Страница:
В мае 1926 года Борис Константинович с паспортом паломника совершит путешествие на гору Афон. Здесь он проведет семнадцать дней, которые назовет незабываемыми. В Париж вернется с черновыми набросками книги "Афон", которую завершит и издаст через два года. Она продолжает его художественное и философское освоение проблемы духовности, но не с точки зрения религиозной, а с позиции общечеловеческого познания этого высшего проявления нравственности, духовного как средоточия этического и эстетического опыта человечества. Без малого через десять лет Зайцев уходит в новое дальнее странствие, теперь уже на Валаамские острова в Карелии, в знаменитый русский монастырь, тогда еще действовавший. А через год в таллиннском издательстве "Странник" выходит его книгараздумье, книга-путешествие "Валаам", завершившая его философско-публицистический триптих о русской духовности (он будет издан посмертно в Нью-Йорке в 1973 году).
"Ни в одной книге Зайцева,- справедливо отметит Георгий Адамович,- нет намека на стремление к иночеству, и было бы досужим домыслом приписывать ему, как человеку, не как писателю, такие чувства или намерения. Но тот "вздох", который в его книгах слышится, блоков
' Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 29, с. 431.
скому восклицанию не совсем чужд (имеется в виду строфа Блока:
"Славой золотеет заревою монастырский крест издалека. Не свернуть ли к вечному покою? Да и что за жизнь без клобука!" - Г. П.},- вероятно, потому, что Зайцев, как никто другой в нашей новейшей литературе, чувствителен к эстетической стороне монастырей, монашества, отшельничества. Ничуть не собираясь "бежать от мира", можно ведь признать. что есть у такого бегства своеобразная, неотразимая эстетическая прельстительность..."'
Во все годы зарубежья Борис Константинович Зайцев ведет жизнь труженика, преданно служащего русской литературе: много пишет, активно сотрудничает в журналах и газетах, выступает на литературных вечерах, диспутах, научных конференциях. Русский Париж празднично отметил 25-летие его литературной деятельности. В "Последних новостях" появляются статьи о нем К. Бальмонта, М. Осоргина, П. Милюкова, а в "Литературных новостях" - очерк Алексея Ремизова под многозначительным названием "Юбилей великого русского писателя".
Несмотря на славу и признание, живет он, как и друг его Бунин, скромно, в постоянной нужде. Однако спокойствие, трудолюбие и жизнелюбие никогда не покидают его. Одну из ранних новелл он так и назовет "Спокойствие", ибо, как всем своим творчеством утверждает Борис Константинович, это главное для человека состояние души. Не случайно вещь эта у него выплеснулась словно на одном дыхании. "Спокойствие", по мнению его критиков, - настоящий шедевр. "Его импрессионистическая техника достигает тут виртуозности...- не без оснований утверждает, например, Е. А. Колтоновская и далее объясняет:- Философия рассказа-спокойствие, просветленный оптимизм, еще более законченный, чем в "Аграфене". Люди тоскуют от неудовлетворенности, страдают, иногда ослабевают в борьбе, но не посягают на отрицание жизни. Они верят в жизнь и поддерживают друг в друге эту веру. Таково общее настроение"'.
Это "общее настроение" спокойствия, тотальной умиротворенности, несмотря на житейские невзгоды и бури, бушующие вокруг человека, не устает художественно исследовать Зайцев, начиная с самых ранних вещей и кончая своей последней новеллой "Река времен". И вдруг эта, казалось бы, раз и навсегда избранная творческая стезя на какое-то время обретает новый поворот - Зайцев обращается к жанру художественной (беллетризованной) биографии. Неожиданно ли? Борис Константинович всю жизнь размышляет о судьбе писателя в обществе и в той или иной форме выражает свои художественные позиции, обнажает свои литературные пристрастия: им написаны и опубликованы многие десятки мемуарных и литературнокритических статей, эссе и очерков. Только
' Адамович Г. Одиночество и свобода. Нью-Йорк, 1955, с. 201. ''Колтоновская Е. А. Поэт для немногих.- В ее книге: Новая жизнь. Критические статьи. С.-Петербург, 1910, с. 82.
24
малая их часть собрана и издана в двух книгах - "Москва" и "Далекое". Остальное остается в подшивках газет и журналов - ценнейшие документальные и художественнопублицистические свидетельства эпохи, созданные рукою яркого мастера и глубокого мыслителя.
22 декабря 1928 года Г. Н. Кузнецова в "Грасском дневнике" записывает: "Илюша написал И. А. (Ивану Алексеевичу Бунину.- Т. /7.), что они задумали издавать художественные биографии, как это теперь в моде. И вот Алданов взял Александра II, Зайцев - Тургенева, Ходасевич - Пушкина. И. А. предлагают Толстого или Мопассана"'. А в 1929 году журнал "Современные записки" (в No 30) уже официально известил своих читателей, что намерен опубликовать следующие художественные биографии: Бунин-о Лермонтове, Алданов-о Достоевском, Ходасевич - о Пушкине и Державине, Цетлин - о декабристах. Однако задуманное осуществили только Ходасевич, Цетлин и Зайцев.
Зайцев смог начать новую работу только в июне 1929 года. Выбор, павший на его долю, счастливо совпал с тем, о чем он и сам не раз задумывался: Тургенев был всегда ему духовно близок (как и Жуковский, как и Чехов). Критика многократно отмечала, что истоки творческой манеры Зайцева, его литературного родословия надо искать именно у этих трех русских классиков. Особенно - у Жуковского.
Вот, к примеру, что говорит об этом Г. Адамович, один из тонких ценителей творчества Зайцева: "И меланхолии печать была на нем..." Вспомнились мне эти знаменитые - и чудесные - строки из "Сельского кладбища" не случайно.
Жуковский, как известно, один из любимых писателей Зайцева, один из тех, с которым у него больше всего духовного родства. Жуковский ведь то же самое: вздох, порыв, многоточие... Между Державиным, с одной стороны, и Пушкиным, с другой, бесконечно более мощными, чем он, Жуковский прошел как тень, да, но как тень, которую нельзя не заметить и нельзя до сих пор забыть. Он полностью был самим собой, голос его ни с каким другим не спутаешь. Пушкин, "ученик, победивший учителя", его не заслонил.
Зайцева тоже ни с одним из современных наших писателей не смешаешь. Он как писатель существует,- в подлинном, углубленном смысле слова,- потому, что существует, как личность"2.
Без малого год ушел у Зайцева на изучение трудов и дней Тургенева, на творческое освоение нового не только для него жанра беллетризованной биографии. По единодушному мнению критиков, он существенно его обновил: жанр. испытанный в литературе пока еще немногими (и в их числе - А. Моруа, С. Цвейг, Ю. Тынянов, В. Вересаев, О. Форш, М. Булгаков), предстал в облике чисто зайцевском - как лирическое повествование о событиях и происшествиях личной, "домашней" жизни крупных художников слова, так или иначе сказавшихся на их творческой судьбе.
В мае 1931 года "Жизнь Тургенева" завершена и в 1932 году выходит в издательстве ИМКА-Пресс. Не скоро, только через двадцать
Бунин Иван. Литературное наследство, т. 84, кн. II, с. 261. Адамович Г. Одиночество и свобода, с. 194.
лет, вернется Зайцев снова к этому жанру и выразит в нем свою любовь к Жуковскому и Чехову. Эти книги, написанные, что называется, кровью сердца, встанут в ряд его лучших творений. Борис Пастернак, прочитав одну из них, послал 28 мая 1959 года из Переделкина в Париж письмо:
"Дорогой Борис Константинович!
Все время зачитывался Вашим "Жуковским". Как я радовался естественности Вашего всепонимания. Глубина, способная говорить мне, должна быть такою же естественной, как неосновательность и легкомыслие. Я не люблю глубины особой, отделяющейся от всего другого на свете. Как был бы странен высокий остроконечный колпак звездочета в обыкновенной жизни! Помните, как грешили ложным, навязчивым глубокомыслием самые слабые символисты.
Замечательная книга по истории - вся в красках. И снова доказано, чего можно достигнуть сдержанностью слога. Ваши слова текут, как текут Ваши реки в начале книги; и виды, люди, годы, судьбы ложатся и раскидываются по страницам. Я не могу сказать больше, чтобы не повторяться"'.
История литературы и, в частности, ее биографического жанра показывает нам, как нередко нивелируется, приукрашивается в угоду тем или иным исследовательским концепциям так называемая "частная" жизнь писателей. Зайцевым предпринята попытка сказать как можно более честную и откровенную правду о жизни близких ему по духу великих мастеров слова, раскрыть фактами из биографии каждого из них то, что решительнее всего воздействовало на их духовный мир и творчество. Перед читателями этих книг Зайцева встают поэтические, в чем-то даже романтические страницы житийных повествований о людях, которых судьба наградила сверхталантами и тем их выделила из миллионов.
Издав в 1935 году свой третий роман "Дом в Пасси" ("где действие происходит в Париже, внутренне все с Россией связано и из нее проистекает"', Зайцев на двадцать лет погружается в работу над созданием "самого обширного из писаний своих" - автобиографической тетралогии "Путешествие Глеба" (по определению автора, это "романхроника-поэма") .
В одной из автобиографий он отмечает важную для своего творчества веху: "Уже нет раннего моего импрессионизма, молодой "акварельности", нет и тургеневско-чеховского оттенка, сквозившего иногда в конце предреволюционной полосы. Ясно и то, что от предшествующих зарубежных писаний это отличается большим спокойствием тона и удалением от остро современного. "Путешествие Глеба" обращено к давнему времени России, о нем повествуется как об истории, с желанием что можно удержать, зарисовать, ничего не пропуская из того, что было
' Цитирую по кн.: Шиляева А. Борис Зайцев и
его беллетризованные биографии. Нью-Йорк, 1971, с. 132. Зайцев Бори с. О себе.
26
мило сердцу. Это история одной жизни, наполовину автобиография - со всеми и преимуществами, и трудностями жанра. Преимущество - в совершенном знании материала, обладании им изнутри. Трудность - в "нескромности": на протяжении трех книг автор занят неким Глебом, который, может быть, только ему и интересен, а вовсе не читателю. Но тут у автора появляется и лазейка, и некоторое смягчающее обстоятельство: вопервых, сам Глеб взят не под знаком восторга перед ним. Напротив, хоть автор и любит своего подданного, все же покаянный мотив в известной степени проходит через все. Второе: внутренне не оказывается ли Россия главным действующим лицом-тогдашняя ее жизнь, склад, люди, пейзажи, безмерность ее, поля, леса и т. д.? Будто она и на заднем плане, но фон этот, аккомпанемент повествования чем дальше, тем более приобретает самостоятельности"'.
Первый роман тетралогии "Заря" выходит в берлинском издательстве "Парабола" в 1937 году. Работа над следующим томом время от времени прерывается: Зайцев публикует в "Русских записках" воспоминания об Андрее Белом, готовит тексты многочисленных очерков, опубликованных в газетах и журналах, для мемуарной книги "Москва" (она выйдет в Париже в 1939 году и будет переиздана еще дважды-в 1960 и в 1973 годах в Мюнхене).
В 1939 и 1940 годах вчерне будут завершены второй и третий тома тетралогии, однако придут они к читателю только через десять лет: публикации помешала война, началась гитлеровская оккупация Франции.
В годы, когда далекая Россия вела кровавую борьбу с фашизмом, когда и во Франции мужественно сражались патриоты Сопротивления, среди которых было немало русских, шестидесятилетний писатель избрал свою форму сопротивления: он воздерживается от публикации каких бы то ни было текстов. В эти трудные годы Зайцев снова возвращается к своему любимому Данте: редактирует свой перевод "Ада", готовит комментарий к нему, берется за новые тексты. Борис Константинович и здесь избрал свой собственный путь; подсказанный ему десятилетиями изучения дантовской "Божественной комедии": перевод, поясняет он, "сделан ритмической прозой, строка в строку с подлинником. Форма эта избрана потому, что лучше передает дух и склад дантовского произведения, чем перевод терцинами, всегда уводящий далеко от подлинного текста и придающий особый оттенок языку. Мне же как раз хотелось передать, по возможности, первозданную простоту и строгость дантовской речи", "Я благодарен,- вспоминает он через много лет,- за те дни и годы, которые прошли в общении в Данте в России (1913-1918) и в Париже (1942), когда весь перевод вновь был проверен, строка за строкой, по тексту и комментариям. В тяжелые времена войны, революции и нашествия иноплеменных эта работа утешала и поддерживала"2.
Кроме того, в эти же годы он возвращается к текстам тетралогии, а также к своему личному дневнику, тому самому, который еще
Зайцев Борис. О себе.
'Данте Алигиери. Божественная комедия. Ад. Перевод Бориса Зайцева. ж. ИМКА-Ппегс. 1961. с и.
Париж, ИМКА-Пресс, 1961, с. 5.
27
пятнадцать лет назад он начал публиковать в газете "Дни" и продолжил в 1929-1936 годах в газете "Возрождение". Новые дневниковые записи он напечатает, только когда закончится воина. Отдельной книгой интереснейший дневник писателя не издан до сих пор.
В годы оккупации по просьбе Бунина, находившегося в Грассе, Борис Константинович принимает самоотверженное участие в спасении бунинского архива (вместе с Е. Ю. Кузьминой-Караваевой, замученной фашистами, Н. Н. Берберовой и сотрудниками знаменитой Тургеневской библиотеки, книгами которой в годы парижской эмиграции пользовался В. И. Ленин). В предвоенные годы Зайцев вместе с И. Буниным, А. Ремизовым, М. Осоргиным много сделали для того, чтобы значительно пополнить ее фонды. В 1938 году при библиотеке был основан русский литературный архив. Правление возглавил И. Бунин, а в состав его вошли А. Бенуа, Б. Зайцев, С, Лифарь, А. Ремизов, И. Шмелев и другие. Трагична судьба Тургеневки, важнейшего центра Русской культуры в Париже, созданного несколькими поколениями эмигрантов. По приказу одного из идеологов фашизма А. Розенберга ее фонды были вывезены в Германию и погибли'.
В 1947 году Зайцева избирают председателем Союза русских писателей и журналистов во Франции. Он остается на этом посту до конца своих, дней. Его предшественником был П. Милюков. Старейшина русской интеллигенции Павел Николаевич Милюков (1859-1943), возглавлявший Союз и в самые трудные его годы -- годы второй мировой войны, оставил о себе добрую память тем, что решительно выступал против сотрудничества русской эмиграции с фашистами, приветствовал успехи Красной Армии.
Деятельность Союза сводилась в основном к устройству литературных вечеров, диспутов, юбилейных мероприятий. Проходили они интересно. Об этом часто вспоминает в своих письмах Борис Константинович. "18 декабря 1967 года наш Союз писателей (коего я председатель) устроил вечер памяти Ахматовой,- пишет он в Москву И. А. Васильеву,- Зал Русской Консерватории "ломился" от публики. По отзывам, прошло хорошо". "Наш Союз помаленьку действует,- пишет он тому же корреспонденту 3 мая 1968 года,- в чисто литературной области - зимой был большой вечер памяти А. М. Ремизова (10 лет кончины), 7-го июня - Тургеневский вечер, 150-летия рождения. Да, все больше поминки! - сетует Борис Константинович.Действующей армии остается здесь все меньше и меньше, смены почти нет. Молодежь есть хорошая, но уходит больше в религию, к литературе мало тяготения. Зато французы есть молодые, не только православные, но и с азартом изучающие русскую литературу и культуру. Сегодня будет у меня один такой, пишет обо мне докторскую работу (очевидно, имеется в виду Рене Герра.- Т. П.), писаное обо мне знает лучше меня, по-русски говорит как мы с Вами. На днях был профессор из Сорбонны (здешний университет), пригласил во вторник в университет], беседовать со студентами о литературе
' Русская библиотека в Париже. Русская Общественная библиотека имени И. С. Тургенева: сотрудники, друзья, почитатели. Сб. статей. Париж, 1987.
28
русской - все говорят и понимают по-нашему. Студент мой бородатый по-русски, был в России, ему там один приятель сказал: "у тебя и морда русская" (письма в архиве И. А. Васильева).
В последние годы жизни Борис Константинович переписывается с десятками корреспондентов из Советского Союза, Он искренне рад такой неожиданно возникшей возможности, счастлив получать весточки из России, ценит высоко малейшие знаки внимания к его творчеству, к его судьбе, охотно высылает свои книги. Увы, было время, когда не все они доходили до адресатов, не все пробивали "железный занавес", разделивший не только страны, но и культуры. "Буду всячески стараться переслать книгу Вам,- пишет он И. А. Васильеву.- Но все это не так просто... По почте почти все гибнет, или возвращается. А содержание вполне безобидное. Что поделать..."
"Дорогой Игорь Анатольевич,- пишет он 12 января 1967 года в другом письме тому же москвичу Васильеву,- очень рад был получить от Вас письмо - Вы ведь молодая Россия - главная наша надежда. Радостно видеть, что связь существует между приходящими в жизнь и уходящими из нее, связь душевно-культурная, это самое важное.
"Далекое" постараюсь Вам переслать. Отправить - очень просто. Получить - много трудней. В книге нет ничего политического (да это и не моя область), ряд зарисовок воспоминаний о Блоке, Белом, Бальмонте, Вяч. Иванове, Ал. Бенуа, Бунине, Балтрушайтисе, Цветаевой и др.
...Повторяю, очень был тронут Вашим письмом и приму все меры, чтобы осведомлять Вас о выходящем (и вышедшем) здесь.
А пока что "Здравствуй, племя молодое, незнакомое...".
С лучшими чувствами и пожеланиями РождественскоНовогодними.
Бор. Зайцев".
И в последние годы своей большой жизни он не знает отдыха, продолжает вести дневник "Дни", готовит к своему восьмидесятилетию антологический сборник "Тихие зори" (он выйдет в 1961 году в Мюнхене), редактирует журнально-газетные тексты для второй мемуарной книги "Далекое" (она будет издана в 1965 году в Вашингтоне). В 1964 году пишет последний свой рассказ "Река времен", который даст название и последней его книге. По просьбе редколлегии "Литературного наследства" напишет последние воспоминания о своем друге Бунине, которые, однако, постигнет та же участь, что и мемуарный очерк Георгия Адамовича,- им в бунинском двухтомнике "Литнаследства" места не отыщется. Литературная общественность Парижа, друзья и почитатели таланта Зайцева устраивают праздничный банкет по случаю его 90-летия. В Нью-Йорке публикуется исследовательский труд А. Шиляевой, посвященный художественным биографиям Б. К. Зайцева. А вот факт из области курьезов: 28 октября 1971 года парижская газета "Аврора" сообщает, что патриарх русской литературы признан опасным - в дни пребывания во Франции Л. И. Брежнева префектура парижской полиции потребовала от престарелого писателя отмечаться дважды в день в комиссариате своего квартала.
"Ни в одной книге Зайцева,- справедливо отметит Георгий Адамович,- нет намека на стремление к иночеству, и было бы досужим домыслом приписывать ему, как человеку, не как писателю, такие чувства или намерения. Но тот "вздох", который в его книгах слышится, блоков
' Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 29, с. 431.
скому восклицанию не совсем чужд (имеется в виду строфа Блока:
"Славой золотеет заревою монастырский крест издалека. Не свернуть ли к вечному покою? Да и что за жизнь без клобука!" - Г. П.},- вероятно, потому, что Зайцев, как никто другой в нашей новейшей литературе, чувствителен к эстетической стороне монастырей, монашества, отшельничества. Ничуть не собираясь "бежать от мира", можно ведь признать. что есть у такого бегства своеобразная, неотразимая эстетическая прельстительность..."'
Во все годы зарубежья Борис Константинович Зайцев ведет жизнь труженика, преданно служащего русской литературе: много пишет, активно сотрудничает в журналах и газетах, выступает на литературных вечерах, диспутах, научных конференциях. Русский Париж празднично отметил 25-летие его литературной деятельности. В "Последних новостях" появляются статьи о нем К. Бальмонта, М. Осоргина, П. Милюкова, а в "Литературных новостях" - очерк Алексея Ремизова под многозначительным названием "Юбилей великого русского писателя".
Несмотря на славу и признание, живет он, как и друг его Бунин, скромно, в постоянной нужде. Однако спокойствие, трудолюбие и жизнелюбие никогда не покидают его. Одну из ранних новелл он так и назовет "Спокойствие", ибо, как всем своим творчеством утверждает Борис Константинович, это главное для человека состояние души. Не случайно вещь эта у него выплеснулась словно на одном дыхании. "Спокойствие", по мнению его критиков, - настоящий шедевр. "Его импрессионистическая техника достигает тут виртуозности...- не без оснований утверждает, например, Е. А. Колтоновская и далее объясняет:- Философия рассказа-спокойствие, просветленный оптимизм, еще более законченный, чем в "Аграфене". Люди тоскуют от неудовлетворенности, страдают, иногда ослабевают в борьбе, но не посягают на отрицание жизни. Они верят в жизнь и поддерживают друг в друге эту веру. Таково общее настроение"'.
Это "общее настроение" спокойствия, тотальной умиротворенности, несмотря на житейские невзгоды и бури, бушующие вокруг человека, не устает художественно исследовать Зайцев, начиная с самых ранних вещей и кончая своей последней новеллой "Река времен". И вдруг эта, казалось бы, раз и навсегда избранная творческая стезя на какое-то время обретает новый поворот - Зайцев обращается к жанру художественной (беллетризованной) биографии. Неожиданно ли? Борис Константинович всю жизнь размышляет о судьбе писателя в обществе и в той или иной форме выражает свои художественные позиции, обнажает свои литературные пристрастия: им написаны и опубликованы многие десятки мемуарных и литературнокритических статей, эссе и очерков. Только
' Адамович Г. Одиночество и свобода. Нью-Йорк, 1955, с. 201. ''Колтоновская Е. А. Поэт для немногих.- В ее книге: Новая жизнь. Критические статьи. С.-Петербург, 1910, с. 82.
24
малая их часть собрана и издана в двух книгах - "Москва" и "Далекое". Остальное остается в подшивках газет и журналов - ценнейшие документальные и художественнопублицистические свидетельства эпохи, созданные рукою яркого мастера и глубокого мыслителя.
22 декабря 1928 года Г. Н. Кузнецова в "Грасском дневнике" записывает: "Илюша написал И. А. (Ивану Алексеевичу Бунину.- Т. /7.), что они задумали издавать художественные биографии, как это теперь в моде. И вот Алданов взял Александра II, Зайцев - Тургенева, Ходасевич - Пушкина. И. А. предлагают Толстого или Мопассана"'. А в 1929 году журнал "Современные записки" (в No 30) уже официально известил своих читателей, что намерен опубликовать следующие художественные биографии: Бунин-о Лермонтове, Алданов-о Достоевском, Ходасевич - о Пушкине и Державине, Цетлин - о декабристах. Однако задуманное осуществили только Ходасевич, Цетлин и Зайцев.
Зайцев смог начать новую работу только в июне 1929 года. Выбор, павший на его долю, счастливо совпал с тем, о чем он и сам не раз задумывался: Тургенев был всегда ему духовно близок (как и Жуковский, как и Чехов). Критика многократно отмечала, что истоки творческой манеры Зайцева, его литературного родословия надо искать именно у этих трех русских классиков. Особенно - у Жуковского.
Вот, к примеру, что говорит об этом Г. Адамович, один из тонких ценителей творчества Зайцева: "И меланхолии печать была на нем..." Вспомнились мне эти знаменитые - и чудесные - строки из "Сельского кладбища" не случайно.
Жуковский, как известно, один из любимых писателей Зайцева, один из тех, с которым у него больше всего духовного родства. Жуковский ведь то же самое: вздох, порыв, многоточие... Между Державиным, с одной стороны, и Пушкиным, с другой, бесконечно более мощными, чем он, Жуковский прошел как тень, да, но как тень, которую нельзя не заметить и нельзя до сих пор забыть. Он полностью был самим собой, голос его ни с каким другим не спутаешь. Пушкин, "ученик, победивший учителя", его не заслонил.
Зайцева тоже ни с одним из современных наших писателей не смешаешь. Он как писатель существует,- в подлинном, углубленном смысле слова,- потому, что существует, как личность"2.
Без малого год ушел у Зайцева на изучение трудов и дней Тургенева, на творческое освоение нового не только для него жанра беллетризованной биографии. По единодушному мнению критиков, он существенно его обновил: жанр. испытанный в литературе пока еще немногими (и в их числе - А. Моруа, С. Цвейг, Ю. Тынянов, В. Вересаев, О. Форш, М. Булгаков), предстал в облике чисто зайцевском - как лирическое повествование о событиях и происшествиях личной, "домашней" жизни крупных художников слова, так или иначе сказавшихся на их творческой судьбе.
В мае 1931 года "Жизнь Тургенева" завершена и в 1932 году выходит в издательстве ИМКА-Пресс. Не скоро, только через двадцать
Бунин Иван. Литературное наследство, т. 84, кн. II, с. 261. Адамович Г. Одиночество и свобода, с. 194.
лет, вернется Зайцев снова к этому жанру и выразит в нем свою любовь к Жуковскому и Чехову. Эти книги, написанные, что называется, кровью сердца, встанут в ряд его лучших творений. Борис Пастернак, прочитав одну из них, послал 28 мая 1959 года из Переделкина в Париж письмо:
"Дорогой Борис Константинович!
Все время зачитывался Вашим "Жуковским". Как я радовался естественности Вашего всепонимания. Глубина, способная говорить мне, должна быть такою же естественной, как неосновательность и легкомыслие. Я не люблю глубины особой, отделяющейся от всего другого на свете. Как был бы странен высокий остроконечный колпак звездочета в обыкновенной жизни! Помните, как грешили ложным, навязчивым глубокомыслием самые слабые символисты.
Замечательная книга по истории - вся в красках. И снова доказано, чего можно достигнуть сдержанностью слога. Ваши слова текут, как текут Ваши реки в начале книги; и виды, люди, годы, судьбы ложатся и раскидываются по страницам. Я не могу сказать больше, чтобы не повторяться"'.
История литературы и, в частности, ее биографического жанра показывает нам, как нередко нивелируется, приукрашивается в угоду тем или иным исследовательским концепциям так называемая "частная" жизнь писателей. Зайцевым предпринята попытка сказать как можно более честную и откровенную правду о жизни близких ему по духу великих мастеров слова, раскрыть фактами из биографии каждого из них то, что решительнее всего воздействовало на их духовный мир и творчество. Перед читателями этих книг Зайцева встают поэтические, в чем-то даже романтические страницы житийных повествований о людях, которых судьба наградила сверхталантами и тем их выделила из миллионов.
Издав в 1935 году свой третий роман "Дом в Пасси" ("где действие происходит в Париже, внутренне все с Россией связано и из нее проистекает"', Зайцев на двадцать лет погружается в работу над созданием "самого обширного из писаний своих" - автобиографической тетралогии "Путешествие Глеба" (по определению автора, это "романхроника-поэма") .
В одной из автобиографий он отмечает важную для своего творчества веху: "Уже нет раннего моего импрессионизма, молодой "акварельности", нет и тургеневско-чеховского оттенка, сквозившего иногда в конце предреволюционной полосы. Ясно и то, что от предшествующих зарубежных писаний это отличается большим спокойствием тона и удалением от остро современного. "Путешествие Глеба" обращено к давнему времени России, о нем повествуется как об истории, с желанием что можно удержать, зарисовать, ничего не пропуская из того, что было
' Цитирую по кн.: Шиляева А. Борис Зайцев и
его беллетризованные биографии. Нью-Йорк, 1971, с. 132. Зайцев Бори с. О себе.
26
мило сердцу. Это история одной жизни, наполовину автобиография - со всеми и преимуществами, и трудностями жанра. Преимущество - в совершенном знании материала, обладании им изнутри. Трудность - в "нескромности": на протяжении трех книг автор занят неким Глебом, который, может быть, только ему и интересен, а вовсе не читателю. Но тут у автора появляется и лазейка, и некоторое смягчающее обстоятельство: вопервых, сам Глеб взят не под знаком восторга перед ним. Напротив, хоть автор и любит своего подданного, все же покаянный мотив в известной степени проходит через все. Второе: внутренне не оказывается ли Россия главным действующим лицом-тогдашняя ее жизнь, склад, люди, пейзажи, безмерность ее, поля, леса и т. д.? Будто она и на заднем плане, но фон этот, аккомпанемент повествования чем дальше, тем более приобретает самостоятельности"'.
Первый роман тетралогии "Заря" выходит в берлинском издательстве "Парабола" в 1937 году. Работа над следующим томом время от времени прерывается: Зайцев публикует в "Русских записках" воспоминания об Андрее Белом, готовит тексты многочисленных очерков, опубликованных в газетах и журналах, для мемуарной книги "Москва" (она выйдет в Париже в 1939 году и будет переиздана еще дважды-в 1960 и в 1973 годах в Мюнхене).
В 1939 и 1940 годах вчерне будут завершены второй и третий тома тетралогии, однако придут они к читателю только через десять лет: публикации помешала война, началась гитлеровская оккупация Франции.
В годы, когда далекая Россия вела кровавую борьбу с фашизмом, когда и во Франции мужественно сражались патриоты Сопротивления, среди которых было немало русских, шестидесятилетний писатель избрал свою форму сопротивления: он воздерживается от публикации каких бы то ни было текстов. В эти трудные годы Зайцев снова возвращается к своему любимому Данте: редактирует свой перевод "Ада", готовит комментарий к нему, берется за новые тексты. Борис Константинович и здесь избрал свой собственный путь; подсказанный ему десятилетиями изучения дантовской "Божественной комедии": перевод, поясняет он, "сделан ритмической прозой, строка в строку с подлинником. Форма эта избрана потому, что лучше передает дух и склад дантовского произведения, чем перевод терцинами, всегда уводящий далеко от подлинного текста и придающий особый оттенок языку. Мне же как раз хотелось передать, по возможности, первозданную простоту и строгость дантовской речи", "Я благодарен,- вспоминает он через много лет,- за те дни и годы, которые прошли в общении в Данте в России (1913-1918) и в Париже (1942), когда весь перевод вновь был проверен, строка за строкой, по тексту и комментариям. В тяжелые времена войны, революции и нашествия иноплеменных эта работа утешала и поддерживала"2.
Кроме того, в эти же годы он возвращается к текстам тетралогии, а также к своему личному дневнику, тому самому, который еще
Зайцев Борис. О себе.
'Данте Алигиери. Божественная комедия. Ад. Перевод Бориса Зайцева. ж. ИМКА-Ппегс. 1961. с и.
Париж, ИМКА-Пресс, 1961, с. 5.
27
пятнадцать лет назад он начал публиковать в газете "Дни" и продолжил в 1929-1936 годах в газете "Возрождение". Новые дневниковые записи он напечатает, только когда закончится воина. Отдельной книгой интереснейший дневник писателя не издан до сих пор.
В годы оккупации по просьбе Бунина, находившегося в Грассе, Борис Константинович принимает самоотверженное участие в спасении бунинского архива (вместе с Е. Ю. Кузьминой-Караваевой, замученной фашистами, Н. Н. Берберовой и сотрудниками знаменитой Тургеневской библиотеки, книгами которой в годы парижской эмиграции пользовался В. И. Ленин). В предвоенные годы Зайцев вместе с И. Буниным, А. Ремизовым, М. Осоргиным много сделали для того, чтобы значительно пополнить ее фонды. В 1938 году при библиотеке был основан русский литературный архив. Правление возглавил И. Бунин, а в состав его вошли А. Бенуа, Б. Зайцев, С, Лифарь, А. Ремизов, И. Шмелев и другие. Трагична судьба Тургеневки, важнейшего центра Русской культуры в Париже, созданного несколькими поколениями эмигрантов. По приказу одного из идеологов фашизма А. Розенберга ее фонды были вывезены в Германию и погибли'.
В 1947 году Зайцева избирают председателем Союза русских писателей и журналистов во Франции. Он остается на этом посту до конца своих, дней. Его предшественником был П. Милюков. Старейшина русской интеллигенции Павел Николаевич Милюков (1859-1943), возглавлявший Союз и в самые трудные его годы -- годы второй мировой войны, оставил о себе добрую память тем, что решительно выступал против сотрудничества русской эмиграции с фашистами, приветствовал успехи Красной Армии.
Деятельность Союза сводилась в основном к устройству литературных вечеров, диспутов, юбилейных мероприятий. Проходили они интересно. Об этом часто вспоминает в своих письмах Борис Константинович. "18 декабря 1967 года наш Союз писателей (коего я председатель) устроил вечер памяти Ахматовой,- пишет он в Москву И. А. Васильеву,- Зал Русской Консерватории "ломился" от публики. По отзывам, прошло хорошо". "Наш Союз помаленьку действует,- пишет он тому же корреспонденту 3 мая 1968 года,- в чисто литературной области - зимой был большой вечер памяти А. М. Ремизова (10 лет кончины), 7-го июня - Тургеневский вечер, 150-летия рождения. Да, все больше поминки! - сетует Борис Константинович.Действующей армии остается здесь все меньше и меньше, смены почти нет. Молодежь есть хорошая, но уходит больше в религию, к литературе мало тяготения. Зато французы есть молодые, не только православные, но и с азартом изучающие русскую литературу и культуру. Сегодня будет у меня один такой, пишет обо мне докторскую работу (очевидно, имеется в виду Рене Герра.- Т. П.), писаное обо мне знает лучше меня, по-русски говорит как мы с Вами. На днях был профессор из Сорбонны (здешний университет), пригласил во вторник в университет], беседовать со студентами о литературе
' Русская библиотека в Париже. Русская Общественная библиотека имени И. С. Тургенева: сотрудники, друзья, почитатели. Сб. статей. Париж, 1987.
28
русской - все говорят и понимают по-нашему. Студент мой бородатый по-русски, был в России, ему там один приятель сказал: "у тебя и морда русская" (письма в архиве И. А. Васильева).
В последние годы жизни Борис Константинович переписывается с десятками корреспондентов из Советского Союза, Он искренне рад такой неожиданно возникшей возможности, счастлив получать весточки из России, ценит высоко малейшие знаки внимания к его творчеству, к его судьбе, охотно высылает свои книги. Увы, было время, когда не все они доходили до адресатов, не все пробивали "железный занавес", разделивший не только страны, но и культуры. "Буду всячески стараться переслать книгу Вам,- пишет он И. А. Васильеву.- Но все это не так просто... По почте почти все гибнет, или возвращается. А содержание вполне безобидное. Что поделать..."
"Дорогой Игорь Анатольевич,- пишет он 12 января 1967 года в другом письме тому же москвичу Васильеву,- очень рад был получить от Вас письмо - Вы ведь молодая Россия - главная наша надежда. Радостно видеть, что связь существует между приходящими в жизнь и уходящими из нее, связь душевно-культурная, это самое важное.
"Далекое" постараюсь Вам переслать. Отправить - очень просто. Получить - много трудней. В книге нет ничего политического (да это и не моя область), ряд зарисовок воспоминаний о Блоке, Белом, Бальмонте, Вяч. Иванове, Ал. Бенуа, Бунине, Балтрушайтисе, Цветаевой и др.
...Повторяю, очень был тронут Вашим письмом и приму все меры, чтобы осведомлять Вас о выходящем (и вышедшем) здесь.
А пока что "Здравствуй, племя молодое, незнакомое...".
С лучшими чувствами и пожеланиями РождественскоНовогодними.
Бор. Зайцев".
И в последние годы своей большой жизни он не знает отдыха, продолжает вести дневник "Дни", готовит к своему восьмидесятилетию антологический сборник "Тихие зори" (он выйдет в 1961 году в Мюнхене), редактирует журнально-газетные тексты для второй мемуарной книги "Далекое" (она будет издана в 1965 году в Вашингтоне). В 1964 году пишет последний свой рассказ "Река времен", который даст название и последней его книге. По просьбе редколлегии "Литературного наследства" напишет последние воспоминания о своем друге Бунине, которые, однако, постигнет та же участь, что и мемуарный очерк Георгия Адамовича,- им в бунинском двухтомнике "Литнаследства" места не отыщется. Литературная общественность Парижа, друзья и почитатели таланта Зайцева устраивают праздничный банкет по случаю его 90-летия. В Нью-Йорке публикуется исследовательский труд А. Шиляевой, посвященный художественным биографиям Б. К. Зайцева. А вот факт из области курьезов: 28 октября 1971 года парижская газета "Аврора" сообщает, что патриарх русской литературы признан опасным - в дни пребывания во Франции Л. И. Брежнева префектура парижской полиции потребовала от престарелого писателя отмечаться дважды в день в комиссариате своего квартала.