Опершись плечом о дверной косяк, на пороге еле стоял на шатких ногах мертвецки пьяный Мирон. На ногах соседушка держался слабо, зато топор в руке удерживал крепко, вцепился в топорище, аж костяшки пальцев побелели.
– Слышь, Семеныч? Я тя убивать, это самое, пришел, – сообщил Мирон деловито. – Ты, падла нездешняя, вчерась весь бизнес мне порушил. Какого хрена ты, стручок, Чингиза ударил? Ась? Пустил ты меня по миру, падла. Ща я тя за это, это самое, рубать буду. В капусту, понял?
Рубаку не смутило и не заинтриговало отсутствие у приговоренного к казни бороды. Отъезжающего утром в райцентр Мирона я не застал, безбородым он меня видел впервые и, надо же, узнал. Еще более поражало, как Мирон, в настолько пьяном состоянии, сумел произнести такую складную членораздельную речь. Как это, это самое, у него получилось, до сих пор ума не приложу.
Мирон поудобнее перехватил топорище, я нехотя вылез из-под теплого одеяла, подтянул повыше резинку трусов, и тут за плечом пьяного, за порогом, возникла рыдающая Нюрка.
– Говнюк проклятый! – заголосила Нюрка. – Все деньги, до копеечки, из дому увез! Все пропил, говнюк! Машине Николая Семеныча бок помял, чем платить будем?! Николай Семеныч, он таким и приехал, веришь?! Лучше б разбился в дороге, говнюк! Гляжу, машина ваша под окнами стоит, битая! Вышла, а он, говнюк, пьяный! Я его в дом, а он за топор и ну нас с мамой гонять! Мама, вон капли пьет сердечные! Дети плачут! Говнюк…
Рассказ о злобствах пьяного Мирона оборвал сам герой повествования. Дебошир, икнув, поворотился к жене и молвил обиженно:
– Молчи, это самое, баба глупая. Мешаешь. – Мирон занес топор над взлохмаченной головой. – Порубаю, слышь, в капусту, су-уку-у!
– Руби!!! – Взвизгнула Нюрка, раскинув руки, задрав подбородок, подставляя под удар длинную белую шею. – Руби, говнюк, мать твоих детей! При свидетелях руби, чтоб тебя в тюрьме сгноили, говнюка!
– А и рубану.
Мирон качнулся, едва устоял, согнув колени и локти. Топор двинулся вниз к белой женской шее.
Я подоспел в последний, можно сказать – предфатальный, момент. Едва-едва, честное слово, успел обнять рубаку сзади за плечи и схватиться пальцами за топорище.
Обух топора дернуло назад, Мирона вперед, навстречу тупому обуху. Горячая голова и холодный металл встретились вопреки всем моим стараниям. Нюркину шею я, хвала Будде, спас, но пострадал, к сожалению, сопливый нос несостоявшегося убийцы.
Мирон выпустил до того крепко удерживаемое топорище и повис в моих объятиях с разбитым вдрызг, кровоточащим носом.
– Убили!!! – завизжала Нюрка так, что уши заложило. – Мужа мово убили!!! У-у-у!!!
Ополоумевшая баба, нечаянно оставшаяся в живых, надрывая уцелевшее горло, воющим вихрем вылетела из избы. А я вздохнул, матюгнулся от души, от сердца, и занялся раненым.
Диво-дивное, чудо-чудное: все хрящики кровоточащего носа остались целы и невредимы. Останавливать носовое кровотечение я, хвала Будде, умею. Это просто, достаточно нажать большими пальцами посильнее с обеих сторон переносицы. Пятачок у Мирона после знакомства с железным обухом, конечно, распухнет, ну, да ничего, Мирон, к счастью, не фотомодель, мордой не торгует.
Я заботился о пьяном дураке, будто мать родная, меж тем на улице затарахтел мотором «Москвич». Неужели, до кучи, еще и «толчок» угоняет какая-то сволочь? Впрочем, откуда здесь, в деревне, взяться угонщикам?
Оставив Мирона лежать поперек порога, я подбежал к окну, дернул за шпингалет, отворил рамы и лег голым пузом на подоконник. Честное слово, не ожидал увидеть за рулем «толчка» зареванную, раскрасневшуюся Нюрку. О том, что Нюрка умеет водить, я, клянусь, до сей судьбоносной минуты знать не знал.
– Жив он! Живой! – крикнул я вдогонку «Москвичу». Зря горло драл, она меня, конечно, не услышала.
Кстати, крыло «толчку» Мирон помял основательно, ремонт влетит в копеечку.
Вот черт! Вот непруха! Все одно к одному. Денек выдался, врагу не пожелаю. Куда, хотел бы я знать, поехала Нюрка? Отрадно, ежели за медицинской помощью. Ну а вдруг за милицией? Неужели и сегодня предстоит общение с ментами? О великий Будда, за что мне такая карма, блин?..
На руках, аки младенца, пришлось нести Мирона в родную хату. По дороге меня атаковала верная хозяину собака. Хорошо еще, я догадался одеться, прежде чем выносить соседа. Разорванные собачьими клыками штаны зашить не проблема, а ну, как в мясо бы вцепилась? К собакам у меня вообще особое отношение, укус я бы стерпел, однако кому ж охота делать прививки от бешенства, правда?
Вынос тела и беззаветную собачью отвагу наблюдала, почитай, вся деревня. Кто случайно прозевал сие зрелище, уверен – глазастые старушки все перескажут, во всех подробностях.
Баба Люба, теща основного виновника кровавых событий, встречала меня, носильщика, на крылечке, словно всерьез собралась побороться с собакой Мирона за Оскара в номинации за лучшую роль второго плана. Бабуля отыграла эпизод блестяще. Ни слова не проронила, толкнула двери в хату и под скрип петель слизнула с сухой шершавой ладошки горошину валидола. Сморщилась при этом, как будто откушала мышьяка.
Мирона я положил в супружеской спальне на диванчике напротив телевизора. Ящик работал, на экране рыдали мексиканцы. В спальню заглянули две смущенно улыбающиеся детские рожицы. Я подмигнул детишкам выпивохи и решительно направился обратно к себе в избушку.
Обратную дорогу я преодолел вдвое быстрее. Шел, опустив голову, сопровождаемый громким, но уже без прежнего задора, собачьим лаем и пытливыми взглядами зрителей. Уходил, как бесталанный актер со сцены, мечтая побыстрее скрыться в кулисах и завалиться спать. Надо успеть поспать до начала второго акта хотя бы часок, совершенно необходимо.
На сей раз я действительно не стал раздеваться. Скинул сапоги и лег поверх одеяла. Нет ничего гаже, когда организму спать хочется до смерти, но заснуть ни фига не дают тревожные мысли в воспаленном мозгу. Не люблю искусственно торопить сон, однако иногда приходится. Спасибо дедушке, научил в свое время, как губить на корню сорные ростки бессонницы.
Убрав подушку, я лег на спину, расслабился, сосредоточился на точке дан-тянь, сомкнул веки, внимательно вгляделся в черноту перед зрачками. Черные лапки мглы заткнули мои ушные раковины, забрались в мозговые извилины, юркнули в подсознание. Спустя секунду я спал чутким сном больного ребенка.
Мне снились менты Ларин и Казанова. Их десантировали с самолета недалеко от деревеньки. Они закопали парашюты и ползком, огородами подкрались к моей избушке. Они ворвались ко мне, спящему, с автоматами наголо. Автоматы во сне стрекотали глухо и гулко: «тук-тук-тук… тук-тук… тук…»
Я открыл глаза. «Тук-тук», – стучали в дверь. Сени я опять не запер, и кто-то, войдя в дом, подошел к дверям в залу. И этот кто-то деликатно постучался.
– Да-да, входите. – Я сел на кровати, протер глаза кулаками.
Отворилась скрипучая дверь, порог переступил товарищ милиционер. Именно «товарищ милиционер», никак не «мент», честное слово. Осанкой, лицом и возрастом милиционер походил на товарища Анискина из старой черно-белой киноленты «Деревенский детектив».
Кстати, вышеупомянутый фильм снимали где-то здесь, в Тверской области. На миг мне почудилось, будто и правда в старые декорации, обретя цвет и плоть, шагнул герой советского экрана. Высоконравственный служитель правопорядка пришел наказать хулигана.
Почему «хулигана»? А потому, что товарищ милиционер с ходу повесил на меня ярлык – «хулиган». А кто ж еще? Кто топором раскровенил нос гражданину Миронову? Кто гражданку Миронову до ужаса напугал? Бедная женщина подумала, что мужа убили, шутка ли? Разумеется, я хулиган, и придется составлять протокол.
Предложение решить дело миром, ограничиться устным объяснением с гражданкой Нюрой и гражданином Мироном, когда последний протрезвеет, товарищ Анискин отверг, как неконструктивное. По его компетентному мнению, профилактика правонарушений есть основа борьбы с преступностью. Когда хулиганское деяние будет запротоколировано, подшито в соответствующую папку и упомянуто в отчете, а хулиган будет знать, что он «попал на карандаш», тогда нашкодивший гражданин в следующий раз сто раз подумает, прежде чем снова хулиганить.
Мой робкий намек на готовность к даче взятки в разумных размерах, лишь бы «слезть с карандаша», товарищ милиционер назвал провокацией и пригрозил уголовным преследованием. Я сдался, поняв, что полемика с динозавром в погонах без звезд абсолютно бессмысленна. Я дал требуемые показания, а товарищ Анискин скрупулезно их записал. Вы не поверите – он писал перьевой чернильной ручкой на тетрадных листочках в косую полоску.
Старательно выводя буквы, Анискин увековечил на клетчатой бумаге, как я вскочил с кровати, как выхватил из рук покачнувшегося Мирона топор. Мои действия Анискин прокомментировал с точки зрения махровой милицейской логики: дескать, я мог бы, кабы захотел, отнять топор и без нанесения при этом телесных повреждений гражданину Мирону. Анискин спросил, был ли я сам выпивши, и я честно сознался – за пять часов до происшествия принял на грудь пятьдесят граммов водки, Анискин строго покачал головой, записывая откровения про водку, и посочувствовал, когда я признался, что вообще-то не пью по причине язвы желудка.
Я соврал не только про язву. Еще я соврал, сказав, что Мирон вломился ко мне без всякого повода, просто по пьяни. Как выяснилось позже, о мотивах буйства соседа умолчали и Нюрка, и теща Мирона, и сам, очнувшийся от алкогольного забвения, пострадавший. Про наши с Мироном вчерашние рыночные заморочки Анискин так ничего и не узнал. Между прочим, опамятовав, Нюрка вообще пыталась забрать заявление «об убийстве мужа» из милиции, но работа по «выяснению обстоятельств» к тому времени уже завершилась, и отчет «о профилактических мероприятиях» ушел «на верх». Из отчета следовало, что хулиганы мы, оказывается, оба – и я, и пострадавший, что на первый раз нам сделано внушение, однако ежели мы вновь попадем в поле зрения органов, то держись. Не нужно обладать экстраординарной фантазией, чтобы представить, как отразилась милицейская инициатива Нюрки на отношениях с супругом, «попавшим на карандаш» в качестве хулигана. Крики, звон бьющейся посуды и матерная ругань мешали мне засыпать естественным образом вплоть до ноябрьских праздников. Кажется, по-новому выходной седьмого ноября называется «праздником примирения». Никогда не понимал, кого и с чем примирение мы празднуем, теперь буду отмечать установление мирных взаимоотношений в семье Мироновых.
Вот, пожалуй, и все про те два дня и одну ночь в августе. По большому счету, ничего такого уж особенного не случилось. Так, пустяки. Подумаешь, кому-то нос разбили, кому-то квартиру подпалили, экие мелочи, по телевизору ежедневно гораздо более крутые разборки показывают. Однако! Однако, господа, все мои летние приключения лишь присказка! Страшная современная сказка, которую добропорядочным гражданам спокойнее воспринимать как досужий вымысел, эта «сказочка» еще впереди, господа хорошие и не очень!..
Часть вторая
Глава 1
– Слышь, Семеныч? Я тя убивать, это самое, пришел, – сообщил Мирон деловито. – Ты, падла нездешняя, вчерась весь бизнес мне порушил. Какого хрена ты, стручок, Чингиза ударил? Ась? Пустил ты меня по миру, падла. Ща я тя за это, это самое, рубать буду. В капусту, понял?
Рубаку не смутило и не заинтриговало отсутствие у приговоренного к казни бороды. Отъезжающего утром в райцентр Мирона я не застал, безбородым он меня видел впервые и, надо же, узнал. Еще более поражало, как Мирон, в настолько пьяном состоянии, сумел произнести такую складную членораздельную речь. Как это, это самое, у него получилось, до сих пор ума не приложу.
Мирон поудобнее перехватил топорище, я нехотя вылез из-под теплого одеяла, подтянул повыше резинку трусов, и тут за плечом пьяного, за порогом, возникла рыдающая Нюрка.
– Говнюк проклятый! – заголосила Нюрка. – Все деньги, до копеечки, из дому увез! Все пропил, говнюк! Машине Николая Семеныча бок помял, чем платить будем?! Николай Семеныч, он таким и приехал, веришь?! Лучше б разбился в дороге, говнюк! Гляжу, машина ваша под окнами стоит, битая! Вышла, а он, говнюк, пьяный! Я его в дом, а он за топор и ну нас с мамой гонять! Мама, вон капли пьет сердечные! Дети плачут! Говнюк…
Рассказ о злобствах пьяного Мирона оборвал сам герой повествования. Дебошир, икнув, поворотился к жене и молвил обиженно:
– Молчи, это самое, баба глупая. Мешаешь. – Мирон занес топор над взлохмаченной головой. – Порубаю, слышь, в капусту, су-уку-у!
– Руби!!! – Взвизгнула Нюрка, раскинув руки, задрав подбородок, подставляя под удар длинную белую шею. – Руби, говнюк, мать твоих детей! При свидетелях руби, чтоб тебя в тюрьме сгноили, говнюка!
– А и рубану.
Мирон качнулся, едва устоял, согнув колени и локти. Топор двинулся вниз к белой женской шее.
Я подоспел в последний, можно сказать – предфатальный, момент. Едва-едва, честное слово, успел обнять рубаку сзади за плечи и схватиться пальцами за топорище.
Обух топора дернуло назад, Мирона вперед, навстречу тупому обуху. Горячая голова и холодный металл встретились вопреки всем моим стараниям. Нюркину шею я, хвала Будде, спас, но пострадал, к сожалению, сопливый нос несостоявшегося убийцы.
Мирон выпустил до того крепко удерживаемое топорище и повис в моих объятиях с разбитым вдрызг, кровоточащим носом.
– Убили!!! – завизжала Нюрка так, что уши заложило. – Мужа мово убили!!! У-у-у!!!
Ополоумевшая баба, нечаянно оставшаяся в живых, надрывая уцелевшее горло, воющим вихрем вылетела из избы. А я вздохнул, матюгнулся от души, от сердца, и занялся раненым.
Диво-дивное, чудо-чудное: все хрящики кровоточащего носа остались целы и невредимы. Останавливать носовое кровотечение я, хвала Будде, умею. Это просто, достаточно нажать большими пальцами посильнее с обеих сторон переносицы. Пятачок у Мирона после знакомства с железным обухом, конечно, распухнет, ну, да ничего, Мирон, к счастью, не фотомодель, мордой не торгует.
Я заботился о пьяном дураке, будто мать родная, меж тем на улице затарахтел мотором «Москвич». Неужели, до кучи, еще и «толчок» угоняет какая-то сволочь? Впрочем, откуда здесь, в деревне, взяться угонщикам?
Оставив Мирона лежать поперек порога, я подбежал к окну, дернул за шпингалет, отворил рамы и лег голым пузом на подоконник. Честное слово, не ожидал увидеть за рулем «толчка» зареванную, раскрасневшуюся Нюрку. О том, что Нюрка умеет водить, я, клянусь, до сей судьбоносной минуты знать не знал.
– Жив он! Живой! – крикнул я вдогонку «Москвичу». Зря горло драл, она меня, конечно, не услышала.
Кстати, крыло «толчку» Мирон помял основательно, ремонт влетит в копеечку.
Вот черт! Вот непруха! Все одно к одному. Денек выдался, врагу не пожелаю. Куда, хотел бы я знать, поехала Нюрка? Отрадно, ежели за медицинской помощью. Ну а вдруг за милицией? Неужели и сегодня предстоит общение с ментами? О великий Будда, за что мне такая карма, блин?..
На руках, аки младенца, пришлось нести Мирона в родную хату. По дороге меня атаковала верная хозяину собака. Хорошо еще, я догадался одеться, прежде чем выносить соседа. Разорванные собачьими клыками штаны зашить не проблема, а ну, как в мясо бы вцепилась? К собакам у меня вообще особое отношение, укус я бы стерпел, однако кому ж охота делать прививки от бешенства, правда?
Вынос тела и беззаветную собачью отвагу наблюдала, почитай, вся деревня. Кто случайно прозевал сие зрелище, уверен – глазастые старушки все перескажут, во всех подробностях.
Баба Люба, теща основного виновника кровавых событий, встречала меня, носильщика, на крылечке, словно всерьез собралась побороться с собакой Мирона за Оскара в номинации за лучшую роль второго плана. Бабуля отыграла эпизод блестяще. Ни слова не проронила, толкнула двери в хату и под скрип петель слизнула с сухой шершавой ладошки горошину валидола. Сморщилась при этом, как будто откушала мышьяка.
Мирона я положил в супружеской спальне на диванчике напротив телевизора. Ящик работал, на экране рыдали мексиканцы. В спальню заглянули две смущенно улыбающиеся детские рожицы. Я подмигнул детишкам выпивохи и решительно направился обратно к себе в избушку.
Обратную дорогу я преодолел вдвое быстрее. Шел, опустив голову, сопровождаемый громким, но уже без прежнего задора, собачьим лаем и пытливыми взглядами зрителей. Уходил, как бесталанный актер со сцены, мечтая побыстрее скрыться в кулисах и завалиться спать. Надо успеть поспать до начала второго акта хотя бы часок, совершенно необходимо.
На сей раз я действительно не стал раздеваться. Скинул сапоги и лег поверх одеяла. Нет ничего гаже, когда организму спать хочется до смерти, но заснуть ни фига не дают тревожные мысли в воспаленном мозгу. Не люблю искусственно торопить сон, однако иногда приходится. Спасибо дедушке, научил в свое время, как губить на корню сорные ростки бессонницы.
Убрав подушку, я лег на спину, расслабился, сосредоточился на точке дан-тянь, сомкнул веки, внимательно вгляделся в черноту перед зрачками. Черные лапки мглы заткнули мои ушные раковины, забрались в мозговые извилины, юркнули в подсознание. Спустя секунду я спал чутким сном больного ребенка.
Мне снились менты Ларин и Казанова. Их десантировали с самолета недалеко от деревеньки. Они закопали парашюты и ползком, огородами подкрались к моей избушке. Они ворвались ко мне, спящему, с автоматами наголо. Автоматы во сне стрекотали глухо и гулко: «тук-тук-тук… тук-тук… тук…»
Я открыл глаза. «Тук-тук», – стучали в дверь. Сени я опять не запер, и кто-то, войдя в дом, подошел к дверям в залу. И этот кто-то деликатно постучался.
– Да-да, входите. – Я сел на кровати, протер глаза кулаками.
Отворилась скрипучая дверь, порог переступил товарищ милиционер. Именно «товарищ милиционер», никак не «мент», честное слово. Осанкой, лицом и возрастом милиционер походил на товарища Анискина из старой черно-белой киноленты «Деревенский детектив».
Кстати, вышеупомянутый фильм снимали где-то здесь, в Тверской области. На миг мне почудилось, будто и правда в старые декорации, обретя цвет и плоть, шагнул герой советского экрана. Высоконравственный служитель правопорядка пришел наказать хулигана.
Почему «хулигана»? А потому, что товарищ милиционер с ходу повесил на меня ярлык – «хулиган». А кто ж еще? Кто топором раскровенил нос гражданину Миронову? Кто гражданку Миронову до ужаса напугал? Бедная женщина подумала, что мужа убили, шутка ли? Разумеется, я хулиган, и придется составлять протокол.
Предложение решить дело миром, ограничиться устным объяснением с гражданкой Нюрой и гражданином Мироном, когда последний протрезвеет, товарищ Анискин отверг, как неконструктивное. По его компетентному мнению, профилактика правонарушений есть основа борьбы с преступностью. Когда хулиганское деяние будет запротоколировано, подшито в соответствующую папку и упомянуто в отчете, а хулиган будет знать, что он «попал на карандаш», тогда нашкодивший гражданин в следующий раз сто раз подумает, прежде чем снова хулиганить.
Мой робкий намек на готовность к даче взятки в разумных размерах, лишь бы «слезть с карандаша», товарищ милиционер назвал провокацией и пригрозил уголовным преследованием. Я сдался, поняв, что полемика с динозавром в погонах без звезд абсолютно бессмысленна. Я дал требуемые показания, а товарищ Анискин скрупулезно их записал. Вы не поверите – он писал перьевой чернильной ручкой на тетрадных листочках в косую полоску.
Старательно выводя буквы, Анискин увековечил на клетчатой бумаге, как я вскочил с кровати, как выхватил из рук покачнувшегося Мирона топор. Мои действия Анискин прокомментировал с точки зрения махровой милицейской логики: дескать, я мог бы, кабы захотел, отнять топор и без нанесения при этом телесных повреждений гражданину Мирону. Анискин спросил, был ли я сам выпивши, и я честно сознался – за пять часов до происшествия принял на грудь пятьдесят граммов водки, Анискин строго покачал головой, записывая откровения про водку, и посочувствовал, когда я признался, что вообще-то не пью по причине язвы желудка.
Я соврал не только про язву. Еще я соврал, сказав, что Мирон вломился ко мне без всякого повода, просто по пьяни. Как выяснилось позже, о мотивах буйства соседа умолчали и Нюрка, и теща Мирона, и сам, очнувшийся от алкогольного забвения, пострадавший. Про наши с Мироном вчерашние рыночные заморочки Анискин так ничего и не узнал. Между прочим, опамятовав, Нюрка вообще пыталась забрать заявление «об убийстве мужа» из милиции, но работа по «выяснению обстоятельств» к тому времени уже завершилась, и отчет «о профилактических мероприятиях» ушел «на верх». Из отчета следовало, что хулиганы мы, оказывается, оба – и я, и пострадавший, что на первый раз нам сделано внушение, однако ежели мы вновь попадем в поле зрения органов, то держись. Не нужно обладать экстраординарной фантазией, чтобы представить, как отразилась милицейская инициатива Нюрки на отношениях с супругом, «попавшим на карандаш» в качестве хулигана. Крики, звон бьющейся посуды и матерная ругань мешали мне засыпать естественным образом вплоть до ноябрьских праздников. Кажется, по-новому выходной седьмого ноября называется «праздником примирения». Никогда не понимал, кого и с чем примирение мы празднуем, теперь буду отмечать установление мирных взаимоотношений в семье Мироновых.
Вот, пожалуй, и все про те два дня и одну ночь в августе. По большому счету, ничего такого уж особенного не случилось. Так, пустяки. Подумаешь, кому-то нос разбили, кому-то квартиру подпалили, экие мелочи, по телевизору ежедневно гораздо более крутые разборки показывают. Однако! Однако, господа, все мои летние приключения лишь присказка! Страшная современная сказка, которую добропорядочным гражданам спокойнее воспринимать как досужий вымысел, эта «сказочка» еще впереди, господа хорошие и не очень!..
Часть вторая
Ошейник для бультерьера
Глава 1
Я – подследственный
Соседская собака завыла протяжно и тоскливо. Обычно собаки так не воют, так воют волки длинными зимними ночами, вымаливая у луны лишний день жизни.
Я открыл глаза. Белый шар луны глядел на меня голубыми акваториями высохших морей холодно и бесстрастно. Предчувствие беды вытеснило из сознания сонливость. Сбросив одеяло, я ступил голыми пятками на озябший пол, подошел к окну, к тому, за которым открывался вид на заснеженное зимнее поле.
Когда-то, очень давно, первые жители приютившей меня деревеньки выбрали для поселения место на вершине покатого холма. Логичный выбор – с возвышенности проще заметить званых и нежданных гостей.
В бледном лунном свете сквозь разукрашенные инеем стекла невероятно красиво блестела мертвая снежная целина. Цепочку военных у подножия холма я видел отчетливо вплоть до отдельных деталей экипировки. Деревню окольцевали, и кольцо оцепления медленно сжималось.
Наверное, точно так же – ночью, молча, крадучись – каратели-эсэсовцы входили в деревни на оккупированных, но не покоренных территориях. Однако нынче не сороковые годы прошлого века, и эсэсовцев можно увидеть только в кино. Деревню штурмуют наши. Российская деревенька совершенно не похожа на мятежный чеченский аул, где не грех лишний раз произвести зачистку. Что же происходит, черт побери? Кого-то ловят? Очередных дезертиров, сдернувших из части со снаряженными «АКМ»? Или… Или меня?
Я, честное слово, рассмеялся в голос. Кто я такой, чтобы ради моей персоны устраивать войсковую операцию? Я – крестьянин Кузьмин Н.С. А если кто-то вычислил затаившегося в глубинах крестьянской сущности Бультерьера, к чему палить из пушек по воробью? Точнее – по собаке? Достаточно одного снайперского выстрела.
Выстрела я не услышал. Увидел аккуратную дырочку в стекле, сразу же почувствовал боль в плече и моментально понял, что попался. Осторожного и битого хищника подчас проще поймать, сымитировав охоту на стадо взбесившихся травоядных. Я недооценил охотников на Бультерьера. Я многое понял прежде, чем потерял сознание…
Очнулся я в казенного вида кабинете, сидя во вращающемся полукресле за обшарпанным двухтумбовым столом. Кресло было развернуто вполоборота к зашторенному линялым тюлем окошку. Мое левое запястье приковали к трубе центрального отопления браслеткой наручников. Плечо правой руки забинтовано. Меня взяли голым, в одних трусах, и бесчувственного одели. Наряжали меня люди, не лишенные чувства юмора, – зима на дворе, а я сижу в полосатой майке-тельняшке, джинсах, в шерстяных носках и кроссовках без шнурков. Джинсы, помню, лежали в самом дальнем углу шифоньера. Кроссовки, дожидающиеся лета, тоже так просто, с ходу, фиг найдешь, а значит, мою избушку шмонали по полной программе, на совесть. Сочувствую, хренушки они чего интересного обнаружили, кроме пятисот баксов заначки в книжке «Сад и огород» и ржавого штыка в сенях, который я откопал минувшей весной, потея на грядках.
Поверх столешницы двухтумбового монстра рассыпаны белые листочки с текстом, отпечатанным на лазерном принтере. Сияет лампочка под потолком. Торчит ключик из замочной скважины помеченного инвентарным номером полированного шкафа в углу. Хлипкая дверца в кабинет, конечно же, закрыта.
Блин! Ежели ради моего пленения задействовали войска, то организаторы операции знают кое-чего о моих неординарных способностях. Освободиться от браслетки на левом запястье для меня раз плюнуть. Да, я ранен, но рана, скорее всего, пустяковая. Игла с наркотиком проткнула кожу, максимум задела мышцу. При желании я легко отыщу в кабинете подходящие для смертоубийства подручные средства и… И чего? Убегу? Неужели все так просто?
Я огляделся. Внимательно, пристально. Интересно, откуда за мной наблюдают? Клетка для Бультерьера кажется игрушечной, но я точно знаю, что это не так, я это чувствую. Бультерьер попался, приходится признать с сожалением. Можно, конечно, ломать комедию до упора – упереться рогом, мол, я крестьянин Кузьмин, и точка. Однако стоит ли ломать комедию? Когда тебя прихватили болевым захватом, самое умное расслабиться и сделать вид, что сдаешься. Причем чем скорее, тем лучше. Иначе косточки затрещат. На столе листочки с текстом. Хотят, чтобы я их прочел? Извольте, я не гордый, ознакомлюсь с письменным предисловием к задушевному допросу.
Правое плечо почти не болело, рука сохранила подвижность. Я взял первый попавшийся листок, пробежался глазами по рядам букв и, честное слово, обалдел малость. Я-то думал, придется вчитываться в биографию С.А.Ступина и удивляться осведомленности ее составителей, я ошибался. Губы скривила невольная ухмылка. Ха! Не зря, как оказалось, совсем недавно в моей бедовой голове возникли образы солдат эсэсовцев. Абсурдное совпадение тому виной или мистическое предвидение, однако налицо факт – перед глазами распечатка цитат из работы некоего Р.Птифрера:
Я бросил на стол прочитанную бумажку, взял следующую:
Я взялся читать очередную бумажку, запнулся на вступительном предложении, заглянул в конец, прочитал в правом нижнем углу «Сага об Эгиле», обругал себя болваном и вернулся к началу:
Корейцу было лет на десять поболе, чем мне. Сохранился он отменно – снимите черный чиновничий костюм, переоденьте мужика во что-нибудь более демократическое, и он легко сойдет за моего одногодка. По-хозяйски подойдя к столу, кореец присел на край столешницы, взглянул на браслетку наручников, что обхватила мое левое запястье, спросил то ли в шутку, то ли всерьез:
– Не жмет?
– Не-а, нормально.
– Можешь снять, – произнес он с какой-то неопределенной интонацией. То ли спросил, то ли разрешил.
– Запросто. – Я освободил руку. Пустое кольцо наручника звякнуло о трубу отопления, я размял запястье.
– Впечатляет, – кивнул Кореец. – Тебе бы в цирке выступать.
– В цирке вы бы меня сразу нашли. Кстати, на чем я прокололся?
– На хулиганстве.
– Не понял?
– Под моим началом вкалывают талантливые… – Кореец неожиданно умолк, посмотрел в потолок, покачал головой. – Я не верно выразился. Ошибся в формулировке. Мы не «вкалываем», работа – способ нашего существования. Мы живем работой. Тебя вычислил талантливый мальчишка-программист. Двадцать два года мальчику. Всего. Пахарь, каких свет не видывал. Мальчик сочинил программу «Ловушка для Бультерьера». Компьютер вылавливал из сводок все сообщения о рукоприкладстве. Мы…
– Ха! Блин! – Я его перебил, искренне рассмеялся, не стерпел. – Ха, черт! Неужто Анискин меня засветил?
– Кто?.. Гм… Ты прав. Ветеран областной милиции, похож на Жарова в роли Анискина, согласен.
– Блин! Я все понял: сигнал о хулиганстве из Тверской области поступил на другой день после сообщения о разборках на рынке в Москве. Деревенский детектив подробно записал, как я обезоружил пьяного соседа, но… Но, черт побери, в стране за день происходит великое множество разнообразных мордобоев! Можно, конечно, заложить в программу мои возрастные характеристики, но… Черт побери! Вы проделали адову работу, господа!
– А кто сказал, что было легко?
– Слушай, где ж вы раньше были? Когда я светился, как лампочка в сортире? Представляю, какие средства вы потратили сейчас на мою поимку. Года два назад хватило бы и десяти процентов от сегодняшней суммы.
– Не прибедняйся, Ступин. И два, и три года назад твой отлов стоил бы казне не меньше. Ты спросил, где мы были раньше? Нас не было. Нашу команду сформировали в начале двухтысячного.
– Зачем? Чтоб мочить в сортире таких, как я?
– Других, – серьезно ответил Кореец. – Таких, как ты, я ищу, нахожу и предлагаю сотрудничество. У меня карт-бланш по набору людей в свою команду.
– Я вправе толковать твои слова как предложение?
– Да.
– А если я откажусь?
– Ты подследственный, Ступин. Чемпиона боев без правил под псевдонимом Бультерьер обвиняют в убийстве двухсот человек…
– Прости, опять перебиваю. Вы случайно не обсчитались? Точно двести?
– Следствие разберется, а пока я округляю. В меньшую сторону.
– Неужели найдется следователь, который поверит, что в один прекрасный вечер, в одном заброшенном подмосковном санатории, один не очень молодой человек, пусть и чемпион «боев без правил», замочил двести вооруженных головорезов?
– Найдется. Все сомнения я развею. Я объясню, что такое возможно. Мой дед был СУЛЬСА.
Он многозначительно замолчал, глядя мне прямо в глаза. Корейские сульса – это почти то же самое, что и японские ниндзя. Плохи мои дела. Хуже некуда.
– Повторяю: мой дед был сульса. Он перебрался в Россию из Кореи в канун революции. Служил молодой Советской республике. Погиб в Японии в сорок втором, на задании. Дед не имел возможности по-настоящему учить отца. У отца всегда не хватало времени как следует заниматься со мной. Я тебе завидую, Ступин. Старик-японец обучал тебя с пеленок как следует, по-настоящему. Да-да, не удивляйся, нам известна родословная Бультерьера. В лесу, в трех километрах от деревни, найдены спецсредства, набор маскарадных костюмов, фальшивые документы с твоей фотографией, деньги и древний меч ниндзя-то.
– Ни фига себе! – Я присвистнул. – Это сколько ж человек искали иголку в стоге сена, я балдею! Тебя финансируют, в смысле, финансирование твоей команды предусмотрено отдельной статьей бюджета, да?
Я попытался рассмеяться весело и непринужденно собственной неуклюжей шутке. А чего еще оставалось делать, кроме как смеяться? Я многое могу, мой дедушка мог еще больше и все равно вынужден был покинуть Японию. Дедушка никогда не рассказывал, а у меня не хватало воображения, чтобы представить причину, заставившую его исчезнуть с Островов. Теперь я начал кое о чем догадываться и скис окончательно, хотя и тужился изображать полный пофигизм.
Я открыл глаза. Белый шар луны глядел на меня голубыми акваториями высохших морей холодно и бесстрастно. Предчувствие беды вытеснило из сознания сонливость. Сбросив одеяло, я ступил голыми пятками на озябший пол, подошел к окну, к тому, за которым открывался вид на заснеженное зимнее поле.
Когда-то, очень давно, первые жители приютившей меня деревеньки выбрали для поселения место на вершине покатого холма. Логичный выбор – с возвышенности проще заметить званых и нежданных гостей.
В бледном лунном свете сквозь разукрашенные инеем стекла невероятно красиво блестела мертвая снежная целина. Цепочку военных у подножия холма я видел отчетливо вплоть до отдельных деталей экипировки. Деревню окольцевали, и кольцо оцепления медленно сжималось.
Наверное, точно так же – ночью, молча, крадучись – каратели-эсэсовцы входили в деревни на оккупированных, но не покоренных территориях. Однако нынче не сороковые годы прошлого века, и эсэсовцев можно увидеть только в кино. Деревню штурмуют наши. Российская деревенька совершенно не похожа на мятежный чеченский аул, где не грех лишний раз произвести зачистку. Что же происходит, черт побери? Кого-то ловят? Очередных дезертиров, сдернувших из части со снаряженными «АКМ»? Или… Или меня?
Я, честное слово, рассмеялся в голос. Кто я такой, чтобы ради моей персоны устраивать войсковую операцию? Я – крестьянин Кузьмин Н.С. А если кто-то вычислил затаившегося в глубинах крестьянской сущности Бультерьера, к чему палить из пушек по воробью? Точнее – по собаке? Достаточно одного снайперского выстрела.
Выстрела я не услышал. Увидел аккуратную дырочку в стекле, сразу же почувствовал боль в плече и моментально понял, что попался. Осторожного и битого хищника подчас проще поймать, сымитировав охоту на стадо взбесившихся травоядных. Я недооценил охотников на Бультерьера. Я многое понял прежде, чем потерял сознание…
Очнулся я в казенного вида кабинете, сидя во вращающемся полукресле за обшарпанным двухтумбовым столом. Кресло было развернуто вполоборота к зашторенному линялым тюлем окошку. Мое левое запястье приковали к трубе центрального отопления браслеткой наручников. Плечо правой руки забинтовано. Меня взяли голым, в одних трусах, и бесчувственного одели. Наряжали меня люди, не лишенные чувства юмора, – зима на дворе, а я сижу в полосатой майке-тельняшке, джинсах, в шерстяных носках и кроссовках без шнурков. Джинсы, помню, лежали в самом дальнем углу шифоньера. Кроссовки, дожидающиеся лета, тоже так просто, с ходу, фиг найдешь, а значит, мою избушку шмонали по полной программе, на совесть. Сочувствую, хренушки они чего интересного обнаружили, кроме пятисот баксов заначки в книжке «Сад и огород» и ржавого штыка в сенях, который я откопал минувшей весной, потея на грядках.
Поверх столешницы двухтумбового монстра рассыпаны белые листочки с текстом, отпечатанным на лазерном принтере. Сияет лампочка под потолком. Торчит ключик из замочной скважины помеченного инвентарным номером полированного шкафа в углу. Хлипкая дверца в кабинет, конечно же, закрыта.
Блин! Ежели ради моего пленения задействовали войска, то организаторы операции знают кое-чего о моих неординарных способностях. Освободиться от браслетки на левом запястье для меня раз плюнуть. Да, я ранен, но рана, скорее всего, пустяковая. Игла с наркотиком проткнула кожу, максимум задела мышцу. При желании я легко отыщу в кабинете подходящие для смертоубийства подручные средства и… И чего? Убегу? Неужели все так просто?
Я огляделся. Внимательно, пристально. Интересно, откуда за мной наблюдают? Клетка для Бультерьера кажется игрушечной, но я точно знаю, что это не так, я это чувствую. Бультерьер попался, приходится признать с сожалением. Можно, конечно, ломать комедию до упора – упереться рогом, мол, я крестьянин Кузьмин, и точка. Однако стоит ли ломать комедию? Когда тебя прихватили болевым захватом, самое умное расслабиться и сделать вид, что сдаешься. Причем чем скорее, тем лучше. Иначе косточки затрещат. На столе листочки с текстом. Хотят, чтобы я их прочел? Извольте, я не гордый, ознакомлюсь с письменным предисловием к задушевному допросу.
Правое плечо почти не болело, рука сохранила подвижность. Я взял первый попавшийся листок, пробежался глазами по рядам букв и, честное слово, обалдел малость. Я-то думал, придется вчитываться в биографию С.А.Ступина и удивляться осведомленности ее составителей, я ошибался. Губы скривила невольная ухмылка. Ха! Не зря, как оказалось, совсем недавно в моей бедовой голове возникли образы солдат эсэсовцев. Абсурдное совпадение тому виной или мистическое предвидение, однако налицо факт – перед глазами распечатка цитат из работы некоего Р.Птифрера:
«…В Вевельсбурге (Вестфалия) ежегодно происходил тайный капитул, на котором председательствовал лично Генрих Гиммлер. В течение недели, в полной изоляции, присутствующие с полной серьезностью предавались духовным упражнениям и умственной концентрации (вдохновленные духовными упражнениями Игнатия Лойолы), причем все это чередовалось с трудно воспринимаемым ритмом… В зале Большого совета стоял предназначенный для фюрера трон. В двенадцати тысячах томов была собрана вся известная литература о культе расы…»Какая мерзость! Жаль, родился я поздно. Меня бы надзирателем в охаенные правозащитниками сталинские лагеря для военнопленных, да десяток унтеров СС в полное мое распоряжение, я бы их помучил в полном соответствии с лучшим, на мой вкус, слоганом из одной умной толстой книжки: «око за око, зуб за зуб»…
«В программе психофизической подготовки применялся «тиркампф» – борьба против собак. Обнаженные по пояс, без всякого оружия, эсэсовцы должны были сопротивляться в течение двенадцати минут огромным догам, которых на них натравливали.
Затем наступал черед испытаний танками: в тесно сомкнутом строю, гусеница к гусенице, танки на большой скорости двигались в лобовую атаку. Перед каждой машиной находился будущий эсэсовец, вооруженный лишь одной саперной лопаткой. У него было двадцать четыре секунды, чтобы вырыть окоп и укрыться от танка.
Практиковались также и «испытания гранатой». На глазах свидетелей, стоящих за бетонным парапетом, кандидат должен был выдернуть из гранаты чеку и осторожно положить ее на каску. До взрыва было четыре секунды. Стоя по стойке «смирно», человек ждал… Случалось по-разному: если граната падала, но испытуемый не трогался с места, то получал более или менее серьезные ранения в ноги – это давало ему право на пенсию по инвалидности. Если он отпрыгивал в сторону, то подлежал уничтожению. Если граната взрывалась на каске, оглушая кандидата на несколько минут, его принимали в СС и в дальнейшем он мог занимать самые высокие посты в рейхе.
В унтер-офицерских школах в ходу было страшное испытание: засучив рукава и вооружившись скальпелем, кандидат хватал левой рукой живую кошку за шею. Лезвием он должен был выколоть глаза бедного животного, не повредив их. Каждому кандидату давали по три кошки…»
Я бросил на стол прочитанную бумажку, взял следующую:
«…Личный врач Гитлера доктор Морелль, используя эликсир, ставил опыты на узниках концлагерей. Первые результаты вдохновляли, и опытные образцы эликсира были переданы люфтваффе для спасения летчиков, сбитых над морем. Обычно смерть наступала, когда температура тела снижалась до 28оС. Но после применения эликсира летчики возвращались к жизни, даже если температура тела опускалась до 4оС.И все. Маленькая цитатка, далее чистый лист.
Перед капитуляцией немцы уничтожили запасы эликсира и журналы лабораторных исследований. Но русским известно многое об этой научной проблеме…»
Я взялся читать очередную бумажку, запнулся на вступительном предложении, заглянул в конец, прочитал в правом нижнем углу «Сага об Эгиле», обругал себя болваном и вернулся к началу:
«…Хрут так разъярился, что забросил щит себе за спину и взял копье обеими руками. Он бросился вперед и резал, и колол врагов направо и налево. Люди разбегались от него в разные стороны, но многих он успел убить. Люди видели, что он тащит по полу свои внутренности, но продолжает сражаться. Мужество этого человека очень хвалили. Эгил конунг приказал…»Чего приказал конунг Эгил, я так и не узнал, ибо открылась дверь и в кабинет вошел невысокий, широкоплечий кореец. Национальную принадлежность вошедшего я, уверен, определил безошибочно. Бультерьеру случалось встречаться с так называемыми «русскими корейцами» на соревнованиях по «боям без правил».
Корейцу было лет на десять поболе, чем мне. Сохранился он отменно – снимите черный чиновничий костюм, переоденьте мужика во что-нибудь более демократическое, и он легко сойдет за моего одногодка. По-хозяйски подойдя к столу, кореец присел на край столешницы, взглянул на браслетку наручников, что обхватила мое левое запястье, спросил то ли в шутку, то ли всерьез:
– Не жмет?
– Не-а, нормально.
– Можешь снять, – произнес он с какой-то неопределенной интонацией. То ли спросил, то ли разрешил.
– Запросто. – Я освободил руку. Пустое кольцо наручника звякнуло о трубу отопления, я размял запястье.
– Впечатляет, – кивнул Кореец. – Тебе бы в цирке выступать.
– В цирке вы бы меня сразу нашли. Кстати, на чем я прокололся?
– На хулиганстве.
– Не понял?
– Под моим началом вкалывают талантливые… – Кореец неожиданно умолк, посмотрел в потолок, покачал головой. – Я не верно выразился. Ошибся в формулировке. Мы не «вкалываем», работа – способ нашего существования. Мы живем работой. Тебя вычислил талантливый мальчишка-программист. Двадцать два года мальчику. Всего. Пахарь, каких свет не видывал. Мальчик сочинил программу «Ловушка для Бультерьера». Компьютер вылавливал из сводок все сообщения о рукоприкладстве. Мы…
– Ха! Блин! – Я его перебил, искренне рассмеялся, не стерпел. – Ха, черт! Неужто Анискин меня засветил?
– Кто?.. Гм… Ты прав. Ветеран областной милиции, похож на Жарова в роли Анискина, согласен.
– Блин! Я все понял: сигнал о хулиганстве из Тверской области поступил на другой день после сообщения о разборках на рынке в Москве. Деревенский детектив подробно записал, как я обезоружил пьяного соседа, но… Но, черт побери, в стране за день происходит великое множество разнообразных мордобоев! Можно, конечно, заложить в программу мои возрастные характеристики, но… Черт побери! Вы проделали адову работу, господа!
– А кто сказал, что было легко?
– Слушай, где ж вы раньше были? Когда я светился, как лампочка в сортире? Представляю, какие средства вы потратили сейчас на мою поимку. Года два назад хватило бы и десяти процентов от сегодняшней суммы.
– Не прибедняйся, Ступин. И два, и три года назад твой отлов стоил бы казне не меньше. Ты спросил, где мы были раньше? Нас не было. Нашу команду сформировали в начале двухтысячного.
– Зачем? Чтоб мочить в сортире таких, как я?
– Других, – серьезно ответил Кореец. – Таких, как ты, я ищу, нахожу и предлагаю сотрудничество. У меня карт-бланш по набору людей в свою команду.
– Я вправе толковать твои слова как предложение?
– Да.
– А если я откажусь?
– Ты подследственный, Ступин. Чемпиона боев без правил под псевдонимом Бультерьер обвиняют в убийстве двухсот человек…
– Прости, опять перебиваю. Вы случайно не обсчитались? Точно двести?
– Следствие разберется, а пока я округляю. В меньшую сторону.
– Неужели найдется следователь, который поверит, что в один прекрасный вечер, в одном заброшенном подмосковном санатории, один не очень молодой человек, пусть и чемпион «боев без правил», замочил двести вооруженных головорезов?
– Найдется. Все сомнения я развею. Я объясню, что такое возможно. Мой дед был СУЛЬСА.
Он многозначительно замолчал, глядя мне прямо в глаза. Корейские сульса – это почти то же самое, что и японские ниндзя. Плохи мои дела. Хуже некуда.
– Повторяю: мой дед был сульса. Он перебрался в Россию из Кореи в канун революции. Служил молодой Советской республике. Погиб в Японии в сорок втором, на задании. Дед не имел возможности по-настоящему учить отца. У отца всегда не хватало времени как следует заниматься со мной. Я тебе завидую, Ступин. Старик-японец обучал тебя с пеленок как следует, по-настоящему. Да-да, не удивляйся, нам известна родословная Бультерьера. В лесу, в трех километрах от деревни, найдены спецсредства, набор маскарадных костюмов, фальшивые документы с твоей фотографией, деньги и древний меч ниндзя-то.
– Ни фига себе! – Я присвистнул. – Это сколько ж человек искали иголку в стоге сена, я балдею! Тебя финансируют, в смысле, финансирование твоей команды предусмотрено отдельной статьей бюджета, да?
Я попытался рассмеяться весело и непринужденно собственной неуклюжей шутке. А чего еще оставалось делать, кроме как смеяться? Я многое могу, мой дедушка мог еще больше и все равно вынужден был покинуть Японию. Дедушка никогда не рассказывал, а у меня не хватало воображения, чтобы представить причину, заставившую его исчезнуть с Островов. Теперь я начал кое о чем догадываться и скис окончательно, хотя и тужился изображать полный пофигизм.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента