Забирко Виталий. Войнуха

   Он глянул на Айю и осекся. По ее лицу было видно, что она ровным счетом ничего не понимает.
   – Что он говорит? – недоуменно обратилась она к Доновану.
   Донован молчал.
   – Кирш, – выдохнул Ратмир. – Где Кирш?
   – В Городе… – робко проговорила Айя. – Кирш в Городе. Вы были там?
   – Были, – сказал Ратмир и умолк.
   – Кирш там. Он в лабиринте под Куполом. Правда, Купол разрушили, когда началась Войнуха, но если вам очень нужно, я вас туда проведу…
   – Н-да… – протянул Ратмир. Его передернуло. -
   Вы даже еще больше дети, чем я о вас думал…
   И застыл.
   Понял, подумал Донован. Наконец ты тоже понял.
   Айя растерялась. Она не воспринимала эту чужую, тяжелую тревогу, не чувствовала ее, хотя она относилась прямо к ней, ко всем человечкам, ко всему Сказочному Королевству.
   – Это… игра, – тихо сказала она и повернулась к Доновану, ища поддержки.
 
   …Они поставили Купол километрах в пятнадцати от Деревни. Это был обыкновенный стандартный купол, какими снабжают каждую исследовательскую группу для работы на безатмосферных планетоидах, но они его расширили и приспособили под информаторий. Затем переправили туда библиотеку и фильмотеку, в подвале установили большой синтезатор, сделали с его помощью массу псевдоэкспонатов, заставили ими все залы и комнаты, навели в них стереоэффекты, контуры псевдообоняния, псевдоосязания и псевдоприсутствия, и в Куполе ожил уголок Земли.
   Восторг, с которым человечки приняли Купол, превзошел все ожидания. В зале с экспозицией лесного озера они в мгновение ока разогнали всех ящериц и черепах, с диким гвалтом и ужасной «куцей-малой» переловили всех бабочек и жуков, хотя и были затем несколько ошарашены их таинственным исчезновением из накрепко зажатых кулачков. А Айе так понравились черепахи, что она, вцепившись в рукав Донована, долго канючила: «Ну Донован, ну, пожалуйста, поймай мне черепашку… Я тебя очень прошу, поймай черепашку! Я хочу черепашку!» И не успокоилась до тех пор, пока Донован клятвенно не пообещал ей привезти с Земли настоящую живую черепаху, которая не исчезнет без следа из ее рук. Айя долго с сомнением смотрела на воду озера, а затем спросила:
   – А эти черепашки – хуже?
   – В общем-то, нет. Но эти черепашки живут только здесь, а ту, земную, ты можешь взять даже к себе в кампаллу.
   Айя с недоверием посмотрела на Донована, затем снова перевела взгляд на озеро.
   – Да? А играть с ней можно будет?
   Донован улыбнулся.
   – Ну конечно.
   – Тогда я согласна, – неуверенно прошептала Айя, все с тем же сомнением глядя на воду.
   В зале с псевдоокеанарием человечки вели себя несколько поспокойней. То ли оттого, что с океаном они были знакомы, – сами жили берегу океана, то ли оттого, что здесь не был установлен контур псевдоприсутствия и они не могли ни погладить осьминога, ни поиграть с акулами пятнашки. Скорее всего, было вернее второе, так как в зале с экспозицией саванны они устроили такой бедлам, что семейство львов, устроившееся неподалеку на лежбище, оглядываясь, с опаской ретировалось в кусты, а смешанное стадо зебр и антилоп гну, пасшихся здесь же, порывом ветра унеслось за линию горизонта.
   А потом Кирш собрал всех человечков в просмотровом зале и стал знакомить с историей человечества. Человечки смотрели, затаив дыхание и раскрыв рты. Особенно сильное впечатление на них производили военные баталии – тогда они начинали восторженно галдеть, топать ногами и стучать кулаками по подлокотникам кресел. Возбуждение от этого зрелища было настолько сильным, что вечером в Деревне они устроили грандиозную возню, подражая войнам всех времен и народов Земли, и в азарте даже завалили две или три кампаллы.
   С пригорка, на котором Алеша, Кирш и Донован поставили палатку, была видна панорама этого «побоища». Донован порывался было усмирить разбушевавшиеся страсти, но Кирш его удержал.
   – Нечего тебе там делать, – сказал он. -Прекратить потасовку ты все равно не сможешь. Никто тебя не послушается. Да ничего страшного и не произойдет, разве что обзаведутся парой синяков. Садись. Давай посмотрим, чем это кончится…
   Донован неуверенно опустился на песок. Подошел Алеша и сел рядом.
   – Н-да, – сказал он, глядя на Деревню. Затем повернулся к Киршу. – Это полностью твоя заслуга. Не могу понять, зачем ты акцентировал внимание человечков на войнах? Боюсь, что у них может сложиться несколько превратное представление о нас – будто на Земле только этим и занимаются.
   – Я не о впечатлениях заботился.
   – И напрасно. Наша первейшая задача – именно произвести хорошее впечатление.
   Кирш промолчал.
   – А вы знаете, о чем я подумал, глядя на человечков во время сеанса? – спросил Донован. – Сейчас бы каждому из них по порции мороженого… А что, ребята, давайте завтра и в самом деле угостим их мороженым?
   – И огромным кремовым тортом с орехами и цукатами, – иронично поддержал его Кирш. – На этой стороне Деревни мы насыпали им огромную кучу разных игрушек, на той – погремушек. А посредине воздвигнем пирамиду из халвы, мармелада и шоколада. Пусть резвятся и наслаждаются! – Он поморщился и с горечью добавил: – Тогда уж лучше сразу сбросить на это болото аннигиляционную бомбу локального действия…
   Донован опешил.
   – Зачем?
   – О святая душа! – Кирш ударил кулаком по песку. – Тебе бы только, чтобы они все были чистенькими и здоровенькими! Да кашу бы ели хорошо, да носы чтоб у всех были вытерты… А ты заметил, что они больше ничего не делают, как только спят, едят и резвятся? А тебе известно, что если цивилизация не движется вперед, топчется на месте и этим вполне довольна, то это называется одним словом – регресс? А понимаешь ли ты, что именно поэтому Сказочное Королевство обречено на вы-ми-ра-ние?… Молчишь? Не согласен? Тогда, может быть, ты объяснишь, почему Ня всей планете Деревня – единственное место обитания человечков?
   – Тпр-р! Понес, поехал! – осадил его Алеша. -
   У тебя что… э-э… есть какая-то программа, ты что-то предлагаешь, чтобы остановить этот, как ты его называешь, регресс? Чтобы всколыхнуть это «болото»?
   – Кажется, да. Во всяком случае, то, что они сегодня увидели, может оказаться именно тем фактором, который необходим народцу, чтобы прервать это бездумное существование и вывести его из тупика.
   – Ты имеешь в виду войны?
   – Не обязательно. Сильную встряску. Впрочем, возможно, и войны.
   Алеша присвистнул.
   – Оригинально. Это что, раздать каждому человечку по ружьишку – и пуляйте друг в друга? Но ведь из твоих рассуждений и так выходит, что они вымирают!… А потом, откуда у тебя такая уверенность, что эта цивилизация дряхлая?
   – О дряхлости я не говорил. Скорее наоборот – цивилизация на Сказочном Королевстве молода. Но она зациклилась, ей ничего не надо. У нее ничего нет позади, но ничего нет и впереди, потому что ее будущее не строится на фундаменте прошлого. Мы сейчас ценим наше настоящее только потому, что у нас есть выстраданное прошлое, с его преступлениями, войнами и жертвами. А что есть у человечков? Алеша снисходительно улыбался.
   – А что есть у тебя? Может быть, образование коммуникатора и многолетняя практика? И ты знаешь, что необходимо народцу для его движения по пути прогресса?
   Кирш на мгновенье запнулся.
   – Нет, диплома коммуникатора у меня Heт, – спокойно заметил Кирш. – Но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы видеть, чего нет у человечков. Прошлого. Крови, пота, ошибок, на которых учатся. Войн, которые в этом смысле являются двигателем прогресса.
   – Докатился… – покачал головой Алеша. – Давай оставим наш дилетантский спор. Фундамент цивилизации построен на ее достижениях, а не на крови. А твои сентенции напоминают мне бредовые теории крайне левых идеологов ХХ века, что после третьей мировой войны по всей Земле установится социалистическая система. Война – двигатель прогресса… Откуда у тебя только мысли такие?
   – Оттуда, – скривился Кирш. – Пока вы все прилежно штудировали учебную программу третьей ступени, я изучал историю по первоисточникам. И знаком с идеологией не только крайне левых, как ты говоришь, но и крайне правых.
   Брови Алеши поползли вверх.
   – На третьей ступени? Кто же тебя допустил к таким документам в четырнадцать лет?
   – Неважно! Главное, что я знакомился с другими идеологиями по первоисточникам и без комментариев, и сам смог составить о них свое мнение!
   Алеша сокрушенно покачал головой.
   – Шопенгауэр, Ницше… Психология «сильного человека»… Может быть, даже «Майн кампф»… Представляю, что у тебя за каша в голове. Теперь ясно, откуда у тебя лозунг: война – двигатель прогресса.
   Донован изумленно переводил взгляд с одного на другого.
   – При чем здесь война? – спросил он.
   – Обожди, – отмахнулся Кирш и снова повернулся к Алеше. – Ладно, давай оставим идеологию в покое. Но ты ведь и сам видишь что их ничто не интересует, кроме игр и забав! Им, повторяю, нужна сильная, как пощечина, встряска!
   – Детей тоже ничто не интересует, кроме игр.
   – Но это – не дети.
   – Но это и не люди. У них своя логика, своя мораль, свои жизненные принципы… Ты знаешь их жизненные принципы?
   Алеша повернулся лицом к Деревне и прислушался.
   – Ну вот и все, – засмеялся он. – Вот и конец твоей концепции о «встряске». Прислушайтесь!
   Донован поднял голову. Со стороны моря тянул вечерний ветерок, неся с собой солоноватый запах морской воды и водорослей, и было тихо. И он понял: в Деревне прекратилась потасовка. Весь народец, наверное, устремился купаться, чтобы смыть с себя пот, пыль и грязь импровизированной битвы.
   – Жизненные принципы, – пробурчал Кирш. – Вырождение – вот их жизненный принцип…
   Алеша вытянулся на песке.
   – Перестань, – устало сказал он. – В конце концов, это не наше дело. Вернемся на Землю, доложим куда следует, получим нахлобучку за то, что сами установили контакт, а затем уже дяди в КВВЦ разберутся во всем, в том числе и в жизненных принципах Сказочного Королевства, гораздо лучше нас с тобой. Да, кстати о войнах. Давным-давно был принят закон, запрещающий пропаганду войны. Если не ошибаюсь, еще в двадцатом веке. И до сих пор по этой статье никто не привлекался. Не старайся меня уверить, что ты хочешь быть первым.
   Некоторое время Кирш молчал.
   – Ладно, – наконец сказал он и встал. – Пойду соберу хворост для костра.
   Он ушел, и вскоре из рощи послышался треск ломаемых сучьев.
   Донован хотел лечь на уже остывший песок, но вдруг насторожился.
   Из-за темнеющих силуэтов деревьев вынырнула чья-то тень и стала неслышно подкрадываться к ним.
   – Айя, – негромко окликнул он.
   Она засмеялась, перестала прятаться и уже открыто подошла.
   – Ты меня узнал? – Она принялась выкручивать мокрые волосы. – А я так старалась… А почему вы не купаетесь? Вода такая хорошая!
   Из темноты появился Кирш и вывалил перед ними охапку хвороста. Айя радостно запрыгала, захлопала в ладоши.
   – Костерчик, костерчик! У нас будет костер! – Она велела Киршу нагнуться и поцеловала его. – Какой ты молодец, Кирш!
   Кирш хмыкнул и стал ломать хворост, готовя его для костра.
   Айя подскочила к Доновану сзади, обняла за шею мокрыми руками и прошептала в самое ухо:
   – Знаешь, я ведь страшно люблю костры… – и исчезла в темноте, оставив на шее влажный след рук. Через минуту, когда Алеша уже начал раздувать огонь, она вернулась, неся старую, видавшую виды гитару Кирша. – Кирш, ты нам что-нибудь сыграешь, хорошо?
   Айя протянула ему гитару, села и, обхватив колени руками, приготовилась слушать.
   Кирш усмехнулся и, легонько коснувшись Айиного носа пальцем, проговорил:
   – Расскажу я вам сейчас удивительный рассказ. Как у Айи на носу ели черти колбасу!
   Айя прыснула.
   – Другого места не нашли, – буркнул Донован.
   Кирш склонился над гитарой и начал ее настраивать. Костер слабо потрескивал, сипел сырыми ветками, стрелял искрами; запах дыма был знакомый и терпкий – будто жгли обыкновенные земные сосновые поленья.
   – И что же тебе сыграть? – Кирш легонько перебирал струны.
   – Что-нибудь невеселое, а? – несмело попросила Айя. Смысла песен она зачастую не понимала, но медленные и певучие мелодии просто обожала.
   – Грустное, – поправил Донован, и Айя закивала.
   Кирш задумался, по-прежнему перебирая струны. Алеша поворошил угли в костре, подбросил веток. Костер чуть присел, задымил, но сразу же оправился и взметнулся вверх. Айя сидела притихшая, завороженная, и только в ее огромных глазах отражались мерцающие языки пламени.
   – Хорошо, пусть будет невеселая, – согласился Кирш и начал:

 
Еще Иуда продавать Христа
Не думает, а может – забывает,
Они в одних компаниях бывают,
И за столом их рядышком места;
Случается – друг к другу ходят в гости,
И, уходя, бывало, из гостей,
Они ладони крепко жмут – и гвозди
Еще не продырявили костей.
Еще не обозначена вина,
Иуде невдомек, что он Иуда,
Да и Христос – он не Христос покуда,
У них пока другие имена ^[1].
 

   Кирш замолчал, и последний звук струны эхом покатился по побережью.

 
У них пока другие имена…
 

   Снова стало тихо, только сипел и потрескивал костер. – К чему это ты?… – спросил Алеша.
 
   Наступили густые сумерки. Ратмир ушел, и Айя вызвалась его проводить. В хижине было темно, оранжевый светляк почти угас, и только россыпь голубых искр все еще колюче пялилась со стен.
   Донован, пригнувшись, вышел из хижины. Песок под ногами был холодным, остывшим, из пустыни дул слабый ветер и нес с собой кислый запах жженого железа. Душный запах, отвратительный, мерзкий запах… Запах смерти. Донован сел, прислонившись спиной к стене кампаллы.
   Не надо об этом, подумал он. Отдохни, рассейся не думай ни о чем. Он закрыл глаза и запрокинул голову.
   «Не ходите, дети, в Африку гулять», – неожиданно вспылю в памяти.
   Он почувствовал, как рядом из темноты возникла Айя и прильнула к его плечу маленьким, участливым комочком. Это сразу как-то успокоило. Стало тепло и уютно.
   Милая моя, подумал он. Как хорошо, что ты рядом. Спасибо. Айя шевельнулась, ласково провела пальцами по его щеке.
   – Где ты сейчас? – еле слышно спросила она.
   Он помолчал.
   – На берегу, – наконец сказал он. – Ночью… Море такое тихое-тихое и спокойное… И луна. И лунная дорожка, широкая, яркая, почти не раздробленная…
   – А я там есть?
   – Да.
   – Где я?
   – Рядом.
   Айя уткнулась носом в его плечо. Совсем недалеко, за рощей, спало море, из-за горизонта выкатывалась луна и прокладывала в спокойной воде ровную золотую дорожку.
   – Ты устал сегодня, – сказала Айя. – Пошли спать.
   – Да. Пошли.
   Ночь была тихая и светлая. В открытый проем хижины нахально заглядывала полная круглолицая луна, вырезая из циновок вытянутый золотистый овал. Донован лежал с открытыми глазами, никак не мог заснуть, и ему было хорошо видно, как со своего гамака в другом конце хижины тихонько встала Айя и на цыпочках, крадучись, подошла к нему. Сейчас в темноте, когда не было видно ее странных глаз, полуприкрытых нижними веками, и трепещущих клапанов носа, она ничем не отличалась от земной девчонки.
   – Ты спишь? – шепотом спросила и подергала за сетку гамака.
   – Нет.
   Она перелезла через паутину нитей и забралась к нему в гамак.
   – Расскажи что-нибудь, а? – попросила, прильнув к нему. – Как тогда, помнишь? Сказочку-рас-сказочку…
   Он погладил ее по голове. Сказочку… До них ли вам теперь?
   – Я знаю, Донован, я знаю, – говорила она, положив голову ему на грудь, – ты сейчас думаешь, тебе сейчас плохо, и я нехорошо делаю, что прошу тебя… Но, Донован, милый, хороший Дылда…
   Мне сейчас плохо, подумал он. Мне сейчас плохо? Это вам, вам всем сейчас плохо! Хотя вы все страшно веселы, жизнерадостны, как никогда в прошлом. И даже не замечаете за своей веселостью, что это «никогда» может стать вашим будущим…
   – Что тебе рассказать?
   Айя сильнее прижалась к нему.
   – Дылда, милый… Спасибо.
   Он улыбнулся. Стало лучше, легче.
   – О чем ты хочешь?
   – О чем? – Она вскочила в гамаке на колени. – Обо всем! Всем, все-ом!!! – закричала радостно, раскачивая гамак.
   Донован улыбнулся.
   – Знаешь что? – спросила она.
   – Что?
   – Расскажи… – Она задумалась. – Расскажи так, чтобы о нас, но и не о нас. О Других.
   – Каких это – других?
   – Ну… Других. Не понимаешь? – Она засмеялась. – Совсем не понимаешь?
   Донован помотал головой.
   – Ну что ты, Дылда! Ну, это… Ну… – Сама запуталась, но все же попыталась выбраться из этих дебрей. – Ну вот, как нашли вы нас, – растягивая слова, начала объяснять она. – Ну… А то – других. Понимаешь?
   Донован кивнул.
   – Ты хочешь, чтобы я рассказал о человечках, живущих на других планетах?
   Айя снова рассмеялась.
   – Ну вот, Дылда, ты же все понимаешь! Ты просто меня разыгрываешь! А может… А может, вас тоже нашли? – От такой догадки она весело зашлепала ладонями по его груди. – А, Дылда, а? А вас тоже нашли! Нашли! Да? Да, Дылда, да?
   Он поймал ее руки, прижал к себе.
   – Не шлепай так, в соседней кампалле всех разбудишь.
   – А там никого нет. Все ушли в Войнуху играть. – Она высвободила руку и нажала пальцем ему на нос. – Вот так!
   В Войнуху… Снова все приблизилось, весь сегодняшний день. Донован отпустил Айю.
   – А Донована нашли! Нашли! Дылду тоже нашли!
   – Нет, – сказал он вяло, – никто нас не посещал. И мы никого больше не нашли.
   – Никто?
   Он опять помотал головой.
   – И никого?
   – Нет.
   Она снова затихла. Затем спросила:
   – А мы?
   – Я сказал неправду, – вздохнул Донован. – Мы нашли многих… Но таких, как вы, больше нет. Вы – первые.
   Айя подумала.
   – Тогда знаешь что?
   – Что?
   – Ты все равно расскажи о Других. Ну, как будто они есть. Как на самом деле. Хорошо?
   Донован снова погладил ее по голове. Выдумщица…
   Он кивнул, и тогда Айя села в гамаке, обхватила колени руками и, уткнув в них подбородок, приготовилась слушать.
   Он подумал. Закинул руки за голову. Что же тебе рассказать?
   – Ну?
   И тогда он начал:
   «Жили-были на далекой-далекой планете люди. Были они веселыми и дружными; добрыми и ласковыми. Они не знали ни зла, ни унижения; ни лжи, ни жадности; ни подлости, ни трусости. Планета не была сурова к ним, климат ее был мягким, земля плодородной. Сами люди были трудолюбивы, и жили они счастливо».
   Идиллия, подумал Донован. Боже мой, какую идиллию я нарисовал… Впрочем, там и на самом деле была идиллия.
   «Но однажды на планету прилетел пришелец. Ему, как и полагается, как гостю, оказали высокие почести, устроили пир горой и поселили в лучшей, самой просторной хижине у резчика Аола. И он остался.
   Ему все было интересно, он обо всем расспрашивал, везде совал свой нос. Когда Аол вырезал какую-нибудь фигуру, он спрашивал:
   – Зачем ты это делаешь?
   – Мне нравится, – отвечал резчик.
   – А для кого ты ее делаешь? Тебе ее кто-то заказал? – не унимался пришелец.
   – Нет, мне ее никто не заказывал, – отвечал резчик.
   – Тогда зачем ты ее делаешь? – снова спрашивал пришелец.
   – Я делаю ее для себя, – отвечал резчик. – Для себя и для людей.
   – Как это? – не понимал пришелец.
   – Для себя, – разъяснял Аол, – потому, что мне это нравится. Для людей – если понравится и им. Тогда я отдам свою работу людям.
   – И ты что-нибудь за это получишь?
   – Да, – отвечал резчик.
   – Что именно? – спрашивал пришелец.
   – Уважение и одобрение, – отвечал резчик.
   – Как это? – снова не понимал пришелец.
   – Уважение, – терпеливо объяснял Аол, – если моя работа им понравится и они ее оценят. Одобрение – если нет; за то, что не бездельничал.
   Пришелец хмыкал и качал головой.
   Когда Аол ловил рыбу или собирал плоды, он спрашивал:
   – Зачем тебе так много?
   – Это для людей, – отвечал Аол. – Для людей и для себя.
   – Как это? – не понимал пришелец.
   – Я отдам все людям, – разъяснял Аол, – а себе оставлю лишь необходимое.
   Глядя на тростниковые хижины в деревне, пришелец удивлялся:
   – Почему у вас нет дворцов?
   – А зачем? – спрашивал Аол.
   – Чтобы жить лучше! – восклицал пришелец.
   – Мы живем хорошо, – отвечал Аол.
   Глядя на пустую площадь в центре деревни, пришелец удивлялся:
   – Почему у вас нет памятников?
   – А зачем? – спрашивал Аол.
   – Чтобы увековечить память ваших выдающихся людей! – восклицал пришелец.
   – Память о людях должна храниться в сердце, – отвечал Аол.
   – Но вы же можете многих забыть! – восклицал пришелец.
   – Если они достойны – их не забудут, – отвечал Аол».
   – Это ты про нас, – задумчиво сказала Айя. – Про нас и про Кирша…
   Донована охватила тихая ярость. Не ей я это рассказываю, подумал он. Это я им говорю. Это я ДОЛЖЕН ИМ ВСЕМ РАССКАЗАТЬ, а не ей одной.
   – Нет, – сказал он вслух, – это не про вас. Это сказка.
   И продолжил:
   «И тогда пришелец спросил:
   – Ты знаешь, что такое власть?
   Аол удивленно поднял брови.
   – А хочешь ее иметь?
   – Я не знаю, что это такое, – отвечал Аол.
   Пришелец загадочно улыбнулся.
   – Я научу тебя, как ее добыть, – предложил он.
   И Аол согласился…
   И тогда пришелец сказал Аолу:
   – Видишь, идет Мона?
   – Да, – отвечал Аол.
   – Побей ее, – сказал пришелец.
   – Зачем? – удивился Аол.
   Пришелец загадочно улыбнулся.
   – Ты побей, – увидишь.
   Аол долго не решался, но пришелец все настаивал и настаивал, и тогда он как-то у ручья все-таки отважился и толкнул ее. Она отодвинулась, уступая ему место. Тогда Аол хлопнул ее по щеке.
   – Что тебе, Аол? – удивленно спросила она. И он ушел.
   – Избей ее, – говорил пришелец. – Избей и возьми.
   – Она невеста Эло, – отвечал Аол, но на следующий день он таки избил ее, а потом сделал своей женой.
   Он издевался над женой, рвал волосы, избивал до кровавых синяков, как советовал ему пришелец… И начал чувствовать от этого удовольствие.
   Но пришелец сказал:
   – Это еще не власть.
   И дал Аолу оружие.
   – Убей Эло, – сказал он.
   И тогда Аол на мгновенье проснулся.
   – Вчера я отнял у него невесту, – сказал он.
   – Да, – сказал пришелец, – это власть.
   – Сегодня я хочу убить его самого.
   – Да, – сказал пришелец, – эго власть.
   – А завтра кто-нибудь захочет мою жену.
   – Нет, – сказал пришелец. – Ты не понял. Обожди.
   – А послезавтра кто-нибудь захочет убить меня.
   – Обожди, – сказал пришелец. – Ты не понял.
   – Ты болен, – понял Аол.
   – Обожди, – сказал пришелец.
   – Ты заразен, – сказал Аол.
   – Обожди, – сказал пришелец.
   – Ты заразил меня, – сказал Аол.
   – Обожди, – сказал пришелец.
   Но Аол убил его.
   Затем он убил Мону – она знала, что такое рабство.
   Затем он убил себя. Он знал, что такое власть».
   Айя сидела тихо-тихо, не шелохнувшись. Ее огромные глаза светились в темноте.
   – Страшно, – наконец сказала она. – Ты рассказал плохую, страшную сказку. Да и не сказку вовсе…
   Она зябко поежилась и устроилась у него на груди. Тело у нее было совсем холодное, просто закоченевшее.
   – Я сама виновата, – прошептала она, прижимаясь тесней. – Тебе было плохо, а я все приставала и приставала… И ты взял и рассказал такую историю. Страшную.
   Страшную, согласился Донован. Бедный Аол. Он совсем не знал, да ему и невдомек было, что пришелец – это только разведчик, только первая ласточка чужого мира и что к ним скоро нагрянет целая орава пришельцев со специально разработанной и хорошо отрепетированной методикой обучения цивилизаций с более низкой ступенью развития и начнет обучать аборигенов, как нужно жить, как порвать с этой рутиной, с этим топтанием цивилизации на месте, с этим бесконечным, бесполезным бегом по кругу, чтобы двинуться вперед, семимильными шагами к прогрессу… Беда только, что это будет чужой прогресс.
   Айя успокоилась, согрелась.
   – Ты мне не будешь больше рассказывать таких страшных историй? – попросила она. – Хорошо, обещаешь?
   – Обещаю, – сказал Донован. – Тебе – нет.

4

   Он проснулся резко и сразу, будто его кто-то толкнул. Утро было свежим, ясным, это чувствовалось сквозь закрытые веки, но он не стал их открывать – по ним бегали резвые солнечные блики. Он усмехнулся и представил, как Айя стоит на пороге хижины и зеркальцем пускает ему в глаза солнечные зайчики, а сама, едва шевеля губами, шепчет: «Вставай, лежебока!»
   – Солнышко-солнышко, – сказал Донован и прикрыл глаза рукой, – доброе утро!