Страница:
Арсений Замостьянов
Спасти Вождя! Майор Пронин против шпионов и диверсантов
«Красная звезда»
Генерал-майор Иван Николаевич Пронин впервые в жизни получил месячный отпуск. Не месяц отдыха по ранению, как бывало. Не служебную командировку на конспиративную дачу, в санаторий или на курорт, а настоящий отпуск – тридцать беззаботных дней. Без перестрелок и загадок государственного значения. Как его угораздило стать отпускником – он и сам не понял. Все получилось само собой. Доктор Китайцев давно намекал, что месяц отпуска при переутомлении и расшатанных нервах просто необходим... Пронин ненавидел входившие в моду слова «депрессия» и «стресс», о которых писали в научно-популярных журналах. «Это американцы придумали для самооправдания. А для нас существует одно слово – НАДО. А кто треплется про депрессию, тот пускай в ней и пребывает. Поменьше бы нам иностранными словами увлекаться». Сам председатель комитета выделил для товарища Пронина служебную «Чайку». Но Пронин отказался от такой чести: «Чайки» слишком бросаются в глаза, а контрразведчику это противопоказано даже в отпуске. Поэтому Пронин сел в свою персональную «Волгу» – даже не черную, а серую. Черные «Волги» тоже слишком выделяются в потоке машин. И шофер Могулов благополучно довез его до места отдыха.
Вообще-то он хотел отдохнуть на берегах «фамильной» речки Прони. Есть такой приток Оки в живописных краях срединной России. Но сподручнее оказалось провести месяц в ближнем Подмосковье, среди ветеранов КГБ и старых большевиков.
Дом отдыха «Красная звезда» – пятнадцать километров по Киевскому шоссе, а потом еще километр по бетонке – затерялся в сосняках. Это был маленький социалистический рай, в который можно было попасть только на время и только за большие заслуги перед Родиной. Русская баня, бассейн, кинозал, теннисный корт. Черно-белые телевизоры «Юность» в апартаментах и массивные цветные «Рубины» в холлах. Май еще не кончился, самые соловьиные вечера! В доме отдыха имелась недурная библиотека, но Пронин привез с собой из Москвы три тома жизнеописаний Плутарха и сборник речей Суслова. Он любил читать древних историков и современных политиков. И там и там находил ребусы для разгадывания.
Пронин устроил, что в эти же дни в «Красной звезде» отдыхал от литературных баталий писатель Лев Сергеевич Овалов. Когда Льва Овалова реабилитировали – его, разумеется, восстановили и в рядах партии. Да еще и с сохранением полного партийного стажа! Он мог считаться старым большевиком! Но в «Красную звезду» попал не за партийные заслуги, а как известный писатель и друг майора Пронина. Меньше всего Лев Сергеевич надеялся встретить своего вечно занятого друга в тихих коридорах дома отдыха. И потому, завидев Пронина, Овалов от изумления принялся протирать очки.
– Да. Лев Сергеевич, это я. Право слово, стоило потратить время на разговор со скучными чинушами из Литфонда, чтобы увидеть ваше удивление! Надеюсь, вам здесь понравится. Мне говорили, кухня в «Красной звезде» знатная. Шеф-повар из «Арагви»!
Им выдали ключи от соседних номеров с общим балконом. Пронин скучал. Каждое утро аккуратно брился безопаской, причесывал и подстригал седые усы, потом надевал отглаженные брюки и чинно выдвигался в столовую. Его вкусы повара знали: чашка крепкого кофе до еды, овсяная каша, яйцо вкрутую, огромная чашка чаю после еды. Овалов из солидарности каждое утро ел нелюбимую овсянку.
– И все-таки, Иван Николаевич, мне трудно поверить, что ваш приезд сюда не связан с работой.
– Никакой работы! Пассивный отдых, и только. На моем гербе отныне – пуховая подушка и плетеное кресло. Главная задача на сегодня – не проиграть в преферанс, а вечером послушать соловьев.
– Но зачем вы заманили сюда меня?
– Во-первых, вы должны изучить наш генеральский отпускной быт. У нас, чай, советская власть уже полвека. Пришло время писать про генералов, которые были когда-то рядовыми бойцами. И майорами. Вот один ваш коллега недавно опубликовал такие стихи:
Овалов налил из графина клюквенного морсу.
– Да, это хорошие стихи.
Он чувствовал, что этим утром Пронин раскроет ему какую-то тайну. Быть может, эта тайна сгодится для нового рассказа, а то и для повести!
– А ведь вы, Овалов, начинали как поэт. Я с двадцатых годов наизусть помню ваши вирши:
– Грехи туманной юности. Я тогда учился на врача...
– А по-моему, это исторические стихи. Босоногие дети двадцатых годов играли в буденовцев. Кто расскажет о них, если не вы? Так что получилось не только бойко, но и правдиво. – Пронин торжественно поднял указательный палец. – Прошу иметь в виду, что это мнение дилетанта!
– Сейчас я стихов не пишу. А для прозы нужен серьезный материал.
– Сенсация нужна? – ухмыльнулся Пронин. – Ну-ну. Вот и ваш собрат и тезка, граф Толстой, все искал сенсации. Одна под поезд бросилась, другой жену убил, третий – крестьянку-любовницу. Какой простор для криминалистов! Впрочем, Толстой – наш классик. Лучший писатель земли русской.
– Я думаю, и за рубежом таких писателей лет пятьсот не было – со времен Сервантеса. Кто из писателей никогда не устареет? Гомер, Сервантес и Толстой. Ну, еще Шекспир.
– Которого наш граф не жаловал! А я из Шекспира помню – «Полцарства за коня!». Частенько у меня эта фраза на языке вертелась. А теперь ни коня, ни половины царства – только генеральская пенсия на горизонте. Да, Овалов, не спорьте. Пришло нам время поступать в ансамбль пенсии и пляски.
Из окон столовой виднелись верхушки сосен в утреннем солнце. Пронин глядел то ли в окно, то ли в какую-то иную даль.
– Весна... А тогда стояла осень. Очень промозглая и туманная. Вся Москва лежала в густых туманах. Снега еще не было. Легкие заморозки по утрам, не более.
Овалов отложил вилку и ложку, вытер губы огромной салфеткой. И замер, чтобы ни жестом, ни словом не вспугнуть пронинских воспоминаний.
– Почему вы не спрашиваете меня, о какой осени идет речь? Нет, это не осень 1917 года, про которую подробно написано в учебниках. Это осень тридцать восьмого... Вы помните, Овалов, ту осень?
Лев Сергеевич всплеснул руками:
– Как не помнить! Я именно тогда как раз задумал первую серию рассказов о майоре Пронине! А братья-писатели говорили мне, что советскому народу не нужен свой Шерлок Холмс! Первый рассказ мне удалось напечатать только в собственном журнале «Вокруг света». Я его тогда редактировал.
– Как же, читал, читал. «Синие мечи». Мы ведь когда познакомились? Лет за пять до этого, в начале тридцатых? А «Синие мечи» – это мое первое дело. Я вам рассказал, а вы цап-царап – и в журнальчик.
– Да, боевое было время. Мы тогда и не знали, что впоследствии его назовут предвоенным.
– Вы не знали, Овалов, а я знал. Обязан был знать. Должен вам сказать, что это время, как ни странно, останется в истории не только в связи с вашими литературными победами и мытарствами. Есть один эпизод, о котором не принято было вспоминать. Вы можете обследовать всю Ленинку – но ни в одной газете, ни в одной книжке не найдете ни намека на это дело... Хотя начиналось оно некоторым образом именно в Ленинской библиотеке. Да и закончилось в библиотеке – правда, не в Ленинской.
Именно такого разговора Овалов ждал все эти дни! Не вспугнуть бы откровенность! Писатель с равнодушным видом налил себе еще морсу:
– Это было осенью тридцать восьмого?
– Да. У вас хороший слух, Овалов, в нашем возрасте это редкость. Все началось в октябре. Участники тех событий уже не способны вспоминать. В живых остался, пожалуй, один я. Но учтите, Лев Сергеич, что это не материал для новой книги! Писать об этом в наше время – безумие. Пожалуй, только ваши внуки получат право написать об этом. У меня нет детей, некому передать тайну... Пускай это будет вашим семейным секретом.
– Вы знаете меня больше тридцати лет...
– ...и ни разу, Лев Сергеевич, вы не дали повода усомниться в вашей надежности. Поэтому я и затеял этот разговор именно с вами. Вы будете единственным человеком, посвященным в тайну тридцать восьмого года. Единственным! Гордитесь и помалкивайте!
– Эти слова давно уже стали девизом писательской профессии...
Пронин улыбнулся:
– А вот иронизировать не надо. Я вывез вас в дом отдыха не для того, чтобы вы посмеивались над моими словами, а для того, чтобы я мог вольготнее посмеиваться над собой... Но этот рассказ – не для столовой. Предлагаю переместиться в мой номер. Коньяк и лимоны у меня есть. Запаситесь терпением часов на пять.
Овалова смотрел на Пронина с восхищением: этот пожилой израненный человек сумел сохранить память, перед которой меркнут все ультрасовременные электронные машины! Он будет говорить пять часов – и ни разу не собьется. Просто народный сказитель, а не чекист! Для него, наверное, не представляет труда близко к тексту пересказать «Войну и мир» или «Тихий Дон». Сколько раз уникальная память помогала Пронину выпутываться из гиблого дела...
– Итак, туманная осень тридцать восьмого года... – начал Пронин, когда они расположились в креслах у открытого окна. – Возьмите яблоко, Лев Сергеич, и пейте понемножку коньяк. Апельсинов, извиняюсь, у меня покамест не имеется.
Бутылка армянского КВ ВК стояла на табуретке. Там же, на тарелке, лежали три яблока и нарезанный лимон – редкость для мая месяца.
– Эта история началась в октябре тридцать восьмого. Берия тогда только обживался в кабинете на площади Дзержинского. А работы у нас было немало...
Вообще-то он хотел отдохнуть на берегах «фамильной» речки Прони. Есть такой приток Оки в живописных краях срединной России. Но сподручнее оказалось провести месяц в ближнем Подмосковье, среди ветеранов КГБ и старых большевиков.
Дом отдыха «Красная звезда» – пятнадцать километров по Киевскому шоссе, а потом еще километр по бетонке – затерялся в сосняках. Это был маленький социалистический рай, в который можно было попасть только на время и только за большие заслуги перед Родиной. Русская баня, бассейн, кинозал, теннисный корт. Черно-белые телевизоры «Юность» в апартаментах и массивные цветные «Рубины» в холлах. Май еще не кончился, самые соловьиные вечера! В доме отдыха имелась недурная библиотека, но Пронин привез с собой из Москвы три тома жизнеописаний Плутарха и сборник речей Суслова. Он любил читать древних историков и современных политиков. И там и там находил ребусы для разгадывания.
Пронин устроил, что в эти же дни в «Красной звезде» отдыхал от литературных баталий писатель Лев Сергеевич Овалов. Когда Льва Овалова реабилитировали – его, разумеется, восстановили и в рядах партии. Да еще и с сохранением полного партийного стажа! Он мог считаться старым большевиком! Но в «Красную звезду» попал не за партийные заслуги, а как известный писатель и друг майора Пронина. Меньше всего Лев Сергеевич надеялся встретить своего вечно занятого друга в тихих коридорах дома отдыха. И потому, завидев Пронина, Овалов от изумления принялся протирать очки.
– Да. Лев Сергеевич, это я. Право слово, стоило потратить время на разговор со скучными чинушами из Литфонда, чтобы увидеть ваше удивление! Надеюсь, вам здесь понравится. Мне говорили, кухня в «Красной звезде» знатная. Шеф-повар из «Арагви»!
Им выдали ключи от соседних номеров с общим балконом. Пронин скучал. Каждое утро аккуратно брился безопаской, причесывал и подстригал седые усы, потом надевал отглаженные брюки и чинно выдвигался в столовую. Его вкусы повара знали: чашка крепкого кофе до еды, овсяная каша, яйцо вкрутую, огромная чашка чаю после еды. Овалов из солидарности каждое утро ел нелюбимую овсянку.
– И все-таки, Иван Николаевич, мне трудно поверить, что ваш приезд сюда не связан с работой.
– Никакой работы! Пассивный отдых, и только. На моем гербе отныне – пуховая подушка и плетеное кресло. Главная задача на сегодня – не проиграть в преферанс, а вечером послушать соловьев.
– Но зачем вы заманили сюда меня?
– Во-первых, вы должны изучить наш генеральский отпускной быт. У нас, чай, советская власть уже полвека. Пришло время писать про генералов, которые были когда-то рядовыми бойцами. И майорами. Вот один ваш коллега недавно опубликовал такие стихи:
Неплохо? По-моему, неплохо и даже таинственно.
В Переделкине дача стояла,
В даче жил старичок-генерал,
В перстеньке у того генерала
Незатейливый камень сверкал.
В дымных сумерках небо ночное,
Генерал у окошка сидит,
На колечко свое золотое,
Усмехаясь, подолгу глядит.
Овалов налил из графина клюквенного морсу.
– Да, это хорошие стихи.
Он чувствовал, что этим утром Пронин раскроет ему какую-то тайну. Быть может, эта тайна сгодится для нового рассказа, а то и для повести!
– А ведь вы, Овалов, начинали как поэт. Я с двадцатых годов наизусть помню ваши вирши:
Лев Сергеевич засмущался:
Говорят одно ребята:
Все мы – красные солдаты!
Для палатки зонтик дан,
Нужен только барабан,
Как пойдут веселым маршем –
Шум неугомонный!
Миша – мальчик самый старший,
Маленький Буденный.
– Грехи туманной юности. Я тогда учился на врача...
– А по-моему, это исторические стихи. Босоногие дети двадцатых годов играли в буденовцев. Кто расскажет о них, если не вы? Так что получилось не только бойко, но и правдиво. – Пронин торжественно поднял указательный палец. – Прошу иметь в виду, что это мнение дилетанта!
– Сейчас я стихов не пишу. А для прозы нужен серьезный материал.
– Сенсация нужна? – ухмыльнулся Пронин. – Ну-ну. Вот и ваш собрат и тезка, граф Толстой, все искал сенсации. Одна под поезд бросилась, другой жену убил, третий – крестьянку-любовницу. Какой простор для криминалистов! Впрочем, Толстой – наш классик. Лучший писатель земли русской.
– Я думаю, и за рубежом таких писателей лет пятьсот не было – со времен Сервантеса. Кто из писателей никогда не устареет? Гомер, Сервантес и Толстой. Ну, еще Шекспир.
– Которого наш граф не жаловал! А я из Шекспира помню – «Полцарства за коня!». Частенько у меня эта фраза на языке вертелась. А теперь ни коня, ни половины царства – только генеральская пенсия на горизонте. Да, Овалов, не спорьте. Пришло нам время поступать в ансамбль пенсии и пляски.
Из окон столовой виднелись верхушки сосен в утреннем солнце. Пронин глядел то ли в окно, то ли в какую-то иную даль.
– Весна... А тогда стояла осень. Очень промозглая и туманная. Вся Москва лежала в густых туманах. Снега еще не было. Легкие заморозки по утрам, не более.
Овалов отложил вилку и ложку, вытер губы огромной салфеткой. И замер, чтобы ни жестом, ни словом не вспугнуть пронинских воспоминаний.
– Почему вы не спрашиваете меня, о какой осени идет речь? Нет, это не осень 1917 года, про которую подробно написано в учебниках. Это осень тридцать восьмого... Вы помните, Овалов, ту осень?
Лев Сергеевич всплеснул руками:
– Как не помнить! Я именно тогда как раз задумал первую серию рассказов о майоре Пронине! А братья-писатели говорили мне, что советскому народу не нужен свой Шерлок Холмс! Первый рассказ мне удалось напечатать только в собственном журнале «Вокруг света». Я его тогда редактировал.
– Как же, читал, читал. «Синие мечи». Мы ведь когда познакомились? Лет за пять до этого, в начале тридцатых? А «Синие мечи» – это мое первое дело. Я вам рассказал, а вы цап-царап – и в журнальчик.
– Да, боевое было время. Мы тогда и не знали, что впоследствии его назовут предвоенным.
– Вы не знали, Овалов, а я знал. Обязан был знать. Должен вам сказать, что это время, как ни странно, останется в истории не только в связи с вашими литературными победами и мытарствами. Есть один эпизод, о котором не принято было вспоминать. Вы можете обследовать всю Ленинку – но ни в одной газете, ни в одной книжке не найдете ни намека на это дело... Хотя начиналось оно некоторым образом именно в Ленинской библиотеке. Да и закончилось в библиотеке – правда, не в Ленинской.
Именно такого разговора Овалов ждал все эти дни! Не вспугнуть бы откровенность! Писатель с равнодушным видом налил себе еще морсу:
– Это было осенью тридцать восьмого?
– Да. У вас хороший слух, Овалов, в нашем возрасте это редкость. Все началось в октябре. Участники тех событий уже не способны вспоминать. В живых остался, пожалуй, один я. Но учтите, Лев Сергеич, что это не материал для новой книги! Писать об этом в наше время – безумие. Пожалуй, только ваши внуки получат право написать об этом. У меня нет детей, некому передать тайну... Пускай это будет вашим семейным секретом.
– Вы знаете меня больше тридцати лет...
– ...и ни разу, Лев Сергеевич, вы не дали повода усомниться в вашей надежности. Поэтому я и затеял этот разговор именно с вами. Вы будете единственным человеком, посвященным в тайну тридцать восьмого года. Единственным! Гордитесь и помалкивайте!
– Эти слова давно уже стали девизом писательской профессии...
Пронин улыбнулся:
– А вот иронизировать не надо. Я вывез вас в дом отдыха не для того, чтобы вы посмеивались над моими словами, а для того, чтобы я мог вольготнее посмеиваться над собой... Но этот рассказ – не для столовой. Предлагаю переместиться в мой номер. Коньяк и лимоны у меня есть. Запаситесь терпением часов на пять.
Овалова смотрел на Пронина с восхищением: этот пожилой израненный человек сумел сохранить память, перед которой меркнут все ультрасовременные электронные машины! Он будет говорить пять часов – и ни разу не собьется. Просто народный сказитель, а не чекист! Для него, наверное, не представляет труда близко к тексту пересказать «Войну и мир» или «Тихий Дон». Сколько раз уникальная память помогала Пронину выпутываться из гиблого дела...
– Итак, туманная осень тридцать восьмого года... – начал Пронин, когда они расположились в креслах у открытого окна. – Возьмите яблоко, Лев Сергеич, и пейте понемножку коньяк. Апельсинов, извиняюсь, у меня покамест не имеется.
Бутылка армянского КВ ВК стояла на табуретке. Там же, на тарелке, лежали три яблока и нарезанный лимон – редкость для мая месяца.
– Эта история началась в октябре тридцать восьмого. Берия тогда только обживался в кабинете на площади Дзержинского. А работы у нас было немало...
Труп в читальном зале
– Пронин? Я тебя с утра жду. – Ковров недовольно бурчал в телефонную трубку. – Чтобы через пять минут – у меня.
Майор Пронин рано утром поездом прибыл в Москву из Сочи. В 1938 году жить стало лучше, жить стало веселее, и всесоюзная здравница до глубокой осени принимала гостей. Там он был по служебной необходимости. В поезде не удалось выспаться, а тут еще и Москва обдала холодом после кавказской жары. К полудню он явился на службу – и вот этот скрипучий голос Коврова... Снова будет тормошить, торопить, обижаться. Не может Ковров без психоза. Неугомонный, суетливый товарищ Ковров. И ведь наверняка какая-нибудь мелочь, пустяк – а вот такая у него манера: всех на уши поставить!
– Что-то, товарищ Пронин, вид у тебя не больно веселый? – начал Ковров.
– У меня сегодня вообще-то выходной день. Только вчера в Туапсе в казаки-разбойники играли...
– Наслышан, наслышан. Лихо дело провернул. Эти казачки хотели наш танкер взорвать... А тут ты. Полностью сорвал их вредительские планы. Будет тебе и премия, и орден. А вот выходного дня не обещаю. – Ковров указал Пронину на кожаное кресло. Значит, разговор будет фундаментальный. – Новое дело поважнее прежних будет. Высоко взлетаем – туда, где невесомость.
– В межпланетные путешествия приглашаешь? – Пронин давненько называл Коврова то на «ты», то – со всем почтением – на «вы». Так у них повелось.
– Да, к звездам полетим. На Красной площади бывал? Звезды кремлевские видел?
Ковров платком нервно утирал пот с красной шеи, с массивного подбородка.
– Про Уильяма Бронсона слыхал?
– Журналист американский?
– Как выяснилось, не только журналист. Бойкий малый. Наш пострел везде поспел.
– Так за ним же Нечипоренко бегает. Я-то тут при чем?
Ковров всплеснул руками и заговорил как опереточный баритон – чтобы на галерке слышно было:
– Нечипоренко свое дело сделал. Спасибо ему большое. Вот с его отчета ты и начнешь. Там ясно показано: Бронсон встречается с нашими ненадежными соотечественниками. Встречается тайком. Что за этим стоит – поиск сенсаций, мелкие предательские услуги или большая разведка – я не знаю. А ты должен узнать.
«Так и есть, мелочевка. Слежка за шалуном-журналистом. И ради этого он с такой помпой меня вызывал в день приезда! Эх, товарищ Ковров!»
– И где же в этой истории кремлевские звезды?
– Над Спасской башней. Это действительно необыкновенное дело. Через две недели Бронсон встречается с товарищем Сталиным. Запланировано интервью. На весь мир шуму! А что, если сегодня весь мир прочитает беседу товарища Сталина с Бронсоном, а завтра в какой-нибудь американской газете появится сообщение о шпионской миссии этого Бронсона? Провокация? А что, если нет? Что, если они все продумали до мелочей? Сенсация, подкрепленная фактами, – это уже серьезно. Ты представляешь, как это могут использовать наши враги? Товарищ Сталин пожимает руку махровому врагу мирового пролетариата, шпиону! Ты понимаешь?
Да, такое ответственное задание бывает раз в жизни. Не преувеличивал Ковров.
– Слушаю вас, – Пронин произнес эти волшебные слова уже не ленивым голосом.
– Придется тебе, товарищ Пронин, перевоплотиться в писателя и журналиста. И назначим мы тебя главным редактором журнала «Международная жизнь». Ты по-английски балакаешь?
– Не настолько, чтобы Бронсон меня не обманул. Немецкий – другое дело.
– Да, ты же у нас немец, – хмыкнул Ковров.
– Бываю им время от времени.
– Значит, приставим к тебе переводчика. Или лучше к нему. Это не вызовет подозрений. В конце концов, главный редактор «Международной жизни» не обязан свободно говорить по-английски. У тебя есть одна ночь. Завтра за обедом – знакомство с Бронсоном. Цель – большое интервью с Бронсоном в нашем журнале и интервью с тобой в каком-нибудь респектабельном и продажном американском издании. У тебя когда-нибудь брали интервью?
– Что ж я тебе, Максим Горький или Алла Тарасова? Сроду не давал интервью. До недавних лет я и слова-то такого не слыхивал.
– Значит, боевое крещение будет. Или разведка боем. Угадай, где мы устроим тебе встречу с Бронсоном?
– На Красной площади, под звездой? – Пронин вяло попытался сострить.
– Не угадал! Хотя мыслишь в правильном направлении. Звезды над Кремлем – это новое чудо света. Наше советское чудо. Но у нас много чудес. Одно из них – библиотека Ленина. Ну скажи мне, где могут встретиться два журналиста, два пишущих человека, если не в лучшей в мире библиотеке?
– Пожалуй.
– Там в читальном зале все будет устроено донельзя торжественно. Торт из «Праги», шашлык из «Арагви». Бронсону по душе пришлась наша новая водка – «Столичная».
– Губа не дура. Что ж мне его – напоить, что ли?
– Это в другой раз. Завтра ты должен произвести на него впечатление матерого журналиста. Остроумного, цепкого. Знаешь Михаила Кольцова? Вот это журналист! И для нашего ведомства не чужой человек. Правда, судьба его в ближайшем будущем сложится не вполне гладко. Но это к нашему делу отношения не имеет. А ты к обаянию Кольцова добавь черты карьериста, эдакого служаки – все-таки главный редактор. Костюм выбери в американском стиле – ну, там, твидовый пиджак, высокие ботинки... Все, что нужно, тебе подберут.
– Не люблю я этих пушистых пиджаков. Кургузые они.
– Привыкай. Это тебе не куры Дуси Царевой. Тут дело международное. Мировой масштаб. А то ведь ты у нас не один. Есть Курасов, есть Кесельман, есть, наконец, Дато Квирквелия.
– У Дато большое будущее. Смелый парень. Но на данный момент лучше меня с Бронсоном никто не сработает. И я считаю своим долгом, долгом чекиста...
Ковров перебил разрумянившегося Пронина:
– Скромник ты наш. Международного масштаба!
В квартире на Кузнецком Мосту обстановка не менялась годами – как в мемориальной кремлевской комнате Ленина. Потемневшая от времени гитара возле двери – подарок цыганской певицы Ольги Васильевой, которую Пронин когда-то спас от неминуемой гибели. На тахту спускался дорогой текинский ковер, украшенный старинными саблей и пистолетами, среди них терялся невзрачный короткий кривой кинжал – единственное напоминание о деле, едва не стоившем жизни самому Пронину. Венские стулья, удобное вместительное кресло. У Агаши на кухне все звенело, лязгало, скворчало и шипело. В коридоре носился запах жаркого – с помидорами и перцем. Но Пронину хотелось простого чая и, пожалуй, яблок. Проходя мимо кухни, он крикнул:
– Чаю! И антоновки!
Через пять минут он уже восседал в кресле, одетый в пижаму, которую Агаша прилежно отгладила к его приходу.
– Чаек-то какой хороший. Из Грузии! Получше индийского будет. Его только побольше класть нужно. Я покрепче заварила. Вот вам антоновка, а вот еще брусничка.
С недавних пор кабинет Дзержинского занял Лаврентий Палыч Берия, и в среде чекистов моментально вошел в моду грузинский чай. А вот бруснику он не заказывал, это Агаша допустила самодеятельность.
– А икорки не хотите паюсной? Зернистой сегодня не было. Я вам сама на хлебушек намажу, да с маслицем вологодским. А хлебушек теплый еще! Я, когда брала, – чуть руки не обожгла.
– Что-то ты, Агаша, больно заботлива стала. Я вот думаю: может, тебя удочерить? Образцовая семья получится.
Агашу передернуло от смеха:
– Нашел дочку, папаша! Это я тебя усыновлю.
Агаша оставила Пронина наедине с тревожными думами. Один художник написал в анкете: «Работаю в области вождя». Нынче и Пронину предстояло поработать именно в этой области. А у сильных мира сего скользкие паркеты, там поскользнешься – и поминай как звали. Опасная работа. Опасная и коварная. Пронин даже легкомысленно помечтал о скоропостижной гибели Бронсона. А что? Ну представьте себе: покушал Бронсон рыбу, подавился костью. Приступ кашля, двадцать часов поноса – и некролог. Красотища! Но это маловероятный исход. Придется с этим интуристом повозиться. Что пишут в газетах? «Уильям Бронсон – американский друг Советского Союза. Он подписал приветствие рабочим-стахановцам. Он посетил ударную бригаду Метростроя. Он восхищен работой советской народной милиции...» Наш американский друг. Интересно, как они вывернутся через месяц, эти журналисты? Да я и сам теперь журналист. Вот как бы я вывернулся? Нет опыта. Но чекист должен превращаться в любого профессионала за сутки. Этому я учу Витьку Железнова. Пора показывать личный пример. Посмотрим, что там написал Нечипоренко. Он дельный парень, старательный. Еще два года назад выглядел абсолютным школяром. Налег на учебу, ночами читал иностранные журналы, книги по истории разведки. Бегал на какие-то лекции в университет. И работать успевал, и по линии самообразования наверстывал как ошпаренный. И вот результат: из луганского землекопа получился современный чекист, профессионал контрразведки. В голове вертелась песенка: «Береги страну родную, наш луганский слесарь Клим». Это про Ворошилова. А земляк товарища Ворошилова, славный парень Николай Тарасович Нечипоренко, целый кондуит исписал про Бронсона. Так... Разговоры о современной московской архитектуре. Восторженные отзывы. Дискуссия о конструктивизме. Мудрено! Палладио, Венеция, Флоренция... Иван Жолтовский. Ого, он встречался с Жолтовским. Интервью для американского журнала. Ну что ж, никакого криминала здесь нет, советское искусство пропагандировать можно и нужно. Ага, послезавтра он собирается снова встречаться с Жолтовским и его учениками. Замечательно. Мне придется вникать еще и в проблемы зодчества. А когда же мне связаться с академиком Жолтовским? Не ночью же его беспокоить? Значит, завтра, после исторической встречи в библиотеке.
До глубокой ночи Пронин хрустел антоновкой и штудировал отчет Нечипоренко. А потом глубоко уснул и спал безмятежно, пока Агаша не разбудила его к завтраку.
До Ленинки от Кузнецкого рукой подать. И все-таки Пронин уселся в эмку и, как девушка со знаменитой картины Пименова, покатил по проспекту Маркса.
Все-таки замечательное здание построили для библиотеки! Колонны, барельефы. Античная строгость линий. Сразу видно: храм знаний. Храм науки. Пристанище просвещенного человека, которому принадлежит будущее. Пронин быстро, но без суеты поднялся по ступенькам и заметил в дверях странное скопление народа. Эта толпа не была похожа на ученых и студентов – обычных посетителей Ленинки. Он сразу заметил несколько милицейских фуражек. Толстяк-гардеробщик размахивал руками, взвинченно о чем-то рассуждал.
Только он подошел к дверям – на пути вырос милиционер.
– Гражданин, библиотека закрыта.
– В чем дело, товарищ?
– Попрошу не нарушать, посетителей велели направлять в Гоголевскую библиотеку. Вот адрес. – Он протянул Пронину тетрадный лист с адресами библиотек – весь в кляксах.
– Как тебя зовут-то?
– Королев моя фамилия. Попрошу не нарушать, попрошу в сторонку.
– Давай в сторонку. Слушай, Королев. Не в моих правилах предъявлять документы, но тебе я покажу. – Пронин показал ему издалека лубянское удостоверение и заговорил торопливым шепотом: – Это строго между нами. А теперь расскажи мне, что там за бои местного значения.
Они отошли за колонну. Там можно было поговорить без свидетелей.
– Убийство, товарищ майор.
– Без майоров. Без имен и званий. Давай, Королев, продолжай. Зовут-то тебя как?
– Павел Васильич.
– Скажи мне, Паша, когда, кого и где убили.
– При нем документы нашли. Кандидат математических наук Валерий Семенович Сагалов. Тридцать восемь лет. На вид молодой совсем, рыжий. В читальном зале его нашли, где газеты, журналы всякие выдают. В руках у него был журнал «Вокруг света». Убит ударом кастета в висок.
– Проведи меня к нему. Только без шуму. Я твой должник, Паша, по гроб жизни должник.
Пронин говорил тихо и равнодушно. В мыслях он был где-то далеко – то ли в читальном зале, то ли где-нибудь в городе Нью-Йорке, который раньше называли Новым Амстердамом.
Расталкивая толпу – а это были главным образом сотрудники милиции и работники библиотеки, – они прошли в читальный зал. Вокруг трупа суетились врачи.
– А свидетели где?
– Кто?
– Свидетели убийства. Кто-то же должен был быть в читальном зале, кто-то видел этого Сагалова – хотя бы его труп.
– Таковых оказалось всего двое. Их задержали. Они в комнате охраны порядка. Под присмотром милиции.
– Веди меня туда, товарищ Паша Вергилий. Я в этом библиотечном аду живо заплутаю.
Павел несколько успокоился. Теперь он даже улыбался заковыристым словам Пронина.
Доктор Китайцев уже тогда казался немолодым. Он устало сидел на стуле спиной к трупу. Его пиджак лежал поодаль, прямо на полу. Бросалась в глаза помятая пропотелая рубашка и толстые помочи в яркую полоску. Тучный доктор тяжело дышал и потягивал папироску. На труп не глядел демонстративно – уже нагляделся. Пронин не стал осматривать убитого, не решился и заговорить с Китайцевым. Его дело – поговорить со свидетелями.
В тесной комнате охраны порядка на жестких стульях сидели перепуганные мужчины: один – глубокий старик в потрепанном, но элегантном костюме. Второй – сорокалетний лысый толстяк в роговых очках. Оба глядели в пол и истекали потом.
– Так, товарищи, попрошу представиться, – весело начал Пронин. – Давайте по старшинству. – Они встретились глазами со стариком. Сиплый тенорок отозвался:
– Росинский Иван Николаевич, профессор биологии. Служу в ВАСХНИЛ. Вот мои документы.
– Не серчайте на нас, Иван Николаич, служба такая. Нам нужно знать все об убитом. Все, понимаете? Вот вы, наверное, пользуетесь микроскопом в своих исследованиях? Постарайтесь посмотреть на своего соседа по читальному залу через микроскоп.
Старичок скрипел, задыхаясь:
– Я не обращал на него внимания. Я плохо знаю английский язык. А тут надо было сделать выписки из американского журнала. Для доклада на семинаре, вы можете навести справки. И в парткоме, и в первом отделе.
– Но вы видели, как он вошел в читальный зал, где расположился?
– Краем глаза. Обратил внимание ммм... на рыжую шевелюру. А что он там читал – не ведаю. Пришел он чуть позже меня.
– А вы во сколько пришли?
– Не помню. Честное благородное слово, я с утра без часов. Забыл дома. Молодой человек, вы можете навести обо мне справки в первом отделе академии.
Майор налил из графина воды, подал стакан Росинскому. Надо бы его отправить к врачу. Именно это Пронин нашептал Павлу, и милиционер удалился, обняв за плечи дрожащего старика. Слово взял второй свидетель.
– Я работаю в третьем гастрономе. Главный бухгалтер. Василий Павлович Стукашов. А у нас санитарная проверка, магазин закрыли до вечера. Мне сказали к шести часам явиться, а до того времени – вон из магазина. А утром я позавтракал плотно. Значит, в ресторан идти смысла нет. Ну, я вот решил время скоротать, газетки почитать.
– И часто вы заходите в библиотеку?
– Да в первый раз сегодня! Зачем мне она нужна? Было бы лето – на лавочке посидел бы. А тут ветер, холод. Куда податься? Вот и решил повысить, так сказать, уровень образования. А вы меня в свидетели...
– Что вы можете сказать о погибшем? – спросил Пронин и сам же постыдился такого прямого вопроса: глуповато вышло. Куда важнее проверить – действительно ли он бухгалтер и не врет ли про санитарную проверку.
– Да я ни малейшего внимания... Я вообще его не видел. Читал «Правду». Убивал время, извините за резкое выражение.
Майор Пронин рано утром поездом прибыл в Москву из Сочи. В 1938 году жить стало лучше, жить стало веселее, и всесоюзная здравница до глубокой осени принимала гостей. Там он был по служебной необходимости. В поезде не удалось выспаться, а тут еще и Москва обдала холодом после кавказской жары. К полудню он явился на службу – и вот этот скрипучий голос Коврова... Снова будет тормошить, торопить, обижаться. Не может Ковров без психоза. Неугомонный, суетливый товарищ Ковров. И ведь наверняка какая-нибудь мелочь, пустяк – а вот такая у него манера: всех на уши поставить!
– Что-то, товарищ Пронин, вид у тебя не больно веселый? – начал Ковров.
– У меня сегодня вообще-то выходной день. Только вчера в Туапсе в казаки-разбойники играли...
– Наслышан, наслышан. Лихо дело провернул. Эти казачки хотели наш танкер взорвать... А тут ты. Полностью сорвал их вредительские планы. Будет тебе и премия, и орден. А вот выходного дня не обещаю. – Ковров указал Пронину на кожаное кресло. Значит, разговор будет фундаментальный. – Новое дело поважнее прежних будет. Высоко взлетаем – туда, где невесомость.
– В межпланетные путешествия приглашаешь? – Пронин давненько называл Коврова то на «ты», то – со всем почтением – на «вы». Так у них повелось.
– Да, к звездам полетим. На Красной площади бывал? Звезды кремлевские видел?
Ковров платком нервно утирал пот с красной шеи, с массивного подбородка.
– Про Уильяма Бронсона слыхал?
– Журналист американский?
– Как выяснилось, не только журналист. Бойкий малый. Наш пострел везде поспел.
– Так за ним же Нечипоренко бегает. Я-то тут при чем?
Ковров всплеснул руками и заговорил как опереточный баритон – чтобы на галерке слышно было:
– Нечипоренко свое дело сделал. Спасибо ему большое. Вот с его отчета ты и начнешь. Там ясно показано: Бронсон встречается с нашими ненадежными соотечественниками. Встречается тайком. Что за этим стоит – поиск сенсаций, мелкие предательские услуги или большая разведка – я не знаю. А ты должен узнать.
«Так и есть, мелочевка. Слежка за шалуном-журналистом. И ради этого он с такой помпой меня вызывал в день приезда! Эх, товарищ Ковров!»
– И где же в этой истории кремлевские звезды?
– Над Спасской башней. Это действительно необыкновенное дело. Через две недели Бронсон встречается с товарищем Сталиным. Запланировано интервью. На весь мир шуму! А что, если сегодня весь мир прочитает беседу товарища Сталина с Бронсоном, а завтра в какой-нибудь американской газете появится сообщение о шпионской миссии этого Бронсона? Провокация? А что, если нет? Что, если они все продумали до мелочей? Сенсация, подкрепленная фактами, – это уже серьезно. Ты представляешь, как это могут использовать наши враги? Товарищ Сталин пожимает руку махровому врагу мирового пролетариата, шпиону! Ты понимаешь?
Да, такое ответственное задание бывает раз в жизни. Не преувеличивал Ковров.
– Слушаю вас, – Пронин произнес эти волшебные слова уже не ленивым голосом.
– Придется тебе, товарищ Пронин, перевоплотиться в писателя и журналиста. И назначим мы тебя главным редактором журнала «Международная жизнь». Ты по-английски балакаешь?
– Не настолько, чтобы Бронсон меня не обманул. Немецкий – другое дело.
– Да, ты же у нас немец, – хмыкнул Ковров.
– Бываю им время от времени.
– Значит, приставим к тебе переводчика. Или лучше к нему. Это не вызовет подозрений. В конце концов, главный редактор «Международной жизни» не обязан свободно говорить по-английски. У тебя есть одна ночь. Завтра за обедом – знакомство с Бронсоном. Цель – большое интервью с Бронсоном в нашем журнале и интервью с тобой в каком-нибудь респектабельном и продажном американском издании. У тебя когда-нибудь брали интервью?
– Что ж я тебе, Максим Горький или Алла Тарасова? Сроду не давал интервью. До недавних лет я и слова-то такого не слыхивал.
– Значит, боевое крещение будет. Или разведка боем. Угадай, где мы устроим тебе встречу с Бронсоном?
– На Красной площади, под звездой? – Пронин вяло попытался сострить.
– Не угадал! Хотя мыслишь в правильном направлении. Звезды над Кремлем – это новое чудо света. Наше советское чудо. Но у нас много чудес. Одно из них – библиотека Ленина. Ну скажи мне, где могут встретиться два журналиста, два пишущих человека, если не в лучшей в мире библиотеке?
– Пожалуй.
– Там в читальном зале все будет устроено донельзя торжественно. Торт из «Праги», шашлык из «Арагви». Бронсону по душе пришлась наша новая водка – «Столичная».
– Губа не дура. Что ж мне его – напоить, что ли?
– Это в другой раз. Завтра ты должен произвести на него впечатление матерого журналиста. Остроумного, цепкого. Знаешь Михаила Кольцова? Вот это журналист! И для нашего ведомства не чужой человек. Правда, судьба его в ближайшем будущем сложится не вполне гладко. Но это к нашему делу отношения не имеет. А ты к обаянию Кольцова добавь черты карьериста, эдакого служаки – все-таки главный редактор. Костюм выбери в американском стиле – ну, там, твидовый пиджак, высокие ботинки... Все, что нужно, тебе подберут.
– Не люблю я этих пушистых пиджаков. Кургузые они.
– Привыкай. Это тебе не куры Дуси Царевой. Тут дело международное. Мировой масштаб. А то ведь ты у нас не один. Есть Курасов, есть Кесельман, есть, наконец, Дато Квирквелия.
– У Дато большое будущее. Смелый парень. Но на данный момент лучше меня с Бронсоном никто не сработает. И я считаю своим долгом, долгом чекиста...
Ковров перебил разрумянившегося Пронина:
– Скромник ты наш. Международного масштаба!
В квартире на Кузнецком Мосту обстановка не менялась годами – как в мемориальной кремлевской комнате Ленина. Потемневшая от времени гитара возле двери – подарок цыганской певицы Ольги Васильевой, которую Пронин когда-то спас от неминуемой гибели. На тахту спускался дорогой текинский ковер, украшенный старинными саблей и пистолетами, среди них терялся невзрачный короткий кривой кинжал – единственное напоминание о деле, едва не стоившем жизни самому Пронину. Венские стулья, удобное вместительное кресло. У Агаши на кухне все звенело, лязгало, скворчало и шипело. В коридоре носился запах жаркого – с помидорами и перцем. Но Пронину хотелось простого чая и, пожалуй, яблок. Проходя мимо кухни, он крикнул:
– Чаю! И антоновки!
Через пять минут он уже восседал в кресле, одетый в пижаму, которую Агаша прилежно отгладила к его приходу.
– Чаек-то какой хороший. Из Грузии! Получше индийского будет. Его только побольше класть нужно. Я покрепче заварила. Вот вам антоновка, а вот еще брусничка.
С недавних пор кабинет Дзержинского занял Лаврентий Палыч Берия, и в среде чекистов моментально вошел в моду грузинский чай. А вот бруснику он не заказывал, это Агаша допустила самодеятельность.
– А икорки не хотите паюсной? Зернистой сегодня не было. Я вам сама на хлебушек намажу, да с маслицем вологодским. А хлебушек теплый еще! Я, когда брала, – чуть руки не обожгла.
– Что-то ты, Агаша, больно заботлива стала. Я вот думаю: может, тебя удочерить? Образцовая семья получится.
Агашу передернуло от смеха:
– Нашел дочку, папаша! Это я тебя усыновлю.
Агаша оставила Пронина наедине с тревожными думами. Один художник написал в анкете: «Работаю в области вождя». Нынче и Пронину предстояло поработать именно в этой области. А у сильных мира сего скользкие паркеты, там поскользнешься – и поминай как звали. Опасная работа. Опасная и коварная. Пронин даже легкомысленно помечтал о скоропостижной гибели Бронсона. А что? Ну представьте себе: покушал Бронсон рыбу, подавился костью. Приступ кашля, двадцать часов поноса – и некролог. Красотища! Но это маловероятный исход. Придется с этим интуристом повозиться. Что пишут в газетах? «Уильям Бронсон – американский друг Советского Союза. Он подписал приветствие рабочим-стахановцам. Он посетил ударную бригаду Метростроя. Он восхищен работой советской народной милиции...» Наш американский друг. Интересно, как они вывернутся через месяц, эти журналисты? Да я и сам теперь журналист. Вот как бы я вывернулся? Нет опыта. Но чекист должен превращаться в любого профессионала за сутки. Этому я учу Витьку Железнова. Пора показывать личный пример. Посмотрим, что там написал Нечипоренко. Он дельный парень, старательный. Еще два года назад выглядел абсолютным школяром. Налег на учебу, ночами читал иностранные журналы, книги по истории разведки. Бегал на какие-то лекции в университет. И работать успевал, и по линии самообразования наверстывал как ошпаренный. И вот результат: из луганского землекопа получился современный чекист, профессионал контрразведки. В голове вертелась песенка: «Береги страну родную, наш луганский слесарь Клим». Это про Ворошилова. А земляк товарища Ворошилова, славный парень Николай Тарасович Нечипоренко, целый кондуит исписал про Бронсона. Так... Разговоры о современной московской архитектуре. Восторженные отзывы. Дискуссия о конструктивизме. Мудрено! Палладио, Венеция, Флоренция... Иван Жолтовский. Ого, он встречался с Жолтовским. Интервью для американского журнала. Ну что ж, никакого криминала здесь нет, советское искусство пропагандировать можно и нужно. Ага, послезавтра он собирается снова встречаться с Жолтовским и его учениками. Замечательно. Мне придется вникать еще и в проблемы зодчества. А когда же мне связаться с академиком Жолтовским? Не ночью же его беспокоить? Значит, завтра, после исторической встречи в библиотеке.
До глубокой ночи Пронин хрустел антоновкой и штудировал отчет Нечипоренко. А потом глубоко уснул и спал безмятежно, пока Агаша не разбудила его к завтраку.
До Ленинки от Кузнецкого рукой подать. И все-таки Пронин уселся в эмку и, как девушка со знаменитой картины Пименова, покатил по проспекту Маркса.
Все-таки замечательное здание построили для библиотеки! Колонны, барельефы. Античная строгость линий. Сразу видно: храм знаний. Храм науки. Пристанище просвещенного человека, которому принадлежит будущее. Пронин быстро, но без суеты поднялся по ступенькам и заметил в дверях странное скопление народа. Эта толпа не была похожа на ученых и студентов – обычных посетителей Ленинки. Он сразу заметил несколько милицейских фуражек. Толстяк-гардеробщик размахивал руками, взвинченно о чем-то рассуждал.
Только он подошел к дверям – на пути вырос милиционер.
– Гражданин, библиотека закрыта.
– В чем дело, товарищ?
– Попрошу не нарушать, посетителей велели направлять в Гоголевскую библиотеку. Вот адрес. – Он протянул Пронину тетрадный лист с адресами библиотек – весь в кляксах.
– Как тебя зовут-то?
– Королев моя фамилия. Попрошу не нарушать, попрошу в сторонку.
– Давай в сторонку. Слушай, Королев. Не в моих правилах предъявлять документы, но тебе я покажу. – Пронин показал ему издалека лубянское удостоверение и заговорил торопливым шепотом: – Это строго между нами. А теперь расскажи мне, что там за бои местного значения.
Они отошли за колонну. Там можно было поговорить без свидетелей.
– Убийство, товарищ майор.
– Без майоров. Без имен и званий. Давай, Королев, продолжай. Зовут-то тебя как?
– Павел Васильич.
– Скажи мне, Паша, когда, кого и где убили.
– При нем документы нашли. Кандидат математических наук Валерий Семенович Сагалов. Тридцать восемь лет. На вид молодой совсем, рыжий. В читальном зале его нашли, где газеты, журналы всякие выдают. В руках у него был журнал «Вокруг света». Убит ударом кастета в висок.
– Проведи меня к нему. Только без шуму. Я твой должник, Паша, по гроб жизни должник.
Пронин говорил тихо и равнодушно. В мыслях он был где-то далеко – то ли в читальном зале, то ли где-нибудь в городе Нью-Йорке, который раньше называли Новым Амстердамом.
Расталкивая толпу – а это были главным образом сотрудники милиции и работники библиотеки, – они прошли в читальный зал. Вокруг трупа суетились врачи.
– А свидетели где?
– Кто?
– Свидетели убийства. Кто-то же должен был быть в читальном зале, кто-то видел этого Сагалова – хотя бы его труп.
– Таковых оказалось всего двое. Их задержали. Они в комнате охраны порядка. Под присмотром милиции.
– Веди меня туда, товарищ Паша Вергилий. Я в этом библиотечном аду живо заплутаю.
Павел несколько успокоился. Теперь он даже улыбался заковыристым словам Пронина.
Доктор Китайцев уже тогда казался немолодым. Он устало сидел на стуле спиной к трупу. Его пиджак лежал поодаль, прямо на полу. Бросалась в глаза помятая пропотелая рубашка и толстые помочи в яркую полоску. Тучный доктор тяжело дышал и потягивал папироску. На труп не глядел демонстративно – уже нагляделся. Пронин не стал осматривать убитого, не решился и заговорить с Китайцевым. Его дело – поговорить со свидетелями.
В тесной комнате охраны порядка на жестких стульях сидели перепуганные мужчины: один – глубокий старик в потрепанном, но элегантном костюме. Второй – сорокалетний лысый толстяк в роговых очках. Оба глядели в пол и истекали потом.
– Так, товарищи, попрошу представиться, – весело начал Пронин. – Давайте по старшинству. – Они встретились глазами со стариком. Сиплый тенорок отозвался:
– Росинский Иван Николаевич, профессор биологии. Служу в ВАСХНИЛ. Вот мои документы.
– Не серчайте на нас, Иван Николаич, служба такая. Нам нужно знать все об убитом. Все, понимаете? Вот вы, наверное, пользуетесь микроскопом в своих исследованиях? Постарайтесь посмотреть на своего соседа по читальному залу через микроскоп.
Старичок скрипел, задыхаясь:
– Я не обращал на него внимания. Я плохо знаю английский язык. А тут надо было сделать выписки из американского журнала. Для доклада на семинаре, вы можете навести справки. И в парткоме, и в первом отделе.
– Но вы видели, как он вошел в читальный зал, где расположился?
– Краем глаза. Обратил внимание ммм... на рыжую шевелюру. А что он там читал – не ведаю. Пришел он чуть позже меня.
– А вы во сколько пришли?
– Не помню. Честное благородное слово, я с утра без часов. Забыл дома. Молодой человек, вы можете навести обо мне справки в первом отделе академии.
Майор налил из графина воды, подал стакан Росинскому. Надо бы его отправить к врачу. Именно это Пронин нашептал Павлу, и милиционер удалился, обняв за плечи дрожащего старика. Слово взял второй свидетель.
– Я работаю в третьем гастрономе. Главный бухгалтер. Василий Павлович Стукашов. А у нас санитарная проверка, магазин закрыли до вечера. Мне сказали к шести часам явиться, а до того времени – вон из магазина. А утром я позавтракал плотно. Значит, в ресторан идти смысла нет. Ну, я вот решил время скоротать, газетки почитать.
– И часто вы заходите в библиотеку?
– Да в первый раз сегодня! Зачем мне она нужна? Было бы лето – на лавочке посидел бы. А тут ветер, холод. Куда податься? Вот и решил повысить, так сказать, уровень образования. А вы меня в свидетели...
– Что вы можете сказать о погибшем? – спросил Пронин и сам же постыдился такого прямого вопроса: глуповато вышло. Куда важнее проверить – действительно ли он бухгалтер и не врет ли про санитарную проверку.
– Да я ни малейшего внимания... Я вообще его не видел. Читал «Правду». Убивал время, извините за резкое выражение.