Альберт Маратович Зарипов
Первомайка
Погибшим лейтенантам РВДКУ[1] посвящается…
От героев былых времен
Не осталось порой и имен.
Все, кто приняли смертный бой,
Стали просто землей и травой.
ПРЕДИСЛОВИЕ
К середине дня все вокруг изменилось. Вместо утренних тяжелых и мрачных туч по небу не спеша плыли легкие перистые облака, сквозь которые часто выглядывало солнце, освещая все вокруг ярким и радостным светом.
Я сидел на корточках и смотрел, как падавшие на снег бурые, почти черные капли и сгустки вспыхивают под солнечными лучами сочным алым цветом. Под каплями снег подтаял, и уже образовалось маленькое озерцо свежей дымящейся крови.
У солдата был начисто снесен затылок, и черные волосы были вмяты в бурую мозговую массу. С некоторых слипшихся прядей стекали тоненькие струйки. Озерцо росло.
Мне было не по себе наблюдать за последними минутами угасающей жизни. Я хотел встать и уйти к своим солдатам, но что-то удерживало меня на месте. Каких-то пятнадцать минут назад солдат был цел и невредим: стрелял, переползал, перебегал, меняя позиции. А теперь он лежал на брезентовых носилках, весь искромсанный осколками противотанковой гранаты. Я с несколькими разведчиками прикрывал отход второй группы, которая, покинув свой огневой рубеж, была в, казалось бы, безопасном укрытии, когда разорвалась эта граната, выпущенная из РПГ. После того как дым рассеялся, стало видно, как двое солдат под руки волокли тяжелораненого бойца. Мы открыли огонь в три ствола по домам, где мог засесть гранатометчик. Но сейчас все это казалось таким далеким, и только раненый напоминал о случившемся.
Несмотря на тяжелое ранение, боец был в сознании и слабым голосом повторял одно и то же:
– Вертолет где?.. Сука… Где вертолет?.. Сука… Вертолет…
Голову солдата осторожно поддерживал за макушку командир второй группы, который терпеливо ждал доктора и отвечал солдату:
– Вертолет уже вызвали… Уже летит… Вертолет сейчас будет… Ты потерпи…
Сейчас в госпиталь тебя отправим…
Доктор подготовил перевязку и начал аккуратными и быстрыми движениями перевязывать голову раненого. Бинт сразу же промокал алыми пятнами, но с каждым слоем пятна все уменьшались, и вскоре голова стала похожа на большой белый шар с редкими пятнышками алого цвета.
Доктор окончил перевязывать и встал:
– Бедняга… Могут не довезти…
Я тоже встал и пошел к своей дневке. В моей группе тоже был раненый, и его надо было подготовить к эвакуации. Ранен он был навылет в обе ноги еще в самом начале боя. Сейчас он лежал на спальных мешках с блаженной улыбкой от вколотого промедола и тоже ждал вертолета. Оба раненых были пулеметчиками, и, наверное, тяжесть пулемета и патронов делала их неуклюжими и заметными на поле боя. Я шел к своим, чавкая по каше из подтаявшего снега и грязи, и подбирал новую кандидатуру для замены выбывшего пулеметчика в своей разведгруппе.
Проходя мимо оборудованной для пулемета ПКМ позиции на моем левом фланге, я почему-то замедлил шаг, и какое-то смутное и тревожное чувство охватило меня.
Эту огневую точку должен был занимать мой штатный пулеметчик, но утром он был ранен, и теперь нужно было искать ему замену. Я мысленно перебирал в уме весь личный состав моей группы, но никто не умел обращаться с пулеметом так, как это необходимо в бою. Поэтому единственной достойной кандидатурой на замещение вакантной должности пулеметчика была… Я отогнал от себя тревогу и печаль и зашагал дальше. После всего пережитого сегодня как-то не хотелось думать о завтрашнем дне.
Ярко светило солнце, настроение было отличное, потери минимальные – красота. Я даже не подозревал о тех событиях, что произойдут через двое с половиной суток, по сравнению с которыми сегодняшний штурм покажется детской прогулкой.
Но всего этого знать мне было не дано, и потому я с легким сердцем сбежал по склону к костру первой группы, где меня уже ждал крепкий чай с черными сухарями.
Я сидел на корточках и смотрел, как падавшие на снег бурые, почти черные капли и сгустки вспыхивают под солнечными лучами сочным алым цветом. Под каплями снег подтаял, и уже образовалось маленькое озерцо свежей дымящейся крови.
У солдата был начисто снесен затылок, и черные волосы были вмяты в бурую мозговую массу. С некоторых слипшихся прядей стекали тоненькие струйки. Озерцо росло.
Мне было не по себе наблюдать за последними минутами угасающей жизни. Я хотел встать и уйти к своим солдатам, но что-то удерживало меня на месте. Каких-то пятнадцать минут назад солдат был цел и невредим: стрелял, переползал, перебегал, меняя позиции. А теперь он лежал на брезентовых носилках, весь искромсанный осколками противотанковой гранаты. Я с несколькими разведчиками прикрывал отход второй группы, которая, покинув свой огневой рубеж, была в, казалось бы, безопасном укрытии, когда разорвалась эта граната, выпущенная из РПГ. После того как дым рассеялся, стало видно, как двое солдат под руки волокли тяжелораненого бойца. Мы открыли огонь в три ствола по домам, где мог засесть гранатометчик. Но сейчас все это казалось таким далеким, и только раненый напоминал о случившемся.
Несмотря на тяжелое ранение, боец был в сознании и слабым голосом повторял одно и то же:
– Вертолет где?.. Сука… Где вертолет?.. Сука… Вертолет…
Голову солдата осторожно поддерживал за макушку командир второй группы, который терпеливо ждал доктора и отвечал солдату:
– Вертолет уже вызвали… Уже летит… Вертолет сейчас будет… Ты потерпи…
Сейчас в госпиталь тебя отправим…
Доктор подготовил перевязку и начал аккуратными и быстрыми движениями перевязывать голову раненого. Бинт сразу же промокал алыми пятнами, но с каждым слоем пятна все уменьшались, и вскоре голова стала похожа на большой белый шар с редкими пятнышками алого цвета.
Доктор окончил перевязывать и встал:
– Бедняга… Могут не довезти…
Я тоже встал и пошел к своей дневке. В моей группе тоже был раненый, и его надо было подготовить к эвакуации. Ранен он был навылет в обе ноги еще в самом начале боя. Сейчас он лежал на спальных мешках с блаженной улыбкой от вколотого промедола и тоже ждал вертолета. Оба раненых были пулеметчиками, и, наверное, тяжесть пулемета и патронов делала их неуклюжими и заметными на поле боя. Я шел к своим, чавкая по каше из подтаявшего снега и грязи, и подбирал новую кандидатуру для замены выбывшего пулеметчика в своей разведгруппе.
Проходя мимо оборудованной для пулемета ПКМ позиции на моем левом фланге, я почему-то замедлил шаг, и какое-то смутное и тревожное чувство охватило меня.
Эту огневую точку должен был занимать мой штатный пулеметчик, но утром он был ранен, и теперь нужно было искать ему замену. Я мысленно перебирал в уме весь личный состав моей группы, но никто не умел обращаться с пулеметом так, как это необходимо в бою. Поэтому единственной достойной кандидатурой на замещение вакантной должности пулеметчика была… Я отогнал от себя тревогу и печаль и зашагал дальше. После всего пережитого сегодня как-то не хотелось думать о завтрашнем дне.
Ярко светило солнце, настроение было отличное, потери минимальные – красота. Я даже не подозревал о тех событиях, что произойдут через двое с половиной суток, по сравнению с которыми сегодняшний штурм покажется детской прогулкой.
Но всего этого знать мне было не дано, и потому я с легким сердцем сбежал по склону к костру первой группы, где меня уже ждал крепкий чай с черными сухарями.
Глава 1. ПЕРЕНАЦЕЛИВАНИЕ
Вот уже минут с пять-десять я пытался сосредоточиться и основательно поработать над топографической картой, но мне мешало это сделать какое-то странное чувство.
Прослужив почти девять лет в разведчастях специального назначения, я успел приобрести и выработать несколько дополнительных чувств. Первым появилось «чувство задницы». Тогда я служил просто солдатом, и появившееся дополнительное чувство помогало мне предугадать надвигающуюся опасность в виде командира группы или дембеля-замкомгруппы. Правда, иногда оно выкидывало какую-нибудь злую шутку, но в основном служило мне верой и правдой. Позднее, с каждым годом службы в разведке, дополнительные чувства только развивались и улучшались. Теперь, уже будучи сам командиром группы спецназа, я мог почти безошибочно определить, что меня тревожит.
Сейчас меня беспокоило чувство постороннего взгляда. Я уже определил, что мне в затылок смотрят три пары глаз. Я знал даже, кто именно смотрит на мой коротко стриженный затылок. Нужно было принимать меры, а то я бы не смог нормально поработать. Я резко встал из-за стола и подошел к противоположной стенке. Там на деревянной полке стояла в рамке цветная фотография, на которой застыли две взрослые девушки и девочка-подросток. Меня привлекала стоявшая слева стройная длинноногая красавица. Это была моя девушка, и я не удержался еще минуты три полюбоваться ею. Перед тем как сесть за карту, я и так уже полчаса разглядывал эту фотографию. Вспомнился десятидневный отпуск, полученный на Новый год.
Я прилетел 25 декабря уже вечером, и поэтому через два часа я пришел к «Юбилейному» вообще без цветов, которые уже нигде нельзя было достать. Зато в остальные дни я спешил на встречу с обязательным букетом алых роз, которые затем постепенно заполняли как ее квартиру, так и мой скромный домик. Ярко-красные бутоны возвышались на тумбочке над моим изголовьем, цветы были также на кухне и даже в ванной комнате. Это розовое изобилие хоть и было немного накладным, зато служило вполне естественным и прекрасным фоном, на котором еще прелестнее и изумительнее расцветала моя Елена. Лепестки роз в эти дни не осыпались и наполняли все пространство своим тонким и упоительным ароматом, отчего можно было окончательно потерять голову Мы любовались этими благородными цветами довольно часто, но более всего я приходил в восторг, когда находящиеся у моей подушки розы попадали в поле моего бокового зрения и начинали плавно раскачиваться на своих длинных ножках, совершенно случайно совпадая с волшебным ритмом любви. В ту новогоднюю ночь алые цветы сначала кивали своими бутонами, а затем уже вальсировали в чудесном танце 5 раз. И это обстоятельство, как и некоторые другие превосходные моменты, заполняли мое сердце и душу какимто особенным чувством.
Новый год еще запомнился сильным снегопадом, который случился за несколько часов до полуночи. После этого установилась ясная морозная погода. Еще не успели пробить 12 раз часы, как мы выбежали во двор и принялись с шумом запускать красные, зеленые и просто осветительные ракеты, при свете которых снег искрился разноцветными огоньками. Последней ракетой была эСХаТэшка, под свист и свет которой я схватил в охапку свою длинноногую радость, крепко поцеловал ее и понес на руках в дом, к алым розам Но увы Десять дней пролетели как один, и вот уже третьего января я вернулся в свой батальон, и потекла обычная серая рутина.
То, чем мы занимались, на официальном уровне называлось «наведением конституционного порядка в Чеченской Республике».
Российское руководство решило навести порядок в Чечне после неудавшихся переговоров с президентом самопровозглашенной республики Джохаром Дудаевым о транзитной перекачке каспийской нефти через чеченскую территорию. Грозный тогда был в принципе не против транзита азербайджанской нефти, но запросил за одну тонну перекаченных нефтепродуктов два с половиной доллара, что соответствовало общемировым тарифам. Однако экономические короли России настаивали на российских расценках в пятьдесят центов…
Просчитав все возможные варианты, российское правительство остановилось на самом дешевом: на территорию Чеченской Республики были введены федеральные войска для усмирения непокорных горцев и обеспечения реализации экономически сверхвыгодного проекта по перекачке нефти из Каспийского моря на мировые рынки…
Но российские войска были встречены недружелюбно настроенными подразделениями регулярной чеченской армии и отрядами ополченцев.
Победоносной, быстрой и бескровной войны не получилось… За год ожесточенных боев, перемежавшихся месячными «перемириями», наши войска оттеснили «незаконные бандформирования» в горы. Как сообщалось нашими средствами массовой информации, на освобожденной территории формировались официальные органы власти, вновь создавались правоохранительные органы, в декабре были проведены выборы Президента Чеченской Республики, на которых, естественно, уверенно одержал победу Дока Завгаев. Все вроде бы уже наладилось, хотя на самом деле российские войска контролировали только ту территорию Чечни, на которой располагались сами подразделения МО и МВД России.
Самой крупной военной базой на территории Чечни была Ханкала. Так назывались аэродром и поселок на окраине Грозного. Здесь располагались штаб войсковой группировки, многочисленные тыловые службы, танковые и артиллерийские части, эскадрильи вертолетов Ми-8 и Ми-24, батальоны десантников и пехоты, сборные отряды ОМОНов, СОБРов и так далее. На самой окраине военной базы находилось два батальона спецназа ГРУ, именуемые здесь отдельными мотострелковыми батальонами.
Один из них и был тем батальоном, где выпала редкая удача или доля служить и мне.
Служить я попал в когда-то свою разведгруппу, с которой год назад начинал эту военную кампанию. Большинство оружия группы я знал по номерам. На некоторых футлярах ночных прицелов сохранились даже бирки с моей фамилией ответственного.
Но солдаты, с которыми я начинал, уже с полгода как уволились. А нынешний, поголовно дембельский состав группы встретил меня настороженно и даже порой враждебно. Нарочито подчеркивались заслуги и достоинства прежнего, погибшего командира группы и ставились под сомнение мои командирские способности. Через три дня эти дембельские замашки мне порядком поднадоели, и я начал приводить к нормальному бою слегка зарвавшихся солдат удачи. На мои первые команды и приказы «дедушки российской армии» абсолютно никак не реагировали и встречали их с ухмылками и смехом. Эти выкрутасы мне уже были знакомы, я тоже улыбался и шутил, но продолжал выжигать каленым железом непокорность, непослушание и отказы выполнять все и любые приказы командира группы. Кто-то из бравых вояк был посажен в яму-зиндан-гауптвахту за грубейшие нарушения воинской дисциплины, для других злодеев-хулиганов нашлась работа по отрывке блиндажей и канав, остальным же старослужащим, напоследок перед отправкой домой, очень даже пришлась по вкусу спортивно-прикладная подготовка войскового разведчика. Спустя несколько дней раздутые щеки и выгнутые колесом груди впали в обычное состояние, и наверное поэтому группа стала очень даже управляемая. Самое смешное было в том, что служба этих солдат удачи выпала на период перемирия, и им ни разу не пришлось даже быть в какой-нибудь завалящей перестрелке с боевиками. А гонору было как у Шварценеггера или Рэмбо.
Но спустя месяц все дембеля из моей группы улетели по домам. К нам в батальон прислали молодых и зеленых солдатиков. И вскоре я уже набрал разведгруппу на все сто процентов из молодежи. Несколько дней были затрачены на занятия по тактико-специальной, огневой, инженерной подготовке. Затем 25 декабря я улетел в Ростов в десятидневный отпуск, или «на случку», как грубо шутили офицеры нашей части.
Пока я находился в донской столице, из штаба группировки пришло боевое распоряжение на выполнение какой-то задачи, и так как моя группа была полностью укомплектована личным составом, то она и была выбрана для выполнения боевой задачи. Но под руководством другого офицера – командира второй группы, у которого был некомплект солдат.
Когда я вернулся в батальон, это известие не стало для меня чем-то неожиданным.
Прилетев утром, я до обеда ловил на себе вопросительные взгляды своих солдат, которые под руководством сержанта-контрактника занимались подготовкой к выходу.
Хоть самому напрашиваться на войну и считается плохой приметой, но к обеду я уже принял решение и подошел к командиру второй группы с предложением поменяться.
Ведь группа все-таки моя. Высокий и худой капитан не стал особо упираться, и вскоре командир роты и я уже шли к комбату с аналогичным предложением. Тот тоже не стал возражать, и уже вечером замененный капитан улетел на побывку в Ростов – настала его очередь отдыхать.
Группа уже была почти готова к выполнению задания командования. Уже были получены боеприпасы, мины, взрывчатка и средства взрывания, сухой паек и баки под воду, палатка и несколько раскладных кроватей для офицеров, а также всякая дребедень: буржуйка, топоры, пила, лопаты. Даже дрова были заготовлены. Всем этим имуществом был забит под завязку грузовой «Урал». Кроме этого у каждого солдата была еще куча другого барахла: оружие и разгрузка с носимым БК, рюкзак и спальный мешок, ночной бинокль или прицел, одноразовый гранатомет «Муха», гранаты к подствольнику и прочая мелочь.
Основной головной болью у меня было то, согласятся ли вертолетчики загрузить всю группу с ее имуществом в вертолет – ведь «восьмерка» не резиновая и много в нее не влезет. Тем более что нам предстояло лететь в горы, а пилоты не захотят перегружать машину из-за разреженного горного воздуха, высоких перевалов и изношенных двигателей вертолета.
На обратном пути из горных ущелий на большую землю наши борта загружались телами погибших солдат и офицеров, и были случаи, когда перегруженные вертолеты просто не могли из-за недостатка мощности двигателей и погодных условий подняться на высоту, чтобы пролететь над перевалом. И тогда прямо в воздухе открывалась дверь вертолета, и трупы просто сбрасывались вниз, на горные кручи и заснеженные склоны. Так российские солдаты и офицеры погибали во второй раз, и их тела оставались навечно непогребенными в недоступных чеченских горах. Командование зачисляло их в списки пропавших без вести, что избавляло наше небогатое государство от выплат страховок и компенсаций детям, женам и родителям этих исчезнувших воинов. Постепенно людское горе утихало, и только лишь отцы да матери, живущие теперь только одной угасающей надеждой узнать чтолибо о судьбе пропавшего сына, долгими тянущимися годами старались отыскать малейшую весточку в военкоматах и воинских частях, госпиталях и моргах, чеченских равнинах и предгорьях…
Против этих ночных групп боевиков и отправляли воевать разведгруппу номер один из первой роты нашего батальона. Нас должны были на вертолетах забросить на плато. Мы за один день должны были вырыть для себя землянку рядом с разведротой полка, обустроиться и приступить к выполнению задачи.
С наступлением темноты разведгруппа спускалась с плато, выставляла засаду на заранее выбранном направлении и, если ночью кто-то попадал в засаду, «забивала» противника. И быстро-быстро должна была сделать ноги от места засады, пока нас самих не обнаружат другие боевики. А если ночь выдалась спокойной, то под утро разведчики возвращались на базу и отсыпались до следующего вечера. Через две недели такой работы нас должна была заменить другая разведгруппа нашего батальона.
По оперативной информации выходило, что из-за больших людских потерь и оторванности от своих войск мотострелковый полк был частично деморализован и вряд ли смог бы оказать нам какую-либо огневую поддержку в случае, если разведгруппа ввяжется в бой с превосходящим противником или сама попадет в засаду. Бывало и такое. Поэтому рассчитывать мы могли только на самих себя. В самом полку была острая нехватка всего, начиная от топлива и боеприпасов и заканчивая хлебом. Днем солдаты иногда спускались в Шатой и на свои деньги закупали у местных жителей еду и лепешки. Но более всего закупалось водки.
Только она могла хоть как-то сбить нервный стресс от постоянного ожидания обстрелов и смерти. Иногда она же приводила к гибели солдат и офицеров. За несколько недель до наступления Нового 1996 года боевиками был полностью взят в плен блокпост на дороге. Несколько офицеров и более двух десятков солдат были увезены высоко в горы. Это произошло без единого выстрела, хотя у наших солдат и было оружие. Находившиеся на значительном удалении от своего полка военнослужащие по ночам сильно злоупотребляли водкой, и в одну из таких ночей они и были взяты боевиками практически голыми руками. Командование полка попыталось договориться с боевиками обменять наших пленных на арестованных чеченцев. Но переговоры ни к чему не привели, и спустя неделю к блокпосту на дороге с плато подъехал гражданский грузовик. Из его кузова были выгружены все солдаты и офицеры. Но это были только тела наших солдат и офицеров…
Ходили слухи, что кто-то из полка «работает» на боевиков и продает им информацию.
Поэтому был дан строгий приказ не разглашать никому сведений о предстоящих засадах. По внешнему виду мы даже не должны были выделяться из общей массы полка.
Все разведчики должны были надеть на себя вместо зеленого пятнистого камуфляжа желто-зеленую пехотную форму. Эту форму солдаты добывали в соседних пехотных подразделениях, а так как им отдавали то, чего не жалко выбросить, то при первом построении разведгруппа напоминала сборище бомжей, оставшихся без военной части несколько лет назад. На следующий день те же солдаты, но уже в постиранном и заштопанном обмундировании, стали похожи на пехотный взвод. Правда, форма была очень уж чистая, но в горах она должна была приобрести необходимый вид.
По моему распоряжению солдаты поснимали тельняшки и убрали в рюкзаки, к своему огорчению. Я тоже снял тельник, все равно под свитером его не видно, и убрал в свою сумку с личным барахлом.
Вот и сейчас, поразглядывав минут пять фотографию в рамке, я достал эту сумку из-под кровати, вынул из нее чистую тельняшку, завернул в нее рамку и убрал поглубже в сумку. Запихнув ее ногой обратно, я развернулся и сел к столу с намерением изучить район действия группы по карте.
Район был не самый лучший, но и не самый плохой. В соседний райцентр Ведено, где находился полк морской пехоты, в одно время с нами отправлялась вторая разведгруппа из второй роты. А Ведено было вотчиной самого Шамиля из нашего века и столицей имама Шамиля из прошлого. Мне кто-то из друзей рассказывал, что в девятнадцатом столетии это была русская деревня, и в этом самом Ведено жило около трех тысяч русских солдат и ста офицеров, которые сбежали к горцам от солдатской каторги в царской армии длиною в двадцать пять лет. Здесь они жили в своих домах и работали на армию имамата: клепали горцам пушки и чинили оружие.
Кроме того в Ведено был небольшой пороховой заводик, построенный турками для обеспечения порохом повстанцев Шамиля. Также по слухам, современный Шамиль по фамилии Басаев тоже был отчасти русским, чья кровь досталась ему в наследство от беглых царских солдат или офицеров, переженившихся на горянках. Так это было или нет, но это Ведено было родовым гнездом как прежнего Шамиля, так и нового…
Да и сам Главный штаб формирований боевиков до занятия села нашими войсками располагался в Ведено и в настоящее время находился, скорее всего, где-то недалеко в горах. Так что для моей группы задача была не самая сложная. Но зато в Ведено стояла морская пехота, которая в несколько раз превосходила пехоту обычную. Морпехи могли оказать реальную поддержку и вытащить группу из самого «жопного» места.
Я обернулся на скрип открываемой двери – в наш жилой вагончик вошел командир нашей роты. Подойдя к столу, он взял трехлитровую банку с рассолом и отпил с поллитра. После бессонных ночей нас иногда по утрам сильно мучила жажда. Очень помогали нам в этом маринованные огурцы или помидоры из гуманитарной помощи.
– Кайф! – крякнул он от удовольствия и сказал мне: – Сдавай эти карты. Вас перенацелили. Объявился какой-то Радуев. Утром захватил Кизляр и сейчас сидит в больнице с заложниками. Будете со второй ротой работать против него.
– Нормально, – сказал я.
В прошлом году я случайно оказался в Буденновске и уже имел представление об операциях такого рода. Но там было лето, а здесь зима. Бегать по снегу и грязи я не очень любил.
– А сколько людей у него? – спросил я у ротного.
– Говорят, человек двести пятьдесят-триста. И столько же или больше заложников.
Как потом нам стало известно, полевой командир Салман Радуев был зятем президента Дудаева и до войны занимал пост мэра города Гудермеса. После занятия этого города нашими войсками Радуев со своим отрядом отошел на северо-восток Чечни и особых хлопот нашим войскам не доставлял.
Но в январе 1996 года в Ичкерии сложилась крайне неблагоприятная для Джохара Дудаева и его сторонников ситуация: большинство городов и сел было занято российскими войсками, и в них формировались лояльные Завгаеву правоохранительные и государственные структуры, многие боеспособные отряды боевиков были измотаны бесконечными боями и оттеснены далеко в горы. Самому Джохару Дудаеву вместе с небольшой группой телохранителей приходилось скрываться в маленьких аулах и по ночам скрытно переезжать из одного укрытия в другое, чтобы не выдать свое местонахождение и не привлечь удары российской авиации на эти села. В самой Чечне послевоенная жизнь стала возвращаться в мирное русло. А спустя некоторое время все крупные формирования боевиков были бы ликвидированы российскими войсками. Но для того, чтобы загнанные высоко в горы отряды боевиков смогли вырваться на равнинную часть, для того, чтобы боевые действия разгорелись с новой силой, Джохару Дудаеву был жизненно необходим какой-нибудь отвлекающий российские войска маневр, который принес бы боевикам малейшую передышку. Что-то наподобие буденновского похода Шамиля Басаева.
Именно в этот момент и потребовался Салман Радуев – командир свежего и не потрепанного в боях отряда.
Совершив ночью скрытный марш к дагестанскому городу Кизляру, отряд Радуева в четыре часа утра ворвался на военный аэродром, находившийся на окраине города.
Боевики захватили там склад боеприпасов и сожгли на стоянке четыре вертолета. По своим оперативным данным, чеченцы намеревались захватить на аэродроме и крупную партию оружия, которая должна была прибыть накануне. Но эти данные не подтвердились, и боевикам пришлось довольствоваться малым. Затем их действия развивались по буденновскому сценарию: захват горбольницы вместе с больными и медперсоналом, захват заложников на улицах города, расстрел на месте тех, кто имел какое-либо отношение к армии и милиции.
Охранявший больницу милиционер был зверски избит боевиками за то, что успел сделать несколько выстрелов. Ему сломали руку, и он уже не мог оказывать никакого сопротивления, но радуевцы продолжали бить ногами его тело. Затем милиционер был облит бензином и заживо сожжен на глазах остальных заложников.
Люди с ужасом смотрели, как живой факел с криком бросался в разные стороны, пока не упал на землю и не затих навсегда.
Один из спешивших в свой РОВД дагестанских милиционеров был ранен несколькими выстрелами в упор из проезжавшего навстречу легкового автомобиля. Машина пронеслась дальше, а из стоявшего рядом дома через несколько минут выглянул хозяин-старик. Увидав лежащего на земле милиционера, старый дагестанец подбежал к нему и стал оттаскивать к своим воротам. До них оставалось несколько метров, когда по обоим был открыт огонь из автоматов. Доехав до окраины, автомобиль развернулся обратно и через несколько минут притормозил. Сидевшие в нем боевики выпустили несколько очередей по хозяину дома и милиционеру. У старика были перебиты обе ноги, а раненый получил еще несколько пуль в живот и грудь.
Последние раны оказались для милиционера крайне тяжелыми…
Смертельно раненый милиционер был еще жив, когда его принесли в свой родной дом.
Прослужив почти девять лет в разведчастях специального назначения, я успел приобрести и выработать несколько дополнительных чувств. Первым появилось «чувство задницы». Тогда я служил просто солдатом, и появившееся дополнительное чувство помогало мне предугадать надвигающуюся опасность в виде командира группы или дембеля-замкомгруппы. Правда, иногда оно выкидывало какую-нибудь злую шутку, но в основном служило мне верой и правдой. Позднее, с каждым годом службы в разведке, дополнительные чувства только развивались и улучшались. Теперь, уже будучи сам командиром группы спецназа, я мог почти безошибочно определить, что меня тревожит.
Сейчас меня беспокоило чувство постороннего взгляда. Я уже определил, что мне в затылок смотрят три пары глаз. Я знал даже, кто именно смотрит на мой коротко стриженный затылок. Нужно было принимать меры, а то я бы не смог нормально поработать. Я резко встал из-за стола и подошел к противоположной стенке. Там на деревянной полке стояла в рамке цветная фотография, на которой застыли две взрослые девушки и девочка-подросток. Меня привлекала стоявшая слева стройная длинноногая красавица. Это была моя девушка, и я не удержался еще минуты три полюбоваться ею. Перед тем как сесть за карту, я и так уже полчаса разглядывал эту фотографию. Вспомнился десятидневный отпуск, полученный на Новый год.
Я прилетел 25 декабря уже вечером, и поэтому через два часа я пришел к «Юбилейному» вообще без цветов, которые уже нигде нельзя было достать. Зато в остальные дни я спешил на встречу с обязательным букетом алых роз, которые затем постепенно заполняли как ее квартиру, так и мой скромный домик. Ярко-красные бутоны возвышались на тумбочке над моим изголовьем, цветы были также на кухне и даже в ванной комнате. Это розовое изобилие хоть и было немного накладным, зато служило вполне естественным и прекрасным фоном, на котором еще прелестнее и изумительнее расцветала моя Елена. Лепестки роз в эти дни не осыпались и наполняли все пространство своим тонким и упоительным ароматом, отчего можно было окончательно потерять голову Мы любовались этими благородными цветами довольно часто, но более всего я приходил в восторг, когда находящиеся у моей подушки розы попадали в поле моего бокового зрения и начинали плавно раскачиваться на своих длинных ножках, совершенно случайно совпадая с волшебным ритмом любви. В ту новогоднюю ночь алые цветы сначала кивали своими бутонами, а затем уже вальсировали в чудесном танце 5 раз. И это обстоятельство, как и некоторые другие превосходные моменты, заполняли мое сердце и душу какимто особенным чувством.
Новый год еще запомнился сильным снегопадом, который случился за несколько часов до полуночи. После этого установилась ясная морозная погода. Еще не успели пробить 12 раз часы, как мы выбежали во двор и принялись с шумом запускать красные, зеленые и просто осветительные ракеты, при свете которых снег искрился разноцветными огоньками. Последней ракетой была эСХаТэшка, под свист и свет которой я схватил в охапку свою длинноногую радость, крепко поцеловал ее и понес на руках в дом, к алым розам Но увы Десять дней пролетели как один, и вот уже третьего января я вернулся в свой батальон, и потекла обычная серая рутина.
То, чем мы занимались, на официальном уровне называлось «наведением конституционного порядка в Чеченской Республике».
Российское руководство решило навести порядок в Чечне после неудавшихся переговоров с президентом самопровозглашенной республики Джохаром Дудаевым о транзитной перекачке каспийской нефти через чеченскую территорию. Грозный тогда был в принципе не против транзита азербайджанской нефти, но запросил за одну тонну перекаченных нефтепродуктов два с половиной доллара, что соответствовало общемировым тарифам. Однако экономические короли России настаивали на российских расценках в пятьдесят центов…
Просчитав все возможные варианты, российское правительство остановилось на самом дешевом: на территорию Чеченской Республики были введены федеральные войска для усмирения непокорных горцев и обеспечения реализации экономически сверхвыгодного проекта по перекачке нефти из Каспийского моря на мировые рынки…
Но российские войска были встречены недружелюбно настроенными подразделениями регулярной чеченской армии и отрядами ополченцев.
Победоносной, быстрой и бескровной войны не получилось… За год ожесточенных боев, перемежавшихся месячными «перемириями», наши войска оттеснили «незаконные бандформирования» в горы. Как сообщалось нашими средствами массовой информации, на освобожденной территории формировались официальные органы власти, вновь создавались правоохранительные органы, в декабре были проведены выборы Президента Чеченской Республики, на которых, естественно, уверенно одержал победу Дока Завгаев. Все вроде бы уже наладилось, хотя на самом деле российские войска контролировали только ту территорию Чечни, на которой располагались сами подразделения МО и МВД России.
Самой крупной военной базой на территории Чечни была Ханкала. Так назывались аэродром и поселок на окраине Грозного. Здесь располагались штаб войсковой группировки, многочисленные тыловые службы, танковые и артиллерийские части, эскадрильи вертолетов Ми-8 и Ми-24, батальоны десантников и пехоты, сборные отряды ОМОНов, СОБРов и так далее. На самой окраине военной базы находилось два батальона спецназа ГРУ, именуемые здесь отдельными мотострелковыми батальонами.
Один из них и был тем батальоном, где выпала редкая удача или доля служить и мне.
Служить я попал в когда-то свою разведгруппу, с которой год назад начинал эту военную кампанию. Большинство оружия группы я знал по номерам. На некоторых футлярах ночных прицелов сохранились даже бирки с моей фамилией ответственного.
Но солдаты, с которыми я начинал, уже с полгода как уволились. А нынешний, поголовно дембельский состав группы встретил меня настороженно и даже порой враждебно. Нарочито подчеркивались заслуги и достоинства прежнего, погибшего командира группы и ставились под сомнение мои командирские способности. Через три дня эти дембельские замашки мне порядком поднадоели, и я начал приводить к нормальному бою слегка зарвавшихся солдат удачи. На мои первые команды и приказы «дедушки российской армии» абсолютно никак не реагировали и встречали их с ухмылками и смехом. Эти выкрутасы мне уже были знакомы, я тоже улыбался и шутил, но продолжал выжигать каленым железом непокорность, непослушание и отказы выполнять все и любые приказы командира группы. Кто-то из бравых вояк был посажен в яму-зиндан-гауптвахту за грубейшие нарушения воинской дисциплины, для других злодеев-хулиганов нашлась работа по отрывке блиндажей и канав, остальным же старослужащим, напоследок перед отправкой домой, очень даже пришлась по вкусу спортивно-прикладная подготовка войскового разведчика. Спустя несколько дней раздутые щеки и выгнутые колесом груди впали в обычное состояние, и наверное поэтому группа стала очень даже управляемая. Самое смешное было в том, что служба этих солдат удачи выпала на период перемирия, и им ни разу не пришлось даже быть в какой-нибудь завалящей перестрелке с боевиками. А гонору было как у Шварценеггера или Рэмбо.
Но спустя месяц все дембеля из моей группы улетели по домам. К нам в батальон прислали молодых и зеленых солдатиков. И вскоре я уже набрал разведгруппу на все сто процентов из молодежи. Несколько дней были затрачены на занятия по тактико-специальной, огневой, инженерной подготовке. Затем 25 декабря я улетел в Ростов в десятидневный отпуск, или «на случку», как грубо шутили офицеры нашей части.
Пока я находился в донской столице, из штаба группировки пришло боевое распоряжение на выполнение какой-то задачи, и так как моя группа была полностью укомплектована личным составом, то она и была выбрана для выполнения боевой задачи. Но под руководством другого офицера – командира второй группы, у которого был некомплект солдат.
Когда я вернулся в батальон, это известие не стало для меня чем-то неожиданным.
Прилетев утром, я до обеда ловил на себе вопросительные взгляды своих солдат, которые под руководством сержанта-контрактника занимались подготовкой к выходу.
Хоть самому напрашиваться на войну и считается плохой приметой, но к обеду я уже принял решение и подошел к командиру второй группы с предложением поменяться.
Ведь группа все-таки моя. Высокий и худой капитан не стал особо упираться, и вскоре командир роты и я уже шли к комбату с аналогичным предложением. Тот тоже не стал возражать, и уже вечером замененный капитан улетел на побывку в Ростов – настала его очередь отдыхать.
Группа уже была почти готова к выполнению задания командования. Уже были получены боеприпасы, мины, взрывчатка и средства взрывания, сухой паек и баки под воду, палатка и несколько раскладных кроватей для офицеров, а также всякая дребедень: буржуйка, топоры, пила, лопаты. Даже дрова были заготовлены. Всем этим имуществом был забит под завязку грузовой «Урал». Кроме этого у каждого солдата была еще куча другого барахла: оружие и разгрузка с носимым БК, рюкзак и спальный мешок, ночной бинокль или прицел, одноразовый гранатомет «Муха», гранаты к подствольнику и прочая мелочь.
Основной головной болью у меня было то, согласятся ли вертолетчики загрузить всю группу с ее имуществом в вертолет – ведь «восьмерка» не резиновая и много в нее не влезет. Тем более что нам предстояло лететь в горы, а пилоты не захотят перегружать машину из-за разреженного горного воздуха, высоких перевалов и изношенных двигателей вертолета.
На обратном пути из горных ущелий на большую землю наши борта загружались телами погибших солдат и офицеров, и были случаи, когда перегруженные вертолеты просто не могли из-за недостатка мощности двигателей и погодных условий подняться на высоту, чтобы пролететь над перевалом. И тогда прямо в воздухе открывалась дверь вертолета, и трупы просто сбрасывались вниз, на горные кручи и заснеженные склоны. Так российские солдаты и офицеры погибали во второй раз, и их тела оставались навечно непогребенными в недоступных чеченских горах. Командование зачисляло их в списки пропавших без вести, что избавляло наше небогатое государство от выплат страховок и компенсаций детям, женам и родителям этих исчезнувших воинов. Постепенно людское горе утихало, и только лишь отцы да матери, живущие теперь только одной угасающей надеждой узнать чтолибо о судьбе пропавшего сына, долгими тянущимися годами старались отыскать малейшую весточку в военкоматах и воинских частях, госпиталях и моргах, чеченских равнинах и предгорьях…
* * *
Согласно боевому приказу моей группе предстояло действовать в районе дислокации 345-го полка, который расположился в горном ущелье у райцентра Шатой. На картах он обозначался по-старому – Советск, но от этого легче не становилось. Пехотный полк базировался на высокогорном плато, окруженном крутыми склонами. На самом плато ничего не росло, и из этого следовало, что дров взять было нам негде. Зато было небольшое озеро с питьевой водой. С плато вниз шла единственная дорога, которая упиралась в окраину Шатоя. Хоть полк и располагался на несколько сот метров выше райцентра, но он был сам окружен более высокими горными вершинами. С обратных склонов этих гор боевики по ночам вели по полку минометный обстрел, отчего в полку постоянно были потери. Иногда боевики ночью выезжали на «ГАЗ-66» или «уазиках» на близлежащие дороги, останавливались у подножия плато и открывали в несколько выстрелов огонь из установленных в кузовах минометов.Против этих ночных групп боевиков и отправляли воевать разведгруппу номер один из первой роты нашего батальона. Нас должны были на вертолетах забросить на плато. Мы за один день должны были вырыть для себя землянку рядом с разведротой полка, обустроиться и приступить к выполнению задачи.
С наступлением темноты разведгруппа спускалась с плато, выставляла засаду на заранее выбранном направлении и, если ночью кто-то попадал в засаду, «забивала» противника. И быстро-быстро должна была сделать ноги от места засады, пока нас самих не обнаружат другие боевики. А если ночь выдалась спокойной, то под утро разведчики возвращались на базу и отсыпались до следующего вечера. Через две недели такой работы нас должна была заменить другая разведгруппа нашего батальона.
По оперативной информации выходило, что из-за больших людских потерь и оторванности от своих войск мотострелковый полк был частично деморализован и вряд ли смог бы оказать нам какую-либо огневую поддержку в случае, если разведгруппа ввяжется в бой с превосходящим противником или сама попадет в засаду. Бывало и такое. Поэтому рассчитывать мы могли только на самих себя. В самом полку была острая нехватка всего, начиная от топлива и боеприпасов и заканчивая хлебом. Днем солдаты иногда спускались в Шатой и на свои деньги закупали у местных жителей еду и лепешки. Но более всего закупалось водки.
Только она могла хоть как-то сбить нервный стресс от постоянного ожидания обстрелов и смерти. Иногда она же приводила к гибели солдат и офицеров. За несколько недель до наступления Нового 1996 года боевиками был полностью взят в плен блокпост на дороге. Несколько офицеров и более двух десятков солдат были увезены высоко в горы. Это произошло без единого выстрела, хотя у наших солдат и было оружие. Находившиеся на значительном удалении от своего полка военнослужащие по ночам сильно злоупотребляли водкой, и в одну из таких ночей они и были взяты боевиками практически голыми руками. Командование полка попыталось договориться с боевиками обменять наших пленных на арестованных чеченцев. Но переговоры ни к чему не привели, и спустя неделю к блокпосту на дороге с плато подъехал гражданский грузовик. Из его кузова были выгружены все солдаты и офицеры. Но это были только тела наших солдат и офицеров…
Ходили слухи, что кто-то из полка «работает» на боевиков и продает им информацию.
Поэтому был дан строгий приказ не разглашать никому сведений о предстоящих засадах. По внешнему виду мы даже не должны были выделяться из общей массы полка.
Все разведчики должны были надеть на себя вместо зеленого пятнистого камуфляжа желто-зеленую пехотную форму. Эту форму солдаты добывали в соседних пехотных подразделениях, а так как им отдавали то, чего не жалко выбросить, то при первом построении разведгруппа напоминала сборище бомжей, оставшихся без военной части несколько лет назад. На следующий день те же солдаты, но уже в постиранном и заштопанном обмундировании, стали похожи на пехотный взвод. Правда, форма была очень уж чистая, но в горах она должна была приобрести необходимый вид.
По моему распоряжению солдаты поснимали тельняшки и убрали в рюкзаки, к своему огорчению. Я тоже снял тельник, все равно под свитером его не видно, и убрал в свою сумку с личным барахлом.
Вот и сейчас, поразглядывав минут пять фотографию в рамке, я достал эту сумку из-под кровати, вынул из нее чистую тельняшку, завернул в нее рамку и убрал поглубже в сумку. Запихнув ее ногой обратно, я развернулся и сел к столу с намерением изучить район действия группы по карте.
Район был не самый лучший, но и не самый плохой. В соседний райцентр Ведено, где находился полк морской пехоты, в одно время с нами отправлялась вторая разведгруппа из второй роты. А Ведено было вотчиной самого Шамиля из нашего века и столицей имама Шамиля из прошлого. Мне кто-то из друзей рассказывал, что в девятнадцатом столетии это была русская деревня, и в этом самом Ведено жило около трех тысяч русских солдат и ста офицеров, которые сбежали к горцам от солдатской каторги в царской армии длиною в двадцать пять лет. Здесь они жили в своих домах и работали на армию имамата: клепали горцам пушки и чинили оружие.
Кроме того в Ведено был небольшой пороховой заводик, построенный турками для обеспечения порохом повстанцев Шамиля. Также по слухам, современный Шамиль по фамилии Басаев тоже был отчасти русским, чья кровь досталась ему в наследство от беглых царских солдат или офицеров, переженившихся на горянках. Так это было или нет, но это Ведено было родовым гнездом как прежнего Шамиля, так и нового…
Да и сам Главный штаб формирований боевиков до занятия села нашими войсками располагался в Ведено и в настоящее время находился, скорее всего, где-то недалеко в горах. Так что для моей группы задача была не самая сложная. Но зато в Ведено стояла морская пехота, которая в несколько раз превосходила пехоту обычную. Морпехи могли оказать реальную поддержку и вытащить группу из самого «жопного» места.
Я обернулся на скрип открываемой двери – в наш жилой вагончик вошел командир нашей роты. Подойдя к столу, он взял трехлитровую банку с рассолом и отпил с поллитра. После бессонных ночей нас иногда по утрам сильно мучила жажда. Очень помогали нам в этом маринованные огурцы или помидоры из гуманитарной помощи.
– Кайф! – крякнул он от удовольствия и сказал мне: – Сдавай эти карты. Вас перенацелили. Объявился какой-то Радуев. Утром захватил Кизляр и сейчас сидит в больнице с заложниками. Будете со второй ротой работать против него.
– Нормально, – сказал я.
В прошлом году я случайно оказался в Буденновске и уже имел представление об операциях такого рода. Но там было лето, а здесь зима. Бегать по снегу и грязи я не очень любил.
– А сколько людей у него? – спросил я у ротного.
– Говорят, человек двести пятьдесят-триста. И столько же или больше заложников.
Как потом нам стало известно, полевой командир Салман Радуев был зятем президента Дудаева и до войны занимал пост мэра города Гудермеса. После занятия этого города нашими войсками Радуев со своим отрядом отошел на северо-восток Чечни и особых хлопот нашим войскам не доставлял.
Но в январе 1996 года в Ичкерии сложилась крайне неблагоприятная для Джохара Дудаева и его сторонников ситуация: большинство городов и сел было занято российскими войсками, и в них формировались лояльные Завгаеву правоохранительные и государственные структуры, многие боеспособные отряды боевиков были измотаны бесконечными боями и оттеснены далеко в горы. Самому Джохару Дудаеву вместе с небольшой группой телохранителей приходилось скрываться в маленьких аулах и по ночам скрытно переезжать из одного укрытия в другое, чтобы не выдать свое местонахождение и не привлечь удары российской авиации на эти села. В самой Чечне послевоенная жизнь стала возвращаться в мирное русло. А спустя некоторое время все крупные формирования боевиков были бы ликвидированы российскими войсками. Но для того, чтобы загнанные высоко в горы отряды боевиков смогли вырваться на равнинную часть, для того, чтобы боевые действия разгорелись с новой силой, Джохару Дудаеву был жизненно необходим какой-нибудь отвлекающий российские войска маневр, который принес бы боевикам малейшую передышку. Что-то наподобие буденновского похода Шамиля Басаева.
Именно в этот момент и потребовался Салман Радуев – командир свежего и не потрепанного в боях отряда.
Совершив ночью скрытный марш к дагестанскому городу Кизляру, отряд Радуева в четыре часа утра ворвался на военный аэродром, находившийся на окраине города.
Боевики захватили там склад боеприпасов и сожгли на стоянке четыре вертолета. По своим оперативным данным, чеченцы намеревались захватить на аэродроме и крупную партию оружия, которая должна была прибыть накануне. Но эти данные не подтвердились, и боевикам пришлось довольствоваться малым. Затем их действия развивались по буденновскому сценарию: захват горбольницы вместе с больными и медперсоналом, захват заложников на улицах города, расстрел на месте тех, кто имел какое-либо отношение к армии и милиции.
Охранявший больницу милиционер был зверски избит боевиками за то, что успел сделать несколько выстрелов. Ему сломали руку, и он уже не мог оказывать никакого сопротивления, но радуевцы продолжали бить ногами его тело. Затем милиционер был облит бензином и заживо сожжен на глазах остальных заложников.
Люди с ужасом смотрели, как живой факел с криком бросался в разные стороны, пока не упал на землю и не затих навсегда.
Один из спешивших в свой РОВД дагестанских милиционеров был ранен несколькими выстрелами в упор из проезжавшего навстречу легкового автомобиля. Машина пронеслась дальше, а из стоявшего рядом дома через несколько минут выглянул хозяин-старик. Увидав лежащего на земле милиционера, старый дагестанец подбежал к нему и стал оттаскивать к своим воротам. До них оставалось несколько метров, когда по обоим был открыт огонь из автоматов. Доехав до окраины, автомобиль развернулся обратно и через несколько минут притормозил. Сидевшие в нем боевики выпустили несколько очередей по хозяину дома и милиционеру. У старика были перебиты обе ноги, а раненый получил еще несколько пуль в живот и грудь.
Последние раны оказались для милиционера крайне тяжелыми…
Смертельно раненый милиционер был еще жив, когда его принесли в свой родной дом.