И. Г. Дай Бог, журналу выжить сегодня, после смерти Олега Красовского. Все держалось на нем. Русский подвижник. Он всегда защищал меня от самых гнусных наветов эмиграции. Он помог мне выпустить альбом за рубежом. Как набросились на меня в России за “Мистерию ХХ века”. Хотели даже выслать из России. Скажу без скромности, это был мой гражданский подвиг. Плохо ли, хорошо, не мне судить, но я выразил свой протест. Изобразил Солженицына, Николая II с расстрелянным царевичем. Мне говорили — снимите Солженицына, замените его кем-нибудь. Я отказался. Отец Дмитрий Дудко хорошо написал об этом, кажется, в “Русской мысли”. Почему там Ленин так изображен? Почему Христос? Я же не скрывал картину. Пошел наперекор всем… Это еще усугубило мое одиночество… Тогда я написал портрет Игоря Шафаревича. Удивительный человек. Какой разносторонний талант? Какая эрудиция? А его, уже классическая, “Русофобия”? Правда, он меня неприятно поразил своей статьей о Шостаковиче. Я понимаю, можно любить Шостаковича. Но как можно воспевать его взгляды? Всегда ценил удивительную прозу Василия Белова. Вот недавно он поддержал в “Нашем современнике” книгу Льва Тихомирова “Религиозно-философские основы истории”. Я согласен с ним: уникальная книга. Когда-то “Монархическую государственность” Льва Тихомирова мне подарил друг Олега Красовского Глеб Рар. Конечно, нам надо вместе бороться за Россию. Но мне непонятно, почему большинство известных русских патриотов не считает нужным поддержать мою борьбу. Ни Белов, ни Солженицын, ни Распутин, ни Шафаревич… Это еще более делает меня одиноким. Или они верят всем басням про меня? Или не любят живопись? Допустим, я написал портрет Валентина Распутина. Я всюду восторженно отзываюсь о нем. И буду отзываться. Это великий писатель земли Русской… Но они не считают нужным поддержать меня. Обидно. Вот в чем еще мое одиночество. Я всегда хочу накормить голодных, но когда я голоден, никто меня не накормит. Все разбиты на группки, на кланы. Я не принадлежу ни к кому. Ни к какой партии. Ни к какой группировке. Для меня всегда важна в людях любовь к распятой России. Я готов поддерживать всех, любящих Россию, к какой бы группировке они ни принадлежали. Главная идея — Воскресение России.
Я приехал в Париж показывать свои работы, и никто из эмигрантских организаций не поддержал мою выставку. Почему я должен в ущерб русскому искусству идти к советскому посольству в Париже с маленькой группкой энтээсовцев? Я очень хочу, чтобы был свободен тот же Юрий Галансков или кто другой. Но я и сейчас не очень хорошо знаю творчество Галанскова. Я уважаю его борьбу и судьбу, но кто-нибудь будет уважать мою борьбу? Я больше сделал за свободу России, не выходя на эти мелкие политические демонстрации. Мне странно, почему я должен восхищаться тем же Тарсисом? Дай ему Бог удачи, но что он такого написал? А все эти дети и внуки расстрелянных в 37-м большевистских комиссаров, палачей России? Почему я должен о них заботиться? Пусть они заботятся о русском народе и русской культуре и подумают, что сделали их отцы и деды, уничтожая Россию?
Заявляли, что я — друг Брежнева, что я с ним чаи распиваю. Я Брежнева вообще ни разу не видел. До сих пор меня обвиняют: придворный художник. Я говорю: какого двора? Шведского короля? Или в Париже я писал генерала де Голля — его придворный? Или Индиры Ганди? Я очень уважаю французского национального лидера Ле Пена. Он был у меня в академии. Он был на моей выставке в Париже. Но я не придворный Ле Пена.
Каждая группировка хочет, чтобы я думал, как они. Я готов помогать всем русским патриотам, но пусть и они поборются за мою свободу. За мое дело. За мою академию. Один очень известный патриотический критик сказал, мол, к Глазунову все относятся с осторожностью. Мол, надо обходить его. Значит, враги постоянно печатают статьи, что я — не художник, что я — китч, а патриоты заявляют, что меня надо обходить… И никто не хочет ответить всем этим демократическим писакам. Я хочу сохранить за собой право иметь свою индивидуальность, свое мнение. Я ненавижу узкую клановость. Быть, как все… Это будет гибель России и ее искусства. Я же уважаю и все чужие индивидуальности. Раньше меня затаскивали на уровне Суслова в компартию, мол, вам дадут характеристику какая-то главная ткачиха страны, Герой Советского Союза и еще кто-то… Я еле отбился от помощника Суслова. Они наседали. Я сказал: вы хотите, чтобы меня сразу же из партии и выгнали? Соберется партбюро МОСХа и меня дружно и единогласно выгонят за что хотите. Кто отвечать будет? Помню, мне кто-то из идеологов МОСХа сказал: вы не любите Хемингуэя и Ремарка, значит, вы — антисоветчик! Вот так вот.
В. Б. Вы не любите, и за дело, политиков брежневской поры. А сегодня кто-нибудь из современных политиков вам импонирует? Кого вы бы стали активно поддерживать? Помню, когда-то на заре перестройки мы с вами выдвигались кандидатами в депутаты Верховного Совета в одном и том же округе Москвы… Вместе выступали в телевизионных дебатах. К счастью для вас, политика не втянула вас в свою воронку. Вы делаете благороднейшее дело — творите сами и воспитываете молодых мастеров русского искусства. Но в политике сегодня на кого вы делаете ставку?
И. Г. Мой любимый политик — Петр Аркадьевич Столыпин. Кто на него похож и кто говорит, что “вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия”, — тот и будет моим любимым политиком.
В. Б. А как возник замысел книги “Распятая Россия”? Назрела пора мемуаров или нечто большее? Есть ли некая мистическая сверхзадача книги? Это ваша исповедь? Ваша проповедь? Ваше исследование? Ваше понимание русской идеи?
И. Г. Хороший вопрос, Владимир Григорьевич. Что хочет сказать художник — рождается в его картинах. Но есть потребность в слове. Помню, какой шум поднялся после первой моей книги. Идея книги возникла просто. Мы сидели — Никонов из “Молодой гвардии”, покойный, Солоухин, покойный, и говорили о русской культуре. В “Молодую гвардию” меня привел все тот же Сергей Владимирович Михалков. Он представил: вот Илья Глазунов, он — молодой и он — гвардеец, а вы — “Молодая гвардия”, значит, он — ваш!
…И вот разговариваем, я уже для них ряд работ сделал, напечатался. Никонов говорит мне, мол, здесь за столом выступаешь ты страстно, а ты напиши об этом…
Я Никонову: Анатолий Алексеевич, а ты напечатаешь?
— Напечатаю!..
И я все свои русские мысли изложил. Извините за нескромность, но это была за долгие годы первая книга на русскую тему. Это еще до солоухинских “Писем из Русского музея”, до деревенской прозы. Там я и о блокаде написал то, что видел. Не случайно англичанин Солсбери позже написал, что единственный кто сказал правду о блокаде, Илья Глазунов. Зато сколько грязи на меня вылили. Никита Богословский в “Советской культуре” обозвал меня “второгодником”… Но меня интересовала другая реакция — народа. Многие увидели, что не стыдно быть русским. Что можно писать о России. Многие получили уверенность. На сегодняшний день в этой книге нет ничего особенного: о древнерусских городах, о Киевской Руси, о русской живописи, о русской духовности… Описания храмов… Это же запрещено было… С тех пор я был занесен в черный список. И сплетен обо мне уже больше, чем я сам написал. Табу мировой закулисы. Вот недавно прочел целую книгу о себе, написанную молодым демократом. Сколько там лжи, гнусной клеветы, доносов… Вот якобы Глазунов привычно выпивает стакан виски. А я уже давным-давно ничего не пью. И тому подобное. Про всю жизнь мою — ложь, и про Лоллобриджиду, и про КГБ… Мне друзья сказали: Илья никто за тебя правду о тебе никогда не напишет. Так и уйдешь из жизни оболганным. Напиши хоть сам, что ты думаешь о своей жизни… Был случай, один искусствовед все-таки написал обо мне нечто положительное, его пригрозили выгнать из Союза художников, с ним перестали здороваться. Такого же у вас в Союзе писателей нет. И о Бондареве, и о Распутине пишут много. Обо мне за десятилетия — из среды профессиональных искусствоведов одна ложь. И вот за эту клевету на меня в секцию критики Союза художников России принимают без очереди. Я и антикоммунист, и халтурщик, и мастер китча. Я очень извиняюсь, но что же итальянские и испанские короли, премьеры и кинозвезды ничего в искусстве не смыслят? Представьте, про Галину Уланову написали бы, что она танцовщица из ночного кабачка. А почему-то так принято, что обо мне все можно сказать: и в коммунистической, и в патриотической, и в демократической и в какой угодно прессе. На моей стороне только безгласный народ, который ходит на мои выставки и обходит боком и авангардистов и академистов официальных. Солженицын писал о подобной ситуации, когда вся интеллигенция сочиняла доносы, а народ, крестьяне русские молчали. Крикуны создавали видимость всего народа. Тогда за эту мысль Александр Солженицын мне очень понравился…
В. Б. А вам, Илья Сергеевич, доводилось встречаться с Солженицыным, беседовать с ним?
И. Г. Никогда в жизни. И очень был удивлен, что он со своего величия меня даже не заметил, когда я реально пострадал за его первое в России изображение в моей картине… Тогда же Солженицын в СССР был страшнее Гитлера. Это был гражданский подвиг. Он даже не счел нужным как-то среагировать. Конечно, я не для этого рисовал его, он входил в мой замысел. Он обозначил лагерную и крестьянскую тему. Рядом с ним Матрена, а сверху известный памятник “Рабочий и колхозница”…
Так вот мне посоветовал написать самому о себе еще благороднейший писатель Олег Васильевич Волков, автор книги обо мне. Но он же писатель, не искусствовед, к тому же был в почтеннейшем возрасте. А критиков искусства у нас после великого Александра Бенуа, Сергея Маковского так и не появилось значительных. Одни лакеи, кто-то обслуживал соцреализм, кто-то модернизм, но все по заказу.
А у нас были великие критики искусства, которые потрясающе писали. Они могли ошибаться, но искренне. Вначале Бенуа не понял Врубеля, потом осознал, что этот художник равен мастерам Возрождения. Не страшны ошибки, они были живые люди, они любили искусство. А нынешние, они же мыслят компьютерно, искусства-то не видят. Красоту не чувствуют. И зависят от мнения западных кругов. А там искусство России никогда не примут. Я встречался с племянником великого Станиславского, он — эмигрант, мистер Джерри Алексеев, он мне говорил, что Запад всегда ненавидел и боялся русского медведя, как бы он ни назывался: имперская Россия или СССР. Скажем, называли Николая Первого — Палкиным, а Николая Второго — Кровавым. Это у них-то, где было столько кровожадных королей, где столько войн было развязано. Вплоть до последнего времени.
В. Б. Сейчас они убивают сербских лидеров, требуют выдачи Радована Караджича, якобы военного преступника, а сами же и спровоцировали югославскую войну, сами вооружили мусульман и хорватов. Лютая ненависть к Православию. Поневоле поверишь в мировой заговор. Почему в любом споре, в любом конфликте Запад поддерживает антиславянские и антиправославные силы?
И. Г. Я написал последнюю работу “Россия, проснись!”, про меня сразу пишут “черная аура национализма”. В чем национализм? Я за все народы, но, конечно, я прежде всего люблю свою мать. Это естественно. Я прежде всего люблю Россию и свой русский народ. Почему в любви — черная аура? Хочу в книге “Распятая Россия” рассказать правду о себе и своей жизни. Я даже не борюсь ни с кем. А утверждаю. Говоря о себе, я высказываю свое кредо, свое понимание России. Свое знание истории России. Отрицаются целые века русской истории. Это мой протест против искажения русской истории. Взгляд на то, что есть искусство.
Три линии в книге: о себе, об искусстве и о России. А в целом — это мировоззрение русского художника. Это является причиной постоянных нападок на меня. Кстати, спрошу и вас, Владимир Григорьевич, а чем вы объясняете все нападки на меня? Почему меня так обходят тот же Распутин и тот же Белов? Они не желают защищать меня, когда я лезу в драку. Вот, скажем, они постоянно защищают Николая Рубцова. Это прекрасный русский поэт из глубинки. Но ему как бы и не требуется давно этой защиты. Мне это непонятно. Пишут и пишут об одном и том же. Но жизнь-то идет вперед.
В. Б. Ну, Илья Сергеевич, это давно известно: “У нас любить умеют только мертвых”. Лучше поживите еще, попишите, поработайте, а любовь элиты, в том числе и патриотической, успеете получить после смерти. Пусть все ругают, лишь бы давали работать. Лишь бы у вас силы не иссякли. Как иссякнут, станете беспомощным, сразу вас и полюбят. Повторюсь, может быть, эти нападки и дают вам дополнительный заряд энергии. Энергия сопротивления — самая мощная. Вот вы только из больницы переехали в санаторий, вам бы отдыхать, а нападки-то не прекращаются, и на академию, и на готовящиеся выставки, на новые альбомы. Опять же сыну надо помогать, его уже защищать. Новая энергия для работы появляется. Увы, часто нет пророков в своем Отечестве. Все признаем только через Запад.
И. Г. Я с вами, Владимир Григорьевич, не согласен. Кого при жизни на Руси не признали? Пушкина? Достоевского? Есенина? Всегда пророков на Руси принимали и признавали. В Израиле пророков побивали камнями, о чем свидетельствует Библия. Христа распяли. Во Франции многих не признавали. А на Руси кого не признали?
В. Б. Ну как же, светская элита и Пушкина при жизни поругивала, и с Достоевским не считалась, и Лескова травила. Народ Есенина любил, но пресса-то ругала не меньше, чем вас. Мы сегодня как бы смотрим сквозь призму времени. А при жизни то Безыменского и Демьяна Бедного в классики возводили, то какого-нибудь Боборыкина, а “Евгений Онегин” разочаровал при жизни многих “просвещенных господ” того времени. Прочитайте газеты и журналы тех времен, при жизни гениев, и вы убедитесь, как наша “просвещенная элита”, наши “прогрессисты” издевались над всеми вершинами русского искусства.
И. Г. Нет, я категорически с вами не согласен. Речь идет о другом. Петр I прорубил окно в Европу, чтобы наблюдать за жизнью Европы. Через это окно в Россию налетела всякая нечисть. Как грибы стали расти масонские ложи. Со времен Петра и до революции 1917 года следует отметить две вещи, которые объясняют многое. Все, кто был за Православие и Россию, побивались большими или малыми камнями. Об этом пишет превосходно Борис Башилов в своей “Истории масонства”. Масоны выступали против самодержавия. Против Православия. Против народности. Пушкин был убит масонами через организованную бытовую историю. Государь знал о возможной организованной гибели и взял с Пушкина слово, чтобы он не дрался на дуэли. Пушкин не сдержал слова и был убит. Дальше вторая глыба могучая — Достоевский. Всегда власти боролись с его идеологией. Всегда его идеи отвергались омасоненной интеллигенцией. И здесь же другая глыба — Лев Толстой. Русский литературный гений, но пустивший Россию под откос. Он писал против Отечества, собирался переписывать Евангелие и кончил тем, что бежал неведомо куда и неведомо зачем. Я Льва Толстого как личность не люблю. “Война и мир” — это гениальнейшее произведение. Но его личные сентенции я не приемлю. О причинах поражения 1812 года, о Кутузове и Наполеоне — не то написано. Теперь о Чехове. Я считаю, что Чехов помогал раскачивать Россию. Во многом русская литература и привела Россию к революции. Гениальный писатель, но я не верю в чиновников, которые дрожали так перед начальством, что от своего чиха разума лишались. Даже инструктор райкома, чихнув на секретаря ЦК КПСС, и то бы не помер. А все эти беспомощные сестры? Кто им мешал поехать в Москву?..
В. Б. На мой взгляд, большего ненавистника нашей псевдоинтеллигенции, чем Антон Чехов, не было. Он не возвеличивал сестер или дядю Ваню, или этого студентика Петю, или земского доктора из “Иванова”, он издевался над ними со здоровой консервативной позиции…
И. Г. Чехов — нытик. Так же как все советские фильмы последнего периода существования. Нет ни одного фильма, который бы вдохновлял за Россию. Они делались глазами не сыновьими. И они своего добились. По этим фильмам, так же как и по книгам Чехова, не понять, кто же создал такую великую Россию, которую сейчас грабят десять лет и никак разграбить не могут? Кто создавал оружие, армию, великую культуру? Не понять. Кругом маленькие человечки, которых раздавить ничего не стоит. Где же суворовские чудо-богатыри? Где петровские птенцы? Где покорители Сибири? Ведь Достоевский всеми был осужден еще и за то, что заявил: Константинополь будет наш! Критиковать недостатки надо, но во имя России, а не презирая ее.
А сейчас переиздается Валишевский, его исторические романы. Это злобный поляк, ненавидящий Россию. Чему он учит? То же, что и маркиз де Кюстин… Давайте лучше переиздадим книгу Шабельской “Сатанисты XX века”… В 20-е годы расстреливали за книгу Шабельской. Критики и аналитики должны уже изучить все уроки ХХ века. Какие процессы оказались разрушительными для России? И в государственности, и в экономике, и в культуре.
Например, серебряный век. Я сам — дитя серебряного века. Блестящие таланты. Мирискусники — Бенуа, Сомов, Бакст, Серов… В поэзии — символисты Блок, Гумилев, Белый… Настоящее созвездие. Букет цветов. Но это — отравленные цветы! Это — теософия. Это же трагедия. Мой любимый Блок вдруг в 17-м году стал следователем и литературным секретарем у ничтожества Луначарского. И умер, как говорят — отравленный. Мне его любовница рассказывала, что перед смертью он разбил топором маску Аполлона. Это и есть — серебряный век. Отход от Православия. К сожалению, я говорю это без презрения, а с состраданием, все они — и Билибин, и Добужинский — рисовали карикатуры на Николая Второго, все ждали революцию. Дождались… Разлетелись по всему миру как лепестки. Это и есть страшная вещь — разложение, красота гниения. Так и сейчас… Всегда кидали камни в тех, кто был за великую Православную Россию. Забыты Данилевский, Тихомиров, Лесков, не понимают Достоевского. Отвергаются интеллигенцией все — кто за Россию. Ключ к пониманию Пушкина — его слова, сказанные незадолго до смерти: жив буду, весь царю принадлежать буду! Все, что не лежит в русле России и Православия, в русле национальной русской идеи, — это замена сатанинская. Даже “Стихи о прекрасной даме” — это замена Богородицы. Это ложная смена духовных ценностей. Все эти рериховские Шамбалы, все эти “живые этики” — выдумки, псевдорелигии, направленные на то, чтобы отвлечь от главного, от Христа. От его незатемненного образа. Служить этому главному — наша задача. Те, кто служит главному, будут интеллигентами втаптываться в грязь…
В. Б. Илья Сергеевич, если мы молчим, если молчит армия, предпочитая самоуничтожаться, кто же другой со стороны нам поможет?
И. Г. Я против издевательств над русской армией. Я против наемной армии в России. Это долг каждого юноши — служить Отечеству. Это все равно, что муж жене будет платить деньги после проведенной ночи. Честь — это врожденное чувство гражданина и сына своего народа. Презрение к своей армии — высшее проявление самораспада и самоуничтожения. Нигде, ни в Германии, ни в Израиле, ни в США вы такого презрения к армии не найдете. Там за такое в тюрьму посадят…
В. Б. В завершение, что бы вы, Илья Сергеевич, пожелали нашим читателям.
И. Г. Я бы пожелал от всей души читателям газеты “Завтра” также и всем другим читателям, чтобы все служили великому делу — возрождению распятой России. И чтобы каждый день мы приближались к светлому Воскресению России и посрамлению врагов Отечества!
Я приехал в Париж показывать свои работы, и никто из эмигрантских организаций не поддержал мою выставку. Почему я должен в ущерб русскому искусству идти к советскому посольству в Париже с маленькой группкой энтээсовцев? Я очень хочу, чтобы был свободен тот же Юрий Галансков или кто другой. Но я и сейчас не очень хорошо знаю творчество Галанскова. Я уважаю его борьбу и судьбу, но кто-нибудь будет уважать мою борьбу? Я больше сделал за свободу России, не выходя на эти мелкие политические демонстрации. Мне странно, почему я должен восхищаться тем же Тарсисом? Дай ему Бог удачи, но что он такого написал? А все эти дети и внуки расстрелянных в 37-м большевистских комиссаров, палачей России? Почему я должен о них заботиться? Пусть они заботятся о русском народе и русской культуре и подумают, что сделали их отцы и деды, уничтожая Россию?
Заявляли, что я — друг Брежнева, что я с ним чаи распиваю. Я Брежнева вообще ни разу не видел. До сих пор меня обвиняют: придворный художник. Я говорю: какого двора? Шведского короля? Или в Париже я писал генерала де Голля — его придворный? Или Индиры Ганди? Я очень уважаю французского национального лидера Ле Пена. Он был у меня в академии. Он был на моей выставке в Париже. Но я не придворный Ле Пена.
Каждая группировка хочет, чтобы я думал, как они. Я готов помогать всем русским патриотам, но пусть и они поборются за мою свободу. За мое дело. За мою академию. Один очень известный патриотический критик сказал, мол, к Глазунову все относятся с осторожностью. Мол, надо обходить его. Значит, враги постоянно печатают статьи, что я — не художник, что я — китч, а патриоты заявляют, что меня надо обходить… И никто не хочет ответить всем этим демократическим писакам. Я хочу сохранить за собой право иметь свою индивидуальность, свое мнение. Я ненавижу узкую клановость. Быть, как все… Это будет гибель России и ее искусства. Я же уважаю и все чужие индивидуальности. Раньше меня затаскивали на уровне Суслова в компартию, мол, вам дадут характеристику какая-то главная ткачиха страны, Герой Советского Союза и еще кто-то… Я еле отбился от помощника Суслова. Они наседали. Я сказал: вы хотите, чтобы меня сразу же из партии и выгнали? Соберется партбюро МОСХа и меня дружно и единогласно выгонят за что хотите. Кто отвечать будет? Помню, мне кто-то из идеологов МОСХа сказал: вы не любите Хемингуэя и Ремарка, значит, вы — антисоветчик! Вот так вот.
В. Б. Вы не любите, и за дело, политиков брежневской поры. А сегодня кто-нибудь из современных политиков вам импонирует? Кого вы бы стали активно поддерживать? Помню, когда-то на заре перестройки мы с вами выдвигались кандидатами в депутаты Верховного Совета в одном и том же округе Москвы… Вместе выступали в телевизионных дебатах. К счастью для вас, политика не втянула вас в свою воронку. Вы делаете благороднейшее дело — творите сами и воспитываете молодых мастеров русского искусства. Но в политике сегодня на кого вы делаете ставку?
И. Г. Мой любимый политик — Петр Аркадьевич Столыпин. Кто на него похож и кто говорит, что “вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия”, — тот и будет моим любимым политиком.
В. Б. А как возник замысел книги “Распятая Россия”? Назрела пора мемуаров или нечто большее? Есть ли некая мистическая сверхзадача книги? Это ваша исповедь? Ваша проповедь? Ваше исследование? Ваше понимание русской идеи?
И. Г. Хороший вопрос, Владимир Григорьевич. Что хочет сказать художник — рождается в его картинах. Но есть потребность в слове. Помню, какой шум поднялся после первой моей книги. Идея книги возникла просто. Мы сидели — Никонов из “Молодой гвардии”, покойный, Солоухин, покойный, и говорили о русской культуре. В “Молодую гвардию” меня привел все тот же Сергей Владимирович Михалков. Он представил: вот Илья Глазунов, он — молодой и он — гвардеец, а вы — “Молодая гвардия”, значит, он — ваш!
…И вот разговариваем, я уже для них ряд работ сделал, напечатался. Никонов говорит мне, мол, здесь за столом выступаешь ты страстно, а ты напиши об этом…
Я Никонову: Анатолий Алексеевич, а ты напечатаешь?
— Напечатаю!..
И я все свои русские мысли изложил. Извините за нескромность, но это была за долгие годы первая книга на русскую тему. Это еще до солоухинских “Писем из Русского музея”, до деревенской прозы. Там я и о блокаде написал то, что видел. Не случайно англичанин Солсбери позже написал, что единственный кто сказал правду о блокаде, Илья Глазунов. Зато сколько грязи на меня вылили. Никита Богословский в “Советской культуре” обозвал меня “второгодником”… Но меня интересовала другая реакция — народа. Многие увидели, что не стыдно быть русским. Что можно писать о России. Многие получили уверенность. На сегодняшний день в этой книге нет ничего особенного: о древнерусских городах, о Киевской Руси, о русской живописи, о русской духовности… Описания храмов… Это же запрещено было… С тех пор я был занесен в черный список. И сплетен обо мне уже больше, чем я сам написал. Табу мировой закулисы. Вот недавно прочел целую книгу о себе, написанную молодым демократом. Сколько там лжи, гнусной клеветы, доносов… Вот якобы Глазунов привычно выпивает стакан виски. А я уже давным-давно ничего не пью. И тому подобное. Про всю жизнь мою — ложь, и про Лоллобриджиду, и про КГБ… Мне друзья сказали: Илья никто за тебя правду о тебе никогда не напишет. Так и уйдешь из жизни оболганным. Напиши хоть сам, что ты думаешь о своей жизни… Был случай, один искусствовед все-таки написал обо мне нечто положительное, его пригрозили выгнать из Союза художников, с ним перестали здороваться. Такого же у вас в Союзе писателей нет. И о Бондареве, и о Распутине пишут много. Обо мне за десятилетия — из среды профессиональных искусствоведов одна ложь. И вот за эту клевету на меня в секцию критики Союза художников России принимают без очереди. Я и антикоммунист, и халтурщик, и мастер китча. Я очень извиняюсь, но что же итальянские и испанские короли, премьеры и кинозвезды ничего в искусстве не смыслят? Представьте, про Галину Уланову написали бы, что она танцовщица из ночного кабачка. А почему-то так принято, что обо мне все можно сказать: и в коммунистической, и в патриотической, и в демократической и в какой угодно прессе. На моей стороне только безгласный народ, который ходит на мои выставки и обходит боком и авангардистов и академистов официальных. Солженицын писал о подобной ситуации, когда вся интеллигенция сочиняла доносы, а народ, крестьяне русские молчали. Крикуны создавали видимость всего народа. Тогда за эту мысль Александр Солженицын мне очень понравился…
В. Б. А вам, Илья Сергеевич, доводилось встречаться с Солженицыным, беседовать с ним?
И. Г. Никогда в жизни. И очень был удивлен, что он со своего величия меня даже не заметил, когда я реально пострадал за его первое в России изображение в моей картине… Тогда же Солженицын в СССР был страшнее Гитлера. Это был гражданский подвиг. Он даже не счел нужным как-то среагировать. Конечно, я не для этого рисовал его, он входил в мой замысел. Он обозначил лагерную и крестьянскую тему. Рядом с ним Матрена, а сверху известный памятник “Рабочий и колхозница”…
Так вот мне посоветовал написать самому о себе еще благороднейший писатель Олег Васильевич Волков, автор книги обо мне. Но он же писатель, не искусствовед, к тому же был в почтеннейшем возрасте. А критиков искусства у нас после великого Александра Бенуа, Сергея Маковского так и не появилось значительных. Одни лакеи, кто-то обслуживал соцреализм, кто-то модернизм, но все по заказу.
А у нас были великие критики искусства, которые потрясающе писали. Они могли ошибаться, но искренне. Вначале Бенуа не понял Врубеля, потом осознал, что этот художник равен мастерам Возрождения. Не страшны ошибки, они были живые люди, они любили искусство. А нынешние, они же мыслят компьютерно, искусства-то не видят. Красоту не чувствуют. И зависят от мнения западных кругов. А там искусство России никогда не примут. Я встречался с племянником великого Станиславского, он — эмигрант, мистер Джерри Алексеев, он мне говорил, что Запад всегда ненавидел и боялся русского медведя, как бы он ни назывался: имперская Россия или СССР. Скажем, называли Николая Первого — Палкиным, а Николая Второго — Кровавым. Это у них-то, где было столько кровожадных королей, где столько войн было развязано. Вплоть до последнего времени.
В. Б. Сейчас они убивают сербских лидеров, требуют выдачи Радована Караджича, якобы военного преступника, а сами же и спровоцировали югославскую войну, сами вооружили мусульман и хорватов. Лютая ненависть к Православию. Поневоле поверишь в мировой заговор. Почему в любом споре, в любом конфликте Запад поддерживает антиславянские и антиправославные силы?
И. Г. Я написал последнюю работу “Россия, проснись!”, про меня сразу пишут “черная аура национализма”. В чем национализм? Я за все народы, но, конечно, я прежде всего люблю свою мать. Это естественно. Я прежде всего люблю Россию и свой русский народ. Почему в любви — черная аура? Хочу в книге “Распятая Россия” рассказать правду о себе и своей жизни. Я даже не борюсь ни с кем. А утверждаю. Говоря о себе, я высказываю свое кредо, свое понимание России. Свое знание истории России. Отрицаются целые века русской истории. Это мой протест против искажения русской истории. Взгляд на то, что есть искусство.
Три линии в книге: о себе, об искусстве и о России. А в целом — это мировоззрение русского художника. Это является причиной постоянных нападок на меня. Кстати, спрошу и вас, Владимир Григорьевич, а чем вы объясняете все нападки на меня? Почему меня так обходят тот же Распутин и тот же Белов? Они не желают защищать меня, когда я лезу в драку. Вот, скажем, они постоянно защищают Николая Рубцова. Это прекрасный русский поэт из глубинки. Но ему как бы и не требуется давно этой защиты. Мне это непонятно. Пишут и пишут об одном и том же. Но жизнь-то идет вперед.
В. Б. Ну, Илья Сергеевич, это давно известно: “У нас любить умеют только мертвых”. Лучше поживите еще, попишите, поработайте, а любовь элиты, в том числе и патриотической, успеете получить после смерти. Пусть все ругают, лишь бы давали работать. Лишь бы у вас силы не иссякли. Как иссякнут, станете беспомощным, сразу вас и полюбят. Повторюсь, может быть, эти нападки и дают вам дополнительный заряд энергии. Энергия сопротивления — самая мощная. Вот вы только из больницы переехали в санаторий, вам бы отдыхать, а нападки-то не прекращаются, и на академию, и на готовящиеся выставки, на новые альбомы. Опять же сыну надо помогать, его уже защищать. Новая энергия для работы появляется. Увы, часто нет пророков в своем Отечестве. Все признаем только через Запад.
И. Г. Я с вами, Владимир Григорьевич, не согласен. Кого при жизни на Руси не признали? Пушкина? Достоевского? Есенина? Всегда пророков на Руси принимали и признавали. В Израиле пророков побивали камнями, о чем свидетельствует Библия. Христа распяли. Во Франции многих не признавали. А на Руси кого не признали?
В. Б. Ну как же, светская элита и Пушкина при жизни поругивала, и с Достоевским не считалась, и Лескова травила. Народ Есенина любил, но пресса-то ругала не меньше, чем вас. Мы сегодня как бы смотрим сквозь призму времени. А при жизни то Безыменского и Демьяна Бедного в классики возводили, то какого-нибудь Боборыкина, а “Евгений Онегин” разочаровал при жизни многих “просвещенных господ” того времени. Прочитайте газеты и журналы тех времен, при жизни гениев, и вы убедитесь, как наша “просвещенная элита”, наши “прогрессисты” издевались над всеми вершинами русского искусства.
И. Г. Нет, я категорически с вами не согласен. Речь идет о другом. Петр I прорубил окно в Европу, чтобы наблюдать за жизнью Европы. Через это окно в Россию налетела всякая нечисть. Как грибы стали расти масонские ложи. Со времен Петра и до революции 1917 года следует отметить две вещи, которые объясняют многое. Все, кто был за Православие и Россию, побивались большими или малыми камнями. Об этом пишет превосходно Борис Башилов в своей “Истории масонства”. Масоны выступали против самодержавия. Против Православия. Против народности. Пушкин был убит масонами через организованную бытовую историю. Государь знал о возможной организованной гибели и взял с Пушкина слово, чтобы он не дрался на дуэли. Пушкин не сдержал слова и был убит. Дальше вторая глыба могучая — Достоевский. Всегда власти боролись с его идеологией. Всегда его идеи отвергались омасоненной интеллигенцией. И здесь же другая глыба — Лев Толстой. Русский литературный гений, но пустивший Россию под откос. Он писал против Отечества, собирался переписывать Евангелие и кончил тем, что бежал неведомо куда и неведомо зачем. Я Льва Толстого как личность не люблю. “Война и мир” — это гениальнейшее произведение. Но его личные сентенции я не приемлю. О причинах поражения 1812 года, о Кутузове и Наполеоне — не то написано. Теперь о Чехове. Я считаю, что Чехов помогал раскачивать Россию. Во многом русская литература и привела Россию к революции. Гениальный писатель, но я не верю в чиновников, которые дрожали так перед начальством, что от своего чиха разума лишались. Даже инструктор райкома, чихнув на секретаря ЦК КПСС, и то бы не помер. А все эти беспомощные сестры? Кто им мешал поехать в Москву?..
В. Б. На мой взгляд, большего ненавистника нашей псевдоинтеллигенции, чем Антон Чехов, не было. Он не возвеличивал сестер или дядю Ваню, или этого студентика Петю, или земского доктора из “Иванова”, он издевался над ними со здоровой консервативной позиции…
И. Г. Чехов — нытик. Так же как все советские фильмы последнего периода существования. Нет ни одного фильма, который бы вдохновлял за Россию. Они делались глазами не сыновьими. И они своего добились. По этим фильмам, так же как и по книгам Чехова, не понять, кто же создал такую великую Россию, которую сейчас грабят десять лет и никак разграбить не могут? Кто создавал оружие, армию, великую культуру? Не понять. Кругом маленькие человечки, которых раздавить ничего не стоит. Где же суворовские чудо-богатыри? Где петровские птенцы? Где покорители Сибири? Ведь Достоевский всеми был осужден еще и за то, что заявил: Константинополь будет наш! Критиковать недостатки надо, но во имя России, а не презирая ее.
А сейчас переиздается Валишевский, его исторические романы. Это злобный поляк, ненавидящий Россию. Чему он учит? То же, что и маркиз де Кюстин… Давайте лучше переиздадим книгу Шабельской “Сатанисты XX века”… В 20-е годы расстреливали за книгу Шабельской. Критики и аналитики должны уже изучить все уроки ХХ века. Какие процессы оказались разрушительными для России? И в государственности, и в экономике, и в культуре.
Например, серебряный век. Я сам — дитя серебряного века. Блестящие таланты. Мирискусники — Бенуа, Сомов, Бакст, Серов… В поэзии — символисты Блок, Гумилев, Белый… Настоящее созвездие. Букет цветов. Но это — отравленные цветы! Это — теософия. Это же трагедия. Мой любимый Блок вдруг в 17-м году стал следователем и литературным секретарем у ничтожества Луначарского. И умер, как говорят — отравленный. Мне его любовница рассказывала, что перед смертью он разбил топором маску Аполлона. Это и есть — серебряный век. Отход от Православия. К сожалению, я говорю это без презрения, а с состраданием, все они — и Билибин, и Добужинский — рисовали карикатуры на Николая Второго, все ждали революцию. Дождались… Разлетелись по всему миру как лепестки. Это и есть страшная вещь — разложение, красота гниения. Так и сейчас… Всегда кидали камни в тех, кто был за великую Православную Россию. Забыты Данилевский, Тихомиров, Лесков, не понимают Достоевского. Отвергаются интеллигенцией все — кто за Россию. Ключ к пониманию Пушкина — его слова, сказанные незадолго до смерти: жив буду, весь царю принадлежать буду! Все, что не лежит в русле России и Православия, в русле национальной русской идеи, — это замена сатанинская. Даже “Стихи о прекрасной даме” — это замена Богородицы. Это ложная смена духовных ценностей. Все эти рериховские Шамбалы, все эти “живые этики” — выдумки, псевдорелигии, направленные на то, чтобы отвлечь от главного, от Христа. От его незатемненного образа. Служить этому главному — наша задача. Те, кто служит главному, будут интеллигентами втаптываться в грязь…
В. Б. Илья Сергеевич, если мы молчим, если молчит армия, предпочитая самоуничтожаться, кто же другой со стороны нам поможет?
И. Г. Я против издевательств над русской армией. Я против наемной армии в России. Это долг каждого юноши — служить Отечеству. Это все равно, что муж жене будет платить деньги после проведенной ночи. Честь — это врожденное чувство гражданина и сына своего народа. Презрение к своей армии — высшее проявление самораспада и самоуничтожения. Нигде, ни в Германии, ни в Израиле, ни в США вы такого презрения к армии не найдете. Там за такое в тюрьму посадят…
В. Б. В завершение, что бы вы, Илья Сергеевич, пожелали нашим читателям.
И. Г. Я бы пожелал от всей души читателям газеты “Завтра” также и всем другим читателям, чтобы все служили великому делу — возрождению распятой России. И чтобы каждый день мы приближались к светлому Воскресению России и посрамлению врагов Отечества!