Страница:
– Хочу! – Дидье тут же почувствовал, что смертельно голоден. Болезни болезнями, а голод – еще один спутник юности, почти как здоровье.
Виолетта, получив согласие больного, позвонила в серебряный колокольчик.
Вскоре на зов хозяйки явилась сиделка.
– Мари, принеси нашему гостю бульон. И… – маркиза лукаво закусила алую губку, – и шарлотку с яблоками из запасов господина Бертуччо.
– Но мэтр Дебрэнн не велели… – засомневалась та.
– Мэтр Дебрэнн, дай ему волю, кого угодно готов заморить голодом и клизмами, – отрезала мадемуазель де Лажуа. – Ступай!
Дидье хмыкнул. Он непозволительно для молодого человека любил сладкое.
– Вы любите читать? – поинтересовалась Виолетта, когда дверь за Мари захлопнулась. – Наверняка любите, вы же студент.
– Да, очень. Но не все книги мне, увы, по карману, – совершенно искренне вздохнул Дидье.
– Как же, помню. Вы пока еще не разбогатели. У моего отца большая библиотека тут, в отеле д’Оди. Я принесла вам Лопе де Вега. По правде говоря, это первое, что подвернулось мне под руку. Но если у вас есть пожелания…
– Благодарю вас, ваше сиятельство!
Девушка внезапно нахмурилась.
– Вам совершенно не за что благодарить меня, мсье Ламбер. Наша «случайная встреча» едва не стоила вам жизни. Благодарите лучше Господа. Между прочим, мой отец болен, и он намерен приглашать священника на дом. Если вам нужно присутствие святого отца…
– Я думаю… возможно… немного позже.
Маркиза кивнула. В это время вернулась Мари с бульоном и шарлоткой.
– Мне пора идти, Дидье Ламбер, – Виолетта сделала все еще слегка смущенному юноше легкий книксен. – Но я оставляю вас в надежных руках.
С этими словами девушка упорхнула. Служанка только покачала головой. По ее мнению, юной хозяйке иногда не хватало строгости.
– Давай-ка я помогу тебе, милый, – Мари осторожно усадила раненого на постели. – Не хватало только бульоном ошпариться.
Дидье жадно втянул носом вкусный аромат.
– Вижу, проголодался, – улыбнулась женщина. – Раз есть хочешь, значит, поправишься.
Дидье осторожно сделал первый маленький глоток. Конечно, он поправится. Не может не поправиться. В возрасте Дидье смерть казалась пустым звуком, а жизнь – бесконечной.
Глава 2
Глава 3
Виолетта, получив согласие больного, позвонила в серебряный колокольчик.
Вскоре на зов хозяйки явилась сиделка.
– Мари, принеси нашему гостю бульон. И… – маркиза лукаво закусила алую губку, – и шарлотку с яблоками из запасов господина Бертуччо.
– Но мэтр Дебрэнн не велели… – засомневалась та.
– Мэтр Дебрэнн, дай ему волю, кого угодно готов заморить голодом и клизмами, – отрезала мадемуазель де Лажуа. – Ступай!
Дидье хмыкнул. Он непозволительно для молодого человека любил сладкое.
– Вы любите читать? – поинтересовалась Виолетта, когда дверь за Мари захлопнулась. – Наверняка любите, вы же студент.
– Да, очень. Но не все книги мне, увы, по карману, – совершенно искренне вздохнул Дидье.
– Как же, помню. Вы пока еще не разбогатели. У моего отца большая библиотека тут, в отеле д’Оди. Я принесла вам Лопе де Вега. По правде говоря, это первое, что подвернулось мне под руку. Но если у вас есть пожелания…
– Благодарю вас, ваше сиятельство!
Девушка внезапно нахмурилась.
– Вам совершенно не за что благодарить меня, мсье Ламбер. Наша «случайная встреча» едва не стоила вам жизни. Благодарите лучше Господа. Между прочим, мой отец болен, и он намерен приглашать священника на дом. Если вам нужно присутствие святого отца…
– Я думаю… возможно… немного позже.
Маркиза кивнула. В это время вернулась Мари с бульоном и шарлоткой.
– Мне пора идти, Дидье Ламбер, – Виолетта сделала все еще слегка смущенному юноше легкий книксен. – Но я оставляю вас в надежных руках.
С этими словами девушка упорхнула. Служанка только покачала головой. По ее мнению, юной хозяйке иногда не хватало строгости.
– Давай-ка я помогу тебе, милый, – Мари осторожно усадила раненого на постели. – Не хватало только бульоном ошпариться.
Дидье жадно втянул носом вкусный аромат.
– Вижу, проголодался, – улыбнулась женщина. – Раз есть хочешь, значит, поправишься.
Дидье осторожно сделал первый маленький глоток. Конечно, он поправится. Не может не поправиться. В возрасте Дидье смерть казалась пустым звуком, а жизнь – бесконечной.
Глава 2
Возвращение герцога
Между тем в Париже было не слишком-то спокойно.
Во всяком случае, именно об этом думал лейтенант гвардейцев кардинала Эме де Фобер туманным февральским днем, направляясь в Лувр.
Настроение у Эме было не сказать чтоб лучезарным. Некоторое время назад разнесся слух, что герцог де Бофор, сосланный в свои имения покойным кардиналом, вновь попал в милость к королю (а точнее, к королеве) и возвращается ко двору. Де Фобер со свойственным ему пессимизмом ничего хорошего от этого не ждал. Внук Генриха Четвертого обожал мутить воду и устраивать скандалы даже на пустом месте. Ясно было также, что де Бофор наряду с Мазарини начнет бороться за влияние на королеву. С тяжело больным королем уже фактически никто не считался – все надеялись, и не без основания, на скорую смерть монарха. Но не рано ли его списывали со счетов?
Эме прибыл в Париж по приглашению своего дальнего родственника капитана де Кавуа и успел за короткое время полностью увязнуть в паутине интриг. Де Фобер был человеком умным и не мечтал, что служба непосредственно под командованием кардинала (а Мазарини сделал его доверенным лицом – настолько, насколько это возможно) будет преисполнена лишь рутинной работы. Да, пост лейтенанта – лакомый кусочек, который многие хотели бы заполучить. Но, черт побери, что же за собачья работа! Одно дело, связанное с кукольным театром, заговором принцев крови против Мазарини и кошкой Ришелье, Эме успел благополучно… нет, не провалить, свести к ничьей, пожалуй. Кардинал скупо похвалил его, жалованье не прибавил, но и в Бастилию не засунул – уже хорошо. Игры с сильными мира сего оказались делом увлекательным и опасным. Направляя коня к королевскому дворцу, де Фобер подумал, что теперь снова все изменится. Герцог де Бофор возвратился совсем недавно, в домах, лояльных к нему, внука Генриха Четвертого уже принимали, а сегодня официально примут в Лувре. Эме прикидывал – интересно, тем самым Мазарини заколачивает последний гвоздь в крышку своего же гроба или все обойдется? Пока что кардинал-итальянец имел немало причин опасаться де Бофора, человека злого, целеустремленного и искушенного в интригах. Хотя многие думали, что герцог ничего не значит, навредить он мог изрядно.
Приемный зал Лувра, ярко освещенный несметным количеством свечей, был полон народу и гудел как растревоженный улей. Все ожидали прибытия герцога де Бофора и их королевских величеств. Перед глазами лейтенанта мелькал калейдоскоп лиц. Вот капитан королевских мушкетеров де Тревиль, которого король сразу же после смерти кардинала возвратил из ссылки; граф де Крамайль, недавний узник Бастилии, сияющий, как новенькая монета; де Сувре, первый камергер короля; принцесса Конде, последняя любовь Генриха Четвертого, все еще прекрасная, несмотря на возраст, окруженная стайкой своих приближенных дам… Этой женщине на глаза лейтенант предпочитал не попадаться. Семь долгих лет назад он уже влип благодаря ей в историю, и воспоминания о тех днях по-прежнему были для Эме болезненны.
Наконец, он нашел взглядом Мазарини. Первый министр в толпе придворных о чем-то говорил, по-итальянски бурно жестикулируя. Эме подошел и остановился неподалеку, чтобы быть рядом, если потребуется.
– Его высочество Франсуа де Вандом, герцог де Бофор!
Все взоры обратились к дверям.
Герцог де Бофор, внук Генриха Четвертого, не имел никакого сходства со своим дедом-гасконцем, а скорее напоминал отца, Сезара де Вандома, известного своей нетрадиционной ориентацией. Это был молодой еще человек, красивый, но слегка женоподобный, с длинными белокурыми волосами. Безрассудно храбрый (безрассудно – это слово идеально подходит в данном случае, герцог вообще редко когда руководствовался рассудком) и обладающий сильным личным обаянием, которое чувствовали все, кто с ним общался, он, тем не менее, был абсолютно невоспитан, груб на словах (о его хамских выходках уже рассказывали анекдоты), а также нерешителен и даже труслив, когда дело доходило до серьезных действий. Всеми силами герцог пытался создать впечатление, что он представляет собой реальную силу в государстве, но на самом деле оказывался лишь марионеткой, за ниточки которой дергал каждый, кому не лень. И уже поэтому было ясно, что в той политической игре, которая начиналась сейчас при дворе, де Бофор примет самое активное участие.
Эме не сомневался, что герцог попробует вернуть себе то блестящее положение, что занимал при дворе раньше. И приложит к тому все усилия. Мазарини – помеха для его планов, так что в ближайшее время следует проявить особую бдительность. Пока де Бофор шатался по отелям своих влиятельных друзей, злословил и радовался возвращению в Париж, можно было его в какой-то мере игнорировать; теперь, будучи официально принятым при дворе, герцог возьмется за старое. Если уже не взялся.
Не успела улечься шумиха, вызванная появлением де Бофора, как толпа придворных снова заволновалась. Одновременно в противоположных дверях залы появились герцогиня де Лонгвиль и герцогиня де Монбазон. Естественно, при супругах, но кто будет обращать внимание на каких-то старых пней-герцогов, когда взгляды приковывает ослепительная красота дам. Обе женщины были красивы, но каждая на свой манер. И терпеть не могли друг друга. Уже трудно было установить, с чего началось это соперничество. Герцог де Лонгвиль ухаживал за герцогиней де Монбазон; ее же мужу не так повезло. Сиятельная Анна-Женевьева, младшая принцесса Конде, за которой тенью следовал верный охранник – Фабьен де Ру, – с герцогом де Монбазоном романов не крутила. Герцогиню и де Ру Эме с недавних пор старался избегать, будучи некоторым образом связан с ними общими секретами. Сколько сложностей в придворной жизни. Отрастить, что ли, бороду?..
Мазарини, наконец, заметивший лейтенанта, поманил его пальцем. Эме подошел, коротко поклонился и приготовился внимать.
– Вы видите герцога де Бофора? – голос с мягким итальянским акцентом чуть дрогнул. Несмотря на свою сметливость и талант в государственных делах, кардинал был трусоват – не чета покойному Ришелье.
– Да, монсеньор.
– Я хочу, чтобы вы узнавали для меня, что он станет делать.
– Монсеньору нужны шпионы из моих гвардейцев?
– Ах, нет, нет. Шпионов у меня достаточно. Де Бофор нетерпелив и может попытаться что-то предпринять против меня. Я хочу, чтобы вы меня защитили. Предвосхитили удар.
Эме не успел ничего ответить Мазарини, потому что в эту минуту церемониймейстер воскликнул:
– Его величество король Франции и Наварры Людовик Тринадцатый!
«Однако как он постарел», – подумал де Фобер, глядя на мрачное по обыкновению, бледное лицо короля, обрамленное седеющими волосами. Взгляд Людовика был устремлен куда-то поверх пышных плюмажей и вычурных причесок. Казалось, король не замечает всей этой толпы.
Дамы явно жаждали развлечений и танцев. Королевские приемы, позволяющие делать и то, и другое, были большой редкостью даже в те времена, когда монарх находился в добром здравии. А уж теперь – и подавно.
Людовик совершенно не собирался принимать активное участие в общем веселье. Анна-Женевьева, столкнувшись с ним взглядом, поспешила почтительно склониться в церемонном реверансе. Лицо короля напоминало маску. И вместе с тем, за ним поворачивались другие лица – словно подсолнухи, тянущиеся к солнцу.
Воздух здесь просто пропах интригами. Прием напоминал цветник, полный хищных растений. Многие приглашенные, сверкая драгоценностями, шептались по углам – углов отчетливо не хватало. Эме осторожно перемещался по залу, так как Мазарини отвлекли, и старался держаться поближе к герцогу де Бофору. Врага нужно знать в лицо и понимать, чего ждать. Изменился ли герцог за те годы, что провел в изгнании?
Не особенно. Говорят, он и раньше был знатным сердцеедом, во всяком случае, на людях. Женственные манеры герцога заставляли подозревать его кое в чем, однако что не доказано – того как бы не существует. Сейчас де Бофор отирался возле герцогини де Монбазон, оттеснив Лонгвиля, щеголявшего кислым выражением лица. Прекрасная Мари явно больше благоволила к внуку Генриха Четвертого. Эме, заинтересовавшись, обвел взглядом зал. Интересно, а где пропадает герцогиня де Лонгвиль? За этой дамой тоже нужно следить: нежный цветочек оказался хитрым растением. Несколько лет – и та еще будет интриганка, всех за пояс заткнет.
Анна-Женевьева, как выяснилось, побеседовав с королем (де Фобер догадывался, о чем они говорили – уже некоторое время при дворе ходили слухи, будто брата герцогини, талантливого молодого полководца герцога Энгиенского, назначат командующим войсками во Фландрии), отошла к окну. Обмахиваясь веером, герцогиня нацепила на лицо скучающее выражение, чтобы ее оставили в покое. Верный защитник Фабьен де Ру куда-то делся. Любопытно.
Однако нынче вечером герцог де Бофор старался охватить своим вниманием как можно большее количество дам. Эме не удивился, увидев, что тот направляется к юной герцогине, и постарался встать так, чтобы краем уха услышать их разговор. Статуя, изображавшая очередную богиню римского пантеона, оказалась весьма благосклонна к лейтенанту, скрыв его от глаз собеседников.
Анна-Женевьева де Лонгвиль была не из тех, кого прилично было проигнорировать. Бофор рассчитывал убить двух зайцев одним выстрелом. Он уже понял, что нынешней наперсницей королевы является принцесса Конде, и надеялся заручиться ее расположением во что бы то ни стало. Кроме того, ему очень хотелось позлить Лонгвиля.
Герцог прекрасно знал, что мадемуазель де Бурбон была насильно выдана замуж за «противного старикашку». За то время, что де Бофор отсутствовал в Париже, нескладная девочка-подросток успела вырасти и превратиться в прелестнейшее создание. Можно быть уверенным, что через год-другой молодая герцогиня станет настоящим светилом. И это – при дворе, который славился как собрание женской красоты всех типов!
Небрежно помахивая надушенным платочком (в зале было невыносимо жарко, окна не открывали из опасений за здоровье короля), де Бофор подошел к герцогине де Лонгвиль.
– Приветствую вас, сударыня!
– Рада вас видеть, герцог! – лицо молодой женщины привычно замерло в гримаске радушия. Но де Бофору этого слабого проявления интереса к нему было мало. Он желал покорять женские сердца и блистать.
Тем более занятно было пофлиртовать с женой Лонгвиля.
– Прекрасный вечер! – никакой другой фразы де Бофор придумать не смог. Потому что его взгляд за секунду до того случайно скользнул чуть ниже самого последнего камушка сапфирового ожерелья, украшавшего шею мадам де Лонгвиль.
Шейка была очаровательна, но еще более заслуживало внимания то, на чем лежал этот самый последний камушек. Мадам де Монбазон ревниво говорила герцогу, что у девчонки де Лонгвиль самая красивая грудь во всем королевстве. И ведь не ошибалась, чертовка этакая!
«Почему она носит такие старомодные вырезы?! – подумал де Бофор. – То, что ей дала природа, нужно выставлять напоказ!»
– Я бы не сказала. Жаль, что его величество не танцует! – герцогиня обмахнулась веером. Причем сделала это таким образом, что ее декольте оказалось полностью скрыто от жадного взора герцога страусовыми перьями.
– Людовику пора танцевать павану, а не менуэт! – наклонившись к уху собеседницы, прошептал герцог. Это был верх остроумия: в Испании павану танцевали на похоронах. Анна-Женевьева строго глянула на де Бофора.
– Я думаю, – холодно заявила она, – что его величество вполне в состоянии танцевать. Просто ему не хочется этого делать.
Королевские поступки не обсуждают.
– Да он же живая мумия! – де Бофор, несмотря на весьма прозрачный намек прекратить злословие, продолжал изощряться в остроумии. – Хорош бы вышел балет! Давайте облачимся в костюмы скелетов и пойдем танцевать на кладбище!
Бирюзовые глаза нехорошо сверкнули.
– Я бы на вашем месте поостереглась говорить такие вещи. Вы в фаворе, герцог, и все об этом говорят. Но фавор может закончиться в одну секунду. И вы опять отправитесь в изгнание. Короля нужно благодарить за милосердие, а вы…
Герцог понял, что сказал лишнее. И поспешил исправить положение.
– Я всего лишь беспокоюсь о том, что его величество слишком гнусно выглядит нынче! Это наводит на меня уныние!
Следовало понимать – «грустно». Это оказалась обычная оговорка де Бофора, причем достаточно безобидная.
Герцогиня не удержалась и усмехнулась.
– А вы все хорошеете, мадам! – он решил переключиться на более приятный предмет беседы. К тому же их оттеснили к стене, что позволило де Бофору занять удобную позицию позади герцогини. Анна-Женевьева была ниже его почти на две головы. Благодаря этому обзор открывался роскошный.
Герцог размышлял о том, что неплохо бы сделать жену Лонгвиля своей любовницей – в пику Мари де Монбазон. Анна-Женевьева нервничала и совершенно не желала поддерживать разговор.
Но эта мизансцена подействовала на герцога де Лонгвиля не хуже ведра холодной воды, вылитого на голову без всякого предупреждения.
Лонгвиль, гневно сведя брови и набычившись, пролетел через пространство, что разделяло его и супругу.
– Сударыня, можно я на минуту украду вас у герцога? – самым сладким тоном спросил он.
Де Бофор нехотя кивнул. Впрочем, пофлиртовать с прекрасной Анной-Женевьевой можно будет позже. Она никуда не денется. Говорят, правда, что она много времени стала проводить вне города, практически переселившись из отеля де Лонгвиль в замок своей родственницы, Элизы де Бланшетт. Также, сообщила Бофору по секрету Мари де Монбазон, герцогиня усердно молится и ездит в ближайшее аббатство с целебным источником, в водах которого омывают ноги женщины, жаждущие понести. Кажется, старый пень Лонгвиль ни на что не годен, поэтому и пышет гневом, завидев молодую жену с кавалером. Бофор усмехнулся. Что ж, возвращение обещает быть весьма, весьма интересным. К тому же, кроме флирта с самыми прекрасными дамами королевства, у герцога имелись в Париже и другие дела.
Эме наблюдал за этой сценой, еле сдерживая ухмылку, и все же отступил еще дальше в тень, чтобы ни в коем случае не попасться герцогине на глаза. По правде говоря, было неловко.
Некоторое время назад Эме получил от Мазарини задание – найти ценную бумагу, содержавшую отречение Гастона Орлеанского от трона. Важнейшая вещь. И даже стало ясно, где ее искать: покойный Ришелье, комедиант старый, хранил бумажку в ошейнике одной из своих кошек, которая досталась по наследству бывшему госсекретарю Шавиньи. Кошку Эме в итоге нашел – в доме герцогини де Лонгвиль, но без ошейника. Анна-Женевьева делала вид, что не понимает, о чем речь, отречение исчезло без следа. Эме был слишком практичен, чтобы уповать на судьбу и верить, будто бумага испарилась окончательно. Она у кого-то в руках, и он подозревал, что это прекрасные ручки герцогини.
Кроме того, всплыла история с группой заговорщиков, передававших шифрованные записки через площадной кукольный театр и стремившихся поймать на горячем Мазарини, тайно встречавшегося с королевой Анной. Тут ясности не было до сих пор, но Лонгвиль по уши в этом замешан. У Эме скулы сводило от нехороших предчувствий. Впрочем, поживем – увидим.
Во всяком случае, именно об этом думал лейтенант гвардейцев кардинала Эме де Фобер туманным февральским днем, направляясь в Лувр.
Настроение у Эме было не сказать чтоб лучезарным. Некоторое время назад разнесся слух, что герцог де Бофор, сосланный в свои имения покойным кардиналом, вновь попал в милость к королю (а точнее, к королеве) и возвращается ко двору. Де Фобер со свойственным ему пессимизмом ничего хорошего от этого не ждал. Внук Генриха Четвертого обожал мутить воду и устраивать скандалы даже на пустом месте. Ясно было также, что де Бофор наряду с Мазарини начнет бороться за влияние на королеву. С тяжело больным королем уже фактически никто не считался – все надеялись, и не без основания, на скорую смерть монарха. Но не рано ли его списывали со счетов?
Эме прибыл в Париж по приглашению своего дальнего родственника капитана де Кавуа и успел за короткое время полностью увязнуть в паутине интриг. Де Фобер был человеком умным и не мечтал, что служба непосредственно под командованием кардинала (а Мазарини сделал его доверенным лицом – настолько, насколько это возможно) будет преисполнена лишь рутинной работы. Да, пост лейтенанта – лакомый кусочек, который многие хотели бы заполучить. Но, черт побери, что же за собачья работа! Одно дело, связанное с кукольным театром, заговором принцев крови против Мазарини и кошкой Ришелье, Эме успел благополучно… нет, не провалить, свести к ничьей, пожалуй. Кардинал скупо похвалил его, жалованье не прибавил, но и в Бастилию не засунул – уже хорошо. Игры с сильными мира сего оказались делом увлекательным и опасным. Направляя коня к королевскому дворцу, де Фобер подумал, что теперь снова все изменится. Герцог де Бофор возвратился совсем недавно, в домах, лояльных к нему, внука Генриха Четвертого уже принимали, а сегодня официально примут в Лувре. Эме прикидывал – интересно, тем самым Мазарини заколачивает последний гвоздь в крышку своего же гроба или все обойдется? Пока что кардинал-итальянец имел немало причин опасаться де Бофора, человека злого, целеустремленного и искушенного в интригах. Хотя многие думали, что герцог ничего не значит, навредить он мог изрядно.
Приемный зал Лувра, ярко освещенный несметным количеством свечей, был полон народу и гудел как растревоженный улей. Все ожидали прибытия герцога де Бофора и их королевских величеств. Перед глазами лейтенанта мелькал калейдоскоп лиц. Вот капитан королевских мушкетеров де Тревиль, которого король сразу же после смерти кардинала возвратил из ссылки; граф де Крамайль, недавний узник Бастилии, сияющий, как новенькая монета; де Сувре, первый камергер короля; принцесса Конде, последняя любовь Генриха Четвертого, все еще прекрасная, несмотря на возраст, окруженная стайкой своих приближенных дам… Этой женщине на глаза лейтенант предпочитал не попадаться. Семь долгих лет назад он уже влип благодаря ей в историю, и воспоминания о тех днях по-прежнему были для Эме болезненны.
Наконец, он нашел взглядом Мазарини. Первый министр в толпе придворных о чем-то говорил, по-итальянски бурно жестикулируя. Эме подошел и остановился неподалеку, чтобы быть рядом, если потребуется.
– Его высочество Франсуа де Вандом, герцог де Бофор!
Все взоры обратились к дверям.
Герцог де Бофор, внук Генриха Четвертого, не имел никакого сходства со своим дедом-гасконцем, а скорее напоминал отца, Сезара де Вандома, известного своей нетрадиционной ориентацией. Это был молодой еще человек, красивый, но слегка женоподобный, с длинными белокурыми волосами. Безрассудно храбрый (безрассудно – это слово идеально подходит в данном случае, герцог вообще редко когда руководствовался рассудком) и обладающий сильным личным обаянием, которое чувствовали все, кто с ним общался, он, тем не менее, был абсолютно невоспитан, груб на словах (о его хамских выходках уже рассказывали анекдоты), а также нерешителен и даже труслив, когда дело доходило до серьезных действий. Всеми силами герцог пытался создать впечатление, что он представляет собой реальную силу в государстве, но на самом деле оказывался лишь марионеткой, за ниточки которой дергал каждый, кому не лень. И уже поэтому было ясно, что в той политической игре, которая начиналась сейчас при дворе, де Бофор примет самое активное участие.
Эме не сомневался, что герцог попробует вернуть себе то блестящее положение, что занимал при дворе раньше. И приложит к тому все усилия. Мазарини – помеха для его планов, так что в ближайшее время следует проявить особую бдительность. Пока де Бофор шатался по отелям своих влиятельных друзей, злословил и радовался возвращению в Париж, можно было его в какой-то мере игнорировать; теперь, будучи официально принятым при дворе, герцог возьмется за старое. Если уже не взялся.
Не успела улечься шумиха, вызванная появлением де Бофора, как толпа придворных снова заволновалась. Одновременно в противоположных дверях залы появились герцогиня де Лонгвиль и герцогиня де Монбазон. Естественно, при супругах, но кто будет обращать внимание на каких-то старых пней-герцогов, когда взгляды приковывает ослепительная красота дам. Обе женщины были красивы, но каждая на свой манер. И терпеть не могли друг друга. Уже трудно было установить, с чего началось это соперничество. Герцог де Лонгвиль ухаживал за герцогиней де Монбазон; ее же мужу не так повезло. Сиятельная Анна-Женевьева, младшая принцесса Конде, за которой тенью следовал верный охранник – Фабьен де Ру, – с герцогом де Монбазоном романов не крутила. Герцогиню и де Ру Эме с недавних пор старался избегать, будучи некоторым образом связан с ними общими секретами. Сколько сложностей в придворной жизни. Отрастить, что ли, бороду?..
Мазарини, наконец, заметивший лейтенанта, поманил его пальцем. Эме подошел, коротко поклонился и приготовился внимать.
– Вы видите герцога де Бофора? – голос с мягким итальянским акцентом чуть дрогнул. Несмотря на свою сметливость и талант в государственных делах, кардинал был трусоват – не чета покойному Ришелье.
– Да, монсеньор.
– Я хочу, чтобы вы узнавали для меня, что он станет делать.
– Монсеньору нужны шпионы из моих гвардейцев?
– Ах, нет, нет. Шпионов у меня достаточно. Де Бофор нетерпелив и может попытаться что-то предпринять против меня. Я хочу, чтобы вы меня защитили. Предвосхитили удар.
Эме не успел ничего ответить Мазарини, потому что в эту минуту церемониймейстер воскликнул:
– Его величество король Франции и Наварры Людовик Тринадцатый!
«Однако как он постарел», – подумал де Фобер, глядя на мрачное по обыкновению, бледное лицо короля, обрамленное седеющими волосами. Взгляд Людовика был устремлен куда-то поверх пышных плюмажей и вычурных причесок. Казалось, король не замечает всей этой толпы.
Дамы явно жаждали развлечений и танцев. Королевские приемы, позволяющие делать и то, и другое, были большой редкостью даже в те времена, когда монарх находился в добром здравии. А уж теперь – и подавно.
Людовик совершенно не собирался принимать активное участие в общем веселье. Анна-Женевьева, столкнувшись с ним взглядом, поспешила почтительно склониться в церемонном реверансе. Лицо короля напоминало маску. И вместе с тем, за ним поворачивались другие лица – словно подсолнухи, тянущиеся к солнцу.
Воздух здесь просто пропах интригами. Прием напоминал цветник, полный хищных растений. Многие приглашенные, сверкая драгоценностями, шептались по углам – углов отчетливо не хватало. Эме осторожно перемещался по залу, так как Мазарини отвлекли, и старался держаться поближе к герцогу де Бофору. Врага нужно знать в лицо и понимать, чего ждать. Изменился ли герцог за те годы, что провел в изгнании?
Не особенно. Говорят, он и раньше был знатным сердцеедом, во всяком случае, на людях. Женственные манеры герцога заставляли подозревать его кое в чем, однако что не доказано – того как бы не существует. Сейчас де Бофор отирался возле герцогини де Монбазон, оттеснив Лонгвиля, щеголявшего кислым выражением лица. Прекрасная Мари явно больше благоволила к внуку Генриха Четвертого. Эме, заинтересовавшись, обвел взглядом зал. Интересно, а где пропадает герцогиня де Лонгвиль? За этой дамой тоже нужно следить: нежный цветочек оказался хитрым растением. Несколько лет – и та еще будет интриганка, всех за пояс заткнет.
Анна-Женевьева, как выяснилось, побеседовав с королем (де Фобер догадывался, о чем они говорили – уже некоторое время при дворе ходили слухи, будто брата герцогини, талантливого молодого полководца герцога Энгиенского, назначат командующим войсками во Фландрии), отошла к окну. Обмахиваясь веером, герцогиня нацепила на лицо скучающее выражение, чтобы ее оставили в покое. Верный защитник Фабьен де Ру куда-то делся. Любопытно.
Однако нынче вечером герцог де Бофор старался охватить своим вниманием как можно большее количество дам. Эме не удивился, увидев, что тот направляется к юной герцогине, и постарался встать так, чтобы краем уха услышать их разговор. Статуя, изображавшая очередную богиню римского пантеона, оказалась весьма благосклонна к лейтенанту, скрыв его от глаз собеседников.
Анна-Женевьева де Лонгвиль была не из тех, кого прилично было проигнорировать. Бофор рассчитывал убить двух зайцев одним выстрелом. Он уже понял, что нынешней наперсницей королевы является принцесса Конде, и надеялся заручиться ее расположением во что бы то ни стало. Кроме того, ему очень хотелось позлить Лонгвиля.
Герцог прекрасно знал, что мадемуазель де Бурбон была насильно выдана замуж за «противного старикашку». За то время, что де Бофор отсутствовал в Париже, нескладная девочка-подросток успела вырасти и превратиться в прелестнейшее создание. Можно быть уверенным, что через год-другой молодая герцогиня станет настоящим светилом. И это – при дворе, который славился как собрание женской красоты всех типов!
Небрежно помахивая надушенным платочком (в зале было невыносимо жарко, окна не открывали из опасений за здоровье короля), де Бофор подошел к герцогине де Лонгвиль.
– Приветствую вас, сударыня!
– Рада вас видеть, герцог! – лицо молодой женщины привычно замерло в гримаске радушия. Но де Бофору этого слабого проявления интереса к нему было мало. Он желал покорять женские сердца и блистать.
Тем более занятно было пофлиртовать с женой Лонгвиля.
– Прекрасный вечер! – никакой другой фразы де Бофор придумать не смог. Потому что его взгляд за секунду до того случайно скользнул чуть ниже самого последнего камушка сапфирового ожерелья, украшавшего шею мадам де Лонгвиль.
Шейка была очаровательна, но еще более заслуживало внимания то, на чем лежал этот самый последний камушек. Мадам де Монбазон ревниво говорила герцогу, что у девчонки де Лонгвиль самая красивая грудь во всем королевстве. И ведь не ошибалась, чертовка этакая!
«Почему она носит такие старомодные вырезы?! – подумал де Бофор. – То, что ей дала природа, нужно выставлять напоказ!»
– Я бы не сказала. Жаль, что его величество не танцует! – герцогиня обмахнулась веером. Причем сделала это таким образом, что ее декольте оказалось полностью скрыто от жадного взора герцога страусовыми перьями.
– Людовику пора танцевать павану, а не менуэт! – наклонившись к уху собеседницы, прошептал герцог. Это был верх остроумия: в Испании павану танцевали на похоронах. Анна-Женевьева строго глянула на де Бофора.
– Я думаю, – холодно заявила она, – что его величество вполне в состоянии танцевать. Просто ему не хочется этого делать.
Королевские поступки не обсуждают.
– Да он же живая мумия! – де Бофор, несмотря на весьма прозрачный намек прекратить злословие, продолжал изощряться в остроумии. – Хорош бы вышел балет! Давайте облачимся в костюмы скелетов и пойдем танцевать на кладбище!
Бирюзовые глаза нехорошо сверкнули.
– Я бы на вашем месте поостереглась говорить такие вещи. Вы в фаворе, герцог, и все об этом говорят. Но фавор может закончиться в одну секунду. И вы опять отправитесь в изгнание. Короля нужно благодарить за милосердие, а вы…
Герцог понял, что сказал лишнее. И поспешил исправить положение.
– Я всего лишь беспокоюсь о том, что его величество слишком гнусно выглядит нынче! Это наводит на меня уныние!
Следовало понимать – «грустно». Это оказалась обычная оговорка де Бофора, причем достаточно безобидная.
Герцогиня не удержалась и усмехнулась.
– А вы все хорошеете, мадам! – он решил переключиться на более приятный предмет беседы. К тому же их оттеснили к стене, что позволило де Бофору занять удобную позицию позади герцогини. Анна-Женевьева была ниже его почти на две головы. Благодаря этому обзор открывался роскошный.
Герцог размышлял о том, что неплохо бы сделать жену Лонгвиля своей любовницей – в пику Мари де Монбазон. Анна-Женевьева нервничала и совершенно не желала поддерживать разговор.
Но эта мизансцена подействовала на герцога де Лонгвиля не хуже ведра холодной воды, вылитого на голову без всякого предупреждения.
Лонгвиль, гневно сведя брови и набычившись, пролетел через пространство, что разделяло его и супругу.
– Сударыня, можно я на минуту украду вас у герцога? – самым сладким тоном спросил он.
Де Бофор нехотя кивнул. Впрочем, пофлиртовать с прекрасной Анной-Женевьевой можно будет позже. Она никуда не денется. Говорят, правда, что она много времени стала проводить вне города, практически переселившись из отеля де Лонгвиль в замок своей родственницы, Элизы де Бланшетт. Также, сообщила Бофору по секрету Мари де Монбазон, герцогиня усердно молится и ездит в ближайшее аббатство с целебным источником, в водах которого омывают ноги женщины, жаждущие понести. Кажется, старый пень Лонгвиль ни на что не годен, поэтому и пышет гневом, завидев молодую жену с кавалером. Бофор усмехнулся. Что ж, возвращение обещает быть весьма, весьма интересным. К тому же, кроме флирта с самыми прекрасными дамами королевства, у герцога имелись в Париже и другие дела.
Эме наблюдал за этой сценой, еле сдерживая ухмылку, и все же отступил еще дальше в тень, чтобы ни в коем случае не попасться герцогине на глаза. По правде говоря, было неловко.
Некоторое время назад Эме получил от Мазарини задание – найти ценную бумагу, содержавшую отречение Гастона Орлеанского от трона. Важнейшая вещь. И даже стало ясно, где ее искать: покойный Ришелье, комедиант старый, хранил бумажку в ошейнике одной из своих кошек, которая досталась по наследству бывшему госсекретарю Шавиньи. Кошку Эме в итоге нашел – в доме герцогини де Лонгвиль, но без ошейника. Анна-Женевьева делала вид, что не понимает, о чем речь, отречение исчезло без следа. Эме был слишком практичен, чтобы уповать на судьбу и верить, будто бумага испарилась окончательно. Она у кого-то в руках, и он подозревал, что это прекрасные ручки герцогини.
Кроме того, всплыла история с группой заговорщиков, передававших шифрованные записки через площадной кукольный театр и стремившихся поймать на горячем Мазарини, тайно встречавшегося с королевой Анной. Тут ясности не было до сих пор, но Лонгвиль по уши в этом замешан. У Эме скулы сводило от нехороших предчувствий. Впрочем, поживем – увидим.
Глава 3
Опасная прогулка
Виолетта уехала на прогулку очень рано. Отец еще спал, а слуги, хоть и посмотрели на молодую хозяйку с недоумением, останавливать ее не посмели. Конечно, кататься верхом в одиночестве без сопровождения не пристало, по парижским меркам, благородной девице. Но маркиза д’Оди пока не приспособилась толком к столичным нравам, продолжая жить так, как привыкла в Провансе, в родовом имении Шато де Лажуа.
«Нет ничего полезнее для цвета лица молоденькой девушки, – говаривал, бывало, старый Поль Шагрэ, долгие годы безрезультатно лечивший ее отца от мучившей Луи-Батиста подагры, – чем утренние вояжи на свежем воздухе. Особенно для вас, ваше сиятельство, вы всегда этакая бледненькая, словно привидение».
Виолетта вовсе не считала себя похожей на привидение. Да, бледновата, но это удел многих рыжеволосых женщин. Окажись она по-настоящему ярко-рыжей, была б еще и конопатой, как дочка сельского старосты Марта. Но от этого Бог миловал. Рыжевато-каштановые локоны, пышные и густые, на самом деле были предметом тайной гордости маркизы де Лажуа. Хотя, по правде сказать, о собственной внешности девушка стала задумываться не так уж давно, не больше года назад. Придирчиво разглядывая свою хрупкую фигурку в зеркале, Виолетта мысленно сравнивала себя с портретами покойной матери, с горничными, с девушками и женщинами из окрестных деревень. Пожалуй, она все же хорошенькая. Определенно хорошенькая.
Все эти размышления привели к тому, что, когда старинный приятель по детским играм, сын садовника Роже, во время салок заграбастал Виолетту в охапку и попытался чмокнуть в щеку, она, вместо того чтобы отвесить нахалу увесистую оплеуху, покраснела и смутилась. Маркиз, наблюдавший эту сцену, велел парня высечь, а дочь затянуть в корсет и засадить за вышивку и музицирование. Так закончилось детство маркизы д’Оди.
Виолетта вздохнула. Девушке нравился теплый и умиротворенный Прованс: поля, виноградники и вечная синяя линия моря на горизонте. Пока ее вовсе не привлекал холодный, промозглый и шумный Париж. Даже роскошный дворец д’Оди – совсем не то, что любимый с детства замок Шато де Лажуа. Двое суток напролет многочисленная челядь топила камины в промерзшем насквозь здании, чтобы вернуть тепло в анфилады комнат, заставленных вычурной дорогой мебелью, увешанных коврами, зеркалами и картинами, озаряемых светом огромных хрустальных люстр. Брр. Девушка почти сожалела о смерти неведомого ей всемогущего первого министра Ришелье. Если бы не это известие, Луи-Батист продолжал бы сидеть в поместье, забавляться с собаками и ястребами, а по ночам показывать дочери в «волшебное стекло» Луну и огромные мохнатые звезды с красивыми названиями, за каждым из которых следовала старинная легенда. Теперь все изменилось. Они в Париже, маркиз д’Оди с нетерпением дожидается королевской аудиенции. Значит, Виолетта скоро увидит крестную…
Задумавшись о своем, она сама не заметила, как добралась до невысокой каменной стены. В прошлом веке Генрих II приказал обнести Булонский лес, ставший укрытием для бандитов, стеной и пробить в ней восемь ворот. Значит, теперь нужно поворачивать направо, к воротам Мюэт. Конечно, этот лес мало походит на рощи Прованса, особенно в конце зимы, но выбирать не из чего. Лошадь покорно пустилась рысью, разбрызгивая грязь по аллее королевы Маргариты. В утренний час в лесу почти никого не было. Но Виолетту не устраивало «почти». Она храбро свернула на извилистую тропинку с намерением обеспечить себе полное одиночество…
Анна Австрийская, ее крестная мать. Судя по бесконечным рассказам отца, незаурядная женщина и… королева. Если бы девушка лучше знала свою матушку, она бы, пожалуй, ревновала Луи-Батиста к ее величеству. Но маркиза де Лажуа отправилась в лучший мир всего через несколько месяцев после родов, так что Виолетта вполне спокойно относилась к восхищению отца французской королевой, более того, почтение к Анне было привито и ей самой с раннего детства. Скоро она увидит крестную, какое счастье…
Тропинка отчаянно петляла, уводя всадницу все дальше в чащу. Виолетта отпустила поводья, наслаждаясь неожиданно теплым утром. Снег таял, всюду на грязной ледяной корке мелькали темные проталины, где-то в высоких кронах совсем по-весеннему перекликались птицы. Лошадь, предоставленная самой себе, выбирала дорогу посуше, старательно минуя лужи. И вскоре вынесла всадницу на холм. Тут деревья росли реже, а тропинка становилась шире, спускаясь к небольшому, облюбованному стаей диких уток пруду. Какой-то миг маркизе казалось, что здесь, в этой глуши, она совсем одна. Потом, сквозь редкую гребенку голого зимнего подлеска, девушка разглядела двух всадников на берегу. Виолетта торопливо придержала лошадь. Девушка вовсе не хотела нарушать тет-а-тет совершенно незнакомых ей мужчин. Тем более что они выбрали этот уединенный уголок в лесу явно неспроста. Двое ссорились, и, хоть расстояние скрадывало слова, невольная свидетельница ссоры явственно слышала отрывистые сердитые голоса, даже, пожалуй, крики.
Дуэлянты?
С легкой руки Ришелье дуэли все еще были запрещены. Первый министр считал, что дворянину пристало умирать исключительно на службе и на благо короля и Франции, а не по любому пустяку вроде косого взгляда или насмешливой фразы. За поединки наказывали, причем невзирая на титулы. Иногда достаточно сурово. Бастилия, ссылка, плаха. Неудивительно, что ревнители собственной чести выискивали места, где их не застукают законники и соглядатаи из тайной полиции. Глухомань Булонского леса подходила для этих целей как нельзя лучше.
Так или иначе, Виолетте вовсе не улыбалось стать свидетельницей кровопролитного представления. Она была твердо намерена ускакать прочь, и как можно быстрее, пока ее не заметили. Но не успела. Один из мужчин, сделав отрицательный жест, пришпорил коня, явно собираясь покинуть поляну. Второй невозмутимо вытащил из седельной сумки пистоль и, тщательно прицелившись, выстрелил вслед первому. Оглушительный грохот вспугнул диких уток – птицы, дружно захлопав крыльями, взлетели в небо всей стаей. И этот же грохот заставил маркизу д’Оди коротко взвизгнуть от неожиданности.
В холодном чистом зимнем воздухе звуки разносятся дальше, чем нам бы хотелось. Женский вскрик напугал стрелка не меньше, чем грохот выстрела Виолетту. Всадник, которого настигла предательская пуля, тем временем медленно вывалился из седла, при падении зацепившись ногой за стремя. Конь сделал еще несколько шагов к краю поляны, протащив тело хозяина по снежной слякоти, и остановился в растерянности. А мужчина с оружием обернулся, стараясь разглядеть непрошеную свидетельницу своего поступка. На маркизу же, то ли от страха, то ли от неожиданности, напало какое-то странное оцепенение. Она отчетливо видела хмурое и немного растерянное лицо убийцы: почему-то на этом белом пятне взгляд девушки ясно выхватывал только тонкие, тщательно выщипанные брови и не менее тонкие холеные усики. А в голове испуганными птицами бились обрывки совершенно бессвязных мыслей, вроде того, есть ли у этого человека еще один пистолет и сможет ли пуля долететь от пруда до верхушки холма. Если б незнакомец попытался угрожать или поскакал в сторону Виолетты, она бы, разумеется, сломя голову понеслась прочь, не жалея хлыста и боков собственной лошади. Но вместо этого мужчина вдруг торопливо поглубже надвинул на лоб шляпу и, злобно хлестнув коня плетью, скрылся в чаще. Какое-то время мадемуазель де Лажуа еще видела его быстро удаляющийся силуэт сквозь редкие заросли и слышала треск веток, потом наступила тишина.
Девушка растерянно оглянулась. Там, у пруда, остался второй, неподвижный и черный на фоне снежной белизны. Что делать? Звать на помощь? Вряд ли тут, в глуши, кто-то откликнется на призыв. А вдруг этот человек не мертв, а всего лишь ранен? Тогда дорога каждая минута. Но что, если убийца вернется на место преступления? Ведь тогда…
«Нет ничего полезнее для цвета лица молоденькой девушки, – говаривал, бывало, старый Поль Шагрэ, долгие годы безрезультатно лечивший ее отца от мучившей Луи-Батиста подагры, – чем утренние вояжи на свежем воздухе. Особенно для вас, ваше сиятельство, вы всегда этакая бледненькая, словно привидение».
Виолетта вовсе не считала себя похожей на привидение. Да, бледновата, но это удел многих рыжеволосых женщин. Окажись она по-настоящему ярко-рыжей, была б еще и конопатой, как дочка сельского старосты Марта. Но от этого Бог миловал. Рыжевато-каштановые локоны, пышные и густые, на самом деле были предметом тайной гордости маркизы де Лажуа. Хотя, по правде сказать, о собственной внешности девушка стала задумываться не так уж давно, не больше года назад. Придирчиво разглядывая свою хрупкую фигурку в зеркале, Виолетта мысленно сравнивала себя с портретами покойной матери, с горничными, с девушками и женщинами из окрестных деревень. Пожалуй, она все же хорошенькая. Определенно хорошенькая.
Все эти размышления привели к тому, что, когда старинный приятель по детским играм, сын садовника Роже, во время салок заграбастал Виолетту в охапку и попытался чмокнуть в щеку, она, вместо того чтобы отвесить нахалу увесистую оплеуху, покраснела и смутилась. Маркиз, наблюдавший эту сцену, велел парня высечь, а дочь затянуть в корсет и засадить за вышивку и музицирование. Так закончилось детство маркизы д’Оди.
Виолетта вздохнула. Девушке нравился теплый и умиротворенный Прованс: поля, виноградники и вечная синяя линия моря на горизонте. Пока ее вовсе не привлекал холодный, промозглый и шумный Париж. Даже роскошный дворец д’Оди – совсем не то, что любимый с детства замок Шато де Лажуа. Двое суток напролет многочисленная челядь топила камины в промерзшем насквозь здании, чтобы вернуть тепло в анфилады комнат, заставленных вычурной дорогой мебелью, увешанных коврами, зеркалами и картинами, озаряемых светом огромных хрустальных люстр. Брр. Девушка почти сожалела о смерти неведомого ей всемогущего первого министра Ришелье. Если бы не это известие, Луи-Батист продолжал бы сидеть в поместье, забавляться с собаками и ястребами, а по ночам показывать дочери в «волшебное стекло» Луну и огромные мохнатые звезды с красивыми названиями, за каждым из которых следовала старинная легенда. Теперь все изменилось. Они в Париже, маркиз д’Оди с нетерпением дожидается королевской аудиенции. Значит, Виолетта скоро увидит крестную…
Задумавшись о своем, она сама не заметила, как добралась до невысокой каменной стены. В прошлом веке Генрих II приказал обнести Булонский лес, ставший укрытием для бандитов, стеной и пробить в ней восемь ворот. Значит, теперь нужно поворачивать направо, к воротам Мюэт. Конечно, этот лес мало походит на рощи Прованса, особенно в конце зимы, но выбирать не из чего. Лошадь покорно пустилась рысью, разбрызгивая грязь по аллее королевы Маргариты. В утренний час в лесу почти никого не было. Но Виолетту не устраивало «почти». Она храбро свернула на извилистую тропинку с намерением обеспечить себе полное одиночество…
Анна Австрийская, ее крестная мать. Судя по бесконечным рассказам отца, незаурядная женщина и… королева. Если бы девушка лучше знала свою матушку, она бы, пожалуй, ревновала Луи-Батиста к ее величеству. Но маркиза де Лажуа отправилась в лучший мир всего через несколько месяцев после родов, так что Виолетта вполне спокойно относилась к восхищению отца французской королевой, более того, почтение к Анне было привито и ей самой с раннего детства. Скоро она увидит крестную, какое счастье…
Тропинка отчаянно петляла, уводя всадницу все дальше в чащу. Виолетта отпустила поводья, наслаждаясь неожиданно теплым утром. Снег таял, всюду на грязной ледяной корке мелькали темные проталины, где-то в высоких кронах совсем по-весеннему перекликались птицы. Лошадь, предоставленная самой себе, выбирала дорогу посуше, старательно минуя лужи. И вскоре вынесла всадницу на холм. Тут деревья росли реже, а тропинка становилась шире, спускаясь к небольшому, облюбованному стаей диких уток пруду. Какой-то миг маркизе казалось, что здесь, в этой глуши, она совсем одна. Потом, сквозь редкую гребенку голого зимнего подлеска, девушка разглядела двух всадников на берегу. Виолетта торопливо придержала лошадь. Девушка вовсе не хотела нарушать тет-а-тет совершенно незнакомых ей мужчин. Тем более что они выбрали этот уединенный уголок в лесу явно неспроста. Двое ссорились, и, хоть расстояние скрадывало слова, невольная свидетельница ссоры явственно слышала отрывистые сердитые голоса, даже, пожалуй, крики.
Дуэлянты?
С легкой руки Ришелье дуэли все еще были запрещены. Первый министр считал, что дворянину пристало умирать исключительно на службе и на благо короля и Франции, а не по любому пустяку вроде косого взгляда или насмешливой фразы. За поединки наказывали, причем невзирая на титулы. Иногда достаточно сурово. Бастилия, ссылка, плаха. Неудивительно, что ревнители собственной чести выискивали места, где их не застукают законники и соглядатаи из тайной полиции. Глухомань Булонского леса подходила для этих целей как нельзя лучше.
Так или иначе, Виолетте вовсе не улыбалось стать свидетельницей кровопролитного представления. Она была твердо намерена ускакать прочь, и как можно быстрее, пока ее не заметили. Но не успела. Один из мужчин, сделав отрицательный жест, пришпорил коня, явно собираясь покинуть поляну. Второй невозмутимо вытащил из седельной сумки пистоль и, тщательно прицелившись, выстрелил вслед первому. Оглушительный грохот вспугнул диких уток – птицы, дружно захлопав крыльями, взлетели в небо всей стаей. И этот же грохот заставил маркизу д’Оди коротко взвизгнуть от неожиданности.
В холодном чистом зимнем воздухе звуки разносятся дальше, чем нам бы хотелось. Женский вскрик напугал стрелка не меньше, чем грохот выстрела Виолетту. Всадник, которого настигла предательская пуля, тем временем медленно вывалился из седла, при падении зацепившись ногой за стремя. Конь сделал еще несколько шагов к краю поляны, протащив тело хозяина по снежной слякоти, и остановился в растерянности. А мужчина с оружием обернулся, стараясь разглядеть непрошеную свидетельницу своего поступка. На маркизу же, то ли от страха, то ли от неожиданности, напало какое-то странное оцепенение. Она отчетливо видела хмурое и немного растерянное лицо убийцы: почему-то на этом белом пятне взгляд девушки ясно выхватывал только тонкие, тщательно выщипанные брови и не менее тонкие холеные усики. А в голове испуганными птицами бились обрывки совершенно бессвязных мыслей, вроде того, есть ли у этого человека еще один пистолет и сможет ли пуля долететь от пруда до верхушки холма. Если б незнакомец попытался угрожать или поскакал в сторону Виолетты, она бы, разумеется, сломя голову понеслась прочь, не жалея хлыста и боков собственной лошади. Но вместо этого мужчина вдруг торопливо поглубже надвинул на лоб шляпу и, злобно хлестнув коня плетью, скрылся в чаще. Какое-то время мадемуазель де Лажуа еще видела его быстро удаляющийся силуэт сквозь редкие заросли и слышала треск веток, потом наступила тишина.
Девушка растерянно оглянулась. Там, у пруда, остался второй, неподвижный и черный на фоне снежной белизны. Что делать? Звать на помощь? Вряд ли тут, в глуши, кто-то откликнется на призыв. А вдруг этот человек не мертв, а всего лишь ранен? Тогда дорога каждая минута. Но что, если убийца вернется на место преступления? Ведь тогда…