокойно реагировало на машины, лишь заглядывало под капот в поисках лошади, то с приближением Европы агрессивность его нарастала, так что иногда приходилось доставать оружие. Объяснялось это боязнью революционеров, которые «закладывают бомбы и быстро уматывают от полиции на автомобилях».
Однако самой большой проблемой и для итальянских, и для французских путешественников оказалось другое – русское гостеприимство: застолья и братания продолжались сутками, тосты плавно из ночи перетекали в день и снова в ночь. Молодые девушки ходили за ними толпами, восторженно внимая каждому их жесту и слову, просили оставить адреса, мечтали о фотографии путешественников и, провожая, посылали воздушные поцелуи.
Что такое не везет?
При выезде из Иркутска на «Спайкере» выходит из строя магнето. Кроме того, деформирована задняя ось, и ее картер пробит камнем. Все? Точка на маршруте великого авантюриста?
Нет, Годар есть Годар: он грузит «Спайкер» на железнодорожную платформу и везет за тысячу триста шестьдесят километров в Томск, а точнее, в Томский университет, центр российской науки, где, по его убеждению, ему могут помочь. Доезжает на поезде до станции Зима, а затем трясется восемьдесят километров на «животной» тяге до города и предстает вместе со своей мертвой машиной пред светлы очи русских ученых.
Коллеги-соперники, узнав об этой железнодорожной акции, телеграфируют в «Ле Матэн», и Годару светит дисквалификация. Недоразумение разрешает Дю Тайи, присоединившийся к «Де Дионам». Он телеграфирует во Францию: после ремонта Годар обязательно вернется в Иркутск и продолжит пробег оттуда. Действительно, через шесть дней, которые потребовались «российской науке» на ремонт магнето, Шарль Годар также на поезде отбывает к той станции, откуда двинулся в Томск.
Пока шел ремонт, Шарль сделал два важных дела. Первое – разослал по европейским, в том числе голландским, газетам фотографии «Спайкера» с бравым Годаром за рулем и текстом типа: «Ни одной неисправности славного голландского „Спайкера“ за всю дорогу по Сибири». Второе – отправил хозяину, Якобусу Спайкеру, телеграмму с просьбой немедленно выслать ему навстречу по маршруту специального механика с магнето и задним мостом в сборе, который будет иметь более высокое передаточное число, так как дороги пошли получше и только с таким мостом на повышенных скоростях он может догнать и обогнать князя Боргезе.
Якобус был поражен известием от Годара. Во-первых, он считал, что тот давным-давно машину продал и гуляет на эти деньги где-нибудь в Шанхае, а во-вторых, фото, напечатанные в прессе, произвели на общественность благоприятное впечатление и повысили имидж машины. Если уж Годар добрался до Сибири, то есть смысл вложить в него еще деньги, чтобы он добрался и до Парижа, – это будет спасением фирмы. И Якобус делает все, что просит Годар.
Запчасти прибывают перед Омском, и Годар начинает свою безумную гонку. Он сидит за рулем без перерыва по тридцать часов, спит по два-три часа, из его ладоней течет кровь, а глаза уже ничего не видят.
«Спайкер» получает новую жизнь и новую скорость – Годар наверстывает, наверстывает... И наконец – последний бросок за «Де Дионами» до Казани: в четыре утра экипажи «Де Дионов» разбужены оглушительным грохотом, который может производить только четырехцилиндровый двигатель. Они выскакивают на балкон; внизу, разрезая темноту грязными фарами, вибрирует «Спайкер». Двое, сидящие в нем, не подают признаков жизни. Водитель лежит на руле со свесившимися руками, а пассажир сидит, откинувшись назад, с поднятым вверх подбородком, как будто застрелен. При свете фонарей, которые подносят гостиничные слуги, гонщик поднимает свое неузнаваемое лицо. Это Годар – он сдержал свое слово. Менее чем за сутки он прошел путь, на который «Де Дионы» потратили четыре дня, и воссоединился со своими товарищами.
Но князь Боргезе уже недосягаем.
Нет, Годар есть Годар: он грузит «Спайкер» на железнодорожную платформу и везет за тысячу триста шестьдесят километров в Томск, а точнее, в Томский университет, центр российской науки, где, по его убеждению, ему могут помочь. Доезжает на поезде до станции Зима, а затем трясется восемьдесят километров на «животной» тяге до города и предстает вместе со своей мертвой машиной пред светлы очи русских ученых.
Коллеги-соперники, узнав об этой железнодорожной акции, телеграфируют в «Ле Матэн», и Годару светит дисквалификация. Недоразумение разрешает Дю Тайи, присоединившийся к «Де Дионам». Он телеграфирует во Францию: после ремонта Годар обязательно вернется в Иркутск и продолжит пробег оттуда. Действительно, через шесть дней, которые потребовались «российской науке» на ремонт магнето, Шарль Годар также на поезде отбывает к той станции, откуда двинулся в Томск.
Пока шел ремонт, Шарль сделал два важных дела. Первое – разослал по европейским, в том числе голландским, газетам фотографии «Спайкера» с бравым Годаром за рулем и текстом типа: «Ни одной неисправности славного голландского „Спайкера“ за всю дорогу по Сибири». Второе – отправил хозяину, Якобусу Спайкеру, телеграмму с просьбой немедленно выслать ему навстречу по маршруту специального механика с магнето и задним мостом в сборе, который будет иметь более высокое передаточное число, так как дороги пошли получше и только с таким мостом на повышенных скоростях он может догнать и обогнать князя Боргезе.
Якобус был поражен известием от Годара. Во-первых, он считал, что тот давным-давно машину продал и гуляет на эти деньги где-нибудь в Шанхае, а во-вторых, фото, напечатанные в прессе, произвели на общественность благоприятное впечатление и повысили имидж машины. Если уж Годар добрался до Сибири, то есть смысл вложить в него еще деньги, чтобы он добрался и до Парижа, – это будет спасением фирмы. И Якобус делает все, что просит Годар.
Запчасти прибывают перед Омском, и Годар начинает свою безумную гонку. Он сидит за рулем без перерыва по тридцать часов, спит по два-три часа, из его ладоней течет кровь, а глаза уже ничего не видят.
«Спайкер» получает новую жизнь и новую скорость – Годар наверстывает, наверстывает... И наконец – последний бросок за «Де Дионами» до Казани: в четыре утра экипажи «Де Дионов» разбужены оглушительным грохотом, который может производить только четырехцилиндровый двигатель. Они выскакивают на балкон; внизу, разрезая темноту грязными фарами, вибрирует «Спайкер». Двое, сидящие в нем, не подают признаков жизни. Водитель лежит на руле со свесившимися руками, а пассажир сидит, откинувшись назад, с поднятым вверх подбородком, как будто застрелен. При свете фонарей, которые подносят гостиничные слуги, гонщик поднимает свое неузнаваемое лицо. Это Годар – он сдержал свое слово. Менее чем за сутки он прошел путь, на который «Де Дионы» потратили четыре дня, и воссоединился со своими товарищами.
Но князь Боргезе уже недосягаем.
Князь уходит в отрыв
Боргезе становится недосягаем вовсе не потому, что его «Итала» была лучше автомобилей соперников. Да, она была мощнее. Но и тяжелее: она глубже проваливалась в грязь и хлябь, она сильнее ударялась о камни и больше от этих ударов страдала. «Итала» и ее экипаж стали недосягаемы по трем причинам. Первая – они ехали в одиночку и были избавлены от необходимости тратить время на других. Второе и главное – весь экипаж был подчинен железной воле князя. Запчасти же для «Италы» были рассредоточены по всей трассе в таком количестве, что из них можно было собрать вторую «Италу». Ну а если так, если механическая составляющая победы была обеспечена, то оставался только человеческий фактор. И здесь князь Боргезе был вне конкуренции.
Его главный отрыв от группы был совершен на перегоне Томск – Омск. Если в Томске «Итала» опережала другие автомобили на пять дней, то в Омске – уже на десять. Но какой ценой! Буксирные канаты лопались, как нитки, шасси билось о коробку, бревна настилов вставали дыбом, гнус жрал поедом, машина тонула, падала с мостов на камни, горела. Чтобы затушить ее, пришлось позвать на помощь полдеревни с ведрами и пожертвовать норковой шубой князя.
Прошедший сквозь Великие Дожди Китая, скалы и пропасти, грязи и солончаки и ни разу не усомнившийся в успехе, Боргезе под Томском впервые приходит в отчаяние. А поскольку он аристократ, то отчаяние его выражается в такой вот телеграмме в редакцию газеты «Дейли Телеграф»: «Должен сознаться, что впервые легкая тень сомнения омрачила наши надежды на победу».
В Омск они въехали в воскресенье. Встретили их широко и не отпускали бы до утра, если бы князь, выслушав в течение получаса тосты и речи, решительно не отбыл в гостиницу. Он упал на кровать не раздеваясь и уснул.
Луиджи, выйдя вслед за ним на улицу, позвал извозчика и затем рухнул без чувств на землю. Когда он пришел в себя, то увидел, что прохожие аккуратно его обходят, думая, что он пьян...
Екатеринбург обойден молчанием и в записках Бардзини, и в воспоминаниях Боргезе. Князь пробыл там минимум времени, только переночевал и достопримечательности не осматривал.
Как он жалел об этом потом, одиннадцать лет спустя, будучи послом Италии в России, доживая последние деньки в бандитском и голодном Петрограде, где его застигла телеграмма о расстреле в Екатеринбурге всей царской семьи!..
Под Пермью у «Италы» развалилось заднее колесо: лопнул обод, выскочили спицы. Отправили его на ночь в городские бани, чтобы дерево разбухло и укрепилось. Колесо прослужило до обеда следующего дня: встали намертво, не доехав до Казани.
Князь искал уже телеграф и подсчитывал время, необходимое на самую скоростную доставку колеса из Италии, – выходило две недели. Все его усилия коту под хвост. Все расчеты, недосыпы, трата сил, денег и нервов – все впустую из-за какого-то паршивого колеса. Здесь он, со своими сверхъестественными способностями, был бессилен, потому что в Казани автомобильной промышленности не было.
Зато был потрясающий каретник, русский бородатый мужик, который в точности такое же колесо князю к утру изготовил и заверил, что уж до Москвы-то его колесо докатится непременно.
Забегая вперед, скажу, что докатилось оно не только до Москвы, но и до Санкт-Петербурга, и до Парижа, и до самой Италии, где и висит по сей день в Туринском автомобильном музее на почетном месте с табличкой: «Русское колесо».
Казань показалась путешественникам центром мироздания: золотые купола церквей, шпили мечетей, гудящие пароходы и электрические трамваи.
Элегантная дама из высшего света, приказав кучеру догнать «Италу», пристально посмотрела в глаза князю. На голове у нее была мягкая широкополая шляпа, на руках – длинные перчатки, в тонких пальцах – папироска. Дама заговорила тягучим голосом, который заставил Боргезе вздрогнуть и впервые за весь путь подумать, как же давно он не был дома.
– Едете из Пекина?
– Да, мадам.
– О!.. И куда теперь?
– В гостиницу, мадам.
– Знаете, какая лучшая?
– Мы едем в отель «Европа».
– Да. Знаете дорогу? Позвольте мне показать вам ее?
– С удовольствием, мадам...
Воспоминания итальянцев на этом обрываются, но это в книге. А в жизни... Никто теперь не узнает, часто ли князю в его жизни вспоминалось странное, далекое, потрясающее слово – Казань...
В Нижнем Новгороде члены местной итальянской колонии вручили путешественникам пачки писем с родины – впервые так сильно затрепетали их сердца в предчувствии скорого триумфа.
Луиджи Бардзини был Нижним Новгородом недоволен: на телеграфе не приняли его сообщение в газету, написанное не по-русски. На банкете вечером журналист подошел к градоначальнику, и его вопрос был решен в считаные секунды. Однако ночью в номер Луиджи постучали:
– Вы отправляли телеграмму?
– Только не говорите мне, что она не ушла.
– Не беспокойтесь, ушла. Служащий телеграфа желает только получить кое-какую информацию. Вы же из Пекина. Как следует читать слова: вертикально или горизонтально? И во втором случае: справа налево или наоборот?
– Моя телеграмма была на итальянском языке. Написана в горизонтальном направлении, слева направо.
– Благодарю, господин. Немедленно передам это служащему телеграфа.
– Но вы мне сказали, что моя телеграмма была отправлена!!!
– Да, господин.
– И как?
– В вертикальном направлении, господин.
Нижний Новгород накануне своей знаменитой ярмарки произвел на итальянцев неизгладимое впечатление. Дороги, как они пишут сами, «были слишком хороши» и «Итала» уже «била копытами». Но московские власти просили экипаж прибыть в Первопрестольную к 14.00, дабы провести достойный содеянному церемониал. Пришлось задержаться в пути, но зато в Москве!..
Четыре дня и четыре ночи вырвала хлебосольная у железного князя!
Тридцатикилометровый коридор из конных казаков, стоявших парами вдоль дороги через каждые сто метров, бесконечный кортеж автомобилей, гудящих клаксонами на всю округу, «Эрмитаж» и «Мавритания», «Яр» с цыганами до утра, море шампанского и сонм русских красавиц, невиданная сердечность и открытость душ – такого, как пишет итальянский автор, ни князю, ни его спутникам «до сей поры не пришлось испытать».
В Санкт-Петербург князь не мог не заехать, так как в столице Российской империи было слишком много учредителей пробега по России, которые способствовали его успеху. Но на Петербург – всего один день, и через восемь дней – Франция...
Что было потом, представить трудно: десятки тысяч, сотни тысяч ликующих людей, они несли и «Италу», и ее экипаж на руках. В Милане же победителей приветствовало людское море из трехсот тысяч человек.
И никто из путешественников, ни уже купающихся в славе, ни пока кормящих российских клопов, не знал, что парижский суд приговорил Шарля Годара к восемнадцати месяцам заключения и штрафу в пять тысяч франков за получение обманным путем денег от голландского консульства в Китае, необходимых ему для того, чтобы принять участие в рейде. А это означало, что на границе Франции Годара ждал арест. Это означало, что Голландия из победных репортажей исчезала и оставалась (хотя и после Италии) Франция, Франция, одна Франция. Что и требовалось доказать.
Это означало, что директора крупнейшей французской газеты «Ле Матэн», заварившие всю эту кашу ради престижа отечественной промышленности, поработали на славу...
Его главный отрыв от группы был совершен на перегоне Томск – Омск. Если в Томске «Итала» опережала другие автомобили на пять дней, то в Омске – уже на десять. Но какой ценой! Буксирные канаты лопались, как нитки, шасси билось о коробку, бревна настилов вставали дыбом, гнус жрал поедом, машина тонула, падала с мостов на камни, горела. Чтобы затушить ее, пришлось позвать на помощь полдеревни с ведрами и пожертвовать норковой шубой князя.
Прошедший сквозь Великие Дожди Китая, скалы и пропасти, грязи и солончаки и ни разу не усомнившийся в успехе, Боргезе под Томском впервые приходит в отчаяние. А поскольку он аристократ, то отчаяние его выражается в такой вот телеграмме в редакцию газеты «Дейли Телеграф»: «Должен сознаться, что впервые легкая тень сомнения омрачила наши надежды на победу».
В Омск они въехали в воскресенье. Встретили их широко и не отпускали бы до утра, если бы князь, выслушав в течение получаса тосты и речи, решительно не отбыл в гостиницу. Он упал на кровать не раздеваясь и уснул.
Луиджи, выйдя вслед за ним на улицу, позвал извозчика и затем рухнул без чувств на землю. Когда он пришел в себя, то увидел, что прохожие аккуратно его обходят, думая, что он пьян...
Екатеринбург обойден молчанием и в записках Бардзини, и в воспоминаниях Боргезе. Князь пробыл там минимум времени, только переночевал и достопримечательности не осматривал.
Как он жалел об этом потом, одиннадцать лет спустя, будучи послом Италии в России, доживая последние деньки в бандитском и голодном Петрограде, где его застигла телеграмма о расстреле в Екатеринбурге всей царской семьи!..
Под Пермью у «Италы» развалилось заднее колесо: лопнул обод, выскочили спицы. Отправили его на ночь в городские бани, чтобы дерево разбухло и укрепилось. Колесо прослужило до обеда следующего дня: встали намертво, не доехав до Казани.
Князь искал уже телеграф и подсчитывал время, необходимое на самую скоростную доставку колеса из Италии, – выходило две недели. Все его усилия коту под хвост. Все расчеты, недосыпы, трата сил, денег и нервов – все впустую из-за какого-то паршивого колеса. Здесь он, со своими сверхъестественными способностями, был бессилен, потому что в Казани автомобильной промышленности не было.
Зато был потрясающий каретник, русский бородатый мужик, который в точности такое же колесо князю к утру изготовил и заверил, что уж до Москвы-то его колесо докатится непременно.
Забегая вперед, скажу, что докатилось оно не только до Москвы, но и до Санкт-Петербурга, и до Парижа, и до самой Италии, где и висит по сей день в Туринском автомобильном музее на почетном месте с табличкой: «Русское колесо».
Казань показалась путешественникам центром мироздания: золотые купола церквей, шпили мечетей, гудящие пароходы и электрические трамваи.
Элегантная дама из высшего света, приказав кучеру догнать «Италу», пристально посмотрела в глаза князю. На голове у нее была мягкая широкополая шляпа, на руках – длинные перчатки, в тонких пальцах – папироска. Дама заговорила тягучим голосом, который заставил Боргезе вздрогнуть и впервые за весь путь подумать, как же давно он не был дома.
– Едете из Пекина?
– Да, мадам.
– О!.. И куда теперь?
– В гостиницу, мадам.
– Знаете, какая лучшая?
– Мы едем в отель «Европа».
– Да. Знаете дорогу? Позвольте мне показать вам ее?
– С удовольствием, мадам...
Воспоминания итальянцев на этом обрываются, но это в книге. А в жизни... Никто теперь не узнает, часто ли князю в его жизни вспоминалось странное, далекое, потрясающее слово – Казань...
В Нижнем Новгороде члены местной итальянской колонии вручили путешественникам пачки писем с родины – впервые так сильно затрепетали их сердца в предчувствии скорого триумфа.
Луиджи Бардзини был Нижним Новгородом недоволен: на телеграфе не приняли его сообщение в газету, написанное не по-русски. На банкете вечером журналист подошел к градоначальнику, и его вопрос был решен в считаные секунды. Однако ночью в номер Луиджи постучали:
– Вы отправляли телеграмму?
– Только не говорите мне, что она не ушла.
– Не беспокойтесь, ушла. Служащий телеграфа желает только получить кое-какую информацию. Вы же из Пекина. Как следует читать слова: вертикально или горизонтально? И во втором случае: справа налево или наоборот?
– Моя телеграмма была на итальянском языке. Написана в горизонтальном направлении, слева направо.
– Благодарю, господин. Немедленно передам это служащему телеграфа.
– Но вы мне сказали, что моя телеграмма была отправлена!!!
– Да, господин.
– И как?
– В вертикальном направлении, господин.
Нижний Новгород накануне своей знаменитой ярмарки произвел на итальянцев неизгладимое впечатление. Дороги, как они пишут сами, «были слишком хороши» и «Итала» уже «била копытами». Но московские власти просили экипаж прибыть в Первопрестольную к 14.00, дабы провести достойный содеянному церемониал. Пришлось задержаться в пути, но зато в Москве!..
Четыре дня и четыре ночи вырвала хлебосольная у железного князя!
Тридцатикилометровый коридор из конных казаков, стоявших парами вдоль дороги через каждые сто метров, бесконечный кортеж автомобилей, гудящих клаксонами на всю округу, «Эрмитаж» и «Мавритания», «Яр» с цыганами до утра, море шампанского и сонм русских красавиц, невиданная сердечность и открытость душ – такого, как пишет итальянский автор, ни князю, ни его спутникам «до сей поры не пришлось испытать».
В Санкт-Петербург князь не мог не заехать, так как в столице Российской империи было слишком много учредителей пробега по России, которые способствовали его успеху. Но на Петербург – всего один день, и через восемь дней – Франция...
Что было потом, представить трудно: десятки тысяч, сотни тысяч ликующих людей, они несли и «Италу», и ее экипаж на руках. В Милане же победителей приветствовало людское море из трехсот тысяч человек.
И никто из путешественников, ни уже купающихся в славе, ни пока кормящих российских клопов, не знал, что парижский суд приговорил Шарля Годара к восемнадцати месяцам заключения и штрафу в пять тысяч франков за получение обманным путем денег от голландского консульства в Китае, необходимых ему для того, чтобы принять участие в рейде. А это означало, что на границе Франции Годара ждал арест. Это означало, что Голландия из победных репортажей исчезала и оставалась (хотя и после Италии) Франция, Франция, одна Франция. Что и требовалось доказать.
Это означало, что директора крупнейшей французской газеты «Ле Матэн», заварившие всю эту кашу ради престижа отечественной промышленности, поработали на славу...
Прощай, Россия!
Для французов самым тяжелым участком рейда оказалась дорога между Казанью и Нижним Новгородом. От непрерывных дождей чернозем развезло настолько, что за день проехали всего тридцать шесть километров – это был рекорд со знаком минус. Грелись у костров, раздобыли табачок в соседних деревнях. Принимали их скромнее, чем князя.
Впервые за шестьдесят пять дней путешествия французы разделись догола и погрузили тела в горячую воду только в Москве. В Питер не поехали: заезд в российскую столицу контрактом не предусматривался.
Цитирую итальянского автора:
«...после незабываемого банкета французы двинулись в западном направлении. После Москвы исчез всякий признак напряжения».
Дороги после Сибири были подобны мечте. Годар на своем «Спайкере» был вне конкуренции – с согласия «Де Дионов» он на полдня опережал их, но только для того, чтобы подготовить ночлег и бензин для них же. Три уже ставшие легендарными машины сопровождали три такие же, посланные фирмами для торжественного финиша, – два «Де Диона» и один «Спайкер», в котором находился посланец Якобуса Спайкера. Сам хозяин ждал Шарля Годара на германской границе.
Все европейские газеты, подогреваемые репортажами из России, захлебывались в прогнозах о том, кто же займет второе место. И все, как одна, отдавали предпочтение «Спайкеру», расписывая его качества. Якобус готов был за это второе место осыпать Годара даже теми деньгами, о которых они не договаривались.
О решении парижского суда он знал, но относился к нему скептически: прежде чем арестовать Годара, ему должны были предъявить обвинение, а это возможно было сделать только в Париже, после финиша.
Каждое утро Якобус в своей гостинице с жадностью прочитывал все репортажи из России, ища ответ на свой вопрос, который был вопросом жизни и смерти и его самого, и его бизнеса: ну почему же «Спайкер» не вырывается вперед?!
А ответ заключался в характере Годара: опередить остальных он считал предательством. Именно сейчас, когда его преимущество стало слишком явным. На него не действовали факты: что «Де Дионы» бросили его в пустыне Гоби, откуда он чудом выбрался; что они оставили его с мертвым магнето и телеграфировали затем в мир, что он воспользовался поездом; что они фактически за весь путь не потратили ни единого часа на его «Спайкер».
Впервые за шестьдесят пять дней путешествия французы разделись догола и погрузили тела в горячую воду только в Москве. В Питер не поехали: заезд в российскую столицу контрактом не предусматривался.
Цитирую итальянского автора:
«...после незабываемого банкета французы двинулись в западном направлении. После Москвы исчез всякий признак напряжения».
Дороги после Сибири были подобны мечте. Годар на своем «Спайкере» был вне конкуренции – с согласия «Де Дионов» он на полдня опережал их, но только для того, чтобы подготовить ночлег и бензин для них же. Три уже ставшие легендарными машины сопровождали три такие же, посланные фирмами для торжественного финиша, – два «Де Диона» и один «Спайкер», в котором находился посланец Якобуса Спайкера. Сам хозяин ждал Шарля Годара на германской границе.
Все европейские газеты, подогреваемые репортажами из России, захлебывались в прогнозах о том, кто же займет второе место. И все, как одна, отдавали предпочтение «Спайкеру», расписывая его качества. Якобус готов был за это второе место осыпать Годара даже теми деньгами, о которых они не договаривались.
О решении парижского суда он знал, но относился к нему скептически: прежде чем арестовать Годара, ему должны были предъявить обвинение, а это возможно было сделать только в Париже, после финиша.
Каждое утро Якобус в своей гостинице с жадностью прочитывал все репортажи из России, ища ответ на свой вопрос, который был вопросом жизни и смерти и его самого, и его бизнеса: ну почему же «Спайкер» не вырывается вперед?!
А ответ заключался в характере Годара: опередить остальных он считал предательством. Именно сейчас, когда его преимущество стало слишком явным. На него не действовали факты: что «Де Дионы» бросили его в пустыне Гоби, откуда он чудом выбрался; что они оставили его с мертвым магнето и телеграфировали затем в мир, что он воспользовался поездом; что они фактически за весь путь не потратили ни единого часа на его «Спайкер».
Сколько стоит предательство?
Годара арестовали не на границе Франции, а раньше, перед последним, решающим этапом – перед самым Берлином. Двое полицейских заявили, что должны выдать Годара французским властям. За руль «Спайкера» сел другой человек, нанятый Якобусом. Он, к сожалению, не знал машины, и только присутствие верного Дю Тайи позволило «Спайкеру» добраться до предместья Парижа, откуда по решению «Ле Матэн» должен был быть осуществлен въезд в столицу 30 августа, через двадцать дней после прибытия Боргезе.
Въезд был торжественным: реки шампанского, море цветов и россыпи пирожных. Но «Де Дионы», словно сговорившись, ломались один за другим. Уже когда был виден парижский праздничный стол, уставленный шампанским, «Де Дионы» остановились на три часа – «Ле Матэн» не проронила об этом ни слова.
– Запускай! – прозвучала команда водителям на последние тринадцать километров пробега.
– Готовы! – заорал первый экипаж «Де Диона».
– Готовы! – Двигатель второй машины заворчал.
В это время в окружающей толпе послышался ропот, через нее в отчаянном порыве к «Спайкеру» пробился человек, и его голос, очень знакомый голос подхватил:
– Готовы!!!
Это был, конечно, Шарль Годар. Каким уж чудом освободился он из заключения, неизвестно. Вероятно, поработали его адвокаты. Но факт оставался фактом – Годар дружески похлопал машину по капоту:
– Здравствуй, мой отважный «Спайкер». – Старый водитель «Спайкера» повернулся к Дю Тайи: – Хорошо?
– Хорошо!
Крикнул друзьям – «Де Дионам»:
– Порядок?
– Порядок! – отвечали те, тоже подняв большие пальцы.
– Убирайся, – негромко потребовали двое, подскочившие из толпы. То были рекламные агенты доблестной газеты «Ле Матэн». – Убирайся, или мы тебя выбросим.
Их было двое, потом стало четверо, и выражение на их лицах было угрожающим. Смех вокруг прекратился. Лица мэра города и его окружения вытянулись.
– Сами убирайтесь! – вскричал Дю Тайи, а Годар взялся за рычаг, чтобы включить скорость.
Но тот агент, что стоял ближе, резко ударил его по кисти руки.
– Вытащите его, – приказал он остальным.
Дю Тайи снял очки в золотой оправе и вылез из машины – драться. Один из агентов тотчас обхватил его сзади и приказал не валять дурака.
Кормье, водитель первого «Де Диона», внимательно наблюдал за происходящим, но молчал. Водитель другого «Де Диона» отвернул лицо в сторону, как будто ему было стыдно на это смотреть. Они, много дней и ночей сражавшиеся плечом к плечу со стихией, предавали сейчас товарища, который ни за славу, ни за деньги не предал их...
Рекламные бандиты тащили Годара из машины, но он упирался. Тогда один стал выворачивать Шарлю руку, а второй с заднего сиденья начал душить его его же галстуком. Годар закричал, выгнулся, но потом захрипел и сдался – его швырнули на землю.
Прибыли полицейские и почему-то взяли сторону агентов. Они подняли водителя и держали его за обе руки. Годар, обессиленный, весь дрожал. Губы его и подбородок блестели от слез. Да, Шарль Годар плакал.
– Дю Тайи! – умолял он.
– Годар! – отвечал журналист, которого тоже еще держали и пытались увещевать:
– Эти дела тебя не касаются.
– Дела? – закричал Дю Тайи. – Будь прокляты ваши дела! – Рывком он высвободился и, шатаясь, обвел взглядом затихшую толпу: – Вот на каких людей я работаю!
Загремел торжественный марш из «Аиды», под который и следовало финишировать. В кузове грузовика находился целый оркестр...
Въезд был торжественным: реки шампанского, море цветов и россыпи пирожных. Но «Де Дионы», словно сговорившись, ломались один за другим. Уже когда был виден парижский праздничный стол, уставленный шампанским, «Де Дионы» остановились на три часа – «Ле Матэн» не проронила об этом ни слова.
– Запускай! – прозвучала команда водителям на последние тринадцать километров пробега.
– Готовы! – заорал первый экипаж «Де Диона».
– Готовы! – Двигатель второй машины заворчал.
В это время в окружающей толпе послышался ропот, через нее в отчаянном порыве к «Спайкеру» пробился человек, и его голос, очень знакомый голос подхватил:
– Готовы!!!
Это был, конечно, Шарль Годар. Каким уж чудом освободился он из заключения, неизвестно. Вероятно, поработали его адвокаты. Но факт оставался фактом – Годар дружески похлопал машину по капоту:
– Здравствуй, мой отважный «Спайкер». – Старый водитель «Спайкера» повернулся к Дю Тайи: – Хорошо?
– Хорошо!
Крикнул друзьям – «Де Дионам»:
– Порядок?
– Порядок! – отвечали те, тоже подняв большие пальцы.
– Убирайся, – негромко потребовали двое, подскочившие из толпы. То были рекламные агенты доблестной газеты «Ле Матэн». – Убирайся, или мы тебя выбросим.
Их было двое, потом стало четверо, и выражение на их лицах было угрожающим. Смех вокруг прекратился. Лица мэра города и его окружения вытянулись.
– Сами убирайтесь! – вскричал Дю Тайи, а Годар взялся за рычаг, чтобы включить скорость.
Но тот агент, что стоял ближе, резко ударил его по кисти руки.
– Вытащите его, – приказал он остальным.
Дю Тайи снял очки в золотой оправе и вылез из машины – драться. Один из агентов тотчас обхватил его сзади и приказал не валять дурака.
Кормье, водитель первого «Де Диона», внимательно наблюдал за происходящим, но молчал. Водитель другого «Де Диона» отвернул лицо в сторону, как будто ему было стыдно на это смотреть. Они, много дней и ночей сражавшиеся плечом к плечу со стихией, предавали сейчас товарища, который ни за славу, ни за деньги не предал их...
Рекламные бандиты тащили Годара из машины, но он упирался. Тогда один стал выворачивать Шарлю руку, а второй с заднего сиденья начал душить его его же галстуком. Годар закричал, выгнулся, но потом захрипел и сдался – его швырнули на землю.
Прибыли полицейские и почему-то взяли сторону агентов. Они подняли водителя и держали его за обе руки. Годар, обессиленный, весь дрожал. Губы его и подбородок блестели от слез. Да, Шарль Годар плакал.
– Дю Тайи! – умолял он.
– Годар! – отвечал журналист, которого тоже еще держали и пытались увещевать:
– Эти дела тебя не касаются.
– Дела? – закричал Дю Тайи. – Будь прокляты ваши дела! – Рывком он высвободился и, шатаясь, обвел взглядом затихшую толпу: – Вот на каких людей я работаю!
Загремел торжественный марш из «Аиды», под который и следовало финишировать. В кузове грузовика находился целый оркестр...
Эпилог
...После финиша князь и журналист не виделись многие годы, хотя жили в одном городе, а на фронтах Первой мировой слышали свист одних и тех же пуль: князь сражался капитаном артиллерии, Луиджи был корреспондентом. Они встретились глубокими стариками в Палаццо Мадама, оба – сенаторы Королевства, знаменитые и седые. Обнялись, стали вспоминать...
Через семнадцать лет после рейда князь потерял жену, которую очень любил: Анна Мария утонула. Боргезе протянул еще три года и умер в 1927 году во Флоренции.
Луиджи Бардзини еще более утвердился в Италии как журналист. В 1922 году он основал в Нью-Йорке газету «Корьерре ди Америка», прожил в Америке десять лет. Затем вернулся, руководил неапольской газетой. Умер в 1947 году.
Шарль Годар от тюрьмы отбоярился, заплатил лишь часть штрафа. Чтобы достать на него денег, он опять пустился в сенсационный автопробег, организованный той же «Ле Матэн»: Нью-Йорк – Париж через Японию. Но не доехал даже до Сан-Франциско. Далее его след теряется. Якобус Спайкер обанкротился.
1 июля 1997 года в Иркутске встретились два автопробега, организованных в честь того первого: новые вазовские малолитражки, потомки «Италы», одну из которых вел ваш покорный слуга, и колонна европейских ретроавтомобилей. Мы ехали-ехали навстречу друг другу, друг о друге ничего не знали и встретились в Иркутске, именно в тот день, когда в этот город ровно девяносто лет назад прибыл князь Боргезе – ничего себе совпадение, а?
Выстроили на центральной площади все свои машины, поговорили, пообнимались и разъехались: вазовцы и ваш покорный слуга – на запад, а иностранцы – в Пекин.
Старт им в Париже давал внук князя Боргезе...
Через семнадцать лет после рейда князь потерял жену, которую очень любил: Анна Мария утонула. Боргезе протянул еще три года и умер в 1927 году во Флоренции.
Луиджи Бардзини еще более утвердился в Италии как журналист. В 1922 году он основал в Нью-Йорке газету «Корьерре ди Америка», прожил в Америке десять лет. Затем вернулся, руководил неапольской газетой. Умер в 1947 году.
Шарль Годар от тюрьмы отбоярился, заплатил лишь часть штрафа. Чтобы достать на него денег, он опять пустился в сенсационный автопробег, организованный той же «Ле Матэн»: Нью-Йорк – Париж через Японию. Но не доехал даже до Сан-Франциско. Далее его след теряется. Якобус Спайкер обанкротился.
1 июля 1997 года в Иркутске встретились два автопробега, организованных в честь того первого: новые вазовские малолитражки, потомки «Италы», одну из которых вел ваш покорный слуга, и колонна европейских ретроавтомобилей. Мы ехали-ехали навстречу друг другу, друг о друге ничего не знали и встретились в Иркутске, именно в тот день, когда в этот город ровно девяносто лет назад прибыл князь Боргезе – ничего себе совпадение, а?
Выстроили на центральной площади все свои машины, поговорили, пообнимались и разъехались: вазовцы и ваш покорный слуга – на запад, а иностранцы – в Пекин.
Старт им в Париже давал внук князя Боргезе...
В
ВОДИТЕЛЬ И АЛКОГОЛЬ
Часть первая: опыт молодого идиота (написана ДО достижения сознательного возраста)
Не пей за рулем – на капоте удобнее.
Совет бывалого
Передам вам свой опыт по этой части: вам надо ехать, а вы выпили, что делать? Как в таких случаях вести себя и машину? Как разговаривать с гаишником, если он вас остановит?
Если вы за рулем и едете на выпивку, но не хотите пьянеть, то не ищите никаких заграничных или кагэбэшных чудо-таблеток, а наварите жидкой рисовой каши, бухните туда граммов сто сливочного масла да наверните все это перед выездом – эффект гарантирован. Этот же способ пригодится и тем, кто не за рулем, в том случае, когда известно, что придется много пить и вести себя при этом прилично.
Если выпивка застала вас врасплох и вы не смогли к ней подготовиться дома, то имейте в виду: запах тем слабее, чем качественнее напиток и с меньшим количеством других напитков он смешан. Нет четко определенной дозы, которая была бы безопасна для «трубки» инспектора: они сделаны столь безобразно, что могут не среагировать на 100 граммов водки и завалить вас после стакана пива. Поэтому главное – остановиться на той дозе, которая хотя и дает запах, но не влияет на цвет лица и глаза.
К тому же, запах – вещь далеко не обязательная, его наличие зависит от строения клапана в пищеводе. Я знал людей, которые, приняв очень прилично, останавливались патрулями, но, поскольку лицом держали нагрузку, отпускались. К тому же от них совершенно не пахло.
► Не жуйте, пытаясь скрыть запах, мускатный орех, чеснок и мятные таблетки – для инспектора это верный сигнал пьяницы. «Шарики» – это тоже заграничная муть, надежнее перед поездкой выпить 20 граммов растительного масла, а еще лучше взять его с собой и выпить пару глотков в случае опасности, так как масляная пленка держится на пище и стенках пищевода 15-20 минут.Был в моей жизни единственный инспектор, которого я до сих пор помню.
► При возвращении домой не выбирайте закоулки и пустынные улицы, двигайтесь по магистральным дорогам, если на них еще осталось хотя бы небольшое движение, – одиночный автомобиль сразу привлекает внимание.
► Имейте в виду, что выпившего – и с похмелья – водителя выдают запотевшие стекла автомобиля. Если вас остановил инспектор, не ждите его в машине, где запах алкоголя всегда гуще, а выйдите ему навстречу и постарайтесь встать так, чтобы ветер не нес ваше амбре на него.
► Не скидывайте со счетов удачи и то обстоятельство, что инспектор сам может быть «с запахом», в таком случае он сможет вас оценивать только по внешнему виду.
► Если уж вас учуяли, не упрямьтесь, что «ни в одном глазу», а покайтесь, объясните, что было совершенно безвыходное положение, но не надейтесь, что платить не придется.
– Эх, сержант! – сказал я ему, вляпавшись по уши. – Я вот всю жизнь мечтал встретить такого гаишника, который посмотрел бы в глаза, все понял и отпустил. Я бы навсегда и имя его запомнил, и сыновьям своим передал!
И что вы думаете: посмотрел он на меня внимательно – и отпустил. Я его за руки начал хватать:
– Как твое имя?
А он лишь отмахивался от меня, садясь в свою «канарейку».
Запомните – нет безвыходных положений! Эту фразу любил повторять мой институтский однокашник, хохмила-заводила Борька Пылаев, и всегда добавлял потом: «Есть только „безвходные“ – это когда в кабак не пускают».
Ну, в ресторан нелегко было попасть при социализме, а сейчас эту шутку не каждый и поймет, но обязан понять ее первую часть: нет безвыходных положений!
Контактность, контактность и еще раз контактность важнее любых денег и творит подчас чудеса. В качестве яркого примера расскажу историю, случившуюся со мной, в ней каждое слово – правда (но только не повторяйте мой опыт, пожалуйста).
...В тот вечер на радостях я набрался капитально: вышла в «Комсомолке» моя статья, с которой меня весь день поздравляли, приходили в отдел кто с коньяком, кто с водкой, был даже один с чачей – хорошо помню: наш собкор по Грузии. Потом помню смутно: лесть – великая штука.
Зима, поздний вечер пятницы – хорошо помню. Стал еще, идиот, развозить по домам коллег: одного к стеночке прислонил, кнопку звонка нажал и убег, чтоб с женой не встречаться. Другого... уже не помню.
Остался один, пытаюсь из чужого двора выехать на улицу, но мне все арки попадаются со ступеньками вверх. Мечусь по двору как ошалелый, и вдруг, о счастье, арка! Я в нее с размаху, а там тоже ступенечки! Только – вниз...
В общем, летанул я с них, как с трамплина, тяга акселератора на «Москвиче-2140» моем из резинки от удара вырвалась, движок ревет как бешеный, но – еду. Вижу, погоня сзади синим огнем полыхает – явно за мной. Ушел бы, может, я от них, если бы не тяга. А может, и счастье мое, что не ушел – живой до сих пор. Тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо.
Милиционер машину свою передо мной – поперек, подходит, я тоже выхожу и встаю к ветру боком, как положено.
– Сколько выпил? – спрашивает он меня.
– А откуда ты знаешь? – Я искренне удивлен его осведомленностью.
– А я видел, как ты через ступеньки летел, наше отделение как раз в том дворе – вот уж цирк ты нам устроил!..
– Ну и что? Я каскадер, я всегда через ступеньки прыгаю.
Пихают меня в «канарейку», один садится за руль моего «Москвича», и увозят меня в тот самый многострадальный двор, из которого я только что стартовал так позорно и недалеко.
Дежурный по отделению, майор с бычьей шеей и красным лицом, увидев меня, презрительно роняет:
– Еще одного алкаша привезли? И у меня, журналиста центральной газеты, члена двух творческих союзов, почетного гражданина американского города Коламбус, от негодования перехватывает дыхание: