Страница:
Так что мы бы сказали иначе: Никодим модернизировал Церковь под "западнический" проект определенных кругов "ЦКГБ" (иначе говоря, советской "элиты"), при этом в своей "церковной" модернизации по западному, европейскому образцу, сильно опережая светское начальство. Его нетерпение и напор (словно по наследству передавшиеся некоторым из его учеников), в отличие от общего идеологического вектора, очевидным образом контрастировали с осторожностью, нерешительностью и придворной изощренностью членов Политбюро. Не в этом ли очевидном контрасте - главная, так сказать, "земная" причина его общей неудачи? Если бы я был апологетом Никодима, я бы сказал, что он сильно опередил свое время. Подгонять историю (тем более апостасийную) - не менее опасно, чем излишне подмораживать…
ПРЯМЫМ РЕЗУЛЬТАТОМ деятельности Никодима была большая, чем до того, интеграция Церкви в деятельность международных институтов, и отнюдь не только таких, как Всемирный Совет Церквей. И дело здесь, как уже сказано выше, отнюдь не только в пресловутом "экуменизме". Митрополит Никодим формировал не просто модернистское богословие, но, как показано в упомянутой выше записке, революционно-модернистское. Это была не просто некая церковная реформация (в широком смысле), но нечто большее. Он не просто хотел в большей степени соответствовать "запросам времени", но формировал совершенно особый стиль, особый подход к церковной жизнедеятельности, который был модернистским не только лишь с точки зрения богословия, но именно в плане самого образа бытия и действия Церкви в современном, стремительно секуляризирующемся мире.
Стремясь соблюдать неписаные правила политкорректности, не будем употреблять отдающего вульгарностью ругательного термина "никодимовщина". Поведем речь о стиле Никодима, о никодимовской школе церковного поведения и специфической церковной культуре (в широком смысле), во многом порожденной покойным архипастырем. Вся она, как бы то ни было, опиралась именно на идею "вписывания" Православной Церкви в современный секулярный мир (пусть и из предельно благих намерений), а никак не наоборот! И в этом все дело. И именно в этом, по нашему убеждению, - корень многих сегодняшних проблем нашей Церкви.
Думается, что крах либерально-западнического проекта для России, который стал окончательно очевиден после Цхинвала, не может не коснуться и Церкви. В условиях, когда среднее поколение так называемых "чекистов", эти либеральные националисты - выходцы из КГБ и сопряженных структур - начинают все в большей степени воспроизводить реальное (а не только лишь виртуально-пиаровское) державничество, которое для России, (что бы кто ни говорил) непременно влечет за собой имперские смыслы, "вхождение в Европу" и "многополярность" для Православной Церкви, этой единственной носительницы неповрежденной Истины апостольского Предания, звучит совсем уж неприемлемо. Если для светского государства "многополярность" допустима, как "real-politic", то для Церкви, живущей полнотою даров Святого Духа, питающейся благодатью, никак невозможно мыслить себя наравне с другими субъектами религиозного пространства, в особенности с теми, которые исторически базируются на апостасийном Западе, с западными еретиками. Признание права людей на свободу совести отнюдь не означает и не может означать примирение Православной Церкви (обладающей всею полнотой благодатных даров Святого Духа, необходимых нам для нашего спасения) с религиозной ложью, содержащейся в других религиях. Церковная дипломатия по самой своей сути - никак не может претендовать на роль православной "конгрегации вероучения"!
Церковь Христова, подобно империи, тем более не может никуда "входить", а лишь, по природе своей, может всех приглашать войти в себя, признав Истину Святого Православия. Поэтому Церковь и империя, служа великой цели, столь родственны и всегда столь тяготели друг к другу.
Ныне, когда наступил час истины и решается вопрос о самом существовании России и будущем мира, когда рушится весь западный мир, основанный на секулярности и гедонизме (о крахе глобального рынка, об экономическом коллапсе не рассуждает сегодня только ленивый), абсолютно недопустима ситуация, когда РПЦ выглядит порой едва ли не либеральнее государства, проявляя недопустимую лояльность по отношению к своей внутренней церковной "гайдаровщине", в лице ряда представителей "среднего звена" церковного и околоцерковного менеджмента и иерархии, нетерпеливо рвущейся к власти. Слава Богу, что пока, при содействии вменяемой части православной общественности (то есть её церковно-консервативного большинства), эти попытки сдерживаются Святейшим Патриархом и другими представителями церковной власти.
На повестке дня - вопрос об изживании никодимовского наследства, его главной, так сказать, "сердцевинной" части, связанной с принципиально неверным тезисом о приспособлении Церкви к "непрерывно меняющемуся" секулярному миру. Игумены, проживающие в городских квартирах и ни одного дня не несшие послушаний в монастыре, приходы, где всенощная длится час с четвертью, а литургия - сорок минут и без часов, миссионеры, кощунствующие над святынями, монахи, практикующие Иисусову молитву под беснование рока, священники и духовники, призывающие к сокращению молитв и упразднению постов, проповедники, учащие свою паству таким вещам, о которых мы не решаемся сказать вслух, гламурные дамы с "панковским" прошлым, претендующие на роль духовных авторитетов наконец, "церковные" журналисты, превращающие православную прессу в рупор революционной "реформации" - должны быть преодолены, как морок проигравшего в истории либерализма, и выброшены вон на свалку истории. Их наглость, с которой они претендуют на роль церковного "мейнстрима", должна получить и получит достойное наказание!
МЕЖДУ ТЕМ СЕГОДНЯ, под аккомпанемент красивых рассказов о роли наших святых в отстаивании русской "идентичности", эту самую идентичность пытаются выкорчевать вовсе, навязывая насквозь лживый и решительно расходящийся со святоотеческой традицией тезис о "непредпочтительности" для Церкви различных форм власти (см., например, http://www.interfax-religion.ru/?act=interviewdiv;=199). О власти мы в обозримом будущем предложим читателю отдельную работу, в которой покажем всю несостоятельность подобной позиции. Здесь же заметим, что в этих публикациях, формально выражающих частное мнение отдельных богословов, происходит попытка прямой ревизии "Основ социальной концепции РПЦ", в которых как раз выстраивается иерархия форм власти и прямо говорится о богоустановленности "судейства" (то есть непосредственного богоправления, теократии) и монархии, в отличие от парламентской демократии, которая определяется как установление чисто человеческое. Не намереваясь сейчас вдаваться в специальный анализ данной проблемы, отметим лишь то, что в данный момент представляет для нас особый интерес именно в свете нашей сегодняшней темы: "непредпочтительность" - это ведь, по сути, и есть пресловутая "многополярность", то есть принципиальная сдача своего, православно-имперского миропроекта и "вписывание" России и Церкви… нет, не в коммунизм, который давно мертв, а - в глобалистическое целое "прекрасного нового мира". Ибо тема и проблема власти принципиально и последовательно отделяются здесь от ее духовной сердцевины, без которой - вообще нет никакой власти, а есть лишь условность чисто светского права, прикрывающего то реальное "право", которое ныне правит секулярным западным миром - право силы. Голая сила и власть, имеющая сакральные основания, - не одно и то же! Стоило бы помнить об этом, празднуя действительно славную победу в Южной Осетии… Будучи открытыми к приличной дискуссии (а отнюдь не к поношениям и обливаниям грязью в стиле некоторых пользователей "ЖЖ"), позволим себе в заключение одно принципиальное замечание: именно в этом отделении понятия власти от его духовной составляющей, в приспособлении Церкви к духу "мiра" и заключается подлинное существо той революции, которую хотел произвести в нашей Церкви, но не успел - искренний утопист, человек больших даров и несомненных талантов, тем не менее, в свое время проигравший не хватавшим звезд с неба искренним поборникам традиции - митрополит Никодим.
Георгий Судовцев ХРАМ У ДОРОГИ
Евгений Головин МИФ О СЕМЬЕ
ПРЯМЫМ РЕЗУЛЬТАТОМ деятельности Никодима была большая, чем до того, интеграция Церкви в деятельность международных институтов, и отнюдь не только таких, как Всемирный Совет Церквей. И дело здесь, как уже сказано выше, отнюдь не только в пресловутом "экуменизме". Митрополит Никодим формировал не просто модернистское богословие, но, как показано в упомянутой выше записке, революционно-модернистское. Это была не просто некая церковная реформация (в широком смысле), но нечто большее. Он не просто хотел в большей степени соответствовать "запросам времени", но формировал совершенно особый стиль, особый подход к церковной жизнедеятельности, который был модернистским не только лишь с точки зрения богословия, но именно в плане самого образа бытия и действия Церкви в современном, стремительно секуляризирующемся мире.
Стремясь соблюдать неписаные правила политкорректности, не будем употреблять отдающего вульгарностью ругательного термина "никодимовщина". Поведем речь о стиле Никодима, о никодимовской школе церковного поведения и специфической церковной культуре (в широком смысле), во многом порожденной покойным архипастырем. Вся она, как бы то ни было, опиралась именно на идею "вписывания" Православной Церкви в современный секулярный мир (пусть и из предельно благих намерений), а никак не наоборот! И в этом все дело. И именно в этом, по нашему убеждению, - корень многих сегодняшних проблем нашей Церкви.
Думается, что крах либерально-западнического проекта для России, который стал окончательно очевиден после Цхинвала, не может не коснуться и Церкви. В условиях, когда среднее поколение так называемых "чекистов", эти либеральные националисты - выходцы из КГБ и сопряженных структур - начинают все в большей степени воспроизводить реальное (а не только лишь виртуально-пиаровское) державничество, которое для России, (что бы кто ни говорил) непременно влечет за собой имперские смыслы, "вхождение в Европу" и "многополярность" для Православной Церкви, этой единственной носительницы неповрежденной Истины апостольского Предания, звучит совсем уж неприемлемо. Если для светского государства "многополярность" допустима, как "real-politic", то для Церкви, живущей полнотою даров Святого Духа, питающейся благодатью, никак невозможно мыслить себя наравне с другими субъектами религиозного пространства, в особенности с теми, которые исторически базируются на апостасийном Западе, с западными еретиками. Признание права людей на свободу совести отнюдь не означает и не может означать примирение Православной Церкви (обладающей всею полнотой благодатных даров Святого Духа, необходимых нам для нашего спасения) с религиозной ложью, содержащейся в других религиях. Церковная дипломатия по самой своей сути - никак не может претендовать на роль православной "конгрегации вероучения"!
Церковь Христова, подобно империи, тем более не может никуда "входить", а лишь, по природе своей, может всех приглашать войти в себя, признав Истину Святого Православия. Поэтому Церковь и империя, служа великой цели, столь родственны и всегда столь тяготели друг к другу.
Ныне, когда наступил час истины и решается вопрос о самом существовании России и будущем мира, когда рушится весь западный мир, основанный на секулярности и гедонизме (о крахе глобального рынка, об экономическом коллапсе не рассуждает сегодня только ленивый), абсолютно недопустима ситуация, когда РПЦ выглядит порой едва ли не либеральнее государства, проявляя недопустимую лояльность по отношению к своей внутренней церковной "гайдаровщине", в лице ряда представителей "среднего звена" церковного и околоцерковного менеджмента и иерархии, нетерпеливо рвущейся к власти. Слава Богу, что пока, при содействии вменяемой части православной общественности (то есть её церковно-консервативного большинства), эти попытки сдерживаются Святейшим Патриархом и другими представителями церковной власти.
На повестке дня - вопрос об изживании никодимовского наследства, его главной, так сказать, "сердцевинной" части, связанной с принципиально неверным тезисом о приспособлении Церкви к "непрерывно меняющемуся" секулярному миру. Игумены, проживающие в городских квартирах и ни одного дня не несшие послушаний в монастыре, приходы, где всенощная длится час с четвертью, а литургия - сорок минут и без часов, миссионеры, кощунствующие над святынями, монахи, практикующие Иисусову молитву под беснование рока, священники и духовники, призывающие к сокращению молитв и упразднению постов, проповедники, учащие свою паству таким вещам, о которых мы не решаемся сказать вслух, гламурные дамы с "панковским" прошлым, претендующие на роль духовных авторитетов наконец, "церковные" журналисты, превращающие православную прессу в рупор революционной "реформации" - должны быть преодолены, как морок проигравшего в истории либерализма, и выброшены вон на свалку истории. Их наглость, с которой они претендуют на роль церковного "мейнстрима", должна получить и получит достойное наказание!
МЕЖДУ ТЕМ СЕГОДНЯ, под аккомпанемент красивых рассказов о роли наших святых в отстаивании русской "идентичности", эту самую идентичность пытаются выкорчевать вовсе, навязывая насквозь лживый и решительно расходящийся со святоотеческой традицией тезис о "непредпочтительности" для Церкви различных форм власти (см., например, http://www.interfax-religion.ru/?act=interviewdiv;=199). О власти мы в обозримом будущем предложим читателю отдельную работу, в которой покажем всю несостоятельность подобной позиции. Здесь же заметим, что в этих публикациях, формально выражающих частное мнение отдельных богословов, происходит попытка прямой ревизии "Основ социальной концепции РПЦ", в которых как раз выстраивается иерархия форм власти и прямо говорится о богоустановленности "судейства" (то есть непосредственного богоправления, теократии) и монархии, в отличие от парламентской демократии, которая определяется как установление чисто человеческое. Не намереваясь сейчас вдаваться в специальный анализ данной проблемы, отметим лишь то, что в данный момент представляет для нас особый интерес именно в свете нашей сегодняшней темы: "непредпочтительность" - это ведь, по сути, и есть пресловутая "многополярность", то есть принципиальная сдача своего, православно-имперского миропроекта и "вписывание" России и Церкви… нет, не в коммунизм, который давно мертв, а - в глобалистическое целое "прекрасного нового мира". Ибо тема и проблема власти принципиально и последовательно отделяются здесь от ее духовной сердцевины, без которой - вообще нет никакой власти, а есть лишь условность чисто светского права, прикрывающего то реальное "право", которое ныне правит секулярным западным миром - право силы. Голая сила и власть, имеющая сакральные основания, - не одно и то же! Стоило бы помнить об этом, празднуя действительно славную победу в Южной Осетии… Будучи открытыми к приличной дискуссии (а отнюдь не к поношениям и обливаниям грязью в стиле некоторых пользователей "ЖЖ"), позволим себе в заключение одно принципиальное замечание: именно в этом отделении понятия власти от его духовной составляющей, в приспособлении Церкви к духу "мiра" и заключается подлинное существо той революции, которую хотел произвести в нашей Церкви, но не успел - искренний утопист, человек больших даров и несомненных талантов, тем не менее, в свое время проигравший не хватавшим звезд с неба искренним поборникам традиции - митрополит Никодим.
Георгий Судовцев ХРАМ У ДОРОГИ
Эта история проста и по-своему поучительна. Если ехать из Москвы по федеральной трассе М4 "Дон", то примерно на трехсотом километре пути, вскоре за старинным (основан в конце XV-начале XVI века) городом Ряжском, издали будет виден большой и сильно разрушенный храм в честь иконы Казанской Божией Матери в селе Большое Самарино.
Судьба этого храма похожа на судьбу множества закрытых при советской власти церквей - и в то же время необычна. Здание храма, где могли свободно разместиться около полутора тысяч человек, возводилось в 1828-1836 годах по инициативе и попечением местной помещицы Натальи Ивановны Самариной в память о павших на Отечественной войне 1812 года, среди которых был и её отец. И больше века эта церковь служила людям
Религиозное общество села Большое Самарино было снято с регистрации Советом по делам РПЦ 28 августа 1962 года, однако верующие не оставляли надежды снова открыть свою церковь почти десять лет, неоднократно обращались в Совет Министров СССР, история их борьбы за храм хорошо известна в православной среде. Их усилиями здесь была даже устроена библиотека, почти полностью сохранялось внутреннее убранство храма. И только в 1971 году "неперспективное" село лишили его векового сердца - библиотеку закрыли, а здание "в интересах народного хозяйства" передали под зернохранилище. Через разрушенную стену под своды храма стали заезжать бульдозеры, а вокруг него - на специально устроенный ток - возили зерно тяжелые грузовики - иногда "задевая" за углы здания. Потом здесь же хранились комбикорма и удобрения.
В результате этой народнохозяйственной деятельности просел фундамент церкви, через апсиду алтаря прошла гигантская, на всю высоту, трещина, а 25-метровой высоты колокольня накренилась в сторону дороги.
В 90-е годы храм пришел в полное запустение и разорение. Дело довершил неизбежный пожар, после которого "исчезла" железная крыша храма, а вода и ветер начали разрушать известковую кладку и смывать красивейшие настенные росписи XIX века.
Таких "брошенных" церквей, где царит "мерзость запустения", в одной только Рязанской области - больше сотни. А по всей стране - наверное, многие тысячи. Но эти тысячи всё равно складываются из таких вот единиц. И поднимать их из руин некому - наши сёла стоят пустыми, если только не "оседают" там, на земле, мусульмане, выехавшие из Кавказа и Средней Азии. От некогда многочисленного прихода села Большое Самарино остались три пенсионерки. Попыталась осесть здесь одна молодая православная семья. Лев и Наталия специально приехали в Большое Самарино из Москвы, чтобы восстановить, казалось бы, уже безнадежно разрушенное. Больше года вместе с добровольными помощниками расчищали здание от мусора, а своды храма - от растений и земли, устанавливали металлические стропила, покрывали досками и специальной пленкой. Кроме бездны собственного труда, потратили почти полмиллиона рублей - и своих, и пожертвованных. Удалось подвести здание храма под крышу, укрыть кладку от дождя и снега. Конечно, это временная, но совершенно необходимая мера - как перевязка тяжелораненного бойца, без которой он может вообще не выжить.
И вот, когда вся эта работа была проделана, местному благочинному пришло письмо, подписанное теми самыми тремя прихожанками-пенсионерками. Где содержалось требование немедленно опечатать храм, поскольку проведение в нем восстановительных работ ведётся без договора с собственником здания и без разрешения соответствующих государственных служб: от пожарной до архитектурной. Разумеется, ничего такого у Льва и Натальи не было - взяли благословение у того же благочинного, вот и всё.
С юридической точки зрения письмо было составлено безукоризненно - даже удивительно для трёх сельских жительниц без высшего образования. И не внять ему было нельзя - действительно: со сводов храма иногда выпадали кирпичи, дело могло дойти до несчастных случаев. Но зачем тогда, спрашивается, нужно было выжидать больше года, пока верующие энтузиасты трудились на свой страх и риск, спасая храм? Всё по Шекспиру: "мавр сделал своё дело - мавр может уходить"? Сегодня церковь опечатана, Лев и Наталья уехали из села - видимо, уже навсегда. "Как ребёнка здесь похоронили…" - сказали на прощание.
Судьба этого храма похожа на судьбу множества закрытых при советской власти церквей - и в то же время необычна. Здание храма, где могли свободно разместиться около полутора тысяч человек, возводилось в 1828-1836 годах по инициативе и попечением местной помещицы Натальи Ивановны Самариной в память о павших на Отечественной войне 1812 года, среди которых был и её отец. И больше века эта церковь служила людям
Религиозное общество села Большое Самарино было снято с регистрации Советом по делам РПЦ 28 августа 1962 года, однако верующие не оставляли надежды снова открыть свою церковь почти десять лет, неоднократно обращались в Совет Министров СССР, история их борьбы за храм хорошо известна в православной среде. Их усилиями здесь была даже устроена библиотека, почти полностью сохранялось внутреннее убранство храма. И только в 1971 году "неперспективное" село лишили его векового сердца - библиотеку закрыли, а здание "в интересах народного хозяйства" передали под зернохранилище. Через разрушенную стену под своды храма стали заезжать бульдозеры, а вокруг него - на специально устроенный ток - возили зерно тяжелые грузовики - иногда "задевая" за углы здания. Потом здесь же хранились комбикорма и удобрения.
В результате этой народнохозяйственной деятельности просел фундамент церкви, через апсиду алтаря прошла гигантская, на всю высоту, трещина, а 25-метровой высоты колокольня накренилась в сторону дороги.
В 90-е годы храм пришел в полное запустение и разорение. Дело довершил неизбежный пожар, после которого "исчезла" железная крыша храма, а вода и ветер начали разрушать известковую кладку и смывать красивейшие настенные росписи XIX века.
Таких "брошенных" церквей, где царит "мерзость запустения", в одной только Рязанской области - больше сотни. А по всей стране - наверное, многие тысячи. Но эти тысячи всё равно складываются из таких вот единиц. И поднимать их из руин некому - наши сёла стоят пустыми, если только не "оседают" там, на земле, мусульмане, выехавшие из Кавказа и Средней Азии. От некогда многочисленного прихода села Большое Самарино остались три пенсионерки. Попыталась осесть здесь одна молодая православная семья. Лев и Наталия специально приехали в Большое Самарино из Москвы, чтобы восстановить, казалось бы, уже безнадежно разрушенное. Больше года вместе с добровольными помощниками расчищали здание от мусора, а своды храма - от растений и земли, устанавливали металлические стропила, покрывали досками и специальной пленкой. Кроме бездны собственного труда, потратили почти полмиллиона рублей - и своих, и пожертвованных. Удалось подвести здание храма под крышу, укрыть кладку от дождя и снега. Конечно, это временная, но совершенно необходимая мера - как перевязка тяжелораненного бойца, без которой он может вообще не выжить.
И вот, когда вся эта работа была проделана, местному благочинному пришло письмо, подписанное теми самыми тремя прихожанками-пенсионерками. Где содержалось требование немедленно опечатать храм, поскольку проведение в нем восстановительных работ ведётся без договора с собственником здания и без разрешения соответствующих государственных служб: от пожарной до архитектурной. Разумеется, ничего такого у Льва и Натальи не было - взяли благословение у того же благочинного, вот и всё.
С юридической точки зрения письмо было составлено безукоризненно - даже удивительно для трёх сельских жительниц без высшего образования. И не внять ему было нельзя - действительно: со сводов храма иногда выпадали кирпичи, дело могло дойти до несчастных случаев. Но зачем тогда, спрашивается, нужно было выжидать больше года, пока верующие энтузиасты трудились на свой страх и риск, спасая храм? Всё по Шекспиру: "мавр сделал своё дело - мавр может уходить"? Сегодня церковь опечатана, Лев и Наталья уехали из села - видимо, уже навсегда. "Как ребёнка здесь похоронили…" - сказали на прощание.
Евгений Головин МИФ О СЕМЬЕ
ЧЕМ БОЛЬШЕ ПИШУТ о них, тем загадочней они представляются. Если мы хорошо сознаем, что тело рождают одни, а душу совсем другие люди, существа, стихии, - конфликты в жизни обостряются чрезвычайно. Это как-то сглаживается в отношениях с матерью, но конфронтация с отцом почти всегда неизбежна. Допустим, мать - баба грубая, необразованная, но сколь бы ей ни были чужды наши интересы, её легко усмирить теплотой и нежностью. Но вот просыпается похмельный отец, и мы застываем в гибельном предчувствии: сейчас начнётся. Омерзительный с любой точки зрения, он неуклюже разыгрывает ласковость: "В твои годы, сынок, я работал вроде каторжного, вкалывал по шестнадцать часов в день, чтобы добыть на кусок хлеба тебе… и матери". О том, что меня тогда еще на свете не было (он поздно женился), понятно, забывал, хватал мою немецкую книгу, мусолил, отшвыривал и… начинал: "Ох, водички, что ли, попить? Голова трещит, ужас!" Дать ему денег на похмелку? Послать к черту? Придумать запутанное объснение? Да нет, здесь ничего не поможет. Ситуация совершенно безвыходная. Откажешь разок, другой - и вместо пьяного угрюмого типа получишь обыкновенного монстра.
А вот отец другого плана. Предпочитает быть под пятой матери, умиротворяет, лебезит. Во-первых, "худой мир лучше доброй ссоры", во-вторых, как научному работнику, ему необходимы условия. У него на работе и так не всё о’кей: его ненавидит Иван Иванович, секретно презирает Иван Абрамович, с проходом темы одни бугры да колдобины, возлюбленная Люба грозит сообщить жене…
За рюмкой вина отец расплывается: "Жаль, ты парикмахер, а не космонавт. Я бы мог такое тебе порассказать про нашу космонавтику! Но разве они ценят настоящих специалистов! Я в молодости по ночам вагоны разгружал!" (они почему-то все в юности вагоны разгружали). Я расхрабрился: "А у нас сгорела парикмахерская от горячей завивки…"
Мать дала мне подзатыльник - слушай, мол, отца. "Правильно, сын, слушай! Отец плохому не научит! Я в пятнадцать лет уже решил уравнение Шницеля… или как его там… Мне бы академиком быть, а я всего лишь кандидат. - Он опустил голову в салат и заплакал. - А вообще-то я младогегельянец…" Он может нести эту околесицу, пока его, льстиво уговаривая, восхищаясь его гением, проклиная дураков сотрудников и всяческих лизоблюдов, не уложишь в кровать, как малое дитя. Утром он тщательно чистит туфли, отправляется к "возлюбленной Любе", бормоча: "Сегодня важное совещание", уходит вприпрыжку, сопровождаемый едкой улыбкой матери. Она всё знает и ненавидит, он всё знает и боится - так и проходят паскудные, лицемерные, продажные годы, вспыхивающие иногда фонтаном скандалов и букетами в дни рождений, юбилеев, похорон. Всё это всем известно, ибо "скучно жить на этом свете, господа".
Случаются истории и позабавней. Один мой приятель сунул отца в бочку с дёгтем и вызвал пожарную команду: другой постоянно наступал отцу на пятки и дождался удара ножом; третий - интриган: ухитрился посадить мать в тюрьму и на свиданиях пел ей красиво и баритонально "не забуду мать родную"; четвертый мой приятель получил почетную грамоту и нарисовал на ней дружескую встречу Ивана Грозного и Петра Великого с сыновьями…
Таких историй великое множество, и каждый может рассказать подобных минимум с десяток. Но проблема на самом деле весьма серьезна: другие убедительно и самодовольно навязывают нам наш личный миф, в котором всё - сомнительно. Почему надо верить, что эти кудрявые дяди и тети с наглой оравой требующих, поучающих, назидающих, нападающих, ищущих денег и прав статистов суть мои родители и родственники. Они хлопают меня по плечу, излагают какие-то поговорки, бредовые жизненные истины, скабрезные анекдоты. Это еще ничего. Настроясь на торжественный лад, они славословят предков с георгиевскими крестами, золотыми медалями и Сталинскими премиями. Я хочу покоя, ложусь спать, ссылаясь на головную боль. Не тут-то было. В комнату входит, садится на краешек постели плешивый толстяк в шелковой пижаме и рассказывает, какие в нашей семье герои, в соседней - паразиты, в третьей - душегубцы. Последнее слово напоминает плоскогубцы. "Он что, - зеваю я, - свою внучку плоскогубцами придушил?" "Да ты нетрезвый, что ли?" "Пьяный, как есть пьяный, - прошипела юркая старушонка, незаметно скользнувшая в комнату, - от него вечно водкой разит, как от покойного отца. И вообще он… того". "Так надо “скорую” вызвать, - захлопотал толстяк, - а то в одночасье и готов". "Да там Шурка по телефону амурничает". "Какая Шурка, надо человека спасать!"
Семейный вечер я закончил в больнице.
Ко мне явился плешивый толстяк в синем галифе и розовом пиджаке, скрипя сапогами, как натужная телега (мой двоюродный дядя), заохал, зацокал, просвистел "Землянку", сострил: "Ты вроде бьёшься, как в тесной печурке огонь. Как оно, ничего? Да, брат, перепугал ты всех!" Что б тебе, сволочь, сказать? "Дядя, когда греческий царь Иксион влюбился в богиню Геру, она превратилась в облако своих очертаний, а потом в осьминога. Потому-то я такой нервный, вертлявый, неуклюжий… Скажи-ка, дядя, а ты видел уклюжих?" Дядя засопел, аккуратно поставил на столик пакет с макаронами, неожиданно мягко подкрался к врачу, заорал: "Клизму, почаще клизму, товарищ доктор. Говорят волшебное средство! Про Герку эту я слышал, она у нас лифтершей, а вот про царей этих, будь они неладны… сейчас вроде дозволено, а потом глядишь… и лагерь".
Потом притащилась тетя Ираида. Пока вынимала пакет с макаронами, всё рассыпала по полу. Персонал оживленно хрустел макаронами, какой-то профессор поскользнулся и долго ползал под кроватями больных - искал потерянное пенсне. "А у тебя, я вижу, макароны уже есть, кушай, племянник, кушай, в них калорий много, а я пока своих насобираю, много ли мне, старухе, надо. А у нас новости! - лопотала тетя Ираида. - Помнишь Семён Семёныча из аптеки? Ну, который с перевернутым протезом. Так у него по пьянке протез стащили. Ходит, сердешный, деревяшкой стучит", - тетя поучительно посмотрела на меня. Невольно поджав ногу, я зачем-то пробормотал: "Протезы часто крадут". "А Зойку-то, воровку, с работы сняли. Так она теперь палкой с крюком по мусорным бакам шарит. Пьяная шляется пуще прежнего. Ну ладно, заболталась я, надо еще поймать Петровича, чтоб комод починил. А ты, Дима, помни: не к тому тебя мать в муках рожала, чтоб ты водку хлестал. Ну, я днями еще загляну". И торопливо побежала, рассыпая из авоськи остатки макарон…
Господи, за что?! Внутренний голос шепчет: очутиться бы со всей компанией на необитаемом острове, вот начнется песня! Как можно жить в липком климате взаимной зависти, подозрительности, скрытой враждебности? Если держаться уклончиво и вежливо - прослывешь гордецом, если стараться всем понравиться - обзовут подлизой. Не всё ли равно? Да и можно ли назвать "семьей" группу случайных прохожих, вышедших из магазина или парка, с эскалатора или заводской проходной, объединенных сугубо материальными интересами, общими анекдотами и разрозненными знакомыми на протяжении пары десятков лет?
СЕМЬЯ ДОЛЖНА иметь прежде всего традицию, этический стандарт и общего духовного предка. Только при таких условиях возможно это оригинальное соединение. И, прежде всего, семья должна быть патриархальна. Книга Бахофена "Материнское право" относится к очень отдаленному мифическому прошлому, её отношение к современности сугубо сказочное. Люди меняются с каждым поколением, через десяток поколений их просто не узнать. Достаточно посмотреть фотографии начала двадцатого века и сравнить с современными - разница невероятная. Там чувствуется традиция и чувствуется семья. На современных изображениях лица ангажированы постоянными заботами, трудами, беспрерывной спешкой, ожиданием неурядиц и неудач. И ясно, что так оно и будет. Радость - самая обыкновенная вещь в мире - опустилась до уровня выигрыша в лотерею или в игорном автомате. Страдание - до истерических воплей и мордобоя.
КОГДА Я ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ - застал новых жильцов. Петрович - знакомый тети Ираиды - решил сделать из комода "дворцовую мебель" и покрывал его скверной позолотой, которая мазала всё и вся - даже плешь субъекта в синем галифе, что придавало оному вполне генеральский вид. Он сразу посуровел и ко мне более не приставал. Петрович соорудил в центре комнаты печку (ихнее отопление взорвёт и затопит весь дом), приставил лесенку и поселил на печке свою бабку - он принимал её за кошку и зачастую покрикивал "брысь". Бабка ночью распевала революционные песни и отличалась мужеством чрезвычайным: завыла "знают польские паны, знают псы-атаманы", свалилась в таз с грязным бельем и, как ни в чем не бывало, замяукала "как много девушек хороших". Петрович пришел в полный восторг и пригласил к нам жить двух баянистов. Синхронных баянистов: у одного была выбрита левая щека, у другого - правая; у одного бутылка водки торчала из левого кармана, у другого - из правого.
Отец с матерью ужасно перепугались прибавлению семьи. Мать горячо шептала отцу: "Вот соберешься утром на работу, а надеть нечего". Отец её успокаивал: "Да это ФСБ. Свои ребята из пятого отдела". Но, тем не менее, старался улизнуть пораньше на работу. Вообще на него как-то перестали обращать внимание. Петрович даже спросил у матери: "А муженёк ваш на фронте изволил пропасть? Так гнать надо этого дармоеда!" И выбросил пожитки отца в подъезд. Отец кричал, скандалил, кому-то жаловался, милицию приводил, наконец, получил срок и успокоился.
Петрович позолотил комод и стал начальником семьи. Мать шептала тёте Ираиде: "Вот это мужчина! Не то, что тот размазня. Ничего, в Мордовии из него человека сделают!" Потом приревновала тетю Ираиду к Петровичу. Тот усмехался: "Тощие вы больно. Вот приведу Машку Самоквасову (он описал в воздухе нечто облако- или ватообразное) - на всех хватит”. В этот момент люстра в верхней квартире упала - кирпичи и штукатурка посыпались на бабку. Старуха ошалела, сняла кирпич со лба и заорала: "Раскинулось море широко". Баянисты заливисто подхватили. Тут вошла Машка Самоквасова - нечто необъятное в цветастой юбке - и пустилась вприсядку. Баянисты перемигнулись и вытащили поллитровки. "Стоп! - цыкнула Машка. - Я стирать пришла. Грязища-то несказанная!" Посрывала кофты да блузки с матери и тёти Ираиды, стащила с генерала синее галифе и заплескала в корыте цветной водой. Баянисты пробовали её пощипать - на совесть отделала их мокрой тряпкой. "Ты бы, Петрович, портрет какой принес для плезира", - щегольнула Машка иностранным словом. "Есть, Марья Тимофеевна", - козырнул Петрович и вышел, печатая шаг. Отсутствовал, примерно, час, принес красивый яркий портрет: "Подвинься, бабка, дыру в потолке заделаем, а то взяла моду под люстрой спать". "Кто ж такой будет?" - поинтересовалась мать. "Это не кто-нибудь, деревня, а сам Григорий Сковорода". "И что ж ты будешь на нем жарить?" - прыснула мать.
В это время послышались гулкие удары в наружную стену. "Ах ты, боже мой, - захлопотал Петрович, - я же Лёньку-шофера позвал ядром стены поразбивать, чтоб просторней было, семья-то, глядишь, прибавляется." Действительно, падали жильцы верхней квартиры - люди, холодильники, диваны. Свалилась тетя Соня - подруга тети Ираиды - с настольной лампой и "Советской энциклопедией" и продолжала читать про падение Трои. "Что-то у вас, Ираидочка, квартиры объединяют? Или землетрясение какое?" Баянисты прятали водку в чей-то холодильник - затеплела больно. "Включить бы надо", - шепнул один. "А ты помалкивай, - прошипел второй. - А то Машка заметит - беда". Но Машка занялась другим делом: вылила корыто, развесила мокрое белье на пришельцах, скинула компьютер, за которым храпел старичок в длинной шинели, на старичка навесила занавески, носки и ковёр. "Хоть на человека похож стал, а то ни дать ни взять обалдуй с шарманкой. А теперь тебя в порядок приведу", - обратилась она к тете Соне. Облила её водой из таза и принялась стирать вместе с энциклопедией. "Что вы, Маша, - зарыдала тетя Ираида, - ах, Сонечка, Сонечка!" "Что Сонечка, Сонечка, - съязвила Машка, - я тебя спрашиваю, когда она в последний раз в баню ходила? А еще учёная…"
Пейзаж постепенно формировался: бабка на печке бросила петь и занялась штопкой чулка; генерал грозил мне пальцем "помни, мол"; баянисты пили водку, спрятавшись в холодильник; маленькие девочки из соседних квартир прыгали в скакалки; взрослые парни басовито вскрикивали "рыба!" и стучали домино; откуда-то приплелся инвалид об одном костыле и совал документы управдому; визгливая деваха проводила экскурсию по новому дому: Машка Самоквасова закончила стирку Сонечки и пошла за краской для ремонта. "Благодать, - вздохнул Петрович, - всё на месте, все при деле, Теперь можно и газетку почитать. Ну-ка послушаем. Слушайте, все слушайте!" Он достал смятый листок из кармана и закричал: "Мировая победа". Печка развалилась, бабка продолжала штопать чулок. Баянисты вывалились из холодильника, накрылись баянами и захрапели. Генерал вытирал тетю Соню и рокотал комплименты. Машка красила потолок. Ленька-шофер доламывал дом. Петрович застучал кулаком,
А вот отец другого плана. Предпочитает быть под пятой матери, умиротворяет, лебезит. Во-первых, "худой мир лучше доброй ссоры", во-вторых, как научному работнику, ему необходимы условия. У него на работе и так не всё о’кей: его ненавидит Иван Иванович, секретно презирает Иван Абрамович, с проходом темы одни бугры да колдобины, возлюбленная Люба грозит сообщить жене…
За рюмкой вина отец расплывается: "Жаль, ты парикмахер, а не космонавт. Я бы мог такое тебе порассказать про нашу космонавтику! Но разве они ценят настоящих специалистов! Я в молодости по ночам вагоны разгружал!" (они почему-то все в юности вагоны разгружали). Я расхрабрился: "А у нас сгорела парикмахерская от горячей завивки…"
Мать дала мне подзатыльник - слушай, мол, отца. "Правильно, сын, слушай! Отец плохому не научит! Я в пятнадцать лет уже решил уравнение Шницеля… или как его там… Мне бы академиком быть, а я всего лишь кандидат. - Он опустил голову в салат и заплакал. - А вообще-то я младогегельянец…" Он может нести эту околесицу, пока его, льстиво уговаривая, восхищаясь его гением, проклиная дураков сотрудников и всяческих лизоблюдов, не уложишь в кровать, как малое дитя. Утром он тщательно чистит туфли, отправляется к "возлюбленной Любе", бормоча: "Сегодня важное совещание", уходит вприпрыжку, сопровождаемый едкой улыбкой матери. Она всё знает и ненавидит, он всё знает и боится - так и проходят паскудные, лицемерные, продажные годы, вспыхивающие иногда фонтаном скандалов и букетами в дни рождений, юбилеев, похорон. Всё это всем известно, ибо "скучно жить на этом свете, господа".
Случаются истории и позабавней. Один мой приятель сунул отца в бочку с дёгтем и вызвал пожарную команду: другой постоянно наступал отцу на пятки и дождался удара ножом; третий - интриган: ухитрился посадить мать в тюрьму и на свиданиях пел ей красиво и баритонально "не забуду мать родную"; четвертый мой приятель получил почетную грамоту и нарисовал на ней дружескую встречу Ивана Грозного и Петра Великого с сыновьями…
Таких историй великое множество, и каждый может рассказать подобных минимум с десяток. Но проблема на самом деле весьма серьезна: другие убедительно и самодовольно навязывают нам наш личный миф, в котором всё - сомнительно. Почему надо верить, что эти кудрявые дяди и тети с наглой оравой требующих, поучающих, назидающих, нападающих, ищущих денег и прав статистов суть мои родители и родственники. Они хлопают меня по плечу, излагают какие-то поговорки, бредовые жизненные истины, скабрезные анекдоты. Это еще ничего. Настроясь на торжественный лад, они славословят предков с георгиевскими крестами, золотыми медалями и Сталинскими премиями. Я хочу покоя, ложусь спать, ссылаясь на головную боль. Не тут-то было. В комнату входит, садится на краешек постели плешивый толстяк в шелковой пижаме и рассказывает, какие в нашей семье герои, в соседней - паразиты, в третьей - душегубцы. Последнее слово напоминает плоскогубцы. "Он что, - зеваю я, - свою внучку плоскогубцами придушил?" "Да ты нетрезвый, что ли?" "Пьяный, как есть пьяный, - прошипела юркая старушонка, незаметно скользнувшая в комнату, - от него вечно водкой разит, как от покойного отца. И вообще он… того". "Так надо “скорую” вызвать, - захлопотал толстяк, - а то в одночасье и готов". "Да там Шурка по телефону амурничает". "Какая Шурка, надо человека спасать!"
Семейный вечер я закончил в больнице.
Ко мне явился плешивый толстяк в синем галифе и розовом пиджаке, скрипя сапогами, как натужная телега (мой двоюродный дядя), заохал, зацокал, просвистел "Землянку", сострил: "Ты вроде бьёшься, как в тесной печурке огонь. Как оно, ничего? Да, брат, перепугал ты всех!" Что б тебе, сволочь, сказать? "Дядя, когда греческий царь Иксион влюбился в богиню Геру, она превратилась в облако своих очертаний, а потом в осьминога. Потому-то я такой нервный, вертлявый, неуклюжий… Скажи-ка, дядя, а ты видел уклюжих?" Дядя засопел, аккуратно поставил на столик пакет с макаронами, неожиданно мягко подкрался к врачу, заорал: "Клизму, почаще клизму, товарищ доктор. Говорят волшебное средство! Про Герку эту я слышал, она у нас лифтершей, а вот про царей этих, будь они неладны… сейчас вроде дозволено, а потом глядишь… и лагерь".
Потом притащилась тетя Ираида. Пока вынимала пакет с макаронами, всё рассыпала по полу. Персонал оживленно хрустел макаронами, какой-то профессор поскользнулся и долго ползал под кроватями больных - искал потерянное пенсне. "А у тебя, я вижу, макароны уже есть, кушай, племянник, кушай, в них калорий много, а я пока своих насобираю, много ли мне, старухе, надо. А у нас новости! - лопотала тетя Ираида. - Помнишь Семён Семёныча из аптеки? Ну, который с перевернутым протезом. Так у него по пьянке протез стащили. Ходит, сердешный, деревяшкой стучит", - тетя поучительно посмотрела на меня. Невольно поджав ногу, я зачем-то пробормотал: "Протезы часто крадут". "А Зойку-то, воровку, с работы сняли. Так она теперь палкой с крюком по мусорным бакам шарит. Пьяная шляется пуще прежнего. Ну ладно, заболталась я, надо еще поймать Петровича, чтоб комод починил. А ты, Дима, помни: не к тому тебя мать в муках рожала, чтоб ты водку хлестал. Ну, я днями еще загляну". И торопливо побежала, рассыпая из авоськи остатки макарон…
Господи, за что?! Внутренний голос шепчет: очутиться бы со всей компанией на необитаемом острове, вот начнется песня! Как можно жить в липком климате взаимной зависти, подозрительности, скрытой враждебности? Если держаться уклончиво и вежливо - прослывешь гордецом, если стараться всем понравиться - обзовут подлизой. Не всё ли равно? Да и можно ли назвать "семьей" группу случайных прохожих, вышедших из магазина или парка, с эскалатора или заводской проходной, объединенных сугубо материальными интересами, общими анекдотами и разрозненными знакомыми на протяжении пары десятков лет?
СЕМЬЯ ДОЛЖНА иметь прежде всего традицию, этический стандарт и общего духовного предка. Только при таких условиях возможно это оригинальное соединение. И, прежде всего, семья должна быть патриархальна. Книга Бахофена "Материнское право" относится к очень отдаленному мифическому прошлому, её отношение к современности сугубо сказочное. Люди меняются с каждым поколением, через десяток поколений их просто не узнать. Достаточно посмотреть фотографии начала двадцатого века и сравнить с современными - разница невероятная. Там чувствуется традиция и чувствуется семья. На современных изображениях лица ангажированы постоянными заботами, трудами, беспрерывной спешкой, ожиданием неурядиц и неудач. И ясно, что так оно и будет. Радость - самая обыкновенная вещь в мире - опустилась до уровня выигрыша в лотерею или в игорном автомате. Страдание - до истерических воплей и мордобоя.
КОГДА Я ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ - застал новых жильцов. Петрович - знакомый тети Ираиды - решил сделать из комода "дворцовую мебель" и покрывал его скверной позолотой, которая мазала всё и вся - даже плешь субъекта в синем галифе, что придавало оному вполне генеральский вид. Он сразу посуровел и ко мне более не приставал. Петрович соорудил в центре комнаты печку (ихнее отопление взорвёт и затопит весь дом), приставил лесенку и поселил на печке свою бабку - он принимал её за кошку и зачастую покрикивал "брысь". Бабка ночью распевала революционные песни и отличалась мужеством чрезвычайным: завыла "знают польские паны, знают псы-атаманы", свалилась в таз с грязным бельем и, как ни в чем не бывало, замяукала "как много девушек хороших". Петрович пришел в полный восторг и пригласил к нам жить двух баянистов. Синхронных баянистов: у одного была выбрита левая щека, у другого - правая; у одного бутылка водки торчала из левого кармана, у другого - из правого.
Отец с матерью ужасно перепугались прибавлению семьи. Мать горячо шептала отцу: "Вот соберешься утром на работу, а надеть нечего". Отец её успокаивал: "Да это ФСБ. Свои ребята из пятого отдела". Но, тем не менее, старался улизнуть пораньше на работу. Вообще на него как-то перестали обращать внимание. Петрович даже спросил у матери: "А муженёк ваш на фронте изволил пропасть? Так гнать надо этого дармоеда!" И выбросил пожитки отца в подъезд. Отец кричал, скандалил, кому-то жаловался, милицию приводил, наконец, получил срок и успокоился.
Петрович позолотил комод и стал начальником семьи. Мать шептала тёте Ираиде: "Вот это мужчина! Не то, что тот размазня. Ничего, в Мордовии из него человека сделают!" Потом приревновала тетю Ираиду к Петровичу. Тот усмехался: "Тощие вы больно. Вот приведу Машку Самоквасову (он описал в воздухе нечто облако- или ватообразное) - на всех хватит”. В этот момент люстра в верхней квартире упала - кирпичи и штукатурка посыпались на бабку. Старуха ошалела, сняла кирпич со лба и заорала: "Раскинулось море широко". Баянисты заливисто подхватили. Тут вошла Машка Самоквасова - нечто необъятное в цветастой юбке - и пустилась вприсядку. Баянисты перемигнулись и вытащили поллитровки. "Стоп! - цыкнула Машка. - Я стирать пришла. Грязища-то несказанная!" Посрывала кофты да блузки с матери и тёти Ираиды, стащила с генерала синее галифе и заплескала в корыте цветной водой. Баянисты пробовали её пощипать - на совесть отделала их мокрой тряпкой. "Ты бы, Петрович, портрет какой принес для плезира", - щегольнула Машка иностранным словом. "Есть, Марья Тимофеевна", - козырнул Петрович и вышел, печатая шаг. Отсутствовал, примерно, час, принес красивый яркий портрет: "Подвинься, бабка, дыру в потолке заделаем, а то взяла моду под люстрой спать". "Кто ж такой будет?" - поинтересовалась мать. "Это не кто-нибудь, деревня, а сам Григорий Сковорода". "И что ж ты будешь на нем жарить?" - прыснула мать.
В это время послышались гулкие удары в наружную стену. "Ах ты, боже мой, - захлопотал Петрович, - я же Лёньку-шофера позвал ядром стены поразбивать, чтоб просторней было, семья-то, глядишь, прибавляется." Действительно, падали жильцы верхней квартиры - люди, холодильники, диваны. Свалилась тетя Соня - подруга тети Ираиды - с настольной лампой и "Советской энциклопедией" и продолжала читать про падение Трои. "Что-то у вас, Ираидочка, квартиры объединяют? Или землетрясение какое?" Баянисты прятали водку в чей-то холодильник - затеплела больно. "Включить бы надо", - шепнул один. "А ты помалкивай, - прошипел второй. - А то Машка заметит - беда". Но Машка занялась другим делом: вылила корыто, развесила мокрое белье на пришельцах, скинула компьютер, за которым храпел старичок в длинной шинели, на старичка навесила занавески, носки и ковёр. "Хоть на человека похож стал, а то ни дать ни взять обалдуй с шарманкой. А теперь тебя в порядок приведу", - обратилась она к тете Соне. Облила её водой из таза и принялась стирать вместе с энциклопедией. "Что вы, Маша, - зарыдала тетя Ираида, - ах, Сонечка, Сонечка!" "Что Сонечка, Сонечка, - съязвила Машка, - я тебя спрашиваю, когда она в последний раз в баню ходила? А еще учёная…"
Пейзаж постепенно формировался: бабка на печке бросила петь и занялась штопкой чулка; генерал грозил мне пальцем "помни, мол"; баянисты пили водку, спрятавшись в холодильник; маленькие девочки из соседних квартир прыгали в скакалки; взрослые парни басовито вскрикивали "рыба!" и стучали домино; откуда-то приплелся инвалид об одном костыле и совал документы управдому; визгливая деваха проводила экскурсию по новому дому: Машка Самоквасова закончила стирку Сонечки и пошла за краской для ремонта. "Благодать, - вздохнул Петрович, - всё на месте, все при деле, Теперь можно и газетку почитать. Ну-ка послушаем. Слушайте, все слушайте!" Он достал смятый листок из кармана и закричал: "Мировая победа". Печка развалилась, бабка продолжала штопать чулок. Баянисты вывалились из холодильника, накрылись баянами и захрапели. Генерал вытирал тетю Соню и рокотал комплименты. Машка красила потолок. Ленька-шофер доламывал дом. Петрович застучал кулаком,