Вернувшись в гараж я отключил машину, а перед уходом заметил два ремонтных аппарата, приближающиеся к ней с протянутыми манипуляторами. Это означало, что в их памяти хранился приказ обездвиживать всякий работающий пассажирский транспорт. Кроме непригодного в данной ситуации парализатора, у меня не было никакого оружия, которым можно было остановить их. Я с ужасом наблюдал, как они приближаются, чтобы уничтожить плоды моего труда. Я поспешно уселся в кабину, роботы остановились. Сначала я хотел вывести машину на улицу, но сразу же отказался от этого намерения. Город действовал последовательно. Согласно программе, моя машина была бы немедленно доставлена на прежнее место полицейскими автоматами…
Я оглянулся и насчитал шесть бездействующих роботов, стоящих в случайных местах обширного помещения. Что делать? Как их выключить? Я понятия не имел, возможно ли это вообще… И вдруг, моментально нашлось решение. Я выскочил из машины и схватил висящий на стене плазменный резак. Кабель питания, к счастью, был достаточно длинным. Я включил резак и за несколько секунд поотрезал головы двум роботам, которые вновь двинулись в сторону моей машины. Они остановились, бессильно свесив манипуляторы. Повторив процедуру с четырьмя оставшимися автоматами, я погасил горелку и покинул гараж. Двери закрылись за мной сами.
Лишь теперь я осознал, проделав это, я стал настоящим гражданином города… Иначе не поступишь, если надо противостоять замыслам создателей города, телесно отсутствующих, но все еще навязывающих свою волю, записанную в мозг молоха…
Как следовало назвать положение жителей города? Были ли они анархистами? Анархия, в отличие от пожаров, не может существовать без власти и порядка, которым противостоит. Лишенная объекта действий, анархия умирает, либо подыскивает нового противника. Общество не может состоять из анархистов, рано или поздно в нем сформируется какой-то порядок, более или менее естественные отношения.
В этом городе не было власти, то есть она была, но неуловимая, безликая. Марк и его товарищи не давали жителям города почувствовать, до какой степени могут руководить ими. Система управления городом, проявляющаяся в действии ее отдельных элементов, была еще более незаметной для глаз жителей. В этой ситуации, единственными реальными противниками, которых можно было обвинить и покарать за бессмысленность существования, были другие люди, также потерявшие смысл, но слабые, прекрасно подходящие в противники.
Теперь мне казалось, что я лучше стал понимать существо конфликта между отдельными общественными группами. Но, быть может, я слишком мало знал о них, чтобы рассмотреть эту проблему до конца. Однажды, прохаживаясь с прижавшейся к моему плечу Сандрой по нижним уровням, мы неожиданно остановились у здания Музыкального Театра, где я впервые повстречал ее. При входе я спросил, у кого она училась играть на арфе. Она удивленно посмотрела на меня, словно не понимая. Только когда за кулисами я показал ей инструмент и повторил вопрос, она улыбнулась.
– Это было давно. Помню, когда-то… Одна женщина учила меня этому, а потом я приходила и пробовала сама…
– Кто была эта женщина?
– Не знаю. Я встретила ее… Здесь, в городе… Потом еще несколько раз.
– Когда это было?
– Кажется, очень давно… Так давно, что не помню… Может я была совсем маленькой?
– А потом ты с ней встречалась?
– Я не помню, когда последний раз ее видела. Она показывала как играть, вела мои руки. Это было очень приятно. Потом я приходила сюда сама, когда… когда не могла оставаться там, наверху… Она села за инструмент, пальцы пробежали по струнам с такой сноровкой, какой трудно было ожидать после нескольких уроков и самостоятельных упражнений. Может женщина, учившая маленькую девочку играть на арфе, всего лишь часть утерянной памяти, отражение первых уроков музыки из раннего детства? Мне хотелось поверить в это, зацепиться хоть за что-нибудь, потянуть за любую нить ее памяти, чтобы извлечь из Сандры-оболочки, упакованную личность Йетты… Но я не продвинулся ни на шаг. Ничтожные крохи старой памяти рассыпались, не желая складываться одно целое.
Выходя из театра, я невольно направился к выходу на второй уровень, откуда можно было добраться до люка над крышей института. Я шел туда в раздумьях, которые Сандра не прервала ни единым словом, и остановился у открытого колодца. Сандра посмотрела на меня, подумала, что я пропускаю ее вперед и начала спускаться по ступенькам ржавой лестницы. Через мгновение она скрылась, пришлось поспешить за ней. Когда я спустился, она стояла посреди холла верхнего этажа здания, перед лестницей ведущей вниз и вопросительно смотрела на меня. Я кивнул. Она плавно спускалась по лестнице, и я с трудом поспевал за ней. Внизу, в подвале, она неуверенно посмотрела в обе стороны коридора, освещая путь фонариком. Под стеной, прямо возле нее, пробежали несколько крыс. Она смотрела на них без страха и отвращения, скорее с интересом. Пошла за ними и добралась до спуска ведущего на нижний уровень подвалов.
– Ты здесь была? – спросил я, ступая вслед. Она не ответила, присматриваясь к очередной пробегающей крысе.
– Смотри! Они идут туда.
В глубине темной ниши боковой стены коридора виднелось отверстие обведенное неровным кругом щебня. Это был вход старого канала, соединяющийся под землей с главным городским коллектором. Когда-то через него удалялись стоки из Института. Входное отверстие располагалось на половине высоты стены, то есть метрах в четырех от поверхности грунта. Я посветил внутрь. Бетонная труба диаметром в несколько дециметров коротким прямым отрезком опускалась вниз, а потом круто поворачивала направо.
– Минуточку! – сказал я Сандре, стоящей за спиной, и протиснулся внутрь. Я заглянул за поворот канала. Дальше труба стыковалась с вертикальным колодцем. На его боковой поверхности виднелись металлические скобы ступеней. Отталкиваясь локтями и коленями я пополз туда держа фонарь в одной руке, а парализатор в другой.
Колодец был достаточно широким. По ступеням я спустился на несколько метров вниз. Здесь, в стене колодца, начинался горизонтальный канал бегущий, как мне показалось, обратно под фундамент Института. Я углубился в этот отрезок трубы. Она была намного шире той, по которой я попал в колодец, можно было идти полусогнувшись. Под ногами проскользнула крыса и обгоняя меня побежала вперед. Я посветил в ее сторону. В нескольких шагах впереди круг света выхватил рыжеватую неподвижную массу нижней поверхности трубы. Я подошел ближе и осветил рыжий клубок. Это были крысы. Клубок мертвых неподвижных крысиных тел… Нет! Неподвижных, но…
Одна из них зависла в воздухе над другими, словно окаменела в прыжке, застыла в воздухе не двигая ни лапками ни напряженным хвостом. Другие, в клубке ниже, блестели открытыми глазами. У одних торчали вверх хвосты, у других открытые пасти обнажили ряды острых зубов. Они замерли в случайных позах, словно на фотографии…
Некоторое время я стоял обалдев, пока не увидел верхнюю часть поверхности трубы над крысами. Когда-то оттуда спускался колодец, подобный тому, по которому я только что пришел. Теперь он был закрыт металлической плитой. В нескольких шагах от меня в нерабочем канализационном колодце находился цилиндр Ван Троффа. Я видел его нижнюю часть с установкой, которую «Мефи» называл «гравитационными линзами»… То есть не только внутри цилиндра, но и здесь, внизу, действовало поле. Возможно более слабое, рассеянное, какие-то остатки его, но вызывающие замедление времени.
Я полез в карман, достал первый попавшийся мелкий предмет, микроисточник для фонарика, и бросил его вперед. Он полетел по плоской параболе, но вдруг, словно перейдя невидимую границу, завис прямо у хвоста висящей крысы.
В отрезке канализационной трубы возникла самая странная ловушка для крыс, которую когда-либо сконструировал человек. Каждое прибегающее сюда животное должно было проходить этот отрезок в миллион раз дольше, чем в отсутствии поля. Естественно, для крыс это было незаметно. В их субъективном восприятии прохождение этого отрезка длилось столько же, как в нормальных условиях.
Я вернулся обратно в подвал. Сандра уже беспокоилась. Когда я выбрался из канала, она прильнула к моему плечу.
– Не бросай меня, я теперь не могу без тебя остаться.
Я поцеловал ее и повел дальше. Она внимательно смотрела, как я открываю стену, и с интересом заглянула внутрь цилиндра, когда я поднял крышку люка. Я спустился вниз и взял с пола все еще свежие цветы.
– Это тебе, – сказал я отдавая букет. – Осторожно, колючки.
Протянув руки она погрузилась лицом в цветы, глотая их незнакомый интригующий запах, потом посмотрела на меня, не зная, что делать с букетом.
– Заберем их. Цветы не должны жить дольше, чем люди.
– А что… там? – она показала вниз.
– Там? – я улыбнулся. – Это мое последнее убежище… Теперь оно не понадобится, пока ты со мной.
– Не говори «пока»! – крикнула она и ткнула меня кулаком в плечо.
Я захлопнул люк и подумал, что когда открывал его, выключил поле и освободил крыс из ловушки. Теперь она включилась вновь. «А если… – подумал я, – если они бежали по каналу не случайно? Если стремились туда специально, сознательно погружались в область замедления? Вздор! Сознание у крыс!?»
Можно было проверить. Если они до сих пор там, значит ловушка не захватила их на бегу, они находились в ней добровольно. Но мне совсем не хотелось возвращаться в канал.
С тех пор как я стал жить с Сандрой, я сменил комбинезон на одежду подобную той, что носили жители города. И все равно на меня обращали внимание. Проходя мимо группы мужчин я замечал среди них легкое движение, до меня доносились тихие споры. Взгляды преследовали меня до тех пор, пока я не исчезал из их поля зрения. Сначала казалось, что мой костюм, взятый прямо из магазина, выглядит слишком свежим. Я долго не брился, чтобы как большинство мужчин отрастить бороду, которая маскировала лицо более темное, чем у местных жителей редко покидающих уровень города с искусственным освещением. Попробовал немного помять и испачкать костюм, но и это не помогло. Меня всегда замечали и неуверенно следили за мной, иногда даже с некоторой враждебностью, выражающейся в словесных тирадах, произносимых на не очень элегантном городском слэнге. И лишь Сандра, когда я поинтересовался, объяснила в чем дело.
– Сядь и посмотри! – сказала она, стала за моей спиной и подсунула зеркальце в красивой оправе под дерево, один из ее театральных реквизитов. Правой щекой она прижалась к моему лицу, ладонью приподняла волосы на виске. Я посмотрел на наши отражения и все понял. С момента возвращения, пользуясь автоматом для бритья и стрижки, я не заглядывал в зеркало. Его даже не было в моем багаже, прихваченном с «Гелиоса». Лишь теперь я осознал, как давно не видел своего лица. Я запомнил его таким, каким оно было в то время, когда вместе с Йеттой мы останавливались у большого зеркала в холле консерватории, откуда я иногда забирал ее после музыкальных занятий. Тогда мы смотрели на наши лица, наслаждались ими, такими подходящими друг другу, молодыми, с гладкой кожей… Позже, рассматривая фотографию Йетты я представлял себя рядом с ней, такого же молодого, как и ее портрет. Бег времени, который не повлиял на ее фотографию и, как мне казалось на меня, все таки не прошел мимо, о чем я совсем забыл.
Теперь, глядя на совсем неизменившееся лицо девушки, втиснувшейся рядом со мной в тесный овал зеркала, я почувствовал как дрогнуло сердце. Так это я, тот человек с побелевшими висками, сеткой густых морщин вокруг глаз, оплывшими веками и угасшим взором… Таким я вернул себя из путешествия, в которое стремился так, словно оно было единственным способом достичь удовлетворения. Такого себя я хотел предложить девушке, которая бросила близких, дом, свое время и даже воспоминания обо всем этом, чтобы встретиться здесь со мной, ожидая меня в любой миг, когда бы я не вернулся…
Я почувствовал внезапный прилив благодарности к этой маленькой темноволосой девушке с детскими бедрами и совсем недетской грудью. Я не думал Йетта она или Сандра, неизвестным способом унаследовавшая внешность своей предшественницы. Я повернулся к ней и крепко обнял. Зеркальце выпало из ее рук и ударилось об пол, разлетевшись на несколько кусков. Оно было из настоящего стекла…
– Тебе надо быть начеку, – сказала она ложась на пол рядом со мной.
Она поднялась на локти и пальцем провела по моим вискам. – Ты становишься згредом. А они не хотят видеть здесь згредов. Но ты нужен мне такой. Ты должен выглядеть как настоящий космак со звездой и с этим… – она показала на лежащий рядом со мной парализатор. – Они должны это видеть, а то тебя побьют. Згреды знают, что надо вовремя убираться из центра. Так было всегда.
– Не всегда, – сказал я, притягивая ее к себе, – но это не имеет значения. Будь со мной до тех пор, пока сможешь.
– Буду всегда, – сказала она. – Потому что ты не такой, как люди. Ты настоящий космак, не манипулированный, у меня от тебя будет дочка. Правда, будет? – В ее голосе звучали просьба и надежда.
– Что значит «манипулированный»? – спросил я удивленно вглядываясь в ее зеленоватые влажные глаза.
– Все мужчины манипулированные, у них преобладает игрек в хромосомах пола, поэтому рождаются одни мальчики.
– Откуда ты знаешь?
– Со школы.
– Какой школы?
– Единственной. У Тесса.
– Это доцент?
– Нет. Очень старый згред. Он дает правду. Каждому, кто захочет.
– Здесь, в городе?
– Да. Его никто не трогает. Он софофил.
– Наверное философ? – улыбнулся я.
– Нет, софофил. Философов было много и каждый говорил свое. А Тесс один и говорит правду. Одну для всех.
– Сводишь меня к нему?
– Да. Но… У меня будет дочка, правда? Сын тоже… И он не будет манипулированным. Но сначала дочка.
– Очень хочешь?
– Все хотят.
– Почему?
– Ну… потому что… так трудно. Редко случается. Девушкам в городе хорошо. Парням хуже, намного хуже…
– Но… все равно же, потом… и мужчины и женщины должны покинуть город?
– Ну и что? Такова жизнь. А после все умирают. От этого сразу не хотеть жить?
Я замолчал, не найдя ответа. Существовало ли когда-нибудь логическое обоснование стремления к жизни и ее созданию даже в самых безнадежных условиях… Осознание отсутствия перспектив существования общества не исключает воли к жизни у личности.
– Чего еще ты узнала от Тесса? – спросил я через минуту.
– Правду про все. Про то, что прежде чем сменится три поколения, здесь почти не останется людей, даже доцентов. А потом прилетят космаки. Кто их дождется, будет счастливым.
– Откуда прилетят? С Луны?
– Нет. На Луне лунаки. Они злые. Космаки далеко, в небе…
На следующий день я попросил Сандру отвести меня к Тессу. Я снова одел свой комбинезон со звездой на груди и мы отправились к нижним уровням. Петляя по коридорам улиц мы вышли к великолепному зданию, перед которым стояла толпа мужчин. Сандра подошла к ним и обменялась несколькими фразами. Один из них кивнул мне и повел в дом. Там он передал меня следующему, вооруженному неизвестным мне ручным оружием. Охранник приказал идти вперед, а когда через несколько коридоров и пустых помещений мы добрались до большой двойной двери, обогнал меня.
– Давай! – сказал он показывая на мой парализатор. – Потом верну.
Я заколебался, но отдал оружие. Он заткнул его за пояс, приоткрыл дверь и сказал несколько слов кому-то с той стороны. Мы постояли под дверью, потом охранник пропустил меня, оставшись снаружи. Седой мужчина с лицом мулата с интересом разглядывал меня.
– Мастер ждет тебя, космак! – сказал он с уважением и двинулся через зал заставленный шкафами полными старых книг. За следующей дверью была небольшая комнатка. В глубине, в кругу света лампы я увидел Тесса. Он был стариком, мелким и сухим, с желтым лицом, окруженным редкими седыми волосами. Полулежа на подушках, разбросанных на толстом ковре, он смотрел в мою сторону легко кивая головой, рядом лежало несколько книг.
– Здравствуй, космак! Я знал, что скоро ты посетишь меня, – сказал он необычно громким для его внешности и возраста голосом. – Можешь идти, Пим!
– Обратился он к мулату. – Пусть нам никто не мешает.
Мужчина низко поклонился и вышел, прикрыв дверь.
– Не удивляйся этим церемониям, – сказал старец подвигая в мою сторону одну из подушек. – Садись. Я создал им веру, пришлось дать ей необходимую оболочку. Но с тобой можно говорить обычно.
– Ты… один из «доцентов»? – спросил я присаживаясь.
Он недовольно поморщился.
– Это комбинаторы, мошенники. Я их не люблю и не советую доверять им.
Они ничего не делают даром. А я нормальный человек. Я родился почти девяносто лет назад.
– Значит… ты из тех, кто…
– Да. Из тех, кого лунаки называют дегенератами. Но правда несколько отличается от того, что ты слышал на Луне. И то, что ты слышал от доцентов – не совсем правда.
– Говорят, ты несешь правду. Хотелось бы ее услышать…
– Правда, которую я даю этим беднягам упрощена. Я хотел дать им что-нибудь, что заполнит пустоту в их головах. Но тебе могу сказать больше. Ты видел мои книги, они позволили все понять. Для этого у меня было достаточно много времени…
– Тебя не выгнали из города?
– Как видишь, меня даже охраняют, чтобы ничего со мной не случилось.
Доцентов и меня хранит то, что мы нужны этим людям. Они удовлетворяют их низшие потребности. Я пытаюсь удовлетворить высшие… Такие у них тоже имеются. Ты должен знать, что это все еще люди. Они человечнее лунаков… Не думай, что это банда дегенератов. Действительно, генетически они сильно деформированы, но это не означает, что у всех проявляются какие-то неестественные особенности. Они просто беспомощны, ничему не научены, брошены на милость города и его автоматов. Живут здесь как крысы, которых полно везде. Только крыс становится все больше, а людей все меньше… – Старец потер пальцами веки, не открывая глаз поднял лицо вверх и продолжил ровным спокойным голосом, – Метод, которым пытались остановить взрыв «популяционной бомбы», как когда-то называли явление лавинного роста населения Земли, принес непредвиденные побочные результаты. Теперь трудно обвинять кого-либо в том, что использовались недостаточно проверенные средства. Просто не было времени. Каждое десятилетие промедления означало углубление проблемы…
Лунаки узурпировали привилегию создания нового человечества. Генетически отобранные, они решили построить «ковчег» и подождать, пока вызванный ими «потоп» ликвидирует оставшееся на Земле население. Можно сказать, что они поступили гуманно. То, что осталось на Земле – города, производящие все необходимое для жизни – обеспечивало жизнь следующих поколений, которые могли здесь родиться. Но им пришлось быть последовательными в своих планах. Земля должна быть ухоженна ровно настолько, чтобы принять возвращающееся поколение лунаков и обеспечить им быстрое расселение.
В генетически пораженной группе было много способных и даже гениальных людей. Некоторые ошибки генетического кода влияют на менее важные элементы структуры организма, некоторые вообще не дают явного эффекта в нескольких последующих поколениях, и постепенно вытесняются при скрещивании с генетически чистым материалом. Кроме того, надо помнить, что крайние случаи мутации сами вытесняются из общества чисто биологическим путем, давая летальные эффекты.
Однако, большей частью этих людей завладел маразм, возникший от того, что они считали себя усыхающей ветвью человечества. Пользуясь тем, что обеспечивали города, люди не хотели учиться, творить, работать. Это делали лишь немногие, которым это еще доставляло удовольствие. Но у всякого, кто осознавал, что лишь несколько поколений отделяет его от конца человеческого сообщества, опускались руки. Именно отсутствие мотивации и целей стали причиной разложения. Не дебилизм, склонность к агрессии и другие следствия генетических отклонений, но чувство безнадежности и бесцельности действия. Человек, с момента его возникновения как разумного вида, осознавал конечность собственного бытия, однако возникла цивилизация совершенствуемая очередными поколениями для поколений следующих. У нас не хватило наследников, получателей плодов деятельности… Что я делаю в этом городе? Пытаюсь убедить некоторых из них, что они должны до самого конца сохранять человечность. Возможно, я обманываю этих людей, придумывая цели, к которым должно стремиться. Но не лучше ли для любого из них дожить до конца своих дней с чувством уверенности в смысле собственного существования? Да, для меня все, что я сегодня делаю, определяет смысл моего бытия.
Старец замолчал, глядя на меня блестящими глазами. Он с трудом дышал, устав от длинной речи. Его ладонь потянулась к книге, которую он недавно листал. Он что-то искал с видимым трудом читая мелкие буквы через большую лупу.
– Все здесь ненавидят лунаков, – тихо сказал он. – Я не подпитываю их ненависти. Она возникла из легенды передаваемой из поколения в поколение. Примитивные рассуждения действительно представляют лунаков предателями, «обидевшими» человечество. Только сегодняшние лунаки – потомки прежних, они никого не «обижали». Но чтобы людям было во что верить, я учу их, что когда-нибудь сюда вернутся такие как ты, которые оставили Землю до того, как все началось. Я понимаю, что произойдет это нескоро, если произойдет вообще. Но существует хоть какой-то шанс… Я верю – где-то далеко отсюда выжили потомки тех, кто отправился заселять чужие планеты. Если они существуют, то вернутся найти следы своего вида.
– Тебе удалось их убедить?
– Одни верят, другие – нет. Но верующих становится все больше. Они верят в космаков и в заселенный ими иной мир. Кое-кто даже верит, что близок час, когда они прибудут и спасут оставшихся на Земле людей, дадут им возможность нормально размножаться. Непрерывность своей популяции они трактуют как бессмертие, ее конец – как собственную смерть. Ты понятия не имеешь, насколько это теперь для них важно! Остатки популяции сражаются с гибелью. Возник просто невообразимый культ женщины, как недостающего, но необходимого для выживания вида элемента. Женщины способные рожать занимают у них особо почетное место. Рождение девочки, наверное единственное событие способное вызвать у них энтузиазм. Хорошо, что ты здесь. Ты был мне нужен, я ждал такого случая. Теперь, когда тебя видели в городе, я могу сказать им, что ты – вестник скорого прибытия космаков. А потом, когда меня не станет, оставлю здесь тебя. Продолжишь мое дело, поддерживая в них веру в смысл бытия.
– Не знаю, нужно ли, – задумался я. – Это же обман.
– Один из многих, которыми в разные времена кормили человечество. В данном случае, ложь служит благородной цели. Подумай над этим. Я не требую немедленного согласия. Но хочу передать тебе власть над теми, кто мне доверяет. Я расположу их к тебе.
Выходя от Тесса я настолько задумался, что забыл про парализатор. Однако охранник провел меня до выхода из здания и сам сунул мне в руку оружие. Заткнув парализатор за пояс, в слабом свете единственной лампы, горящей на порталом здания, я стал высматривать Сандру. Среди стоящих на улице мужчин ее не было. Я спросил про нее у ближайшего. Он не мог сказать куда она ушла. Я направился по тому пути, которым мы шли сюда, но ее не нашел, лишь заплутал в темных переходах и совершенно случайно выбрался на предпоследний уровень грузовым лифтом. Я оказался в холле какого-то здания. Мимо меня прошли несколько неопрятных заросших недорослей от которых несло алкоголем. Из глубины здания доносились звуки громкой музыки, смешанные с шумом голосов. Я пошел туда. Шум доносился из-за приоткрытой двери. Я заглянул внутрь. В слабом свете софита, прикрытого грязной тряпкой, на полу небольшой комнатки сидели несколько мужчин. Посередине, между ними, стояло несколько пластиковых бутылок. Воздух был тяжелым от паров алкоголя. Они не заметили меня, когда я остановился в дверях, опершись о косяк. Они говорили громко и беспорядочно. Некоторое время я слушал их, но это была бессмысленная пьяная болтовня, густо пересыпанная ругательствами. Вдруг над всем этим вознесся высокий плаксивый голос одного из сидящих:
Я оглянулся и насчитал шесть бездействующих роботов, стоящих в случайных местах обширного помещения. Что делать? Как их выключить? Я понятия не имел, возможно ли это вообще… И вдруг, моментально нашлось решение. Я выскочил из машины и схватил висящий на стене плазменный резак. Кабель питания, к счастью, был достаточно длинным. Я включил резак и за несколько секунд поотрезал головы двум роботам, которые вновь двинулись в сторону моей машины. Они остановились, бессильно свесив манипуляторы. Повторив процедуру с четырьмя оставшимися автоматами, я погасил горелку и покинул гараж. Двери закрылись за мной сами.
Лишь теперь я осознал, проделав это, я стал настоящим гражданином города… Иначе не поступишь, если надо противостоять замыслам создателей города, телесно отсутствующих, но все еще навязывающих свою волю, записанную в мозг молоха…
Как следовало назвать положение жителей города? Были ли они анархистами? Анархия, в отличие от пожаров, не может существовать без власти и порядка, которым противостоит. Лишенная объекта действий, анархия умирает, либо подыскивает нового противника. Общество не может состоять из анархистов, рано или поздно в нем сформируется какой-то порядок, более или менее естественные отношения.
В этом городе не было власти, то есть она была, но неуловимая, безликая. Марк и его товарищи не давали жителям города почувствовать, до какой степени могут руководить ими. Система управления городом, проявляющаяся в действии ее отдельных элементов, была еще более незаметной для глаз жителей. В этой ситуации, единственными реальными противниками, которых можно было обвинить и покарать за бессмысленность существования, были другие люди, также потерявшие смысл, но слабые, прекрасно подходящие в противники.
Теперь мне казалось, что я лучше стал понимать существо конфликта между отдельными общественными группами. Но, быть может, я слишком мало знал о них, чтобы рассмотреть эту проблему до конца. Однажды, прохаживаясь с прижавшейся к моему плечу Сандрой по нижним уровням, мы неожиданно остановились у здания Музыкального Театра, где я впервые повстречал ее. При входе я спросил, у кого она училась играть на арфе. Она удивленно посмотрела на меня, словно не понимая. Только когда за кулисами я показал ей инструмент и повторил вопрос, она улыбнулась.
– Это было давно. Помню, когда-то… Одна женщина учила меня этому, а потом я приходила и пробовала сама…
– Кто была эта женщина?
– Не знаю. Я встретила ее… Здесь, в городе… Потом еще несколько раз.
– Когда это было?
– Кажется, очень давно… Так давно, что не помню… Может я была совсем маленькой?
– А потом ты с ней встречалась?
– Я не помню, когда последний раз ее видела. Она показывала как играть, вела мои руки. Это было очень приятно. Потом я приходила сюда сама, когда… когда не могла оставаться там, наверху… Она села за инструмент, пальцы пробежали по струнам с такой сноровкой, какой трудно было ожидать после нескольких уроков и самостоятельных упражнений. Может женщина, учившая маленькую девочку играть на арфе, всего лишь часть утерянной памяти, отражение первых уроков музыки из раннего детства? Мне хотелось поверить в это, зацепиться хоть за что-нибудь, потянуть за любую нить ее памяти, чтобы извлечь из Сандры-оболочки, упакованную личность Йетты… Но я не продвинулся ни на шаг. Ничтожные крохи старой памяти рассыпались, не желая складываться одно целое.
Выходя из театра, я невольно направился к выходу на второй уровень, откуда можно было добраться до люка над крышей института. Я шел туда в раздумьях, которые Сандра не прервала ни единым словом, и остановился у открытого колодца. Сандра посмотрела на меня, подумала, что я пропускаю ее вперед и начала спускаться по ступенькам ржавой лестницы. Через мгновение она скрылась, пришлось поспешить за ней. Когда я спустился, она стояла посреди холла верхнего этажа здания, перед лестницей ведущей вниз и вопросительно смотрела на меня. Я кивнул. Она плавно спускалась по лестнице, и я с трудом поспевал за ней. Внизу, в подвале, она неуверенно посмотрела в обе стороны коридора, освещая путь фонариком. Под стеной, прямо возле нее, пробежали несколько крыс. Она смотрела на них без страха и отвращения, скорее с интересом. Пошла за ними и добралась до спуска ведущего на нижний уровень подвалов.
– Ты здесь была? – спросил я, ступая вслед. Она не ответила, присматриваясь к очередной пробегающей крысе.
– Смотри! Они идут туда.
В глубине темной ниши боковой стены коридора виднелось отверстие обведенное неровным кругом щебня. Это был вход старого канала, соединяющийся под землей с главным городским коллектором. Когда-то через него удалялись стоки из Института. Входное отверстие располагалось на половине высоты стены, то есть метрах в четырех от поверхности грунта. Я посветил внутрь. Бетонная труба диаметром в несколько дециметров коротким прямым отрезком опускалась вниз, а потом круто поворачивала направо.
– Минуточку! – сказал я Сандре, стоящей за спиной, и протиснулся внутрь. Я заглянул за поворот канала. Дальше труба стыковалась с вертикальным колодцем. На его боковой поверхности виднелись металлические скобы ступеней. Отталкиваясь локтями и коленями я пополз туда держа фонарь в одной руке, а парализатор в другой.
Колодец был достаточно широким. По ступеням я спустился на несколько метров вниз. Здесь, в стене колодца, начинался горизонтальный канал бегущий, как мне показалось, обратно под фундамент Института. Я углубился в этот отрезок трубы. Она была намного шире той, по которой я попал в колодец, можно было идти полусогнувшись. Под ногами проскользнула крыса и обгоняя меня побежала вперед. Я посветил в ее сторону. В нескольких шагах впереди круг света выхватил рыжеватую неподвижную массу нижней поверхности трубы. Я подошел ближе и осветил рыжий клубок. Это были крысы. Клубок мертвых неподвижных крысиных тел… Нет! Неподвижных, но…
Одна из них зависла в воздухе над другими, словно окаменела в прыжке, застыла в воздухе не двигая ни лапками ни напряженным хвостом. Другие, в клубке ниже, блестели открытыми глазами. У одних торчали вверх хвосты, у других открытые пасти обнажили ряды острых зубов. Они замерли в случайных позах, словно на фотографии…
Некоторое время я стоял обалдев, пока не увидел верхнюю часть поверхности трубы над крысами. Когда-то оттуда спускался колодец, подобный тому, по которому я только что пришел. Теперь он был закрыт металлической плитой. В нескольких шагах от меня в нерабочем канализационном колодце находился цилиндр Ван Троффа. Я видел его нижнюю часть с установкой, которую «Мефи» называл «гравитационными линзами»… То есть не только внутри цилиндра, но и здесь, внизу, действовало поле. Возможно более слабое, рассеянное, какие-то остатки его, но вызывающие замедление времени.
Я полез в карман, достал первый попавшийся мелкий предмет, микроисточник для фонарика, и бросил его вперед. Он полетел по плоской параболе, но вдруг, словно перейдя невидимую границу, завис прямо у хвоста висящей крысы.
В отрезке канализационной трубы возникла самая странная ловушка для крыс, которую когда-либо сконструировал человек. Каждое прибегающее сюда животное должно было проходить этот отрезок в миллион раз дольше, чем в отсутствии поля. Естественно, для крыс это было незаметно. В их субъективном восприятии прохождение этого отрезка длилось столько же, как в нормальных условиях.
Я вернулся обратно в подвал. Сандра уже беспокоилась. Когда я выбрался из канала, она прильнула к моему плечу.
– Не бросай меня, я теперь не могу без тебя остаться.
Я поцеловал ее и повел дальше. Она внимательно смотрела, как я открываю стену, и с интересом заглянула внутрь цилиндра, когда я поднял крышку люка. Я спустился вниз и взял с пола все еще свежие цветы.
– Это тебе, – сказал я отдавая букет. – Осторожно, колючки.
Протянув руки она погрузилась лицом в цветы, глотая их незнакомый интригующий запах, потом посмотрела на меня, не зная, что делать с букетом.
– Заберем их. Цветы не должны жить дольше, чем люди.
– А что… там? – она показала вниз.
– Там? – я улыбнулся. – Это мое последнее убежище… Теперь оно не понадобится, пока ты со мной.
– Не говори «пока»! – крикнула она и ткнула меня кулаком в плечо.
Я захлопнул люк и подумал, что когда открывал его, выключил поле и освободил крыс из ловушки. Теперь она включилась вновь. «А если… – подумал я, – если они бежали по каналу не случайно? Если стремились туда специально, сознательно погружались в область замедления? Вздор! Сознание у крыс!?»
Можно было проверить. Если они до сих пор там, значит ловушка не захватила их на бегу, они находились в ней добровольно. Но мне совсем не хотелось возвращаться в канал.
* * *
На предпоследнем уровне города проходили основные коммуникационные артерии, по которым сейчас передвигались только самоходные машины техобслуживания и снабжения. Здесь, в отличие от верхнего уровня, встречалось намного меньше праздношатающихся юношей. Преобладали мужчины в расцвете сил, одетые не так вызывающе и ведущие себя потише. Но и они торчали на улицах, сонно волочились вдоль витрин, иногда исчезали внутри домов.С тех пор как я стал жить с Сандрой, я сменил комбинезон на одежду подобную той, что носили жители города. И все равно на меня обращали внимание. Проходя мимо группы мужчин я замечал среди них легкое движение, до меня доносились тихие споры. Взгляды преследовали меня до тех пор, пока я не исчезал из их поля зрения. Сначала казалось, что мой костюм, взятый прямо из магазина, выглядит слишком свежим. Я долго не брился, чтобы как большинство мужчин отрастить бороду, которая маскировала лицо более темное, чем у местных жителей редко покидающих уровень города с искусственным освещением. Попробовал немного помять и испачкать костюм, но и это не помогло. Меня всегда замечали и неуверенно следили за мной, иногда даже с некоторой враждебностью, выражающейся в словесных тирадах, произносимых на не очень элегантном городском слэнге. И лишь Сандра, когда я поинтересовался, объяснила в чем дело.
– Сядь и посмотри! – сказала она, стала за моей спиной и подсунула зеркальце в красивой оправе под дерево, один из ее театральных реквизитов. Правой щекой она прижалась к моему лицу, ладонью приподняла волосы на виске. Я посмотрел на наши отражения и все понял. С момента возвращения, пользуясь автоматом для бритья и стрижки, я не заглядывал в зеркало. Его даже не было в моем багаже, прихваченном с «Гелиоса». Лишь теперь я осознал, как давно не видел своего лица. Я запомнил его таким, каким оно было в то время, когда вместе с Йеттой мы останавливались у большого зеркала в холле консерватории, откуда я иногда забирал ее после музыкальных занятий. Тогда мы смотрели на наши лица, наслаждались ими, такими подходящими друг другу, молодыми, с гладкой кожей… Позже, рассматривая фотографию Йетты я представлял себя рядом с ней, такого же молодого, как и ее портрет. Бег времени, который не повлиял на ее фотографию и, как мне казалось на меня, все таки не прошел мимо, о чем я совсем забыл.
Теперь, глядя на совсем неизменившееся лицо девушки, втиснувшейся рядом со мной в тесный овал зеркала, я почувствовал как дрогнуло сердце. Так это я, тот человек с побелевшими висками, сеткой густых морщин вокруг глаз, оплывшими веками и угасшим взором… Таким я вернул себя из путешествия, в которое стремился так, словно оно было единственным способом достичь удовлетворения. Такого себя я хотел предложить девушке, которая бросила близких, дом, свое время и даже воспоминания обо всем этом, чтобы встретиться здесь со мной, ожидая меня в любой миг, когда бы я не вернулся…
Я почувствовал внезапный прилив благодарности к этой маленькой темноволосой девушке с детскими бедрами и совсем недетской грудью. Я не думал Йетта она или Сандра, неизвестным способом унаследовавшая внешность своей предшественницы. Я повернулся к ней и крепко обнял. Зеркальце выпало из ее рук и ударилось об пол, разлетевшись на несколько кусков. Оно было из настоящего стекла…
– Тебе надо быть начеку, – сказала она ложась на пол рядом со мной.
Она поднялась на локти и пальцем провела по моим вискам. – Ты становишься згредом. А они не хотят видеть здесь згредов. Но ты нужен мне такой. Ты должен выглядеть как настоящий космак со звездой и с этим… – она показала на лежащий рядом со мной парализатор. – Они должны это видеть, а то тебя побьют. Згреды знают, что надо вовремя убираться из центра. Так было всегда.
– Не всегда, – сказал я, притягивая ее к себе, – но это не имеет значения. Будь со мной до тех пор, пока сможешь.
– Буду всегда, – сказала она. – Потому что ты не такой, как люди. Ты настоящий космак, не манипулированный, у меня от тебя будет дочка. Правда, будет? – В ее голосе звучали просьба и надежда.
– Что значит «манипулированный»? – спросил я удивленно вглядываясь в ее зеленоватые влажные глаза.
– Все мужчины манипулированные, у них преобладает игрек в хромосомах пола, поэтому рождаются одни мальчики.
– Откуда ты знаешь?
– Со школы.
– Какой школы?
– Единственной. У Тесса.
– Это доцент?
– Нет. Очень старый згред. Он дает правду. Каждому, кто захочет.
– Здесь, в городе?
– Да. Его никто не трогает. Он софофил.
– Наверное философ? – улыбнулся я.
– Нет, софофил. Философов было много и каждый говорил свое. А Тесс один и говорит правду. Одну для всех.
– Сводишь меня к нему?
– Да. Но… У меня будет дочка, правда? Сын тоже… И он не будет манипулированным. Но сначала дочка.
– Очень хочешь?
– Все хотят.
– Почему?
– Ну… потому что… так трудно. Редко случается. Девушкам в городе хорошо. Парням хуже, намного хуже…
– Но… все равно же, потом… и мужчины и женщины должны покинуть город?
– Ну и что? Такова жизнь. А после все умирают. От этого сразу не хотеть жить?
Я замолчал, не найдя ответа. Существовало ли когда-нибудь логическое обоснование стремления к жизни и ее созданию даже в самых безнадежных условиях… Осознание отсутствия перспектив существования общества не исключает воли к жизни у личности.
– Чего еще ты узнала от Тесса? – спросил я через минуту.
– Правду про все. Про то, что прежде чем сменится три поколения, здесь почти не останется людей, даже доцентов. А потом прилетят космаки. Кто их дождется, будет счастливым.
– Откуда прилетят? С Луны?
– Нет. На Луне лунаки. Они злые. Космаки далеко, в небе…
На следующий день я попросил Сандру отвести меня к Тессу. Я снова одел свой комбинезон со звездой на груди и мы отправились к нижним уровням. Петляя по коридорам улиц мы вышли к великолепному зданию, перед которым стояла толпа мужчин. Сандра подошла к ним и обменялась несколькими фразами. Один из них кивнул мне и повел в дом. Там он передал меня следующему, вооруженному неизвестным мне ручным оружием. Охранник приказал идти вперед, а когда через несколько коридоров и пустых помещений мы добрались до большой двойной двери, обогнал меня.
– Давай! – сказал он показывая на мой парализатор. – Потом верну.
Я заколебался, но отдал оружие. Он заткнул его за пояс, приоткрыл дверь и сказал несколько слов кому-то с той стороны. Мы постояли под дверью, потом охранник пропустил меня, оставшись снаружи. Седой мужчина с лицом мулата с интересом разглядывал меня.
– Мастер ждет тебя, космак! – сказал он с уважением и двинулся через зал заставленный шкафами полными старых книг. За следующей дверью была небольшая комнатка. В глубине, в кругу света лампы я увидел Тесса. Он был стариком, мелким и сухим, с желтым лицом, окруженным редкими седыми волосами. Полулежа на подушках, разбросанных на толстом ковре, он смотрел в мою сторону легко кивая головой, рядом лежало несколько книг.
– Здравствуй, космак! Я знал, что скоро ты посетишь меня, – сказал он необычно громким для его внешности и возраста голосом. – Можешь идти, Пим!
– Обратился он к мулату. – Пусть нам никто не мешает.
Мужчина низко поклонился и вышел, прикрыв дверь.
– Не удивляйся этим церемониям, – сказал старец подвигая в мою сторону одну из подушек. – Садись. Я создал им веру, пришлось дать ей необходимую оболочку. Но с тобой можно говорить обычно.
– Ты… один из «доцентов»? – спросил я присаживаясь.
Он недовольно поморщился.
– Это комбинаторы, мошенники. Я их не люблю и не советую доверять им.
Они ничего не делают даром. А я нормальный человек. Я родился почти девяносто лет назад.
– Значит… ты из тех, кто…
– Да. Из тех, кого лунаки называют дегенератами. Но правда несколько отличается от того, что ты слышал на Луне. И то, что ты слышал от доцентов – не совсем правда.
– Говорят, ты несешь правду. Хотелось бы ее услышать…
– Правда, которую я даю этим беднягам упрощена. Я хотел дать им что-нибудь, что заполнит пустоту в их головах. Но тебе могу сказать больше. Ты видел мои книги, они позволили все понять. Для этого у меня было достаточно много времени…
– Тебя не выгнали из города?
– Как видишь, меня даже охраняют, чтобы ничего со мной не случилось.
Доцентов и меня хранит то, что мы нужны этим людям. Они удовлетворяют их низшие потребности. Я пытаюсь удовлетворить высшие… Такие у них тоже имеются. Ты должен знать, что это все еще люди. Они человечнее лунаков… Не думай, что это банда дегенератов. Действительно, генетически они сильно деформированы, но это не означает, что у всех проявляются какие-то неестественные особенности. Они просто беспомощны, ничему не научены, брошены на милость города и его автоматов. Живут здесь как крысы, которых полно везде. Только крыс становится все больше, а людей все меньше… – Старец потер пальцами веки, не открывая глаз поднял лицо вверх и продолжил ровным спокойным голосом, – Метод, которым пытались остановить взрыв «популяционной бомбы», как когда-то называли явление лавинного роста населения Земли, принес непредвиденные побочные результаты. Теперь трудно обвинять кого-либо в том, что использовались недостаточно проверенные средства. Просто не было времени. Каждое десятилетие промедления означало углубление проблемы…
Лунаки узурпировали привилегию создания нового человечества. Генетически отобранные, они решили построить «ковчег» и подождать, пока вызванный ими «потоп» ликвидирует оставшееся на Земле население. Можно сказать, что они поступили гуманно. То, что осталось на Земле – города, производящие все необходимое для жизни – обеспечивало жизнь следующих поколений, которые могли здесь родиться. Но им пришлось быть последовательными в своих планах. Земля должна быть ухоженна ровно настолько, чтобы принять возвращающееся поколение лунаков и обеспечить им быстрое расселение.
В генетически пораженной группе было много способных и даже гениальных людей. Некоторые ошибки генетического кода влияют на менее важные элементы структуры организма, некоторые вообще не дают явного эффекта в нескольких последующих поколениях, и постепенно вытесняются при скрещивании с генетически чистым материалом. Кроме того, надо помнить, что крайние случаи мутации сами вытесняются из общества чисто биологическим путем, давая летальные эффекты.
Однако, большей частью этих людей завладел маразм, возникший от того, что они считали себя усыхающей ветвью человечества. Пользуясь тем, что обеспечивали города, люди не хотели учиться, творить, работать. Это делали лишь немногие, которым это еще доставляло удовольствие. Но у всякого, кто осознавал, что лишь несколько поколений отделяет его от конца человеческого сообщества, опускались руки. Именно отсутствие мотивации и целей стали причиной разложения. Не дебилизм, склонность к агрессии и другие следствия генетических отклонений, но чувство безнадежности и бесцельности действия. Человек, с момента его возникновения как разумного вида, осознавал конечность собственного бытия, однако возникла цивилизация совершенствуемая очередными поколениями для поколений следующих. У нас не хватило наследников, получателей плодов деятельности… Что я делаю в этом городе? Пытаюсь убедить некоторых из них, что они должны до самого конца сохранять человечность. Возможно, я обманываю этих людей, придумывая цели, к которым должно стремиться. Но не лучше ли для любого из них дожить до конца своих дней с чувством уверенности в смысле собственного существования? Да, для меня все, что я сегодня делаю, определяет смысл моего бытия.
Старец замолчал, глядя на меня блестящими глазами. Он с трудом дышал, устав от длинной речи. Его ладонь потянулась к книге, которую он недавно листал. Он что-то искал с видимым трудом читая мелкие буквы через большую лупу.
– Все здесь ненавидят лунаков, – тихо сказал он. – Я не подпитываю их ненависти. Она возникла из легенды передаваемой из поколения в поколение. Примитивные рассуждения действительно представляют лунаков предателями, «обидевшими» человечество. Только сегодняшние лунаки – потомки прежних, они никого не «обижали». Но чтобы людям было во что верить, я учу их, что когда-нибудь сюда вернутся такие как ты, которые оставили Землю до того, как все началось. Я понимаю, что произойдет это нескоро, если произойдет вообще. Но существует хоть какой-то шанс… Я верю – где-то далеко отсюда выжили потомки тех, кто отправился заселять чужие планеты. Если они существуют, то вернутся найти следы своего вида.
– Тебе удалось их убедить?
– Одни верят, другие – нет. Но верующих становится все больше. Они верят в космаков и в заселенный ими иной мир. Кое-кто даже верит, что близок час, когда они прибудут и спасут оставшихся на Земле людей, дадут им возможность нормально размножаться. Непрерывность своей популяции они трактуют как бессмертие, ее конец – как собственную смерть. Ты понятия не имеешь, насколько это теперь для них важно! Остатки популяции сражаются с гибелью. Возник просто невообразимый культ женщины, как недостающего, но необходимого для выживания вида элемента. Женщины способные рожать занимают у них особо почетное место. Рождение девочки, наверное единственное событие способное вызвать у них энтузиазм. Хорошо, что ты здесь. Ты был мне нужен, я ждал такого случая. Теперь, когда тебя видели в городе, я могу сказать им, что ты – вестник скорого прибытия космаков. А потом, когда меня не станет, оставлю здесь тебя. Продолжишь мое дело, поддерживая в них веру в смысл бытия.
– Не знаю, нужно ли, – задумался я. – Это же обман.
– Один из многих, которыми в разные времена кормили человечество. В данном случае, ложь служит благородной цели. Подумай над этим. Я не требую немедленного согласия. Но хочу передать тебе власть над теми, кто мне доверяет. Я расположу их к тебе.
Выходя от Тесса я настолько задумался, что забыл про парализатор. Однако охранник провел меня до выхода из здания и сам сунул мне в руку оружие. Заткнув парализатор за пояс, в слабом свете единственной лампы, горящей на порталом здания, я стал высматривать Сандру. Среди стоящих на улице мужчин ее не было. Я спросил про нее у ближайшего. Он не мог сказать куда она ушла. Я направился по тому пути, которым мы шли сюда, но ее не нашел, лишь заплутал в темных переходах и совершенно случайно выбрался на предпоследний уровень грузовым лифтом. Я оказался в холле какого-то здания. Мимо меня прошли несколько неопрятных заросших недорослей от которых несло алкоголем. Из глубины здания доносились звуки громкой музыки, смешанные с шумом голосов. Я пошел туда. Шум доносился из-за приоткрытой двери. Я заглянул внутрь. В слабом свете софита, прикрытого грязной тряпкой, на полу небольшой комнатки сидели несколько мужчин. Посередине, между ними, стояло несколько пластиковых бутылок. Воздух был тяжелым от паров алкоголя. Они не заметили меня, когда я остановился в дверях, опершись о косяк. Они говорили громко и беспорядочно. Некоторое время я слушал их, но это была бессмысленная пьяная болтовня, густо пересыпанная ругательствами. Вдруг над всем этим вознесся высокий плаксивый голос одного из сидящих: