Страница:
В прошлом году один инвестор, владеющий шинным производствами в России и на Украине, хотел купить Белшину за 50 миллионов долларов. Сегодня мы ее и за миллиард не продадим, говорят в стране: производство дает рост в 20-30% в год.
В Белоруссии, добывающей 2 миллиона тонн нефти в год при потребности 10 миллионов тонн, поставлена задача довести глубину переработки до 90%, и ежегодно в государство вкладывает в НПЗ 10 миллионов долларов.
Промышленность Белоруссии, вставшей на инновационный путь, нуждается в инвестициях. И они идут в страну, привлекательную для инвесторов стабильной политической и экономической ситуацией, квалифицированными кадрами, высокой динамикой экономического роста, выгодным географическим положением, доступностью к рынкам ЕС и СНГ. (К примеру, доля России в иностранных инвестициях в экономику РБ составляет 22,8%, Англии — 17,8%). Создан консультативный совет по иностранным инвестициям (КСИИ), возглавляемый премьер-министром РБ.
Запланированные цифры по инвестициям находятся в постоянной корректировке.
Программа инновационного развития четко и детально проработана. В плане реализации расписаны все мероприятия.
Много говорят о начинающемся в Белоруссии акционировании государственных объектов: 519 предприятий госсобственности подготовлено к приватизации.
Руководство страны старается учесть как положительный опыт стран, проходивших этот путь, так и отрицательный.
При акционировании предприятия должны соблюдаться три принципа: 1) у приобретателя должны быть средства не только на покупку, но и на развитие предприятия на 10 лет вперед (финансы), 2) инвестор должен иметь сырье, чтобы обеспечить загрузку (ресурсы), 3) имеющиеся рынки сбыта (сбыт). Только при наличии этих возможностей у покупателя рассматривается продажа ему объекта.
Отношение к предстоящему акционированию государственных предприятий в стране неоднозначное. Средства для жизненно необходимой модернизации остро нужны, это признают все. Но к чему приведет приватизация, не получатся ли ее результаты похожими на наши, — вот вопрос.
Конечно, такой хозяин, как президент Белоруссии, не допустит чтобы приватизация превратилась в прихватизацию, обогатив одних и ввергнув в нищету других.
Хочется надеяться, что печальный опыт нашей страны будет учтен белорусами, уже добившимися реальных впечатляющих успехов на инновационном пути, на котором нам предстоит их догонять.
Анна Серафимова ЖИЛИ-БЫЛИ
Александр Проханов ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТСКИЙ КЛАССИК
Владимир Бондаренко СМЕРТЬ ПРОРОКА
Владимир Бушин «КОГДА ПОГРЕБАЮТ ЭПОХУ…»
В Белоруссии, добывающей 2 миллиона тонн нефти в год при потребности 10 миллионов тонн, поставлена задача довести глубину переработки до 90%, и ежегодно в государство вкладывает в НПЗ 10 миллионов долларов.
Промышленность Белоруссии, вставшей на инновационный путь, нуждается в инвестициях. И они идут в страну, привлекательную для инвесторов стабильной политической и экономической ситуацией, квалифицированными кадрами, высокой динамикой экономического роста, выгодным географическим положением, доступностью к рынкам ЕС и СНГ. (К примеру, доля России в иностранных инвестициях в экономику РБ составляет 22,8%, Англии — 17,8%). Создан консультативный совет по иностранным инвестициям (КСИИ), возглавляемый премьер-министром РБ.
Запланированные цифры по инвестициям находятся в постоянной корректировке.
Программа инновационного развития четко и детально проработана. В плане реализации расписаны все мероприятия.
Много говорят о начинающемся в Белоруссии акционировании государственных объектов: 519 предприятий госсобственности подготовлено к приватизации.
Руководство страны старается учесть как положительный опыт стран, проходивших этот путь, так и отрицательный.
При акционировании предприятия должны соблюдаться три принципа: 1) у приобретателя должны быть средства не только на покупку, но и на развитие предприятия на 10 лет вперед (финансы), 2) инвестор должен иметь сырье, чтобы обеспечить загрузку (ресурсы), 3) имеющиеся рынки сбыта (сбыт). Только при наличии этих возможностей у покупателя рассматривается продажа ему объекта.
Отношение к предстоящему акционированию государственных предприятий в стране неоднозначное. Средства для жизненно необходимой модернизации остро нужны, это признают все. Но к чему приведет приватизация, не получатся ли ее результаты похожими на наши, — вот вопрос.
Конечно, такой хозяин, как президент Белоруссии, не допустит чтобы приватизация превратилась в прихватизацию, обогатив одних и ввергнув в нищету других.
Хочется надеяться, что печальный опыт нашей страны будет учтен белорусами, уже добившимися реальных впечатляющих успехов на инновационном пути, на котором нам предстоит их догонять.
Анна Серафимова ЖИЛИ-БЫЛИ
Демократы — люди поверхностные! Копают неглубоко! Плохое знание истории человечества или нежелание знать нежелаемое не дают им ответить на вопрос "кто виноват?" во всей научной полноте. Как только им надо виноватого найти в любом деле: вода там по изношенным трубам не течёт (то есть в кране нет воды), или не туда вытекает (опять-таки, в кране нет воды), или пробки на дорогах, экономика не работает, оборудование устарело, беспризорники на улицах, — тут же демократия слаженным хором вопиет: "Ленин, Сталин, революция!" Это не в смысле "Сталин! Берия! Гулаг!", а в том, что виновата советская власть. И начинается рисование райских кущ, каковые, кабы бы не революция и не Ленин-Сталин, давно бы нас окружали.
Ну, не секретари обкомов Ельцин и Горбачев, не члены партии Гайдар, Путин, Морозов, Шаймиев, Слизка, Матвиенко, виноваты в том, что в кранах не было воды, а на полках — продуктов, а Сталин, Ленин. Что, лицом к лицу виноватого лица не увидать? Вот странный принцип: чем далее в глубь веков, тем исторические персонажи виноватее. Ведь у желающих "разобраться" со Сталиным, Лениным, кроме как на могилах поплясать, ничего не получится, уж и не стребуешь ни с кого из обвиняемых демократией.
А с этих-то красавцев, тогдашних секретарей обкомов, нынешних председателей губкомов, можно по полной спросить. Один ушел от суда людского, и теперь вкусил, думается, что есть божий суд на наперстников разврата.
Так вот, коли чем далее, тем виноватее, то копайте глубже! Что вы всё по вершкам истории? Корешки вытягивайте! С кого всё началось? С Адама и Евы. Вот уж действительно подложили нам свининищу! Тут уж кто спорить станет, что кабы бы не они, мы бы точно в райских кущах пребывали: на всём готовом, все в белом. Песнопения, хороводы, амброзия, аки-паки, иже херувимы. Но вот согрешили они, а мучаемся мы, невинные. Так что искать первопричины не надо, известные они! Ответственно заявляю, что в репрессиях виноваты Адам и Ева!
Но никто их не винит! Ни демократы, ни правозащитники, ни блюстители нравственности. Нигде никакой оговорки: мол, вот если бы не они, голубчики, ого-го жили бы, парили бы!
Заговорили о борьбе с коррупцией. Разговорами, ясна весна, всё и ограничится. Всё, что обществу необходимо, забалтывается, переводится в плоскость дискуссий, обсуждений, поисков решений, путей достижения. И как только путь найдут, так его и заблокируют. Кабы кто другой по этому найденному пути не двинулся да их и не победил, коррупционеров-то. Ведь способы есть, и весьма действенные. Некоторые из них очень похожи — почти один в один — на методы борьбы с перхотью. Действует, знаете ли: пару человек излечат таким эффективно-показательным образом, так все, у кого есть голова на плечах, поймут: всё-таки это — великое дело! А когда головы там раз и нету, то что тебе счёт в банке, или вилла в 50 миллионов фунтов не изюму? Чтобы твоя половинка там утешалась во вдовьей доле? Нет, голова-то, она лучше хоть для простого смертного, хоть для городского головы.
Уничтожение коррупции властью — это же акт самоубийства. Можно ли на это рассчитывать? Можно, но не нужно. Спасение утопающих — не дело рук утопающих. Борьба с коррупцией — не личное дело коррупционеров!
Демократ резник в ходе одного телетолковища на тему "чтобы у нас, демократов, всё было, и нам бы за это ничего не было" сообщил, что коррупция не вчера родилась. И даже назвал дату: родилась она во времена Сталина, после 1917 года.
Конечно, до революции никакой коррупции ни в каком виде не существовало! И Меньшиков зря в Березове горе мыкал, его дворцы построены на честные трудовые деньги, как на хрустальной чистоты деньги построены замки нынешних власть имущих. И заявления историков о том, что коррумпированность и казнокрадство интендантов разных уровней явились одной из причин поражения русской армии в первой мировой войне — это коммуняцкие домыслы. Не говоря о Карамзине с его "Воруют!" и щедро иллюстрированной на эту тему "Историей государства Российского"… Быть такого не могло, потому что к тому времени коррупция еще не породилась коммуняками как явление.
Оно с упреками-то как-то очень избирательно при ковровой демократии. Вот Ватикану никаких попреков за крестовые походы демократы не предъявляют, волосы ни на ком не рвут, не стенают: мол, всего лишь за убеждения и желание молиться своим богам погибали люди мученической смертью по вине этих самых пап. Никакие жириновские не бегут в Страсбург и не требуют запретить католичество как преступную идеологию, не борются с символикой, требуя запрета-непущения.
Если на религиозную тему, то уж сыновья-то юристов некоторые книжки могли бы оценить с правовой точки зрения. Почитаешь такую религиозную литературу, скотина-гой, подумаешь: "Да… Не скоты даже писали такое". И ничего, печатают, распространяют. А как гойская общественность возмутится: мол, что за человеконенавистничество? (ох уж, наверное, потешаются сыновья юристов: мол, еще и людьми себя считают, гои?!), так прокуратура немедленно заводит уголовные дела против недоумевающей общественности, чтобы неповадно было скотам за людей себя держать. А на прямые цитаты, не оставляющие сомнения в человеконенавистничестве и разжигании, следуют объяснения: эти книги писались в иные исторические времена, плюс еще неточности перевода.
Но чего не оставите тексты иных исторических времен историкам, а печатаете массовыми тиражами? И кто-таки вам, тетя Софа, неточно перевел? Может, японцы или индейцы племени сиу-сиу? Да уж, всиу у демократов кто-то виноват.
Ну, не секретари обкомов Ельцин и Горбачев, не члены партии Гайдар, Путин, Морозов, Шаймиев, Слизка, Матвиенко, виноваты в том, что в кранах не было воды, а на полках — продуктов, а Сталин, Ленин. Что, лицом к лицу виноватого лица не увидать? Вот странный принцип: чем далее в глубь веков, тем исторические персонажи виноватее. Ведь у желающих "разобраться" со Сталиным, Лениным, кроме как на могилах поплясать, ничего не получится, уж и не стребуешь ни с кого из обвиняемых демократией.
А с этих-то красавцев, тогдашних секретарей обкомов, нынешних председателей губкомов, можно по полной спросить. Один ушел от суда людского, и теперь вкусил, думается, что есть божий суд на наперстников разврата.
Так вот, коли чем далее, тем виноватее, то копайте глубже! Что вы всё по вершкам истории? Корешки вытягивайте! С кого всё началось? С Адама и Евы. Вот уж действительно подложили нам свининищу! Тут уж кто спорить станет, что кабы бы не они, мы бы точно в райских кущах пребывали: на всём готовом, все в белом. Песнопения, хороводы, амброзия, аки-паки, иже херувимы. Но вот согрешили они, а мучаемся мы, невинные. Так что искать первопричины не надо, известные они! Ответственно заявляю, что в репрессиях виноваты Адам и Ева!
Но никто их не винит! Ни демократы, ни правозащитники, ни блюстители нравственности. Нигде никакой оговорки: мол, вот если бы не они, голубчики, ого-го жили бы, парили бы!
Заговорили о борьбе с коррупцией. Разговорами, ясна весна, всё и ограничится. Всё, что обществу необходимо, забалтывается, переводится в плоскость дискуссий, обсуждений, поисков решений, путей достижения. И как только путь найдут, так его и заблокируют. Кабы кто другой по этому найденному пути не двинулся да их и не победил, коррупционеров-то. Ведь способы есть, и весьма действенные. Некоторые из них очень похожи — почти один в один — на методы борьбы с перхотью. Действует, знаете ли: пару человек излечат таким эффективно-показательным образом, так все, у кого есть голова на плечах, поймут: всё-таки это — великое дело! А когда головы там раз и нету, то что тебе счёт в банке, или вилла в 50 миллионов фунтов не изюму? Чтобы твоя половинка там утешалась во вдовьей доле? Нет, голова-то, она лучше хоть для простого смертного, хоть для городского головы.
Уничтожение коррупции властью — это же акт самоубийства. Можно ли на это рассчитывать? Можно, но не нужно. Спасение утопающих — не дело рук утопающих. Борьба с коррупцией — не личное дело коррупционеров!
Демократ резник в ходе одного телетолковища на тему "чтобы у нас, демократов, всё было, и нам бы за это ничего не было" сообщил, что коррупция не вчера родилась. И даже назвал дату: родилась она во времена Сталина, после 1917 года.
Конечно, до революции никакой коррупции ни в каком виде не существовало! И Меньшиков зря в Березове горе мыкал, его дворцы построены на честные трудовые деньги, как на хрустальной чистоты деньги построены замки нынешних власть имущих. И заявления историков о том, что коррумпированность и казнокрадство интендантов разных уровней явились одной из причин поражения русской армии в первой мировой войне — это коммуняцкие домыслы. Не говоря о Карамзине с его "Воруют!" и щедро иллюстрированной на эту тему "Историей государства Российского"… Быть такого не могло, потому что к тому времени коррупция еще не породилась коммуняками как явление.
Оно с упреками-то как-то очень избирательно при ковровой демократии. Вот Ватикану никаких попреков за крестовые походы демократы не предъявляют, волосы ни на ком не рвут, не стенают: мол, всего лишь за убеждения и желание молиться своим богам погибали люди мученической смертью по вине этих самых пап. Никакие жириновские не бегут в Страсбург и не требуют запретить католичество как преступную идеологию, не борются с символикой, требуя запрета-непущения.
Если на религиозную тему, то уж сыновья-то юристов некоторые книжки могли бы оценить с правовой точки зрения. Почитаешь такую религиозную литературу, скотина-гой, подумаешь: "Да… Не скоты даже писали такое". И ничего, печатают, распространяют. А как гойская общественность возмутится: мол, что за человеконенавистничество? (ох уж, наверное, потешаются сыновья юристов: мол, еще и людьми себя считают, гои?!), так прокуратура немедленно заводит уголовные дела против недоумевающей общественности, чтобы неповадно было скотам за людей себя держать. А на прямые цитаты, не оставляющие сомнения в человеконенавистничестве и разжигании, следуют объяснения: эти книги писались в иные исторические времена, плюс еще неточности перевода.
Но чего не оставите тексты иных исторических времен историкам, а печатаете массовыми тиражами? И кто-таки вам, тетя Софа, неточно перевел? Может, японцы или индейцы племени сиу-сиу? Да уж, всиу у демократов кто-то виноват.
Александр Проханов ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТСКИЙ КЛАССИК
Был ли Солженицын кумиром народа, духовным лидером России, идеологом "русского мира"? Или — одиноким творцом, разочаровавшимся героем, несостоявшимся пророком?
В сегодняшнем российском сознании присутствуют три идеологии, три огромных фрагмента, которые, как льдины, сталкиваются между собой, дробятся, слипаются в причудливые образования, наполняя русскую жизнь звоном и скрежетом. "Советская идея", никуда не ушедшая за пятнадцать либеральных лет, — её носители видят Сталина первым лицом России. "Либеральная идея", поклонники которой ищут образцы политического и духовного устройства на Западе, стремятся превратить Россию в сколок с Америки. "Имперско-монархическая идея", вдохновляемая образами романовской империи и последнего Царя Святомученика.
Связан ли Солженицын с этими тремя составляющими?
Он был глубинный антисоветчик, религиозно ненавидел сталинский строй. Сражался с ним героически, пройдя сквозь сталинские батальоны и "тройки", тюремные бараки и раковые корпуса, выдержав единоборство с КГБ и изгнание из "советского рая". Он изготовил снаряд чудовищной силы — "Архипелаг ГУЛАГ", несущий в себе ядерную взрывчатку. Этот снаряд был выпущен по СССР из американской пушки. Либеральная идеология Запада, американская стратегия "холодной войны" использовала Солженицына для сокрушения СССР. Ибо красная империя проиграла не в танковых сражениях или ракетных дуэлях, а в состязании смыслов, и в этом состязании победил "Архипелаг ГУЛАГ", а не "Молодая Гвардия" и "Как закалялась сталь".
В своей ослепляющей ненависти к коммунизму Солженицын в сердцах призывал американцев сбросить на проклятых "красных" ядерную бомбу. Был ли он, в конце концов, удовлетворен тем, что, начиная войну с "красной империей" величиной в шестую часть суши, где проживало 300 миллионов, он вернулся в либеральную Россию, потерявшую треть территории и половину своего населения? Искупалась ли эта трата Нобелевской премией, которую либеральный Запад присуждает своим адептам?
Он возвращался в Россию, как триумфатор, через Сибирь, принимая ключи от покоренных городов. Москва встречала его, как пророка, как духовное знамя новой России. Ему дали эфир в неограниченном количестве, и он начал свою нескончаемую проповедь, от которой всё больше хмурились лица "молодых реформаторов", багровели носы отцов-основателей либеральной России. Его отключили от телевизора, стерли его изображение с экрана. Лишь иногда появлялся его бородатый лик со шрамом на лбу и непрерывно говорящими "глухонемыми" губами. Его отправили в ссылку, на этот раз не в Вермонт, а в Троицко-Лыково, — место второй опалы.
Солженицын не остался в долгу перед либералами и опубликовал свою книгу "200 лет вместе", после которой в либеральном стане его назвали "антисемитом", и он, обведя себя "чертой оседлости", навсегда потерял свою либеральную репутацию. Он так и не осудил расстрел Ельциным Парламента — действо, несравнимое с разгоном Учредительного собрания. Лишь сквозь зубы, наблюдая кошмар ельцинизма, процедил, что Россия "утратила тот разбег, что в свое время придал ей Сталин". В устах Солженицына это прозвучало, как апологетика сталинизма.
Для "имперцев" Солженицын всегда оставался чужим — с его предложением отказаться от Средней Азии и Кавказа, с его странным призывом двигаться в сторону северо-востока, то есть на северный Урал, в мерзлоту, где в свое время раскинулся основной массив Архипелага.
Его заслуги перед литературой велики — перед советской литературой. "Матрёнин двор" — рассказ, из которого вышла вся великая деревенская проза, огромный пласт духовной красоты и подвижничества. "Один день Ивана Денисовича" породил мощную "лагерную прозу", мученическую исповедь репрессированных. Но и то, и другое было частью советской культуры, работало в системе советских координат. Как только эти координаты исчезли, размытые либеральной политикой и постмодернистской культурой, весь эффект этих двух направлений исчез. Как и эффект культуры в целом, которая либералами была отправлена на выселки и заменена шоу-бизнесом. И это не могло не причинять Солженицыну страдания.
В минувшее десятилетие он был одиночкой, последним советским классиком, вокруг которого плескалось чернильное море либерализма. Он взывал, но его не слышали. Иногда его навещал Президент, чтобы посидеть с ним "под камеру", откушать с ним чай и забыть о нем. Он не был нужен "сильным мира сего". Батурина скупила земли, где когда-то находился "матрёнин двор", и русский крестьянин в этой действительности остался "без кола, без двора". Рудники и заводы, на которых вкалывали "зэки", достались по дешевке Потанину и Абрамовичу, и на безвестных "зэковских" кладбищах стоят стеклянные офисы олигархов.
Его похоронили пышно, под речи состарившихся диссидентов и мертвенные соболезнования официоза. О нем не будут помнить еще долгие годы, покуда три враждующих фрагмента русской идеологии не образуют синтез. Но если это все-таки случится, если произойдет невозможное, — с новой, ослепительной силой вспыхнет имя Солженицына, который с огромным опозданием, как это часто бывает, будет признан провидцем.
В сегодняшнем российском сознании присутствуют три идеологии, три огромных фрагмента, которые, как льдины, сталкиваются между собой, дробятся, слипаются в причудливые образования, наполняя русскую жизнь звоном и скрежетом. "Советская идея", никуда не ушедшая за пятнадцать либеральных лет, — её носители видят Сталина первым лицом России. "Либеральная идея", поклонники которой ищут образцы политического и духовного устройства на Западе, стремятся превратить Россию в сколок с Америки. "Имперско-монархическая идея", вдохновляемая образами романовской империи и последнего Царя Святомученика.
Связан ли Солженицын с этими тремя составляющими?
Он был глубинный антисоветчик, религиозно ненавидел сталинский строй. Сражался с ним героически, пройдя сквозь сталинские батальоны и "тройки", тюремные бараки и раковые корпуса, выдержав единоборство с КГБ и изгнание из "советского рая". Он изготовил снаряд чудовищной силы — "Архипелаг ГУЛАГ", несущий в себе ядерную взрывчатку. Этот снаряд был выпущен по СССР из американской пушки. Либеральная идеология Запада, американская стратегия "холодной войны" использовала Солженицына для сокрушения СССР. Ибо красная империя проиграла не в танковых сражениях или ракетных дуэлях, а в состязании смыслов, и в этом состязании победил "Архипелаг ГУЛАГ", а не "Молодая Гвардия" и "Как закалялась сталь".
В своей ослепляющей ненависти к коммунизму Солженицын в сердцах призывал американцев сбросить на проклятых "красных" ядерную бомбу. Был ли он, в конце концов, удовлетворен тем, что, начиная войну с "красной империей" величиной в шестую часть суши, где проживало 300 миллионов, он вернулся в либеральную Россию, потерявшую треть территории и половину своего населения? Искупалась ли эта трата Нобелевской премией, которую либеральный Запад присуждает своим адептам?
Он возвращался в Россию, как триумфатор, через Сибирь, принимая ключи от покоренных городов. Москва встречала его, как пророка, как духовное знамя новой России. Ему дали эфир в неограниченном количестве, и он начал свою нескончаемую проповедь, от которой всё больше хмурились лица "молодых реформаторов", багровели носы отцов-основателей либеральной России. Его отключили от телевизора, стерли его изображение с экрана. Лишь иногда появлялся его бородатый лик со шрамом на лбу и непрерывно говорящими "глухонемыми" губами. Его отправили в ссылку, на этот раз не в Вермонт, а в Троицко-Лыково, — место второй опалы.
Солженицын не остался в долгу перед либералами и опубликовал свою книгу "200 лет вместе", после которой в либеральном стане его назвали "антисемитом", и он, обведя себя "чертой оседлости", навсегда потерял свою либеральную репутацию. Он так и не осудил расстрел Ельциным Парламента — действо, несравнимое с разгоном Учредительного собрания. Лишь сквозь зубы, наблюдая кошмар ельцинизма, процедил, что Россия "утратила тот разбег, что в свое время придал ей Сталин". В устах Солженицына это прозвучало, как апологетика сталинизма.
Для "имперцев" Солженицын всегда оставался чужим — с его предложением отказаться от Средней Азии и Кавказа, с его странным призывом двигаться в сторону северо-востока, то есть на северный Урал, в мерзлоту, где в свое время раскинулся основной массив Архипелага.
Его заслуги перед литературой велики — перед советской литературой. "Матрёнин двор" — рассказ, из которого вышла вся великая деревенская проза, огромный пласт духовной красоты и подвижничества. "Один день Ивана Денисовича" породил мощную "лагерную прозу", мученическую исповедь репрессированных. Но и то, и другое было частью советской культуры, работало в системе советских координат. Как только эти координаты исчезли, размытые либеральной политикой и постмодернистской культурой, весь эффект этих двух направлений исчез. Как и эффект культуры в целом, которая либералами была отправлена на выселки и заменена шоу-бизнесом. И это не могло не причинять Солженицыну страдания.
В минувшее десятилетие он был одиночкой, последним советским классиком, вокруг которого плескалось чернильное море либерализма. Он взывал, но его не слышали. Иногда его навещал Президент, чтобы посидеть с ним "под камеру", откушать с ним чай и забыть о нем. Он не был нужен "сильным мира сего". Батурина скупила земли, где когда-то находился "матрёнин двор", и русский крестьянин в этой действительности остался "без кола, без двора". Рудники и заводы, на которых вкалывали "зэки", достались по дешевке Потанину и Абрамовичу, и на безвестных "зэковских" кладбищах стоят стеклянные офисы олигархов.
Его похоронили пышно, под речи состарившихся диссидентов и мертвенные соболезнования официоза. О нем не будут помнить еще долгие годы, покуда три враждующих фрагмента русской идеологии не образуют синтез. Но если это все-таки случится, если произойдет невозможное, — с новой, ослепительной силой вспыхнет имя Солженицына, который с огромным опозданием, как это часто бывает, будет признан провидцем.
Владимир Бондаренко СМЕРТЬ ПРОРОКА
На свете не так уж много великих людей. А тем более, великих писателей. Пророков еще меньше. Их часто не любят и даже ненавидят. Их боятся и им завидуют. А у них своя тяжелая, но полная свершений жизнь. Мы простились с одним из них. Это был Александр Исаевич Солженицын. Он всего полгода не дожил до своего девяностолетия. Это много по любым человеческим меркам. Значит, кто-то там наверху отмерил ему свой долгий срок. Значит, ему не суждено было погибнуть до срока. Ему дано было высказаться свыше. Пронес свой крест через войну, лагеря, раковую болезнь, изгнание с родины. Пронес его через две большие мужские любви, через триумф возвращения, через медные трубы, литературную славу, Нобелевскую премию. Он мог много раз погибнуть, сломаться, растаять в лаврах, утонуть в нищете или роскоши. Его могли не заметить, растоптать, не печатать ни у нас в России, ни на Западе. Не он первым открыл ГУЛАГ, Борис Башилов или Иван Солоневич гораздо более страшные вещи печатали задолго до него, но мир был глух. Он пришел в своё время. Он сам признаётся, что его вела какая-то высшая сила.
Как и всякого великого, его обвиняют во многом. В отечестве всегда не замечают своих пророков. Обвиняют в том, что на фронте попал в звуковую батарею, а не прямо на передовую, как будто молодой офицер сам определял место своей службы. Почти все уцелевшие писатели-фронтовики — из артиллеристов или связистов, моряков или летчиков. Из пехоты, кроме Виктора Астафьева, и назвать некого. Да и тот после первых боев был ранен, далее ходил в нестроевых. Одновременно Александра Солженицына обвиняют, часто одни и те же люди, что он письма полемические с фронта писал, упреки в адрес режима, чтобы попасть в лагерь и там спокойно перенести войну. Но если он и так был в тыловой звуковой батарее, чего ему перед самым концом войны бояться на фронте гибели и рваться в лагерь?
Его обвиняли сами же органы КГБ в том, что он был стукачом в советских лагерях. Хотя выдавать сексотов и по сей день в наших правоохранительных органах не принято. Что же не сообщили, к примеру, кто был сексотом из числа писателей? А вот Солженицына единственного не пожалели. Поэтому и не верится в эти россказни. Спустя годы его обвинят чуть ли не в американском шпионаже. Обвинят в том, что он желал разбомбить Советский Союз атомными бомбами. Пожалуй, со времен Древнего Рима привычно слова одного из художественных героев приписывать автору. Спросить бы обвинителей, где они такого начитались? В романе "В круге первом?" Может быть, и Пушкин виноват, что убил Ленского?
Его обвиняют даже в вермонтском американском уединении, будто это он сам себя выслал с родины. Его обвиняют даже в том, что он и в Россию вернулся необычным образом: через Колыму, через всю Сибирь. А он, несмотря ни на что, никогда не злился ни на кого и мечтал о счастье своего народа.
Казалось бы, издали многомиллионным тиражом его размышления об обустройстве России. И не захотели всерьёз вникнуть в эти размышления. Позвали в Думу на выступление — и высмеяли, не пожелав выслушать. Александр Солженицын писал всю жизнь о нравственности и праведности русского человека. Может быть, боятся и власти, и все его противники — не самого Солженицына, а прихода в жизни России нравственного человека? Испугались его Матрёны и Ивана Денисовича?
А я всегда поражался мужеству и стойкости этого необычайного человека. Горжусь своим знакомством с ним. Я одним из первых написал о нем в нашей отечественной прессе, в "Литературной России", стал переписываться с ним, еще когда он жил в Вермонте. Когда Александр Исаевич вернулся, то пригласил меня к себе и долго расспрашивал о России. Встречались позже неоднократно. Иногда он звонил мне домой (пугая своими звонками жену — всё равно, что Гоголь или Пушкин позвонил бы), спрашивал что-то о том или ином писателе. Он всегда любил точность во всём. Со временем я заметил в нём и дар удивительного литературного критика — думаю, со временем выйдет отдельно книга его статей, обзоров и рецензий: о Василии Белове, о Леониде Бородине, об Иосифе Бродском. Даже не принимая чужой ему мир писателя, он всегда точно его анализирует. Помню, в разговоре со мной он высказался о моих друзьях: "У Владимира Личутина удивительное чувство слова, такого нет ни у кого, а у Александра Проханова — природный метафоризм. Его метафоры не надуманы, не искусственны, они органичны, природны". Коротко и ёмко.
По сути, он был счастливым человеком, он сделал всё, что задумал, в истории, в литературе, в жизни. От него остались великие книги, после него осталась иная Россия, у него выросли прекрасные дети. На похоронах Александра Исаевича в Донском монастыре я разговорился с Натальей Дмитриевной, его верным деятельным помощником и организатором. Рядом с ней стояли все три их сына, три крепыша, три русских богатыря…
Может быть, и неприятие Солженицыным своего земляка Шолохова — не столько политическое, сколько соперническое, напоминающее осознанное "незнакомство" друг с другом Толстого и Достоевского.
Я бы, не стесняясь, сравнил его судьбу с судьбой Льва Толстого. Не будем рассуждать о художественных высотах, время покажет. Но если и сейчас Владимир Крупин боится "толстовской ереси", то можно понять, как относилось к писателю ортодоксальное православное общество тех времен, что писали о нём официальные и православные критики. Это было похлеще антисолженицынской кампании брежневских времен. Но оба выстояли. Оба доказали свою правоту.
Думаю, для крушения царского режима Лев Толстой сделал не меньше, а то и больше, чем Александр Солженицын для крушения советской власти. И оба делали свое дело не ради выгод интеллигенции, тем более не ради собственной выгоды или честолюбия, а ради своего народа. Оба предпочитали идее государства идею народа, были не державниками, а народниками и ставили народ гораздо выше, чем тот или иной господствующий режим. Не случайно и народные герои их перекликаются друг с другом: Платон Каратаев и Иван Денисович. В этом и есть коренное расхождение Александра Солженицына со столь же искренними патриотами-государственниками. Мы вечно забываем о существенной разнице между интересами народа и интересами государства, которые никогда не сливаются воедино, разве что в дни трагедий и великих войн.
Александр Исаевич Солженицын имел великое мужество замахнуться на невозможное. Когда он написал на эстонском хуторе свой "Архипелаг ГУЛАГ", писатель каждый день готовился к смерти, всё могло случиться. Хватило бы и одной такой махины, чтобы остаться в истории навсегда. Это был первый поединок теленка с дубом. Затем он создал свое "Красное колесо", равновеликое отечественной истории ХХ века.
Прошло время, писатель оброс премиями и всемирной славой, семьей и детьми, пора бы и успокоиться?! Опять взялся за невозможное: поднял всерьез русско-еврейский вопрос в книге "Двести лет вместе". Этот вопрос боялись обсуждать самые толковые исследователи и знатоки любого из литературных направлений, боялись последующих обвинений или в сионизме, или в антисемитизме. После книги "Двести лет вместе" стал возможен разумный диалог этих двух великих народов. Это был второй поединок теленка с дубом.
Помню, мне первая его супруга Наталья Алексеевна Решетовская, с которой я хорошо был знаком, дала экземпляр ранней рукописи Александра Солженицына "Евреи в России и в СССР". Она попросила меня опубликовать по возможности этот текст уже после смерти и своей, и Александра Исаевича. Написала свое предисловие. К сожалению, еще при жизни её это исследование было опубликовано неряшливо и с нелепыми добавками одним из бывших политзаключенных. Само время написания материала — 1968 год, говорит о том, что Солженицын давно интересовался этим важным для своего народа вопросом, и из небольшого исследования 1968 года получилась прекрасная книга "Двести лет вместе".
Иногда я искренне сожалел, что Солженицын ради общественных и национальных интересов то и дело надолго отбрасывал в сторону литературу: мол, и хотелось бы позаниматься мелкими рассказиками для души, да времени нет. Но эти "мелкие рассказики для души" сразу же после написания превращались в русскую классику: "Матрёнин двор", "Один день Ивана Денисовича", "На изломах". Он был великий рассказчик, что дано не каждому писателю. И художественная правда его рассказов иной раз становилась объёмнее и объективнее его личных политических высказываний. Для меня до сих пор загадка, как после "Архипелага…" он пришел к рассказу "На изломах", оправдывающему величие сталинского разбега в будущее. Я бы это рассказ вместе с "Матрёниным двором" и поставил первым же делом в школьные и вузовские программы.
Защищая свой народ, этот великий народник сражался не только с давящим тоталитарным режимом, но и с равнодушной к народу, а то и презирающей его либеральной интеллигенцией, вспомним разящих "Наших плюралистов". Так постепенно от него отворачивались потоки его либеральных поклонников и защитников. Один поток отвернулся после "Наших плюралистов", второй поток — после вдумчивого смертельного анализа западной демократии и американского высокомерия. Оказалось, что он не только не либерал, но и не западник вовсе.
Он копал в глубь истории, а значит — и в глубь истины. И докопался, что истоки зла лежали всё-таки не в октябре 1917 года, а в феврале, в разрушительном Временном правительстве, и последующий октябрь был лишь неизбежным следствием февральского переворота.
Кто за народ — тот его союзник и друг. Великий народник ХХ века уже в последние свои годы выразился: "Сбережение народа — высшая из всех наших государственных задач". Сбережем ли?
Лауреат Нобелевской и многих других международных премий, писатель Солженицын вернулся в Россию не за последним триумфом; еще не сойдя с дальневосточного поезда, он стал упрекать ельцинские власти за разор отчизны, за бедность народа. Вскоре его отлучили от телевизионного экрана, в прессе ему отводили роль забытого старца, который лопочет сам не зная что.
Долгое время после приезда в Россию отказывался от отечественных наград — мол, не то время, когда народ бедствует, получать из рук того же Ельцина ордена или премии. Но в последние годы к писателю пришла надежда, что с путинскими переменами воспрянет и сама Россия. В этом развороте от резкой оппозиции к осторожной поддержке путинского правления Александр Солженицын оказался близок Александру Проханову. Не нужны им ни награды, ни премии, ни личное благополучие — они поверили в саму возможность нового обустройства государства российского.
Александр Солженицын никогда не льстил никаким властям, отказывался от встреч с президентами США и других стран, что ему еще один очередной правитель? Но если за этим правителем забрезжило спасение и возрождение его народа, тогда он готов встречаться и долго беседовать с новым президентом, несмотря на свои годы и немощи.
Его постоянные противники увидели в этом гармонию с новой властью, а гармония была та же, что и все десятилетия, — со своим народом.
Прощались мы с ним в здании Академии наук, похороны состоялись в среду в Донском монастыре, который он очень любил. Огромной толпы не было ни в Академии наук, ни в Донском монастыре. Да и не надо было — не дива телевизионная. За гробом Пушкина тоже совсем немного друзей шло. Со временем по-человечески мы поймём, кого потеряли и какое ёмкое, спасительное для жизни народа наследие обрели.
Александр Исаевич очень ценил время. Часто повторял: "Надо каждый день поступком отпечатываться в жизненный путь". Его поступки, его отпечатки на жизненном пути пролегли через всю планету. Национальный русский писатель давно уже стал планетарным писателем, чья фамилия во всех участках земного шара перекликается с именем Россия. Мир праху его.
Как и всякого великого, его обвиняют во многом. В отечестве всегда не замечают своих пророков. Обвиняют в том, что на фронте попал в звуковую батарею, а не прямо на передовую, как будто молодой офицер сам определял место своей службы. Почти все уцелевшие писатели-фронтовики — из артиллеристов или связистов, моряков или летчиков. Из пехоты, кроме Виктора Астафьева, и назвать некого. Да и тот после первых боев был ранен, далее ходил в нестроевых. Одновременно Александра Солженицына обвиняют, часто одни и те же люди, что он письма полемические с фронта писал, упреки в адрес режима, чтобы попасть в лагерь и там спокойно перенести войну. Но если он и так был в тыловой звуковой батарее, чего ему перед самым концом войны бояться на фронте гибели и рваться в лагерь?
Его обвиняли сами же органы КГБ в том, что он был стукачом в советских лагерях. Хотя выдавать сексотов и по сей день в наших правоохранительных органах не принято. Что же не сообщили, к примеру, кто был сексотом из числа писателей? А вот Солженицына единственного не пожалели. Поэтому и не верится в эти россказни. Спустя годы его обвинят чуть ли не в американском шпионаже. Обвинят в том, что он желал разбомбить Советский Союз атомными бомбами. Пожалуй, со времен Древнего Рима привычно слова одного из художественных героев приписывать автору. Спросить бы обвинителей, где они такого начитались? В романе "В круге первом?" Может быть, и Пушкин виноват, что убил Ленского?
Его обвиняют даже в вермонтском американском уединении, будто это он сам себя выслал с родины. Его обвиняют даже в том, что он и в Россию вернулся необычным образом: через Колыму, через всю Сибирь. А он, несмотря ни на что, никогда не злился ни на кого и мечтал о счастье своего народа.
Казалось бы, издали многомиллионным тиражом его размышления об обустройстве России. И не захотели всерьёз вникнуть в эти размышления. Позвали в Думу на выступление — и высмеяли, не пожелав выслушать. Александр Солженицын писал всю жизнь о нравственности и праведности русского человека. Может быть, боятся и власти, и все его противники — не самого Солженицына, а прихода в жизни России нравственного человека? Испугались его Матрёны и Ивана Денисовича?
А я всегда поражался мужеству и стойкости этого необычайного человека. Горжусь своим знакомством с ним. Я одним из первых написал о нем в нашей отечественной прессе, в "Литературной России", стал переписываться с ним, еще когда он жил в Вермонте. Когда Александр Исаевич вернулся, то пригласил меня к себе и долго расспрашивал о России. Встречались позже неоднократно. Иногда он звонил мне домой (пугая своими звонками жену — всё равно, что Гоголь или Пушкин позвонил бы), спрашивал что-то о том или ином писателе. Он всегда любил точность во всём. Со временем я заметил в нём и дар удивительного литературного критика — думаю, со временем выйдет отдельно книга его статей, обзоров и рецензий: о Василии Белове, о Леониде Бородине, об Иосифе Бродском. Даже не принимая чужой ему мир писателя, он всегда точно его анализирует. Помню, в разговоре со мной он высказался о моих друзьях: "У Владимира Личутина удивительное чувство слова, такого нет ни у кого, а у Александра Проханова — природный метафоризм. Его метафоры не надуманы, не искусственны, они органичны, природны". Коротко и ёмко.
По сути, он был счастливым человеком, он сделал всё, что задумал, в истории, в литературе, в жизни. От него остались великие книги, после него осталась иная Россия, у него выросли прекрасные дети. На похоронах Александра Исаевича в Донском монастыре я разговорился с Натальей Дмитриевной, его верным деятельным помощником и организатором. Рядом с ней стояли все три их сына, три крепыша, три русских богатыря…
Может быть, и неприятие Солженицыным своего земляка Шолохова — не столько политическое, сколько соперническое, напоминающее осознанное "незнакомство" друг с другом Толстого и Достоевского.
Я бы, не стесняясь, сравнил его судьбу с судьбой Льва Толстого. Не будем рассуждать о художественных высотах, время покажет. Но если и сейчас Владимир Крупин боится "толстовской ереси", то можно понять, как относилось к писателю ортодоксальное православное общество тех времен, что писали о нём официальные и православные критики. Это было похлеще антисолженицынской кампании брежневских времен. Но оба выстояли. Оба доказали свою правоту.
Думаю, для крушения царского режима Лев Толстой сделал не меньше, а то и больше, чем Александр Солженицын для крушения советской власти. И оба делали свое дело не ради выгод интеллигенции, тем более не ради собственной выгоды или честолюбия, а ради своего народа. Оба предпочитали идее государства идею народа, были не державниками, а народниками и ставили народ гораздо выше, чем тот или иной господствующий режим. Не случайно и народные герои их перекликаются друг с другом: Платон Каратаев и Иван Денисович. В этом и есть коренное расхождение Александра Солженицына со столь же искренними патриотами-государственниками. Мы вечно забываем о существенной разнице между интересами народа и интересами государства, которые никогда не сливаются воедино, разве что в дни трагедий и великих войн.
Александр Исаевич Солженицын имел великое мужество замахнуться на невозможное. Когда он написал на эстонском хуторе свой "Архипелаг ГУЛАГ", писатель каждый день готовился к смерти, всё могло случиться. Хватило бы и одной такой махины, чтобы остаться в истории навсегда. Это был первый поединок теленка с дубом. Затем он создал свое "Красное колесо", равновеликое отечественной истории ХХ века.
Прошло время, писатель оброс премиями и всемирной славой, семьей и детьми, пора бы и успокоиться?! Опять взялся за невозможное: поднял всерьез русско-еврейский вопрос в книге "Двести лет вместе". Этот вопрос боялись обсуждать самые толковые исследователи и знатоки любого из литературных направлений, боялись последующих обвинений или в сионизме, или в антисемитизме. После книги "Двести лет вместе" стал возможен разумный диалог этих двух великих народов. Это был второй поединок теленка с дубом.
Помню, мне первая его супруга Наталья Алексеевна Решетовская, с которой я хорошо был знаком, дала экземпляр ранней рукописи Александра Солженицына "Евреи в России и в СССР". Она попросила меня опубликовать по возможности этот текст уже после смерти и своей, и Александра Исаевича. Написала свое предисловие. К сожалению, еще при жизни её это исследование было опубликовано неряшливо и с нелепыми добавками одним из бывших политзаключенных. Само время написания материала — 1968 год, говорит о том, что Солженицын давно интересовался этим важным для своего народа вопросом, и из небольшого исследования 1968 года получилась прекрасная книга "Двести лет вместе".
Иногда я искренне сожалел, что Солженицын ради общественных и национальных интересов то и дело надолго отбрасывал в сторону литературу: мол, и хотелось бы позаниматься мелкими рассказиками для души, да времени нет. Но эти "мелкие рассказики для души" сразу же после написания превращались в русскую классику: "Матрёнин двор", "Один день Ивана Денисовича", "На изломах". Он был великий рассказчик, что дано не каждому писателю. И художественная правда его рассказов иной раз становилась объёмнее и объективнее его личных политических высказываний. Для меня до сих пор загадка, как после "Архипелага…" он пришел к рассказу "На изломах", оправдывающему величие сталинского разбега в будущее. Я бы это рассказ вместе с "Матрёниным двором" и поставил первым же делом в школьные и вузовские программы.
Защищая свой народ, этот великий народник сражался не только с давящим тоталитарным режимом, но и с равнодушной к народу, а то и презирающей его либеральной интеллигенцией, вспомним разящих "Наших плюралистов". Так постепенно от него отворачивались потоки его либеральных поклонников и защитников. Один поток отвернулся после "Наших плюралистов", второй поток — после вдумчивого смертельного анализа западной демократии и американского высокомерия. Оказалось, что он не только не либерал, но и не западник вовсе.
Он копал в глубь истории, а значит — и в глубь истины. И докопался, что истоки зла лежали всё-таки не в октябре 1917 года, а в феврале, в разрушительном Временном правительстве, и последующий октябрь был лишь неизбежным следствием февральского переворота.
Кто за народ — тот его союзник и друг. Великий народник ХХ века уже в последние свои годы выразился: "Сбережение народа — высшая из всех наших государственных задач". Сбережем ли?
Лауреат Нобелевской и многих других международных премий, писатель Солженицын вернулся в Россию не за последним триумфом; еще не сойдя с дальневосточного поезда, он стал упрекать ельцинские власти за разор отчизны, за бедность народа. Вскоре его отлучили от телевизионного экрана, в прессе ему отводили роль забытого старца, который лопочет сам не зная что.
Долгое время после приезда в Россию отказывался от отечественных наград — мол, не то время, когда народ бедствует, получать из рук того же Ельцина ордена или премии. Но в последние годы к писателю пришла надежда, что с путинскими переменами воспрянет и сама Россия. В этом развороте от резкой оппозиции к осторожной поддержке путинского правления Александр Солженицын оказался близок Александру Проханову. Не нужны им ни награды, ни премии, ни личное благополучие — они поверили в саму возможность нового обустройства государства российского.
Александр Солженицын никогда не льстил никаким властям, отказывался от встреч с президентами США и других стран, что ему еще один очередной правитель? Но если за этим правителем забрезжило спасение и возрождение его народа, тогда он готов встречаться и долго беседовать с новым президентом, несмотря на свои годы и немощи.
Его постоянные противники увидели в этом гармонию с новой властью, а гармония была та же, что и все десятилетия, — со своим народом.
Прощались мы с ним в здании Академии наук, похороны состоялись в среду в Донском монастыре, который он очень любил. Огромной толпы не было ни в Академии наук, ни в Донском монастыре. Да и не надо было — не дива телевизионная. За гробом Пушкина тоже совсем немного друзей шло. Со временем по-человечески мы поймём, кого потеряли и какое ёмкое, спасительное для жизни народа наследие обрели.
Александр Исаевич очень ценил время. Часто повторял: "Надо каждый день поступком отпечатываться в жизненный путь". Его поступки, его отпечатки на жизненном пути пролегли через всю планету. Национальный русский писатель давно уже стал планетарным писателем, чья фамилия во всех участках земного шара перекликается с именем Россия. Мир праху его.
Владимир Бушин «КОГДА ПОГРЕБАЮТ ЭПОХУ…»
Случилось так, что моя жизненная стезя не раз соприкасалась и даже пересекалась со стезёй новопреставленного. Ещё в январе 1945 года мы были недалеко друг от друга: 48-я армия 1-го Белорусского фронта, в которой служил он, вторглась в Восточную Пруссия из района Цеханув с юга, а моя 50-я 2-го Белорусского — из района Августов-Осовец с юго-востока. И с тех пор до дней нынешних… Мой путь на дачу — как раз через Троице-Лыково, еду и всегда думаю: здесь за воротами дома 2/2 по 1-й Лыковской улице на пяти гектарах лесисто-болотистой местности, окруженных спиралью Бруно, обитает Апостол…