Страница:
За крышами лачуг рыбаков, как за грудами соломы, видна рогатая крыша храма. И тут трясло, трескались высочайшие скалы, рушились глыбы, открывались зияющие пасти на дороге, словно норовя ухватить и зажать в трещины камней бегущих в страхе путников.
Доносилось чистое дыхание утреннего спокойного океана. На скале, торчавшей из воды, отчаянно гонялись друг за другом с криками по деревьям и лианам две маленькие обезьяны. Одна из них замерла, завидя многолюдную процессию, она показалась Саэмону но джо похожей на философа Кога Кинидзиро. Такой же лоб, как перевернутый котел, маленькие, близко посаженные глазки. Лысый лоб морщится.
В воздухе холодно, чувствуется зима. Некоторые деревья голы. Саэмон но джо чувствует, что с каждым шагом и с каждым глотком утренней свежести у него прибывает сила, нужная для предстоящей битвы.
Адмиральский вельбот с гребцами в белых рубахах подошел к храму по воде в тот миг, когда носильщики сняли с плеч четыре каго японских послов и самураи свиты открывали двери и помогали выйти своим повелителям.
Русские одеты в черное с золотом. Хотя они и поскромнее японцев, но тоже выглядят молодцами. Японцы по моде – в полунаклоне. Русские по своей моде – прямые. Все с таким видом, как будто не с разбитого и залатанного корабля и не из уничтоженного города, населенного нищими.
Обе делегации расселись в храме напротив широко распахнутого входа, лицом друг к другу. Русские на стульях, а японцы на деревянном полированном помосте.
Японские послы во всем блеске своих дорогих шелков, поясов, оружия и туфель, в тусклом благородстве смешанных цветов. Оруженосец, сидящий за каждым из них, высоко держит посольский меч.
Русская часть совещания черна. Только лица ярко выделяются неестественной краснотой.
Старик Хизен но ками с большим достоинством улыбнулся, как бы отворяя пришельцам свое сердце.
– Случившееся недавно неожиданное ужасное землетрясение причинило вам большие затруднения, – сказал он. – Мы это действительно понимаем и выражаем вам сочувствие… И я думаю, что мы уже не будем представляться друг другу и называть свои ранги и имена, потому что мы недавно это делали на прошлой встрече.
Хори и Мориама, лежавшие на полу, как громадные черепахи, все живо перевели. А Тсутсуй Хизен но ками открыл и закрыл веер.
Переводчик так передал ответ посла России:
– Мы также знаем, какие чрезвычайные трудности причинило это землетрясение вам. Поэтому мы выражаем вам, достопочтенные господа, наше приветствие, окрашенное в печальные тона в связи с землетрясением. И мы понимаем, какие вы понесли убытки. Выражаем каждому из вас свое понимание.
– Мы принимаем ваше чувство соболезнования! – почтительно и сердечно ответил Тсутсуй.
– После последней встречи и в соответствии с инструкциями нашего правительства мы обдумали проект предложенного договора и сообщаем, что в общих чертах согласны с ним, – переходя к делу, заговорил Хизен. – Само собой разумеется, что бумаги, написанные по-голландски, мы пытались изучить, но не могли еще пока полностью и глубоко постичь их смысл, поэтому хотели бы обсудить их устно. – Тсутсуй улыбнулся, и глаза его исчезли в морщинах, при этом немного и приятно скосясь.
– Да, мы согласны все обсудить, – ответил Путятин. – Но, продолжая наш спор, я должен напомнить вам все-таки, что я уверен, что из Симода международного порта не получится, бухта мала, теперь якоря совсем не держат ни единого судна, с каменного дна цунами снесло весь ил и вулканический песок. Кроме того, как я говорил вам, бухта эта открыта ветру. Суда не могут тут разгружаться. И я совершенно не понимаю, как коммодор Перри мог согласиться принять такой порт.
Кавадзи молчал. Он полагал, что Путятин не всегда смотрит в суть вещей, а судит просто по своим впечатлениям. Симода не зря назначается для торговли с эбису.
Как ни мал и ни захолустен городок, а дело началось, сюда назначен штат чиновников. Создано Управление Западных Приемов для сношений с иностранцами. Присланы люди для тайного наблюдения за иностранцами. И для наблюдения за своими чиновниками. И для наблюдения за полицией, за тайной полицией и друг за другом. Их нагнали, важных самураев и самураев маленьких – маленьких писцов и доносчиков. Жить им еще негде. Для всех надо построить приличные помещения. Нужны склады для иностранных товаров, дома для приемов.
Порт Симода неудобен? Открыт ветру? Но он отгорожен высокими горами от столицы и от всего государства. Находится на самом конце полуострова. В то же время он близок к столице. Поэтому американцы сразу согласились. У них большие пароходы, и они знают, что всегда смогут отсюда зайти в залив Эдо. Город Симода, конечно, дрянной, патриархальный. Но если смотреть в корень? Дело началось!
Кавадзи сказал:
– Весь вчерашний день японская сторона письменно переводила документ. Я предлагаю зачитать и обсудить его по пунктам.
Пришлось отступаться от традиций. Когда переводчик читает такой договор, он из черепахи превращается в значительного специалиста. Мориама Эйноскэ уселся, втянув под себя ноги и выпрямив свое стройное тело старого атлета.
С первым пунктом и со вторым, в котором сказано о том, что заключается договор о дружбе на вечные времена до детей и внуков, все согласились.
Осип Антонович, изучавший японский текст, предупредил адмирала, что можно понять эти выражения в другом смысле. Например: «Россия будет вечным сторонником Японии». Но можно еще и по-другому: «Россия будет преданным вассалом Японии» или «чтобы у России были все права и Япония была ее вечным сторонником». Поэтому уже договорились, что основным должен быть точный голландский текст. Об этом категорически заявил Посьет.
– По поводу смысла этой бумаги имеется большое согласие и маленькое несогласие, – заметил Тсутсуй. – Но чтобы текст договора был вечно дружеский, нам взаимно надо поспорить.
Можайский писал акварелью четырех японских послов, их секретаря Накамура Тамея на отдельном табурете и переводчика. И не обращал внимания на сидевших сбоку губернаторов. Он подумал, что доводы адмирала кажутся нехорошими.
«Но мало ли чего приходится офицеру слушать и беспрекословно исполнять. Даже в любой миг могут приказать умереть. И умри! Твое дело, Можайский, химия и рисование. Тебя отставили от несения вахты. Так делай свое дело. Наблюдай птиц и… Но какие русские купцы, откуда они явятся в Симода?» – подумал он, невольно вслушиваясь в обсуждение нового пункта и регламента торговли. Он вспомнил, что англичане сожгли и уничтожили наши торговые фактории на Курилах. Об этом известно через японцев.
Зашла речь о консулах. Об учреждениях русских консулов в открытых портах.
– Откуда вам известно, что мы дали американцам такие права? – спросил Кавадзи.
– Да, это нам известно точно. – Посьет назвал номер пункта и зачитал наизусть точный текст американского договора.
– Вы обязались в Нагасаки дать нам все права, какие получит какая-либо другая держава. Само собой понятно, что мы не стали бы ссылаться на чужие договора, если бы не война, – сказал Путятин. – Если бы нашей эскадре не пришлось уйти из Японии для вашего же спокойствия, чтобы избежать битвы против англичан в порту Нагасаки, то у нас с вами был бы заключен договор гораздо раньше, чем у вас с американцами. Вы сами это хорошо знаете. Поэтому теперь вы обязаны исполнить обещание.
– На какой договор с Америкой вы все время ссылаетесь, я этого не знаю, – любезно сказал Кавадзи, – первый раз слышу о каком-то договоре. Об этом нам ничего не известно.
– У вас же были американцы? – спросил Лесовский.
– Да, это возможно. Их эскадра однажды приходила в нашу страну, но это ничего не значит.
– Вот и толкуй с ними! – сказал Путятин, выслушав перевод.
– Да, велись переговоры… – подтвердил Тсутсуй, но по тому, как он один раз не удержался и жалко моргнул, видно было, что ему велено лгать, и он скрывает неловкость.
Евфимий Васильевич сказал:
– Его превосходительство господа Кавадзи и Тсутсуй ничего не знают о заключении договора с Америкой.
– Да, нам ничего не известно, – сказал Кавадзи, – поэтому обсудим положение так, как оно есть.
Это означало, что в теперешнем положении и Путятин, и его «Диана» совершенно бессильны.
– Если это совершенно другая делегация и если вам ничего не известно, то советую обратиться к его превосходительству губернатору Исава Мимасаку но ками!
– К Исава? – удивился Тсутсуй и в испуге глянул на Чуробэ.
Саэмон но джо был невозмутим:
– О чем желал бы посол Путятин говорить с губернатором?
– Чтобы узнать, какой договор подписан в Канагава. Его превосходительство Мимасаку но ками один из послов Японии, поставивших свою подпись под договором с Америкой.
Кавадзи подумал, что на следующее заседание не возьмет Исава. Пусть тот сидит и смотрит, как восстанавливается его управление, пьет чай и пишет обо всем в Эдо.
– Американцы поэтому у вас и ходили по улицам! – сказал капитан.
«Правительство сделало упущение, – полагал Кавадзи, – желая следить за нами глазами Исава, они прислали его туда, где он не должен появляться. Меня поставили в неудобное положение».
Но не так просто было смутить Кавадзи. Он бывал в разных переделках за годы своей блестящей, но тяжкой чиновничьей карьеры.
– Вот вы говорите – ходить по городу… На наших переговорах еще не дано было вам разрешение свистеть и дуть в трубу, проходя по японским улицам. Нас обвинят за это в упущении, – сказал Тсутсуй.
– Нет, это законно, – ответил капитан.
– Как законно? Где же такой закон?
– Я это первый раз слышу! – повторил Кавадзи.
Посьет достал из портфеля папку и выложил из нее обязательство за подписями Тсутсуя и Кавадзи, данное Путятину в Нагасаки.
– А то, что подпись господина губернатора, здесь присутствующего Исава Мимасаку но ками, стоит на американском договоре? – резко заговорил Путятин.
Исава смутился и понурился. Шишки летели на него со всех сторон.
– Я первый раз слышу о том, что вы говорите про американских консулов, – сказал Кавадзи.
Можайский знает, что по виду Путятина трудно и опасно судить о чем-нибудь заранее. Адмирал наш с неожиданностями. Опять речь вернулась к торговле в японских портах. Говорили обо всех пунктах бегло, помянули также о границах.
– Мурагаки Авадзи но ками, побывавший с экспедицией на Сахалине и обстоятельно изучивший все, что там делается, по случаю землетрясения послан нами в столицу, – сказал Кавадзи.
Путятин ответил, что порт Симода надо переменить на какой-то другой, тут нельзя выгружаться.
Тсутсуй спросил:
– Чем русские будут платить японцам за товары?
– Я хочу попросить извинения, – заметил Кавадзи, – но у нас нет никаких возражений против золота и серебра. А что, если будут предложены предметы игр, карты, алкогольные напитки? Я заявляю, что ввозиться должны лишь товары, необходимые для страны.
– Я хотел бы знать, что вы соизволите иметь в виду под предметами, необходимыми для страны? – спросил Путятин.
– А-а! – обрадовался Тсутсуй. – Конечно, золото и серебро. Огнестрельное оружие! Дубленые кожи, медикаменты, ткани.
– Ткани и медикаменты будут, – сказал Путятин. – А о тех товарах, которые вы просите исключить, мы должны получить инструкцию правительства.
Невельской рассуждал, что без торговли с Китаем, Японией и Америкой нет будущего у Приамурья, словно с этими странами торговать будет одна окраина Сибири. Как будто Петербург не в силах взять торговлю между Русской Америкой и Японией в свои руки! Он рассуждает, что на Амур надо завозить все необходимое, а в обмен отправлять все, что нужно китайцам и японцам. Он тоже за торговлю и уверяет, что начал ее уже и ведет несколько лет на Сахалине вразвоз и через богатых гиляков посылал товары к японцам.
«А это совершенно неверно! И Аляска и Приамурье, – полагает Путятин, – должны вывозить и продавать за границу свои богатства, а деньги за все это должны поступать в Петербург в казну государства, а совсем не в Приамурье, не на нужды Аляски и не для заселения ее украинцами и староверами, среди которых, говорят, ходят тайные письма, подбивающие их уезжать в Канаду и Австралию. Карл Васильевич Нессельроде был о японцах, право, лучшего мнения!» Путятин знал, что Нессельроде очень не нравилось, что на Сахалине стоит наше укрепление. Невельской уверяет, что канцлеру сначала также не нравилось, что мы исследуем лиман Амура, что за поднятие флага на устье реки Нессельроде разжаловал его в матросы и что надо плюнуть на него, он враг наш, хотя и канцлер, и англичане еще не знают, что это такое, хотя и подсунули нам его. «Но не рой другому яму, – говорил Невельской, – сам попадешь!» «В какой просак я попал! – думал Путятин. – Нессельроде дал право японцам заявить претензию».
– А в случае недоразумения из-за нехватки золота и серебра еще трудно сказать заранее, какие товары можно привезти, – вдруг заявил Тсутсуй.
Речь было зашла об ураганах, которые с необычайной свирепостью бушуют у берегов Японии и которые занесут многочисленные русские торговые суда в еще не открытые порты. Японцы сказали, что такие суда получат приют, продовольствие и воду, а потом будут отправлены в порты, открытые для торговли.
Путятин сказал, что золото, серебро и товары должны обмениваться свободно, но для этого надо составить особый документ, в котором будут перечислены правила обмена. В открытые порты для этого надо назначить консулов.
– Вот это будет сложный вопрос! – сказал Кавадзи. – Никакого согласия на учреждение консулов дано быть не может.
Когда снова речь зашла о границах, Кавадзи как обдал адмирала холодной водой. Он заявил, что весь Сахалин должен принадлежать японцам до самых берегов устья общего лимана.
Путятин остолбенел. Даже и он и Нессельроде ничего подобного не ждали. Адмиралу приходилось и прежде замечать, что, несмотря на исследования Мурагаки, понятия японцев о Сахалине весьма туманны.
– Вот именно так давайте и решим! – радостно воскликнул старенький Тсутсуй, уже начинавший дремать. – До самого конца острова.
– Трудно понять, о чем толкуют японские послы, – сказал Путятин. – Если вы хотите получить себе всю территорию до Амурского лимана, то это не край острова.
– Кроме того, по всему побережью Сахалина стоят наши посты. Идут разработки каменного угля, – заговорил Лесовский, чувствуя, что адмирал будет метаться между Сциллой и Харибдой, – а север острова на японских картах до сих пор даже не нанесен. Мысы Марии и Елизаветы вам неизвестны. Что же мы будем спорить вслепую. Еще станете доказывать, что в России живут одноглазые люди и принадлежат японцам!
Когда Мориама Эйноскэ все это добросовестно перевел, японская делегация добродушно рассмеялась.
– Английские карты ложны и составлены с тем, чтобы поссорить нас, – продолжал Лесовский. – Что вы скажете об этом? Опять ничего подобного даже и не слышали?
Кавадзи знал, что нет твердых оснований для утверждения Сахалина за японцами, и это тяжким камнем лежало всегда на его душе. Это самое слабое место его позиции против Путятина. Тверже стоять на своем! Учиться надо у американцев и западных эбису. Пора Японии становиться завоевательницей по примеру европейских держав. Первый захват в истории Японии надо попытаться осуществить наконец! Пора открывать страну, пора менять политику и во всем учиться у европейцев и американцев. Первым завоеванием будет утверждение на Сахалине.
– Да, у нас есть карты только части Сахалина, где был наш ученый Мамио. Но у нас есть право владения айнами и наше рыболовство.
«Перри подал хороший пример, и мы быстро докажем, что усваиваем все, что есть хорошего в политике великих держав. Путятин сейчас в ничтожестве, он зависим и бессилен. Он либо уйдет без всякого договора на своем залатанном корабле, либо подпишет условия, которые будем диктовать мы. Не ему, не Стирлингу и не Перри нужно гордиться открытиями Японии, как это им кажется. Открытие Японии нужно самим японцам. Они хотят учиться усваивать способы торговли, заводить промышленность и мореплавание. Послы иностранных держав пусть лезут наперебой с просьбами и предложениями, считая, что они побеждают Японию…»
Кавадзи положил руки на бедра, его голова поднята, кажется, что он уже схватился за самурайскую саблю. Он первый начинал новую политику Японии и первый в ее истории захват.
– Но если вы так рассуждаете, то нам не о чем говорить, – сказал он, выслушав возражения Путятина.
Он добавил несколько фраз, выражающих личное уважение к послу. Еще раз сказал о желании Японии жить в вечной дружбе с Россией до детей и внуков.
Перри говорил не раз, что японцы не должны уходить с Сахалина. Стирлинг в Нагасаки пугал японцев русским деспотизмом, уверял, что русские лживы и лукавы: они не ограничатся Сахалином, переступят с него рано или поздно на остров Матсмай.
Японцев уверяли, что Россия – страна льдов, плохих болотистых земель, гнилого климата. Географические условия понуждают русских к захватам на юге. Передавали про русских мнение Наполеона, что если они завоюют Европу, то все разбегутся из своей страны, к которой никакой привязанности не имеют.
«Еще нет у японцев современного флота! Но я требую новых земель, не имея флота!»
Вечером в храме, где жили Кавадзи и Старик, собрались послы и их приближенные. Секретарь зачитал вслух записи сегодняшних переговоров и высказывания представителей обеих сторон.
Опять был скудный ужин и потом опять хохотали, вспоминая, как Путятин старался быть вежливым.
– Это совершенно не получается у него! – замечал Уэкава.
Тсутсуй посмеялся, потом лицо его стало серьезным. Вдруг он сказал, что Саэмон но джо, кажется, был сегодня излишне жестким. Русские знают содержание американского договора. Исава попал в глупое положение.
Кавадзи не ожидал подобного замечания от своего единомышленника и несколько смутился.
Саэмон но джо и не собирался настаивать на всех своих требованиях. Конечно, там, где стоят русские посты и где солдаты ломают уголь на берегу лимана, место уж не займешь. Про уголь на Сахалине японцы вообще ничего не знали до сих пор. Но важно, что требования заявлены и что это записано в протокол и будет прочитано правительством. Пока еще у Японии мало силы, чтобы настоять на своем. Путятин снял крепость с юга Сахалина. Вот тут-то и надо воспользоваться. Это изобретение самого Кавадзи, а не Мито. Правительство это поймет.
Для того чтобы познакомиться с Сахалином и узнать, что он собой представляет, Мурагаки перед поездкой туда читал книгу Крузенштерна. Кавадзи теперь тоже ее пришлось прочесть. У Крузенштерна сведения о японцах были более подробные, чем у самих японцев. К тому же Крузенштерн, настоящий западный эбису, так рассуждал о правах и претензиях японцев, как они сами о себе не рассуждали. Он подсказывал кое-что. Он не понимал, конечно, что в то время японцы так не думали. У японцев тогда еще не было такой политики, какую вел бы Крузенштерн, если бы был японцем. Кавадзи только теперь почувствовал, что у Японии в этом вопросе слабая позиция. Он даже в дневнике записал, что пришлось читать Крузенштерна и что мало доводов, чтобы отстоять Японии права на Сахалин. По японским документам известно, что на Сахалин ходили рыбаки. Пробовали торговцы матсмайского князя там зимовать, да отказались, болели цингой и плохо переносили морозы. Но надо, тем смелее надо увеличивать требования, пользуясь обстоятельствами. Разбита «Диана», русским грозят большие несчастья, бухту они без нас найти не могли. У них война. Крепость на юге Сахалина убрана. Война идет сразу с двумя сильными морскими державами. При переговорах с губернатором в Нагасаки английский адмирал Стирлинг требовал выдачи ему посольства Путятина.
Японцы в Нагасаки держатся очень благородно. Оттуда пишут, что один из умных чиновников, выслушав, как англичане говорят, что самые храбрые на свете моряки – это их морская пехота в красных мундирах, ответил, что нечестно вести такую войну с Россией. «Почему же?» – удивились англичане. «Знаете, это очень нехорошо – вдвоем нападать на одного». Англичане сдержанно и самодовольно улыбались.
Путятин-то чувствует, что на него могут напасть двое. Пришел с единственным сломанным судном. Ничего плохого японцам Путятин еще никогда не сделал. Конечно, над ним все теперь смеются. Но Путятин по-своему герой. Он всю жизнь плавает по морям и океанам. Саэмон но джо желал бы взять с него пример… А Путятин, возвратившись на судно, сказал Посьету:
– Упорство и упрямство их превосходят все предположения. Значит, есть какая-то причина. Вынужденная перемена.
Утром пришли письма из Эдо. Подтверждается еще раз, что все русские занесены в особый список, по которому государственным чиновникам отпускаются продукты. По списку Эдо дается все самое лучшее. Русские будут получать рис и муку. А также одежду.
В Симода идет Эгава Тародзаэмон, знаменитый инженер и изобретатель, важный потомственный чиновник, седьмой дайкан в роду начальников округа, в который входит большая часть полуострова Идзу и участок вдоль побережья под горой Фудзи с несколькими деревнями. Эгава – хороший знакомый Кавадзи. Он – герой. Эгава построил у себя в горной вотчине Нираяма так называемые «отражательные печи». Он плавит там чугун и льет пушки. Не зря ему приказано приехать в Симода.
В письме канцлер Абэ Исе но ками пишет, что правительство берет на себя расходы по ремонту русского корабля, учитывая обещание посла Путятина, что русское правительство возместит все расходы. Исправление его разрешается произвести в гавани Хэда, на территории, которой правит Эгава.
Правительство обязывает чиновников установить наблюдение за ремонтом, а также изучение европейского корабля и его устройства возлагает на мастеров и плотников судостроительства.
Такое же распоряжение послано Эгава Тародзаэмону. Он обязан заниматься изучением европейского судостроительства в то время, когда посол России будет исправлять свое судно.
И еще одно важное обстоятельство. Гавань Осака не может быть открыта для русских ни в коем случае, и возвращаться к обсуждению этого не следует. Предложение русского посла, который просит открыть Осака, должно быть категорически отвергнуто.
Путятин был в Осака.
Перри – в Эдо.
Путятин, который так мирно вел себя в Нагасаки, вдруг пошел в Осака. Делается вид, что это ошибка, но обращено на это внимание. С одним кораблем он мог наделать неприятностей больше для всего будущего Японии, чем Перри с эскадрой пароходов. Он напоминал японцам, что в стремлении избежать несправедливостей они могут обратить свой взгляд к исконному и святому и что он, Путятин, сам верит в их традиции и чтит святость, которую они чтят.
Кавадзи мог наделать России неприятностей на Сахалине, заняв там территории. А Путятин желал подорвать в Японии государственное устройство.
Тихий и дружественный посол, который всегда советуется с богом, вдруг совершил поступок, подобный революции. «Если об этом узнает страна, народ, самураи, даймио? Уже знают многие. Вот что может означать вмешательство иностранцев во внутреннюю жизнь Японии. Поход Путятина в Осака – это призыв к бунту. Да, можно так понять. Но мозги наших вельмож размягчены бездействием и наслаждениями. Они не понимают этого. Ослабли в эпоху Эдо от изобилия и благоустройства. Только канцлер Абэ, кажется, все понял! Перемены в стране неизбежны».
Кавадзи настаивал разрешить ремонт в удобной бухте. Нет, не только это! Абэ Исе но ками взглянул на дело шире. Надо учиться. Вот они о чем там думают. Предоставить наилучшую бухту. Учение и бешеное вооружение. Их там уж не беспокоят договора и границы? Вот откуда их кажущееся безразличие.
Кавадзи, конечно, допустил оплошность, не угадав всей значительности дела, которое возлагается на него. Абэ Исе но ками, конечно, приглашал в замок Эгава Тародзаэмона и выслушал его мнение. Эгава Тародзаэмон опережает Саэмона но джо? Он выходит на высшее место? За наукой и за машиной будущее.
В храме Гёкусэнди на последующих заседаниях еще долго спорили по всем пунктам договора. Путятин просил поспешить, шел на уступки, потом отказывался от них и снова спорил. Он, как всегда, к одному и тому же возвращался по нескольку раз. Он говорил, что ему надо идти с «Дианой» в Хэда, а сам не уходил. День и ночь ручные машины работали на «Диане», откачивая воду из трюмов. А корабль все стоял на месте.
Путятин сказал, что прервет деловые разговоры на три дня. Сегодня Сочельник, а завтра Рождество – христианские праздники, он не может в эти дни работать.
– Приезжайте, пожалуйста, к нам, – приглашал он Старика и Кавадзи.
Кавадзи сказал, что занят и не может праздновать. В эти дни губернатор должен казнить много воров. Им будут рубить головы, а некоторых отравлять ядом. Все чиновники должны принимать участие в разборе дел.
Ему бы хотелось поехать на корабль, он очень любил бывать в опрятной и просторной кают-компании среди гостеприимного общества офицеров, которые всегда вели разговоры на самые неожиданные и непривычные темы. Он любил салон и библиотеки адмирала и в глубине души чувствовал самое дружеское расположение к этим людям, с которыми отдыхал от вечного напряжения в своей среде. Но причина не в заботах местного управления. Он и не мог отправиться на христианский праздник без разрешения высшего правительства, хотя Путятин очень настойчиво и радушно приглашал его. Поэтому он помянул про грязь, преступления и казни, желая показать, что в эти дни у него нет никакого праздника, а, напротив, что очень тяжкие и грязные дни.
Доносилось чистое дыхание утреннего спокойного океана. На скале, торчавшей из воды, отчаянно гонялись друг за другом с криками по деревьям и лианам две маленькие обезьяны. Одна из них замерла, завидя многолюдную процессию, она показалась Саэмону но джо похожей на философа Кога Кинидзиро. Такой же лоб, как перевернутый котел, маленькие, близко посаженные глазки. Лысый лоб морщится.
В воздухе холодно, чувствуется зима. Некоторые деревья голы. Саэмон но джо чувствует, что с каждым шагом и с каждым глотком утренней свежести у него прибывает сила, нужная для предстоящей битвы.
Адмиральский вельбот с гребцами в белых рубахах подошел к храму по воде в тот миг, когда носильщики сняли с плеч четыре каго японских послов и самураи свиты открывали двери и помогали выйти своим повелителям.
Русские одеты в черное с золотом. Хотя они и поскромнее японцев, но тоже выглядят молодцами. Японцы по моде – в полунаклоне. Русские по своей моде – прямые. Все с таким видом, как будто не с разбитого и залатанного корабля и не из уничтоженного города, населенного нищими.
Обе делегации расселись в храме напротив широко распахнутого входа, лицом друг к другу. Русские на стульях, а японцы на деревянном полированном помосте.
Японские послы во всем блеске своих дорогих шелков, поясов, оружия и туфель, в тусклом благородстве смешанных цветов. Оруженосец, сидящий за каждым из них, высоко держит посольский меч.
Русская часть совещания черна. Только лица ярко выделяются неестественной краснотой.
Старик Хизен но ками с большим достоинством улыбнулся, как бы отворяя пришельцам свое сердце.
– Случившееся недавно неожиданное ужасное землетрясение причинило вам большие затруднения, – сказал он. – Мы это действительно понимаем и выражаем вам сочувствие… И я думаю, что мы уже не будем представляться друг другу и называть свои ранги и имена, потому что мы недавно это делали на прошлой встрече.
Хори и Мориама, лежавшие на полу, как громадные черепахи, все живо перевели. А Тсутсуй Хизен но ками открыл и закрыл веер.
Переводчик так передал ответ посла России:
– Мы также знаем, какие чрезвычайные трудности причинило это землетрясение вам. Поэтому мы выражаем вам, достопочтенные господа, наше приветствие, окрашенное в печальные тона в связи с землетрясением. И мы понимаем, какие вы понесли убытки. Выражаем каждому из вас свое понимание.
– Мы принимаем ваше чувство соболезнования! – почтительно и сердечно ответил Тсутсуй.
– После последней встречи и в соответствии с инструкциями нашего правительства мы обдумали проект предложенного договора и сообщаем, что в общих чертах согласны с ним, – переходя к делу, заговорил Хизен. – Само собой разумеется, что бумаги, написанные по-голландски, мы пытались изучить, но не могли еще пока полностью и глубоко постичь их смысл, поэтому хотели бы обсудить их устно. – Тсутсуй улыбнулся, и глаза его исчезли в морщинах, при этом немного и приятно скосясь.
– Да, мы согласны все обсудить, – ответил Путятин. – Но, продолжая наш спор, я должен напомнить вам все-таки, что я уверен, что из Симода международного порта не получится, бухта мала, теперь якоря совсем не держат ни единого судна, с каменного дна цунами снесло весь ил и вулканический песок. Кроме того, как я говорил вам, бухта эта открыта ветру. Суда не могут тут разгружаться. И я совершенно не понимаю, как коммодор Перри мог согласиться принять такой порт.
Кавадзи молчал. Он полагал, что Путятин не всегда смотрит в суть вещей, а судит просто по своим впечатлениям. Симода не зря назначается для торговли с эбису.
Как ни мал и ни захолустен городок, а дело началось, сюда назначен штат чиновников. Создано Управление Западных Приемов для сношений с иностранцами. Присланы люди для тайного наблюдения за иностранцами. И для наблюдения за своими чиновниками. И для наблюдения за полицией, за тайной полицией и друг за другом. Их нагнали, важных самураев и самураев маленьких – маленьких писцов и доносчиков. Жить им еще негде. Для всех надо построить приличные помещения. Нужны склады для иностранных товаров, дома для приемов.
Порт Симода неудобен? Открыт ветру? Но он отгорожен высокими горами от столицы и от всего государства. Находится на самом конце полуострова. В то же время он близок к столице. Поэтому американцы сразу согласились. У них большие пароходы, и они знают, что всегда смогут отсюда зайти в залив Эдо. Город Симода, конечно, дрянной, патриархальный. Но если смотреть в корень? Дело началось!
Кавадзи сказал:
– Весь вчерашний день японская сторона письменно переводила документ. Я предлагаю зачитать и обсудить его по пунктам.
Пришлось отступаться от традиций. Когда переводчик читает такой договор, он из черепахи превращается в значительного специалиста. Мориама Эйноскэ уселся, втянув под себя ноги и выпрямив свое стройное тело старого атлета.
С первым пунктом и со вторым, в котором сказано о том, что заключается договор о дружбе на вечные времена до детей и внуков, все согласились.
Осип Антонович, изучавший японский текст, предупредил адмирала, что можно понять эти выражения в другом смысле. Например: «Россия будет вечным сторонником Японии». Но можно еще и по-другому: «Россия будет преданным вассалом Японии» или «чтобы у России были все права и Япония была ее вечным сторонником». Поэтому уже договорились, что основным должен быть точный голландский текст. Об этом категорически заявил Посьет.
– По поводу смысла этой бумаги имеется большое согласие и маленькое несогласие, – заметил Тсутсуй. – Но чтобы текст договора был вечно дружеский, нам взаимно надо поспорить.
Можайский писал акварелью четырех японских послов, их секретаря Накамура Тамея на отдельном табурете и переводчика. И не обращал внимания на сидевших сбоку губернаторов. Он подумал, что доводы адмирала кажутся нехорошими.
«Но мало ли чего приходится офицеру слушать и беспрекословно исполнять. Даже в любой миг могут приказать умереть. И умри! Твое дело, Можайский, химия и рисование. Тебя отставили от несения вахты. Так делай свое дело. Наблюдай птиц и… Но какие русские купцы, откуда они явятся в Симода?» – подумал он, невольно вслушиваясь в обсуждение нового пункта и регламента торговли. Он вспомнил, что англичане сожгли и уничтожили наши торговые фактории на Курилах. Об этом известно через японцев.
Зашла речь о консулах. Об учреждениях русских консулов в открытых портах.
– Откуда вам известно, что мы дали американцам такие права? – спросил Кавадзи.
– Да, это нам известно точно. – Посьет назвал номер пункта и зачитал наизусть точный текст американского договора.
– Вы обязались в Нагасаки дать нам все права, какие получит какая-либо другая держава. Само собой понятно, что мы не стали бы ссылаться на чужие договора, если бы не война, – сказал Путятин. – Если бы нашей эскадре не пришлось уйти из Японии для вашего же спокойствия, чтобы избежать битвы против англичан в порту Нагасаки, то у нас с вами был бы заключен договор гораздо раньше, чем у вас с американцами. Вы сами это хорошо знаете. Поэтому теперь вы обязаны исполнить обещание.
– На какой договор с Америкой вы все время ссылаетесь, я этого не знаю, – любезно сказал Кавадзи, – первый раз слышу о каком-то договоре. Об этом нам ничего не известно.
– У вас же были американцы? – спросил Лесовский.
– Да, это возможно. Их эскадра однажды приходила в нашу страну, но это ничего не значит.
– Вот и толкуй с ними! – сказал Путятин, выслушав перевод.
– Да, велись переговоры… – подтвердил Тсутсуй, но по тому, как он один раз не удержался и жалко моргнул, видно было, что ему велено лгать, и он скрывает неловкость.
Евфимий Васильевич сказал:
– Его превосходительство господа Кавадзи и Тсутсуй ничего не знают о заключении договора с Америкой.
– Да, нам ничего не известно, – сказал Кавадзи, – поэтому обсудим положение так, как оно есть.
Это означало, что в теперешнем положении и Путятин, и его «Диана» совершенно бессильны.
– Если это совершенно другая делегация и если вам ничего не известно, то советую обратиться к его превосходительству губернатору Исава Мимасаку но ками!
– К Исава? – удивился Тсутсуй и в испуге глянул на Чуробэ.
Саэмон но джо был невозмутим:
– О чем желал бы посол Путятин говорить с губернатором?
– Чтобы узнать, какой договор подписан в Канагава. Его превосходительство Мимасаку но ками один из послов Японии, поставивших свою подпись под договором с Америкой.
Кавадзи подумал, что на следующее заседание не возьмет Исава. Пусть тот сидит и смотрит, как восстанавливается его управление, пьет чай и пишет обо всем в Эдо.
– Американцы поэтому у вас и ходили по улицам! – сказал капитан.
«Правительство сделало упущение, – полагал Кавадзи, – желая следить за нами глазами Исава, они прислали его туда, где он не должен появляться. Меня поставили в неудобное положение».
Но не так просто было смутить Кавадзи. Он бывал в разных переделках за годы своей блестящей, но тяжкой чиновничьей карьеры.
– Вот вы говорите – ходить по городу… На наших переговорах еще не дано было вам разрешение свистеть и дуть в трубу, проходя по японским улицам. Нас обвинят за это в упущении, – сказал Тсутсуй.
– Нет, это законно, – ответил капитан.
– Как законно? Где же такой закон?
– Я это первый раз слышу! – повторил Кавадзи.
Посьет достал из портфеля папку и выложил из нее обязательство за подписями Тсутсуя и Кавадзи, данное Путятину в Нагасаки.
– А то, что подпись господина губернатора, здесь присутствующего Исава Мимасаку но ками, стоит на американском договоре? – резко заговорил Путятин.
Исава смутился и понурился. Шишки летели на него со всех сторон.
– Я первый раз слышу о том, что вы говорите про американских консулов, – сказал Кавадзи.
Можайский знает, что по виду Путятина трудно и опасно судить о чем-нибудь заранее. Адмирал наш с неожиданностями. Опять речь вернулась к торговле в японских портах. Говорили обо всех пунктах бегло, помянули также о границах.
– Мурагаки Авадзи но ками, побывавший с экспедицией на Сахалине и обстоятельно изучивший все, что там делается, по случаю землетрясения послан нами в столицу, – сказал Кавадзи.
Путятин ответил, что порт Симода надо переменить на какой-то другой, тут нельзя выгружаться.
Тсутсуй спросил:
– Чем русские будут платить японцам за товары?
– Я хочу попросить извинения, – заметил Кавадзи, – но у нас нет никаких возражений против золота и серебра. А что, если будут предложены предметы игр, карты, алкогольные напитки? Я заявляю, что ввозиться должны лишь товары, необходимые для страны.
– Я хотел бы знать, что вы соизволите иметь в виду под предметами, необходимыми для страны? – спросил Путятин.
– А-а! – обрадовался Тсутсуй. – Конечно, золото и серебро. Огнестрельное оружие! Дубленые кожи, медикаменты, ткани.
– Ткани и медикаменты будут, – сказал Путятин. – А о тех товарах, которые вы просите исключить, мы должны получить инструкцию правительства.
Невельской рассуждал, что без торговли с Китаем, Японией и Америкой нет будущего у Приамурья, словно с этими странами торговать будет одна окраина Сибири. Как будто Петербург не в силах взять торговлю между Русской Америкой и Японией в свои руки! Он рассуждает, что на Амур надо завозить все необходимое, а в обмен отправлять все, что нужно китайцам и японцам. Он тоже за торговлю и уверяет, что начал ее уже и ведет несколько лет на Сахалине вразвоз и через богатых гиляков посылал товары к японцам.
«А это совершенно неверно! И Аляска и Приамурье, – полагает Путятин, – должны вывозить и продавать за границу свои богатства, а деньги за все это должны поступать в Петербург в казну государства, а совсем не в Приамурье, не на нужды Аляски и не для заселения ее украинцами и староверами, среди которых, говорят, ходят тайные письма, подбивающие их уезжать в Канаду и Австралию. Карл Васильевич Нессельроде был о японцах, право, лучшего мнения!» Путятин знал, что Нессельроде очень не нравилось, что на Сахалине стоит наше укрепление. Невельской уверяет, что канцлеру сначала также не нравилось, что мы исследуем лиман Амура, что за поднятие флага на устье реки Нессельроде разжаловал его в матросы и что надо плюнуть на него, он враг наш, хотя и канцлер, и англичане еще не знают, что это такое, хотя и подсунули нам его. «Но не рой другому яму, – говорил Невельской, – сам попадешь!» «В какой просак я попал! – думал Путятин. – Нессельроде дал право японцам заявить претензию».
– А в случае недоразумения из-за нехватки золота и серебра еще трудно сказать заранее, какие товары можно привезти, – вдруг заявил Тсутсуй.
Речь было зашла об ураганах, которые с необычайной свирепостью бушуют у берегов Японии и которые занесут многочисленные русские торговые суда в еще не открытые порты. Японцы сказали, что такие суда получат приют, продовольствие и воду, а потом будут отправлены в порты, открытые для торговли.
Путятин сказал, что золото, серебро и товары должны обмениваться свободно, но для этого надо составить особый документ, в котором будут перечислены правила обмена. В открытые порты для этого надо назначить консулов.
– Вот это будет сложный вопрос! – сказал Кавадзи. – Никакого согласия на учреждение консулов дано быть не может.
Когда снова речь зашла о границах, Кавадзи как обдал адмирала холодной водой. Он заявил, что весь Сахалин должен принадлежать японцам до самых берегов устья общего лимана.
Путятин остолбенел. Даже и он и Нессельроде ничего подобного не ждали. Адмиралу приходилось и прежде замечать, что, несмотря на исследования Мурагаки, понятия японцев о Сахалине весьма туманны.
– Вот именно так давайте и решим! – радостно воскликнул старенький Тсутсуй, уже начинавший дремать. – До самого конца острова.
– Трудно понять, о чем толкуют японские послы, – сказал Путятин. – Если вы хотите получить себе всю территорию до Амурского лимана, то это не край острова.
– Кроме того, по всему побережью Сахалина стоят наши посты. Идут разработки каменного угля, – заговорил Лесовский, чувствуя, что адмирал будет метаться между Сциллой и Харибдой, – а север острова на японских картах до сих пор даже не нанесен. Мысы Марии и Елизаветы вам неизвестны. Что же мы будем спорить вслепую. Еще станете доказывать, что в России живут одноглазые люди и принадлежат японцам!
Когда Мориама Эйноскэ все это добросовестно перевел, японская делегация добродушно рассмеялась.
– Английские карты ложны и составлены с тем, чтобы поссорить нас, – продолжал Лесовский. – Что вы скажете об этом? Опять ничего подобного даже и не слышали?
Кавадзи знал, что нет твердых оснований для утверждения Сахалина за японцами, и это тяжким камнем лежало всегда на его душе. Это самое слабое место его позиции против Путятина. Тверже стоять на своем! Учиться надо у американцев и западных эбису. Пора Японии становиться завоевательницей по примеру европейских держав. Первый захват в истории Японии надо попытаться осуществить наконец! Пора открывать страну, пора менять политику и во всем учиться у европейцев и американцев. Первым завоеванием будет утверждение на Сахалине.
– Да, у нас есть карты только части Сахалина, где был наш ученый Мамио. Но у нас есть право владения айнами и наше рыболовство.
«Перри подал хороший пример, и мы быстро докажем, что усваиваем все, что есть хорошего в политике великих держав. Путятин сейчас в ничтожестве, он зависим и бессилен. Он либо уйдет без всякого договора на своем залатанном корабле, либо подпишет условия, которые будем диктовать мы. Не ему, не Стирлингу и не Перри нужно гордиться открытиями Японии, как это им кажется. Открытие Японии нужно самим японцам. Они хотят учиться усваивать способы торговли, заводить промышленность и мореплавание. Послы иностранных держав пусть лезут наперебой с просьбами и предложениями, считая, что они побеждают Японию…»
Кавадзи положил руки на бедра, его голова поднята, кажется, что он уже схватился за самурайскую саблю. Он первый начинал новую политику Японии и первый в ее истории захват.
– Но если вы так рассуждаете, то нам не о чем говорить, – сказал он, выслушав возражения Путятина.
Он добавил несколько фраз, выражающих личное уважение к послу. Еще раз сказал о желании Японии жить в вечной дружбе с Россией до детей и внуков.
Перри говорил не раз, что японцы не должны уходить с Сахалина. Стирлинг в Нагасаки пугал японцев русским деспотизмом, уверял, что русские лживы и лукавы: они не ограничатся Сахалином, переступят с него рано или поздно на остров Матсмай.
Японцев уверяли, что Россия – страна льдов, плохих болотистых земель, гнилого климата. Географические условия понуждают русских к захватам на юге. Передавали про русских мнение Наполеона, что если они завоюют Европу, то все разбегутся из своей страны, к которой никакой привязанности не имеют.
«Еще нет у японцев современного флота! Но я требую новых земель, не имея флота!»
Вечером в храме, где жили Кавадзи и Старик, собрались послы и их приближенные. Секретарь зачитал вслух записи сегодняшних переговоров и высказывания представителей обеих сторон.
Опять был скудный ужин и потом опять хохотали, вспоминая, как Путятин старался быть вежливым.
– Это совершенно не получается у него! – замечал Уэкава.
Тсутсуй посмеялся, потом лицо его стало серьезным. Вдруг он сказал, что Саэмон но джо, кажется, был сегодня излишне жестким. Русские знают содержание американского договора. Исава попал в глупое положение.
Кавадзи не ожидал подобного замечания от своего единомышленника и несколько смутился.
Саэмон но джо и не собирался настаивать на всех своих требованиях. Конечно, там, где стоят русские посты и где солдаты ломают уголь на берегу лимана, место уж не займешь. Про уголь на Сахалине японцы вообще ничего не знали до сих пор. Но важно, что требования заявлены и что это записано в протокол и будет прочитано правительством. Пока еще у Японии мало силы, чтобы настоять на своем. Путятин снял крепость с юга Сахалина. Вот тут-то и надо воспользоваться. Это изобретение самого Кавадзи, а не Мито. Правительство это поймет.
Для того чтобы познакомиться с Сахалином и узнать, что он собой представляет, Мурагаки перед поездкой туда читал книгу Крузенштерна. Кавадзи теперь тоже ее пришлось прочесть. У Крузенштерна сведения о японцах были более подробные, чем у самих японцев. К тому же Крузенштерн, настоящий западный эбису, так рассуждал о правах и претензиях японцев, как они сами о себе не рассуждали. Он подсказывал кое-что. Он не понимал, конечно, что в то время японцы так не думали. У японцев тогда еще не было такой политики, какую вел бы Крузенштерн, если бы был японцем. Кавадзи только теперь почувствовал, что у Японии в этом вопросе слабая позиция. Он даже в дневнике записал, что пришлось читать Крузенштерна и что мало доводов, чтобы отстоять Японии права на Сахалин. По японским документам известно, что на Сахалин ходили рыбаки. Пробовали торговцы матсмайского князя там зимовать, да отказались, болели цингой и плохо переносили морозы. Но надо, тем смелее надо увеличивать требования, пользуясь обстоятельствами. Разбита «Диана», русским грозят большие несчастья, бухту они без нас найти не могли. У них война. Крепость на юге Сахалина убрана. Война идет сразу с двумя сильными морскими державами. При переговорах с губернатором в Нагасаки английский адмирал Стирлинг требовал выдачи ему посольства Путятина.
Японцы в Нагасаки держатся очень благородно. Оттуда пишут, что один из умных чиновников, выслушав, как англичане говорят, что самые храбрые на свете моряки – это их морская пехота в красных мундирах, ответил, что нечестно вести такую войну с Россией. «Почему же?» – удивились англичане. «Знаете, это очень нехорошо – вдвоем нападать на одного». Англичане сдержанно и самодовольно улыбались.
Путятин-то чувствует, что на него могут напасть двое. Пришел с единственным сломанным судном. Ничего плохого японцам Путятин еще никогда не сделал. Конечно, над ним все теперь смеются. Но Путятин по-своему герой. Он всю жизнь плавает по морям и океанам. Саэмон но джо желал бы взять с него пример… А Путятин, возвратившись на судно, сказал Посьету:
– Упорство и упрямство их превосходят все предположения. Значит, есть какая-то причина. Вынужденная перемена.
Утром пришли письма из Эдо. Подтверждается еще раз, что все русские занесены в особый список, по которому государственным чиновникам отпускаются продукты. По списку Эдо дается все самое лучшее. Русские будут получать рис и муку. А также одежду.
В Симода идет Эгава Тародзаэмон, знаменитый инженер и изобретатель, важный потомственный чиновник, седьмой дайкан в роду начальников округа, в который входит большая часть полуострова Идзу и участок вдоль побережья под горой Фудзи с несколькими деревнями. Эгава – хороший знакомый Кавадзи. Он – герой. Эгава построил у себя в горной вотчине Нираяма так называемые «отражательные печи». Он плавит там чугун и льет пушки. Не зря ему приказано приехать в Симода.
В письме канцлер Абэ Исе но ками пишет, что правительство берет на себя расходы по ремонту русского корабля, учитывая обещание посла Путятина, что русское правительство возместит все расходы. Исправление его разрешается произвести в гавани Хэда, на территории, которой правит Эгава.
Правительство обязывает чиновников установить наблюдение за ремонтом, а также изучение европейского корабля и его устройства возлагает на мастеров и плотников судостроительства.
Такое же распоряжение послано Эгава Тародзаэмону. Он обязан заниматься изучением европейского судостроительства в то время, когда посол России будет исправлять свое судно.
И еще одно важное обстоятельство. Гавань Осака не может быть открыта для русских ни в коем случае, и возвращаться к обсуждению этого не следует. Предложение русского посла, который просит открыть Осака, должно быть категорически отвергнуто.
Путятин был в Осака.
Перри – в Эдо.
Путятин, который так мирно вел себя в Нагасаки, вдруг пошел в Осака. Делается вид, что это ошибка, но обращено на это внимание. С одним кораблем он мог наделать неприятностей больше для всего будущего Японии, чем Перри с эскадрой пароходов. Он напоминал японцам, что в стремлении избежать несправедливостей они могут обратить свой взгляд к исконному и святому и что он, Путятин, сам верит в их традиции и чтит святость, которую они чтят.
Кавадзи мог наделать России неприятностей на Сахалине, заняв там территории. А Путятин желал подорвать в Японии государственное устройство.
Тихий и дружественный посол, который всегда советуется с богом, вдруг совершил поступок, подобный революции. «Если об этом узнает страна, народ, самураи, даймио? Уже знают многие. Вот что может означать вмешательство иностранцев во внутреннюю жизнь Японии. Поход Путятина в Осака – это призыв к бунту. Да, можно так понять. Но мозги наших вельмож размягчены бездействием и наслаждениями. Они не понимают этого. Ослабли в эпоху Эдо от изобилия и благоустройства. Только канцлер Абэ, кажется, все понял! Перемены в стране неизбежны».
Кавадзи настаивал разрешить ремонт в удобной бухте. Нет, не только это! Абэ Исе но ками взглянул на дело шире. Надо учиться. Вот они о чем там думают. Предоставить наилучшую бухту. Учение и бешеное вооружение. Их там уж не беспокоят договора и границы? Вот откуда их кажущееся безразличие.
Кавадзи, конечно, допустил оплошность, не угадав всей значительности дела, которое возлагается на него. Абэ Исе но ками, конечно, приглашал в замок Эгава Тародзаэмона и выслушал его мнение. Эгава Тародзаэмон опережает Саэмона но джо? Он выходит на высшее место? За наукой и за машиной будущее.
В храме Гёкусэнди на последующих заседаниях еще долго спорили по всем пунктам договора. Путятин просил поспешить, шел на уступки, потом отказывался от них и снова спорил. Он, как всегда, к одному и тому же возвращался по нескольку раз. Он говорил, что ему надо идти с «Дианой» в Хэда, а сам не уходил. День и ночь ручные машины работали на «Диане», откачивая воду из трюмов. А корабль все стоял на месте.
Путятин сказал, что прервет деловые разговоры на три дня. Сегодня Сочельник, а завтра Рождество – христианские праздники, он не может в эти дни работать.
– Приезжайте, пожалуйста, к нам, – приглашал он Старика и Кавадзи.
Кавадзи сказал, что занят и не может праздновать. В эти дни губернатор должен казнить много воров. Им будут рубить головы, а некоторых отравлять ядом. Все чиновники должны принимать участие в разборе дел.
Ему бы хотелось поехать на корабль, он очень любил бывать в опрятной и просторной кают-компании среди гостеприимного общества офицеров, которые всегда вели разговоры на самые неожиданные и непривычные темы. Он любил салон и библиотеки адмирала и в глубине души чувствовал самое дружеское расположение к этим людям, с которыми отдыхал от вечного напряжения в своей среде. Но причина не в заботах местного управления. Он и не мог отправиться на христианский праздник без разрешения высшего правительства, хотя Путятин очень настойчиво и радушно приглашал его. Поэтому он помянул про грязь, преступления и казни, желая показать, что в эти дни у него нет никакого праздника, а, напротив, что очень тяжкие и грязные дни.