– Операция очень и очень тщательно подготовлена. Скажем, если есть тридцать восемь снайперов, то каждому снайперу определена цель, и он все время видит эту цель.
Сложив для пущей убедительности указательные пальцы один за другим и создав некое подобие снайперской винтовки, глава государства этой комбинацией пальцев и глазами старался изобразить один из боевых эпизодов спецоперации под Первомайским:
– Она, цель, перемещается и он глазами, так сказать, перемещается… Постоянно…
Постоянно Таким вот образом…
Боевики тоже смотрели телевизор в селе, и это выступление вызвало у них приступ неудержимого веселья. Салман Радуев стоял перед своими подчиненными и передразнивал Бориса Николаевича:
– Цел-лых три кольца окружения… Значит, тридцать восемь снайперов сопровождают боевиков… Ты видел?
На его вопрос один из боевиков отрицательно покачал головой, и Радуев под общий смех продолжал перемещать сложенные в виде снайперской винтовки руки из одной стороны в другую:
То туда… То туда… Мол, куда эти боевики денутся…
Перед объективами видеокамер чеченцы открыто смеялись и хотели показать всему миру, что им не страшны ни три кольца окружения, ни какие-то снайперы с их снайперскими винтовками…
Из всех подразделений только наши две разведгруппы могли наблюдать за боевиками в оптические прицелы, поскольку десантникам мешал это делать высокий бугор перед селом, а горным стрелкам – высокие камышовые заросли, не говоря уже о находившихся на значительном удалении от Первомайского остальных спецподразделениях. Да и по количеству нас тоже было тридцать восемь, но снайперские винтовки были не у всех. На то, что нас всех прозвали снайперами, мы не обижались:
– Хорошо, что хоть снайперами назвали. А то ведь могли и попугаями обозвать, как в том детском мультфильме про удава, мартышку и тридцать восемь попугаев.
Но находились и такие, кто желал уточнить свою боевую задачу:
– Вот мы постоянно сопровождаем боевиков, это понятно. А что же делать, если террорист зашел в уборную: сопровождать его лично внутри или сопровождать его глазами, то есть подсматривать, что ли? А может, закрыть глаза и подождать, пока он не совершит свои черные террористические дела в захваченном им мирном дагестанском туалете?
Но эту часть боевой задачи никто нам уточнить не помог, и нам оставалось лишь наблюдать в полевые бинокли и оптические прицелы за черными фигурками боевиков и заложников на окраине Первомайского. Заложники с белыми повязками на головах ударными темпами рыли для радуевцев окопы, а мы со своих позиций пытались определить огневые точки в обороне противника. Но из-за большого расстояния сделать это нам не удавалось.
Самую большую опасность для нас представлял милицейский бронетранспортер, подаренный боевикам. Его позиция находилась как раз напротив наших групп. БТР был вооружен крупнокалиберным 14,5-миллиметровым пулеметом КПВТ и спаренным с ним 7,62-миллиметровым пулеметом ПКТ. Достать его мы могли, только добравшись скрытно за сто метров и пустив в дело либо гранатометы, либо огнеметы. А КПВТ имел возможность дать нам прикурить и с тысячи метров, и с двух тысяч, не говоря уже про наши пятьсот, которые нас разделяли.
Прошло несколько дней томительного ожидания. Ежедневно прилетал вертолет и доставлял нам продовольствие, боеприпасы. Иногда начальник разведки улетал на нем в штаб группировки, но обязательно вскоре возвращался обратно к нам. «Хоть здесь и поближе к боевикам, но спокойнее, понятнее и привычнее», – как-то сказал он нам.
Тем временем к селу подтягивались дополнительные силы, состоящие из подразделений ОМОН, СОБР, «Витязь», «Альфа», «Вега». Было даже подразделение из Службы безопасности самого Президента. Все эти команды охватили Первомайское с востока и юга, находясь на расстоянии, явно превышающем дальность прямого выстрела.
С севера и запада село было блокировано подразделениями Министерства обороны: в центре – наши две группы, справа от нас на взорванном мосту десантники, которым была придана одна БМП. Слева в одном-двух километрах от нас еще в первую ночь позиции заняло подразделение 136-й Буйнакской горнострелковой бригады, усиленное несколькими БМП.
Но продовольствием обеспечивали наших соседей плохо; несколько раз, несмотря на то, что нам самим сухпайка едва хватало на всех, мы делились с ними хлебом, сухпайком и свежим мясом.
Неподалеку от дома лесника бродило небольшое стадо коров, которых наши солдаты начали потихоньку истреблять. Конечно, было жалко этих животных, но зато у нас теперь было мясо для добавки к обычному рациону как наших бойцов, так и десантников и горнопехотинцев. Наши соседи справа и слева сначала отказывались от мяса, но после нашего предупреждения, что сухпайком мы делимся с ними в последний раз, голод взял свое, и на одичавших коров стали охотиться не только наши солдаты…
В субботу 13 января из прилетевшего вертолета вдруг начали выпрыгивать знакомые нам офицеры и солдаты из 8-го батальона, расквартированного в Ростове. Это прибыло наше подкрепление – две группы антитеррора, которых в бригаде специально готовили для борьбы с террористами. Всего их было человек двадцать пять – тридцать.
– Коленкин, а ты чего здесь? Мы же тебя специально отправили в Ростов, от войны подальше, – окликнул я своего бывшего солдата.
– Да я знаю, мне сказали, что один разок можно слетать, – виновато глядя в сторону, ответил юркий солдатик.
– Кто тебе такое сказал?
– Да наш комбат, – оправдывался солдат.
Я с досады только сплюнул. «Может, забрать его в свою группу? Не отдадут же, гады», – подумал я.
Этот боец служил недавно в моей роте и даже в моей группе. Когда уволились все дембеля и пришло молодое пополнение, то Коленкин оставался единственным в моей группе опытным и, что самое главное, самым толковым бойцом. Остальные же разведчики были лишь прослужившим полгода молодняком, до Чечни они служили в учебном батальоне нашей бригады. И я возлагал большие надежды на то, что Коленкин поможет молодым бойцам побыстрее втянуться в наши боевые будни. Но через несколько дней после прибытия молодежи в нашу роту ко мне подошел командир роты и протянул какое-то письмо.
– На, почитай. Мать Коленкина пишет, – сказал он мне.
В письме мать солдата обращалась к нам – его командирам – с единственной просьбой: отправить ее сына в другое подразделение, на мирную землю. Она писала, что никого из родственников у нее, кроме сына, нет, родила его одна. Растила без отца и поднимала на ноги тоже без чьей-либо помощи. Живет она в каком-то ставропольском селе и очень боится, что с сыном может что-либо случиться…
Какой-то пронзительной и щемящей тоской особенно сильно резанула фраза о том, что она уже несколько дней не находит себе места из-за тяжелого и страшного предчувствия надвигающейся беды…
Письмо я не стал читать до конца – и так уж все было ясно. Кое-где буквы расползались маленькими подчищенными пятнами. Видно, переписывать уже не было сил.
– Ну, что будем делать? Солдат твой – тебе и решать, – сказал ротный, глядя на молодых солдат, толпившихся у входа в ружпарк.
– Отправлять, конечно, жалко. Он ведь один такой надежный на всю молодежь, но и у матери он тоже один, – ответил я.
– Вот и хорошо. Пиши рапорт на его отправку и сообщи Коленкину, а я пойду готовить на него документы, – повеселевшим голосом распорядился ротный. – А то ему доучиться не дали, забрали из ПТУ, да еще с туберкулезом кожи. Ведь железно мог закосить от службы…
Минут через десять я вызвал солдата в канцелярию и приказал ему сдавать оружие и имущество. Ничего не подозревавший боец сначала растерялся и даже обиделся: молодые идут на задание, а его оставляют. Но когда я ему объяснил ситуацию и сказал, что решение окончательное, боец слегка замешкался, не подавая никаких признаков радости, но глаза его чуть повлажнели. Через день он улетел дослуживать оставшиеся ему полгода в нашу бригаду, в Ростов.
И вот не прошло и месяца, как я его встретил в составе другой группы, с другим командиром при выполнении реального боевого задания. Но оставалось только надеяться на лучшее.
Ростовские группы заняли в качестве своих основных позиций левую оконечность вала, чуть дальше группы Златозубова. Два дозора из этих групп усилили наш правый фланг и тыл. Вооружением они ничем не уступали нашим группам из Ханкалы.
Но все-таки несколько цинков с боеприпасами и одноразовых гранатометов мы им выделили.
Вечером среди отдыхающих фигур солдат под навесом я заметил чье-то массивное тело.
– Кто это? – недовольно спросил я. Тут своим солдатам места не хватает, нам еще только чужих халявщиков недоставало. А тело занимало место, которого хватило бы для двоих разведчиков.
– Это Грибок. Комбат 8-го батальона, – ответил мне кто-то.
Я опять недовольно поморщился. Во мне очень сильны традиции восточного гостеприимства, но я уже имел опыт, когда это качество мне вышло боком. Полтора года назад меня судили судом чести офицеров части. Среди обвинений были как заслуженные, так и в большинстве высосанные из пальца, если не сказать хуже.
Некоторые добросовестные офицеры с пеной у рта доказывали, какой я плохой командир и товарищ, с которым не то что в разведку – на одно поле по большой нужде не пойдут. Были и те, кто не побоялся начальства и высказался в мою защиту.
Но меня более всего поразил один капитан, смело вставший и заявивший, что «этот лейтенант» обращался к нему, к капитану, только что прибывшему в нашу часть, фамильярно на «ты».
Невольно мне вспомнился тот холодный зимний вечер. Я был ответственным по батальону, когда посыльный привел в нашу казарму поздно вечером какого-то человека в гражданской одежде и передал мне просьбу дежурного по бригаде разместить его до утра. Мы разговорились и оказалось, что он приехал из Чирчика, где когда-то и я служил солдатом, окончили мы одно и то же военное училище, служить он будет в штабе нашей части и так далее. Как и положено на Востоке, я предложил ему поужинать, затем приказал солдатукаптерщику приготовить для капитана свежую постель в его каптерке. И когда я услыхал такое обвинение, то был только поражен. Я не стал тогда оправдываться, не люблю я этого, и лишь подумал: «Да, век живи – век учись. Надо было тебе, такому деликатному, предоставить ночлег в расположении роты, где постели кишмя кишат вошками и блошками, простынки двухнедельной свежести, а воздух полон озона от солдатских портянок».
После этого поучительного для меня случая мое гостеприимство стало распространяться только на хороших людей. А этот майор Грибок почему-то не вызывал никаких симпатий. Может быть, потому, что на этом суде он был в числе моих хулителей.
«Ну ладно, пусть переночует ночь, все-таки комбат моего бывшего батальона. Но завтра все места должны быть заняты до его прихода», – подумал про себя я и пошел проверять посты.
Была уже ночь, и солдаты могли заснуть на своих постах. Между валом и канавой была тропинка с чавкающей грязью, и я решил идти не по ней, а прямо по валу: там было сухо, да и темно.
Дозорный спал. Это был связист, к тому же незнакомый с суровыми буднями войны. Я осторожно вытянул у него автомат – солдат даже не пошевелился. Это меня разозлило, и валенки, в которые были обуты мои ноги, стали методично пинать то голову, то задницу, то туловище солдатика. Проснулся он окончательно через минуту. Принял строевую стойку и сразу доложил:
– А я не спал.
– Конечно, не спал, – в тон ему ответил я. – А где твой автомат?
Солдатик растерянно зашарил руками по земле – автомата не было.
– Я его у костра оставил, – залепетал боец.
– А как же ты находишься на фишке без оружия? – удивился я. – А если духи полезут, ты их будешь азбукой Морзе отгонять? Телеграфным ключом подашь первый выстрел – предупредишь о нападении. А потом антенной будешь их рубить?
Солдат тупо уставился себе под ноги.
– На, смотри, не дай Бог опять тебе заснуть. – Я снял со спины автомат солдата и отдал ему. Следующие фишки, расположенные в тридцати метрах от уже проверенного мной дозора и, видимо, услыхавшие наши разговоры, заранее встречали меня бодрым окриком:
– Стой, кто идет?
Ночь была темная и безлунная. В таких условиях ночные бинокли помогали слабо, и приходилось надеяться на зрение и слух разведчиков, чтобы не прозевать духов.
Уже были случаи, когда по вине заснувших на посту солдат боевики либо полностью вырезали блокпосты, либо захватывали их в плен. Иногда уснувшие наблюдатели оставались не замеченными врагами и просыпались уже утром, чтобы обнаружить остывшие тела своих товарищей и потом рассказывать начальству и следователю сказки про то, как они чудом смогли отбиться от наседавших боевиков и скрыться в ночи.
Прошлой ночью к солдату из второй группы, прикорнувшему на посту, сзади неслышно подобралась чья-то тень. Схватила бойца за ногу, с силой стащила вниз и начала его душить. Солдат от испуга заорал во всю глотку и укусил нападавшего за палец.
Теперь уже заорал душитель и, съездив пару раз по лицу солдата кулаком, отпустил бойца. Нападавший оказался командиром второй группы, проверявшим свои посты. На следующий день Валера ходил с прокушенным до кости и перевязанным пальцем, улыбаясь и матеря солдата, не давшего себя слегка придушить.
Перевязывал Валеру начальник медслужбы нашего батальона, прилетевший накануне.
Как только стало известно о наших злоключениях под Первомайским, капитан-медик не выдержал и, прихватив с собой носилки и медицинскую сумку, прилетел к нам попутным вертолетом. Поработать ему в ближайшие дни предстояло много…
Это стало очевидно уже в воскресенье.
На все ультиматумы о сдаче Радуев отвечал категоричным отказом и требовал предоставить коридор для беспрепятственного прохода его отряда в Чечню, угрожая в случае отказа расстреливать по одному новосибирскому милиционеру через каждые два часа.
Наше командование на это не шло, ожидая решения сверху. Внутренне и заложники и дагестанское руководство надеялись на бескровное разрешение сложившейся ситуации.
Председатель Государственного Совета Дагестана Магомед Али Магомедов по телефону обращался к Президенту России с просьбой не проводить спецоперацию по силовому освобождению заложников, так как это может привести к потерям как среди спецподразделений, так и среди захваченных кизлярцев. Дагестанский руководитель также уговаривал не проводить силовую акцию против боевиков на остальной территории Республики Дагестан, так как он дал Радуеву свои письменные гарантии.
Но российское руководство оставалось равнодушным к обращениям Председателя Госсовета Дагестана и ссылалось на одного из жителей Первомайского, который в интервью центральному телеканалу требовал принять самые жесткие меры к боевикам Радуева:
– Пусть проводят полностью уничтожение боевиков. Пусть наши дома уничтожают вместе с ними. Пусть погибнут десять процентов заложников, зато все боевики будут полностью уничтожены. Я же знаю, как проводят такие операции…
Простодушный на вид селянин, скорее всего, уже знал о денежных компенсациях, которые получили пострадавшие жители Буденновска, и втайне надеялся на столь близкую и желанную «манну небесную» взамен своей глинобитной постройки. Но на телеэкране он выглядел ярым борцом с террористами, что только было на руку российским политическим аналитикам и обозревателям, тоже ратовавшим за силовую акцию.
А в воскресенье из Москвы поступило еще одно сообщение о положении дел в осажденном Первомайском. Оказалось, что чеченские террористы уже успели полностью расстрелять весь отряд новосибирских омоновцев и вдобавок к ним еще и дагестанских старейшин, которые прибыли в село для переговоров об освобождении заложников. Далее говорилось, что кровожадные боевики на этом не остановились и сейчас стали понемногу расстреливать остальных кизлярцев…
При помощи этой явной и неумной дезинформации российское руководство пыталось подтолкнуть общественное мнение к мысли о необходимости скорейшей силовой операции против боевиков, но вольно или невольно создалось впечатление того, что власти России уже записали всех заложников в списки погибших.
Более всего это известие повергло в шок самих заложников, которые по радио услыхали о своей «гибели». Срочно прибывшим в Первомайское дагестанским парламентерам, которые стремились запечатлеть на видеопленку зверства радуевцев, «чудом воскресшие» заложники с белыми повязками на головах говорили, что они жили, пока живы и надеются еще пожить.
К этому времени все окопы и ходы сообщений уже были выкопаны и в домах созданы огневые точки, поэтому мужчин-заложников посадили в заминированные автобусы, которые радуевцы угрожали взорвать в случае штурма села. Небольшая часть захваченных в Кизляре мужчин и женщин находилась в домах, и при общении с депутатами они говорили о том, что сейчас реальную для них опасность представляют федеральные войска, а боевики, напротив, являются их защитниками. В этом не было ничего удивительного – сказывался синдром заложника, когда захваченные люди начинают опасаться не террористов, а спецподразделений по освобождению насильственно захваченных в плен мирных людей…
Подливал масла в огонь и корреспондент одной из центральных газет, каким-то образом оказавшийся вместе с Радуевым. Этот журналист вел свои репортажи прямо из села, пользуясь спутниковым телефоном самого Салмана Радуева. На свою видеокамеру он снимал боевиков, кизлярцев, новосибирцев и окружающую обстановку.
Одна из девушек-чеченок из состава отряда Радуева во время интервью говорила о войне:
– В нашем положении – это дар Аллаха. Война – это нам, конечно, дар Аллаха.
На Черном море чеченские террористы захватили турецкий паром с российскими торговцами-челноками на борту и предъявили ультиматум: выпустить отряд Радуева из блокированного Первомайского. В противном случае террористы угрожали смертью гражданам России.
За несколько километров от осажденного села была остановлена огромная толпа дагестанцев, вооруженных охотничьими ружьями, состоящая из родственников захваченных заложников. Дагестанцы собирались то ли сами отбить у боевиков своих родственников, то ли встать между войсками и радуевцами и предоставить боевикам возможность бескровного прохода в Ичкерию и тем самым спасти жизни заложников.
Нашей бригадой осназа были перехвачены радиопереговоры между Радуевым и некоторыми чеченскими полевыми командирами, в которых говорилось о помощи осажденным радуевцам. Начальник штаба дудаевской армии Аслан Масхадов и командир самого боеспособного отряда боевиков Шамиль Басаев вроде бы обещали своими отрядами ударить с тыла по федеральным войскам и разорвать кольцо вокруг Первомайского.
К полудню воскресенья 14 января пропагандистская мешанина речей проповедника и бесконечных ультиматумов о сдаче, доносившаяся то с окраины села, то из зарослей камыша, где скрывался наш агитационный БТР, внезапно затихла, и установилась тревожная тишина. Даже вертолеты Ми-24, постоянно кружившие над селом, куда-то улетели.
Вскоре появился начальник разведки и доложил оперативную обстановку: завтра в 9 часов утра начнется штурм Первомайского, и наши две группы из третьего батальона будут принимать в нем самое непосредственное участие. Когда комбат собрал офицеров и довел до нас боевой приказ, план действий на завтрашний день стал более чем ясен. Восьмой батальон оставался на прежних позициях для прикрытия штурмовых групп. Нашим двум группам предстояло выдвинуться к каналу, разграничивавшему с севера село и открытый участок местности, дойти до развалин на нашем берегу канала, закрепиться и вести массированный огонь из всего оружия.
Северная окраина села наиболее всего подходила для направления главного удара: заросшая камышом низменность, наличие естественных укрытий. Но главным препятствием был канал с незамерзшей водой, и поэтому нашим солдатам предстояло лишь сымитировать главный удар, отвлекая на себя основные силы боевиков. В это время суперподготовленные бойцы лучших элитных подразделений специальных служб России будут реально штурмовать село с другой стороны.
Мы же не считали себя суперэлитой: достаточно было взглянуть на наше обмундирование и снаряжение, но штурмовать северную окраину села силами всего двадцати пяти человек – это было нашей обычной работой. До этого нашим группам приходилось выполнять различные боевые задачи в значительной удаленности от наших войск, без какой бы то ни было поддержки, рассчитывая лишь на свои собственные силы, а это целых десять-пятнадцать разведчиков, готовых днем и ночью к любым сюрпризам капризной военной удачи. Здесь же мы находились на своей земле, вблизи своих войск и с воздушным прикрытием. Поэтому поставленная задача не была для нас чем-то сверхъестественным.
На ближнем берегу канала, напротив середины села, находилось белое глинобитное здание, которое мы прозвали «белым домом», – к нему должна была выйти группа Златозубова. Моей же группе предстояло выдвинуться к развалинам напротив северо-западной оконечности Первомайского и закрепиться на этих позициях.
– А какая задача у десантников? – поинтересовались мы у начальника разведки и сразу получили его ответ:
– Они сначала встанут цепью в полный рост, якобы тоже идут в атаку, а потом будут только поддерживать вас огнем.
– А горнопехотинцы?
– У них аналогичная задача: развернуться в цепь, за цепью выставят БМП и тоже сымитируют атаку, но огонь они вести не будут, чтобы вас не задеть. Еще вопросы есть?
– Нет, – ответили мы и разошлись по своим группам.
Из всего состава группы я отобрал самых толковых и надежных бойцов: лейтенанта Винокурова, контрактников Бычкова и Яковлева, гранатометчика с РПГ-7 и тремя выстрелами ПГ-7ВМ, пулеметчика с ПКМ и тысячей патронов; остальные разведчики были вооружены автоматами: 7,62 мм АКМС[7] и 5,45 мм АКС. Кроме того, каждый имел при себе одноразовый гранатомет «Муха», а солдаты должны были нести шесть одноразовых огнеметов РПО-А «Шмель». Ручные гранаты, а у каждого было по две Ф-1 и РГД-5, и остальная пиротехника, сигнальные дымы и огни в счет не шли. Сержант Бычков и двое разведчиков, которые имели на вооружении подствольные гранатометы ГП-25, в поясах для ВОГ-25 и в наспинных рюкзачках несли весь запас имевшихся в группе гранат к подствольнику.
Оставшиеся на позициях на валу наш оперативный офицер Гарин и несколько снайперов должны были прикрывать огнем из пулемета и снайперских винтовок выдвижение группы к развалинам.
Вместе с начальником разведки прилетел еще один офицер, которого мы увидали на дневке второй группы, куда вызвали весь командный состав нашего батальона. Из дома лесника бойцы притащили грубо сколоченный столик, на котором сейчас сиротливо стояли две банки с тушенкой и несколько кружек. Незнакомый майор быстро вынул из-за пазухи бутылку водки и стал отколупывать крышку-катанку.
Офицеры второй роты уже стояли с поджаренными кусками мяса на шомполах. Солдатик принес нарезанный крупными кусками хлеб, который нужно было сначала отогреть над огнем, а только потом уже есть.
Разлив по имеющимся четырем кружкам водку, майор сказал первый и единственный тост:
– Ну, мужики, завтра у нас тяжелый день, а сегодня Старый Новый год, и я предлагаю выпить просто за нашу военную удачу, чтобы она от нас ни в этом году и вообще никогда не отворачивалась.
Оставшееся содержимое бутылки было быстро выпито нашими офицерами. От водки легкое тепло разлилось по телу.
– Костя, передай по рации, чтобы завтра с вертушкой лук отправили, сказал Златозубов нашему батальонному связисту. – А то шашлык суховатый получается.
– А чего так скромно? – усмехнулся тот в ответ. – Ты еще уксус, приправы и пару официанток закажи. Может, пришлют.
– Нет, женщин нам сюда не надо, – сказал Златозубов, с трудом откусывая мясо.
– Нам пока не до них.
С минуту все молчали, думая, очевидно, о завтрашнем дне.
– Товарищ полковник, первой «Альфа» будет село штурмовать? – спросил Гарин у начальника разведки.
– Нет, они вообще отказались идти на штурм, – сказал Стыцин, отряхивая руки от хлебных крошек. – Туда под видом журналистов запустили одного комитетчика, который определил, что все заложники содержатся в мечети в центре села. Это самое большое Г-образное здание в центре Первомайского. Вот они и сказали, чтобы их сначала подвели к этой мечети, а потом они будут ее штурмовать и освобождать заложников. А село пусть сначала захватят другие.
Сложив для пущей убедительности указательные пальцы один за другим и создав некое подобие снайперской винтовки, глава государства этой комбинацией пальцев и глазами старался изобразить один из боевых эпизодов спецоперации под Первомайским:
– Она, цель, перемещается и он глазами, так сказать, перемещается… Постоянно…
Постоянно Таким вот образом…
Боевики тоже смотрели телевизор в селе, и это выступление вызвало у них приступ неудержимого веселья. Салман Радуев стоял перед своими подчиненными и передразнивал Бориса Николаевича:
– Цел-лых три кольца окружения… Значит, тридцать восемь снайперов сопровождают боевиков… Ты видел?
На его вопрос один из боевиков отрицательно покачал головой, и Радуев под общий смех продолжал перемещать сложенные в виде снайперской винтовки руки из одной стороны в другую:
То туда… То туда… Мол, куда эти боевики денутся…
Перед объективами видеокамер чеченцы открыто смеялись и хотели показать всему миру, что им не страшны ни три кольца окружения, ни какие-то снайперы с их снайперскими винтовками…
Из всех подразделений только наши две разведгруппы могли наблюдать за боевиками в оптические прицелы, поскольку десантникам мешал это делать высокий бугор перед селом, а горным стрелкам – высокие камышовые заросли, не говоря уже о находившихся на значительном удалении от Первомайского остальных спецподразделениях. Да и по количеству нас тоже было тридцать восемь, но снайперские винтовки были не у всех. На то, что нас всех прозвали снайперами, мы не обижались:
– Хорошо, что хоть снайперами назвали. А то ведь могли и попугаями обозвать, как в том детском мультфильме про удава, мартышку и тридцать восемь попугаев.
Но находились и такие, кто желал уточнить свою боевую задачу:
– Вот мы постоянно сопровождаем боевиков, это понятно. А что же делать, если террорист зашел в уборную: сопровождать его лично внутри или сопровождать его глазами, то есть подсматривать, что ли? А может, закрыть глаза и подождать, пока он не совершит свои черные террористические дела в захваченном им мирном дагестанском туалете?
Но эту часть боевой задачи никто нам уточнить не помог, и нам оставалось лишь наблюдать в полевые бинокли и оптические прицелы за черными фигурками боевиков и заложников на окраине Первомайского. Заложники с белыми повязками на головах ударными темпами рыли для радуевцев окопы, а мы со своих позиций пытались определить огневые точки в обороне противника. Но из-за большого расстояния сделать это нам не удавалось.
Самую большую опасность для нас представлял милицейский бронетранспортер, подаренный боевикам. Его позиция находилась как раз напротив наших групп. БТР был вооружен крупнокалиберным 14,5-миллиметровым пулеметом КПВТ и спаренным с ним 7,62-миллиметровым пулеметом ПКТ. Достать его мы могли, только добравшись скрытно за сто метров и пустив в дело либо гранатометы, либо огнеметы. А КПВТ имел возможность дать нам прикурить и с тысячи метров, и с двух тысяч, не говоря уже про наши пятьсот, которые нас разделяли.
Прошло несколько дней томительного ожидания. Ежедневно прилетал вертолет и доставлял нам продовольствие, боеприпасы. Иногда начальник разведки улетал на нем в штаб группировки, но обязательно вскоре возвращался обратно к нам. «Хоть здесь и поближе к боевикам, но спокойнее, понятнее и привычнее», – как-то сказал он нам.
Тем временем к селу подтягивались дополнительные силы, состоящие из подразделений ОМОН, СОБР, «Витязь», «Альфа», «Вега». Было даже подразделение из Службы безопасности самого Президента. Все эти команды охватили Первомайское с востока и юга, находясь на расстоянии, явно превышающем дальность прямого выстрела.
С севера и запада село было блокировано подразделениями Министерства обороны: в центре – наши две группы, справа от нас на взорванном мосту десантники, которым была придана одна БМП. Слева в одном-двух километрах от нас еще в первую ночь позиции заняло подразделение 136-й Буйнакской горнострелковой бригады, усиленное несколькими БМП.
Но продовольствием обеспечивали наших соседей плохо; несколько раз, несмотря на то, что нам самим сухпайка едва хватало на всех, мы делились с ними хлебом, сухпайком и свежим мясом.
Неподалеку от дома лесника бродило небольшое стадо коров, которых наши солдаты начали потихоньку истреблять. Конечно, было жалко этих животных, но зато у нас теперь было мясо для добавки к обычному рациону как наших бойцов, так и десантников и горнопехотинцев. Наши соседи справа и слева сначала отказывались от мяса, но после нашего предупреждения, что сухпайком мы делимся с ними в последний раз, голод взял свое, и на одичавших коров стали охотиться не только наши солдаты…
В субботу 13 января из прилетевшего вертолета вдруг начали выпрыгивать знакомые нам офицеры и солдаты из 8-го батальона, расквартированного в Ростове. Это прибыло наше подкрепление – две группы антитеррора, которых в бригаде специально готовили для борьбы с террористами. Всего их было человек двадцать пять – тридцать.
– Коленкин, а ты чего здесь? Мы же тебя специально отправили в Ростов, от войны подальше, – окликнул я своего бывшего солдата.
– Да я знаю, мне сказали, что один разок можно слетать, – виновато глядя в сторону, ответил юркий солдатик.
– Кто тебе такое сказал?
– Да наш комбат, – оправдывался солдат.
Я с досады только сплюнул. «Может, забрать его в свою группу? Не отдадут же, гады», – подумал я.
Этот боец служил недавно в моей роте и даже в моей группе. Когда уволились все дембеля и пришло молодое пополнение, то Коленкин оставался единственным в моей группе опытным и, что самое главное, самым толковым бойцом. Остальные же разведчики были лишь прослужившим полгода молодняком, до Чечни они служили в учебном батальоне нашей бригады. И я возлагал большие надежды на то, что Коленкин поможет молодым бойцам побыстрее втянуться в наши боевые будни. Но через несколько дней после прибытия молодежи в нашу роту ко мне подошел командир роты и протянул какое-то письмо.
– На, почитай. Мать Коленкина пишет, – сказал он мне.
В письме мать солдата обращалась к нам – его командирам – с единственной просьбой: отправить ее сына в другое подразделение, на мирную землю. Она писала, что никого из родственников у нее, кроме сына, нет, родила его одна. Растила без отца и поднимала на ноги тоже без чьей-либо помощи. Живет она в каком-то ставропольском селе и очень боится, что с сыном может что-либо случиться…
Какой-то пронзительной и щемящей тоской особенно сильно резанула фраза о том, что она уже несколько дней не находит себе места из-за тяжелого и страшного предчувствия надвигающейся беды…
Письмо я не стал читать до конца – и так уж все было ясно. Кое-где буквы расползались маленькими подчищенными пятнами. Видно, переписывать уже не было сил.
– Ну, что будем делать? Солдат твой – тебе и решать, – сказал ротный, глядя на молодых солдат, толпившихся у входа в ружпарк.
– Отправлять, конечно, жалко. Он ведь один такой надежный на всю молодежь, но и у матери он тоже один, – ответил я.
– Вот и хорошо. Пиши рапорт на его отправку и сообщи Коленкину, а я пойду готовить на него документы, – повеселевшим голосом распорядился ротный. – А то ему доучиться не дали, забрали из ПТУ, да еще с туберкулезом кожи. Ведь железно мог закосить от службы…
Минут через десять я вызвал солдата в канцелярию и приказал ему сдавать оружие и имущество. Ничего не подозревавший боец сначала растерялся и даже обиделся: молодые идут на задание, а его оставляют. Но когда я ему объяснил ситуацию и сказал, что решение окончательное, боец слегка замешкался, не подавая никаких признаков радости, но глаза его чуть повлажнели. Через день он улетел дослуживать оставшиеся ему полгода в нашу бригаду, в Ростов.
И вот не прошло и месяца, как я его встретил в составе другой группы, с другим командиром при выполнении реального боевого задания. Но оставалось только надеяться на лучшее.
Ростовские группы заняли в качестве своих основных позиций левую оконечность вала, чуть дальше группы Златозубова. Два дозора из этих групп усилили наш правый фланг и тыл. Вооружением они ничем не уступали нашим группам из Ханкалы.
Но все-таки несколько цинков с боеприпасами и одноразовых гранатометов мы им выделили.
Вечером среди отдыхающих фигур солдат под навесом я заметил чье-то массивное тело.
– Кто это? – недовольно спросил я. Тут своим солдатам места не хватает, нам еще только чужих халявщиков недоставало. А тело занимало место, которого хватило бы для двоих разведчиков.
– Это Грибок. Комбат 8-го батальона, – ответил мне кто-то.
Я опять недовольно поморщился. Во мне очень сильны традиции восточного гостеприимства, но я уже имел опыт, когда это качество мне вышло боком. Полтора года назад меня судили судом чести офицеров части. Среди обвинений были как заслуженные, так и в большинстве высосанные из пальца, если не сказать хуже.
Некоторые добросовестные офицеры с пеной у рта доказывали, какой я плохой командир и товарищ, с которым не то что в разведку – на одно поле по большой нужде не пойдут. Были и те, кто не побоялся начальства и высказался в мою защиту.
Но меня более всего поразил один капитан, смело вставший и заявивший, что «этот лейтенант» обращался к нему, к капитану, только что прибывшему в нашу часть, фамильярно на «ты».
Невольно мне вспомнился тот холодный зимний вечер. Я был ответственным по батальону, когда посыльный привел в нашу казарму поздно вечером какого-то человека в гражданской одежде и передал мне просьбу дежурного по бригаде разместить его до утра. Мы разговорились и оказалось, что он приехал из Чирчика, где когда-то и я служил солдатом, окончили мы одно и то же военное училище, служить он будет в штабе нашей части и так далее. Как и положено на Востоке, я предложил ему поужинать, затем приказал солдатукаптерщику приготовить для капитана свежую постель в его каптерке. И когда я услыхал такое обвинение, то был только поражен. Я не стал тогда оправдываться, не люблю я этого, и лишь подумал: «Да, век живи – век учись. Надо было тебе, такому деликатному, предоставить ночлег в расположении роты, где постели кишмя кишат вошками и блошками, простынки двухнедельной свежести, а воздух полон озона от солдатских портянок».
После этого поучительного для меня случая мое гостеприимство стало распространяться только на хороших людей. А этот майор Грибок почему-то не вызывал никаких симпатий. Может быть, потому, что на этом суде он был в числе моих хулителей.
«Ну ладно, пусть переночует ночь, все-таки комбат моего бывшего батальона. Но завтра все места должны быть заняты до его прихода», – подумал про себя я и пошел проверять посты.
Была уже ночь, и солдаты могли заснуть на своих постах. Между валом и канавой была тропинка с чавкающей грязью, и я решил идти не по ней, а прямо по валу: там было сухо, да и темно.
Дозорный спал. Это был связист, к тому же незнакомый с суровыми буднями войны. Я осторожно вытянул у него автомат – солдат даже не пошевелился. Это меня разозлило, и валенки, в которые были обуты мои ноги, стали методично пинать то голову, то задницу, то туловище солдатика. Проснулся он окончательно через минуту. Принял строевую стойку и сразу доложил:
– А я не спал.
– Конечно, не спал, – в тон ему ответил я. – А где твой автомат?
Солдатик растерянно зашарил руками по земле – автомата не было.
– Я его у костра оставил, – залепетал боец.
– А как же ты находишься на фишке без оружия? – удивился я. – А если духи полезут, ты их будешь азбукой Морзе отгонять? Телеграфным ключом подашь первый выстрел – предупредишь о нападении. А потом антенной будешь их рубить?
Солдат тупо уставился себе под ноги.
– На, смотри, не дай Бог опять тебе заснуть. – Я снял со спины автомат солдата и отдал ему. Следующие фишки, расположенные в тридцати метрах от уже проверенного мной дозора и, видимо, услыхавшие наши разговоры, заранее встречали меня бодрым окриком:
– Стой, кто идет?
Ночь была темная и безлунная. В таких условиях ночные бинокли помогали слабо, и приходилось надеяться на зрение и слух разведчиков, чтобы не прозевать духов.
Уже были случаи, когда по вине заснувших на посту солдат боевики либо полностью вырезали блокпосты, либо захватывали их в плен. Иногда уснувшие наблюдатели оставались не замеченными врагами и просыпались уже утром, чтобы обнаружить остывшие тела своих товарищей и потом рассказывать начальству и следователю сказки про то, как они чудом смогли отбиться от наседавших боевиков и скрыться в ночи.
Прошлой ночью к солдату из второй группы, прикорнувшему на посту, сзади неслышно подобралась чья-то тень. Схватила бойца за ногу, с силой стащила вниз и начала его душить. Солдат от испуга заорал во всю глотку и укусил нападавшего за палец.
Теперь уже заорал душитель и, съездив пару раз по лицу солдата кулаком, отпустил бойца. Нападавший оказался командиром второй группы, проверявшим свои посты. На следующий день Валера ходил с прокушенным до кости и перевязанным пальцем, улыбаясь и матеря солдата, не давшего себя слегка придушить.
Перевязывал Валеру начальник медслужбы нашего батальона, прилетевший накануне.
Как только стало известно о наших злоключениях под Первомайским, капитан-медик не выдержал и, прихватив с собой носилки и медицинскую сумку, прилетел к нам попутным вертолетом. Поработать ему в ближайшие дни предстояло много…
Это стало очевидно уже в воскресенье.
Глава 4. ШТУРМ
Обстановка вокруг Первомайского становилась все напряженнее. К селу были стянуты необходимые силы и средства. Вот уже несколько дней, как с северной стороны села вел агитационную работу наш БТР с громкоговорителем, предлагая боевикам сдаться и получить взамен все земные блага. В ответ этой пропаганде Радуев установил свой динамик и передавал многочасовые молитвы и проповеди о священной войне за родную землю. Сначала оба громкоговорителя работали одновременно, заглушая друг друга. Но затем стали работать попеременно, не мешая своим коллегам.
Вот слух пронесся: «Альфа» здесь, но нету в них былой отваги.
Шамиль недаром сбил с них спесь —
Буденновск долго вспоминали…
Из песни боевиков об обороне села Первомайское отрядом Салмана Радуева
На все ультиматумы о сдаче Радуев отвечал категоричным отказом и требовал предоставить коридор для беспрепятственного прохода его отряда в Чечню, угрожая в случае отказа расстреливать по одному новосибирскому милиционеру через каждые два часа.
Наше командование на это не шло, ожидая решения сверху. Внутренне и заложники и дагестанское руководство надеялись на бескровное разрешение сложившейся ситуации.
Председатель Государственного Совета Дагестана Магомед Али Магомедов по телефону обращался к Президенту России с просьбой не проводить спецоперацию по силовому освобождению заложников, так как это может привести к потерям как среди спецподразделений, так и среди захваченных кизлярцев. Дагестанский руководитель также уговаривал не проводить силовую акцию против боевиков на остальной территории Республики Дагестан, так как он дал Радуеву свои письменные гарантии.
Но российское руководство оставалось равнодушным к обращениям Председателя Госсовета Дагестана и ссылалось на одного из жителей Первомайского, который в интервью центральному телеканалу требовал принять самые жесткие меры к боевикам Радуева:
– Пусть проводят полностью уничтожение боевиков. Пусть наши дома уничтожают вместе с ними. Пусть погибнут десять процентов заложников, зато все боевики будут полностью уничтожены. Я же знаю, как проводят такие операции…
Простодушный на вид селянин, скорее всего, уже знал о денежных компенсациях, которые получили пострадавшие жители Буденновска, и втайне надеялся на столь близкую и желанную «манну небесную» взамен своей глинобитной постройки. Но на телеэкране он выглядел ярым борцом с террористами, что только было на руку российским политическим аналитикам и обозревателям, тоже ратовавшим за силовую акцию.
А в воскресенье из Москвы поступило еще одно сообщение о положении дел в осажденном Первомайском. Оказалось, что чеченские террористы уже успели полностью расстрелять весь отряд новосибирских омоновцев и вдобавок к ним еще и дагестанских старейшин, которые прибыли в село для переговоров об освобождении заложников. Далее говорилось, что кровожадные боевики на этом не остановились и сейчас стали понемногу расстреливать остальных кизлярцев…
При помощи этой явной и неумной дезинформации российское руководство пыталось подтолкнуть общественное мнение к мысли о необходимости скорейшей силовой операции против боевиков, но вольно или невольно создалось впечатление того, что власти России уже записали всех заложников в списки погибших.
Более всего это известие повергло в шок самих заложников, которые по радио услыхали о своей «гибели». Срочно прибывшим в Первомайское дагестанским парламентерам, которые стремились запечатлеть на видеопленку зверства радуевцев, «чудом воскресшие» заложники с белыми повязками на головах говорили, что они жили, пока живы и надеются еще пожить.
К этому времени все окопы и ходы сообщений уже были выкопаны и в домах созданы огневые точки, поэтому мужчин-заложников посадили в заминированные автобусы, которые радуевцы угрожали взорвать в случае штурма села. Небольшая часть захваченных в Кизляре мужчин и женщин находилась в домах, и при общении с депутатами они говорили о том, что сейчас реальную для них опасность представляют федеральные войска, а боевики, напротив, являются их защитниками. В этом не было ничего удивительного – сказывался синдром заложника, когда захваченные люди начинают опасаться не террористов, а спецподразделений по освобождению насильственно захваченных в плен мирных людей…
Подливал масла в огонь и корреспондент одной из центральных газет, каким-то образом оказавшийся вместе с Радуевым. Этот журналист вел свои репортажи прямо из села, пользуясь спутниковым телефоном самого Салмана Радуева. На свою видеокамеру он снимал боевиков, кизлярцев, новосибирцев и окружающую обстановку.
Одна из девушек-чеченок из состава отряда Радуева во время интервью говорила о войне:
– В нашем положении – это дар Аллаха. Война – это нам, конечно, дар Аллаха.
На Черном море чеченские террористы захватили турецкий паром с российскими торговцами-челноками на борту и предъявили ультиматум: выпустить отряд Радуева из блокированного Первомайского. В противном случае террористы угрожали смертью гражданам России.
За несколько километров от осажденного села была остановлена огромная толпа дагестанцев, вооруженных охотничьими ружьями, состоящая из родственников захваченных заложников. Дагестанцы собирались то ли сами отбить у боевиков своих родственников, то ли встать между войсками и радуевцами и предоставить боевикам возможность бескровного прохода в Ичкерию и тем самым спасти жизни заложников.
Нашей бригадой осназа были перехвачены радиопереговоры между Радуевым и некоторыми чеченскими полевыми командирами, в которых говорилось о помощи осажденным радуевцам. Начальник штаба дудаевской армии Аслан Масхадов и командир самого боеспособного отряда боевиков Шамиль Басаев вроде бы обещали своими отрядами ударить с тыла по федеральным войскам и разорвать кольцо вокруг Первомайского.
К полудню воскресенья 14 января пропагандистская мешанина речей проповедника и бесконечных ультиматумов о сдаче, доносившаяся то с окраины села, то из зарослей камыша, где скрывался наш агитационный БТР, внезапно затихла, и установилась тревожная тишина. Даже вертолеты Ми-24, постоянно кружившие над селом, куда-то улетели.
Вскоре появился начальник разведки и доложил оперативную обстановку: завтра в 9 часов утра начнется штурм Первомайского, и наши две группы из третьего батальона будут принимать в нем самое непосредственное участие. Когда комбат собрал офицеров и довел до нас боевой приказ, план действий на завтрашний день стал более чем ясен. Восьмой батальон оставался на прежних позициях для прикрытия штурмовых групп. Нашим двум группам предстояло выдвинуться к каналу, разграничивавшему с севера село и открытый участок местности, дойти до развалин на нашем берегу канала, закрепиться и вести массированный огонь из всего оружия.
Северная окраина села наиболее всего подходила для направления главного удара: заросшая камышом низменность, наличие естественных укрытий. Но главным препятствием был канал с незамерзшей водой, и поэтому нашим солдатам предстояло лишь сымитировать главный удар, отвлекая на себя основные силы боевиков. В это время суперподготовленные бойцы лучших элитных подразделений специальных служб России будут реально штурмовать село с другой стороны.
Мы же не считали себя суперэлитой: достаточно было взглянуть на наше обмундирование и снаряжение, но штурмовать северную окраину села силами всего двадцати пяти человек – это было нашей обычной работой. До этого нашим группам приходилось выполнять различные боевые задачи в значительной удаленности от наших войск, без какой бы то ни было поддержки, рассчитывая лишь на свои собственные силы, а это целых десять-пятнадцать разведчиков, готовых днем и ночью к любым сюрпризам капризной военной удачи. Здесь же мы находились на своей земле, вблизи своих войск и с воздушным прикрытием. Поэтому поставленная задача не была для нас чем-то сверхъестественным.
На ближнем берегу канала, напротив середины села, находилось белое глинобитное здание, которое мы прозвали «белым домом», – к нему должна была выйти группа Златозубова. Моей же группе предстояло выдвинуться к развалинам напротив северо-западной оконечности Первомайского и закрепиться на этих позициях.
– А какая задача у десантников? – поинтересовались мы у начальника разведки и сразу получили его ответ:
– Они сначала встанут цепью в полный рост, якобы тоже идут в атаку, а потом будут только поддерживать вас огнем.
– А горнопехотинцы?
– У них аналогичная задача: развернуться в цепь, за цепью выставят БМП и тоже сымитируют атаку, но огонь они вести не будут, чтобы вас не задеть. Еще вопросы есть?
– Нет, – ответили мы и разошлись по своим группам.
Из всего состава группы я отобрал самых толковых и надежных бойцов: лейтенанта Винокурова, контрактников Бычкова и Яковлева, гранатометчика с РПГ-7 и тремя выстрелами ПГ-7ВМ, пулеметчика с ПКМ и тысячей патронов; остальные разведчики были вооружены автоматами: 7,62 мм АКМС[7] и 5,45 мм АКС. Кроме того, каждый имел при себе одноразовый гранатомет «Муха», а солдаты должны были нести шесть одноразовых огнеметов РПО-А «Шмель». Ручные гранаты, а у каждого было по две Ф-1 и РГД-5, и остальная пиротехника, сигнальные дымы и огни в счет не шли. Сержант Бычков и двое разведчиков, которые имели на вооружении подствольные гранатометы ГП-25, в поясах для ВОГ-25 и в наспинных рюкзачках несли весь запас имевшихся в группе гранат к подствольнику.
Оставшиеся на позициях на валу наш оперативный офицер Гарин и несколько снайперов должны были прикрывать огнем из пулемета и снайперских винтовок выдвижение группы к развалинам.
Вместе с начальником разведки прилетел еще один офицер, которого мы увидали на дневке второй группы, куда вызвали весь командный состав нашего батальона. Из дома лесника бойцы притащили грубо сколоченный столик, на котором сейчас сиротливо стояли две банки с тушенкой и несколько кружек. Незнакомый майор быстро вынул из-за пазухи бутылку водки и стал отколупывать крышку-катанку.
Офицеры второй роты уже стояли с поджаренными кусками мяса на шомполах. Солдатик принес нарезанный крупными кусками хлеб, который нужно было сначала отогреть над огнем, а только потом уже есть.
Разлив по имеющимся четырем кружкам водку, майор сказал первый и единственный тост:
– Ну, мужики, завтра у нас тяжелый день, а сегодня Старый Новый год, и я предлагаю выпить просто за нашу военную удачу, чтобы она от нас ни в этом году и вообще никогда не отворачивалась.
Оставшееся содержимое бутылки было быстро выпито нашими офицерами. От водки легкое тепло разлилось по телу.
– Костя, передай по рации, чтобы завтра с вертушкой лук отправили, сказал Златозубов нашему батальонному связисту. – А то шашлык суховатый получается.
– А чего так скромно? – усмехнулся тот в ответ. – Ты еще уксус, приправы и пару официанток закажи. Может, пришлют.
– Нет, женщин нам сюда не надо, – сказал Златозубов, с трудом откусывая мясо.
– Нам пока не до них.
С минуту все молчали, думая, очевидно, о завтрашнем дне.
– Товарищ полковник, первой «Альфа» будет село штурмовать? – спросил Гарин у начальника разведки.
– Нет, они вообще отказались идти на штурм, – сказал Стыцин, отряхивая руки от хлебных крошек. – Туда под видом журналистов запустили одного комитетчика, который определил, что все заложники содержатся в мечети в центре села. Это самое большое Г-образное здание в центре Первомайского. Вот они и сказали, чтобы их сначала подвели к этой мечети, а потом они будут ее штурмовать и освобождать заложников. А село пусть сначала захватят другие.