Страница:
Сегодня в гостях у журнала "Имена любви" выдающийся российско-немецкий
писатель Игорь Алексеевич Гергенредер. Его произведения поражают читателя
уникальным языком, силой правды, особым взглядом на историю. Автор книг
"Русский эротический сказ" (Бендеры: Полиграфист, 1993), "Комбинации против
Хода Истории. Повести" (Berlin - Brandenburg, Verlag Thomas Beckmann, Verein
Freier Kulturaktion e.V., 1997), "Gebt dem Kались в ведущих литературных
журналах России и Германии. Проза его была высоко оценена видными
российскими критиками и писателями, к примеру, Павлом Басинским, Андреем
Василевским и др.
Игорь живет в Берлине. В Германию эмигрировал из Молдавии в 1994 г.
Яв-ляется собственным корреспондентом журнала "Литературный европеец" по
землям Берлин и Бранденбург (Франкфурт-на-Майне, главный редактор В.
Батшев).
Писатель родился в городе Бугуруслан Оренбургской области. По
образованию - журналист, окончил Казанский государственный университет.
Работал в различных советских периодических изданиях Риги, Новокуйбышевска,
Саранска. Состоял в Союзе журналистов СССР. В 1975 г. из-за контактов с
неформальным литературным студенческим кружком в Свердловске попал под
наблюдение КГБ. С января 1977 по апрель 1980 (до дня увольнения из редакции)
Игоря Гергенредера постоянно вызывали в КГБ на "профилактические" беседы.
После увольнения решил больше не работать в советской печати. Начал активно
заниматься литературным трудом.
Отец Игоря Гергенредера окончил Литературный институт. Мать и бабушка
превосходно знали фольклор поволжских немцев. Таким образом, уникальное
владение словом, присущее Игорю Гергенредеру, идет из детства, носит
глубокий характер.
Основная тематика российско-немецкого писателя - сфера человеческих
чувств, гражданская война, темы русского и российско-немецкого фольклора и
др.
Цикл повестей о гражданской войне "Комбинации против Хода Истории" был
создан И. Гергенредером на основе воспоминаний его отца, пятнадцатилетним
мальчиком вступившего в Народную Армию Комуча (армию антибольшевистского
правительства в Самаре). Правда о белом и красном движении представлена в
повестях Гергенредера из первых рук - как документальный факт, как истина,
не требующая доказательства. Субъект повествования, за которым стоит Игорь
Гергенредер как автор и его отец как историческое лицо и предмет
изображения, - носитель правды, горечь которой подсознательно передается из
поколения в поколение. Критик А. Либерман в своей работе отмечает, что
"заслуга Гергенредера именно в том, что он "обманул" читателя, притворился
передаточной инстанцией, как бы секретарем отца, а не автором". Этот прием,
к тому же в контексте своеобразного, живого языка повестей, помог писателю
максимально приблизить читателя к реальности гражданской войны.
В 1997 г. Андрей Василевский, главный редактор журнала "Новый мир", на
вопрос корреспондента "Литературной газеты" "Какое, с Вашей точки зрения,
самое важное литературное событие произошло в уходящем году и что Вы обо
всем этом думаете?" ответил: "...только что вышедший в Германии на русском
языке сборник Игоря Гергенредера "Комбинации против Хода Истории". Это
повести-были о гражданской войне, написанные автором по рассказам его отца с
той простотой и естественностью, когда стилистическая бедность переходит в
новое качество".
Другой сборник И. Гергенредера, включающий в себя цикл просто
гениальных буколических сказов, написанных с учетом традиций русского
эротического фольклора, впечатляет сочностью и меткостью сказового слога,
точностью русских пикантных поговорок и прибауток, вплетенных в авторский
текст. Густой язык Игоря Гергенредера в то же время прозрачен и не
затрудняет восприятие фабулы. И это при пестроте специфических фольклорных
словечек! После каждого сказа следует глоссарий народных выражений, в том
числе интимной лексики. Каждое слово в этом словаре - открытие для
благодарного и влюбленного в язык читателя.
Заметным литературным событием стал роман Игоря Гергенредера
"Донесенное от обиженных". В романе передано великолепное чувствование
истории - писатель как будто лично пережил события, происходившие в
преддверии гражданской войны. Эта способность - умение стать органичной
частью другой эпохи - вообще характерна для творческого почерка И.
Гергенредера. По мнению автора романа, пролог гражданской войны - крах
монархии - имел национально-освободительную подоплеку: русский народ
освобождался от германской династии присвоивших себе фамилию вымерших
Романовых фон Гольштейн-Готторпов, правивших в России с 1762 г. Германская
монархическая династия весьма благоволила к немцам. Во вступлении к роману
И. Гергенредер пишет: "Государи-голштинцы явили такую благосклонность к
немцам, которая не оставляет сомнений в том, кто были желанные, любимые дети
монархии. Почему Ермолов и ответил Александру I, спросившему, какой он хотел
бы награды: "Произведите меня в немцы!". В 1914, в начале первой мировой
войны, из шестнадцати командующих русскими армиями семеро имели немецкие
фамилии и один - голландскую. Четверть русского офицерства составляли одни
только остзейские (прибалтийские) немцы". При всем обострении
русско-немецкой проблемы роман "Донесенное от обиженных" написан
писателем-российским немцем, наделенным глубоким чувством национального
самоуважения.
Хотя сам Игорь Гергенредер считает себя прозаиком, ему в полной мере
подвластна и стихия поэзии, причем ее лиро-эпическая сила. Подтверждением
этому - поэма "Сказание о Лотаре Биче", являющаяся воплощением уникального
авторского замысла - "идеи создать на русском языке немецкое по духу
произведение". Главный герой повести Лотарь Биче - плут, ловкач, женолюб,
народный любимец, герой, стоящий в одной традиции, к примеру, с Тилем
Уленшпигелем Шарля де Костера. Лотарь Биче, являясь выражением юнгианского
архетипа трикстера, оставляет незабываемое впечатление. Весь уклад жизни
фольклорных времен, включая пикантные любовные сцены, описанные в "Сказании
о Лотаре Биче", - все дышит атмосферой настоящей народности.
Игорь Гергенредер одинаково талантливо владеет такими сложными жанрами,
как рассказ, поэма, повесть, роман.
ЕЛЕНА ЗЕЙФЕРТ: Игорь, как обычно складывается ваш день? Сколько времени
вы уделяете творчеству?
ИГОРЬ ГЕРГЕНР ДЕР: Не каждый день можешь посвятить творчеству, нужно
одно, другое, третье сделать. Творческих дней у меня три-четыре в неделю.
После гимнастики и завтрака берусь за работу. Пишу шариковой ручкой. Четыре
часа. В тот же день иногда, бывает, и еще с час попишу - поздно вечером.
Написанное помню и потом мысленно проверяю: что годится, а что надо
исправить? Иду, еду куда-то - "правлю". Когда вещь написана от руки, набираю
на компьютере, опять же редактируя. Но и это еще не окончательная
редактура...
Е.З.: Вы работаете над прозой разных объемов, в том числе над очень
крупными произведениями. К примеру, роман "Донесенное от обиженных" занимает
около 300 страниц. Вы доверяетесь тексту, идете вслед за ним или сначала
пишете подробный план?
И.Г.: План возникает заранее, и он только в голове. Трудность - поиск
самых выразительных, наиболее подходящих слов: как точнее, образнее и,
вместе с тем, "проще" и "легче" передать то, что уже есть в воображении?
Когда очередной отрезок пройден, предстоящее открывается четче, в
подробностях.
Е.З.: Материалы к вашему уникальному сборнику "Русский эротический
сказ", как указано на титульном листе, были собраны вами лично в фольклорных
экспедициях. Это указание - мистификация? Если нет, то каким образом
осуществилась поисковая работа?
И.Г.: Опять надо сказать спасибо отцу. Когда я был школьником, он летом
ездил со мной в деревни неподалеку от Бугуруслана: покупаться в речке,
попить парного молока. Отец подбивал сельских стариков на рассказы о
прошлом, о том, что случалось любопытного в их местах. Мне было велено
записывать карандашом в тетрадку впервые услышанные слова. Отец считал: это
пригодится, поскольку я решил стать журналистом. То, что нам рассказывали,
казалось недостаточно интересным, и я мысленно усложнял фабулу, вставлял
возникавшие в воображении персонажи. Позже, студентом, я натолкнулся на
мысль: а почему бы не обратиться к почвенничеству? Нам преподавали историю
зарубежной литературы, и меня впечатлило возникшее в германских государствах
после войн с Наполеоном движение "Blut und Boden". Начинающие писатели и
поэты, решив наполнить культуру народным, от истоков, содержанием и духом,
устремились в глухие деревни собирать фольклор. Так, например, появились
сказки братьев Гримм.
Наши студенты-филологи отправлялись в экспедиции за фольклором, а
журналисты - нет. Мне пришло в голову по собственному почину в каникулы
взяться за дело. У меня был друг, который имел мотоцикл "ковровец" и
поддержал начинание. Я в раннем детстве перенес полиомиелит и, хотя к
школьным годам стал ходить без клюшки, мотоцикл не водил. Усаживался за
спиной друга, и мы катили из одной деревни в другую, нас пускали
переночевать за библейскую, как стали говорить позднее, плату. Девушек на
селе было больше, чем парней, мы нередко встречали радушие. Нам
посчастливилось присутствовать на гульбе: этот молодежный сабантуй описан в
моей вступительной статье к сказам. Одна из увиденных на празднике игр вошла
в сказ "Степовой Гулеван".
С фольклором же обстояло вот как. Обычно мне самому приходилось
рассказывать какую-нибудь историю, чтобы "разговорить" собеседников и, в
свою очередь, что-то услышать. Услышать то, что могло дать толчок
воображению.
Может быть, сейчас будет небезынтересна черточка той эпохи. От поездок
у меня сохранился, в частности, счет из ресторана одного из районных
центров: 1 бут. вина - 2,09 р., салат 2 порции - 0,10 р., заливной язык 2 п.
- 1,20 р., шашлык 2 п. - 2,12 р., хлеб - 0,10 р. Стипендия тогда была 45 р.,
корреспондент районной газеты получал 115 р. в месяц.
Со временем я написал по собранным впечатлениям несколько вещей,
постарался соблюсти в них скромность, но "безэротичными" они не получились.
И, разумеется, "не пошли". Когда в перестройку барьеры рухнули, я прочитал
"Заветные сказки" Афанасьева. В них много жестокости, они замешены на
злобном унижении женщины. Мне говорили: Афанасьев не придумал, а записал
это, таковы были народные нравы. Тогда я решил противопоставить сказкам
веселые сказы, где женщина - прелестная, раскованная - владела бы магией
игры. Напряглись память, воображение, фантазия. Во время работы думалось:
если известно, что Афанасьев записал сказки, отчего мне прямо не сказать
того же о моих сказах?
Сборник быстро расходился, однако мне пришлось услышать, что я
приписываю сказы народу, дабы на этом "выехать". Тогда я решил указать мое
авторство.
Е.З.: Что позволено народу, не позволено одному автору... Ссылка на
фольклор облегчила издание книги?
И.Г.: Да, это точно.
Е.З.: Игорь, ваши эротические сказы определены вами как буколические.
Действие в сказах, в основном, протекает на привольной природе, людей
связывают между собой чувственные отношения... Верите ли вы сами в идиллию
любого рода, возможна ли она?
И.Г.: Вернусь к моим поездкам с другом на мотоцикле. Нам встретилось
занятное обстоятельство, своего рода курьез тогдашней системы снабжения.
Едва ли не в каждом сельском магазине мы видели сухое белое вино. Стоило оно
дороговато, градусов имело мало, народ пренебрегал им как слабенькой
кислятинкой. Мне же и другу нравились легкие белые вина, которые в большом
городе, в той же Казани, редко бывали в магазинах. Так вот, в одном селе,
купив несколько бутылок, мы расположились на берегу речки. Из лесу вышли
девушки, собиравшие там грибы, присели невдалеке. Видимо, хотели искупаться,
но наше присутствие их смущало. Мы принялись их угощать, они отказывались:
"У нас никто это не пьет". Однако пример, который мы подавали, - с
причмокиванием и возгласами восторга, - в конце концов подействовал. Одна из
новых наших знакомых сделала глоток, потом еще, повела вокруг взглядом и
произнесла фразу, которую я позже записал: "О, как легко оно дается пить!"
Группка осталась с нами, вину было отдано должное. Мы купались, все нагишом,
брызгали водой друг на друга, девушки сплели себе венки, набедренные повязки
из травы, лопухов. Кутерьма поднялась! Все стало удивительно просто и легко.
Я и мой друг остались в этом селе еще на два дня. Это была идиллия. Она
отобразилась - не "один к одному", конечно, - в сказе "Птица Уксюр".
Е.З.: Любовные сцены в ваших сказах столь естественны и в то же время
вы изображаете любовь как произведение искусства, как действо... Вам
становится подвластна такая неординарная художественная условность...
И.Г.: Я стараюсь, чтобы слова заменяли непосредственное созерцание,
непосредственное восприятие действительности. И тут помогает чувство, что
описываемое - самая что ни на есть живая реальность. Чувство это возникает
оттого, что в памяти отпечатались не только эпизоды, подтолкнувшие
воображение к созданию развернутых сцен. Запомнилось и настроение, какое
эпизоды у меня тогда вызывали. Идиллия, о которой я рассказал, запомнилась
очарованием непередаваемо тесного родства, близости между тобой и подругой.
Е.З.: В центре ваших сказов - женщина. В этом первенстве женских
персонажей - естественный интерес к противоположному полу или причина здесь
художественного характера? Изображение женщины интереснее, эмоциональнее?
И.Г.: Меня очень любили мать, бабушка, старшая сестра, они не спали
ночей, выхаживая меня после болезни. Поиграть со мной приходила девочка,
дочь друзей нашей семьи. Когда я пошел в школу, мы вместе возвращались
домой. Но вскоре я начал стесняться: в том возрасте, дело известное,
мальчишки стесняются ходить с девочками. Но мне было заявлено: "Это ты из-за
болезни. Не думала, что ты тряпка". Разумеется, быть тряпкой не захотелось,
и я даже стал брать подругу за руку.
Маугли и Робинзон Крузо побудили меня предложить девочке поселиться в
"хижине из шкур". Летом родители устроили нам "хижину" в сарае, употребив
старые полушубок, пальто, одеяла. Мы с подругой стали "четой первобытных
людей". Когда приходило время обеда, мы приносили еду из дома в "хижину" и
ели как бы охотничью добычу, зажаренную на костре. Игра была для меня полна
эмоций и особенных, потому что я играл с девочкой. Навсегда осталось чувство
женского очарования. Когда я взялся за сказы, мною двигало и сознательное
намерение воплотить в них обаяние Вечной Женственности. Женщины меня
восхищают и вдохновляют. Живу в компании женщин: жена, дочь и чудесная
морская свинка Виннечка.
Е.З.: Какие документы вы изучали, создавая роман "Донесенное от
обиженных"?
И.Г.: Мне очень помогла небольшая книга историка Казимира Валишевского
на французском языке "La derniere des Romanov., E" ["Последняя из
Романовых"] (Париж, 1902), работа до сих пор не переведена на русский.
Важной оказалась и другая книга К. Валишевского "Преемники Петра" (Москва,
книгоиздательство "Современные проблемы", 1912). Я опирался на Народный
лексикон Бертельсманна (издания 1956, 1960) на немецком языке, пользовался
многими другими германскими источниками. Нужные сведения, к примеру, нашлись
в историческом лексиконе Кеблера [Koebler, G.: Historisches Lexikon der
deutschen L: 1764 - 1767" (G2
томах, который издавался Г.В. Гессеном в Берлине в 20-е, в начале 30-х гг.
Стал находкой двухтомник В.А. Бильбасова "История Екатерины II" (Берлин,
1900).
Немало полезного дали и публикации на английском. Полный список
использованных работ помещен в приложении к тексту романа. В списке указаны
и издания советского времени, например, сборник "Гражданская война в
Оренбургском крае. По воспоминаниям участников гражданской войны и
документам" (Чкаловское областное издательство, 1939). От этой книги
протянулась ниточка к современности. Не так давно я получил письмо от
Азамата Магизова из башкирского города Мелеуз. Азамат, которому 35 лет,
прочитал мой роман благодаря Интернету. В романе рассказывается о приезде
башкирской делегации в 1918 году в Баймак. Там делегатов вероломно
захватили, а затем расстреляли красные. Читатель, встретив фамилию одного из
расстрелянных "Магизов", пишет: "Фамилия наша очень редкая, родственники мои
утверждают, что однофамильцев у нас нет. В связи с этим хотелось бы узнать,
как фамилия Магизов попала в Ваш роман". Я ответил, что фамилия была названа
в вышеупомянутом сборнике: "Возглавляли банду офицер Карамышев и башкирские
буржуазные националисты - Изильбаев, Магизов и другие".
Лексика, стиль эпохи каковы!..
Е.З.: Ваш цикл повестей о гражданской войне называется "Комбинации
против Хода Истории". Что значит для вас история?
И.Г.: Мне с детства представлялось, что некая высшая сила "пишет роман"
- творит Историю. Вот, например, Октябрьский переворот и последовавшая за
ним 70-летняя эпоха - невероятно сильные, важные главы Общечеловеческого
романа. Вообразим, что они вычеркнуты и внесена правка. То есть в 1919 или в
1920 победили белые. Допустим лучший из лучших вариантов: жизнь в России
стала не хуже, чем в ведущих странах Запада. Так ведь и там никуда не делись
нужда, инфляция, безработица. И сегодня в Германии из-за чего, как не из-за
социальных проблем, которые не смогло решить правительство, назначены
досрочные выборы?
Разумеется, в России и при небольшевистской власти было бы немало
бедноты. И в этой стране и в других странах говорили бы: "Победи красные,
Ленин - явился бы пример новой системы отношений: без классовой вражды, без
бедных и богатых, без эксплуатации человека человеком! Социализм доказал бы
неопровержимой реальностью, что человек создан для счастья, как птица для
полета".
Одержи победу не красные, а белые, попробовал бы кто-то изобразить в
произведении, чем обернулись бы красивые лозунги большевиков? Попробовал бы
сказать о коллективизации, о вымаривании голодом миллионов крестьян и о том,
какой будет создан культ вождя народов и на чьей крови: на крови тех же
революционеров. Автора, который бы все это нарисовал, объявили бы злобным
мракобесом, человеком с больной фантазией. Над ним смеялись бы. Ну а теперь
над кем смеяться? Наверно, надо задуматься над Общечеловеческим романом, к
которому добавляются строки, страницы, главы...
Е.З.: Интерес к гражданской войне в вас зародил отец, воевавший на
стороне белых. Он рассказал вам правду о войне, показал ее настоящее лицо и
изнанку. Вероятно, вам, в то время советскому школьнику, было тяжело носить
в себе эту страшную правду...
И.Г.: Среди моих друзей детства были дети трудармейцев. Они, как и я,
знали, что пережили наши родители в трудармии. Мы понимали: то, о чем нам
толкуют в школе, то, что передают по радио, показывают по телевидению, не
всегда правда и никак не мешает присутствию страшного в жизни. Мы
чувствовали неприязнь к официозу, распевали без посторонних переделку
пионерской песни "Куба, любовь моя!". Мы пели:
Куба, отдай наш хлеб!
Куба, возьми свой сахар!
Куба, отдай установки ракет!
Куба, пошла ты на ...!
Откуда песенка прилетела в наш двор? Потом я узнал, что она была
распространена среди подростков той поры, ее знали в разных городах. Тогда
же, при Хрущеве, после полета Гагарина пели:
Юра, Юра, ты могуч,
Ты летаешь выше туч!
Соберешься на орбиту,
Захвати с собой Никиту,
Чтобы этот п...
Не ... рабочий класс!
Словом, в обязательные для пионера, для комсомольца идеалы я не верил,
и потому носить в себе страшную правду было естественно.
Е.З.: В вашей повести "Грозная птица галка", столь ярко открывающей
цикл "Комбинации против Хода Истории", пятнадцатилетний герой Ленька,
рядовой белой дивизии, не сразу осознает трагедию сообщенной ему страшной
вести - гибели старшего брата. Только через время к мальчику приходит
боль... Можно ли объяснить эту ситуацию общей оторопью в то смутное время?
Или индивидуальной натурой героя?
И.Г.: Отцу, когда тот был ребенком, подростком, брат Павел едва ли не
всегда виделся в движении и притом в щеголеватом движении. В том, как Павел
катался на велосипеде, греб на лодке, бегал на лыжах, сквозила небрежность
необычайно уверенного в себе человека. Он никого не боялся, и ему нравилось,
если что-то ему угрожало. Для моего отца казалось несомненным, что никто
никогда не сумеет Павла побить. Вступив в Народную Армию, отец и другие
солдаты сидели в вагоне-теплушке в Сызрани. Отец услышал: "Глядите, какой
офицер идет! Орелик!" Оказалось, это Павел проходил по перрону. Отец мне
рассказывал: "Осанка - блеск! Сила в нем так и играет!" В Павле кипело
столько жизни, что она не позволяла поверить в смерть. Он своим обликом,
поведением словно бы внушал, что неубиваем. Это я и постарался передать: мой
герой не может сразу представить, что Павел недвижим, мертв. Между прочим,
такие, что давно известно, и погибают в первую очередь.
Е.З.: Игорь, назвали бы вы вашу литературу однозначно антисоветской?
И.Г.: Антисоветской ее назвали бы люди с советским сознанием. В юности,
когда мне в голову приходил замысел той или иной вещи, я рассказывал о нем
людям, уже печатавшимся. И мне говорили: "Это не пойдет!" Хотя я, понимая,
где живу, отнюдь не пытался как-то критиковать порядки. Я сознавал, чем это
для меня может кончиться. И все равно вещи "не шли". Пример. Писатели, без
чьего одобрения нельзя было отнести рукопись в издательство (там ее не стали
бы читать), зарубили мой сборник детских рассказов. В речи моих героев
встречалось: "затранзал", "отметелил", "усикалась". Мне возмущенно сказали:
"Как у вас дети выражаются? Они нормального языка не знают?" Но в
действительности дети говорили именно на таком языке, и я взял самые
удобоваримые выражения. Конечно, можно было заставить героев изъясняться,
"как положено", - но тогда исказились бы образы, они же зависимы от речевой
характеристики. Фальшь вызывала отвращение к работе. Сколько рукописей из-за
этого я порвал, сколько вещей не довелось написать... В лучшие годы.
Но вспоминая то время, я не чувствую ненависти ко всей тогдашней жизни.
При той власти я бесплатно получил высшее образование, мне платили
повышенную стипендию, поскольку все экзамены я сдавал на "отлично", вручили
диплом с отличием. (А каково молодежи учиться в сегодняшней России?) Я читал
произведения многих прекрасных зарубежных авторов, потому что, по инициативе
Горького, в 1918 году российская интеллигенция была привлечена к задаче:
ознакомить народ со всеми достижениями мировой литературы. Задача, в
основном, выполнялась, хотя, конечно, переводили не всех замечательных
писателей и, понятно, почему. Но школа-то переводчиков была превосходная! В
Германии, в первые месяцы жизни здесь, мне попались "Три мушкетера",
переведенные на немецкий и адаптированные: книжка в палец толщиной.
То есть, в советском государстве, безусловно, имелось и то, что хорошо
было бы сохранить.
Мне кажется, я смотрю на советское прошлое объективно. Человек с
"непартийным" сознанием, наверно, не назвал бы все мои вещи однозначно
антисоветскими.
Е.З.: Вот цитаты из вашей повести "Грозная птица галка": "Я услышал,
как погиб Павка", "Вот тут, неглубоко, лежит Павка. Серо-синий, ужасный, как
те трупы, которых я успел наглядеться. Павка - такой ловкий, быстрый в
движениях, такой самоуверенный, бесстрашный"... Можно ли в использовании
имени Павки (в данном случае, белогвардейца) увидеть желание вызвать у
читателя образ другого, красного, Павки?
И.Г.: Нет. Я понимал, что возникнут мысли о "перекличке", но мне не
хотелось изменять имя моего дяди. Для его братьев он был Павкой. Отец
вспоминал детство: родители дома говорили по-немецки. Приезжавшая в гости
двоюродная бабушка по-русски почти не знала и называла Павла "Паулус". А в
то время еще хорошо помнили о войне англичан с бурами 1899 - 1902 гг. Россия
сочувствовала бурам, в народе ходила песня "Трансвааль, Трансвааль, страна
моя". Было популярно имя президента бурской республики Трансвааль Паулуса
Крюгера. И когда дома братья сходились к обеду, кто-нибудь раньше других
вбегал в столовую и при появлении Павла объявлял: "Их превосходительство
Паулус Крюгер!"
Е.З.: Судя по вашим произведениям, вы глубоко верующий человек и
придерживаетесь позиции, что человек не вправе вершить правосудие?
И.Г.: Мне кажется, человеку не дано понять, что есть действительное,
подлинное правосудие. Обычно люди говорят, что следовали закону, приказу.
Часто так оно было и есть. Но люди и по своему внутреннему побуждению
отнимают чужую жизнь: вершат правосудие. Я бы не назвал этим словом подобные
поступки. Однако надо ли делать вывод, что на насилие нельзя отвечать
насилием? Позиция эта для кого-то весьма удобна. Можно внушающими почтение
словесами прикрыть собственный страх перед насилием, а если оно угрожает
другим, - прикрыть желание остаться в стороне. В романе "Донесенное от
обиженных" один мой герой спрашивает другого о заповеди "не убий". Тот
отвечает: "Христос сначала говорит о законе Моисея "око за око, зуб за зуб",
- доступном пониманию людей. А затем добавляет, что заповедь "не убий" была
бы лучше... Была бы - если б все-все люди одновременно последовали ей. До
писатель Игорь Алексеевич Гергенредер. Его произведения поражают читателя
уникальным языком, силой правды, особым взглядом на историю. Автор книг
"Русский эротический сказ" (Бендеры: Полиграфист, 1993), "Комбинации против
Хода Истории. Повести" (Berlin - Brandenburg, Verlag Thomas Beckmann, Verein
Freier Kulturaktion e.V., 1997), "Gebt dem Kались в ведущих литературных
журналах России и Германии. Проза его была высоко оценена видными
российскими критиками и писателями, к примеру, Павлом Басинским, Андреем
Василевским и др.
Игорь живет в Берлине. В Германию эмигрировал из Молдавии в 1994 г.
Яв-ляется собственным корреспондентом журнала "Литературный европеец" по
землям Берлин и Бранденбург (Франкфурт-на-Майне, главный редактор В.
Батшев).
Писатель родился в городе Бугуруслан Оренбургской области. По
образованию - журналист, окончил Казанский государственный университет.
Работал в различных советских периодических изданиях Риги, Новокуйбышевска,
Саранска. Состоял в Союзе журналистов СССР. В 1975 г. из-за контактов с
неформальным литературным студенческим кружком в Свердловске попал под
наблюдение КГБ. С января 1977 по апрель 1980 (до дня увольнения из редакции)
Игоря Гергенредера постоянно вызывали в КГБ на "профилактические" беседы.
После увольнения решил больше не работать в советской печати. Начал активно
заниматься литературным трудом.
Отец Игоря Гергенредера окончил Литературный институт. Мать и бабушка
превосходно знали фольклор поволжских немцев. Таким образом, уникальное
владение словом, присущее Игорю Гергенредеру, идет из детства, носит
глубокий характер.
Основная тематика российско-немецкого писателя - сфера человеческих
чувств, гражданская война, темы русского и российско-немецкого фольклора и
др.
Цикл повестей о гражданской войне "Комбинации против Хода Истории" был
создан И. Гергенредером на основе воспоминаний его отца, пятнадцатилетним
мальчиком вступившего в Народную Армию Комуча (армию антибольшевистского
правительства в Самаре). Правда о белом и красном движении представлена в
повестях Гергенредера из первых рук - как документальный факт, как истина,
не требующая доказательства. Субъект повествования, за которым стоит Игорь
Гергенредер как автор и его отец как историческое лицо и предмет
изображения, - носитель правды, горечь которой подсознательно передается из
поколения в поколение. Критик А. Либерман в своей работе отмечает, что
"заслуга Гергенредера именно в том, что он "обманул" читателя, притворился
передаточной инстанцией, как бы секретарем отца, а не автором". Этот прием,
к тому же в контексте своеобразного, живого языка повестей, помог писателю
максимально приблизить читателя к реальности гражданской войны.
В 1997 г. Андрей Василевский, главный редактор журнала "Новый мир", на
вопрос корреспондента "Литературной газеты" "Какое, с Вашей точки зрения,
самое важное литературное событие произошло в уходящем году и что Вы обо
всем этом думаете?" ответил: "...только что вышедший в Германии на русском
языке сборник Игоря Гергенредера "Комбинации против Хода Истории". Это
повести-были о гражданской войне, написанные автором по рассказам его отца с
той простотой и естественностью, когда стилистическая бедность переходит в
новое качество".
Другой сборник И. Гергенредера, включающий в себя цикл просто
гениальных буколических сказов, написанных с учетом традиций русского
эротического фольклора, впечатляет сочностью и меткостью сказового слога,
точностью русских пикантных поговорок и прибауток, вплетенных в авторский
текст. Густой язык Игоря Гергенредера в то же время прозрачен и не
затрудняет восприятие фабулы. И это при пестроте специфических фольклорных
словечек! После каждого сказа следует глоссарий народных выражений, в том
числе интимной лексики. Каждое слово в этом словаре - открытие для
благодарного и влюбленного в язык читателя.
Заметным литературным событием стал роман Игоря Гергенредера
"Донесенное от обиженных". В романе передано великолепное чувствование
истории - писатель как будто лично пережил события, происходившие в
преддверии гражданской войны. Эта способность - умение стать органичной
частью другой эпохи - вообще характерна для творческого почерка И.
Гергенредера. По мнению автора романа, пролог гражданской войны - крах
монархии - имел национально-освободительную подоплеку: русский народ
освобождался от германской династии присвоивших себе фамилию вымерших
Романовых фон Гольштейн-Готторпов, правивших в России с 1762 г. Германская
монархическая династия весьма благоволила к немцам. Во вступлении к роману
И. Гергенредер пишет: "Государи-голштинцы явили такую благосклонность к
немцам, которая не оставляет сомнений в том, кто были желанные, любимые дети
монархии. Почему Ермолов и ответил Александру I, спросившему, какой он хотел
бы награды: "Произведите меня в немцы!". В 1914, в начале первой мировой
войны, из шестнадцати командующих русскими армиями семеро имели немецкие
фамилии и один - голландскую. Четверть русского офицерства составляли одни
только остзейские (прибалтийские) немцы". При всем обострении
русско-немецкой проблемы роман "Донесенное от обиженных" написан
писателем-российским немцем, наделенным глубоким чувством национального
самоуважения.
Хотя сам Игорь Гергенредер считает себя прозаиком, ему в полной мере
подвластна и стихия поэзии, причем ее лиро-эпическая сила. Подтверждением
этому - поэма "Сказание о Лотаре Биче", являющаяся воплощением уникального
авторского замысла - "идеи создать на русском языке немецкое по духу
произведение". Главный герой повести Лотарь Биче - плут, ловкач, женолюб,
народный любимец, герой, стоящий в одной традиции, к примеру, с Тилем
Уленшпигелем Шарля де Костера. Лотарь Биче, являясь выражением юнгианского
архетипа трикстера, оставляет незабываемое впечатление. Весь уклад жизни
фольклорных времен, включая пикантные любовные сцены, описанные в "Сказании
о Лотаре Биче", - все дышит атмосферой настоящей народности.
Игорь Гергенредер одинаково талантливо владеет такими сложными жанрами,
как рассказ, поэма, повесть, роман.
ЕЛЕНА ЗЕЙФЕРТ: Игорь, как обычно складывается ваш день? Сколько времени
вы уделяете творчеству?
ИГОРЬ ГЕРГЕНР ДЕР: Не каждый день можешь посвятить творчеству, нужно
одно, другое, третье сделать. Творческих дней у меня три-четыре в неделю.
После гимнастики и завтрака берусь за работу. Пишу шариковой ручкой. Четыре
часа. В тот же день иногда, бывает, и еще с час попишу - поздно вечером.
Написанное помню и потом мысленно проверяю: что годится, а что надо
исправить? Иду, еду куда-то - "правлю". Когда вещь написана от руки, набираю
на компьютере, опять же редактируя. Но и это еще не окончательная
редактура...
Е.З.: Вы работаете над прозой разных объемов, в том числе над очень
крупными произведениями. К примеру, роман "Донесенное от обиженных" занимает
около 300 страниц. Вы доверяетесь тексту, идете вслед за ним или сначала
пишете подробный план?
И.Г.: План возникает заранее, и он только в голове. Трудность - поиск
самых выразительных, наиболее подходящих слов: как точнее, образнее и,
вместе с тем, "проще" и "легче" передать то, что уже есть в воображении?
Когда очередной отрезок пройден, предстоящее открывается четче, в
подробностях.
Е.З.: Материалы к вашему уникальному сборнику "Русский эротический
сказ", как указано на титульном листе, были собраны вами лично в фольклорных
экспедициях. Это указание - мистификация? Если нет, то каким образом
осуществилась поисковая работа?
И.Г.: Опять надо сказать спасибо отцу. Когда я был школьником, он летом
ездил со мной в деревни неподалеку от Бугуруслана: покупаться в речке,
попить парного молока. Отец подбивал сельских стариков на рассказы о
прошлом, о том, что случалось любопытного в их местах. Мне было велено
записывать карандашом в тетрадку впервые услышанные слова. Отец считал: это
пригодится, поскольку я решил стать журналистом. То, что нам рассказывали,
казалось недостаточно интересным, и я мысленно усложнял фабулу, вставлял
возникавшие в воображении персонажи. Позже, студентом, я натолкнулся на
мысль: а почему бы не обратиться к почвенничеству? Нам преподавали историю
зарубежной литературы, и меня впечатлило возникшее в германских государствах
после войн с Наполеоном движение "Blut und Boden". Начинающие писатели и
поэты, решив наполнить культуру народным, от истоков, содержанием и духом,
устремились в глухие деревни собирать фольклор. Так, например, появились
сказки братьев Гримм.
Наши студенты-филологи отправлялись в экспедиции за фольклором, а
журналисты - нет. Мне пришло в голову по собственному почину в каникулы
взяться за дело. У меня был друг, который имел мотоцикл "ковровец" и
поддержал начинание. Я в раннем детстве перенес полиомиелит и, хотя к
школьным годам стал ходить без клюшки, мотоцикл не водил. Усаживался за
спиной друга, и мы катили из одной деревни в другую, нас пускали
переночевать за библейскую, как стали говорить позднее, плату. Девушек на
селе было больше, чем парней, мы нередко встречали радушие. Нам
посчастливилось присутствовать на гульбе: этот молодежный сабантуй описан в
моей вступительной статье к сказам. Одна из увиденных на празднике игр вошла
в сказ "Степовой Гулеван".
С фольклором же обстояло вот как. Обычно мне самому приходилось
рассказывать какую-нибудь историю, чтобы "разговорить" собеседников и, в
свою очередь, что-то услышать. Услышать то, что могло дать толчок
воображению.
Может быть, сейчас будет небезынтересна черточка той эпохи. От поездок
у меня сохранился, в частности, счет из ресторана одного из районных
центров: 1 бут. вина - 2,09 р., салат 2 порции - 0,10 р., заливной язык 2 п.
- 1,20 р., шашлык 2 п. - 2,12 р., хлеб - 0,10 р. Стипендия тогда была 45 р.,
корреспондент районной газеты получал 115 р. в месяц.
Со временем я написал по собранным впечатлениям несколько вещей,
постарался соблюсти в них скромность, но "безэротичными" они не получились.
И, разумеется, "не пошли". Когда в перестройку барьеры рухнули, я прочитал
"Заветные сказки" Афанасьева. В них много жестокости, они замешены на
злобном унижении женщины. Мне говорили: Афанасьев не придумал, а записал
это, таковы были народные нравы. Тогда я решил противопоставить сказкам
веселые сказы, где женщина - прелестная, раскованная - владела бы магией
игры. Напряглись память, воображение, фантазия. Во время работы думалось:
если известно, что Афанасьев записал сказки, отчего мне прямо не сказать
того же о моих сказах?
Сборник быстро расходился, однако мне пришлось услышать, что я
приписываю сказы народу, дабы на этом "выехать". Тогда я решил указать мое
авторство.
Е.З.: Что позволено народу, не позволено одному автору... Ссылка на
фольклор облегчила издание книги?
И.Г.: Да, это точно.
Е.З.: Игорь, ваши эротические сказы определены вами как буколические.
Действие в сказах, в основном, протекает на привольной природе, людей
связывают между собой чувственные отношения... Верите ли вы сами в идиллию
любого рода, возможна ли она?
И.Г.: Вернусь к моим поездкам с другом на мотоцикле. Нам встретилось
занятное обстоятельство, своего рода курьез тогдашней системы снабжения.
Едва ли не в каждом сельском магазине мы видели сухое белое вино. Стоило оно
дороговато, градусов имело мало, народ пренебрегал им как слабенькой
кислятинкой. Мне же и другу нравились легкие белые вина, которые в большом
городе, в той же Казани, редко бывали в магазинах. Так вот, в одном селе,
купив несколько бутылок, мы расположились на берегу речки. Из лесу вышли
девушки, собиравшие там грибы, присели невдалеке. Видимо, хотели искупаться,
но наше присутствие их смущало. Мы принялись их угощать, они отказывались:
"У нас никто это не пьет". Однако пример, который мы подавали, - с
причмокиванием и возгласами восторга, - в конце концов подействовал. Одна из
новых наших знакомых сделала глоток, потом еще, повела вокруг взглядом и
произнесла фразу, которую я позже записал: "О, как легко оно дается пить!"
Группка осталась с нами, вину было отдано должное. Мы купались, все нагишом,
брызгали водой друг на друга, девушки сплели себе венки, набедренные повязки
из травы, лопухов. Кутерьма поднялась! Все стало удивительно просто и легко.
Я и мой друг остались в этом селе еще на два дня. Это была идиллия. Она
отобразилась - не "один к одному", конечно, - в сказе "Птица Уксюр".
Е.З.: Любовные сцены в ваших сказах столь естественны и в то же время
вы изображаете любовь как произведение искусства, как действо... Вам
становится подвластна такая неординарная художественная условность...
И.Г.: Я стараюсь, чтобы слова заменяли непосредственное созерцание,
непосредственное восприятие действительности. И тут помогает чувство, что
описываемое - самая что ни на есть живая реальность. Чувство это возникает
оттого, что в памяти отпечатались не только эпизоды, подтолкнувшие
воображение к созданию развернутых сцен. Запомнилось и настроение, какое
эпизоды у меня тогда вызывали. Идиллия, о которой я рассказал, запомнилась
очарованием непередаваемо тесного родства, близости между тобой и подругой.
Е.З.: В центре ваших сказов - женщина. В этом первенстве женских
персонажей - естественный интерес к противоположному полу или причина здесь
художественного характера? Изображение женщины интереснее, эмоциональнее?
И.Г.: Меня очень любили мать, бабушка, старшая сестра, они не спали
ночей, выхаживая меня после болезни. Поиграть со мной приходила девочка,
дочь друзей нашей семьи. Когда я пошел в школу, мы вместе возвращались
домой. Но вскоре я начал стесняться: в том возрасте, дело известное,
мальчишки стесняются ходить с девочками. Но мне было заявлено: "Это ты из-за
болезни. Не думала, что ты тряпка". Разумеется, быть тряпкой не захотелось,
и я даже стал брать подругу за руку.
Маугли и Робинзон Крузо побудили меня предложить девочке поселиться в
"хижине из шкур". Летом родители устроили нам "хижину" в сарае, употребив
старые полушубок, пальто, одеяла. Мы с подругой стали "четой первобытных
людей". Когда приходило время обеда, мы приносили еду из дома в "хижину" и
ели как бы охотничью добычу, зажаренную на костре. Игра была для меня полна
эмоций и особенных, потому что я играл с девочкой. Навсегда осталось чувство
женского очарования. Когда я взялся за сказы, мною двигало и сознательное
намерение воплотить в них обаяние Вечной Женственности. Женщины меня
восхищают и вдохновляют. Живу в компании женщин: жена, дочь и чудесная
морская свинка Виннечка.
Е.З.: Какие документы вы изучали, создавая роман "Донесенное от
обиженных"?
И.Г.: Мне очень помогла небольшая книга историка Казимира Валишевского
на французском языке "La derniere des Romanov., E" ["Последняя из
Романовых"] (Париж, 1902), работа до сих пор не переведена на русский.
Важной оказалась и другая книга К. Валишевского "Преемники Петра" (Москва,
книгоиздательство "Современные проблемы", 1912). Я опирался на Народный
лексикон Бертельсманна (издания 1956, 1960) на немецком языке, пользовался
многими другими германскими источниками. Нужные сведения, к примеру, нашлись
в историческом лексиконе Кеблера [Koebler, G.: Historisches Lexikon der
deutschen L: 1764 - 1767" (G2
томах, который издавался Г.В. Гессеном в Берлине в 20-е, в начале 30-х гг.
Стал находкой двухтомник В.А. Бильбасова "История Екатерины II" (Берлин,
1900).
Немало полезного дали и публикации на английском. Полный список
использованных работ помещен в приложении к тексту романа. В списке указаны
и издания советского времени, например, сборник "Гражданская война в
Оренбургском крае. По воспоминаниям участников гражданской войны и
документам" (Чкаловское областное издательство, 1939). От этой книги
протянулась ниточка к современности. Не так давно я получил письмо от
Азамата Магизова из башкирского города Мелеуз. Азамат, которому 35 лет,
прочитал мой роман благодаря Интернету. В романе рассказывается о приезде
башкирской делегации в 1918 году в Баймак. Там делегатов вероломно
захватили, а затем расстреляли красные. Читатель, встретив фамилию одного из
расстрелянных "Магизов", пишет: "Фамилия наша очень редкая, родственники мои
утверждают, что однофамильцев у нас нет. В связи с этим хотелось бы узнать,
как фамилия Магизов попала в Ваш роман". Я ответил, что фамилия была названа
в вышеупомянутом сборнике: "Возглавляли банду офицер Карамышев и башкирские
буржуазные националисты - Изильбаев, Магизов и другие".
Лексика, стиль эпохи каковы!..
Е.З.: Ваш цикл повестей о гражданской войне называется "Комбинации
против Хода Истории". Что значит для вас история?
И.Г.: Мне с детства представлялось, что некая высшая сила "пишет роман"
- творит Историю. Вот, например, Октябрьский переворот и последовавшая за
ним 70-летняя эпоха - невероятно сильные, важные главы Общечеловеческого
романа. Вообразим, что они вычеркнуты и внесена правка. То есть в 1919 или в
1920 победили белые. Допустим лучший из лучших вариантов: жизнь в России
стала не хуже, чем в ведущих странах Запада. Так ведь и там никуда не делись
нужда, инфляция, безработица. И сегодня в Германии из-за чего, как не из-за
социальных проблем, которые не смогло решить правительство, назначены
досрочные выборы?
Разумеется, в России и при небольшевистской власти было бы немало
бедноты. И в этой стране и в других странах говорили бы: "Победи красные,
Ленин - явился бы пример новой системы отношений: без классовой вражды, без
бедных и богатых, без эксплуатации человека человеком! Социализм доказал бы
неопровержимой реальностью, что человек создан для счастья, как птица для
полета".
Одержи победу не красные, а белые, попробовал бы кто-то изобразить в
произведении, чем обернулись бы красивые лозунги большевиков? Попробовал бы
сказать о коллективизации, о вымаривании голодом миллионов крестьян и о том,
какой будет создан культ вождя народов и на чьей крови: на крови тех же
революционеров. Автора, который бы все это нарисовал, объявили бы злобным
мракобесом, человеком с больной фантазией. Над ним смеялись бы. Ну а теперь
над кем смеяться? Наверно, надо задуматься над Общечеловеческим романом, к
которому добавляются строки, страницы, главы...
Е.З.: Интерес к гражданской войне в вас зародил отец, воевавший на
стороне белых. Он рассказал вам правду о войне, показал ее настоящее лицо и
изнанку. Вероятно, вам, в то время советскому школьнику, было тяжело носить
в себе эту страшную правду...
И.Г.: Среди моих друзей детства были дети трудармейцев. Они, как и я,
знали, что пережили наши родители в трудармии. Мы понимали: то, о чем нам
толкуют в школе, то, что передают по радио, показывают по телевидению, не
всегда правда и никак не мешает присутствию страшного в жизни. Мы
чувствовали неприязнь к официозу, распевали без посторонних переделку
пионерской песни "Куба, любовь моя!". Мы пели:
Куба, отдай наш хлеб!
Куба, возьми свой сахар!
Куба, отдай установки ракет!
Куба, пошла ты на ...!
Откуда песенка прилетела в наш двор? Потом я узнал, что она была
распространена среди подростков той поры, ее знали в разных городах. Тогда
же, при Хрущеве, после полета Гагарина пели:
Юра, Юра, ты могуч,
Ты летаешь выше туч!
Соберешься на орбиту,
Захвати с собой Никиту,
Чтобы этот п...
Не ... рабочий класс!
Словом, в обязательные для пионера, для комсомольца идеалы я не верил,
и потому носить в себе страшную правду было естественно.
Е.З.: В вашей повести "Грозная птица галка", столь ярко открывающей
цикл "Комбинации против Хода Истории", пятнадцатилетний герой Ленька,
рядовой белой дивизии, не сразу осознает трагедию сообщенной ему страшной
вести - гибели старшего брата. Только через время к мальчику приходит
боль... Можно ли объяснить эту ситуацию общей оторопью в то смутное время?
Или индивидуальной натурой героя?
И.Г.: Отцу, когда тот был ребенком, подростком, брат Павел едва ли не
всегда виделся в движении и притом в щеголеватом движении. В том, как Павел
катался на велосипеде, греб на лодке, бегал на лыжах, сквозила небрежность
необычайно уверенного в себе человека. Он никого не боялся, и ему нравилось,
если что-то ему угрожало. Для моего отца казалось несомненным, что никто
никогда не сумеет Павла побить. Вступив в Народную Армию, отец и другие
солдаты сидели в вагоне-теплушке в Сызрани. Отец услышал: "Глядите, какой
офицер идет! Орелик!" Оказалось, это Павел проходил по перрону. Отец мне
рассказывал: "Осанка - блеск! Сила в нем так и играет!" В Павле кипело
столько жизни, что она не позволяла поверить в смерть. Он своим обликом,
поведением словно бы внушал, что неубиваем. Это я и постарался передать: мой
герой не может сразу представить, что Павел недвижим, мертв. Между прочим,
такие, что давно известно, и погибают в первую очередь.
Е.З.: Игорь, назвали бы вы вашу литературу однозначно антисоветской?
И.Г.: Антисоветской ее назвали бы люди с советским сознанием. В юности,
когда мне в голову приходил замысел той или иной вещи, я рассказывал о нем
людям, уже печатавшимся. И мне говорили: "Это не пойдет!" Хотя я, понимая,
где живу, отнюдь не пытался как-то критиковать порядки. Я сознавал, чем это
для меня может кончиться. И все равно вещи "не шли". Пример. Писатели, без
чьего одобрения нельзя было отнести рукопись в издательство (там ее не стали
бы читать), зарубили мой сборник детских рассказов. В речи моих героев
встречалось: "затранзал", "отметелил", "усикалась". Мне возмущенно сказали:
"Как у вас дети выражаются? Они нормального языка не знают?" Но в
действительности дети говорили именно на таком языке, и я взял самые
удобоваримые выражения. Конечно, можно было заставить героев изъясняться,
"как положено", - но тогда исказились бы образы, они же зависимы от речевой
характеристики. Фальшь вызывала отвращение к работе. Сколько рукописей из-за
этого я порвал, сколько вещей не довелось написать... В лучшие годы.
Но вспоминая то время, я не чувствую ненависти ко всей тогдашней жизни.
При той власти я бесплатно получил высшее образование, мне платили
повышенную стипендию, поскольку все экзамены я сдавал на "отлично", вручили
диплом с отличием. (А каково молодежи учиться в сегодняшней России?) Я читал
произведения многих прекрасных зарубежных авторов, потому что, по инициативе
Горького, в 1918 году российская интеллигенция была привлечена к задаче:
ознакомить народ со всеми достижениями мировой литературы. Задача, в
основном, выполнялась, хотя, конечно, переводили не всех замечательных
писателей и, понятно, почему. Но школа-то переводчиков была превосходная! В
Германии, в первые месяцы жизни здесь, мне попались "Три мушкетера",
переведенные на немецкий и адаптированные: книжка в палец толщиной.
То есть, в советском государстве, безусловно, имелось и то, что хорошо
было бы сохранить.
Мне кажется, я смотрю на советское прошлое объективно. Человек с
"непартийным" сознанием, наверно, не назвал бы все мои вещи однозначно
антисоветскими.
Е.З.: Вот цитаты из вашей повести "Грозная птица галка": "Я услышал,
как погиб Павка", "Вот тут, неглубоко, лежит Павка. Серо-синий, ужасный, как
те трупы, которых я успел наглядеться. Павка - такой ловкий, быстрый в
движениях, такой самоуверенный, бесстрашный"... Можно ли в использовании
имени Павки (в данном случае, белогвардейца) увидеть желание вызвать у
читателя образ другого, красного, Павки?
И.Г.: Нет. Я понимал, что возникнут мысли о "перекличке", но мне не
хотелось изменять имя моего дяди. Для его братьев он был Павкой. Отец
вспоминал детство: родители дома говорили по-немецки. Приезжавшая в гости
двоюродная бабушка по-русски почти не знала и называла Павла "Паулус". А в
то время еще хорошо помнили о войне англичан с бурами 1899 - 1902 гг. Россия
сочувствовала бурам, в народе ходила песня "Трансвааль, Трансвааль, страна
моя". Было популярно имя президента бурской республики Трансвааль Паулуса
Крюгера. И когда дома братья сходились к обеду, кто-нибудь раньше других
вбегал в столовую и при появлении Павла объявлял: "Их превосходительство
Паулус Крюгер!"
Е.З.: Судя по вашим произведениям, вы глубоко верующий человек и
придерживаетесь позиции, что человек не вправе вершить правосудие?
И.Г.: Мне кажется, человеку не дано понять, что есть действительное,
подлинное правосудие. Обычно люди говорят, что следовали закону, приказу.
Часто так оно было и есть. Но люди и по своему внутреннему побуждению
отнимают чужую жизнь: вершат правосудие. Я бы не назвал этим словом подобные
поступки. Однако надо ли делать вывод, что на насилие нельзя отвечать
насилием? Позиция эта для кого-то весьма удобна. Можно внушающими почтение
словесами прикрыть собственный страх перед насилием, а если оно угрожает
другим, - прикрыть желание остаться в стороне. В романе "Донесенное от
обиженных" один мой герой спрашивает другого о заповеди "не убий". Тот
отвечает: "Христос сначала говорит о законе Моисея "око за око, зуб за зуб",
- доступном пониманию людей. А затем добавляет, что заповедь "не убий" была
бы лучше... Была бы - если б все-все люди одновременно последовали ей. До