Страница:
Окинув прищуренным глазом расслабляющийся рыночный интернационал, я медленно, не спеша направился к столику Чингиза.
Подошел, остановился за спиной золотозубого усача, сплюнул сквозь зубы на пол и спросил немного гнусаво:
– Хей, звери, кто тут у вас старший?
Спина Усача вздрогнула, гомонящие наперебой азеры разом замолчали, спустя секунду стихло хихиканье понятливых девушек. Усач оперся пятерней с перстнем-печаткой о второй свежести скатерть, степенно поднялся с жалобно скрипнувшего стула, развернулся ко мне возмущенным лицом и переспросил:
– Как ты нас назвал, э?
– Если обидел чем, извини. – Я постарался и совместил хищный оскал с добродушной улыбкой. – Ты старший?
– Э, а сам ты кто, э?
– Зови меня Супер. Тебя-то как звать-величать, уважаемый?
– Назим. – Он оскалился не хуже моего, я даже заметил среди золотых один пожелтевший от табака костяной зуб.
– Под кем живешь, Назим?
– Нэ понал?
– Чего ж тут непонятного: кому налоги платишь, чтобы спать спокойно?
– Ты прэшол дэнги с нас снэмать?
Диалог, доселе состоявший сплошь из вопросительных предложений, наконец-то приобрел новую интонацию. Назим засмеялся. Искренне, от всей души. Вторя старшему, заржал Чингиз и прочие азеры. Возобновили хихиканье понятливые девушки. Комедиографы утверждают, дескать, существуют три вида смеха – смех удивления, смех неожиданности и смех превосходства. Все эти разновидности смешного одновременно и спровоцировали взрыв общего дружного веселья.
– Ахзана сиким, гетвэрэн. – Выругался я по-азербайджански, стараясь воспроизводить обидные для гордого Назима слова с должным прононсом и выражением. Мужской смех стих мгновенно, девичий с обычной секундной задержкой.
– Как?! – Назим очень смешно выпучил глаза. – Э, как ты сказал?
– Извини. – Я виновато пожал плечами. – Произношение у меня, понимаю, хромает. Если ты не врубился, повторю по слогам: гет-вэ-рен…
– Я?!
Назим аж побагровел весь. Его дрогнувшая, как от удара электрическим током, рука полезла в оттопыренный брючный карман. Что там у него в кармане, интересно? Нож? Пистолет?
– Зарэжу!
Пятерня с перстнем-печаткой потянула из кармана нечто острое и блестящее. Но вытянуть не успела.
– Пугаешь, – усмехнулся я и стукнул Назима по ушам.
Успей Назим присесть, и мои ладошки хлопнули бы друг об дружку, ой, как звонко. Но он не успел. Ладони сплющили уши Назима, большие пальцы легли поверх выпученных глаз, я резко разогнул локти и оттолкнул как можно дальше временно потерявшую способность видеть и слышать голову Назима.
Назим грохнулся на стол всем своим нехилым весом. Хлипкая на вид столешница выдержала, а надежные на первый взгляд ножки не сдюжили, подломились. Восемь азеров и три девушки едва успели, роняя стулья, повскакивать с мест, как утяжеленная столешница рухнула на пол. Бабахнуло, будто при взрыве.
Я решил не дожидаться, пока азеры опомнятся, и рубанул ближайшего ребром ладони по шее. Разумеется, не столь душевно, как несчастную корягу минувшим утром. Подрубленный азер мешком осел на пол, а я отступил к открытому пространству для танцев посередине помещения. Потанцуем? А как же! Конечно, потанцуем.
Понятливые девушки поспешили сместиться к стойке, разъяренные азеры спешно вооружались, кто во что горазд: кто пустой водочной бутылкой, кто стулом, а кто и припасенным специально для таких случаев ножиком. Но первые па грубых мужских танцев мне суждено было сплясать не с пылкими, смуглыми южанами, а с курносыми бледнолицыми близнецами-бильярдистами.
Итак, я отступаю, слежу за азерами и вдруг чувствую затылком странное движение в воздухе за спиной. Хвала Будде, я вовремя догадываюсь сделать то, с чем запоздал Назим. Я присел. Над головой свистит бильярдный кий. Продолжая приседать, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, вижу братка, махнувшего кием, как дубинкой. Пружинисто разгибаю колени, прыжок, взбрык ногой, и каблук моего модельного сапожка пробует на прочность литую челюсть бильярдиста. Челюсть оказывается не столь прочна, как показалось. Приземляюсь и, чтобы братишке со сломанной челюстью было не так обидно, бью опять же в челюсть его напарника по игре в шары. Тот как раз собрался ткнуть кончиком кия мне в глаз, однако мой кулак оказался быстрее. Нокаут, вялые пальцы роняют кий-копье.
Не даю кию упасть, подхватываю его на лету. Правой пятерней хватаюсь за утолщение в основании кия, левой за середину. Поворачиваюсь к азерам. Ого! Они ринулись в атаку. Еще секунда, и я бы получил бутылкой по темечку. Правая конечность вперед и вверх – сбиваю вооруженный бутылкой кулак с опасной для макушки траектории, левая рука вперед и вниз – кончик кия бьет по гениталиям противника и застревает у него между ног. Хватаю кий второй рукой. Рывок обеими руками, левая вверх, правая вниз, и азер с бутылкой полетел вверх тормашками.
Справа блеснул нож. Левая рука отпускает кий и, пока правая замахивается, блокирует клинок. После замаха самым естественным образом следует удар кием по чужой голове. Дерево с треском ломается, голова выдерживает. Оглушенный азер падает, а у меня остается огрызок кия в правом кулаке.
На острие атаки противника оказывается Чингиз. Ах, какая радость! Конкретно тебя, милый, я оприходую с особым удовольствием.
Чингиз наткнулся животом на обломок кия, хрюкнул и согнулся буквой Г точно так же, как и прошедшим днем возле «толчка». Он снова смотрел на меня снизу вверх удивленными и одновременно злыми глазами. Неприятный взгляд, не люблю, когда на меня так смотрят. Раз – бью Чингиза кожаной коленкой в небритый подбородок, два – выпрямляю ногу и попадаю острым носком ему в пах. Все, больше он на меня не смотрит. Чингиз лег, зажмурился, скрючился и пускает слюнявые пузыри, а в меня летит стул. Плохо летит, медленно. Метнувший стул азер совсем не умеет целиться предметами с неопределенным центром тяжести. Смещаюсь в сторонку коротким приставным шагом, и стул пролетает мимо. Бросаю в ответ огрызок кия. Весит огрызок всего ничего, зато попадает азеру в глаз. Тупым концом, разумеется. Азеру больно, очень больно, но повязка, как у Кутузова, поперек щекастой физиономии ему не грозит.
Сколько их еще осталось, невредимых? Несколько. Атака захлебнулась. Противник ретировался. Враг празднует труса. Добить господ рыночных торговцев или не стоит? Пожалуй, не стоит. Ребята прижались к стенке, щерятся, в загорелых руках мелко дрожит холодное и импровизированное оружие. Им страшно, а, значит, когда я уйду, они не кинутся следом. Они обратятся за помощью к мобильному телефону, выйдут на связь с курирующими рынок ментами. И правильно! Должны же менты в конце концов хоть кого-то защищать и оберегать, правда?
Я оглянулся по сторонам, осмотрелся. Девицы у стойки окаменели. Невозмутимый бармен, умница, как ни в чем не бывало полирует хрусталь фужеров краешком белоснежного полотенца. Приоткрылась дверца в подсобку, которую я не заметил, войдя в помещение. Из подсобки, раскрыв рот, на меня взирает с ужасом тетка-толстуха в рабочем синем халате. Короче, более желающих поучаствовать в драке не наблюдается.
– Слушай сюда, звери! – обратился я к азерам, лихо уперев руки в боки. – Соберите для начала десять штук баксов и носите их всегда с собой, ясно? Я приду за деньгами. Я могу появиться в любой момент, в любом месте, где вы кучкуетесь, поняли? Не будет денег, всех на фиг кастрирую, усекли?
Ответных реплик я решил не дожидаться. Изящно развернулся на каблуках к выходу и пошел, мягко перекатываясь с пятки на носок.
Я вышел из бара под аккомпанемент последних аккордов песенки голосистого Филиппа. В заведении я пробыл совсем недолго, от силы минут пять. На воздухе все по-прежнему. Желтеют окна домов, серым отливает слабо освещенный асфальт, черным-черно возле коллективного забора конгломерата гаражных кооперативов. Ускоряя шаг, я пересек серое пятно асфальта. Оказавшись на тропинке возле забора, побежал трусцой. Отбежал метров десять и спринтерским рывком пересек параллельную забору улочку с односторонним движением. Мне повезло – по улочке катило всего одно авто далеко впереди, и досужих прохожих вокруг никого. Я перепрыгнул низкую ограду газона, угрем скользнул меж кустов сирени, крутанулся юлой, припал на одно колено и замер. За спиной – шестнадцатиэтажная жилая громада, в окнах первого этажа темно, сиреневые кусты в темноте выглядят черными сугробами. Я затаился между кустов-сугробов и спокойно наблюдаю за входом в бар. Я жду.
Ждать пришлось минут двадцать. За это время по пешеходной дорожке вдоль улицы прошествовала разбитная компашка выпивших подростков и прогулялся рослый дядька с ротвейлером на поводке. Собака облаяла сиреневые кусты, дядька, спасибо ему большое, обругав четвероногого друга кошкодавом, не позволил псине обследовать газон. Человек с собакой удалились восвояси, а мне снова повезло – пошел дождь. Мелкий и нудный, почти осенний дождичек хлынул с небес. Нежданно-негаданно. Мокрая ночь гарантировала безлюдье на этой плохо освещенной, не пользующейся популярностью среди пешеходов улице.
Минули тысяча с лишним секунд, и вот наконец в поле зрения появились менты. Но сначала я их услышал – менты мчались на вызов, включив сирену. Улюлюкая сиреной, легковой автомобиль с синей надписью «Милиция» на борту подрулил к гостеприимным дверям бара. Сирена онемела, выключился мотор, открылись автомобильные дверцы, из мусоровоза вышли… Ба! Знакомые все лица! Господа начальники в штатском, коих я перекрестил в Ларина и Казанову, оба-два тут как тут! Пашут герои, как выяснилось, сутки напролет, как пелось в старинной народно-мусорной песне: «…служба дни и ночи». Устали, болезные, вона, как шаркают ногами по асфальту, сгорбились, Ларин курит в кулак, Казанова мнет лицо ладошкой, зевает.
Двери бара закрылись за тандемом ментов, и тишину нарушил вой очередной сирены. На сей раз к месту происшествия катила, не жалея покрышек, карета «Скорой помощи». Белая с красным карета припарковалась, закрыв прекрасный вид на вход в заведение, и опять потянулись долгие минуты ожидания. Пять минут, десять… Ага! Карету «Скорой помощи» огибают один за другим Казанова, Ларин и один из уклонившихся от физического контакта с рэкетиром азер. Расклад ясен – невредимого азера, видать, самого смышленого из всех невредимых, повезут в отделение писать заявку на забияку по кличке Супер.
Улица с односторонним движением. Я сделал ставку на то, что правила дорожного движения не будут нарушены, и не просчитался. Мусоровоз сворачивает в мою сторону. Будь готов, Супер! На старт, внимание, марш…
Я выскакиваю из засады в кустах сирени и бегу наперерез набирающему скорость милицейскому автомобилю. Я все рассчитал точно, стартовал вовремя. Я и автомобиль пересекаемся посреди промокшей пустынной улочки. Прыгаю на капот. Ларин за рулем, конечно же, не поймет, что я прыгнул. И он, и Казанова в соседнем кресле решат, что авто задело крылом бегуна-самоубийцу. А заявитель на заднем сиденье, безусловно, не идентифицирует мелькнувшую за припорошенным дождевыми каплями стеклом человеческую фигуру с беспощадным Супером. Короче – прыгаю, пальцы скользят по влажному капоту. Локти, сгибаясь, амортизируют контакт с машиной. Сила инерции швыряет тело на ветровое стекло. Выгибаю спину колесом, прячу голову в плечи и качусь, качусь колобком по автомобильным выпуклостям. Больно ударяюсь копчиком, царапаю обо что-то макушку, однако и кости, и мясо пока целы. Перекатившись через машину, кручусь в воздухе, носки сапожков касаются асфальта, и теперь колени выполняют роль амортизаторов. Колобком вращаюсь на асфальте. Законы физики заставляют меня уподобляться сказочному колобку целую секунду. Перед глазами круговерть, к горлу подступает тошнота, дышать некогда. Растаяла в вечности секунда, последний раз переваливаюсь через плечи. Оберегая ушибленный копчик, сначала бью каблуками в асфальтовую твердь и только потом осторожно опускаю попу на искусственный камень. Тошнота и карусель перед глазами прекращаются после второго жадного вздоха. Слышу писк резины, вижу, как заносит экстренно затормозивший мусоровоз, и, закрыв глаза, расслабляюсь в позе цыпленка табака.
Автомобиль остановился наискось, перегородив улочку метрах в семи от меня, «убитого». Первым из авто выскочил Казанова, цокот его шагов все ближе и ближе. Скрипнула, открываясь, передняя левая дверца, слышу, как вылезает под дождь Ларин. Пора оживать? Пора!
Из позиции жареного цыпленка я резко перехожу в стойку дземондзи-но-камаэ. Встаю, повернувшись к бегуну Казанове немного боком, вес тела распределил поровну на обе слегка согнутые ноги, спина прямая, кулаки перед грудью. Казанова от столь неожиданного превращения расплющенного цыпленка в готового атаковать бойца сбивается с шага, спотыкается и, честное слово, сам подставляется под удар. Мой напряженный кулак ввинчивается в точку чуть левее его сердца, которую японские Мастера Смерти называют «дэнко». Казанову передернуло, болевой шок он пережил, но сознание у мента помутилось.
Срываюсь с места, толкаю вялого Казанову к машине, прыгаю и, оказавшись рядом с опешившим Лариным, наношу водителю мусоровоза удар собранными в щепоть пальцами за ухо.
Пока у Ларина темнеет в глазах, я ныряю в салон и быстренько гашу азера.
Загасил. А теперь очень быстро: раз – открыть заднюю дверцу; два, три – выбраться из салона, запихнуть Ларина в кресло рядом с водительским; пять, восемь, двенадцать – поднять с асфальта Казанову, засунуть мента на заднее сиденье; тринадцать, четырнадцать – сесть за руль, закрыть все дверцы; шестнадцать, двадцать один, тридцать – найти и присвоить личное оружие милиционеров; тридцать один – завести мотор; тридцать два – поехали…
Ух-х-х… управился с уборкой за тридцать две секунды. Дорожно-транспортное происшествие – десять секунд, работа по точкам – пять, тридцать две секунды – уборка, итого – на все про все – сорок семь секунд. Допустим, я польстил себе и обсчитался в свою пользу, все равно с момента старта из кустов сирени прошло меньше минуты. Помножим минуту на ночь, прибавим моросящую противность дождя и будем считать, что никто, ни одна случайная живая душа не видела, как начиналась и чем закончилась эта акция. Уф-ф-ф, запыхался, вспотел даже. Все-таки тренировки тренировками, а возраст дает о себе знать, ничего не поделаешь…
Отдышавшись, я свернул с тихой улочки в лабиринт темных дворов. Запоздало представил, что бы было, если бы во время моего столкновения с милицейской машиной вдруг на улице появилась вереница машин. Я загасил бы прыткого Казанову и убежал по тем же дворам на своих двоих, а за моей спиной топотал бы по лужам Ларин, я бы подстерег Ларина за углом и… Впрочем, нечего понапрасну размышлять на темы возможных вариантов и неслучившихся событий. История, как известно, не имеет сослагательного наклонения. Случилось, как случилось – Ларин медленно приходит в себя, сидя рядом со мной плечом к плечу, Казанова и азер сзади за спиной до сих пор в глубоком отрубе, оба табельных милицейских «ПМ» у меня за пазухой, и первое, что я сделаю, когда заглушу мотор во-он в том самом темном закоулке, – уничтожу средства милицейской мобильной связи.
Сказано – сделано: машина с одним здоровым и тремя не очень здоровыми мужчинами в салоне встала и затихла в углу квадратной грунтовой площадки, уперевшись передним бампером в ствол декоративной плакучей ивы. Габаритные огни погасли, низко свисающие, отяжелевшие от воды ивовые ветви облепили мусоровоз со всех сторон. Я позаботился о радиосвязи, сделал то, что и планировал в первую очередь. Во вторую очередь позаботился о бесчувственном живом грузе на заднем сиденье. Крайне удачно в бардачке нашлись, помимо прочего, пара наручников и моток синей изоляционной ленты. Я выволок из машины азера, положил его слева от достаточно толстого, вполобхвата, ствола плакучей ивы. Вытащил Казанову и пристроил его справа от дерева. Оба легли ничком, головами к стволу, вытянув руки так, будто хотели обнять красавицу-иву. Я скрепил парой наручников протянутые разноименные руки голубчиков, сковал азера с ментом никелированными браслетами, скрепил, так сказать, объятья дерева. Теперь без посторонней помощи дровосека или слесаря им от дерева не отойти, не отползти. Дабы, очнувшись, пленники плакучей ивы с ходу не нарушили мирную тишину ночного дворика криками о помощи, я замотал обоим головы изолентой таким образом, чтобы синие петли перетянули приоткрытые рты, но при этом оба смогли свободно дышать, смогли терзать зубами мудрости безвкусный пластик, имели возможность мычать тихо и жалобно, закусывая удила, но никак не кричать, громко и отчетливо. Еще я расстегнул и приспустил пленникам штаны до колен, чтобы особенно не молотили ногами по земле. Решил было и трусы спустить для смеха, однако передумал. Жалко стало ребятишек.
Забота о милицейских средствах связи и о бесчувственных пленниках вычеркнула из жизни десять минут с секундами. К господину Ларину возвратилось еще мутное, но сознание, а я вернулся в машину, запер все двери и достал из-за пазухи пистолеты. Ствол плакучей ивы сослужил мне добрую службу, настало время задействовать стволы пистолетов.
Первое, что увидел Ларин, открывая мутные глаза – два пистолетных ствола. Точнее – дырочки на концах стволов. Наверное, он решил, что в глазах двоится. Ларин сморгнул, тряхнул головой. Но картинка осталась прежней. По-прежнему в пяти сантиметрах от каждого его глаза по одному стволу. Я специально зажег свет в салоне, решился ненадолго демаскировать машину, чтобы устроить мусору столь эффектное возвращение из обморочного небытия в жестокий мир действительности.
– Выстрелить или погодить? – спросил я вкрадчиво.
Обидно, Ларин не заметил, какая отличная злодейская улыбка у меня получилась. Дырочки пистолетных стволов его буквально загипнотизировали.
– Н-нет… – прошептал Ларин, заикаясь.
Я выключил свет, для чего пришлось убрать на секунду от правого ментовского глаза пистолетный ствол. Честное слово, я слышал, как вздохнул с облегчением Ларин, когда одна из гипнотизирующих дырочек исчезла.
Свет погас, я вернул пистолет на место и для пущей убедительности прижал оба ствола к его рефлекторно закрывшимся глазам. Раз уж стало темно, так пусть мент вообще ничего не видит. Пускай слушает мой голос и мечтает о ярком летнем солнце, о голубом безоблачном небе.
– Поговорим? – спросил я равнодушным голосом.
– Д-да… Ч-что ты хо-очешь?
– Как и все – хочу денег. Отвечай: кто держит рынок?
– На-азим… Ты… вы – Супер?
– Угу, я – Супер, а ты врунишка, приятель. Назим, пусть и козырная, но шестерка. Ну ладно, пусть не шестерка, пусть валет. Круче вальта никто в гадюшнике под вывеской «БАР» не тусуется, ежу ясно.
– Я не…
– Заткнись, цветной! Ну ты и тормоз по жизни, я балдею. Я на тебя прыгнул, ты только и успел, что едальник разинуть, и сейчас, вместо того чтоб шкурку свою серую милицейскую спасать, едальником понапрасну щелкаешь. Я тебя, милый, сейчас порешу с особой жестокостью, и после, стоит мне возникнуть перед любым ссученным ментом или вонючим азером, стоит появиться и обозваться, любой сдаст рыночного бугра, не задумываясь. Усек?
– Ты просил собрать десять тысяч бак…
– Блин! Приятель, забыл? Забыл, что я не у тебя в мусарне на допросе? У меня, между прочим, кулаки затекли пистолеты тискать и пальцы на спусковых крючках дергаются от злости. Усек? Я, блин…
– Гудрат…
– Чего?
– Гудрат Махмудбеков рынок держит.
– Махмудбеков? То есть Махмуд-бек, Махмуд-князь, да?
– Махмудбеков его фамилия. Постоянно живет в Москве, с пропиской.
– Проживает князь Махмуд, надеюсь, вблизи от рынка?
– Да, в двух кварталах.
– Бывал у него?
– Я?
– Головка от буя! Ну не я же, правда?
– Один раз заезжали с Мишкой… Мишка! Где Мишка? Где Рустам?
Я сообразил, что Мишкой на самом деле зовут Казанову. Нетрудно догадаться и кто такой Рустам – азер, что ехал в отделение писать заяву. Когда я их транспортировал, Ларин еще не очнулся. Последнее, что помнит мой собеседник, это как я опрокинул Мишу Казанову, а отсутствие азербайджанца в машине менту помогло уловить обострившееся чувство страха. Пора отчаливать от плакучей ивы. Вскоре очнутся и попытаются шуметь пленники, и лучше, чтобы Ларин не знал, где они тяготятся неволей.
– Твоего напарника и лишнего свидетеля я спеленал изолентой, которую нашел здесь, в машине, окольцевал их наручниками и сбросил в канализационный люк. Вместе с ними в шахте люка спрятана мина с часовым механизмом. Я поломал ноги обоим, и далеко от мины им не уползти. Поможешь мне, скажу, где искать Мишу с Рустамом. Свою жизнь сохранишь и их спасешь, усек?
– Да, я согласен.
Он мне не поверил. Еще бы! Кто ж поверит в чепуху с миной в канализации? Только полный, клинический идиот. А Ларин отнюдь не дурак. Я протянул ему спасительную соломинку, и он за нее благодарно схватился. Когда все закончится, Ларин напишет в объяснительной записке: так, мол, и так, спасал друга от верной гибели, и ради святой ментовской дружбы пришлось согласиться на требования террориста. И присовокупит о долге правоохранительных органов перед невинно пострадавшим гражданином Махмудом. Наличие воображаемой часовой мины объяснит начальству, почему милиционер не рискнул оказать сопротивление преступнику. А дальше одно из двух – либо начальство прикинется, что верит подчиненному Ларину, либо решит, что байку с миной он сочинил самостоятельно, без моей помощи. Впрочем, какое мне дело, чего надумают милицейские начальники? У меня своих забот полно.
– Поедем сейчас к Гудрату, ясно? Покажешь, где его хата, усек? Потом, когда все кончится, скажешь, дескать, я и без тебя знал, куда и к кому рулить. Повторить!
– Ты знал, где живет Гудрат, – охотно согласился Ларин.
– О’кей, погнали.
Я убрал пистолеты от глаз Ларина. Мент судорожно втянул воздух носом, шумно выдохнул через рот, открыл слезящиеся глаза.
– Усаживайся поудобнее, – разрешил я, пряча стволы за пазухой. – И не вздумай хулиганить, накажу.
Я завел мотор, сдал мусоровоз назад, развернулся и поехал, следуя указаниям Ларина. Я спокойно держал руки на руле, управлял машиной, не глядя на милиционера. Нарочитое пренебрежение к возможной агрессии со стороны Ларина действовало не менее эффективно, чем пистолетные стволы возле его глаз. Мент боялся лишний раз пошевелиться и постоянно бубнил, стараясь объяснять, как и куда ехать максимально доходчиво.
В типовой застройке микрорайона я разобрался без особого напряжения мозгов. Как потом найти бывший бульвар с рынком, баром и, главное, гаражными кооперативами, я представлял весьма отчетливо. Проблем с марш-броском к дожидающемуся седока мотоциклу не будет, и это радует. Огорчает фиговая работа «дворников» в милицейской тачке. Сквозь паутину трещин на ветровом стекле вкупе с дождевыми каплями видимость на тройку с минусом. Стекло треснуло от соприкосновения с моей спиной, и ноющая боль в области копчика тоже огорчает, однако боль терпимая, и времени для эмоций у меня нет – кажется, приехали…
– …Направо поверните… Прямо пятьдесят метров до крайнего подъезда и паркуйтесь… Квартира Махмудбекова на пятом этаже… В бардачке должны быть наручники и липкая лента. Можете надеть на меня наручники, ноги изолентой запутать. В багажнике пусто, я…
– Фигу! В багажнике отлежаться не выйдет. Поднимемся на пятый вместе. Позвонишь в дверь Гудрата, а я сзади за твоей спиной пристроюсь. Направлю стволы на твои почки и буду улыбаться, глядя через твое плечо, ясно? Тебя Гудрат знает, меня он не видел, но я с тобой, вот он дверцу-то и откроет.
– А потом?
– Суп с котом… Погоди-ка, кажется, наши планы меняются…
Планы скорректировали замеченные мною рядом с искомым подъездом вишневого цвета «Жигули», цифры номерного знака которых я запомнил, когда шел штурмовать бар. Вспомнив цифры, присвоенные «Жигулям», я быстренько провел в уме простейшие арифметические вычисления. В баре я пощадил, кажется, четверых азеров. Минус Рустам, обнимающий плакучую иву, остается три. Минус кто-то, посвятивший себя заботе о травмированных земляках, остаются двое. Эти двое свидетелей вторжения Супера только что приехали на вишневых «Жигулях» к пахану Гудрату сообщить о происшествии. Логично? Вполне. И правда – двое. Вышли из «Жигулей», бегом побежали к подъезду, исчезли в темноте.
– Значится, так, мусорок, диспозиция меняется – на вот, держи пугач, – я достал из-за пазухи «макаров», выщелкнул обойму, проверил, не осталось ли патрона в патроннике. – Хватай пугач, целься в меня и давай вылезай из тачки первым, типа, меня под прицелом держишь.
Подошел, остановился за спиной золотозубого усача, сплюнул сквозь зубы на пол и спросил немного гнусаво:
– Хей, звери, кто тут у вас старший?
Спина Усача вздрогнула, гомонящие наперебой азеры разом замолчали, спустя секунду стихло хихиканье понятливых девушек. Усач оперся пятерней с перстнем-печаткой о второй свежести скатерть, степенно поднялся с жалобно скрипнувшего стула, развернулся ко мне возмущенным лицом и переспросил:
– Как ты нас назвал, э?
– Если обидел чем, извини. – Я постарался и совместил хищный оскал с добродушной улыбкой. – Ты старший?
– Э, а сам ты кто, э?
– Зови меня Супер. Тебя-то как звать-величать, уважаемый?
– Назим. – Он оскалился не хуже моего, я даже заметил среди золотых один пожелтевший от табака костяной зуб.
– Под кем живешь, Назим?
– Нэ понал?
– Чего ж тут непонятного: кому налоги платишь, чтобы спать спокойно?
– Ты прэшол дэнги с нас снэмать?
Диалог, доселе состоявший сплошь из вопросительных предложений, наконец-то приобрел новую интонацию. Назим засмеялся. Искренне, от всей души. Вторя старшему, заржал Чингиз и прочие азеры. Возобновили хихиканье понятливые девушки. Комедиографы утверждают, дескать, существуют три вида смеха – смех удивления, смех неожиданности и смех превосходства. Все эти разновидности смешного одновременно и спровоцировали взрыв общего дружного веселья.
– Ахзана сиким, гетвэрэн. – Выругался я по-азербайджански, стараясь воспроизводить обидные для гордого Назима слова с должным прононсом и выражением. Мужской смех стих мгновенно, девичий с обычной секундной задержкой.
– Как?! – Назим очень смешно выпучил глаза. – Э, как ты сказал?
– Извини. – Я виновато пожал плечами. – Произношение у меня, понимаю, хромает. Если ты не врубился, повторю по слогам: гет-вэ-рен…
– Я?!
Назим аж побагровел весь. Его дрогнувшая, как от удара электрическим током, рука полезла в оттопыренный брючный карман. Что там у него в кармане, интересно? Нож? Пистолет?
– Зарэжу!
Пятерня с перстнем-печаткой потянула из кармана нечто острое и блестящее. Но вытянуть не успела.
– Пугаешь, – усмехнулся я и стукнул Назима по ушам.
Успей Назим присесть, и мои ладошки хлопнули бы друг об дружку, ой, как звонко. Но он не успел. Ладони сплющили уши Назима, большие пальцы легли поверх выпученных глаз, я резко разогнул локти и оттолкнул как можно дальше временно потерявшую способность видеть и слышать голову Назима.
Назим грохнулся на стол всем своим нехилым весом. Хлипкая на вид столешница выдержала, а надежные на первый взгляд ножки не сдюжили, подломились. Восемь азеров и три девушки едва успели, роняя стулья, повскакивать с мест, как утяжеленная столешница рухнула на пол. Бабахнуло, будто при взрыве.
Я решил не дожидаться, пока азеры опомнятся, и рубанул ближайшего ребром ладони по шее. Разумеется, не столь душевно, как несчастную корягу минувшим утром. Подрубленный азер мешком осел на пол, а я отступил к открытому пространству для танцев посередине помещения. Потанцуем? А как же! Конечно, потанцуем.
Понятливые девушки поспешили сместиться к стойке, разъяренные азеры спешно вооружались, кто во что горазд: кто пустой водочной бутылкой, кто стулом, а кто и припасенным специально для таких случаев ножиком. Но первые па грубых мужских танцев мне суждено было сплясать не с пылкими, смуглыми южанами, а с курносыми бледнолицыми близнецами-бильярдистами.
Итак, я отступаю, слежу за азерами и вдруг чувствую затылком странное движение в воздухе за спиной. Хвала Будде, я вовремя догадываюсь сделать то, с чем запоздал Назим. Я присел. Над головой свистит бильярдный кий. Продолжая приседать, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, вижу братка, махнувшего кием, как дубинкой. Пружинисто разгибаю колени, прыжок, взбрык ногой, и каблук моего модельного сапожка пробует на прочность литую челюсть бильярдиста. Челюсть оказывается не столь прочна, как показалось. Приземляюсь и, чтобы братишке со сломанной челюстью было не так обидно, бью опять же в челюсть его напарника по игре в шары. Тот как раз собрался ткнуть кончиком кия мне в глаз, однако мой кулак оказался быстрее. Нокаут, вялые пальцы роняют кий-копье.
Не даю кию упасть, подхватываю его на лету. Правой пятерней хватаюсь за утолщение в основании кия, левой за середину. Поворачиваюсь к азерам. Ого! Они ринулись в атаку. Еще секунда, и я бы получил бутылкой по темечку. Правая конечность вперед и вверх – сбиваю вооруженный бутылкой кулак с опасной для макушки траектории, левая рука вперед и вниз – кончик кия бьет по гениталиям противника и застревает у него между ног. Хватаю кий второй рукой. Рывок обеими руками, левая вверх, правая вниз, и азер с бутылкой полетел вверх тормашками.
Справа блеснул нож. Левая рука отпускает кий и, пока правая замахивается, блокирует клинок. После замаха самым естественным образом следует удар кием по чужой голове. Дерево с треском ломается, голова выдерживает. Оглушенный азер падает, а у меня остается огрызок кия в правом кулаке.
На острие атаки противника оказывается Чингиз. Ах, какая радость! Конкретно тебя, милый, я оприходую с особым удовольствием.
Чингиз наткнулся животом на обломок кия, хрюкнул и согнулся буквой Г точно так же, как и прошедшим днем возле «толчка». Он снова смотрел на меня снизу вверх удивленными и одновременно злыми глазами. Неприятный взгляд, не люблю, когда на меня так смотрят. Раз – бью Чингиза кожаной коленкой в небритый подбородок, два – выпрямляю ногу и попадаю острым носком ему в пах. Все, больше он на меня не смотрит. Чингиз лег, зажмурился, скрючился и пускает слюнявые пузыри, а в меня летит стул. Плохо летит, медленно. Метнувший стул азер совсем не умеет целиться предметами с неопределенным центром тяжести. Смещаюсь в сторонку коротким приставным шагом, и стул пролетает мимо. Бросаю в ответ огрызок кия. Весит огрызок всего ничего, зато попадает азеру в глаз. Тупым концом, разумеется. Азеру больно, очень больно, но повязка, как у Кутузова, поперек щекастой физиономии ему не грозит.
Сколько их еще осталось, невредимых? Несколько. Атака захлебнулась. Противник ретировался. Враг празднует труса. Добить господ рыночных торговцев или не стоит? Пожалуй, не стоит. Ребята прижались к стенке, щерятся, в загорелых руках мелко дрожит холодное и импровизированное оружие. Им страшно, а, значит, когда я уйду, они не кинутся следом. Они обратятся за помощью к мобильному телефону, выйдут на связь с курирующими рынок ментами. И правильно! Должны же менты в конце концов хоть кого-то защищать и оберегать, правда?
Я оглянулся по сторонам, осмотрелся. Девицы у стойки окаменели. Невозмутимый бармен, умница, как ни в чем не бывало полирует хрусталь фужеров краешком белоснежного полотенца. Приоткрылась дверца в подсобку, которую я не заметил, войдя в помещение. Из подсобки, раскрыв рот, на меня взирает с ужасом тетка-толстуха в рабочем синем халате. Короче, более желающих поучаствовать в драке не наблюдается.
– Слушай сюда, звери! – обратился я к азерам, лихо уперев руки в боки. – Соберите для начала десять штук баксов и носите их всегда с собой, ясно? Я приду за деньгами. Я могу появиться в любой момент, в любом месте, где вы кучкуетесь, поняли? Не будет денег, всех на фиг кастрирую, усекли?
Ответных реплик я решил не дожидаться. Изящно развернулся на каблуках к выходу и пошел, мягко перекатываясь с пятки на носок.
Я вышел из бара под аккомпанемент последних аккордов песенки голосистого Филиппа. В заведении я пробыл совсем недолго, от силы минут пять. На воздухе все по-прежнему. Желтеют окна домов, серым отливает слабо освещенный асфальт, черным-черно возле коллективного забора конгломерата гаражных кооперативов. Ускоряя шаг, я пересек серое пятно асфальта. Оказавшись на тропинке возле забора, побежал трусцой. Отбежал метров десять и спринтерским рывком пересек параллельную забору улочку с односторонним движением. Мне повезло – по улочке катило всего одно авто далеко впереди, и досужих прохожих вокруг никого. Я перепрыгнул низкую ограду газона, угрем скользнул меж кустов сирени, крутанулся юлой, припал на одно колено и замер. За спиной – шестнадцатиэтажная жилая громада, в окнах первого этажа темно, сиреневые кусты в темноте выглядят черными сугробами. Я затаился между кустов-сугробов и спокойно наблюдаю за входом в бар. Я жду.
Ждать пришлось минут двадцать. За это время по пешеходной дорожке вдоль улицы прошествовала разбитная компашка выпивших подростков и прогулялся рослый дядька с ротвейлером на поводке. Собака облаяла сиреневые кусты, дядька, спасибо ему большое, обругав четвероногого друга кошкодавом, не позволил псине обследовать газон. Человек с собакой удалились восвояси, а мне снова повезло – пошел дождь. Мелкий и нудный, почти осенний дождичек хлынул с небес. Нежданно-негаданно. Мокрая ночь гарантировала безлюдье на этой плохо освещенной, не пользующейся популярностью среди пешеходов улице.
Минули тысяча с лишним секунд, и вот наконец в поле зрения появились менты. Но сначала я их услышал – менты мчались на вызов, включив сирену. Улюлюкая сиреной, легковой автомобиль с синей надписью «Милиция» на борту подрулил к гостеприимным дверям бара. Сирена онемела, выключился мотор, открылись автомобильные дверцы, из мусоровоза вышли… Ба! Знакомые все лица! Господа начальники в штатском, коих я перекрестил в Ларина и Казанову, оба-два тут как тут! Пашут герои, как выяснилось, сутки напролет, как пелось в старинной народно-мусорной песне: «…служба дни и ночи». Устали, болезные, вона, как шаркают ногами по асфальту, сгорбились, Ларин курит в кулак, Казанова мнет лицо ладошкой, зевает.
Двери бара закрылись за тандемом ментов, и тишину нарушил вой очередной сирены. На сей раз к месту происшествия катила, не жалея покрышек, карета «Скорой помощи». Белая с красным карета припарковалась, закрыв прекрасный вид на вход в заведение, и опять потянулись долгие минуты ожидания. Пять минут, десять… Ага! Карету «Скорой помощи» огибают один за другим Казанова, Ларин и один из уклонившихся от физического контакта с рэкетиром азер. Расклад ясен – невредимого азера, видать, самого смышленого из всех невредимых, повезут в отделение писать заявку на забияку по кличке Супер.
Улица с односторонним движением. Я сделал ставку на то, что правила дорожного движения не будут нарушены, и не просчитался. Мусоровоз сворачивает в мою сторону. Будь готов, Супер! На старт, внимание, марш…
Я выскакиваю из засады в кустах сирени и бегу наперерез набирающему скорость милицейскому автомобилю. Я все рассчитал точно, стартовал вовремя. Я и автомобиль пересекаемся посреди промокшей пустынной улочки. Прыгаю на капот. Ларин за рулем, конечно же, не поймет, что я прыгнул. И он, и Казанова в соседнем кресле решат, что авто задело крылом бегуна-самоубийцу. А заявитель на заднем сиденье, безусловно, не идентифицирует мелькнувшую за припорошенным дождевыми каплями стеклом человеческую фигуру с беспощадным Супером. Короче – прыгаю, пальцы скользят по влажному капоту. Локти, сгибаясь, амортизируют контакт с машиной. Сила инерции швыряет тело на ветровое стекло. Выгибаю спину колесом, прячу голову в плечи и качусь, качусь колобком по автомобильным выпуклостям. Больно ударяюсь копчиком, царапаю обо что-то макушку, однако и кости, и мясо пока целы. Перекатившись через машину, кручусь в воздухе, носки сапожков касаются асфальта, и теперь колени выполняют роль амортизаторов. Колобком вращаюсь на асфальте. Законы физики заставляют меня уподобляться сказочному колобку целую секунду. Перед глазами круговерть, к горлу подступает тошнота, дышать некогда. Растаяла в вечности секунда, последний раз переваливаюсь через плечи. Оберегая ушибленный копчик, сначала бью каблуками в асфальтовую твердь и только потом осторожно опускаю попу на искусственный камень. Тошнота и карусель перед глазами прекращаются после второго жадного вздоха. Слышу писк резины, вижу, как заносит экстренно затормозивший мусоровоз, и, закрыв глаза, расслабляюсь в позе цыпленка табака.
Автомобиль остановился наискось, перегородив улочку метрах в семи от меня, «убитого». Первым из авто выскочил Казанова, цокот его шагов все ближе и ближе. Скрипнула, открываясь, передняя левая дверца, слышу, как вылезает под дождь Ларин. Пора оживать? Пора!
Из позиции жареного цыпленка я резко перехожу в стойку дземондзи-но-камаэ. Встаю, повернувшись к бегуну Казанове немного боком, вес тела распределил поровну на обе слегка согнутые ноги, спина прямая, кулаки перед грудью. Казанова от столь неожиданного превращения расплющенного цыпленка в готового атаковать бойца сбивается с шага, спотыкается и, честное слово, сам подставляется под удар. Мой напряженный кулак ввинчивается в точку чуть левее его сердца, которую японские Мастера Смерти называют «дэнко». Казанову передернуло, болевой шок он пережил, но сознание у мента помутилось.
Срываюсь с места, толкаю вялого Казанову к машине, прыгаю и, оказавшись рядом с опешившим Лариным, наношу водителю мусоровоза удар собранными в щепоть пальцами за ухо.
Пока у Ларина темнеет в глазах, я ныряю в салон и быстренько гашу азера.
Загасил. А теперь очень быстро: раз – открыть заднюю дверцу; два, три – выбраться из салона, запихнуть Ларина в кресло рядом с водительским; пять, восемь, двенадцать – поднять с асфальта Казанову, засунуть мента на заднее сиденье; тринадцать, четырнадцать – сесть за руль, закрыть все дверцы; шестнадцать, двадцать один, тридцать – найти и присвоить личное оружие милиционеров; тридцать один – завести мотор; тридцать два – поехали…
Ух-х-х… управился с уборкой за тридцать две секунды. Дорожно-транспортное происшествие – десять секунд, работа по точкам – пять, тридцать две секунды – уборка, итого – на все про все – сорок семь секунд. Допустим, я польстил себе и обсчитался в свою пользу, все равно с момента старта из кустов сирени прошло меньше минуты. Помножим минуту на ночь, прибавим моросящую противность дождя и будем считать, что никто, ни одна случайная живая душа не видела, как начиналась и чем закончилась эта акция. Уф-ф-ф, запыхался, вспотел даже. Все-таки тренировки тренировками, а возраст дает о себе знать, ничего не поделаешь…
Отдышавшись, я свернул с тихой улочки в лабиринт темных дворов. Запоздало представил, что бы было, если бы во время моего столкновения с милицейской машиной вдруг на улице появилась вереница машин. Я загасил бы прыткого Казанову и убежал по тем же дворам на своих двоих, а за моей спиной топотал бы по лужам Ларин, я бы подстерег Ларина за углом и… Впрочем, нечего понапрасну размышлять на темы возможных вариантов и неслучившихся событий. История, как известно, не имеет сослагательного наклонения. Случилось, как случилось – Ларин медленно приходит в себя, сидя рядом со мной плечом к плечу, Казанова и азер сзади за спиной до сих пор в глубоком отрубе, оба табельных милицейских «ПМ» у меня за пазухой, и первое, что я сделаю, когда заглушу мотор во-он в том самом темном закоулке, – уничтожу средства милицейской мобильной связи.
Сказано – сделано: машина с одним здоровым и тремя не очень здоровыми мужчинами в салоне встала и затихла в углу квадратной грунтовой площадки, уперевшись передним бампером в ствол декоративной плакучей ивы. Габаритные огни погасли, низко свисающие, отяжелевшие от воды ивовые ветви облепили мусоровоз со всех сторон. Я позаботился о радиосвязи, сделал то, что и планировал в первую очередь. Во вторую очередь позаботился о бесчувственном живом грузе на заднем сиденье. Крайне удачно в бардачке нашлись, помимо прочего, пара наручников и моток синей изоляционной ленты. Я выволок из машины азера, положил его слева от достаточно толстого, вполобхвата, ствола плакучей ивы. Вытащил Казанову и пристроил его справа от дерева. Оба легли ничком, головами к стволу, вытянув руки так, будто хотели обнять красавицу-иву. Я скрепил парой наручников протянутые разноименные руки голубчиков, сковал азера с ментом никелированными браслетами, скрепил, так сказать, объятья дерева. Теперь без посторонней помощи дровосека или слесаря им от дерева не отойти, не отползти. Дабы, очнувшись, пленники плакучей ивы с ходу не нарушили мирную тишину ночного дворика криками о помощи, я замотал обоим головы изолентой таким образом, чтобы синие петли перетянули приоткрытые рты, но при этом оба смогли свободно дышать, смогли терзать зубами мудрости безвкусный пластик, имели возможность мычать тихо и жалобно, закусывая удила, но никак не кричать, громко и отчетливо. Еще я расстегнул и приспустил пленникам штаны до колен, чтобы особенно не молотили ногами по земле. Решил было и трусы спустить для смеха, однако передумал. Жалко стало ребятишек.
Забота о милицейских средствах связи и о бесчувственных пленниках вычеркнула из жизни десять минут с секундами. К господину Ларину возвратилось еще мутное, но сознание, а я вернулся в машину, запер все двери и достал из-за пазухи пистолеты. Ствол плакучей ивы сослужил мне добрую службу, настало время задействовать стволы пистолетов.
Первое, что увидел Ларин, открывая мутные глаза – два пистолетных ствола. Точнее – дырочки на концах стволов. Наверное, он решил, что в глазах двоится. Ларин сморгнул, тряхнул головой. Но картинка осталась прежней. По-прежнему в пяти сантиметрах от каждого его глаза по одному стволу. Я специально зажег свет в салоне, решился ненадолго демаскировать машину, чтобы устроить мусору столь эффектное возвращение из обморочного небытия в жестокий мир действительности.
– Выстрелить или погодить? – спросил я вкрадчиво.
Обидно, Ларин не заметил, какая отличная злодейская улыбка у меня получилась. Дырочки пистолетных стволов его буквально загипнотизировали.
– Н-нет… – прошептал Ларин, заикаясь.
Я выключил свет, для чего пришлось убрать на секунду от правого ментовского глаза пистолетный ствол. Честное слово, я слышал, как вздохнул с облегчением Ларин, когда одна из гипнотизирующих дырочек исчезла.
Свет погас, я вернул пистолет на место и для пущей убедительности прижал оба ствола к его рефлекторно закрывшимся глазам. Раз уж стало темно, так пусть мент вообще ничего не видит. Пускай слушает мой голос и мечтает о ярком летнем солнце, о голубом безоблачном небе.
– Поговорим? – спросил я равнодушным голосом.
– Д-да… Ч-что ты хо-очешь?
– Как и все – хочу денег. Отвечай: кто держит рынок?
– На-азим… Ты… вы – Супер?
– Угу, я – Супер, а ты врунишка, приятель. Назим, пусть и козырная, но шестерка. Ну ладно, пусть не шестерка, пусть валет. Круче вальта никто в гадюшнике под вывеской «БАР» не тусуется, ежу ясно.
– Я не…
– Заткнись, цветной! Ну ты и тормоз по жизни, я балдею. Я на тебя прыгнул, ты только и успел, что едальник разинуть, и сейчас, вместо того чтоб шкурку свою серую милицейскую спасать, едальником понапрасну щелкаешь. Я тебя, милый, сейчас порешу с особой жестокостью, и после, стоит мне возникнуть перед любым ссученным ментом или вонючим азером, стоит появиться и обозваться, любой сдаст рыночного бугра, не задумываясь. Усек?
– Ты просил собрать десять тысяч бак…
– Блин! Приятель, забыл? Забыл, что я не у тебя в мусарне на допросе? У меня, между прочим, кулаки затекли пистолеты тискать и пальцы на спусковых крючках дергаются от злости. Усек? Я, блин…
– Гудрат…
– Чего?
– Гудрат Махмудбеков рынок держит.
– Махмудбеков? То есть Махмуд-бек, Махмуд-князь, да?
– Махмудбеков его фамилия. Постоянно живет в Москве, с пропиской.
– Проживает князь Махмуд, надеюсь, вблизи от рынка?
– Да, в двух кварталах.
– Бывал у него?
– Я?
– Головка от буя! Ну не я же, правда?
– Один раз заезжали с Мишкой… Мишка! Где Мишка? Где Рустам?
Я сообразил, что Мишкой на самом деле зовут Казанову. Нетрудно догадаться и кто такой Рустам – азер, что ехал в отделение писать заяву. Когда я их транспортировал, Ларин еще не очнулся. Последнее, что помнит мой собеседник, это как я опрокинул Мишу Казанову, а отсутствие азербайджанца в машине менту помогло уловить обострившееся чувство страха. Пора отчаливать от плакучей ивы. Вскоре очнутся и попытаются шуметь пленники, и лучше, чтобы Ларин не знал, где они тяготятся неволей.
– Твоего напарника и лишнего свидетеля я спеленал изолентой, которую нашел здесь, в машине, окольцевал их наручниками и сбросил в канализационный люк. Вместе с ними в шахте люка спрятана мина с часовым механизмом. Я поломал ноги обоим, и далеко от мины им не уползти. Поможешь мне, скажу, где искать Мишу с Рустамом. Свою жизнь сохранишь и их спасешь, усек?
– Да, я согласен.
Он мне не поверил. Еще бы! Кто ж поверит в чепуху с миной в канализации? Только полный, клинический идиот. А Ларин отнюдь не дурак. Я протянул ему спасительную соломинку, и он за нее благодарно схватился. Когда все закончится, Ларин напишет в объяснительной записке: так, мол, и так, спасал друга от верной гибели, и ради святой ментовской дружбы пришлось согласиться на требования террориста. И присовокупит о долге правоохранительных органов перед невинно пострадавшим гражданином Махмудом. Наличие воображаемой часовой мины объяснит начальству, почему милиционер не рискнул оказать сопротивление преступнику. А дальше одно из двух – либо начальство прикинется, что верит подчиненному Ларину, либо решит, что байку с миной он сочинил самостоятельно, без моей помощи. Впрочем, какое мне дело, чего надумают милицейские начальники? У меня своих забот полно.
– Поедем сейчас к Гудрату, ясно? Покажешь, где его хата, усек? Потом, когда все кончится, скажешь, дескать, я и без тебя знал, куда и к кому рулить. Повторить!
– Ты знал, где живет Гудрат, – охотно согласился Ларин.
– О’кей, погнали.
Я убрал пистолеты от глаз Ларина. Мент судорожно втянул воздух носом, шумно выдохнул через рот, открыл слезящиеся глаза.
– Усаживайся поудобнее, – разрешил я, пряча стволы за пазухой. – И не вздумай хулиганить, накажу.
Я завел мотор, сдал мусоровоз назад, развернулся и поехал, следуя указаниям Ларина. Я спокойно держал руки на руле, управлял машиной, не глядя на милиционера. Нарочитое пренебрежение к возможной агрессии со стороны Ларина действовало не менее эффективно, чем пистолетные стволы возле его глаз. Мент боялся лишний раз пошевелиться и постоянно бубнил, стараясь объяснять, как и куда ехать максимально доходчиво.
В типовой застройке микрорайона я разобрался без особого напряжения мозгов. Как потом найти бывший бульвар с рынком, баром и, главное, гаражными кооперативами, я представлял весьма отчетливо. Проблем с марш-броском к дожидающемуся седока мотоциклу не будет, и это радует. Огорчает фиговая работа «дворников» в милицейской тачке. Сквозь паутину трещин на ветровом стекле вкупе с дождевыми каплями видимость на тройку с минусом. Стекло треснуло от соприкосновения с моей спиной, и ноющая боль в области копчика тоже огорчает, однако боль терпимая, и времени для эмоций у меня нет – кажется, приехали…
– …Направо поверните… Прямо пятьдесят метров до крайнего подъезда и паркуйтесь… Квартира Махмудбекова на пятом этаже… В бардачке должны быть наручники и липкая лента. Можете надеть на меня наручники, ноги изолентой запутать. В багажнике пусто, я…
– Фигу! В багажнике отлежаться не выйдет. Поднимемся на пятый вместе. Позвонишь в дверь Гудрата, а я сзади за твоей спиной пристроюсь. Направлю стволы на твои почки и буду улыбаться, глядя через твое плечо, ясно? Тебя Гудрат знает, меня он не видел, но я с тобой, вот он дверцу-то и откроет.
– А потом?
– Суп с котом… Погоди-ка, кажется, наши планы меняются…
Планы скорректировали замеченные мною рядом с искомым подъездом вишневого цвета «Жигули», цифры номерного знака которых я запомнил, когда шел штурмовать бар. Вспомнив цифры, присвоенные «Жигулям», я быстренько провел в уме простейшие арифметические вычисления. В баре я пощадил, кажется, четверых азеров. Минус Рустам, обнимающий плакучую иву, остается три. Минус кто-то, посвятивший себя заботе о травмированных земляках, остаются двое. Эти двое свидетелей вторжения Супера только что приехали на вишневых «Жигулях» к пахану Гудрату сообщить о происшествии. Логично? Вполне. И правда – двое. Вышли из «Жигулей», бегом побежали к подъезду, исчезли в темноте.
– Значится, так, мусорок, диспозиция меняется – на вот, держи пугач, – я достал из-за пазухи «макаров», выщелкнул обойму, проверил, не осталось ли патрона в патроннике. – Хватай пугач, целься в меня и давай вылезай из тачки первым, типа, меня под прицелом держишь.