Заневский Анджей. Цивилизация птиц (Безымянная трилогия - 3)

   Ревниво нахохлившись, ты разгоняешь влюбленную парочку.
   Мы летим... Лучи солнца становятся пурпурными, тени удлиняются, вдали уже маячат городские купола.
   Лети рядом с Голубкой. Касайся ее рулевых перышек своим серо-голубым крылом. Не бойся ревнивого, злого Ома, который гоняет тебя с соседних колонн, карнизов, стен. Приблизься к ней... Видишь, как ветер раздувает ее бело-розовый пушок, как солнце искрится на ее спинке, как вздрагивают кончики ее маховых перьев, как ловко она маневрирует рулевыми перышками, выравнивая свой полет, как щурит глаза и выгибает шею?
   Разве не ты - та Голубка, кого я так давно ждал и искал? Неужели ты не замечаешь моего желания? Почему ты не хочешь оставить Ома, почему не улетишь со мной, хотя бы в порт, который мы только что оставили позади?
   Разве ты не слышишь моего воркования и ударов хвостом о камни? Разве не видишь, что даже в полете я стремлюсь быть рядом с тобой, как можно ближе к тебе? Разве ты не знаешь, зачем я это делаю? Да неужели можно не понять моих взглядов, наклонов, поворотов, подскоков, ухаживания?
   Я хочу тебя, Голубка... Лишь тебя одну... Взгляни: Ом летит крыло в крыло с молодым Сизым Голубком. То над ним, то под ним... Он приближается к нему, возбужденный, и почти ложится на него прямо в полете... Трется подбрюшьем. Сизый Голубок опадает вниз, и Ом тут же подлетает, чтобы помочь ему подняться повыше.
   Скажи, Голубка, почему тебя так волнуют капризы Ома? Почему даже в таком быстром полете ты непрестанно поворачиваешь голову, проверяя, продолжает ли Ом лететь рядом с Сизым Голубком? Почему ты так взволнована и обеспокоена? Если бы ты была со мной, я гнал бы прочь всех других самок и молоденьких сизых голубков...
   Сверкающие башни, купола, город на холмах... Я вижу косуль, которые пытаются спастись бегством от преследующих их волков. Подсвеченные солнцем белые облака слепят глаза.
   Ты с беспокойством посматриваешь вверх...
   С севера летят хищные птицы... Они знают, что в это время с моря возвращаются голуби, горлицы, зяблики, утки - птицы с маленькими, слабыми клювами и мелкими коготками, предназначенными не для борьбы, не для драки, а лишь для того, чтобы держаться за ветки и копаться в земле.
   Хищники осторожны... Они избегают галок, ворон, сорок, соек, грачей, потому что удары их клювов и когтей могут поранить, ослепить, причинить боль. Хищники кружат на широко раскинутых в стороны крыльях, поддерживаемые восходящими потоками воздуха. Пустельги... Соколы... Ястребы... Коршуны...
   Ом и Голубка заметили опасность. Они опускаются пониже, чтобы в случае погони успеть скрыться в тенистых ущельях, оврагах, улицах... Хотя и там тоже караулят совы, филины, сипухи.
   Кружащий в вышине хищник бросается вниз, к выбранному издалека голубю. Ом и Голубка снижаются... Лишь один Сизый Голубок летит вперед, засмотревшись на белые вершины облаков и серебристые купола города. Ом поворачивает обратно и, придавив сверху молодого голубка всей своей тяжестью, вместе с ним летит вниз.
   Мимо со свистом проносится коршун. Я вижу расширенные желтые глаза, наискось оттянутые назад крылья, раскрытый крючковатый клюв. Вытянутыми вперед лапами он ударяет летящую рядом горлицу, хватает ее, ломает клювом шею и уносит в когтях.
   Птицы бросаются в разные стороны, спасаются бегством. С высоких каменных башен за ними в погоню кидаются пустельги. Голубка, Ом и Сизый Голубок прячутся между плоскими зданиями, отсвечивающими стеклом и сталью. Розоватая белизна Голубки четко выделяется на фоне темных пыльных стен. Это опасно, ведь крылатые охотники ее здесь могут легко заметить. Ты мчишься вслед за ними. Сверху то и дело летят перья, падают капли крови.
   Голубка знает, что ее светлые, бледно-розовые перья привлекают внимание хищников. Она прячется между Омом и Сизым Голубком. Солнце отсвечивает от ее переливающихся, как у бабочки, крыльев.
   Они заметили тебя... Черная тень делает круг, отводит назад крылья, вытягивает вперед шею и летит вниз, как сорвавшийся с обрыва камень. Я бросаюсь вперед, наперерез. Изо всех сил машу крыльями. Ох, как же ты сверкаешь, Голубка, среди темных кипарисов... Насколько же незаметнее сверху и темно-коричневые перья Ома, и матовые сизые перья Голубка!
   Канюк проносится совсем рядом. Черная голова с толстым крючковатым клювом, мощные когти... Он не заметил меня - видит лишь бледно-розовую трепещущую Голубку, которая из последних сил стремится к растущим на холме платанам.
   - Возьми меня, ведь я же ближе! Схвати меня - разорви, убей вместо нее!
   - Что ты делаешь? Беги! Лети прочь! Ведь твоя жизнь важнее ее жизни...
   Страх. Тревога. Я камнем падаю вниз... Ближе к несущейся между рядами темных кипарисов Голубке.
   Канюк вытягивает шею, он уже готов выпустить когти...
   Сверни в сторону, Голубка... Скройся в темных ветвях, спрячься в густой кроне...
   Шум, крики, трескотня... Сине-белые сороки вылетают из темных кипарисовых крон, машут хвостами, злобно вытягивают вперед клювы. Хлопают крыльями, отгоняют, кричат, угрожают.
   Ошарашенный, перепуганный, разозленный канюк отбивается от стаи юрких нахальных птиц, перья которых отсвечивают белизной, синевой, чернотой. Они штопором взмывают вверх и ловко отскакивают в стороны, когда хищник пытается поймать их или ударить клювом.
   Голубка скрывается в тени платановой рощи, и вместе с ней Ом и Сизый Голубок... Я лечу за ними вдоль густо застроенных высокими домами улиц, засыпанных песком, щебенкой и гравием. Из щелей в асфальте и бетоне пробиваются трава и мелкие кустики, рядом с которыми пасутся серны, косули, козы, кабаны.
   Голубка и Ом уже в своей нише за белой статуей. Маленький Сизый Голубок пристроился на рогатой голове... Ом нежно воркует, призывно поглядывая на него.
   Я смотрю на Голубку с карниза на противоположной стене.
   Ом больше не прогоняет меня... А если бы он обратил внимание не на него, а на меня? Если бы я стал его маленьким Сизым Голубком?
   Тогда я был бы рядом с ней, рядом с моей Голубкой.
   Глаза закрываются от усталости. Сумерки. Наступает ночь. Слышится отдаленный звон колоколов...
   Ты боялась сорок и часто сворачивала с дороги, услышав впереди их громкую трескотню. Они могли окружить, поколотить и даже убить неожиданно оказавшуюся слишком близко от них птицу. Но ты большая и сильная Голубка, и сороки не причинят тебе никакого зла.
   Помнишь заклеванного, полусъеденного неоперившегося маленького голубя? А забитую клювами молодую горлицу? А трепещущих в сорочьих клювах птенцов воробьев, щеглов, синиц и славок?
   Сорок надо бояться... За первой, которая появится поблизости, сразу же прилетят и все остальные. А ты ведь хочешь, чтобы из твоих яиц выводились птенцы, чтобы они вырастали и устраивали свои гнезда неподалеку от твоего. Ты хочешь видеть, как они живут, как растят своих птенцов. Пронзительные крики сорок отвлекают внимание... В огромной колонии голубиных гнезд на полуразрушенном чердаке стеклянно-стального здания каждая семья защищает свой кусочек территории, устланный перьями и веточками.
   Днем меня беспокоят тени ястребов и злобная трескотня сорок. Ночью из щелей, трещин и отверстий выползают клопы, и к утру тела голубей становятся красными от высосанной крови. Клопы ждут, когда мы заснем. Мы не чувствуем их укусов, не чешемся, не отряхиваемся. Мы спим глубоким сном усталых птиц, не ощущая суеты кровожадных насекомых.
   Клопы с наибольшей жадностью набрасываются на молодых, еще слепых голубят, и те иной раз бывают настолько искусаны, что умирают. А иногда случается и так, что сквозь пленки век клопы высасывают у птенцов глаза.
   И тогда родители тщетно ждут, когда же птенцы наконец прозреют, - под побелевшими пленками век - лишь пустота. Маленькие птички, хотя и не замечают ни теней, ни световых пятен, тоже ждут прозрения, которое никогда не наступит.
   Родители иногда очень долго кормят таких ослепших птенцов, все еще надеясь, что их глаза когда-нибудь откроются.
   Но наступает день, когда птенцы, несмотря на свою слепоту, пытаются выбраться из гнезда и взлететь, а вместо этого падают вниз или разбиваются о стены.
   Полдень. Жара. Сонливость. Ты тоже погружаешься в сон. Голова опускается. Глаза затягиваются пленкой... Ты усаживаешься поудобнее на белых теплых яйцах и зеваешь.
   С крыши доносится воркование Ома, который воюет со мной за внимание Сизого Голубка. Ты думаешь, я забыл о тебе? Думаешь, что какой-то молодой самец когда-нибудь смог бы заменить мне тебя?
   Ом ужасно злится на меня. Голубок ведет себя совсем как самочка. Он сидит в гнезде и ждет - хочет снести яйца. А тем временем я, воркуя и пританцовывая вокруг него, стараюсь отвлечь внимание Ома, стараюсь заставать его перестать охранять тебя.
   Голубок, похоже, действительно поверил в то, что он - самочка, и позволяет Ому ласкать клювом его шейку. В ответ на мое воркование он поворачивается и смотрит своими круглыми красными глазами. Ом в порыве ревности бьет его клювом по затылку.
   У тебя заспанные глаза, Голубка. Ты как будто вспоминаешь о первых проблесках света и тени под пленками век. Ом снова рядом с тобой, но он все время беспокоится за того Голубка, который одиноко сидит на веточках и перышках в точно таком же, как твое, гнезде. Ом мечтает о том, чтобы ты и Голубок уселись рядом, в одном гнезде - тогда ему легче будет присматривать за вами.
   Ом - ревнивый собственник. Он не понимает, почему ты прогнала Сизого Голубка из вашего гнезда. Он все еще важно вышагивает вокруг, воркуя и отпугивая всех, кто осмелится слишком близко подойти сюда.
   Уставший от высиживания несуществующих яиц, Голубок смотрит по сторонам, разыскивая взглядом своего самца, как это обычно делают все молодые самочки. Он вытягивает шею ко мне, приподнимается, трепещет крылышками.
   Я делаю вид, что не замечаю его. Недовольный моим равнодушием, он взмывает в небо и летит к пруду. Жара стоит ужасающая. Птице хочется охладить раскаленные перья и наполнить водой зоб.
   Голубок садится на каменных ступенях, не замечая устроившихся поблизости молодых сорок. Он погружается в воду и приседает, разбрызгивая воду в стороны. Капли отлетают далеко, попадают на спрятавшуюся в ветвях сорочью стайку.
   Увлеченный купанием Голубок бьет крылышками по воде, а сороки со злостью отряхивают намокшие перышки.
   Ом, который из своего гнезда то и дело посматривает туда, где он оставил Голубка, вдруг замечает его отсутствие.
   От пруда доносится злобная трескотня сорок. Ом издалека видит, как сороки не выпускают Голубка на берег - наоборот, кричат, подпрыгивают, клюют, пугают его, стараясь спихнуть на глубокое место.
   Ом летит вниз, широко раскинув крылья.
   Он оставил тебя, Голубка, забыв обо мне, забыв о том, что я сижу на карнизе, совсем рядом с тобой.
   Широкие, слегка приподнятые кверху коричневатые крылья рулят прямо к барахтающемуся у берега Голубку. Ом врывается в стаю разозленных сорок, пролетает между ними, и вот он уже рядом со своим Голубком. Тот стоит в воде - мокрый и испуганный.
   - Взлетай! Оторвись от воды и лети за мной! - приказывает Ом взмахами крыльев.
   Я не собираюсь ждать, пока он вернется в гнездо. Поворачиваюсь и вижу твою стройную бело-розовую шейку.
   Ты смотришь на меня, Голубка?
   Я лечу... Пусть Ом как можно дольше занимается своим Голубком... Он сам оставил тебя одну, и я должен этим воспользоваться.
   Я уже совсем рядом с тобой, уже над тобой... Ты смотришь на меня без враждебности, не прогоняешь, не фыркаешь, не клюешь.
   Ты лишь слегка приподнялась, привстала над яйцами и развела пошире крылья, защищая их, как будто я собирался разбить скорлупки.
   - Ты должна стать моей! Я хочу тебя! Будь моей! - повторяю я - воркую, распушаю перышки, убеждаю, уговариваю.
   Ты смотришь на меня благосклонно, уже готовая покориться. Я верчусь вокруг, не в силах поверить, что моя заветная мечта сбывается.
   Ом с Голубком взмывают в небо, но мокрые перья Голубка не дают ему лететь. Он тут же садится на освещенную солнцем балюстраду, и Ом чистит ему перышки, выжимая из них лишнюю влагу.
   - Голубка! Моя Голубка!
   Я чувствую под собой покрытую пухом стройную теплую спинку. Машу крыльями. Я счастлив. Я самый счастливый голубь на свете!
   После бесснежной, сухой зимы наступила солнечная, иссушающая весна. Жара, духота, горячий ветер, и ни одной капли дождя.
   Ты в ужасе перепархиваешь от лужицы к ручью, от родника к пруду, от канавы к реке. Ты боишься, предчувствуешь... После такой сухой зимы, после сухой весны придет жаркое, палящее лето... Птенцы будут сохнуть от жары, от горячих ветров и сквозняков. Старые птицы будут умирать прямо на лету и падать на раскаленную землю. Из перегретых лучами солнца яиц никогда не родятся птенцы.
   Ты боишься своих предчувствий, потому что знаешь - они осуществятся... Если бы они были неосуществимы, ты бы так упорно не искала холодных, сырых мест, ям, канав, лестниц и ниш, способных задержать влагу.
   Ты не сможешь скрыть свой страх, Голубка. Не спрячешь его за суетой вокруг двух гладких белых яиц в гнезде, где ты все время что-то поправляешь, выщипываешь, переносишь с места на место. Ты не перестаешь подкармливать уже выросших, взрослых птенцов - почти таких же по размеру, как ты сама.
   Ты не обманешь, не успокоишь меня притворным спокойствием, не развеешь моих подозрений, что твои настороженные взгляды и быстрые взмахи крыльев это страх перед будущим, которое тебе уже известно. Ты засыпаешь. Сквозь сон воркуешь, фыркаешь, щелкаешь клювом. Тебе снится жаркое лето, когда высохнут реки и озера, а с неба вместо дождя будут падать серая пыль и пепел. Я с ужасом смотрю на тонкие пленки, прикрывающие твои глаза. Я помню ослепленных солнцем птиц.
   Как и все другие голуби, я хорошо различаю цвета земли, блеск неба, шепот ветра, оттенки рассвета и заката.
   В фонтанах между статуями воды давно уже нет, но птицы все продолжают садиться на каменные ступени. Они ждут. Воды не будет, но птицы еще тешат себя иллюзиями, что она вдруг потечет, брызнет, поплывет по трубам, смоет пыль с клювов, крыльев и ног, промоет горло.
   Я лечу над залитыми солнцем ступенями, над бассейнами, балюстрадами, фонтанами. Здесь умирают птицы, до самого конца верившие в то, что вода вот-вот появится...
   Тишина... Полдень. Птицы прячутся под ветвями, в нишах, в арках везде, где холод приносит облегчение.
   Рядом, под стеной, спит голубиное семейство. Глаза закрыты, клювы приоткрыты, горлышки дрожат, пульсируют, со свистом втягивая воздух. Ты хочешь уснуть, но не можешь, борешься с жарой, с обжигающими прикосновениями, с раздражающим теплом лежащих рядом голубей. Голубка подпирает клювом тяжелеющую голову. Глаза двигаются кругами под тонкой пленкой век, крылышки слегка вздрагивают, шелестят трущиеся о хвост и бока маховые перья.
   Тень купола потихоньку надвигается на гнездо, отделяет его от раскаленного внешнего мира, охлаждает дрожащую, пульсирующую в солнечных лучах завесу пыли.
   Голубка открывает глаза и смотрит сонными глазами.
   Я вытягиваю шею, ласкаю клювом ее крыло, но она меня не замечает.
   День проходит за днем, пробуждение за пробуждением... Мы смотрим в небо с надеждой на дождь или похолодание. Мы летаем за город и дальше, к морю. Садимся в апельсиновой роще, яростно стучим клювами по разогретой солнцем кожице плодов, пока они не лопнут. Мы пьем сок, выедаем мякоть... Более слабые и молодые птицы, у которых клювы не такие сильные и твердые, безуспешно пытаются пробить апельсиновые корки. С раскрытыми клювами они снуют вокруг нас в ожидании, что мы уйдем и разрешим им доесть расклеванные нами плоды.
   Ом все время рядом с Голубкой и Сизым Голубком. Голубка поглядывает на меня сквозь продолговатые, скрученные от жары листья. Ом уже не прогоняет меня так, как раньше. Впрочем, у него просто нет времени на то, чтобы ввязываться в ссоры со мной, потому что ему приходится следить и за Голубкой, и за Голубком, который уже стал зрелым серебристо-сизым голубем и все чаще посматривает на молодых голубок... Ом злится и прогоняет самочек, которые осмеливаются подходить слишком близко.
   Голубок не протестует... Ом распластывается на ветке. Голубок взбирается на его спинку и быстрыми взмахами крыльев ускоряет выброс семени. Моя Голубка больше не прогоняет Голубка. Она смирилась с тем, что они всегда вместе и что Голубок вместе с ними высиживает яйца - ее и Ома.
   Молодые птицы шалеют от жары, качаются на ветках и падают под деревья... У них уже нет сил взлететь обратно. Они выклевывают зерна трав, крошки - все, что еще могут увидеть сквозь застилающий глаза туман. Злобно выплевывают обломки коры, щепки, камешки. Глаза закрываются от слабости, от голода, от жажды, от ужасающе ярких лучей палящего солнца.
   Жара притупляет слух. Крик, доносящийся как бы издалека, в действительности прозвучал совсем близко. Нас заметили канюки. Мы срываемся с места и летим низко под деревьями, стремясь поскорее скрыться в густых кронах.
   Ястребов тоже мучает жажда, а в такую сушь легче напиться крови, чем найти воду. Они разрывают вены голубей, утоляя жажду их кровью. Я увернулся, отлетел в сторону, лавируя прямо над землей, низко под деревьями. На боярышнике и дроке остались серые перья. Голубка, Ом и Голубок летят все выше, сворачивая в сторону моря.
   Я уже много раз летал этим путем. Они опередили меня... Я вижу впереди размеренные взмахи их крыльев. Нет больше тех ослабевших молодых голубей, которые разгребали под деревьями иссохшую от жары землю.
   Я лечу один. Высматриваю места, где еще могли остаться орешки, семена, какие-нибудь крошки. Засуха забрала не только воду, она лишила нас пищи.
   В глубине ущелья белеют кости - высушенные солнцем лошадиные ребра, позвоночники, черепа. Я пролетаю мимо, разворачиваюсь, снижаюсь... На костях могли остаться обрывки высохшей шкуры или мяса. Волки, лисы, мыши, птицы, мухи, муравьи... Любая падаль притягивает, как магнит, тех, кто еще жив и хочет остаться в живых.
   Я летаю вокруг, опасаясь садиться на конский скелет. Замечаю коричневатые следы мяса... Засохшие пласты шкуры на берцовых костях, скрюченные волокна мышц в связках суставов, между позвонками, на ребрах.
   Жужжат синие мухи. С отвесных стен вокруг осыпается песок, большие коричневые жуки катят шарики навоза. С серого камня на обрыве я внимательно разглядываю разбросанные внизу конские останки. Разогнавшиеся лошади не заметили этой расщелины, попадали на песчаное дно, и у них не хватило сил выбраться отсюда... Их убили жара, голод и жажда...
   Поблизости не видно ни змей, ни волков, ни лис, ни ласок. Я разглаживаю клювом перышки, расчесываю пух... На конском черепе темнеют комочки засохшего мяса.
   Вот если бы проглотить такой кусочек... Если бы мне удалось склевать его, я был бы сыт и не испытывал голода по крайней мере до следующего утра.
   Я сглатываю слюну, спрыгиваю на покрытую мелкими гребешками песчаную осыпь, обхожу ее в поисках удобного подхода к скелету - осторожно, зигзагами, в любой момент готовый взлететь, если вдруг из черепа выползет змея.
   Меня пугают зияющие глазницы и оскаленные зубы, сквозь которые просвечивает пустое кроваво-коричневое нутро. Стервятники с крепкими клювами на длинных шеях давно выклевали весь мозг без остатка.
   Ноги жжет раскаленный гравий, сквозь который кое-где пробиваются поблекшие стебли высохшей травы.
   Я вскакиваю на череп, хватаю упругое коричневое сухожилие и тяну его, тащу, обрываю. Стискиваю клювом засохшую жилу и пытаюсь вырвать. Она крошится, рассыпается, распадается на части. Я склевываю лишенные вкуса крошки засохшего мяса, быстро глотаю и продолжаю искать дальше.
   От стен ущелья отражается эхо - это кричат возвращающиеся с моря галки.
   Небо на западе начинает темнеть. Солнце опускается к горизонту. Я уже наполнил зоб пищей и теперь хочу пить. Между камнями замелькала чья-то серовато-рыжая спина...
   Я пробираюсь между продолговатыми белыми позвонками, и вдруг меня окутывает темнота - прозрачная, густая, волнующаяся паутина конской гривы. Я неожиданно проваливаюсь в сети тонких острых волос'. Мечусь, бьюсь, пытаюсь выбраться, вытаскиваю лапки, вырываюсь...
   Исхудавший, облезший заяц с огромными глазами навыкате трогает меня носом и отбегает в сторону, подпрыгивая на ходу.
   Я мечусь из стороны в сторону, верчу головой, пытаюсь освободить крылья. Лежу со спутанными ногами рядом с конским черепом, тщетно пытаясь освободиться от этих сковывающих движения узлов и петель.
   Крылья! Если бы я смог поднять их достаточно высоко, чтобы взлететь, оторваться от камня. Если бы мне удалось освободить их от опутавших меня конских волос, то даже со спутанными ногами я смог бы вернуться. Я же знаю, что голуби могут жить и с путами на ногах. Они могут жить до тех пор, пока способны летать, пусть даже нитки, проволочки, сети, шнурки, которых столько валяется в покинутых людьми жилищах, оказываются так крепки, что их не удается разорвать.
   Конская грива оплетает меня, как паутина, я все глубже запутываюсь в ней.
   Перебираю ногами. Может, мне удастся перевернуться и выскользнуть из этой сети? Волосы со всех сторон опутали мои маховые перья и все сильнее врезаются в грудь.
   Я хочу пробиться сквозь пелену этих волос... Вперед и вбок, наискось может, так что-нибудь получится? Волосы оплетают шею, тянут в сторону, выламывают перья. Я переворачиваюсь на спину, пытаюсь взмахнуть крыльями. Краем глаза вижу, что все мое тело опутано серебристой сеткой. Я не заметил опасности, не смог предвидеть ее и теперь в ужасе фыркаю, из клюва вырывается стон.
   Одуревшим взглядом смотрю в небо, снова и снова пытаясь пошевелить крыльями, ногами, головой.
   Красный диск уже касается горизонта. В это время все птицы возвращаются в свои гнезда.
   Почти теряя сознание, я замечаю в небе Голубку, Ома и Голубка. Они быстро машут крыльями.
   Они промчатся высоко надо мной, засмотревшись на сверкающий впереди город - город, в который я никогда уже не вернусь.
   Я пытаюсь взмахнуть крыльями в ужасе, в панике, в надежде, что мне еще удастся полететь вслед за ними, но падаю, тяжело дыша, хрипя и кашляя.
   Если ночь застает птицу на земле, для нее это верная смерть. Теперь я - всего лишь бессильный, неподвижный, увязший среди лошадиных костей голубь.
   Стены ущелья отбрасывают глубокую тень, а я лежу связанный, с пересохшим горлом, пытаясь сбросить с себя острые, ранящие путы.
   Голубка, Голубок, Ом уже долетели. Они высматривают меня в нише на противоположной стене, среди огромных белых статуй.
   Солнце уже превратилось в узкую красную полоску над горизонтом.
   Я все еще трепыхаюсь, все еще пытаюсь вырваться, все еще надеюсь, все еще верю. Мне бы только освободиться...
   Солнце исчезает за горизонтом. Надо мной белеет огромный конский череп. Из-за камней, со стен ущелья, из-за сухой травы выползает ночная тьма.
   Ночь, которую мне не суждено пережить.
   Я прилечу сюда, привлеченная яркой белизной костей.
   Путаница волос. Запутавшаяся в их паутине птица.
   Высохший голубь, плотно оплетенный конскими волосами. Гниющий кокон, облепленный жуками. Я долго летаю над растрепанными серыми перьями, стараясь узнать их по характерному блеску.
   Это он, Молодой Голубок с каменного карниза, который хотел быть рядом со мной, несмотря на то, что Ом так старался прогнать его, спихивал вниз, злобно ворчал.
   Ветер прошелестел волосами, развевающиеся клочья конской гривы коснулись меня.
   Я отталкиваю их, отбиваюсь крыльями, чтобы они не схватили и меня, не опутали, не взяли в плен...
   Тонкие острые волоски оплетают птицу, петлями затягиваются вокруг ног и крыльев, врезаются в тело, калечат, перерезают сухожилия. Голубь в путах летает со связанными ногами, но он уже не может ходить, не может разгладить свои перышки, не может даже почесаться. Если он сумеет найти пищу, то будет жить долго. Он даже сможет пить, падая на берег и погружая клюв в воду. Но самая страшная опасность для него - высокая густая трава, в которую он падает, как в сеть, и из которой уже не может выбраться.
   С плоской белой верхушки скалы я смотрю на конские скелеты, на растащенные в стороны волками и стервятниками кости. Здесь неподалеку, в апельсиновой роще, я в последний раз видела влюбленного в меня Молодого Голубка.
   Оттуда мы полетели на море. Рядом со мной летели Ом и Сизый Голубок.
   Я снова сажусь на освещенный солнцем камень и смотрю вниз, на развевающуюся по ветру конскую гриву и неподвижное пятнышко сохнущих останков птицы.
   Лети отсюда прочь! Улетай! Зачем ты сидишь на камне, где тебя так хорошо видно издалека, и всматриваешься в серый комочек перьев?
   Его больше нет. Он мертв. Оторвись от камня. Возвращайся в город, в нишу рядом со статуей.
   Но я не могу улететь!
   Можешь!
   Я не хочу улетать!
   Хочешь!
   Ты улетишь, потому что живые птицы всегда улетают. Потому что вся жизнь птиц - это вечный отлет. Если ты перестанешь улетать, то перестанешь жить.
   Я жду, хотя мне нечего ждать. Небо сегодня чистое, нет даже хищников.
   Камень шевельнулся, вздрогнул, как живой зверь.
   Я взвилась вверх, сделала крут над ущельем. Другие птицы тоже сорвались со своих мест, тоже кружат в воздухе. Значит, вся земля вздрогнула. Обеспокоенные хомяки взобрались на камни.
   Ты улетаешь. Оставляешь позади запутавшегося в конской гриве голубя, летишь в город. Тебя испугало внезапное движение земли, и ты хочешь поскорее оказаться рядом с Омом и Сизым Голубком, которые по очереди с тобой высиживают твои яйца.