Страница:
– МОЙ сын УМЕР! – выпалил Торн. – МОЙ сын УМЕР. Я не знаю, кого я воспитываю.
Он закрыл лицо руками, отвернулся и тяжело задышал. Дженнингс не сводил с него глаз.
– Если вы не против, – тихо произнес он, – я мог бы помочь выяснить это.
– Нет, – простонал Торн. – Это мое дело.
– Здесь вы ошибаетесь, сэр. Теперь это и МОЕ дело.
Торн повернулся к нему, и их глаза встретились. Дженнингс медленно прошел в темную комнату и вернулся оттуда с фотографией. Он протянул ее Торну.
– В углу каморки у священника было небольшое зеркало, – с трудом выговорил Дженнингс. – Случайно в нем отразился я сам, когда делал фотографии. Довольно необычный эффект, вы не находите?
Он придвинул лампочку поближе, чтобы было виднее. На фотографии Торн увидел небольшое зеркало в дальнем углу комнаты, где жил Тассоне. В зеркале отражался Дженнингс с поднятым к лицу фотоаппаратом. Ничего необычного в том, что фотограф поймал свое изображение, не было. Но на этом снимке явно чего-то не хватало.
У Дженнингса не было шеи.
Его голова была отделена от туловища темным пятном, похожим на дымку…
10
Он закрыл лицо руками, отвернулся и тяжело задышал. Дженнингс не сводил с него глаз.
– Если вы не против, – тихо произнес он, – я мог бы помочь выяснить это.
– Нет, – простонал Торн. – Это мое дело.
– Здесь вы ошибаетесь, сэр. Теперь это и МОЕ дело.
Торн повернулся к нему, и их глаза встретились. Дженнингс медленно прошел в темную комнату и вернулся оттуда с фотографией. Он протянул ее Торну.
– В углу каморки у священника было небольшое зеркало, – с трудом выговорил Дженнингс. – Случайно в нем отразился я сам, когда делал фотографии. Довольно необычный эффект, вы не находите?
Он придвинул лампочку поближе, чтобы было виднее. На фотографии Торн увидел небольшое зеркало в дальнем углу комнаты, где жил Тассоне. В зеркале отражался Дженнингс с поднятым к лицу фотоаппаратом. Ничего необычного в том, что фотограф поймал свое изображение, не было. Но на этом снимке явно чего-то не хватало.
У Дженнингса не было шеи.
Его голова была отделена от туловища темным пятном, похожим на дымку…
10
После того как стало известно о несчастье с Катериной, Торну легко было объяснить свое отсутствие в офисе в течение нескольких дней. Он сказал, что поедет в Рим за травматологом, хотя на самом деле цель поездки была иной. Дженнингс убедил его, что начинать надо с самого начала, то есть поехать в тот самый госпиталь, где родился Дэмьен. И там они начнут по крохам восстанавливать истину.
Все было устроено быстро и без лишнего шума. Торн нанял частный самолет, чтобы выехать из Лондона, не привлекая внимания публики. За несколько часов до отлета Дженнингс подобрал кое-какой материал для исследования: несколько вариантов Библии, три книги по оккультным наукам. Торн вернулся в Пирфорд, чтобы собрать вещи и захватить большую шляпу, которая делала его неузнаваемым.
В Пирфорде было необычайно тихо, машины стояли в гараже в таком виде, будто на них больше никто не собирался ездить. Гортоны отсутствовали.
– Они оба уехали, – пояснила миссис Бэйлок, когда он вошел в кухню.
Женщина стояла у раковины и резала овощи, точно так же, как это делала раньше миссис Гортон.
– Как уехали? – спросил Торн.
– Совсем. Собрались и уехали. Они оставили адрес, чтобы вы могли переслать туда зарплату за последний месяц.
Торн был поражен.
– Они не объяснили причину? – спросил он.
– Это неважно, сэр. Я сама справлюсь.
– Они должны были объяснить…
– Мне, во всяком случае, они ничего не сказали. Хотя они вообще со мной мало разговаривали. Мистер Гортон настаивал на отъезде. Мне показалось, что миссис Гортон хотела остаться.
Торн обеспокоенно посмотрел на миссис Бэйлок. Ему было страшно оставлять ее с Дэмьеном. Но другого выхода не было. Он должен был срочно уехать.
– Вы здесь справитесь одна, если я уеду на несколько дней?
– Думаю, что да, сэр. Продуктов нам хватит на несколько недель, а мальчику не помешает тишина в доме.
Торн кивнул и хотел выйти, но вдруг остановился:
– Миссис Бэйлок…
– Сэр?
– Та собака.
– Да, я знаю. К концу дня ее уже не будет.
– Почему она до сих пор здесь?
– Мы отвели ее в лес и там отпустили, но она сама нашла дорогу обратно. Она сидела на улице вчера после… после несчастья, а мальчик был так потрясен и попросил, чтобы собака осталась с ним в комнате. Я сказала Дэмьену, что вам это не понравится, но при таких обстоятельствах я подумала…
– Я хочу, чтобы ее здесь не было.
– Я сегодня же позвоню, сэр, чтобы ее забрали.
Торн повернулся к выходу.
– Мистер Торн?..
– Да?
– Как ваша жена?
– Поправляется.
– Пока вас не будет, можно с мальчиком навестить ее?
Торн задумался, наблюдая за женщиной, вытиравшей руки кухонным полотенцем. Она была настоящим олицетворением домохозяйки, и он удивился, отчего так не любит ее.
– Лучше не стоит. Я сам с ним схожу, когда вернусь.
– Хорошо, сэр.
Они попрощались, и Торн поехал в больницу. Там он проконсультировался с доктором Беккером, сообщившим ему, что Катерина не спит и чувствует себя лучше. Доктор спросил, можно ли пригласить к ней психиатра, и Торн дал ему номер Чарльза Гриера. Потом он прошел к Катерине. Увидев его, она слабо улыбнулась.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – прошептала она.
– Тебе лучше?
– Немного.
– Говорят, что ты скоро поправишься.
– Я знаю.
Торн пододвинул стул к кровати и сел. Он был удивлен тем, насколько она казалась красивой даже в таком состоянии. Солнечный свет проникал в окно, нежно освещая ее волосы.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала она.
– Я думал о тебе, – ответил он.
– Представляю, как выгляжу я, – натянуто улыбнулась она.
Торн взял ее руку, и они молча смотрели друг на друга.
– Странные времена, – тихо сказала она.
– Да.
– Неужели когда-нибудь все наладится?
– Думаю, что да.
Она грустно улыбнулась, и он протянул руку, поправляя прядь волос, упавших ей на глаза.
– Мы ведь добрые люди, правда, Джереми?
– Думаю, что да.
– Почему тогда все против нас?
Он покачал головой не в состоянии ответить.
– Если бы мы были злыми, – тихо сказала Катерина, – я считала бы, что все в порядке. Может быть, это то, что мы заслужили. Но что мы сделали неправильного? Что мы когда-нибудь сделали не так?
– Я не знаю, – с трудом ответил он.
Она казалась такой несчастной, что чувства переполняли его.
– Ты здесь в безопасности, – прошептал Торн. – А я уезжаю на несколько дней.
Она не ответила. Она даже не спросила, куда он едет.
– Дела. Это неотложно.
– Надолго?
– На три дня. Я буду звонить тебе каждый день.
Катерина кивнула, он медленно поднялся, потом нагнулся и нежно поцеловал ее поцарапанную бледную щеку.
– Джерри?
– Да?
– Они сказали мне, что я сама спрыгнула. – Она взглянула на него по-детски удивленно и невинно. – И ТЕБЕ они так же сказали?
– Да.
– Зачем мне надо было это делать?
– Я не знаю, – прошептал Торн. – Но мы выясним.
– Я сошла с ума? – просто спросила она.
Торн посмотрел на нее и медленно покачал головой.
– Может быть, мы все сошли с ума, – ответил он.
Она приподнялась, и он снова наклонился, прижимаясь лицом к ее лицу.
– Я не прыгала, – шепнула она. – Меня… столкнул Дэмьен.
Наступило долгое молчание, и Торн медленно вышел из палаты.
Шестиместный самолет «Лир» вез только Торна и Дженнингса. Он несся по направлению к Риму сквозь ночь, и внутри него было тихо и напряженно. Дженнингс разложил вокруг себя книги и заставлял Торна вспомнить все, что говорил ему Тассоне.
– Я не могу, – мучительно произнес Торн. – У меня все как в тумане.
– Начните заново. Расскажите мне все, что помните.
Торн повторил рассказ о своем первом свидании со священником, о дальнейшем преследовании, наконец, о встрече в парке. Во время этой встречи священник читал стихи.
– Что-то насчет… восхождения из моря… – бормотал Торн, пытаясь припомнить. – О смерти… и армии… и Риме…
– Надо постараться вспомнить получше.
– Я был очень расстроен и подумал, что он сумасшедший! Я в общем-то и не слушал его.
– Но вы все слышали. Значит, вы можете вспомнить. Давайте же!
– Я не могу!
– Попробуй еще!
Лицо Торна выражало отчаяние. Он закрыл глаза и пытался заставить себя вспомнить то, что ему никак не удавалось.
– Я помню… он умолял меня принять веру. «Пей кровь Христа». Так он сказал. «Пей кровь Христову»…
– Для чего?
– Чтобы побороть сына дьявола. Он сказал: «Пей кровь Христову, чтобы побороть сына дьявола».
– Что еще? – не унимался Дженнингс.
– Старик. Что-то насчет старика…
– Какого старика?
– Он сказал, что мне надо увидеться со стариком.
– Продолжайте…
– Я не могу вспомнить!..
– Он назвал имя?
– М… Магдо. Магдо. Меггидо. Нет, это название города.
– Какого города? – не отступал Дженнингс.
– Города, куда мне, по его словам, надо было поехать. МЕГГИДО. Я уверен в этом. Мне надо поехать в Меггидо.
Дженнингс возбужденно начал рыться в своем портфеле, отыскивая карту.
– Меггидо… – бормотал он. – Меггидо…
– Вы слышали о нем? – спросил Торн.
– Могу поспорить, что это в Италии.
Но его не было ни в одной европейской стране. Дженнингс рассматривал карту добрых полчаса, а потом закрыл ее, покачивая в отчаянии головой. Он посмотрел на посла, увидел, что тот заснул, не стал будить его, а принялся за свои книги по оккультизму. Маленький самолет ревел в ночном небе, а Дженнингс погрузился в предсказания о втором пришествии Христа. Оно было связано с пришествием Антихриста, сына Нечистого, Зверя, Дикого Мессии.
«…и придет на землю дикий Мессия, потомок Сатаны в обличье человеческом. Родительницей его будет изнасилованное четвероногое животное. Как юный Христос нес по свету любовь и доброту, так Антихрист понесет ненависть и страх… получая приказы прямо из Ада…»
Самолет приземлился, и Дженнингс кинулся собирать книги, рассыпавшиеся во все стороны.
В Риме шел дождь. Быстро пройдя через пустой аэропорт, они вышли к стоянке такси. Пока машина везла их на другой конец города, Дженнингс слегка прикорнул, а Торн, глядя на освещенные статуи на Виа Венто, вспомнил, как он и Катерина, еще молодые и полные надежд, бродили по этим улицам, держась за руки. Они были невинны и любили друг друга. Он вспомнил запах ее духов, ее обворожительный смех. Влюбленные открывали для себя Рим, как Колумб когда-то открывал Америку. Они считали город своей собственностью. Здесь они впервые отдались друг другу. Вглядываясь в ночь, Торн подумал, будут ли они вообще когда-нибудь заниматься любовью…
– Госпиталь Женераль, – сказал водитель такси и резко затормозил.
Дженнингс проснулся. Торн выглянул в окно.
– Это не то, – сказал Торн.
– Si. Госпиталь Женераль.
– Нет, тот был старый. Кирпичный. Я же помню.
– У вас правильный адрес? – спросил Дженнингс.
– Госпиталь Женераль, – повторил шофер.
– E differente 1– настаивал на своем Торн.
– Fuoco 2. – ответил шофер. – Tre anni piu o meno 3.
– Что он говорит? – спросил Дженнингс.
– Пожар, – ответил Торн. – «Фуоко» значит «пожар».
– Si, – добавил водитель. – Tre anni.
– Что там насчет пожара? – спросил Дженнингс.
– Очевидно, старый госпиталь сгорел. А теперь его перестроили.
– Tre anni piu o meno. Multo morte.
Торн посмотрел на Дженнингса.
– Три года назад. Многие умерли.
Они заплатили таксисту и попросили его подождать. Тот начал отказываться, но, разглядев, сколько ему дали, охотно согласился. На ломаном итальянском Торн объяснил ему, что они хотели бы пользоваться его услугами, пока не уедут из Рима.
В госпитале их ждало разочарование. Было поздно, начальство отсутствовало. Дженнингс решил разыскать хоть кого-нибудь, а Торн в это время встретил монашку, говорящую по-английски, которая подтвердила, что пожар три года назад разрушил госпиталь до основания.
– Но он же не мог уничтожить все, – настаивал Торн. – Записи… Они должны были сохраниться…
– Меня в то время здесь не было, – объяснила она на ломаном английском. – Но люди говорят, что огонь спалил все.
– Но, возможно, какие-то бумаги хранились в другом месте?
– Я не знаю.
Торн был в отчаянии, а монашка пожала плечами, показав, что ей больше нечего сообщить.
– Послушайте, – сказал Торн. – Для меня это очень важно. Я здесь усыновил ребенка, и мне нужны сведения о его рождении.
– Здесь не было усыновлений.
– ОДНО здесь было. То есть это было не совсем усыновление…
– Вы ошибаетесь. У нас все усыновления проходят в Агентстве по делам освобождения от ответственности и оказания помощи.
– У вас сохранились записи о рождении? Вы храните документы о детях, которые здесь рождаются?
– Да, конечно.
– Может быть, если я назову число…
– Бесполезно, – прервал его Дженнингс. Он подошел к Торну, и тот увидел на его лице выражение крайнего разочарования.
– Пожар начался именно в зале документации. В подвале, где лежали все бумаги. Потом огонь распространился вверх по лестнице, и третий этаж превратился в ад.
– Третий этаж?..
– Родильное отделение, – кивнул Дженнингс. – Остался один пепел.
Торн поник и прислонился к стене.
– Извините меня… – сказала монашка.
– Подождите, – попросил ее Торн. – А служащие? Наверняка ведь КТО-ТО выжил.
– Да. Немногие.
– Здесь был один высокий мужчина. Священник. Настоящий великан.
– Его звали Спиллетто?
– Да, – возбужденно ответил Торн. – Спиллетто.
– Он был здесь главным.
– Да, главным. Он…
– Он выжил.
В сердце Торна вспыхнула надежда.
– Он здесь?
– Нет.
– А где же?
– В монастыре в Субьяко. Многих пострадавших отправили туда. Многие умерли там, но он выжил. Я помню, говорили, что это просто чудо, ведь во время пожара он был на третьем этаже.
– Субьяко? – переспросил Дженнингс.
Монашка кивнула.
– Монастырь Сан-Бенедетто.
Кинувшись к машине, они сразу же начали рыться в картах. Городок Субьяко находился на южной границе Италии, и чтобы попасть туда, пришлось бы ехать на машине всю ночь. Таксисту нарисовали маршрут на карте красным карандашом, чтобы он мог спокойно ехать, пока они будут спать.
Монастырь Сан-Бенедетто был наполовину разрушен, но огромная крепость сохранила свою мощь и величие. Она веками стояла здесь, на юге Италии, и выдержала не одну осаду. Во время второй мировой войны немцы, занявшие монастырь под штаб, казнили в нем всех монахов. В 1946 году сами итальянцы обстреляли его из минометов, как бы в отместку за зло, происходившее в его стенах.
Несмотря на все испытания, Сан-Бенедетто оставался священным местом, величественно возвышаясь на холме, и эхо молитв в течение веков пропитало его стены.
Маленькое, забрызганное грязью такси подъехало к стенам монастыря. Шоферу пришлось расталкивать уснувших пассажиров.
– Сеньоры?
Торн зашевелился. Дженнингс опустил стекло и вдохнул утренний воздух, озираясь по сторонам.
– Сан-Бенедетто, – пробурчал усталый шофер.
Торн протер глаза и увидел величественный силуэт монастыря на фоне красноватого утреннего неба.
– Посмотри-ка туда… – прошептал Дженнингс в благоговейном страхе.
– Нельзя ли подъехать поближе? – спросил Торн.
Шофер отрицательно мотнул головой.
Предложив ему выспаться, Торн и Дженнингс побрели дальше пешком и скоро оказались по пояс в траве, вымочившей их до нитки. Идти стало трудно, одежда не соответствовала такой прогулке: она постоянно липла к телу, пока они пробивались вперед через поле. Тяжело дыша, Дженнингс на секунду остановился, взял камеру и отснял полпленки кадров.
– Невероятно, – прошептал он. – Невероятно, черт возьми.
Торн нетерпеливо оглянулся, и Дженнингс поспешно догнал его. Они пошли вместе, прислушиваясь к собственному дыханию и к далеким звукам пения, как стон, доносящимся изнутри монастыря.
– Как много здесь грусти, – сказал Дженнингс, когда они подошли ко входу.
Звук внушал трепет, монотонное пение исходило, казалось, от самих стен, в каменных коридорах и арках. Они медленно продвигались вперед, оглядывая окружающее пространство и пытаясь обнаружить источник звука.
– Я думаю, сюда, – сказал Дженнингс, указывая в сторону длинного коридора. – Посмотри, какая грязь.
Впереди виднелась коричневая тропинка. Люди, ходившие здесь многие столетия подряд, ногами протерли в камне ложбинку, и во время ливней сюда стекала вода. Тропинка вела к огромной каменной ротонде с закрытой деревянной дверью. Они подошли поближе, и пение стало громче. Приоткрыв дверь, Торн и Дженнингс с благоговением уставились на происходящее внутри ротонды. Казалось, они неожиданно перенеслись в средневековье, так сильно ощущалось присутствие Бога и духовной святости. Они увидели просторный древний зал. Каменные ступени вели к алтарю, на котором возвышался деревянный крест с фигурой распятого Христа, высеченной из камня. Сама ротонда была сложена из каменных блоков, украшенных виноградными лозами и сходившихся в центре купола. Теперь с вершины купола пробивался солнечный свет и освещал фигуру Христа.
– Священное место, – прошептал Дженнингс.
Торн кивнул и продолжал осматривать помещение. Взгляд его упал на группу монахов в капюшонах, стоящих на коленях и произносящих молитву. Пение их было очень эмоциональным, оно то затихало, то усиливалось. Дженнингс достал экспонометр и в полутьме попытался разобрать его показания.
– Убери, – прошептал Торн.
– Надо было захватить вспышку.
– Я сказал, убери это.
Дженнингс взглянул на Торна с удивлением, но повиновался. Торн выглядел чрезвычайно расстроенным, – у него дрожали колени, будто тело приказывало опуститься на них и принять участие в молитве.
– С тобой все в порядке? – шепнул Дженнингс.
– …Я католик, – тихо ответил Торн.
Вдруг взгляд его застыл, уставившись куда-то в темноту. Дженнингс увидел инвалидное кресло-коляску и сидящего в нем неуклюжего человека. В отличие от остальных, стоящих на коленях с опущенными головами, этот в коляске сидел прямо, голова его словно окаменела, руки были выгнуты, как у парализованного.
– Это он? – шепнул Дженнингс.
Торн кивнул, глаза его широко раскрылись, как от дурного предчувствия. Они подошли ближе, и Дженнингс поморщился, когда увидел лицо инвалида. Половина его была как будто расплавлена, мутные глаза слепо смотрели вверх. Вместо правой руки из широкого рукава торчала изуродованная культя.
– Мы не знаем, может ли он видеть и слышать, – сказал монах, стоящий рядом со Спиллетто во внутреннем дворике монастыря. – После пожара он не произнес ни слова.
Они находились в заросшем саду, который был завален осколками статуй. После окончания службы монах вывез коляску Спиллетто из ротонды, и оба путешественника последовали за ними.
– Братья за ним ухаживают, – продолжал монах, – и мы будем молиться за его выздоровление, когда кончится епитимья.
– Епитимья? – спросил Торн.
Монах кивнул.
– «Горе пастуху, который покидает своих овец. Пускай же правая рука его иссохнет, а правый глаз его ослепнет».
– Он согрешил? – спросил Торн.
– Да.
– Можно спросить, как именно?
– Он покинул Христа.
Торн и Дженнингс удивленно переглянулись.
– Откуда вам известно, что он покинул Христа? – спросил Торн у монаха.
– Исповедь.
– Но он не разговаривает.
– Это была письменная исповедь. Он может шевелить левой рукой.
– И что это было за признание? – не отступал Торн.
– Можно мне узнать причину ваших расспросов?
– Это жизненно важно, – искренне признался Торн. – Я умоляю вас о помощи. На карту поставлена жизнь.
Монах внимательно посмотрел на Торна и кивнул.
– Пойдемте со мной.
Келья Спиллетто была совсем пуста: только соломенный матрас и каменный стол. От вчерашнего ливня на полу осталась лужа воды. Торн заметил, что и матрас был влажным. Неужели, подумал он, все они терпят подобные лишения, или же это было частью епитимьи Спиллетто?
– Рисунок на столе, – сказал монах, когда они прошли внутрь. – Он нарисовал его углем.
Коляска скрипела, передвигаясь по неровным камням. Они окружили небольшой столик, рассматривая-странный символ, начертанный священником.
– Он сделал это, когда впервые оказался здесь, – продолжал монах, – мы оставили уголек на столе, но больше он ничего не рисовал.
На столе была коряво нацарапана неуклюжая фигурка. Она была согнута и искажена, голова обведена кругом. Внимание Дженнингса сразу же привлекли три цифры, начертанные над головой согнувшейся фигуры. Это были шестерки. Их было три. Как отметка на ноге Тассоне.
– Видите эту линию над головой? – сказал монах. – Она означает капюшон монаха.
– Это автопортрет? – спросил Дженнингс.
– Мы так считаем.
– А что это за шестерки?
– Шесть – это знак дьявола, – ответил монах. – Семь – идеальное число, число Христа. А шесть – число Сатаны.
– А почему их три? – спросил Дженнингс.
– Мы считаем, что это означает дьявольскую Троицу. Дьявол, Антихрист и Лжепророк.
– Отец, Сын и Святой дух, – заметил Торн.
Монах кивнул.
– Для всего святого есть свое нечистое. В этом сущность искушения.
– Но почему вы считаете, что это исповедь? – спросил Дженнингс.
– Вы назвали рисунок автопортретом или что-то в этом роде. Он символически окружен Троицей ада.
– Но ведь вы не знаете конкретно, что он хотел рассказать?
– Детали не так важны, – сказал монах. – Самое главное, что он раскаивается.
Дженнингс и Торн пристально взглянули друг на друга. Торном овладело отчаяние.
– Можно мне поговорить с ним? – спросил он.
– Это вам не поможет.
Торн посмотрел на Спиллетто и содрогнулся при виде его застывшего, обезображенного лица.
– Отец Спиллетто, – твердо сказал он. – Меня зовут Торн.
Священник смотрел вверх. Он не шевелился и не слышал Джереми.
– Бесполезно, – сказал монах.
Но остановить Торна было уже невозможно.
– Отец Спиллетто, – повторил Торн. – Помните того РЕБЕНКА? Я хочу знать, откуда он.
– Я прошу вас, сеньор, – предупредительно произнес монах.
– Вы сознались ИМ, – закричал Торн, – теперь сознайтесь МНЕ! Я хочу знать, откуда тот ребенок!
– Мне придется попросить вас…
Монах хотел взяться за кресло Спиллетто, но Дженнингс преградил ему путь.
– Отец Спиллетто! – заорал Торн в немое, неподвижное лицо. – Я умоляю вас! ГДЕ ОНА? КТО ОНА?! Пожалуйста! Отвечайте же!
Вдруг все загудело. В церкви начали звонить колокола. Звук был невыносимый, Торн и Дженнингс содрогнулись при страшном звоне, отражающемся от каменных монастырских стен. Торн взглянул вниз и увидел, как рука священника начала подниматься.
– Уголь! – закричал Торн. – Дайте ему уголь!
Дженнингс моментально кинулся вперед, схватил кусок угля со стола и сунул его в трясущуюся руку. Колокола продолжали звонить, рука священника, дергаясь, чертила на столе корявые буквы, каждый раз вздрагивая при звуке колокола.
– Это какое-то слово, – возбужденно вскричал Дженнингс. – Ч… Е… Р…
Священник затрясся всем телом, пытаясь чертить дальше, боль и напряжение переполняли его, он раскрыл рот, и оттуда послышался какой-то звериный стон.
– Продолжайте же! – настаивал Торн.
– В… – читал Дженнингс. – Е… Т…
Неожиданно колокольный звон оборвался. Священник выронил уголь из судорожно сжатых пальцев, и голова его упала на спинку кресла. Измученные глаза уставились в небо, лицо было покрыто потом.
Все стояли в тишине, вглядываясь в слово, нацарапанное на столе.
– Червет?.. – спросил Торн.
– Червет, – отозвался Дженнингс.
– Это по-итальянски?
Они обернулись к монаху, тоже смотревшему на слово.
– Вам это слово о чем-нибудь говорит? – спросил Торн.
– Черветери, – ответил монах. – Я думаю, что это Черветери.
– Что это? – спросил Дженнингс.
– Это старое кладбище. Этрусское. Кладбище ди Сантанджело.
Тело священника снова задрожало, он застонал, пытаясь что-то сказать, но потом внезапно затих.
Торн и Дженнингс посмотрели на монаха, тот покачал головой и произнес с отвращением:
– Черветери – это сплошные развалины. Остатки гробницы Течалка.
– Течалка? – переспросил Дженнингс.
– Этрусский дьяволобог. Они сами были почитателями дьявола. Место его захоронения считалось священным.
– Почему он написал это? – спросил Торн.
– Я не знаю.
– Где оно находится? – спросил Дженнингс.
– Там ничего нет, сеньор, кроме могил и… одичавших собак.
– Где оно? – нетерпеливо переспросил Дженнингс.
– Ваш шофер должен знать. Километров пятьдесят к северу от Рима.
Гроза из Рима перенеслась за город, сильный дождь замедлял их движение, особенно после того, как они свернули с главного шоссе на более старую дорогу, грязную и всю в рытвинах. Один раз машина застряла, въехав задним левым колесом в канаву, им всем пришлось выходить и толкать ее.
Приближалось утро, небо светлело. Дженнингс заморгал, пытаясь разглядеть, куда же они заехали. Постепенно до него дошло, что это уже Черветери. Перед ним возвышался железный забор, а за ним на фоне светлеющего неба виднелись силуэты надгробий.
Дженнингс вернулся к машине, открыл багажник, отыскал свой аппарат и зарядил новую пленку. Взгляд его упал на железный ломик, валявшийся в углу багажника среди промасленных тряпок. Дженнингс достал его, оглядел и заткнул за пояс, потом осторожно закрыл багажник и пошел в сторону ржавого железного забора. Земля была сырая, Дженнингс замерз и дрожал, двигаясь вдоль забора в поисках ворот. Но их не было. Проверив еще раз фотоаппарат, он влез с помощью дерева на забор, на секунду потерял равновесие и порвал пальто, неудачно приземлившись с другой стороны. Поправив камеру и поднявшись, Дженнингс направился в глубь кладбища. Небо становилось все светлей, и теперь он мог разглядеть вокруг могилы и разбитые статуи. Они были сделаны довольно искусно, хотя и подверглись сильному разрушению. Изуродованные каменные лица холодно и отрешенно взирали на снующих внизу грызунов.
Все было устроено быстро и без лишнего шума. Торн нанял частный самолет, чтобы выехать из Лондона, не привлекая внимания публики. За несколько часов до отлета Дженнингс подобрал кое-какой материал для исследования: несколько вариантов Библии, три книги по оккультным наукам. Торн вернулся в Пирфорд, чтобы собрать вещи и захватить большую шляпу, которая делала его неузнаваемым.
В Пирфорде было необычайно тихо, машины стояли в гараже в таком виде, будто на них больше никто не собирался ездить. Гортоны отсутствовали.
– Они оба уехали, – пояснила миссис Бэйлок, когда он вошел в кухню.
Женщина стояла у раковины и резала овощи, точно так же, как это делала раньше миссис Гортон.
– Как уехали? – спросил Торн.
– Совсем. Собрались и уехали. Они оставили адрес, чтобы вы могли переслать туда зарплату за последний месяц.
Торн был поражен.
– Они не объяснили причину? – спросил он.
– Это неважно, сэр. Я сама справлюсь.
– Они должны были объяснить…
– Мне, во всяком случае, они ничего не сказали. Хотя они вообще со мной мало разговаривали. Мистер Гортон настаивал на отъезде. Мне показалось, что миссис Гортон хотела остаться.
Торн обеспокоенно посмотрел на миссис Бэйлок. Ему было страшно оставлять ее с Дэмьеном. Но другого выхода не было. Он должен был срочно уехать.
– Вы здесь справитесь одна, если я уеду на несколько дней?
– Думаю, что да, сэр. Продуктов нам хватит на несколько недель, а мальчику не помешает тишина в доме.
Торн кивнул и хотел выйти, но вдруг остановился:
– Миссис Бэйлок…
– Сэр?
– Та собака.
– Да, я знаю. К концу дня ее уже не будет.
– Почему она до сих пор здесь?
– Мы отвели ее в лес и там отпустили, но она сама нашла дорогу обратно. Она сидела на улице вчера после… после несчастья, а мальчик был так потрясен и попросил, чтобы собака осталась с ним в комнате. Я сказала Дэмьену, что вам это не понравится, но при таких обстоятельствах я подумала…
– Я хочу, чтобы ее здесь не было.
– Я сегодня же позвоню, сэр, чтобы ее забрали.
Торн повернулся к выходу.
– Мистер Торн?..
– Да?
– Как ваша жена?
– Поправляется.
– Пока вас не будет, можно с мальчиком навестить ее?
Торн задумался, наблюдая за женщиной, вытиравшей руки кухонным полотенцем. Она была настоящим олицетворением домохозяйки, и он удивился, отчего так не любит ее.
– Лучше не стоит. Я сам с ним схожу, когда вернусь.
– Хорошо, сэр.
Они попрощались, и Торн поехал в больницу. Там он проконсультировался с доктором Беккером, сообщившим ему, что Катерина не спит и чувствует себя лучше. Доктор спросил, можно ли пригласить к ней психиатра, и Торн дал ему номер Чарльза Гриера. Потом он прошел к Катерине. Увидев его, она слабо улыбнулась.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – прошептала она.
– Тебе лучше?
– Немного.
– Говорят, что ты скоро поправишься.
– Я знаю.
Торн пододвинул стул к кровати и сел. Он был удивлен тем, насколько она казалась красивой даже в таком состоянии. Солнечный свет проникал в окно, нежно освещая ее волосы.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала она.
– Я думал о тебе, – ответил он.
– Представляю, как выгляжу я, – натянуто улыбнулась она.
Торн взял ее руку, и они молча смотрели друг на друга.
– Странные времена, – тихо сказала она.
– Да.
– Неужели когда-нибудь все наладится?
– Думаю, что да.
Она грустно улыбнулась, и он протянул руку, поправляя прядь волос, упавших ей на глаза.
– Мы ведь добрые люди, правда, Джереми?
– Думаю, что да.
– Почему тогда все против нас?
Он покачал головой не в состоянии ответить.
– Если бы мы были злыми, – тихо сказала Катерина, – я считала бы, что все в порядке. Может быть, это то, что мы заслужили. Но что мы сделали неправильного? Что мы когда-нибудь сделали не так?
– Я не знаю, – с трудом ответил он.
Она казалась такой несчастной, что чувства переполняли его.
– Ты здесь в безопасности, – прошептал Торн. – А я уезжаю на несколько дней.
Она не ответила. Она даже не спросила, куда он едет.
– Дела. Это неотложно.
– Надолго?
– На три дня. Я буду звонить тебе каждый день.
Катерина кивнула, он медленно поднялся, потом нагнулся и нежно поцеловал ее поцарапанную бледную щеку.
– Джерри?
– Да?
– Они сказали мне, что я сама спрыгнула. – Она взглянула на него по-детски удивленно и невинно. – И ТЕБЕ они так же сказали?
– Да.
– Зачем мне надо было это делать?
– Я не знаю, – прошептал Торн. – Но мы выясним.
– Я сошла с ума? – просто спросила она.
Торн посмотрел на нее и медленно покачал головой.
– Может быть, мы все сошли с ума, – ответил он.
Она приподнялась, и он снова наклонился, прижимаясь лицом к ее лицу.
– Я не прыгала, – шепнула она. – Меня… столкнул Дэмьен.
Наступило долгое молчание, и Торн медленно вышел из палаты.
Шестиместный самолет «Лир» вез только Торна и Дженнингса. Он несся по направлению к Риму сквозь ночь, и внутри него было тихо и напряженно. Дженнингс разложил вокруг себя книги и заставлял Торна вспомнить все, что говорил ему Тассоне.
– Я не могу, – мучительно произнес Торн. – У меня все как в тумане.
– Начните заново. Расскажите мне все, что помните.
Торн повторил рассказ о своем первом свидании со священником, о дальнейшем преследовании, наконец, о встрече в парке. Во время этой встречи священник читал стихи.
– Что-то насчет… восхождения из моря… – бормотал Торн, пытаясь припомнить. – О смерти… и армии… и Риме…
– Надо постараться вспомнить получше.
– Я был очень расстроен и подумал, что он сумасшедший! Я в общем-то и не слушал его.
– Но вы все слышали. Значит, вы можете вспомнить. Давайте же!
– Я не могу!
– Попробуй еще!
Лицо Торна выражало отчаяние. Он закрыл глаза и пытался заставить себя вспомнить то, что ему никак не удавалось.
– Я помню… он умолял меня принять веру. «Пей кровь Христа». Так он сказал. «Пей кровь Христову»…
– Для чего?
– Чтобы побороть сына дьявола. Он сказал: «Пей кровь Христову, чтобы побороть сына дьявола».
– Что еще? – не унимался Дженнингс.
– Старик. Что-то насчет старика…
– Какого старика?
– Он сказал, что мне надо увидеться со стариком.
– Продолжайте…
– Я не могу вспомнить!..
– Он назвал имя?
– М… Магдо. Магдо. Меггидо. Нет, это название города.
– Какого города? – не отступал Дженнингс.
– Города, куда мне, по его словам, надо было поехать. МЕГГИДО. Я уверен в этом. Мне надо поехать в Меггидо.
Дженнингс возбужденно начал рыться в своем портфеле, отыскивая карту.
– Меггидо… – бормотал он. – Меггидо…
– Вы слышали о нем? – спросил Торн.
– Могу поспорить, что это в Италии.
Но его не было ни в одной европейской стране. Дженнингс рассматривал карту добрых полчаса, а потом закрыл ее, покачивая в отчаянии головой. Он посмотрел на посла, увидел, что тот заснул, не стал будить его, а принялся за свои книги по оккультизму. Маленький самолет ревел в ночном небе, а Дженнингс погрузился в предсказания о втором пришествии Христа. Оно было связано с пришествием Антихриста, сына Нечистого, Зверя, Дикого Мессии.
«…и придет на землю дикий Мессия, потомок Сатаны в обличье человеческом. Родительницей его будет изнасилованное четвероногое животное. Как юный Христос нес по свету любовь и доброту, так Антихрист понесет ненависть и страх… получая приказы прямо из Ада…»
Самолет приземлился, и Дженнингс кинулся собирать книги, рассыпавшиеся во все стороны.
В Риме шел дождь. Быстро пройдя через пустой аэропорт, они вышли к стоянке такси. Пока машина везла их на другой конец города, Дженнингс слегка прикорнул, а Торн, глядя на освещенные статуи на Виа Венто, вспомнил, как он и Катерина, еще молодые и полные надежд, бродили по этим улицам, держась за руки. Они были невинны и любили друг друга. Он вспомнил запах ее духов, ее обворожительный смех. Влюбленные открывали для себя Рим, как Колумб когда-то открывал Америку. Они считали город своей собственностью. Здесь они впервые отдались друг другу. Вглядываясь в ночь, Торн подумал, будут ли они вообще когда-нибудь заниматься любовью…
– Госпиталь Женераль, – сказал водитель такси и резко затормозил.
Дженнингс проснулся. Торн выглянул в окно.
– Это не то, – сказал Торн.
– Si. Госпиталь Женераль.
– Нет, тот был старый. Кирпичный. Я же помню.
– У вас правильный адрес? – спросил Дженнингс.
– Госпиталь Женераль, – повторил шофер.
– E differente 1– настаивал на своем Торн.
– Fuoco 2. – ответил шофер. – Tre anni piu o meno 3.
– Что он говорит? – спросил Дженнингс.
– Пожар, – ответил Торн. – «Фуоко» значит «пожар».
– Si, – добавил водитель. – Tre anni.
– Что там насчет пожара? – спросил Дженнингс.
– Очевидно, старый госпиталь сгорел. А теперь его перестроили.
– Tre anni piu o meno. Multo morte.
Торн посмотрел на Дженнингса.
– Три года назад. Многие умерли.
Они заплатили таксисту и попросили его подождать. Тот начал отказываться, но, разглядев, сколько ему дали, охотно согласился. На ломаном итальянском Торн объяснил ему, что они хотели бы пользоваться его услугами, пока не уедут из Рима.
В госпитале их ждало разочарование. Было поздно, начальство отсутствовало. Дженнингс решил разыскать хоть кого-нибудь, а Торн в это время встретил монашку, говорящую по-английски, которая подтвердила, что пожар три года назад разрушил госпиталь до основания.
– Но он же не мог уничтожить все, – настаивал Торн. – Записи… Они должны были сохраниться…
– Меня в то время здесь не было, – объяснила она на ломаном английском. – Но люди говорят, что огонь спалил все.
– Но, возможно, какие-то бумаги хранились в другом месте?
– Я не знаю.
Торн был в отчаянии, а монашка пожала плечами, показав, что ей больше нечего сообщить.
– Послушайте, – сказал Торн. – Для меня это очень важно. Я здесь усыновил ребенка, и мне нужны сведения о его рождении.
– Здесь не было усыновлений.
– ОДНО здесь было. То есть это было не совсем усыновление…
– Вы ошибаетесь. У нас все усыновления проходят в Агентстве по делам освобождения от ответственности и оказания помощи.
– У вас сохранились записи о рождении? Вы храните документы о детях, которые здесь рождаются?
– Да, конечно.
– Может быть, если я назову число…
– Бесполезно, – прервал его Дженнингс. Он подошел к Торну, и тот увидел на его лице выражение крайнего разочарования.
– Пожар начался именно в зале документации. В подвале, где лежали все бумаги. Потом огонь распространился вверх по лестнице, и третий этаж превратился в ад.
– Третий этаж?..
– Родильное отделение, – кивнул Дженнингс. – Остался один пепел.
Торн поник и прислонился к стене.
– Извините меня… – сказала монашка.
– Подождите, – попросил ее Торн. – А служащие? Наверняка ведь КТО-ТО выжил.
– Да. Немногие.
– Здесь был один высокий мужчина. Священник. Настоящий великан.
– Его звали Спиллетто?
– Да, – возбужденно ответил Торн. – Спиллетто.
– Он был здесь главным.
– Да, главным. Он…
– Он выжил.
В сердце Торна вспыхнула надежда.
– Он здесь?
– Нет.
– А где же?
– В монастыре в Субьяко. Многих пострадавших отправили туда. Многие умерли там, но он выжил. Я помню, говорили, что это просто чудо, ведь во время пожара он был на третьем этаже.
– Субьяко? – переспросил Дженнингс.
Монашка кивнула.
– Монастырь Сан-Бенедетто.
Кинувшись к машине, они сразу же начали рыться в картах. Городок Субьяко находился на южной границе Италии, и чтобы попасть туда, пришлось бы ехать на машине всю ночь. Таксисту нарисовали маршрут на карте красным карандашом, чтобы он мог спокойно ехать, пока они будут спать.
Монастырь Сан-Бенедетто был наполовину разрушен, но огромная крепость сохранила свою мощь и величие. Она веками стояла здесь, на юге Италии, и выдержала не одну осаду. Во время второй мировой войны немцы, занявшие монастырь под штаб, казнили в нем всех монахов. В 1946 году сами итальянцы обстреляли его из минометов, как бы в отместку за зло, происходившее в его стенах.
Несмотря на все испытания, Сан-Бенедетто оставался священным местом, величественно возвышаясь на холме, и эхо молитв в течение веков пропитало его стены.
Маленькое, забрызганное грязью такси подъехало к стенам монастыря. Шоферу пришлось расталкивать уснувших пассажиров.
– Сеньоры?
Торн зашевелился. Дженнингс опустил стекло и вдохнул утренний воздух, озираясь по сторонам.
– Сан-Бенедетто, – пробурчал усталый шофер.
Торн протер глаза и увидел величественный силуэт монастыря на фоне красноватого утреннего неба.
– Посмотри-ка туда… – прошептал Дженнингс в благоговейном страхе.
– Нельзя ли подъехать поближе? – спросил Торн.
Шофер отрицательно мотнул головой.
Предложив ему выспаться, Торн и Дженнингс побрели дальше пешком и скоро оказались по пояс в траве, вымочившей их до нитки. Идти стало трудно, одежда не соответствовала такой прогулке: она постоянно липла к телу, пока они пробивались вперед через поле. Тяжело дыша, Дженнингс на секунду остановился, взял камеру и отснял полпленки кадров.
– Невероятно, – прошептал он. – Невероятно, черт возьми.
Торн нетерпеливо оглянулся, и Дженнингс поспешно догнал его. Они пошли вместе, прислушиваясь к собственному дыханию и к далеким звукам пения, как стон, доносящимся изнутри монастыря.
– Как много здесь грусти, – сказал Дженнингс, когда они подошли ко входу.
Звук внушал трепет, монотонное пение исходило, казалось, от самих стен, в каменных коридорах и арках. Они медленно продвигались вперед, оглядывая окружающее пространство и пытаясь обнаружить источник звука.
– Я думаю, сюда, – сказал Дженнингс, указывая в сторону длинного коридора. – Посмотри, какая грязь.
Впереди виднелась коричневая тропинка. Люди, ходившие здесь многие столетия подряд, ногами протерли в камне ложбинку, и во время ливней сюда стекала вода. Тропинка вела к огромной каменной ротонде с закрытой деревянной дверью. Они подошли поближе, и пение стало громче. Приоткрыв дверь, Торн и Дженнингс с благоговением уставились на происходящее внутри ротонды. Казалось, они неожиданно перенеслись в средневековье, так сильно ощущалось присутствие Бога и духовной святости. Они увидели просторный древний зал. Каменные ступени вели к алтарю, на котором возвышался деревянный крест с фигурой распятого Христа, высеченной из камня. Сама ротонда была сложена из каменных блоков, украшенных виноградными лозами и сходившихся в центре купола. Теперь с вершины купола пробивался солнечный свет и освещал фигуру Христа.
– Священное место, – прошептал Дженнингс.
Торн кивнул и продолжал осматривать помещение. Взгляд его упал на группу монахов в капюшонах, стоящих на коленях и произносящих молитву. Пение их было очень эмоциональным, оно то затихало, то усиливалось. Дженнингс достал экспонометр и в полутьме попытался разобрать его показания.
– Убери, – прошептал Торн.
– Надо было захватить вспышку.
– Я сказал, убери это.
Дженнингс взглянул на Торна с удивлением, но повиновался. Торн выглядел чрезвычайно расстроенным, – у него дрожали колени, будто тело приказывало опуститься на них и принять участие в молитве.
– С тобой все в порядке? – шепнул Дженнингс.
– …Я католик, – тихо ответил Торн.
Вдруг взгляд его застыл, уставившись куда-то в темноту. Дженнингс увидел инвалидное кресло-коляску и сидящего в нем неуклюжего человека. В отличие от остальных, стоящих на коленях с опущенными головами, этот в коляске сидел прямо, голова его словно окаменела, руки были выгнуты, как у парализованного.
– Это он? – шепнул Дженнингс.
Торн кивнул, глаза его широко раскрылись, как от дурного предчувствия. Они подошли ближе, и Дженнингс поморщился, когда увидел лицо инвалида. Половина его была как будто расплавлена, мутные глаза слепо смотрели вверх. Вместо правой руки из широкого рукава торчала изуродованная культя.
– Мы не знаем, может ли он видеть и слышать, – сказал монах, стоящий рядом со Спиллетто во внутреннем дворике монастыря. – После пожара он не произнес ни слова.
Они находились в заросшем саду, который был завален осколками статуй. После окончания службы монах вывез коляску Спиллетто из ротонды, и оба путешественника последовали за ними.
– Братья за ним ухаживают, – продолжал монах, – и мы будем молиться за его выздоровление, когда кончится епитимья.
– Епитимья? – спросил Торн.
Монах кивнул.
– «Горе пастуху, который покидает своих овец. Пускай же правая рука его иссохнет, а правый глаз его ослепнет».
– Он согрешил? – спросил Торн.
– Да.
– Можно спросить, как именно?
– Он покинул Христа.
Торн и Дженнингс удивленно переглянулись.
– Откуда вам известно, что он покинул Христа? – спросил Торн у монаха.
– Исповедь.
– Но он не разговаривает.
– Это была письменная исповедь. Он может шевелить левой рукой.
– И что это было за признание? – не отступал Торн.
– Можно мне узнать причину ваших расспросов?
– Это жизненно важно, – искренне признался Торн. – Я умоляю вас о помощи. На карту поставлена жизнь.
Монах внимательно посмотрел на Торна и кивнул.
– Пойдемте со мной.
Келья Спиллетто была совсем пуста: только соломенный матрас и каменный стол. От вчерашнего ливня на полу осталась лужа воды. Торн заметил, что и матрас был влажным. Неужели, подумал он, все они терпят подобные лишения, или же это было частью епитимьи Спиллетто?
– Рисунок на столе, – сказал монах, когда они прошли внутрь. – Он нарисовал его углем.
Коляска скрипела, передвигаясь по неровным камням. Они окружили небольшой столик, рассматривая-странный символ, начертанный священником.
– Он сделал это, когда впервые оказался здесь, – продолжал монах, – мы оставили уголек на столе, но больше он ничего не рисовал.
На столе была коряво нацарапана неуклюжая фигурка. Она была согнута и искажена, голова обведена кругом. Внимание Дженнингса сразу же привлекли три цифры, начертанные над головой согнувшейся фигуры. Это были шестерки. Их было три. Как отметка на ноге Тассоне.
– Видите эту линию над головой? – сказал монах. – Она означает капюшон монаха.
– Это автопортрет? – спросил Дженнингс.
– Мы так считаем.
– А что это за шестерки?
– Шесть – это знак дьявола, – ответил монах. – Семь – идеальное число, число Христа. А шесть – число Сатаны.
– А почему их три? – спросил Дженнингс.
– Мы считаем, что это означает дьявольскую Троицу. Дьявол, Антихрист и Лжепророк.
– Отец, Сын и Святой дух, – заметил Торн.
Монах кивнул.
– Для всего святого есть свое нечистое. В этом сущность искушения.
– Но почему вы считаете, что это исповедь? – спросил Дженнингс.
– Вы назвали рисунок автопортретом или что-то в этом роде. Он символически окружен Троицей ада.
– Но ведь вы не знаете конкретно, что он хотел рассказать?
– Детали не так важны, – сказал монах. – Самое главное, что он раскаивается.
Дженнингс и Торн пристально взглянули друг на друга. Торном овладело отчаяние.
– Можно мне поговорить с ним? – спросил он.
– Это вам не поможет.
Торн посмотрел на Спиллетто и содрогнулся при виде его застывшего, обезображенного лица.
– Отец Спиллетто, – твердо сказал он. – Меня зовут Торн.
Священник смотрел вверх. Он не шевелился и не слышал Джереми.
– Бесполезно, – сказал монах.
Но остановить Торна было уже невозможно.
– Отец Спиллетто, – повторил Торн. – Помните того РЕБЕНКА? Я хочу знать, откуда он.
– Я прошу вас, сеньор, – предупредительно произнес монах.
– Вы сознались ИМ, – закричал Торн, – теперь сознайтесь МНЕ! Я хочу знать, откуда тот ребенок!
– Мне придется попросить вас…
Монах хотел взяться за кресло Спиллетто, но Дженнингс преградил ему путь.
– Отец Спиллетто! – заорал Торн в немое, неподвижное лицо. – Я умоляю вас! ГДЕ ОНА? КТО ОНА?! Пожалуйста! Отвечайте же!
Вдруг все загудело. В церкви начали звонить колокола. Звук был невыносимый, Торн и Дженнингс содрогнулись при страшном звоне, отражающемся от каменных монастырских стен. Торн взглянул вниз и увидел, как рука священника начала подниматься.
– Уголь! – закричал Торн. – Дайте ему уголь!
Дженнингс моментально кинулся вперед, схватил кусок угля со стола и сунул его в трясущуюся руку. Колокола продолжали звонить, рука священника, дергаясь, чертила на столе корявые буквы, каждый раз вздрагивая при звуке колокола.
– Это какое-то слово, – возбужденно вскричал Дженнингс. – Ч… Е… Р…
Священник затрясся всем телом, пытаясь чертить дальше, боль и напряжение переполняли его, он раскрыл рот, и оттуда послышался какой-то звериный стон.
– Продолжайте же! – настаивал Торн.
– В… – читал Дженнингс. – Е… Т…
Неожиданно колокольный звон оборвался. Священник выронил уголь из судорожно сжатых пальцев, и голова его упала на спинку кресла. Измученные глаза уставились в небо, лицо было покрыто потом.
Все стояли в тишине, вглядываясь в слово, нацарапанное на столе.
– Червет?.. – спросил Торн.
– Червет, – отозвался Дженнингс.
– Это по-итальянски?
Они обернулись к монаху, тоже смотревшему на слово.
– Вам это слово о чем-нибудь говорит? – спросил Торн.
– Черветери, – ответил монах. – Я думаю, что это Черветери.
– Что это? – спросил Дженнингс.
– Это старое кладбище. Этрусское. Кладбище ди Сантанджело.
Тело священника снова задрожало, он застонал, пытаясь что-то сказать, но потом внезапно затих.
Торн и Дженнингс посмотрели на монаха, тот покачал головой и произнес с отвращением:
– Черветери – это сплошные развалины. Остатки гробницы Течалка.
– Течалка? – переспросил Дженнингс.
– Этрусский дьяволобог. Они сами были почитателями дьявола. Место его захоронения считалось священным.
– Почему он написал это? – спросил Торн.
– Я не знаю.
– Где оно находится? – спросил Дженнингс.
– Там ничего нет, сеньор, кроме могил и… одичавших собак.
– Где оно? – нетерпеливо переспросил Дженнингс.
– Ваш шофер должен знать. Километров пятьдесят к северу от Рима.
Гроза из Рима перенеслась за город, сильный дождь замедлял их движение, особенно после того, как они свернули с главного шоссе на более старую дорогу, грязную и всю в рытвинах. Один раз машина застряла, въехав задним левым колесом в канаву, им всем пришлось выходить и толкать ее.
Приближалось утро, небо светлело. Дженнингс заморгал, пытаясь разглядеть, куда же они заехали. Постепенно до него дошло, что это уже Черветери. Перед ним возвышался железный забор, а за ним на фоне светлеющего неба виднелись силуэты надгробий.
Дженнингс вернулся к машине, открыл багажник, отыскал свой аппарат и зарядил новую пленку. Взгляд его упал на железный ломик, валявшийся в углу багажника среди промасленных тряпок. Дженнингс достал его, оглядел и заткнул за пояс, потом осторожно закрыл багажник и пошел в сторону ржавого железного забора. Земля была сырая, Дженнингс замерз и дрожал, двигаясь вдоль забора в поисках ворот. Но их не было. Проверив еще раз фотоаппарат, он влез с помощью дерева на забор, на секунду потерял равновесие и порвал пальто, неудачно приземлившись с другой стороны. Поправив камеру и поднявшись, Дженнингс направился в глубь кладбища. Небо становилось все светлей, и теперь он мог разглядеть вокруг могилы и разбитые статуи. Они были сделаны довольно искусно, хотя и подверглись сильному разрушению. Изуродованные каменные лица холодно и отрешенно взирали на снующих внизу грызунов.