Заневский Анджей. Крыса

   Я ровно на полпути. Именно здесь подергивания каната наиболее опасны, а его натяжение и провисание чувствуются сильнее всего. В какое-то мгновение мне вдруг кажется, что я вот-вот потеряю равновесие и полечу вниз.
   Я продвигаюсь вперед медленно, тем более что теперь трос идет уже почти отвесно вверх.
   На палубе слышится шум голосов.
   Черный силуэт корабля все приближается и приближается по мере моего продвижения вверх, и наконец он закрывает весь горизонт перед моими глазами.
   Я ползу вверх, помогая себе хвостом и зубами, обхватываю трос лапками, не обращая внимания на то, что стальные иголки калечат мне брюхо. Я уже близок к цели. Рядом пролетает ночная птица. Некоторое время она кружит прямо надо мной. Я застываю неподвижно. Сейчас я для неё – легкая, беспомощная добыча. Птица улетает. Я напрягаю все мышцы. Мои коготки скользят по металлической поверхности. Еще чуть-чуть, и моя мордочка уже касается холодной поверхности борта корабля. Толстый кот, развалившийся на палубе, равнодушно мяукает.
 
   Теплым погожим вечером я снова схожу на берег, воспользовавшись опущенным трапом.
   Стрельба прекратилась, в городе темно и тихо, как будто люди совсем покинули его. Но это иллюзия – люди прячутся, они здесь, я чувствую их присутствие. Огромная сияющая луна освещает мертвые улицы.
   На этот раз я направляюсь в другую сторону и стараюсь получше запомнить все вокруг, чтобы легче было вернуться обратно на корабль. Несколько раз я встречаю людей. Они тихо крадутся в темноте вдоль стен домов. В этом мраке они не могут меня увидеть.
   В окнах за тяжелыми шторами горит тусклый свет.
   Я сворачиваю в узкую улочку – проход между серыми стенами. Здесь, в подворотне, свет сильнее пробивается сквозь занавески: Я протискиваюсь в дом. На устланном ковром полу сидит, сжавшись в комочек, человек. Над ним клетка из деревянных прутьев, а в ней большая птица – отощавшая курица. Рядом с клеткой стоят глиняные кувшины. Человек что-то монотонно бормочет, мурлычет, раскачивается из стороны в сторону. Я пробираюсь дальше вдоль стены, стараясь держаться в тени.
   Влезаю на шкаф, на самый верх. Лишь отсюда я замечаю, что курица сидит на яйцах. И, наверное, именно поэтому человек запер её в клетке. Если бы я только мог добраться до нее…
   Я пытаюсь спрыгнуть на полку под клеткой. Проснувшаяся курица чувствует мое присутствие. Она нервно кудахчет, высовывая голову между прутьями. Человек встает и поднимает вверх лампу. Курица кричит, вытягивая свой клюв как можно дальше в мою сторону, и задевает стоящий рядом кувшин. Глиняный сосуд качается, кренится, падает.
   Я удираю. Уже на улице слышу приглушенный звон разбивающегося кувшина.
   Я возвращаюсь в порт, обследуя по дороге пустые дома, разрушенные склады, горы пустых бочек, взбираюсь на высокие кучи мешков с окаменевшим цементом, кружу по темным набережным.
   Меня учуяла собака. Она гонится за мной. Я прячусь под лежащей неподалеку лодкой. Съедаю высохшую рыбину, оставшуюся от недавнего улова. Собака бегает вокруг лодки, сует свой нос, пытается протиснуться под нее, но ничего не выходит. Она садится рядом, поднимает голову и протяжно воет на висящую прямо над лодкой луну.
   Я в западне. Собака знает, что я попытаюсь выбраться, и ждет этого момента. В конце концов, устав, она кладет морду между лапами и делает вид, что спит.
   Я бегаю кругами по моей ограниченной территории и пускаю в разных местах струю – резкий запах моей мочи должен убедить собаку в том, что я все ещё тут, внизу. А я тем временем выскальзываю из-под прикрытия с противоположной стороны.
   Я бегу в сторону корабля – быстрее, пока меня ещё никто не преследует. Слышу сзади тявканье: собака бродит вокруг лодки, совершенно не сомневаясь, что я до сих пор сижу под ней.
   Еще мгновение, и я увижу огромный, возвышающийся над берегом силуэт корабля.
   Да, вот оно – то место. Я подбегаю к каменной тумбе, помеченной моими экскрементами. Но где же швартовы? Где толстые узлы? Я поднимаю голову, вытягиваю шею, ищу знакомые темные контуры. Бегу по причалу в ту сторону, где всегда был трап. Но трапа нет. Лишь мелкие волны бьются о берег. Чуть дальше – ещё одна помеченная мною тумба. Петля швартовочного каната исчезла и отсюда.
   Я возвращаюсь. Обегаю кругом весь причал. Ищу. Корабля нет. Небо потихоньку светлеет. Я слышу шум просыпающегося города, голоса птиц и людей. Там я не смогу спрятаться. Но я не могу остаться и здесь, на открытом со всех сторон причале.
   Я быстро нахожу стоящий неподалеку другой корабль и по спущенному трапу пробираюсь наверх.
 
   Ни в одном городе я не мог задержаться надолго. Я убегал отовсюду.
   Вся моя жизнь была бегством. Бегством от других крыс, ненавидевших меня за другой запах, за то, что я чужой, за то, что появился на их территории. Я бежал в надежде, что приближаюсь к тому месту, откуда начались мои скитания, к тому городу, где жила моя семья, где ни одна крыса не бросится на меня, не учует во мне чужака.
   Я перемещался с места на место в багажных отсеках, мешках, ящиках, коробках, в картошке, в зерне, в сене, среди фруктов, рулонов тканей и бумаги, на маленьких и больших судах, поездах – на всем, что двигалось, ехало, плыло и где при этом можно было найти укромное, безопасное местечко.
   Я бежал от крыс, бежал от людей, бежал от самого себя, бежал в поисках завораживающих звуков флейты. Вперед, вперед – в панике, в страхе, с истрепанными нервами – вперед и дальше, вперед и дальше. И все же не везде враждебность крыс к чужакам была постоянна и не все крысы относились ко мне одинаково. Нападали на меня преимущественно самцы, реже – самки, к тому же они никогда не делали этого в период течки, когда нуждались в самце.
   В некоторых городах крысы гонялись за мной стаями, погони продолжались долго и на большой территории. В своем ожесточении, ярости и ненависти они даже не обращали внимания на грозящие им опасности – на людей, птиц, змей, машины.
   Я был чужой крысой – самым ненавистным для них врагом.
   В других местах оседлые крысы просто отгоняли меня от своих гнезд в подвалах и сточных каналах и от мест своей кормежки, но спокойно позволяли находиться на некотором расстоянии от них.
   Иной раз бывало и так, что крысы не нападали сразу, сначала шли на сближение. Это чаще всего происходило во время еды – на помойке, в амбаре или на складе. Крысы как будто сначала не замечали моего присутствия.
   Я спокойно ел, не подозревая, что через какое-то мгновение их настроение неожиданно изменится. Ко мне приближается молодой самец. Он подходит совсем близко, своими вибриссами касается моих вибриссов. Втягивает в ноздри запах моей шерсти, обходит меня вокруг, и, когда я уже почти уверен, что сейчас он отойдет в сторону, он вдруг ощетинивается, подскакивает, резко машет хвостом и издает короткий резкий писк. Он пытается укусить меня за хвост. Настроение окружающих нас крыс меняется: растревоженные, разъяренные, они тут же бросаются на меня.
 
   Огненный, жгучий солнечный шар. Я ненавижу этот свет, этот слепящий блеск, эти бьющие в глаза, всепроникающие лучи.
   Свет пробивается сквозь полузакрытые веки, сквозь кожу, ввинчивается в мозг. Я чувствую, как он переполняет меня, обволакивает, лишает сил.
   Я боюсь света. Я создан для жизни во тьме, в сумраке, в ночи.
   Я осматриваюсь вокруг, пытаюсь найти сам себя в лишенном полутонов и полутеней мире света – ярком, цветущем, шумном, крикливом.
   Нет, здесь для меня нет места. Здесь я не мог бы существовать, не мог бы жить, охотиться, нет… Свет преследовал бы меня всюду, выставлял на всеобщее обозрение, убивал… Каждый блеск, каждый лучик, каждое ясное, яркое пятно – как будто один из преследователей, участник огромной облавы, которая пытается настичь меня, обнаружить, поглотить.
   Свет – это опасность, это ужас, это смерть.
   Я весь дрожу – открытый, голый, беззащитный, один на один со своим страхом, на грани истерики. Я ослеплен, разбит, я ничего не соображаю. Меня окружает слепящий барьер света – препятствие, через которое нельзя перескочить, которое нельзя перегрызть. Оно окружает меня со всех сторон, как обжигающий купол – как будто меня накрыли раскаленным абажуром.
   Я никогда ещё не видел столько света, столько такого света! Я даже не подозревал, что такой свет существует.
   Сквозь сузившиеся зрачки мой мозг воспринимает контуры ближайших ко мне предметов. Раскаленный, размякший асфальт и валяющиеся кругом гниющие остатки фруктов, рыбьи головы, куски обгоревшего полотна, посеревшие обрывки газет, пыль, грязь, горячий ветер.
   Я потею, шерсть становится мокрой – я вот-вот совсем расплавлюсь под этим солнцем.
   Блохи кусаются все более остервенело, они присасываются ко мне, втискиваются в поры, как будто хотят спрятаться под кожей, внутри меня. Они все перебираются со спины ко мне на брюхо – блохи, которых я забрал с собой из холодного северного города.
   Вдалеке виднеется высокая бетонная стена с колючей проволокой наверху. Над этой серой плоскостью склоняются странные чужие деревья – высокие, без ветвей, увенчанные огромной короной похожих на перья листьев. Я должен добраться туда, чтобы остаться в живых
   Я двигаюсь в сторону стены – иду вдоль огромных жестяных ящиков, которые совершенно не защищают меня от лучей стоящего прямо в зените солнца. Меня вдруг охватывает непреодолимое желание взглянуть вверх, прямо в середину этого лучащегося шара. Я поднимаю голову и стою, ошеломленный ясным простором неба.
   Высоко надо мной парит хищная птица – один из тех опасных хищников, которые охотятся на все, что движется.
   В поле моего зрения появляется край солнечного диска – раскаленный, разрушительный, причиняющий боль. Я тут же отвожу взгляд и гляжу на испаряющиеся прямо на глазах пятна масла на бетонной поверхности погрузочной платформы.
   Солнце впилось мне глубоко в зрачки, оставило в мозгу свои пульсирующие отблески, и скачущие перед глазами круги мешают видеть окружающий пейзаж.
   Я боюсь солнца, боюсь света, боюсь пространства, боюсь ветра, боюсь птиц.
   Жизнь на поверхности – это страх, это опасность. Жить по-настоящему можно лишь внизу, в глубине – в земле, в подвалах и погребах, в каналах и складах, в сети канализационных труб, – там, где царит постоянная, неизменная, стабильная атмосфера.
   Добраться, добраться бы до тихих, погруженных во мрак и серость, затхлых подземных лабиринтов – быстрее, как можно быстрее! Вернуться, отыскать родной город. Танцующие перед глазами круги постепенно тускнеют и исчезают. Стена уже близко. Я вскарабкиваюсь вверх по шершавой жести контейнера и перепрыгиваю через цементный водосточный желоб, стараясь не зацепиться за завитки колючей проволоки. Соскальзываю вниз, на другую сторону между стенками из фанеры и волнистого металла.
 
   Крысы. Всюду крысы. Весь город принадлежит крысам. Он принадлежит крысам в большей степени, нежели людям. Крысы не прячутся, они выходят наверх, бегают в солнечном свете дня, под яркими обжигающими лучами.
   Я живу с ощущением постоянной опасности. Я чувствую себя в окружении. Я боюсь.
   Я избегаю нор, подземелий, каналов, лабиринтов. Я обхожу их стороной, но все равно постоянно натыкаюсь на крыс, которые тут же кидаются в погоню за мной.
   Я стараюсь жить на границе двух миров – мира крыс и мира людей. Я живу скорее на поверхности, чем внизу, живу в страхе, в постоянном раздражении. Я все время начеку. Но здесь мир крыс и мир людей тесно сплелись друг с другом, они взаимосвязаны, соединены, перемешаны. Крысы везде – в домах, в лифтах, на чердаках, в садах, на улицах и площадях.
   Хвост, уши и бока – в струпьях засохшей крови. Даже здесь, на залитом солнцем, обжигающем лапки и брюхо асфальте, я боюсь, что вот-вот раздадутся враждебный писк и скрежет зубов.
   Я зарылся в тростниковую крышу стоящего на берегу канала глиняного домика.
   Пока они меня не учуяли. Пока. Но как надолго они оставят меня здесь в покое – перепуганного, больного, с истрепанными вконец нервами? Здесь, между бамбуковыми стропилами, среди шуршащих длинных листьев.
   Я ловил ящериц и тараканов, гусениц и длинных тонких червяков, пожирал тухлые рыбьи головы и собачьи внутренности, мертвых крыс и гнилые фрукты. Я прокрадывался на помойки и в выгребные ямы, спасался бегством, бежал скачками по улицам – лишь бы подальше от крыс, как можно дальше от крыс.
   Я должен вернуться. Мне обязательно нужно вернуться. Иначе меня окружат, разорвут на куски и сожрут.
   Я приближаюсь к кораблю, хочу добраться до швартовочных канатов или до трапа. Трап поднят, вокруг летают птицы с длинными темными клювами. Надо дождаться ночи, и я прячусь среди деревянных ящиков.
   Меня мучает понос, шерсть вылезает клочками. Мне обязательно нужно попасть на корабль, покинуть этот жаркий, слепящий солнечный город.
   Мертвые люди – окровавленные, раздавленные – посреди пустой улицы.
   У человеческого мяса нежный, сладковатый вкус, похожий на вкус свинины. Неожиданное появление автомобиля прерывает мою трапезу, и я прячусь в сточной канаве. Люди бросают останки в кузов, уже почти доверху заполненный трупами. Я чувствую запах горы уезжающего от меня мяса.
   Самое опасное время – это ночь. Ночью крысы толпами выходят из своих нор, каналов и лабиринтов. Ночь, более прохладная, чем день, окутанная мраком, спокойная на вид, выводит их на улицу.
   Я помню. Помню, как попытка пробраться подальше в город чуть не закончилась трагически. По темному переулку я приблизился к широкой улице и лишь тут заметил, что за мной по пятам следует целая толпа крыс, обеспокоенных появлением чужака.
   Я кинулся вбок и побежал по ведущей в сторону порта узкой улочке. Мой единственный шанс на спасение – побыстрее оказаться среди людей, поближе к шуму и свету, притаиться в таком месте, где крысы не рискнут напасть на меня. Мне надо пробраться в какой-нибудь дом, где живут люди, забраться в угол и переждать.
   Я мчался в темноте, а за мной гнались разъяренные крысы. В тот момент, когда огромный самец схватил меня зубами за хвост, на перекресток вдруг вылетела на полной скорости машина. Крысу колесом раздавило в лепешку. Преследователи приостановились, а я удрал.
   Я снова был неподалеку от порта. Издалека доносился приглушенный шум волн.
   Мне нужно было побыстрее найти подходящее укрытие. Я уже чуял в ноздрях запах приближающейся погони.
   Удалось. На сплетенных из растительных волокон циновках спят люди.
   Рядом, в деревянной колыбельке, спит маленький человечек.
   Храп спящих и отблески горящего в очаге пламени обеспечат мне безопасность. Крысы, которые гонятся за мной, сюда не пойдут.
   Я спрятался в углу, в небольшом ящике швейной машины. Усталый, измученный, я сразу же закрываю глаза. Я отдыхаю. Вспоминаю далекий порт, кирпичные стены, горячие печные трубы, снег, кровати с перинами, одеялами, подушками. Вдруг – резкий скрип автомобильных шин. Приближаются люди. Они идут сюда. От резкого удара дверь падает посреди комнаты. На улице светает. Скоро наступит яркий солнечный день. Люди вскакивают, кричат, стоят у стены с поднятыми руками. Те, которые пришли, переворачивают все вещи в комнате. Я пробираюсь внутрь большого глиняного кувшина. Как раз вовремя – из швейной машины выворачивают все ящики.
   Маленький человечек просыпается и кричит. Они вытаскивают его из колыбели и кладут на землю у стены.
   Людям связывают руки, их бьют, пинают ногами, выводят на улицу. Лежащий в углу маленький человечек кричит. Я сижу в кувшине. Жду.
   В помещении появляются крысы. Надо бежать. Я спрыгиваю на пол.
   Серые тени движутся к свертку с маленьким человечком. Они не замечают меня, возбужденные представившейся возможностью набить желудки человеческим мясом и теплой кровью.
   Сквозь щель в стенке остывшего очага я втискиваюсь в длинную жестяную трубу, ведущую на крышу.
   Слышу затихающий голос маленького человечка.
 
   Змея застывает в полной неподвижности. Она смотрит на меня, поднимает вверх голову. Из пасти то и дело высовывается узкий раздвоенный язык. Она готовится к прыжку. Я вижу, как под её матовой шкурой напрягаются мышцы.
   В моем городе я однажды видел, как змея пожирала крысу. Но та змея, жившая в стеклянном ящике, была все же намного меньше этой.
   Еще миг – и она бросится на меня, вытянется в струну, чтобы обвить меня кольцами своего тела, раздавить, задушить. Она будет впихивать меня – с переломанным хребтом и треснувшими ребрами – в свою широко раскрытую пасть, будет жрать меня, заглатывать целиком. Крысы тщетно пытались найти выход из стеклянного ящика, куда их бросал человек. Змея съедала их всех по очереди, наблюдая за тем, как они боятся. Все попытки атаковать змею кончались ничем – зубы только скользили по твердой чешуе.
   Пролетевшая птица отвлекла внимание змеи. Я прыгаю вбок, в ту сторону, которая кажется мне наиболее безопасной: в присыпанные пылью перистые листья. Змея делает прыжок прямо за мной, но её останавливают колючки, на которых я оставил серые клочки шерсти и капли своей крови.
   Передо мной возвышается крупный темный силуэт. И лишь взобравшись на самый верх, я чувствую под собой резкие движения – я оказался на спине, у вола. Мои ноздри вдыхают коровий запах. Убийственные удары хвоста с кисточкой жесткой щетины на конце едва не задевают меня.
   Я продвигаюсь по костлявому хребту поближе к голове. Рассвирепевшее животное вскакивает и несется вперед. Я с трудом удерживаю равновесие, вцепившись всеми коготками в неровную серую шкуру.
   Вол резко останавливается. Я с писком перелетаю через голову, ударяюсь о твердую землю и отталкиваюсь от неё ногами, ведь он же может растоптать меня копытами!
   Рядом со мной – лицо человека с блестящими глазами и темными зубами. По лицу стекают струйки пота. Я чувствую кислый запах его горячечного дыхания, слышу доносящиеся из легких хрипы. Ошеломленный падением, я лежу совсем рядом с его руками. Сейчас он убьет меня, швырнет о стену, растопчет… Человек отодвигает меня в сторону и оставляет в покое.
   Я смотрю на него, не в силах даже пошевелиться. Человек падает на сплетенный из каких-то растений коврик. Изо рта у него бежит тонкая струйка крови. Он не дышит.
   Как только ко мне возвращаются силы, я убегаю.
   Был ли я там наяву, или все это только приснилось мне? Приснилось, когда я, тяжело больной, маялся в лихорадочном бреду на дне корабельного трюма? В котором порту это произошло? В каком городе? На каком этапе моей жизни? Явь и сон иной раз почти неразличимы.
 
   Удирая от преследующих меня крыс, я совсем забыл о других подстерегающих меня опасностях, как будто они перестали существовать, как будто больше не таятся где-то совсем рядом – за солнечным лучом, за углом стены, за решеткой канала.
   Только что я избежал смерти в зубах местных крыс. Избежал практически в последнюю секунду, отбросив задними лапами самца, уже склонявшегося над моим горлом. Измазанный маслом, с прилипшей к спине соломой и перьями, я забился в длинный темный туннель, выдолбленный потоками стекающей дождевой воды в матовой поверхности холма.
   Крысы остановились и дальше за мной не побежали.
   Я съежился в кругу просачивающегося сверху тусклого света. И тут заметил быстро, бесшумно скользящую вниз по стене серую тень.
   Ко мне приближался паук размером с большую крысу. За ним виден был ещё один. На противоположной стене я тоже вижу движущиеся пятна. Теперь я заметил, что дно туннеля покрыто высохшими, выеденными изнутри телами крыс, летучих мышей, птиц, ящериц.
   Я отскочил, в последнее мгновение ускользнув от косматых лап черного паука.
   Когда-то, сидя у воды рядом с портом, я видел, как большие крабы разорвали клешнями гнавшуюся за мной крысу. Этот самец гнался за мной до самого берега – прямо к серым камням, торчащим среди белоснежного песка. С высоты разогретого солнцем каменного уступа я смотрел, как он скалит зубы и подпрыгивает, пытаясь добраться до меня.
   Вдруг появились большие плоские крабы, прижали его к земле, разорвали и растащили по своим глубоким норам.
   Я помню: достаточно было одного движения клешни – и голова крысы покатилась по песку. Крабы дрались за разбросанные окровавленные останки, тянули их в разные стороны, резали, рвали.
   Я опять на ярко освещенном солнцем берегу, рядом со стоящими у причала кораблями.
   Я решил уплыть отсюда – подальше от раскаленного, враждебного города, полного неизвестных мне опасностей, ловушек, стай озлобленных крыс, резкого, слепящего солнечного света.
   Побыстрее забраться на корабль. Солнце начинает припекать. Я чувствую, как капли пота стекают по слипшейся клочьями шерсти.
   Корабль стоит у причала, а мощные стрелы подъемных кранов выносят из его трюмов платформы с деревянными ящиками. По трапу рабочие сносят на берег мешки.
   Я кружу неподалеку, под стеной.
   Спрятаться бы в ящике с копрой или в мешке с бананами. Прогрызть доску, распороть мешок.
   Я сную между подготовленными к погрузке ящиками. А если попробовать прошмыгнуть по трапу? Нет, это невозможно. Я нахожу до половины съеденную корабельную крысу. Она лежит с перегрызенным горлом и вырванными внутренностями. На зубах и на ушах запеклась кровь.
   Неподалеку замечаю дыру в асфальте – вход в крысиную нору.
   Неожиданно на меня бросается огромный, чуть не вдвое больше меня старый самец. Я пищу и вырываюсь. Он пытается схватить меня за горло. Я вонзаю зубы ему в ноздри и сжимаю изо всех сил. Он освобождается, разрывая нежные ткани, а я вскакиваю на колесо стоящего рядом грузовика, а оттуда – в засыпанный цементной пылью кузов. Притаившись в углу, я замечаю парящую в небе птицу.
   Уставший, напуганный, голодный, я нахожу укрытие в старой дырявой скорлупе кокосового ореха и сижу в ней до самого вечера, не обращая внимания на ужасающую жару.
   В порту темно. Корабль освещен лишь неяркими фонарями. Я жду, когда наступит ночь. По швартовочному канату осторожно взбираюсь вверх над покрытой слоем машинного масла водой у причала.
   Наконец-то я на борту, на палубе. Здесь мне все знакомо. Счастливый, я залезаю в шумящее отверстие вентилятора.
   Я ненавижу море – его огромные просторы, штиль и бури.
   Море пугает так же, как небо, как солнце. Это враждебная сила – чужая, опасная.
   Волны бьются о стальной корпус. Каждая из них может потопить, убить, уничтожить. Меня охватывает страх.
   Корабль больше не кажется мне безопасным убежищем.
   Океан – чужая стихия. Мне он не по нраву, он злой и коварный. Я не рожден для того, чтобы плавать, – мне это чуждо, это противоестественно. Я этого не хочу!
   Я прижимаюсь брюхом к металлическому ящику, пытаясь заснуть. Море не дает спать, оно вливается в меня, хлюпает, бьет, трясет, колышет, стонет. Я не могу забыть о воде, от которой меня отделяют лишь несколько слоев стального листа.
   Шторм. Корабль накреняется, и ящики кидает из стороны в сторону. Попасть между ними – верная смерть. По спине вдоль позвоночника пробегают искорки страха.
   Больше всего я боюсь, что меня найдут, обнаружат, боюсь оказаться на открытом пространстве. Там я беспомощен, мне некуда деваться. В подобной ситуации каждая крыса впадает в панику, бежит куда глаза глядят, теряет ощущение направления.
   Уютные узкие коридоры, сумрачные или вовсе темные подвалы, глубокие убежища, каналы с постоянно влажными стенами – как же я тоскую по просторному безопасному лабиринту.
   Ящики, хотя и закрепленные канатами, все равно срываются со своих мест. Слышны грохот сталкивающейся тары, бульканье волн, отдаленный шум моторов и рев винта.
   Жизнь в переполненных трюмах, почти на самом дне, в непрекращающейся качке… Вибрация, шум холодильных установок, удары по корпусу.
   Я совсем одурел, устал, меня охватывает апатия'. Я не хочу ни есть, ни грызть. Мои резцы слишком сильно отросли. Я замечаю, что другие крысы тоже ведут себя не так, как обычно, даже самые злые и задиристые утратили всякое желание за кем-то гоняться, не хотят больше ни провоцировать, ни нападать.
   Больше всего беспокоит бессонница: стоит только заснуть, как начинают преследовать кошки, птицы, змеи, огромные пауки, потоки воды, стальные рычаги ловушек, огонь… Все это окружает меня, гонится за мной, настигает.
   Я тут же просыпаюсь. Я устал и от снов, и от скитаний. Я мучаюсь и засыпаю снова.
   В глубинах сна меня ждет толпа голодных крыс. Их зубы все ближе и ближе. Я убегаю, но крысы окружают меня со всех сторон, бросаются на меня, кусают. Мне не скрыться от них – у меня нет никаких шансов.
   Я снова на улице тропического города, кишащего пауками, ядовитыми насекомыми, змеями. Я бегу. Улица неожиданно кончается, и я падаю. Пищу. Просыпаюсь.
   Корабль сотрясают резкие толчки, ящики ездят по полу, трещат, скрипят.
 
   В этом городе крысы не реагируют на мой запах. Может, потому, что сразу по прибытии я поселился в покинутом гнезде и пропитался его запахом, а может, это именно тот город, который я ищу?
   Сначала я соблюдаю все необходимые предосторожности. Избегаю подвалов и каналов, где полно крысиных гнезд и нор. Питаюсь на помойках, внимательно наблюдая за поведением местных крыс, которые как будто не обращают на меня никакого внимания.
   Я все ещё боюсь внезапного нападения и потому никогда не захожу в их гнезда, не приближаюсь к ним, не касаюсь их вибриссами, выбираю жизнь одиночки.
   Я живу рядом с людьми, в их помещениях. В толстых стенах старого дома скрыто множество щелей и трещин, ветхих вытяжных труб и проржавевших дымоходов.