Там собирались кремировать трупы. Сверху тщательно уложенного жуткого людского квадрата я увидел еще более заострившееся костистое лицо моего тихого инженера.
Значит, Оун так и не оценил слова Крауфа… Я нащупал на груди водонепроницаемый пакет. Теперь мне оставалось идти только к Бэкки. Поднимаясь по лестнице в ее квартиру, я мучительно думал, как рассказать Бэкки о судьбе ее отца.
Дверь была раскрыта, но Бэкки дома не оказалось. Я отправился в редакцию.
В отделе информации «Вечернего Эпсилона» сидел; секретарь.
— Где репортер Гек? — спросил я с порога. — На задании?
— Нет, — ответила она, и в глазах девушки я увидел испуг.
— Где я могу найти главного редактора? — Мне казалось, уж он-то мне разъяснит, где следует искать его сотрудника, но главное — этот человек должен выслушать меня, я машинально тронул свой пакет на груди.
— Он арестован новыми властями, — секретарь испуганно смотрела на меня, — многие арестованы, кто поддерживал старый режим.
— А Бэкки?
— Я вас узнала, — сказала девушка, но выражение ужаса, с которым она смотрела на меня, не сходило с ее лица, — вы землянин, — она на секунду осеклась, переводя дыхание, — Бэкки… Нет, я ничего не знаю… — она опустила глаза. — Не могу сказать…
— Где тюрьма?
Девушка вздрогнула. Потом медленно вытащила из стопки лист бумаги и написала адрес, спросила:
— Вы полагаете, она там? — В ее голосе прозвучала надежда.
Естественно, других предположений у меня не было. Я отправился на городскую окраину.
Я понял, что сейчас восторжествовало на Беане. Фашизм. Самый обыкновенный фашизм. Как же многолико это зло, какие неожиданные формы оно способно принимать! Но в основе его всегда и везде ненависть к тем, кто хочет свободы и честного труда — тех, кто хочет паразитировать и властвовать. И нельзя терять бдительности, нельзя пройти мимо, нельзя оставаться наблюдателем.
В караульном помещении тюрьмы со мной поначалу отказались разговаривать. Ждали подношения — слишком очевидно, чтобы не понять. Но что я мог предложить им? Я умолял отдать заключенную под расписку, разъяснял охранникам, что, когда вывезу Бэкки Гек на Землю, она не будет представлять никакой опасности для нового режима Беаны. Да и сейчас… Она обычная слабая женщина. Надо мной потешались. Но тут пришел еще один охранник повыше чином.
Шутя и балагуря, ему рассказывали обо мне, о Бэкки, о предложенной расписке. Тот пристально глянул на меня и коротко сказал:
— Начальник с ним разберется, — от этой короткой фразы как-то сразу стихли шутки.
Меня повели. За спиной зловеще щелкнули затворы. Тот, видимо, младший офицер, шел впереди, а позади чеканили шаг охранники. «Надо отсюда выбираться», — подумал я со странной отрешенностью, когда опять услышал лязг затворов. Передо мной распахнули еще одну дверь. Это была приемная начальника тюрьмы.
Охранники остались за дверью.
— Этот тип, — сказал офицер, — требует свою девку, какую-то журналистку, говорит, увезет ее…
— Что, на Производственный? Опять… — раздраженно перебил его начальник, не отрываясь от бумаг, а тот продолжал:
— Подальше, пожалуй. На планету Земля.
Начальник хмуро посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но тут зазвонил телефон, и я услышал доносившийся из трубки женский голос:
— По вашей просьбе соединяют с Кибритом Эллисом. — Я насторожился. Это имя, которое упоминал Крауф!
В трубке зазвучал рокочущий голос — слов я не разобрал.
— Да, — подтвердил начальник тюрьмы, энергично кивая головой, попечитель безопасности уже опознан. Со вчерашней партией заключенных. Самые…
В трубке опять раздался рокочущий голос. Видимо, Эллис говорил что-то неприятное для начальника тюрьмы, потому что тот начал оправдываться в чем-то и вдруг сказал:
— Да, сойти с ума в этой обстановке легко. У меня, к примеру, сидит посетитель, который собирается лететь на Землю, только для полного счастья ему не хватает какой-то корреспондентки. Сейчас она под стражей в лазарете.
Когда Эллис заговорил в ответ, лицо начальника тюрьмы напряглось. Он поднял на меня встревоженные глаза. Несколько раз он повторил: «Будет исполнено, слушаюсь, ждем вас…» — повесил трубку и приказал:
— В особую. Под двойную.
Офицер охраны протянул руку к кобуре.
Я понял — нельзя терять ни минуты. Надежда придала мне силы! Бэкки здесь! В лазарете — она жива!.. Только бы добраться до «Байкала», уж там-то я поставлю ее на ноги!..
Прием джиу-джитсу свалил с ног офицера охраны. Тяжелый двухтумбовый стол опрокинул начальника тюрьмы. Дверь я выбил ногой.
Когда стол опрокинулся, к моим ногам упал пистолет. Я поднял его и затаился у стены. Немного переждав, спокойно вышел во двор. Передо мной неожиданно появился дежурный.
— Ну что, нашел свою красотку? Если она у нас, значит, не приказала долго жить. Кто тебе пропуск подписал?
Я похолодел. Оттягивая время, принялся рыться в карманах. Дежурный ждал. Потом вдруг спросил:
— Да есть ли он у тебя? — И подозрительно глянул мне в лицо. Я сжал в кармане пистолет.
Но тут над тюремным двором застрекотал вертолет, дежурный присвистнул и, мгновенно забыв обо мне, бросился к помещению начальника тюрьмы. Это был вертолет Эллиса — на нем светились опознавательные знаки бывшего Верховного ведомства.
Стоя у тюремной стены, я обдумывал свои возможности. Я один на один выхожу на вожака палачей — Эллиса. Здесь, в тюрьме, попечитель безопасности правительства Оуна. Он мой союзник, значит, его нужно освободить. Эх, где мои «железные малыши» с их лазерными пальцами… Впрочем, я не имею права выпускать их на поверхность обитаемой планеты. Они могут стать орудием насилия. И стали бы в этой ситуации — включившись на программу «Космолетчику грозит опасность».
К вертолету подали легкий трап, первым спустился беанец в нарядном костюме. Судя по всему, это и был Эллис. Неплохо бы вытрясти из него душу! И тут у меня возник план действий.
Едва Эллис и его сопровождающие отошли от вертолета, я направился к машине. Трап убрали. Но подтянуться на руках — дело пустячное. Рванул на себя скобы дверцы — она легко отошла. В вертолете был пилот. Пришлось опять вспомнить борцовский ковер. Бросок через себя — надеюсь, я не очень повредил пилота…
Пока я был в безопасности. Но в кабинете начальника тюрьмы уже началась суматоха. Во дворе появились охранные отряды. Ясно, ищут меня. Дежурный дает указания, горячится, размахивает руками. Он ведь видел меня последним.
Я включил двигатели. Наугад нажимая кнопки, нашел механизм цепляющего фала. Рванул вертолет хвостом к тюремному зданию, выпустил фал к оконным решеткам, крюком захватил одну из них на втором этаже, со всей силой потянул на себя ручку управления. Машина резко пошла вверх, задирая нос. Раздался страшный треск. Я оглянулся: решетки окон, видимо, были сблокированы — обрушилось полстены. Из разлома посыпались люди. Охрана, преодолев минутную растерянность, бросилась к ним, выстраиваясь в цепь. Я снизился, сделал крутой низкий вираж. Уши ломило от грохота! Лопасти едва не касались людских голов. Я бросил фал к решеткам первого этажа. Заключенные, видимо, ждали этого. Они поспешили на помощь — кто-то ловил фал, цеплял его, кто-то помогал расчищать выломанную стену, помогал выбраться из-под нее людям… Пошла рукопашная.
Эллис! Он пробирался вдоль стены к воротам.
Ну нет, этого я не могу допустить! Он не уйдет. Он останется здесь живой или мертвый… Я посадил вертолет и бросился вдогонку. Эллис, лавируя среди толпы, шел к караульному помещению. Я кинулся наперерез. Он заметил меня и понял мой маневр. Долю секунды мы стояли друг против друга, каждый оценивал возможности противника. Эллис кинулся в сторону. Я упал ему в ноги, он неловко рухнул, на его пиджаке разошелся шов. За прореху в пиджаке я и уцепился. Но Эллис успел из него выскользнуть. Я выхватил пистолет. Эллис опередил меня — пуля обожгла мне предплечье. Прячась за спинами заключенных, он начал отходить. Стрелять я боялся — можно было задеть окружающих.
Вскоре я почти настиг его. Пистолет Эллиса дал осечку, и тогда он пошел в лобовую. Его удар пришелся по раненому предплечью. Я осел от боли. Он бросился, чтобы меня добить. Следующий удар — рукояткой, пришелся по голове, сознание поплыло. Я успел лишь подставить ногу. Он упал, но быстро поднявшись, бросился к стоящему неподалеку тюремному грузовику.
— Держите его! — закричал я. — Держите!!!
Последнее, что я видел, — это толпа, шарахнувшаяся от бешено мчащегося грузовика. Сидевший за рулем Эллис гнал машину к воротам. Удар, звон разбитого стекла — и машина исчезла за поворотом.
… Я очнулся от острой боли.
— Главное, кости целы, — надо мной склонилось лицо, показавшееся знакомым, — мясо нарастет. Рана пустячная, не тревожьтесь. Можете встать?
Я узнал этого человека. Не мог не узнать, потому что надеялся на встречу с ним. Попечитель безопасности, поддерживая меня под руку, тихо говорил кому-то:
— Его тоже надо переодеть. Комбинезон и рана могут вызвать подозрение.
1977 г.
ПЛИОЗАВР-45
Часть первая
1
2
Значит, Оун так и не оценил слова Крауфа… Я нащупал на груди водонепроницаемый пакет. Теперь мне оставалось идти только к Бэкки. Поднимаясь по лестнице в ее квартиру, я мучительно думал, как рассказать Бэкки о судьбе ее отца.
Дверь была раскрыта, но Бэкки дома не оказалось. Я отправился в редакцию.
В отделе информации «Вечернего Эпсилона» сидел; секретарь.
— Где репортер Гек? — спросил я с порога. — На задании?
— Нет, — ответила она, и в глазах девушки я увидел испуг.
— Где я могу найти главного редактора? — Мне казалось, уж он-то мне разъяснит, где следует искать его сотрудника, но главное — этот человек должен выслушать меня, я машинально тронул свой пакет на груди.
— Он арестован новыми властями, — секретарь испуганно смотрела на меня, — многие арестованы, кто поддерживал старый режим.
— А Бэкки?
— Я вас узнала, — сказала девушка, но выражение ужаса, с которым она смотрела на меня, не сходило с ее лица, — вы землянин, — она на секунду осеклась, переводя дыхание, — Бэкки… Нет, я ничего не знаю… — она опустила глаза. — Не могу сказать…
— Где тюрьма?
Девушка вздрогнула. Потом медленно вытащила из стопки лист бумаги и написала адрес, спросила:
— Вы полагаете, она там? — В ее голосе прозвучала надежда.
Естественно, других предположений у меня не было. Я отправился на городскую окраину.
Я понял, что сейчас восторжествовало на Беане. Фашизм. Самый обыкновенный фашизм. Как же многолико это зло, какие неожиданные формы оно способно принимать! Но в основе его всегда и везде ненависть к тем, кто хочет свободы и честного труда — тех, кто хочет паразитировать и властвовать. И нельзя терять бдительности, нельзя пройти мимо, нельзя оставаться наблюдателем.
В караульном помещении тюрьмы со мной поначалу отказались разговаривать. Ждали подношения — слишком очевидно, чтобы не понять. Но что я мог предложить им? Я умолял отдать заключенную под расписку, разъяснял охранникам, что, когда вывезу Бэкки Гек на Землю, она не будет представлять никакой опасности для нового режима Беаны. Да и сейчас… Она обычная слабая женщина. Надо мной потешались. Но тут пришел еще один охранник повыше чином.
Шутя и балагуря, ему рассказывали обо мне, о Бэкки, о предложенной расписке. Тот пристально глянул на меня и коротко сказал:
— Начальник с ним разберется, — от этой короткой фразы как-то сразу стихли шутки.
Меня повели. За спиной зловеще щелкнули затворы. Тот, видимо, младший офицер, шел впереди, а позади чеканили шаг охранники. «Надо отсюда выбираться», — подумал я со странной отрешенностью, когда опять услышал лязг затворов. Передо мной распахнули еще одну дверь. Это была приемная начальника тюрьмы.
Охранники остались за дверью.
— Этот тип, — сказал офицер, — требует свою девку, какую-то журналистку, говорит, увезет ее…
— Что, на Производственный? Опять… — раздраженно перебил его начальник, не отрываясь от бумаг, а тот продолжал:
— Подальше, пожалуй. На планету Земля.
Начальник хмуро посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но тут зазвонил телефон, и я услышал доносившийся из трубки женский голос:
— По вашей просьбе соединяют с Кибритом Эллисом. — Я насторожился. Это имя, которое упоминал Крауф!
В трубке зазвучал рокочущий голос — слов я не разобрал.
— Да, — подтвердил начальник тюрьмы, энергично кивая головой, попечитель безопасности уже опознан. Со вчерашней партией заключенных. Самые…
В трубке опять раздался рокочущий голос. Видимо, Эллис говорил что-то неприятное для начальника тюрьмы, потому что тот начал оправдываться в чем-то и вдруг сказал:
— Да, сойти с ума в этой обстановке легко. У меня, к примеру, сидит посетитель, который собирается лететь на Землю, только для полного счастья ему не хватает какой-то корреспондентки. Сейчас она под стражей в лазарете.
Когда Эллис заговорил в ответ, лицо начальника тюрьмы напряглось. Он поднял на меня встревоженные глаза. Несколько раз он повторил: «Будет исполнено, слушаюсь, ждем вас…» — повесил трубку и приказал:
— В особую. Под двойную.
Офицер охраны протянул руку к кобуре.
Я понял — нельзя терять ни минуты. Надежда придала мне силы! Бэкки здесь! В лазарете — она жива!.. Только бы добраться до «Байкала», уж там-то я поставлю ее на ноги!..
Прием джиу-джитсу свалил с ног офицера охраны. Тяжелый двухтумбовый стол опрокинул начальника тюрьмы. Дверь я выбил ногой.
Когда стол опрокинулся, к моим ногам упал пистолет. Я поднял его и затаился у стены. Немного переждав, спокойно вышел во двор. Передо мной неожиданно появился дежурный.
— Ну что, нашел свою красотку? Если она у нас, значит, не приказала долго жить. Кто тебе пропуск подписал?
Я похолодел. Оттягивая время, принялся рыться в карманах. Дежурный ждал. Потом вдруг спросил:
— Да есть ли он у тебя? — И подозрительно глянул мне в лицо. Я сжал в кармане пистолет.
Но тут над тюремным двором застрекотал вертолет, дежурный присвистнул и, мгновенно забыв обо мне, бросился к помещению начальника тюрьмы. Это был вертолет Эллиса — на нем светились опознавательные знаки бывшего Верховного ведомства.
Стоя у тюремной стены, я обдумывал свои возможности. Я один на один выхожу на вожака палачей — Эллиса. Здесь, в тюрьме, попечитель безопасности правительства Оуна. Он мой союзник, значит, его нужно освободить. Эх, где мои «железные малыши» с их лазерными пальцами… Впрочем, я не имею права выпускать их на поверхность обитаемой планеты. Они могут стать орудием насилия. И стали бы в этой ситуации — включившись на программу «Космолетчику грозит опасность».
К вертолету подали легкий трап, первым спустился беанец в нарядном костюме. Судя по всему, это и был Эллис. Неплохо бы вытрясти из него душу! И тут у меня возник план действий.
Едва Эллис и его сопровождающие отошли от вертолета, я направился к машине. Трап убрали. Но подтянуться на руках — дело пустячное. Рванул на себя скобы дверцы — она легко отошла. В вертолете был пилот. Пришлось опять вспомнить борцовский ковер. Бросок через себя — надеюсь, я не очень повредил пилота…
Пока я был в безопасности. Но в кабинете начальника тюрьмы уже началась суматоха. Во дворе появились охранные отряды. Ясно, ищут меня. Дежурный дает указания, горячится, размахивает руками. Он ведь видел меня последним.
Я включил двигатели. Наугад нажимая кнопки, нашел механизм цепляющего фала. Рванул вертолет хвостом к тюремному зданию, выпустил фал к оконным решеткам, крюком захватил одну из них на втором этаже, со всей силой потянул на себя ручку управления. Машина резко пошла вверх, задирая нос. Раздался страшный треск. Я оглянулся: решетки окон, видимо, были сблокированы — обрушилось полстены. Из разлома посыпались люди. Охрана, преодолев минутную растерянность, бросилась к ним, выстраиваясь в цепь. Я снизился, сделал крутой низкий вираж. Уши ломило от грохота! Лопасти едва не касались людских голов. Я бросил фал к решеткам первого этажа. Заключенные, видимо, ждали этого. Они поспешили на помощь — кто-то ловил фал, цеплял его, кто-то помогал расчищать выломанную стену, помогал выбраться из-под нее людям… Пошла рукопашная.
Эллис! Он пробирался вдоль стены к воротам.
Ну нет, этого я не могу допустить! Он не уйдет. Он останется здесь живой или мертвый… Я посадил вертолет и бросился вдогонку. Эллис, лавируя среди толпы, шел к караульному помещению. Я кинулся наперерез. Он заметил меня и понял мой маневр. Долю секунды мы стояли друг против друга, каждый оценивал возможности противника. Эллис кинулся в сторону. Я упал ему в ноги, он неловко рухнул, на его пиджаке разошелся шов. За прореху в пиджаке я и уцепился. Но Эллис успел из него выскользнуть. Я выхватил пистолет. Эллис опередил меня — пуля обожгла мне предплечье. Прячась за спинами заключенных, он начал отходить. Стрелять я боялся — можно было задеть окружающих.
Вскоре я почти настиг его. Пистолет Эллиса дал осечку, и тогда он пошел в лобовую. Его удар пришелся по раненому предплечью. Я осел от боли. Он бросился, чтобы меня добить. Следующий удар — рукояткой, пришелся по голове, сознание поплыло. Я успел лишь подставить ногу. Он упал, но быстро поднявшись, бросился к стоящему неподалеку тюремному грузовику.
— Держите его! — закричал я. — Держите!!!
Последнее, что я видел, — это толпа, шарахнувшаяся от бешено мчащегося грузовика. Сидевший за рулем Эллис гнал машину к воротам. Удар, звон разбитого стекла — и машина исчезла за поворотом.
… Я очнулся от острой боли.
— Главное, кости целы, — надо мной склонилось лицо, показавшееся знакомым, — мясо нарастет. Рана пустячная, не тревожьтесь. Можете встать?
Я узнал этого человека. Не мог не узнать, потому что надеялся на встречу с ним. Попечитель безопасности, поддерживая меня под руку, тихо говорил кому-то:
— Его тоже надо переодеть. Комбинезон и рана могут вызвать подозрение.
* * *
Портовый контроль, проверяющий пропуска у группы охранников, не обратил никакого внимания на человека в серо-полосатой одежде и грязной обуви. Группа в форме тюремной и полицейской охраны взяла торпедный катер и с двумя заключенными, мужчиной и женщиной, явно больными после пыток, отправилась в открытое море. Портовый контроль не вмешивался в дела полиции. И поэтому никто из портовых служащих не видел, что именно тот раненый заключенный, едва держась за поручни палубы, указывал дорогу.1977 г.
ПЛИОЗАВР-45
Повесть
Часть первая
1
Не открывая глаз, Баранов схватился за поручни койки. Сел, встряхнул головой и понял, что лодка резко пошла на глубину. Кто сейчас на вахте, не пора ли ему?! И облегченно вздохнул: рано. Хронометр показывал четырнадцать сорок. Почему-то вспомнил рассказ отца, капитана торпедного катера, что у них вахта валилась в ту же койку, с которой только-только поднялся сменщик, и спала мертвым сном до следующей побудки. Теперь не то. Их атомная подводная «Академик Ширшов», оборудованная для научного исследования морей, — образец комфорта. Не случайно ее выбрали для экспедиции международного экипажа. И теперь «Академик Ширшов» выполнял специальное задание под флагом Организации Объединенных Наций. На борту — французы, американцы, итальянцы — представители заинтересованных государств и государств-наблюдателей, через чьи территориальные воды проходит трансатлантический кабель. Последнее время участились случаи повреждения кабеля. Инженеры кабельных судов, проводившие ремонт, обратили внимание на странный характер повреждений, явно отличный от типичных случаев природного воздействия. Повреждения токопроводящих жил, изоляции и оболочки были таковы, будто некто работал автогеном, закладывал взрывчатку — как правило, на относительно небольших глубинах. Проблема приобрела политическую окраску. Рьяные западные комментаторы опять заговорили о международном терроризме. Взаимные подозрения усилились, когда акустиками кабельных судов несколько раз был зафиксирован движущийся объект, создающий устойчивое отражение. Обследование района одного из повреждений выявило следы на морском грунте биологи идентифицировать их не смогли. После чего и было принято решение направить АПЛ «Академик Ширшов» — курс пролегал строго над кабелем.
Холодная, пахнущая хлоркой и океанической рыбой вода вернула бодрость. Побрился, повертел в руках причудливый флакон с одеколоном — подарок Луи Парсюме, французского навигатора.
Перед выходом из порта помощник капитана сказал: «На нас, советских членах экипажа, лежит двойная ответственность. Мы составляем костяк экипажа, мы — хозяева подлодки и должны вести себя соответственно. Предельная внимательность, чуткость, заинтересованность. При том — быть начеку. Среди офицеров — представители западных спецслужб. Думается, дальнейшие пояснения излишни».
Китель сидел ловко — совсем новый, сшитый в Ленинграде меньше года назад, после окончания Макаровского училища. Штурман Баранов глянул еще раз в зеркало и, вполне довольный собой, пошел в кают-компанию.
За маленьким столиком майор в форме американской морской пехоты играл в шахматы с главным океанологом Плетневым
Баранов подсел к итальянцам-акустикам. Они говорили по-французски, знал этот язык и Володя. С американцами общаться было проще — все они на подлодке говорили по-русски с самым незаметным акцентом.
— Есть ли новости?
Вивари блеснул ровными зубами — казалось, он постоянно улыбается, предельно беззаботен, и имя у него веселое, как у известного певца, Клаудио.
— Опять прошла та тень. Дуайнер, — он кивнул на майора за шахматным столиком, — настороже. А Мак-Кензи, — Вивари имел в виду американского навигатора, — говорит, что это Несси пришла на нерест.
Его соотечественник Карло Мауэр покачал головой.
— Я не уверен, что к этой тени можно так легкомысленно относиться. Мауэр в отличие от соотечественников говорил по-французски с трудом. Вторично тень появилась в сопровождении стаи дельфинов, которые шли на меньшей глубине, но параллельным курсом. Повтор заставляет думать о закономерности. А если, — он покосился на американца, — если… это продукт дельфинария?
Дуайнер обернулся. Лицо было бесстрастно, глаза остановились на Карло.
— Плетнев объявил мне шах, — заговорил он, обращаясь к Баранову — Как вы думаете, штурман, а не запросить ли мне тайм-аут? Ведь мы с океанологом ведем явно позиционную игру.
Баранов вежливо улыбнулся. Сказал, не скрывая иронии:
— Но ведь после тайм-аута может быть мат.
— Этого допустить нельзя. Только шах. Потом еще шах, и разойдемся.
Баранов наскоро перевел итальянцам короткий диалог. Вивари громко рассмеялся, Мауэр поднялся с кресла, отошел к экрану.
— Мы опять погружаемся, — мрачно сказал Карло. Все промолчали. Дуайнер вытащил курительную трубку, поймал тоскливый взгляд Вивари.
— А тут еще вы душу трубкой бередите, майор! Все отдал бы за пару затяжек, — сказал итальянец. — Тоска…
— Знаю. Это я так, по привычке. Как чуингам — туда-сюда, и думаешь, что куришь колумбийский. Не пробовали, штурман? Кстати, о Колумбии… Сегодня мы смотрим замечательный фильм замечательной киностудии «Колумбия-пикчерз». Вестерн, вендетта, ковбои… Вы молодой, вам понравится. Кстати, сможете крутить, как положено на флоте: с начала до конца, потом с конца до начала, можно с середины и наоборот — не надоест. И главное, хэппи-энд всегда торжествует. Это наш принцип — торжество хэппи-энда.
— Вы уверены? — вдруг обронил Плетнев Американец ответил ему пристальным взглядом.
— Мне бы очень хотелось знать, — заговорил Вивари, — что за Несси нерестится рядом с межконтинентальным кабелем…
— Отлично сказал Жюль Верн, — перебил Дуайнер. — Человек, покоривший океан, есть самый могущественный человек. Переведите, штурман. И хотя я давно не читаю Жюля Верна, в этом с ним совершенно согласен. Такой человек может все. Даже повредить кабель. Наделать много бед.
— Опасен не человек, — тихо заметил Плетнев, — силы, которые за ним стоят. Уж коль вы заговорили о
Жюле Берне… Его капитан Немо поставил свои безграничные возможности на службу справедливости. Он помогал тем, кто борется за независимость и свободу.
— Я не очень хорошо помню роман в целом… — с деланным равнодушием отозвался майор и опять уставился на шахматную доску.
— А о том, как использовали океан во зло, есть тоже хорошая книга, продолжал Леонид Михайлович, — нашего писателя Беляева. Называется «Человек-амфибия». Там нет хэппи-энда, но есть мысль, что зло, какой бы силой, каким бы запасом прочности ни обладало, никогда добра не одолеет.
— А вы знаете, — подхватил Карло Мауэр, — в литературе вообще главное — мысль. Не жизнеописание, не характеры, а мысль, притом мысль воинствующая, отделяющая зерна от плевел, указывающая, за что автор борется, против чего восстает…
— Подобная мысль, — покачал головой Леонид Михайлович, — важна не только в литературе. — Он понял: назревает очередная дискуссия, к которым уже начали привыкать на борту. — Что же касается литературы, то мы тут, ей-богу, плывем, как на «Наутилусе», — есть у нас свой француз Аронакс, и свой шотландец Нед Ленд…
— И свой Немо — капитан Барсуков, — засмеялся американец, но его смех потонул в звуке сирены. «Тревога!» Все бросились к дверям кают-компании.
Из динамиков слышался голос капитана:
— Внимание! Находимся над местом обрыва кабеля. Начинаем донное погружение. Глубина — 320 метров. Водолазам — готовность номер один. Глубоководное погружение с гелиокислородным обеспечением…
В аппаратной, толкая друг друга у окуляров, волновались акустики и связисты. Те, кому здесь не хватило места, сгрудились возле шлюзовальных камер. Было слышно, как мелодично гудят, попискивают приборы. Сергей Баруздин, монтажник-подводник из Новороссийска, еще не сняв шлем, удивленно развел руками. И, едва шлем отвинтили от скафандра, изрек:
— Золотая рыбка приплыла, хвостиком вильнула, яичко упало и разбилось, — но осекся под перекрестными взглядами Дуайнера и Плетнева.
— Странное дело, товарищ командир, — водолаз обращался одновременно и к Барсукову, и к Плетневу — Такое впечатление, что опять работали автогеном.
— Что, рядом опять какие-то следы? — быстро спросил Дуайнер. Плетнев только сдвинул брови.
Баруздин не ответил, принялся разоблачаться. Все с нетерпением ждали, когда он вылезет из скафандра. А он не спеша потер ладонями лицо, оттянул стягивающий шею свитер:
— Тут уж дело не мое… Не знаю, чье… Есть там след, как на том снимке. Я бы сказал, будто дельфин стал на хвост. Пусть ученые смотрят. Снимки мы тоже сделали. Но зачем дельфину кабель?
«Началось всплытие», — раздалось из динамика.
Для команды всплытие всегда в радость. Подняться на простор, глотнуть земного воздуха, увидеть небо…
У выхода на верхнюю палубу матросы тянули шутливый жребий, кому отдраивать люки.
— Все равно на палубу первый выйду я, — весело сказал Вивари.
— Если вы первый, то я непременно второй, — нарочито громко поддержал итальянца Дуайнер.
— Отдраить люки! — прозвучала команда И первым по узкому трапу вверх бросился Вивари. «Температура за бортом плюс двадцать один градус, волнение моря один балл», — доносилось из динамиков.
— Курорт! — зажмурился от удовольствия Баранов и полез по трапу вслед за Вивари, стараясь, однако, не показать своего нетерпения старшим — рядом поднимались Плетнев и Дуайнер.
Дальнейшее пронеслось перед Барановым как ускоренный киноролик. Ботинки Вивари, едва коснувшись палубы, поднялись над ней, в воздухе мелькнуло перевернутое, искаженное ужасом лицо итальянца, потом пролетели беспомощно машущие руки, будто сопротивляющиеся неведомой силе, тянущей куда-то потерявшее волю тело…
Еще миг — громкий всплеск — и тишина.
«Волнение моря — один балл» — снова донеслось снизу.
Поверхность воды равномерно окрасилась красным. Баранов не верил своим глазам… Он что было сил, не помня себя закричал:
— Человек за бортом!
Баранов прыгнул в воду и вскоре обнаружил медленно погружающееся тело.
Итальянца подняли на палубу. Вивари не дышал, глаза закатились. Меж лопаток торчала рукоятка кинжала.
— Не прикасайтесь! — строго прикрикнул врач, когда Баранов протянул руку к кинжалу. — Может быть… — Он быстро произвел осмотр. — Нет, никаких надежд, — заключил он, вытаскивая стальной клинок из бездыханного тела. Вдруг он в изумлении поднес его к глазам. — Боже мой! Мне приходилось видеть такие. В Белоруссии, в детстве, я видел… Это немецкий кинжал Назывался он — «Все для Германии».
— Верно, док. — Дуайнер, вооружившись носовым платком, осторожно взял клинок из рук врача. — Отпечатки пальцев после пребывания в воде вряд ли остались, но тем не менее… Этот кинжал действительно называется «Все для Германии». Им, как именным оружием, награждались наиболее от точившиеся в годы второй мировой войны офицеры вермахта. Но откуда он мог появиться здесь?
Капитан Барсуков обнажил голову.
— Фантасмагория… — он обвел глазами лица присутствующих.
Наружное и подводное наблюдение не зафиксировало в акватории подлодки «Академик Ширшов» ни судна, ни пловца, ни аквалангиста. Убийца Вивари в прямом смысле этого слова канул в воду.
— Вероятно, уголовное расследование убийства Вивари будут вести итальянцы, — обращаясь к Плетневу, сказал Дуайнер. — Ведь преступление совершено в их территориальных водах, да и погибший — соотечественник. А мы с вами, мистер Плетнев, будем выступать по этому делу свидетелями. Как и наш молодой друг мистер Баранов. Мы трое последними видели Вивари.
Плетнев молчал. Он сопоставлял разговоры акустика Вивари о зафиксированной приборами тени с бесплотным убийцей Вивари. Над Средиземным морем повисла еще одна тайна.
Холодная, пахнущая хлоркой и океанической рыбой вода вернула бодрость. Побрился, повертел в руках причудливый флакон с одеколоном — подарок Луи Парсюме, французского навигатора.
Перед выходом из порта помощник капитана сказал: «На нас, советских членах экипажа, лежит двойная ответственность. Мы составляем костяк экипажа, мы — хозяева подлодки и должны вести себя соответственно. Предельная внимательность, чуткость, заинтересованность. При том — быть начеку. Среди офицеров — представители западных спецслужб. Думается, дальнейшие пояснения излишни».
Китель сидел ловко — совсем новый, сшитый в Ленинграде меньше года назад, после окончания Макаровского училища. Штурман Баранов глянул еще раз в зеркало и, вполне довольный собой, пошел в кают-компанию.
За маленьким столиком майор в форме американской морской пехоты играл в шахматы с главным океанологом Плетневым
Баранов подсел к итальянцам-акустикам. Они говорили по-французски, знал этот язык и Володя. С американцами общаться было проще — все они на подлодке говорили по-русски с самым незаметным акцентом.
— Есть ли новости?
Вивари блеснул ровными зубами — казалось, он постоянно улыбается, предельно беззаботен, и имя у него веселое, как у известного певца, Клаудио.
— Опять прошла та тень. Дуайнер, — он кивнул на майора за шахматным столиком, — настороже. А Мак-Кензи, — Вивари имел в виду американского навигатора, — говорит, что это Несси пришла на нерест.
Его соотечественник Карло Мауэр покачал головой.
— Я не уверен, что к этой тени можно так легкомысленно относиться. Мауэр в отличие от соотечественников говорил по-французски с трудом. Вторично тень появилась в сопровождении стаи дельфинов, которые шли на меньшей глубине, но параллельным курсом. Повтор заставляет думать о закономерности. А если, — он покосился на американца, — если… это продукт дельфинария?
Дуайнер обернулся. Лицо было бесстрастно, глаза остановились на Карло.
— Плетнев объявил мне шах, — заговорил он, обращаясь к Баранову — Как вы думаете, штурман, а не запросить ли мне тайм-аут? Ведь мы с океанологом ведем явно позиционную игру.
Баранов вежливо улыбнулся. Сказал, не скрывая иронии:
— Но ведь после тайм-аута может быть мат.
— Этого допустить нельзя. Только шах. Потом еще шах, и разойдемся.
Баранов наскоро перевел итальянцам короткий диалог. Вивари громко рассмеялся, Мауэр поднялся с кресла, отошел к экрану.
— Мы опять погружаемся, — мрачно сказал Карло. Все промолчали. Дуайнер вытащил курительную трубку, поймал тоскливый взгляд Вивари.
— А тут еще вы душу трубкой бередите, майор! Все отдал бы за пару затяжек, — сказал итальянец. — Тоска…
— Знаю. Это я так, по привычке. Как чуингам — туда-сюда, и думаешь, что куришь колумбийский. Не пробовали, штурман? Кстати, о Колумбии… Сегодня мы смотрим замечательный фильм замечательной киностудии «Колумбия-пикчерз». Вестерн, вендетта, ковбои… Вы молодой, вам понравится. Кстати, сможете крутить, как положено на флоте: с начала до конца, потом с конца до начала, можно с середины и наоборот — не надоест. И главное, хэппи-энд всегда торжествует. Это наш принцип — торжество хэппи-энда.
— Вы уверены? — вдруг обронил Плетнев Американец ответил ему пристальным взглядом.
— Мне бы очень хотелось знать, — заговорил Вивари, — что за Несси нерестится рядом с межконтинентальным кабелем…
— Отлично сказал Жюль Верн, — перебил Дуайнер. — Человек, покоривший океан, есть самый могущественный человек. Переведите, штурман. И хотя я давно не читаю Жюля Верна, в этом с ним совершенно согласен. Такой человек может все. Даже повредить кабель. Наделать много бед.
— Опасен не человек, — тихо заметил Плетнев, — силы, которые за ним стоят. Уж коль вы заговорили о
Жюле Берне… Его капитан Немо поставил свои безграничные возможности на службу справедливости. Он помогал тем, кто борется за независимость и свободу.
— Я не очень хорошо помню роман в целом… — с деланным равнодушием отозвался майор и опять уставился на шахматную доску.
— А о том, как использовали океан во зло, есть тоже хорошая книга, продолжал Леонид Михайлович, — нашего писателя Беляева. Называется «Человек-амфибия». Там нет хэппи-энда, но есть мысль, что зло, какой бы силой, каким бы запасом прочности ни обладало, никогда добра не одолеет.
— А вы знаете, — подхватил Карло Мауэр, — в литературе вообще главное — мысль. Не жизнеописание, не характеры, а мысль, притом мысль воинствующая, отделяющая зерна от плевел, указывающая, за что автор борется, против чего восстает…
— Подобная мысль, — покачал головой Леонид Михайлович, — важна не только в литературе. — Он понял: назревает очередная дискуссия, к которым уже начали привыкать на борту. — Что же касается литературы, то мы тут, ей-богу, плывем, как на «Наутилусе», — есть у нас свой француз Аронакс, и свой шотландец Нед Ленд…
— И свой Немо — капитан Барсуков, — засмеялся американец, но его смех потонул в звуке сирены. «Тревога!» Все бросились к дверям кают-компании.
Из динамиков слышался голос капитана:
— Внимание! Находимся над местом обрыва кабеля. Начинаем донное погружение. Глубина — 320 метров. Водолазам — готовность номер один. Глубоководное погружение с гелиокислородным обеспечением…
В аппаратной, толкая друг друга у окуляров, волновались акустики и связисты. Те, кому здесь не хватило места, сгрудились возле шлюзовальных камер. Было слышно, как мелодично гудят, попискивают приборы. Сергей Баруздин, монтажник-подводник из Новороссийска, еще не сняв шлем, удивленно развел руками. И, едва шлем отвинтили от скафандра, изрек:
— Золотая рыбка приплыла, хвостиком вильнула, яичко упало и разбилось, — но осекся под перекрестными взглядами Дуайнера и Плетнева.
— Странное дело, товарищ командир, — водолаз обращался одновременно и к Барсукову, и к Плетневу — Такое впечатление, что опять работали автогеном.
— Что, рядом опять какие-то следы? — быстро спросил Дуайнер. Плетнев только сдвинул брови.
Баруздин не ответил, принялся разоблачаться. Все с нетерпением ждали, когда он вылезет из скафандра. А он не спеша потер ладонями лицо, оттянул стягивающий шею свитер:
— Тут уж дело не мое… Не знаю, чье… Есть там след, как на том снимке. Я бы сказал, будто дельфин стал на хвост. Пусть ученые смотрят. Снимки мы тоже сделали. Но зачем дельфину кабель?
«Началось всплытие», — раздалось из динамика.
Для команды всплытие всегда в радость. Подняться на простор, глотнуть земного воздуха, увидеть небо…
У выхода на верхнюю палубу матросы тянули шутливый жребий, кому отдраивать люки.
— Все равно на палубу первый выйду я, — весело сказал Вивари.
— Если вы первый, то я непременно второй, — нарочито громко поддержал итальянца Дуайнер.
— Отдраить люки! — прозвучала команда И первым по узкому трапу вверх бросился Вивари. «Температура за бортом плюс двадцать один градус, волнение моря один балл», — доносилось из динамиков.
— Курорт! — зажмурился от удовольствия Баранов и полез по трапу вслед за Вивари, стараясь, однако, не показать своего нетерпения старшим — рядом поднимались Плетнев и Дуайнер.
Дальнейшее пронеслось перед Барановым как ускоренный киноролик. Ботинки Вивари, едва коснувшись палубы, поднялись над ней, в воздухе мелькнуло перевернутое, искаженное ужасом лицо итальянца, потом пролетели беспомощно машущие руки, будто сопротивляющиеся неведомой силе, тянущей куда-то потерявшее волю тело…
Еще миг — громкий всплеск — и тишина.
«Волнение моря — один балл» — снова донеслось снизу.
Поверхность воды равномерно окрасилась красным. Баранов не верил своим глазам… Он что было сил, не помня себя закричал:
— Человек за бортом!
Баранов прыгнул в воду и вскоре обнаружил медленно погружающееся тело.
Итальянца подняли на палубу. Вивари не дышал, глаза закатились. Меж лопаток торчала рукоятка кинжала.
— Не прикасайтесь! — строго прикрикнул врач, когда Баранов протянул руку к кинжалу. — Может быть… — Он быстро произвел осмотр. — Нет, никаких надежд, — заключил он, вытаскивая стальной клинок из бездыханного тела. Вдруг он в изумлении поднес его к глазам. — Боже мой! Мне приходилось видеть такие. В Белоруссии, в детстве, я видел… Это немецкий кинжал Назывался он — «Все для Германии».
— Верно, док. — Дуайнер, вооружившись носовым платком, осторожно взял клинок из рук врача. — Отпечатки пальцев после пребывания в воде вряд ли остались, но тем не менее… Этот кинжал действительно называется «Все для Германии». Им, как именным оружием, награждались наиболее от точившиеся в годы второй мировой войны офицеры вермахта. Но откуда он мог появиться здесь?
Капитан Барсуков обнажил голову.
— Фантасмагория… — он обвел глазами лица присутствующих.
Наружное и подводное наблюдение не зафиксировало в акватории подлодки «Академик Ширшов» ни судна, ни пловца, ни аквалангиста. Убийца Вивари в прямом смысле этого слова канул в воду.
— Вероятно, уголовное расследование убийства Вивари будут вести итальянцы, — обращаясь к Плетневу, сказал Дуайнер. — Ведь преступление совершено в их территориальных водах, да и погибший — соотечественник. А мы с вами, мистер Плетнев, будем выступать по этому делу свидетелями. Как и наш молодой друг мистер Баранов. Мы трое последними видели Вивари.
Плетнев молчал. Он сопоставлял разговоры акустика Вивари о зафиксированной приборами тени с бесплотным убийцей Вивари. Над Средиземным морем повисла еще одна тайна.
2
Цикады трещали прямо под вышкой. Ивар, казалось, заслушался и опустил бинокль. Реваз тут же поднял свой и невольно улыбнулся, подкручивая окуляры. Можно понять первогодка Барсукова — никак не привыкнет к здешней красоте. Но отвлекаться нельзя, как бы ни были прекрасны звездное небо, Млечный Путь, лунная дорожка, блестки света от маяка на гребешках волн, тишина, настоянная на запахе водорослей и кипарисов. Реваз повел бинокль за лучом прожектора. Конечно, здешние места по краскам скромнее его родного Кавказа. Показать бы Ивару Батуми, вот где слов не хватает, чтобы описать красоту, от которой щемит сердце.
— Слушай, друг, — заговорил Реваз, — я о тебе матери написал: приеду в отпуск с товарищем. А она спрашивает, почему, если у твоего друга русская фамилия, его не по-русски зовут? — Реваз посмеялся. — А мне самому это как-то и в голову не приходило.
— Латышское имя дала мне мама. Она родом из Елгавы.
— Слушай, ведь твой отец вроде бы подводник. Это не он той лодкой командует?
— Он. Мы скоро увидимся. Командир обещал отпустить к нему в увольнительную. Отец тут недалеко, в санатории, где весь экипаж после автономки отдыхает, — с гордостью сказал Ивар.
Луч прожектора пересек лунную дорожку. Дельфины, целая стая! Ну, на них Реваз насмотрелся — брат тренирует таких в дельфинарии. Милый народец, людей уважают.
Барсуков поднял бинокль.
— Дельфины, Реваз! И вожак впереди. Никогда не видел, чтобы так шли прямо на берег, за вожаком. И не играют, обидно! Люблю, когда они кувыркаются.
— Наверное, большой косяк рыбы у берега. Прицельно идут, как торпеды.
Луч прожектора ушел на берег, и темные дельфиньи спины слились с тьмой воды. Только у дыхала вожака, заметил Реваз, что-то блеснуло. Наверное, зафосфоресцировала медуза.
Реваз повернулся к морю спиной. Прожектор высветил верхушки пальм, ливанских кедров, поднялся высоко над ними, и стала видна часовня на одинокой скале в горах, блеснул асфальт приморского шоссе.
Снова желтым отблеском ответило прожектору море.
— Человек! — вдруг крикнул Ивар. — Это человек! По пляжу, по песку бежал человек в костюме аквалангиста…
Поспешно, не отрывая глаз от бинокля, Реваз Чуления разворачивал резервный прожектор. Ивар кричал в квадратик рации: «Нарушение государственной границы! Аквалангист, сопровождаемый стаей дельфинов, выбросился на берег!» Дальше Реваз не слышал: скатившись с вышки, он бросился за удаляющейся темной фигурой. Соседняя сторожевая вышка взяла нарушителя на острие своего прожектора, в перекрестье света переливался белым и черным его костюм.
— Похоже, погоны, — прокричал Ивар вдогонку Ревазу; было уже видно, как от заставы по тревоге бегут пограничники. Залаяли собаки. Нарушитель заметался. Бросился в воду. Барсуков и Чуления видели, как он поплыл. Дали предупредительные выстрелы. И тут опять появились дельфины Да что они, охраняют нарушителя?! Тогда отчего он снова выскочил на берег, там, возле утеса? Ловок, как обезьяна! Второпях не сбросил ласты — далеко ему не уйти… Реваз видел, как проводники спустили собак. Аквалангист стремительно отпрянул от воды, замотал головой, будто не желая слушать приближающийся собачий лай. И бросился к утесу. В свете прожекторов гибкое черное тело поднялось над самым отрогом, описало дугу и устремилось вниз… «Все… — прошептал Реваз. — Все…»
Под утесом сошлись лучи прожекторов, освещая пограничников.
Водолазы ныряли долго, но ничего не нашли.
— Август. Севастопольское течение сильное, — сетовал их старший, могло снести тело. А если он все же выплыл?
Пограничники продолжали вести поиск. Чуления и Барсуков составили словесный портрет нарушителя. Ивар сделал два карандашных наброска: дельфинья стая с «вожаком» впереди и другой — черная фигура, бегущая по гальке в ластах.
— Слушай, друг, — заговорил Реваз, — я о тебе матери написал: приеду в отпуск с товарищем. А она спрашивает, почему, если у твоего друга русская фамилия, его не по-русски зовут? — Реваз посмеялся. — А мне самому это как-то и в голову не приходило.
— Латышское имя дала мне мама. Она родом из Елгавы.
— Слушай, ведь твой отец вроде бы подводник. Это не он той лодкой командует?
— Он. Мы скоро увидимся. Командир обещал отпустить к нему в увольнительную. Отец тут недалеко, в санатории, где весь экипаж после автономки отдыхает, — с гордостью сказал Ивар.
Луч прожектора пересек лунную дорожку. Дельфины, целая стая! Ну, на них Реваз насмотрелся — брат тренирует таких в дельфинарии. Милый народец, людей уважают.
Барсуков поднял бинокль.
— Дельфины, Реваз! И вожак впереди. Никогда не видел, чтобы так шли прямо на берег, за вожаком. И не играют, обидно! Люблю, когда они кувыркаются.
— Наверное, большой косяк рыбы у берега. Прицельно идут, как торпеды.
Луч прожектора ушел на берег, и темные дельфиньи спины слились с тьмой воды. Только у дыхала вожака, заметил Реваз, что-то блеснуло. Наверное, зафосфоресцировала медуза.
Реваз повернулся к морю спиной. Прожектор высветил верхушки пальм, ливанских кедров, поднялся высоко над ними, и стала видна часовня на одинокой скале в горах, блеснул асфальт приморского шоссе.
Снова желтым отблеском ответило прожектору море.
— Человек! — вдруг крикнул Ивар. — Это человек! По пляжу, по песку бежал человек в костюме аквалангиста…
Поспешно, не отрывая глаз от бинокля, Реваз Чуления разворачивал резервный прожектор. Ивар кричал в квадратик рации: «Нарушение государственной границы! Аквалангист, сопровождаемый стаей дельфинов, выбросился на берег!» Дальше Реваз не слышал: скатившись с вышки, он бросился за удаляющейся темной фигурой. Соседняя сторожевая вышка взяла нарушителя на острие своего прожектора, в перекрестье света переливался белым и черным его костюм.
— Похоже, погоны, — прокричал Ивар вдогонку Ревазу; было уже видно, как от заставы по тревоге бегут пограничники. Залаяли собаки. Нарушитель заметался. Бросился в воду. Барсуков и Чуления видели, как он поплыл. Дали предупредительные выстрелы. И тут опять появились дельфины Да что они, охраняют нарушителя?! Тогда отчего он снова выскочил на берег, там, возле утеса? Ловок, как обезьяна! Второпях не сбросил ласты — далеко ему не уйти… Реваз видел, как проводники спустили собак. Аквалангист стремительно отпрянул от воды, замотал головой, будто не желая слушать приближающийся собачий лай. И бросился к утесу. В свете прожекторов гибкое черное тело поднялось над самым отрогом, описало дугу и устремилось вниз… «Все… — прошептал Реваз. — Все…»
Под утесом сошлись лучи прожекторов, освещая пограничников.
Водолазы ныряли долго, но ничего не нашли.
— Август. Севастопольское течение сильное, — сетовал их старший, могло снести тело. А если он все же выплыл?
Пограничники продолжали вести поиск. Чуления и Барсуков составили словесный портрет нарушителя. Ивар сделал два карандашных наброска: дельфинья стая с «вожаком» впереди и другой — черная фигура, бегущая по гальке в ластах.