Заяицкий Сергей. Красавица с острова Люлю

   - Это квагги, - мрачно отвечал последний, стараясь спрятать куда-нибудь свое лицо.
   - Нет! Какие искусники эти дикари! - продолжал Ламуль, - а эта бабочка. Взгляни, Тереза... Ну, точь-в-точь живая. Ей-богу, если бы был сачок, я не удержался бы и попробовал бы поймать.
   Морис с надеждой и мольбой взглядывал на Терезу, но - о, женщины, ничтожество вам имя - она сразу охладела к нему, как только увидала его в том новом облике, не свойственном европейским понятиям о красоте.
   - Господин Фуко, - насмешливо говорила она,ваша супруга что-то хочет сказать вам.
   И она отворачивалась, обняв за шею удовлетворенного банкира, а черная Какао принималась ласково разглаживать волосы своего мужа, а потом, поймав рыбу, откусывала половину, а другую половину передавала ему, очистив ее предварительно от шелухи жестким, как наждачная бумага, языком.
   Гораздо хуже обстояло дело с водою: муки жажды среди бесконечного водного простора, по свидетельству Майн Рида, еще мучительнее, чем среди песков Сахары, и путешественники уже начинали терять сознание, и галлюцинации посещали их высыхающий постепенно мозг.
   То чудилось им, что они сидят в черно-розовой ванной комнате, где кругом золотые краны источают холодную и чистую воду, то представлялся им стол, уставленный бутылками холодного, как лед, "Виши", то страшный ливень, при котором довольно запрокинуть голову и разинуть рот, чтобы раздуться от воды наподобие резинового баллона.
   Особенно страдала от жажды Прекрасная Тереза, она осыпала бедного банкира ужасающими обвинениями, на которые тот мог ответить лишь стонами.
   На четвертый день все впали в забытье. Морис Фуко напоминал свернутый лицевою стороною персидский ковер, Ламуль бредил каким-то графином, Валуа и Эбьен лежали как трупы на огромных ветвях, профессор сложился наподобие собирающегося прыгнуть кузнечика, а полковник Ящиков пыхтел и вертелся с боку на бок. Ему снилось, что он только что сытно пообедал у себя в "Пригорском" и вот теперь лег отдохнуть на широкую деревянную дедовскую кровать, но не может уснуть от жажды.
   "Эй, - пробормотал он, - Федор. Отчего тут рыбой воняет? Квасу! черт..." - и, приподнимаясь на локте, бессмысленно смотрел в бесконечную голубую даль океана. Один Галавотти сохранил настолько сознания, что, когда на горизонте показался дымок "Королевы Анны", он со страшным усилием воли оторвал кусок рубашки, связывавший деревья, привязал его к своей деревяшке и, встав на руки, начал размахивать ею в воздухе. Через некоторое время он заметил, что судно приближается, и тогда силы оставили его, и он тоже позволил себе упасть в обморок.
   Проснулся он от приятного запаха поджариваемого ростбифа.
   - Алло! - сказал он и сел на койке.
   Вокруг него стояло несколько матросов.
   - Ну, что? - спросил Галавотти, - или вы никогда не видали порядочного человека, что так вылупили свои микроскопы. Живо, ростбиф с приличным гарниром и стаканом холодного белого вина. Раз, два, два с половинкой! Катись!
   Закусив, он спросил об участи остальных путешественников и, узнав, что они почти все уже очнулись и одеваются, пожелал выйти на палубу. На палубе он нашел молодую чету в обществе капитана и проповедника.
   - Вы уже помолились, сын мой? - спросил молодой доктор.
   Галавотти глотнул воздух:
   - Я только позавтракал и выпил вина,- сказал он, - что касается до молитв, то они мне приходят в голову обычно уже тогда, когда пища начнет перевариваться.
   - На каком корабле потерпели вы крушение? - спросил, слегка нахмурившись, капитан.
   - Ни на каком. Мы едем прямехонько из одной симпатичной страны, где все пошло вверх дном и где съесть своего ближнего почитается только признаком здорового аппетита.
   - А кто вы такой? - спросил лорд, отступая.
   - То есть как кто?
   - Англичанин или американец?
   - Я интернационалист, черт меня побери, - отвечал Галавотти, - а из моих товарищей один русский, а остальные французы.
   То, что произошло вслед за тем, Галавотти долго считал дурным сном.
   В одно мгновение он был подхвачен на воздух и посажен в шлюпку, куда через секунду посыпались и все его спутники, еще не успевшие как следует опомниться, но уже одетые - мужчины в пижамы, а Тереза и Какао в изящные утренние костюмы. Шлюпка быстро опустилась, скрипя блоками, в нее упали две бочки с сухарями, и через минуту "Королева Анна", на всех парах уже уходила прочь, пеня воду могучим винтом и гордо размахивая на корме британским флагом.
   - Стойте! - кричал, гребя что есть силы, Галавотти,- стойте!
   Но весла его беспомощно били воду, и скоро пароход превратился в точку, едва заметную на горизонте, и только дым, протянувшись через все небо, насмешливо клубился над лодкою белым облаком.
   - Что это значит? - вскричали все вне себя от удивления.
   - Я не знаю, что это значит, - отвечал Галавотти, - но я знаю, из чего я приготовлю ростбиф, если мне еще раз попадется на глаза эта компания.
   Глава II
   Шутки тумана
   Прошло еще два дня. Лодка мирно качалась на голубой океанской зыби, совсем затихавшей к вечеру и лишь слегка оживавшей после полудня. От времени до времени ктонибудь из мужчин садился за весла и греб, пока не надоедало, продвигая лодку в направлении на север.
   На третий день стало необычайно жарко и парко, и путешественники заметили рано утром на горизонте какую-то полосу, которую они сначала приняли за берег.
   Но, подъехав ближе, они увидали, что это была та же океанская вода, но только над нею клубился пар, как над закипающей кастрюлей.
   Когда лодка въехала в эту воду, ее подхватило и понесло течением. Пот градом пошел с мореплавателей. Профессор быстро окунул в океан руку и тотчас выдернул с жалобным криком.
   - Это Гольфштром! - вскричал он.
   Пьер Ламуль, совсем не знавший географии, удивился.
   - У нас был акционер с такой фамилией или что-то в этом роде, - сказал он, но остальные все ликовали.
   - Он куда-нибудь, наверное, притащит нас, - заметил Валуа, - ну-ка, Эбьен, беритесь за весла...
   - Но тут жарко, как в аду.
   - Ничего. В теплоте,-да не в обиде, - сострил Ящиков, - мне это очень напоминает русскую баню и даже не мыльную, а горячую.
   Вдруг на горизонте показались тучи, и скоро они заволокли все небо; пошел холодный дождь, сначала мелкий, потом все крупнее и крупнее.
   - Ну, уж это совсем неприятно, - заметил банкир.
   - Чудесно помогает против нервов.
   - Тереза, слышишь, друг мой!
   Но скоро обнаружилась новая забота. Приходилось все время вычерпывать из лодки воду. Бури, однако, не было, и настроение путешественников было не так уж плохо, тем более что стоило только открыть рот, чтоб утолить жажду, которая уже начинала их снова мучить.
   На следующий день океан был окутан густым туманом, который все сгущался, так что к шести часам вечера сидевшие на носу лодки уже не могли различить сидевших на корме. Мужчины гребли наугад, Прекрасная Тереза дергала руль, в зависимости от настроения, то вправо, то влево, а Галавотти, тронув рукою воду, объявил вдруг, что вода совершенно холодна и что, очевидно, они потеряли Гольфштром.
   - И черт с ним! - заметил Ламуль, не любивший жары.
   - Да, но куда мы плывем?
   - Гребите и не разговаривайте! Разговаривать хуже.
   Наступила ночь, причем туман в темноте так сгустился, что, казалось, его можно было откусывать, класть за щеку и, пожевав, выплевывать снова. Абсолютно ничего не было видно. Даже голоса замирали во мраке и казались какими-то чужими и замогильными. Эбьен и Валуа продолжали грести наугад.
   - Если этот туман продолжится еще один день, я сойду с ума, - сказал Эбьен.
   - По крайней мере, это докажет, что у вас был ум, - ответил Валуа, почему-то находившийся в раздраженном состоянии.
   - Милостивый государь!
   - Друг мой, - воскликнул Ламуль, - помните, что вы находитесь не за карточным столом, а среди безбрежной водной стихии. Гребите лучше. Может быть, нам посчастливится утром встретить корабль.
   Скоро туман начал розоветь и как будто стал прозрачнее и легче.
   - Солнце восходит, - произнес кто-то.
   - Да, - отвечал Валуа и, оглядевшись, увидал, что все его спутники, не исключая и Эбьена, мирно спали.
   - Эбьен, это вы сказали, что солнце восходит? - спросил он, охваченный вдруг суеверным страхом.
   Но Эбьен ничего не ответил, а где-то в тумане тот же старческий голос, сказавший, что солнце восходит, запел вдруг лениво и сонно:
   О il a des bottes, il a des bottes, bottes, bottes, II a des bottes, bottes, II a des bottes Bastien!
   O, il a des plumes, il a des plumes, plumes, plumes, II a des plumes, plumes, plumes, II a des plumes de paon!
   И - странное дело - с противоположной стороны другой невидимый звонкий голос вдруг затянул:
   C'est la lutte finale!
   Groupons nous, et demain L'internationale Sera le genre humain!
   Туман вдруг взвился, как большой оперный занавес.
   Валуа ахнул и сел на дно лодки.
   Кругом расстилалось угрюмое болотистое поле, вдали рисовались силуэты леса, из-за которого торчал призрак готической колокольни. Среди поля на высоких ходулях стоял пастух с морщинистым лицом, давно небритым и покрытым, словно мехом, серо-зеленой растительностью.
   Шея старика была повязана грязным шарфом, а в руках он держал чулок, который, по-видимому, намеревался вязать. На другом берегу речонки пастух-мальчишка стоял на таких же ходулях и длинным бичом сгонял сытых овец, прoдолжая напевать ту же песню.
   Лодка стояла в глубоких камышах.
   От крика Валуа проснулись все путешественники.
   - Где же океан? - воскликнул Ламуль.
   - В самом деле, - пробормотал Галавотти, - мне случалось терять пуговицы и любовные записки... Но потерять океан так, как мы его потеряли... Нет, сеньоры, честное слово, этого со мной никогда не случалось.
   Глава III
   Удивительное обстоятельство
   - На какой берег вылезать? - спросил Валуа.
   - Конечно, на тот, где молодой, - сказал Ламуль. - Эта старая грымза ни черта не сумеет объяснить нам. Это ландейцы - они говорят по-французски, как испанские коровы.
   Уткнуться веслом в дно реки, укрепить лодку, вылезти на берег, осмотреться и помассировать отекшие икры - было для путешественников делом одной минуты. Вероятно, полосатые пижамы и белые матинэ, в особенности на Какао, производили здесь, среди ландской равнины, весьма своеобразное впечатление, ибо пастух выпучил глаза и начал щекотать себе нос былинкой.
   - Эй, приятель! - крикнул Ламуль, - где тут бли - жайшее почтово-телеграфное отделение? Мне надо послать телеграмму в Париж, в мой банк, чтобы мне перевели деньги.
   Молодой пастух посмотрел на них вне себя от удивления.
   - Унылая страна, - говорил между тем Галавотти, озираясь, - неужели это и есть Франция? А где же хваленые кафе? Где Эйфелева башня?
   - Ну, приятель, слышишь? Я банкир, и мне нужно послать телеграмму в мой банк.
   Пастух вдруг, взявшись за бока, разразился таким хохотом, что потерял, наконец, равновесие и шлепнулся на баранов.
   - Он сошел с ума,- заметил Ящиков.
   - Или пьян.
   - Черт с ним. Пойдем по направлению колокольни.
   - Да вот тут болото.
   - Ерунда! Здешние пастухи ходят на ходулях исключительно из упрямства. Идем, Какао.
   Поле, по которому они шли, было в самом деле весьма сухо и прочно. Оглянувшись, путешественники заметили, что пастух продолжает хохотать, держась за живот.
   - Эк его корчит,- заметил с раздражением Ламуль.
   - Я уверена,- сказала Тереза,- что твое лицо напомнило ему что-то.
   Ламуль раздраженно пожал плечами и ничего не ответил.
   Скоро они вышли на дорогу и увидали совсем близко городские строения.
   Какая-то женщина, счастливая и краснощекая, шла им навстречу, неся на руках и кормя грудью здорового ребенка.
   - Вы не знаете, моя милая, - спросил Ламуль,есть в этом городе отделение Лионского кредита?
   Глаза женщины изобразили удивление. Даже младенец, и тот, перестав сосать, с изумлением покосился на Ламуля.
   - Бросьте вы свои банки,- сказал Валуа,- скажите, красавица, нет ли здесь в городе порядочного человека, у которого другой порядочный человек мог бы занять деньги под словесное обеспечение.
   При слове деньги женщина вдруг начала хохотать и, хохоча, пошла прочь, покачивая головой, как бы говоря: "Ну и шутники, уж эти рассмешат".
   - Да что они с ума, что ли, все посходили?
   Галавотти недовольно покачал головой.
   - Веселый народ,- пробормотал он, - только, к сожалению, веселость их не изжаришь и не запечешь, а то бы сытно позавтракали.
   При самом входе в город стояла гостиница. Это была древняя гостиница с узкими окнами, и над ее дверью на ржавой цепочке качалась облезлая фигура капуцина верхом на белой лошади.
   Около таких гостиниц в былые времена стояли запыленные кони, привязанные к чугунным кольцам, пока их седоки - бесшабашные д'Артаньяны уписывали жареных пулярок, запивая их старым бордоским, и щипали за подбородок пухленьких гасконок.
   - Зайдемте,- предложил Валуа,- может быть, нам тут дадут хотя бы сидру и бутербродов.
   Они вошли в просторную комнату, пахнущую всеми четырьмя Генрихами. Какой-то человек в очках поднял на них" взор, исполненный вопросительного изумления.
   - Я банкир Ламуль, - сказал носитель этого имени,- вот это моя жена, это Роберт Валуа - потомок французских королей, это полковник Ящиков, русский эмигрант и убежденный белогвардеец, это племянник Гамбетты, адвокат Эбьен, это принцесса Какао, это ее муж, некий Фуко, вот это еще профессор... может быть, вы найдете возможным...
   Человек в очках, не отвечая, похлопал в ладоши. Вошли трое солдат, вооруженных винтовками, и встали у дверей, как бы загораживая выход.
   Человек в очках пометил что-то в толстой книге.
   - Хорошо,- сказал он,- ваше дело будет слушаться в трибунале в ближайшую среду... Но, принимая во внимание ваше чистосердечное раскаяние, я не думаю, чтобы вас присудили к особенно тяжелому наказанию.
   Солдаты стукнули прикладами об пол и окружили путешественников, которые, потрясенные, молча пошли по коридору.
   - Но скажите на милость, - вскричал наконец Эбьен,- что за учреждение помещается здесь, в гостинице.
   - Комиссия по борьбе с контрреволюцией,- отвечал солдат с наибольшим количеством нашивок.
   Глава IV
   Карьера Мориса Фуко
   После того как щелкнул замок и часовой мирно зашагал у двери, путешественники, по крайней мере еще час, не могли произнести ни слова.
   - Спасибо вам, Ламуль,- заговорил наконец Валуа голосом, дрожащим от бешенства,- вы проявили необычайное остроумие. Нет. Надо же быть патентованным остолопом, чтобы ввалиться чуть ли не в самый трибунал и расписать все наши титулы... Потомок королей, банкир, племянник Гамбеты...
   - Я думал, что это хозяин гостиницы и что так он вернее нам отпустит сидру и закусок.
   - А вы пробовали когда-нибудь совсем не думать? Получились бы блестящие результаты.
   - Надо было бы нам на другой берег вылезти, - пробормотал полковник.
   - Да ведь это он же присоветовал.
   - И главное, все это совершенно неверно, - вскричал вдруг Эбьен и заходил по комнате, - то есть что неверно? (перервал он сам себя по адвокатской привычке) - неверно то, что вы изобразили нас какими-то контрреволюционерами... Я противник советской власти? Ха, ха, ха! Я, который ненавидел войну и который все вечера проводил в том самом кафе, где убили Жореса... Да ведь пока не будут уничтожены границы между двумя государствами, война не может.прекратиться... Грудной ребенок поймет это... а вы не понимаете... вы, доживший до седых волос... вы, отец семейства! (ведь если у вас нет детей, то это только благодаря случайности) - вы, претендующий на звание культурного - больше того - цивилизованного человека (все с упреком посмотрели на Ламуля), нет, - продолжал Эбьен, - если цивилизация означает смерть, нищету и разрушение, если цивилизация, вместо того чтобы создавать вечные ценности и удобные предметы домашнего обихода, изобретает пушки и ядовитые газы, если все это, говорю я, есть дело рук цивилизации, то я не цивилизованный человек... Вы, да, именно вы - ах, не ссылайтесь, пожалуйста, на стихийные бедствия, - да, вы, банкир Ламуль, первого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года простерли над миром тружеников свою косматую лапу и, брызжа кровавой слюной, прорычали: война!
   - А теперь и угодили в чекушку, - ввернул полковник Ящиков.
   - Посмотрите на него, - вскричал Эбьен, - указывая на полковника. Посмотрите, как он на вас смотрит, о... или вы не человек, или ваше сердце должно растаять от того палящего упрека, которым горят прекрасные мужественные глаза убеленного в боях воина, этого Цинцинната наших дней. А ведь и он когда-то в припадке ослепления кричал: да здравстувует война! и, потрясая булатом, мчался на белом скакуне впереди одурманенного войска. Нет, нет, банкир Ламуль, не пытайтесь спрятаться от негодующих взоров миллионов искалеченных вами людей, не старайтесь скрыть свое мохнатое сердце под белым плащом невинности... Банкир Ламуль, я говорю вам - запомните это, даже лучше, зарубите себе на носу - пройдут века, а ваше имя не устанут проклинать наши далекие потомки, когда сами вы давно сгниете в недрах окровавленной вами земли, и при имени вашем будут ночью плакать испуганные младенцы.
   - Но что же мне теперь делать?- пробормотал Пьер Ламуль, обливаясь слезами.
   - Стыдитесь! Больше вам нечего делать!
   - Да-с! - наставительно сказал полковник,- не хорошо-с! Стыдно-с!
   - Товарищи! - продолжай Эбьен взволнованным голосом,- кто из вас за войну, прошу поднять руки.
   Ни одна рука не поднялась.
   - Теперь товарищи, прошу поднять руки тех, кто против войны.
   Все, кроме Какао, подняли руки.
   - Абсолютное большинство голосов при одном воздержавшемся за непониманием, в чем дело,- прекрасно!
   - Теперь товарищи...
   Стук засова не дал ему докончить предложения.
   Вошел симпатичный парень с честным и открытым лицом и, поставив посреди комнаты две миски, удалился.
   - Почему-то в комнате запахло морем, - заметил Валуа.
   Полковник Ящиков вдруг вскочил с места.
   - Вобла, вобла! - кричал он, от радости приплясывая,- матушка ты моя, рыбешечка ненаглядная. Соскучилась-таки по мне, старику, приплыла-таки.
   - Превосходный суп, - заметил Ламуль заискивающим тоном.
   - Еще бы, после океанских хлебов.
   - А что в другой миске?
   - Какая-то каша - желтая.
   - Ужели пшено?-вскричал полковник и тут же прибавил разочарованно,нет, маис какой-то... да и в рыбе я, кажется, ошибся... Нет, не наша это рыба... чужая рыба... тюрбо.
   В течение нескольких минут все с жадностью ели.
   Даже прекрасная Тереза, ничего раньше никогда не кушавшая, теперь с восторгом обсасывала вкусные, пахнущие синим простором, хвостики.
   И вдруг в углу раздались странные писки, напоминающие те звуки, которые изрыгает из скрипки слепой скрипач, которому мальчишка вместо смычка подсунул одну ручную пилу. Это всхлипывала черная принцесса.
   - Ах, черт возьми! - вскричал Галавотти, - бедняга не ест здешней пищи. Вы бы, сеньор, распорядились, а то еще, неровен час, похудеет наша красавица.
   И он постучал по двери деревянной ногой.
   - В чем дело? - раздался голос.
   - Товарищ, - сказал Эбьен, - среди нас есть одна девушка, которая не ест этой пищи.
   - Что же делать. Здесь как-никак темница, а не отделение дювалевского ресторана.
   - Пищу, которую ей хотелось иметь, очень легко добыть. Я думаю, что миска дождевых червей вполне бы удовлетворила девушку.
   Очевидно, часовой был очень удивлен столь необычным вкусом заключенных, ибо он немедленно загремел засовом.
   Прекрасная Тереза заметила при этом, что Галавотти что-то тихо говорил на ухо Морису Фуко, а тот качал головой, указывая себе на желудок.
   - Дождевых червей? - переспросил часовой.
   - Ну да, вы знаете, что после дождя выползают черви. Ну, если нет дождевых, можно навозных. Ужа, наконец.
   - И товарищ все это съест?
   - Съест.
   Часовой долго качал головой и наконец вышел, забрав миски.
   - Ну, Морис,- пошутил Ламуль, - сейчас мы угостим вашу супругу.
   - Пьюк! - сказал Морис, садясь рядом с Какао.
   - В чем дело?
   - Клюмс.
   - Что за ерунда.
   - Плюмс.
   - Что вы ломаетесь!
   - Пьюк, -- возразил Морис, отодвигаясь от Какао, которая вдруг возымела намерение приласкать его.
   В это время дверь отворилась, и часовой внес блюдо, полное червей. Другие часовые и человек в очках стояли, с любопытством заглядывая в камеру. Какао с жадностью взяла горсть червей, отжала их в своем темном кулаке и поднесла копошащийся пучок этих темных макарон к устам Мориса.
   Заключенные, кроме Галавотти, ахнули от удивления.
   Морис Фуко откусил кусочек червяка и проглотил его, сделав при этом такую гримасу, что все бабочки у него на лице, казалось, вот-вот улетят, захлопав крыльями.
   - Как, и этот тоже ест червей? - изумился человек в очках.
   - Ну, конечно, сеньор, ест! - вскричал Галавотти, - да еще как уплетает. Фиго, - обратился он к Морису.
   - Фиго, - отвечал тот, - Вот видите... Я спросил его, что он больше всего любит на свете. Он ответил - жену, а после жены дождевых червей.
   - Но ведь вы оба сказали всего одно слово.
   - Мы понимаем друг с друга с полуслова... Он понял первую половину, а я вторую.
   - Кто-нибудь состоит при них? - спросил человек в очках.
   - Я состою, сеньоры, я состою. Я этим зарабатываю на хлеб. Они едят червей, .а я зарабатываю хлеб. Очень интересное зрелище, поучительное и имеющее даже общественное значение. Вообразите, все начнут питаться червями; вот царь-голод остался без престола.
   - Но почему же вы попали к нам в тюрьму?
   - А это уж я вас должен спросить, а не вы меня.
   - Но ведь вы же пришли вместе с этими белогвардейцами.
   - Ничего подобного. Это было чистое совпадение... Просто я показывал моим дикарям здешние достопримечательности... Я - белогвардеец?.. Хорошенькая история. Видите ногу... Потерял на мировой бойне...
   Человек в очках смутился. .
   --Чего же вы молчали?
   - А у меня бывает... Последствия контузии. В двух шагах от меня лопнул чемодан, то есть не с бельем чемодан, а настоящий чемодан - из немецкой мортиры. Меня тогда скрутило, как штопор, и язык мой за что-то зацепился, кажется, за щитовидную железу... Ну, с тех пор он иногда и зацепляется... Вот и тут как раз зацепился, а эти ребята, пожалуй, легче бы объяснились с галками, чем с вами.
   - У вас есть удостоверение личности и мандат на право демонстрации этих товарищей?
   - Был мандат, даже два было, - сказал Галавотти, роясь в карманах, один мандат на него, другой на нее... Гм... А... я его потерял. Я так размахивал руками, что у меня все повылетело из карманов. Я сделаю публикацию... номера случайно помню. До свидания, товарищ, простите за беспокойство.
   И, вытолкнув из темницы Мориса и Какао, Галавотти удалился, стуча деревяшкой.
   * * *
   В этот же вечер в камеру, где сидели путешественники, было брошено в окно кем-то объявление:
   Театр улицы 9 Мая
   КРАСАВИЦА С ОСТРОВА "ЛЮЛЮ" (с мужем)
   Подробности в афишах
   Для заведующих общественными столовыми вход свободный
   Глава V
   Самопропаганда
   После того как трое узников очутились на свободе при столь удивительных обстоятельствах, пребывание в тюрьме показалось остальным невыносимо скучным.
   Прекрасная Тереза наконец не выдержала.
   - Послушай, дыня, - сказала она, щелкнув банкира по затылку, - мне надоело тут сидеть.
   - А я что же поделаю?
   - Ну, я не знаю... Ну, откажитесь от своих привилегий.
   - Ха, ха, ха, - расхохотался Эбьен, - да разве у него есть привилегии? Отказаться от привилегий!.. Да их у него давно уже отняли. Нет, пусть он лучше возвратит к жизни те сотни тысяч ни в чем не повинных людей, которых он утопил в крови.
   - А ну вас с вашей кровью... И так не радостно на душе, а вы все кровь, да смерть...
   - Ага, не нравится? Купоны-то резать не то, что головы...
   - По-моему, - заговорил вдруг Валуа быстро и убежденно,- сидеть в этой тюрьме просто глупо... вообще в тюрьме сидеть глупо... Чего от нас хотят? Чтобы мы признали советскую власть? Да ведь я, ей-богу, в душе всегда стоял за советскую власть... Ну, посадите меня сейчас на французский престол... да... я имею на это все права, ибо мои предки правили Францией подольше, чем Бурбоны... ну, вот посадите меня...
   - Да вы не тяните... Ну, посадили вас... дальше?
   - А дальше... Ну какой я король? Ну, что я буду делать на троне?
   - Ну, мало ли что... послов принимать.
   - Великое, подумаешь, счастье... В кафе ходить нельзя, артисток... простите, я забыл, что тут дамы, нет, препакостная жизнь... полнейший вздор... И потом, ведь это только в начале революции плохо. Если прислугу прогонят, так и то сколько времени хозяйства наладить не могут, а тут правительство прогнали... А почитайте, как теперь хорошо в России. Спросите полковника, он человек опытный, разве можно сразу наладить?
   - Никак нельзя, - подтвердил полковник, - ведь у них еще небось и Деникин не наступал, небось еще с чехословаками возятся.
   - Ну, вот видите... Нет, я даже чувствую какой-то подъем (Валуа заходил по комнате). История - не английский роман, где всегда бывает счастливая развязка и все получают титулы баронетов... Нет... презирайте меня, браните, бейте, если хотите... Но я, Роберт Валуа, здесь, перед вами, восклицаю: да здравствует Советская власть!
   Эбьен молча подошел к Валуа и взволнованно пожал ему руку.
   - Спасибо, - произнес он, - спасибо, товарищ!
   - Что же, - сказал полковник, - по-моему, резонно! Ваше мнение, профессор? Вы все-таки, так сказать, человек науки.
   - Откровенно говоря, - сказал профессор, - я не вполне ясно представляю себе, что такое советская власть, но если она вам так нравится, то я, конечно, охотно признаю ее, если только это ей может быть интересно.