— Что нельзя оставлять? — спросила Лики. Она думала о том, что наступает вечер. За ним придет долгая ночь. Она опять будет бояться. Не Тими, нет. Она будет бояться запаха бензина, который вслед за смертью Бредли вошел в их дом.
— Нельзя, — убежденно повторил Билли. Он еще не представлял себе, что он должен сделать, что он может сделать. Но ему казалось, что Лики ждет от него поступков, все равно каких, только бы не сидеть вот так. Он может пойти к Фримену и спросить, что тот собирается предпринимать. Он смотрел на мигающую рекламу, требующую крови, и думал о крови Бредли, которая тоже взывала к отмщению. Ему казалось, что и Лики думает о том же.
Но Лики думала о запахе бензина и о наступающей ночи. И еще о Билли, который сидел рядом и голос которого был похож на голос доктора со станции “SOS”. Ей никогда не приходила в голову мысль, что у диктора может быть лицо, руки. Он был для нее просто Голосом, который помогал ей в минуты тоски и отчаяния. Теперь же Голос вдруг материализовался в Билли.
— Говори что-нибудь, — сказала она.
— Хочешь, я почитаю тебе стихи? — предложил Билли.
— Читай. Только не надо молчать.
И Билли вполголоса стал читать ей стихи. Свои стихи, которые он никогда и никому не показывал… Это были грустные стихи о большом городе и маленьком человеке, который любил этот город. Но город не замечал маленького человека. И человек умер, так и не добившись того, чтобы город его заметил. Лики наморщила лоб и сказала, что она плохо поняла основную мысль. Тогда Билли стал читать другие стихи. Лики не старалась вникать в их смысл. Ей нужно было слышать Голос. А что он говорил, было неважно. Наконец Билли замолчал.
— Еще, — сказала Лики. — Мне нравится.
— Ты не слушаешь, — заметил Билли. — Ты все время о чем-то думаешь. Я понимаю, тебе сейчас не до стихов.
— Да, — сказала Лики. — Я думаю. Но мне нравится.
Она не сказала, что ей нравится голос Билли. Голос, которому она привыкла доверять свои страхи и надежды. И она подумала: почему бы ей не довериться Билли? Рассказать о том, что вот уже несколько дней мешает ей жить. Отблески рекламы падали на их лица. Лики ощущала теплое плечо Билли рядом со своим, слышала его голос, который одновременно был и тем Голосом.
И Голос, и плечо, и темнота, окружавшая их, сделали свое дело. Если бы разговор происходил днем, возможно, ничего и не случилось бы. Днем Лики вела бы себя по-другому. И по-другому бы сложилась ее судьба. И судьба Билли. И судьбы других людей, с которыми им пришлось столкнуться.
— О чем ты думаешь? — спросил Билли.
— Не знаю. Обо всем сразу. И о тебе.
— Я тоже думал о тебе. Ты любила играть в песке возле нашего дома. Помнишь?
— Не знаю. Может быть. Я видела сегодня плохой сон.
— Ты веришь в сны?
— Не знаю. Только это был очень плохой сон.
— Тебе страшно?
— Да. Я боюсь возвращаться в дом. Боюсь открыть дверь. Я всегда боюсь.
— Идем, я провожу тебя.
— Нет. Это не то. Понимаешь, это не тот страх. Не беспричинный. Не от воображения…
— Скажи же. Это касается твоего брата?
— Возможно. Но я не знаю… Ничего не знаю… И боюсь. Вчера я всю ночь дрожала. И этот плохой сон. И запах…
— Запах?..
— Да. С тех пор, как брат… Как его не стало… В доме появился запах бензина.
— Я не понимаю…
— Я тоже сначала не понимала. А теперь знаю. К нам в дом кто-то ходит. Он приходит, когда я на службе. Он оставляет после себя запах бензина. Наверное, он ездит на машине.
И Лики замолчала, ожидая, как отнесется к ее сообщению Билли Соммэрс.
— Нельзя, — убежденно повторил Билли. Он еще не представлял себе, что он должен сделать, что он может сделать. Но ему казалось, что Лики ждет от него поступков, все равно каких, только бы не сидеть вот так. Он может пойти к Фримену и спросить, что тот собирается предпринимать. Он смотрел на мигающую рекламу, требующую крови, и думал о крови Бредли, которая тоже взывала к отмщению. Ему казалось, что и Лики думает о том же.
Но Лики думала о запахе бензина и о наступающей ночи. И еще о Билли, который сидел рядом и голос которого был похож на голос доктора со станции “SOS”. Ей никогда не приходила в голову мысль, что у диктора может быть лицо, руки. Он был для нее просто Голосом, который помогал ей в минуты тоски и отчаяния. Теперь же Голос вдруг материализовался в Билли.
— Говори что-нибудь, — сказала она.
— Хочешь, я почитаю тебе стихи? — предложил Билли.
— Читай. Только не надо молчать.
И Билли вполголоса стал читать ей стихи. Свои стихи, которые он никогда и никому не показывал… Это были грустные стихи о большом городе и маленьком человеке, который любил этот город. Но город не замечал маленького человека. И человек умер, так и не добившись того, чтобы город его заметил. Лики наморщила лоб и сказала, что она плохо поняла основную мысль. Тогда Билли стал читать другие стихи. Лики не старалась вникать в их смысл. Ей нужно было слышать Голос. А что он говорил, было неважно. Наконец Билли замолчал.
— Еще, — сказала Лики. — Мне нравится.
— Ты не слушаешь, — заметил Билли. — Ты все время о чем-то думаешь. Я понимаю, тебе сейчас не до стихов.
— Да, — сказала Лики. — Я думаю. Но мне нравится.
Она не сказала, что ей нравится голос Билли. Голос, которому она привыкла доверять свои страхи и надежды. И она подумала: почему бы ей не довериться Билли? Рассказать о том, что вот уже несколько дней мешает ей жить. Отблески рекламы падали на их лица. Лики ощущала теплое плечо Билли рядом со своим, слышала его голос, который одновременно был и тем Голосом.
И Голос, и плечо, и темнота, окружавшая их, сделали свое дело. Если бы разговор происходил днем, возможно, ничего и не случилось бы. Днем Лики вела бы себя по-другому. И по-другому бы сложилась ее судьба. И судьба Билли. И судьбы других людей, с которыми им пришлось столкнуться.
— О чем ты думаешь? — спросил Билли.
— Не знаю. Обо всем сразу. И о тебе.
— Я тоже думал о тебе. Ты любила играть в песке возле нашего дома. Помнишь?
— Не знаю. Может быть. Я видела сегодня плохой сон.
— Ты веришь в сны?
— Не знаю. Только это был очень плохой сон.
— Тебе страшно?
— Да. Я боюсь возвращаться в дом. Боюсь открыть дверь. Я всегда боюсь.
— Идем, я провожу тебя.
— Нет. Это не то. Понимаешь, это не тот страх. Не беспричинный. Не от воображения…
— Скажи же. Это касается твоего брата?
— Возможно. Но я не знаю… Ничего не знаю… И боюсь. Вчера я всю ночь дрожала. И этот плохой сон. И запах…
— Запах?..
— Да. С тех пор, как брат… Как его не стало… В доме появился запах бензина.
— Я не понимаю…
— Я тоже сначала не понимала. А теперь знаю. К нам в дом кто-то ходит. Он приходит, когда я на службе. Он оставляет после себя запах бензина. Наверное, он ездит на машине.
И Лики замолчала, ожидая, как отнесется к ее сообщению Билли Соммэрс.
Глава 3. СОЦВЕТИЕ
Ферма называлась “Копыто дьявола”. Когда машина подъехала ближе, Коун понял происхождение этого названия. Ферма располагалась на скальном мысу, который навис над бурной порожистой речкой. Мыс и впрямь напоминал копыто какого-то огромного животного. У самых построек скала круто уходила вниз. Коун осторожно подошел к обрыву, взглянул на пенные буруны.
— Уютное местечко, — буркнул за его спиной Грейвс. Он приехал вместе с инспектором. Коун вынул сигарету и долго разминал ее в пальцах, задумчиво разглядывая окрестности.
Потом двинулся к дому.
Грейвс пробормотал:
— Тут никто не живет… Не понимаю, что мы здесь ищем?..
Коун не ответил. Он давно понял, что тут никто не живет. Но беседовать на эту тему с Грейвсом было ни к чему. Без Грейвса было над чем подумать. Накануне он и Фримен прочли последнее донесение Бредли, адресованное Грегори. Агент писал, что он заметил слежку за шахом Бен Аюзом. Это показалось ему любопытным, и он решил выяснить, в чем тут дело. Бредли писал, что направит донесение с Никльби. Но, видимо, в последний момент обстановка резко изменилась. Он сунул конверт в записную книжку и отдал лифтеру.
— А может, он перестал доверять Никльби? — спросил Фримен.
— Чушь, — отмахнулся Коун. — И взбредет же вам в голову такое!
— У меня разыгралось воображение.
— Накиньте на него узду. И давайте книжку. Что там есть?
— Ничего существенного. Несколько телефонов. И вот…
Фримен перегнул книжку, и Коун увидел торопливую запись: “ферма “Копыто дьявола”.
— Эту запись он сделал в лифте, — сказал Фримен. — Коун, вы возьмете меня с собой завтра? Я чувствую, что тут пахнет шикарным материалом.
— Нет, — сказал Коун. — Со мной поедет Грейвс.
— Так-то вы платите за добро?
— Я плачу за ужин. Как договорились.
— Все-таки вы оценили информацию?
— Фримен, поймите меня правильно. Это еще не информация. Информацию я привезу вам завтра. Сам. Мне нужно сосредоточиться. А ведь стоит только вам поехать со мной, и ваши коллеги обсядут эту ферму, как мухи теплый пирог.
— Хорошо, — согласился Фримен. — Вы удивительно логично объясняете свои поступки, инспектор.
— Иначе нас давно бы выгнали, — парировал Коун.
Фримен захохотал:
— Два—ноль, инспектор. Жду вас, как возлюбленную…
И вот они на ферме. Коун и Грейвс приблизились к дому. На входных дверях висел замок. Коун не стал его трогать, обошел здание. Окна были закрыты ставнями. Полицейские побывали на скотном дворе, осмотрели многочисленные постройки, о назначении которых выросший в городе Коун мог только догадываться. Нигде не было ни намека на то, что у этой фермы имелся хозяин. Пустота, пыль, нежиль. Они вышли со двора и, обогнув дом, снова оказались на дороге возле своей машины. И увидели человека. Он стоял, засунув руки в карманы старой куртки, и рассматривал автомобиль Коуна. Незнакомец был плешив, стар и румян. Он покосился на полицейских и сделал шаг в их сторону, подняв руку для приветствия.
— Ты кто? — рявкнул Грейвс и надвинулся на румяного старика всей своей двухсотфунтовой глыбой. Тот испуганно отпрыгнул.
— Осадите, Грейвс, — сердито сказал Коун и поздоровался с незнакомцем. — Мы из полиции, — добавил он, чтобы сразу рассеять все недоразумения.
— Я так и подумал, — фальцетом произнес старик и представился: — Джекоб Робинсон. Моя ферма в двух милях к западу. Я ехал в город и увидел вашу машину. Сначала подумал, что приехал хозяин “Копыта”. Потом вижу, что не похоже. Тот приезжал на “кадиллаке”. А свою машину я оставил за поворотом, вон там в рощице.
— Не думал, что у этой развалюхи есть хозяин, — сказал Коун.
— Это так, — согласился Робинсон. Он шмыгнул носом и хихикнул. — Я ему так и говорил. Настоящий хозяин съехал отсюда с месяц назад. — Старик снова хихикнул. — Уехал искать счастья. Все теперь ищут счастья. Да только мало кто знает, где оно лежит. Вот и Грант. Мы ведь с ним дружили. Он жил здесь лет пятнадцать. И все время чего-то боялся. Когда собрался в город, боялся попасть в автомобильную катастрофу. Дрожал, когда падали цены на рынке. А потом вдруг продал ферму.
— Вы видели нового владельца? — перебил Коун.
— Два раза. Он не похож на фермера. Типичный горожанин. Говорил, что покупает ферму для сдачи в аренду. Конечно, такому джентльмену не к лицу ворочать вилами. Я-то это сразу смекнул. Да и он не скрывал, что в нашем деле не смыслит. Он попросил меня присмотреть за владением, пока не подыщет арендатора. Третьего дня он заезжал ко мне. Мы выпили по стаканчику. Он сказал, что нашел арендатора. Попросил меня привести в порядок дом. Заплатил не скупясь. Не мог же я отказать, как вы полагаете?
— Конечно, — сказал Коун.
— Ну а я не торопился, — развел руками Робинсон. — То да се. Думал, не к спеху. А оно вон как обернулось. Словом, я сюда не заглядывал, инспектор. Теперь-то, раз уж вы здесь, не знаю, что и делать. Деньги-то я взял.
Коун похлопал старика по плечу.
— Ничего, — сказал он. — Ключи-то он вам оставил? Может, сказал, как его зовут?
— А как же, — ухмыльнулся старик. — Зовут его Диксон.
Грейвс ковырял носком ботинка землю, безучастно прислушиваясь к разговору. Коун выплюнул потухшую сигарету и так посмотрел на Робинсона, что тот поежился.
— Диксон? — спросил он хрипло. — Вы сказали — Диксон? А имя? Кнут?
Робинсон кивнул.
— Идемте в дом, — сказал Коун. Старик снова кивнул и пошел к своей машине. Через три минуты дребезжащий “форд” подкатил к дому. Робинсон захлопнул дверцу, подергал ее и протянул Коуну связку ключей.
— Два от комнат, — сказал он. — Третий от входа. Они вошли в дом.
Коун попросил Грейвса открыть ставни.
Гуськом они обошли весь первый этаж. Робинсон шел последним и говорил:
— У Гранта здесь были столовая, кухня, кладовки и ванная.
Коун слушал старика и оглядывал помещение. В столовой, довольно обширной комнате с тремя окнами, выходящими во двор, не было никакой мебели. На полу лежал толстый слой пыли. Чувствовалось, что после отъезда Гранта сюда никто не заглядывал. В кухне тоже не нашлось ничего интересного. На второй этаж вела лестница. Подойдя к ней, Коун попросил Грейвса посветить и внимательно осмотрел ступеньки. Пыли на них не было. Так же, впрочем, как и в прихожей. Грейвс отметил это обстоятельство неопределенным мычанием.
Лестница заскрипела, когда трое стали подниматься наверх. Робинсон не преминул заметить, что Грант никогда не был хорошим хозяином. Он, Робинсон, терпеть не может, когда в доме что-нибудь не в порядке. А Гранту было на все наплевать. Он даже не хотел перенести ванную поближе к спальням. Пятнадцать лет вся семья по утрам бегала вниз. Разве это прилично?
В двух спальнях было пусто. В третьей стоял старый диван.
— Когда он отдал вам ключи? — спросил Коун Робинсона.
— Да третьего дня и отдал. Сказал, чтобы я привел Дом в порядок.
Коун пошел вниз. Грейвс и Робинсон двинулись за ним по скрипучей лестнице.
Во дворе инспектор задал Робинсону еще вопрос:
— Он часто бывал здесь?
— Не могу сказать, — ответил старик, подумав. — Я его видел два раза. Когда он купил ферму. И третьего дня. Он заезжал ко мне.
— А соседи?
— Мой дом ближе всех. Две мили.
Коун пытался сообразить, для чего Диксону понадобилась эта ферма. Интересно, колдунья в курсе дела? Судя по всему, дом нужен был как тайное прибежище. Здесь можно переночевать, не привлекая ничьего внимания. До города тридцать миль. Ближайший сосед в двух милях. Но для чего все это? И почему Бредли не отправил донесение с Никльби? Что-то он узнал об этом “Копыте” в ту самую ночь. Лифтер говорил Фримену, что Бредли вел себя беспокойно, несколько раз подымался на этаж, где жил шах. Вниз спускался по лестнице. Видимо, в “Орионе” находился в ту ночь неизвестный, который следил за шахом. Бредли следил за ним, а за Бредли тоже следили. Но почему Бредли ничего не сказал Никльби? Почему он действовал самостоятельно? Неужели прав Фримен, предположивший, что Бредли не доверял Никльби? Он отдал книжку лифтеру-земляку. Этого никто не мог видеть: дело происходило в кабине лифта. И, наверное, Бредли рассчитывал получить ее обратно. Наверное, он полагал, что для него предстоящее ночное приключение особой опасности не представляет. Но книжку тем не менее он предпочел не брать с собой. Почему?
Грейвс нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Его челюсти ритмично двигались, перекатывая жевательную резинку. Робинсон копался в моторе своего “форда”, который не хотел заводиться. Легкий ветерок шуршал опавшими листьями. В рощице у дороги щебетала какая-то птица. Внизу шумела река.
Робинсону наконец удалось завести мотор. Он вытер пот со лба и подошел попрощаться с полицейскими.
— Вы забыли отдать мне ключи, — напомнил Коун.
Он смотрел выжидательно.
Старик похлопал себя по карманам и протянул связку Коуну.
— Мне можно ехать?
— Да, — сказал инспектор.
Когда “фордик” скрылся за поворотом, Грейвс, провожавший его глазами, повернулся к Коуну. Его глаза красноречиво выражали нетерпение. Он не понимал, почему медлит инспектор. Но спросить об этом не решался.
— Заприте дом, — сказал Коун.
И пошел к обрыву. Он не слышал, когда к нему подошел Грейвс. Шум реки заглушал шаги. А может быть, то, что он увидел под скалой, отвлекло его внимание настолько, что он забыл о Грейвсе. Хотя в этом, на первый взгляд, не было ничего особенного. Возле мыса река делала поворот и под самой скалой образовывала относительно тихую заводь. Вода была мутной, дно не просматривалось, несмотря на то, что глубина, видимо, была небольшая. Но Коун и не пытался разглядеть, что делается на дне. Он зачарованно смотрел на трепыхавшийся лоскуток черной ткани. Течение рвало его, тянуло в сторону, а он то тонул, то вновь появлялся на поверхности воды, оставаясь на прежнем месте.
Коун подумал, что он увидел этот лоскуток сразу, еще тогда, когда они только приехали на ферму. Только он не привлек его внимания. Но в памяти остался. Другие мысли, бродившие в голове, когда он впервые подошел к обрыву, заставили его забыть о том, что мелькнуло перед взглядом в пенных бурунах под “Копытом”. Потом, после осмотра фермы, ощущение чего-то забытого, недоделанного вернулось. Недаром ему так не хотелось уезжать отсюда.
Грейвс, дышавший за его спиной, тоже увидел черный лоскут.
— Что это, инспектор? — спросил он.
Коун смерил взглядом расстояние до воды. Не меньше тридцати метров. На вопрос Грейвса он только пожал плечами, хотя смутная догадка уже шевелилась в его мозгу.
— Туда нельзя спуститься? — спросил он Грейвса, понимая, что вопрос праздный.
Грейвс вытянул шею и пробормотал:
— Без веревки ничего не выйдет, инспектор.
— Ну так давайте веревку, — скомандовал Коун. И, увидев, что Грейвс не понял, добавил: — Садитесь в машину. Сообщите о находке Грегори, захватите все необходимое, врача, людей — и сюда. Я подожду.
Оставшись в одиночестве, Коун уселся на крыльце просидел так в задумчивости до прибытия полицейских машин. Он не удивился, когда парни вытащили из реки труп шаха Бен Аюза с камнями на шее и на ногах. Именно об этом он подумал, когда смотрел на черный лоскут, трепыхавшийся в волнах.
Осмотр трупа принес полиции еще одну странную находку. В руке мертвеца был зажат золотой медальон. Внутри медальона ничего, кроме мокрой грязи, не было обнаружено. На теле шаха явственно просматривались следы борьбы. Смерть наступила в результате асфиксии, — констатировал врач. Говоря проще, шаха задушили…
Коуна и Грегори вызвал шеф. Коун требовал немедленного освобождения Вилли Кноуде. Господин Мелтон поморщился, но согласие дал. Затем Коун заявил, что он должен допросить Эльвиру Гирнсбей, Перси, Бекки, и добавил, что неплохо было бы побеседовать с профессором Кирпи относительно Кнута Диксона. К его удивлению, шеф молча кивнул головой. Коун сказал также, что он хотел бы побывать в клинике профессора Кирпи. На это господин Мелтон ответил маленькой речью, в которой коротко охарактеризовал профессора как человека безусловно порядочного и находящегося вне всяких подозрений. Он заметил, что Коуну незачем ни ездить в частную клинику, пользующуюся отличной репутацией, ни посылать туда кого бы то ни было. Пресса не должна трепать уважаемое имя ни в каких аспектах, заявил шеф.
— Но ведь Диксон — пациент Кирпи, — упрямо сказал Коун.
— Диксон никогда не содержался в клинике, — произнес шеф. — Полиции нельзя пользоваться слухами. Полиция должна руководствоваться фактами и логикой.
— Профессор не отрицал, что Диксон — маньяк.
— Я приглашу профессора, — сказал шеф. — Вы, Коун, можете присутствовать на беседе и задавать вопросы. В рамках приличий, конечно. Кроме того, Коун, — жестко добавил шеф, — вы увлекаетесь. Вы запустили дело о наркотиках. Вы забыли о фирме “Дорис”.
— С фирмой все ясно, — сказал Коун. И подумал, что он грешит против истины. Если с фирмой “Дорис” и была некоторая ясность, то такой отнюдь не наблюдалось с фирмой “Менгери”. Но о “Менгери” Коун не говорил шефу. И не собирался сообщать кому бы то ни было, пока не узнает что-нибудь определенное. — С фирмой все ясно, шеф, — повторил он.
— Так ли? — спросил шеф.
Грегори вмешался в разговор. Он подтвердил слова Коуна о фирме “Дорис” и высказал сожаление, что теперь, когда выяснилось, что шах убит, оборвалась ниточка, ведущая к торговцам наркотиками. Надо все начинать почти на пустом месте. Между тем, сказал Грегори, он крайне удивлен решением шефа отпустить Кноуде на свободу. По мнению Грегори, это тот человек, который, несомненно, связан с бандой торговцев.
— Увы, — развел руками шеф. — Возможно, вы и правы. Но у полиции нет никаких оснований задерживать Кноуде. Ведь вы не располагаете доказательствами его вины. Закон на его стороне. И мы не имеем права. Особенно теперь.
Шеф как будто извинялся перед Грегори. Коун мог быть доволен. Господин Мелтон был сегодня явно не на высоте. Как легко он дал разрешение на то, за что вчера Коун получил нахлобучку. И все это сделал лоскуток черной ткани, который Коун случайно заметил на поверхности воды.
Коун сидел против Грегори, молча дымил сигареткой и слушал. Иногда он иронически щурился.
— Шах убил Бредли, — говорил Грегори. — А Диксон убил шаха. Это умозаключение теперь можно считать доказанным.
Коун не считал это умозаключение доказанным. Во всяком случае, его первую часть. Относительно Диксона доказательства имелись. Они допросили Эльвиру Гирнсбей, Перси и Бекки. Никто из этой троицы не отрицал, что медальон, найденный в руке шаха, висел на шее Кнута Диксона.
— Этот амулет, — сказала Эльвира, — должен был принести ему счастье. Я сама изготовила его. — И она поднесла к глазам платочек.
— Кнут никогда не расставался с этой штукой, — сказал Перси. Коун с любопытством уставился в лицо художника, овладевшего секретами средневековых колдунов. Ему хотелось бы поподробнее побеседовать с этим парнем с наглым лицом и глазами навыкате. Но времени было в обрез, и он ограничился только вопросами по существу.
— Когда вы видели Диксона в последний раз?
— Несколько дней назад.
— Знаете ли вы, что он купил ферму?
— Он этого не скрывал.
Эльвира на этот вопрос ответила несколько иначе.
— Я сама оформляла купчую.
— В свое время вы заявляли мне, что не знаете,суда исчез Диксон. Про ферму вы ничего не говорили.
— Перси ездил на ферму. Там никого не оказалось.
— Для чего Диксону понадобилась эта ферма?
— Он всегда был несколько… неуравновешенным. Эксцентричным. У него могли быть права на причуды. Я не задавала ему таких вопросов, господин инспектор. Я полагаю, что каждый человек волен поступать, как ему подсказывает желание.
— Вот как, — буркнул Коун. — Убить шаха ему тоже подсказало желание?
Эльвира бросила на инспектора уничтожающий взгляд и отвернулась.
Перси на вопрос Коуна о том, для каких целей Диксон приобрел ферму, ухмыльнулся.
— Мы мужчины, инспектор. И можем быть откровенны. Эльвира, безусловно, имеет право на внимание. Но когда у тебя десятки поклонниц, то надо как-то выходить из положения. Ферма расположена в экзотическом месте. Пикник в таком уголке…
— Нет фактов, — перебил Коун. — Диксон не устраивал там пикников. Ферма запущена.
— Ничем не могу помочь, инспектор. Видимо, Кнут не успел…
— Вы можете назвать мне хоть одну любовницу Кнута? Кроме Эльвиры, конечно.
Перси пожал плечами.
— Он мне не говорил об этом. А я не спрашивал.
Когда Коун вызвал Бекки и спросил ее про ладанку, смуглянка сказала:
— О, господин полицейский. Это та самая вещь, которую госпожа Эльвира презентовала Кнуту Диксону. Мы раскололи фигурку с острова Пасхи и наполнили порошком амулет. А медальон, говорят, когда-то принадлежал Анне Австрийской. Это дорогая антикварная реликвия.
— Вы видели ее у Кнута на шее?
— Я не знакома с Кнутом, — шепнула смуглянка. — Я ведь говорила вам об этом, господин полицейский.
Коун поморщился. С Бекки каши не сваришь. Она, как попугай, повторяет то, что напели ей в уши хозяева. А тут еще сбоку сидит Грегори, на которого Бекки поглядывает не то с испугом, не то с недоверием. И в глазах ее застыла мольба. Коун мог бы поклясться, что читает ее мысли. Она опасается, как бы инспектор не выдал ее тайну, их тайну. Ей хорошо платят в магазине. И ей совсем не хочется оказаться на улице только из-за того, что в тайну хитроумно устроенного манекена проникает еще кто-то.
Бекки они допрашивали последней. Потом вдвоем с Грегори побывали в доме Кнута Диксона. Шикарный особняк стоял в глубине сада. Крепкие чугунные ворота были заперты. Коун долго звонил, пока наконец на дорожке не появилась фигура заспанного привратника.
В доме их встретил камердинер — плешивый человек с лицом скопца. На вопросы Коуна о хозяине он отвечал неохотно и вяло. С трудом Коуну удалось установить, что Диксон почти не жил в этом доме.
— Где же он жил, черт возьми? — рассердился Коун.
— Заграничные вояжи, — ответил камердинер. — И женщины.
Они побродили по комнатам, заставленным разностильной мебелью, побывали в библиотеке, спальнях.
— Что-то мне тут не нравится, — сказал Коун, когда они сели в машину. — А что — сам не пойму.
— Дом как дом, — проворчал Грегори, устраиваясь на сиденье. — Диксон купил его несколько месяцев назад. Когда возвысился…
Потом они зашли в кабинет Коуна, и Грегори стал развивать свою версию.
— Диксон убил шаха. Это понятно и оправдано. Он ревновал его к Эльвире. Следил за ним. Кстати, в эту версию укладывается и донесение Бредли. Вероятно, Диксону удалось увлечь шаха в поездку на ферму. Там между ними произошла схватка, Бен Аюз оторвал ладанку. Диксон не заметил этого. А когда спохватился, было поздно. И он предпочел скрыться.
Коун молчал. Он думал не о Диксоне, а о его камердинере. Лицо его показалось инспектору странно знакомым. Бывают же такие чудные совпадения. Он вдруг засмеялся. Грегори покосился, сказал раздраженно:
— Не понимаю, что тут смешного.
— Я не о том, — сказал Коун. — Просто вспомнил один смешной случай.
— Ты не слушаешь меня?
— Почему? В твоих словах есть логика. Только Диксона мы прошляпили. А в остальном? Что ж, может, ты и прав.
— Шеф придерживается такого же мнения, — сказал Грегори, и в его голосе послышались торжественные нотки.
— Да, — произнес Коун. — Может, ты и прав. Но тогда будь добр, объясни, кто отравил Магду? Или это тоже сделал Диксон? Из-за ревности?
— Я думал об этом. У шаха было время.
— Уж больно все складно получается. — Коун не мог согласиться с Грегори. Были еще факты, не укладывающиеся в схему, которую тот навязывал Коуну. Грегори не знал, например, о том, что Бредли приехал к месту убийства в машине. Алиса слышала шум мотора. Да и Броуди, наверное, тоже. Была женщина, приходившая к Алисе. На ногах и на шее шаха висели камни, молчаливо свидетельствующие о желании убийцы спрятать труп понадежнее. Возможно, ладанку шах и сорвал с груди убийцы. Но за этим преступлением чувствовался холодный расчет, а отнюдь не мотивы ревности. И наконец, Коуна смущали показания Эльвиры и Перси. Уж очень охотно они их давали. Эта готовность помочь следствию, это трогательное единодушие, с которым любовница и друг Диксона топили его, заставляли задуматься. Коун явственно ощущал за Эльвирой и Перси какую-то силу. Она заставляла Эльвиру молчать, когда Коун впервые побывал у колдуньи. Сейчас она же развязала женщине язык. Коун подумал о том, что если бы он не нашел труп шаха, то, пожалуй, и этих показаний от Эльвиры не добился бы. Да и шеф хорош. Сначала он запретил Коуну вмешиваться в частную жизнь колдуньи. Теперь вдруг разрешил допрос. И даже дал слово, что сегодня устроит Коуну свидание с профессором Кирпи. В ожидании этого свидания Коун с Грегори и коротали время…
Звякнул внутренний телефон.
— Да, шеф, — сказал Коун. Он кивнул Грегори, положил трубку. Полицейские встали. Грегори осмотрел свой костюм, снял пылинку с плеча. Лифт поднял их наверх.
Шеф сидел под картиной, изображающей Немезиду. В кресле у стола, положив ногу на ногу, развалился профессор. Он зажигал сигару. Господин Мелтон сделал приглашающий жест. Коун и Грегори сели рядом, у стены. Коун постарался устроиться так, чтобы лучше видеть лицо профессора. Он не ожидал от этой беседы никаких результатов. Но его тешила мысль о том, что респектабельный профессор каким-то замысловатым образом оказался замешанным в этой истории с убийством. В душе Коун испытывал даже некоторое злорадство. Он кожей ощущал, что профессору крайне неприятен этот визит в полицию. И Коун наслаждался победой, маленькой, ничтожной в общем-то, но все-таки победой.
— Начнем, — сказал шеф, обращаясь к профессору. — Господин Кирпи, наши инспекторы хотели бы выслушать ваше мнение о Кнуте Диксоне, на которого пало подозрение в убийстве. Они полагают, — кивок в сторону Коуна, — что сведения, сообщенные вами, послужат на пользу следствию.
— Уютное местечко, — буркнул за его спиной Грейвс. Он приехал вместе с инспектором. Коун вынул сигарету и долго разминал ее в пальцах, задумчиво разглядывая окрестности.
Потом двинулся к дому.
Грейвс пробормотал:
— Тут никто не живет… Не понимаю, что мы здесь ищем?..
Коун не ответил. Он давно понял, что тут никто не живет. Но беседовать на эту тему с Грейвсом было ни к чему. Без Грейвса было над чем подумать. Накануне он и Фримен прочли последнее донесение Бредли, адресованное Грегори. Агент писал, что он заметил слежку за шахом Бен Аюзом. Это показалось ему любопытным, и он решил выяснить, в чем тут дело. Бредли писал, что направит донесение с Никльби. Но, видимо, в последний момент обстановка резко изменилась. Он сунул конверт в записную книжку и отдал лифтеру.
— А может, он перестал доверять Никльби? — спросил Фримен.
— Чушь, — отмахнулся Коун. — И взбредет же вам в голову такое!
— У меня разыгралось воображение.
— Накиньте на него узду. И давайте книжку. Что там есть?
— Ничего существенного. Несколько телефонов. И вот…
Фримен перегнул книжку, и Коун увидел торопливую запись: “ферма “Копыто дьявола”.
— Эту запись он сделал в лифте, — сказал Фримен. — Коун, вы возьмете меня с собой завтра? Я чувствую, что тут пахнет шикарным материалом.
— Нет, — сказал Коун. — Со мной поедет Грейвс.
— Так-то вы платите за добро?
— Я плачу за ужин. Как договорились.
— Все-таки вы оценили информацию?
— Фримен, поймите меня правильно. Это еще не информация. Информацию я привезу вам завтра. Сам. Мне нужно сосредоточиться. А ведь стоит только вам поехать со мной, и ваши коллеги обсядут эту ферму, как мухи теплый пирог.
— Хорошо, — согласился Фримен. — Вы удивительно логично объясняете свои поступки, инспектор.
— Иначе нас давно бы выгнали, — парировал Коун.
Фримен захохотал:
— Два—ноль, инспектор. Жду вас, как возлюбленную…
И вот они на ферме. Коун и Грейвс приблизились к дому. На входных дверях висел замок. Коун не стал его трогать, обошел здание. Окна были закрыты ставнями. Полицейские побывали на скотном дворе, осмотрели многочисленные постройки, о назначении которых выросший в городе Коун мог только догадываться. Нигде не было ни намека на то, что у этой фермы имелся хозяин. Пустота, пыль, нежиль. Они вышли со двора и, обогнув дом, снова оказались на дороге возле своей машины. И увидели человека. Он стоял, засунув руки в карманы старой куртки, и рассматривал автомобиль Коуна. Незнакомец был плешив, стар и румян. Он покосился на полицейских и сделал шаг в их сторону, подняв руку для приветствия.
— Ты кто? — рявкнул Грейвс и надвинулся на румяного старика всей своей двухсотфунтовой глыбой. Тот испуганно отпрыгнул.
— Осадите, Грейвс, — сердито сказал Коун и поздоровался с незнакомцем. — Мы из полиции, — добавил он, чтобы сразу рассеять все недоразумения.
— Я так и подумал, — фальцетом произнес старик и представился: — Джекоб Робинсон. Моя ферма в двух милях к западу. Я ехал в город и увидел вашу машину. Сначала подумал, что приехал хозяин “Копыта”. Потом вижу, что не похоже. Тот приезжал на “кадиллаке”. А свою машину я оставил за поворотом, вон там в рощице.
— Не думал, что у этой развалюхи есть хозяин, — сказал Коун.
— Это так, — согласился Робинсон. Он шмыгнул носом и хихикнул. — Я ему так и говорил. Настоящий хозяин съехал отсюда с месяц назад. — Старик снова хихикнул. — Уехал искать счастья. Все теперь ищут счастья. Да только мало кто знает, где оно лежит. Вот и Грант. Мы ведь с ним дружили. Он жил здесь лет пятнадцать. И все время чего-то боялся. Когда собрался в город, боялся попасть в автомобильную катастрофу. Дрожал, когда падали цены на рынке. А потом вдруг продал ферму.
— Вы видели нового владельца? — перебил Коун.
— Два раза. Он не похож на фермера. Типичный горожанин. Говорил, что покупает ферму для сдачи в аренду. Конечно, такому джентльмену не к лицу ворочать вилами. Я-то это сразу смекнул. Да и он не скрывал, что в нашем деле не смыслит. Он попросил меня присмотреть за владением, пока не подыщет арендатора. Третьего дня он заезжал ко мне. Мы выпили по стаканчику. Он сказал, что нашел арендатора. Попросил меня привести в порядок дом. Заплатил не скупясь. Не мог же я отказать, как вы полагаете?
— Конечно, — сказал Коун.
— Ну а я не торопился, — развел руками Робинсон. — То да се. Думал, не к спеху. А оно вон как обернулось. Словом, я сюда не заглядывал, инспектор. Теперь-то, раз уж вы здесь, не знаю, что и делать. Деньги-то я взял.
Коун похлопал старика по плечу.
— Ничего, — сказал он. — Ключи-то он вам оставил? Может, сказал, как его зовут?
— А как же, — ухмыльнулся старик. — Зовут его Диксон.
Грейвс ковырял носком ботинка землю, безучастно прислушиваясь к разговору. Коун выплюнул потухшую сигарету и так посмотрел на Робинсона, что тот поежился.
— Диксон? — спросил он хрипло. — Вы сказали — Диксон? А имя? Кнут?
Робинсон кивнул.
— Идемте в дом, — сказал Коун. Старик снова кивнул и пошел к своей машине. Через три минуты дребезжащий “форд” подкатил к дому. Робинсон захлопнул дверцу, подергал ее и протянул Коуну связку ключей.
— Два от комнат, — сказал он. — Третий от входа. Они вошли в дом.
Коун попросил Грейвса открыть ставни.
Гуськом они обошли весь первый этаж. Робинсон шел последним и говорил:
— У Гранта здесь были столовая, кухня, кладовки и ванная.
Коун слушал старика и оглядывал помещение. В столовой, довольно обширной комнате с тремя окнами, выходящими во двор, не было никакой мебели. На полу лежал толстый слой пыли. Чувствовалось, что после отъезда Гранта сюда никто не заглядывал. В кухне тоже не нашлось ничего интересного. На второй этаж вела лестница. Подойдя к ней, Коун попросил Грейвса посветить и внимательно осмотрел ступеньки. Пыли на них не было. Так же, впрочем, как и в прихожей. Грейвс отметил это обстоятельство неопределенным мычанием.
Лестница заскрипела, когда трое стали подниматься наверх. Робинсон не преминул заметить, что Грант никогда не был хорошим хозяином. Он, Робинсон, терпеть не может, когда в доме что-нибудь не в порядке. А Гранту было на все наплевать. Он даже не хотел перенести ванную поближе к спальням. Пятнадцать лет вся семья по утрам бегала вниз. Разве это прилично?
В двух спальнях было пусто. В третьей стоял старый диван.
— Когда он отдал вам ключи? — спросил Коун Робинсона.
— Да третьего дня и отдал. Сказал, чтобы я привел Дом в порядок.
Коун пошел вниз. Грейвс и Робинсон двинулись за ним по скрипучей лестнице.
Во дворе инспектор задал Робинсону еще вопрос:
— Он часто бывал здесь?
— Не могу сказать, — ответил старик, подумав. — Я его видел два раза. Когда он купил ферму. И третьего дня. Он заезжал ко мне.
— А соседи?
— Мой дом ближе всех. Две мили.
Коун пытался сообразить, для чего Диксону понадобилась эта ферма. Интересно, колдунья в курсе дела? Судя по всему, дом нужен был как тайное прибежище. Здесь можно переночевать, не привлекая ничьего внимания. До города тридцать миль. Ближайший сосед в двух милях. Но для чего все это? И почему Бредли не отправил донесение с Никльби? Что-то он узнал об этом “Копыте” в ту самую ночь. Лифтер говорил Фримену, что Бредли вел себя беспокойно, несколько раз подымался на этаж, где жил шах. Вниз спускался по лестнице. Видимо, в “Орионе” находился в ту ночь неизвестный, который следил за шахом. Бредли следил за ним, а за Бредли тоже следили. Но почему Бредли ничего не сказал Никльби? Почему он действовал самостоятельно? Неужели прав Фримен, предположивший, что Бредли не доверял Никльби? Он отдал книжку лифтеру-земляку. Этого никто не мог видеть: дело происходило в кабине лифта. И, наверное, Бредли рассчитывал получить ее обратно. Наверное, он полагал, что для него предстоящее ночное приключение особой опасности не представляет. Но книжку тем не менее он предпочел не брать с собой. Почему?
Грейвс нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Его челюсти ритмично двигались, перекатывая жевательную резинку. Робинсон копался в моторе своего “форда”, который не хотел заводиться. Легкий ветерок шуршал опавшими листьями. В рощице у дороги щебетала какая-то птица. Внизу шумела река.
Робинсону наконец удалось завести мотор. Он вытер пот со лба и подошел попрощаться с полицейскими.
— Вы забыли отдать мне ключи, — напомнил Коун.
Он смотрел выжидательно.
Старик похлопал себя по карманам и протянул связку Коуну.
— Мне можно ехать?
— Да, — сказал инспектор.
Когда “фордик” скрылся за поворотом, Грейвс, провожавший его глазами, повернулся к Коуну. Его глаза красноречиво выражали нетерпение. Он не понимал, почему медлит инспектор. Но спросить об этом не решался.
— Заприте дом, — сказал Коун.
И пошел к обрыву. Он не слышал, когда к нему подошел Грейвс. Шум реки заглушал шаги. А может быть, то, что он увидел под скалой, отвлекло его внимание настолько, что он забыл о Грейвсе. Хотя в этом, на первый взгляд, не было ничего особенного. Возле мыса река делала поворот и под самой скалой образовывала относительно тихую заводь. Вода была мутной, дно не просматривалось, несмотря на то, что глубина, видимо, была небольшая. Но Коун и не пытался разглядеть, что делается на дне. Он зачарованно смотрел на трепыхавшийся лоскуток черной ткани. Течение рвало его, тянуло в сторону, а он то тонул, то вновь появлялся на поверхности воды, оставаясь на прежнем месте.
Коун подумал, что он увидел этот лоскуток сразу, еще тогда, когда они только приехали на ферму. Только он не привлек его внимания. Но в памяти остался. Другие мысли, бродившие в голове, когда он впервые подошел к обрыву, заставили его забыть о том, что мелькнуло перед взглядом в пенных бурунах под “Копытом”. Потом, после осмотра фермы, ощущение чего-то забытого, недоделанного вернулось. Недаром ему так не хотелось уезжать отсюда.
Грейвс, дышавший за его спиной, тоже увидел черный лоскут.
— Что это, инспектор? — спросил он.
Коун смерил взглядом расстояние до воды. Не меньше тридцати метров. На вопрос Грейвса он только пожал плечами, хотя смутная догадка уже шевелилась в его мозгу.
— Туда нельзя спуститься? — спросил он Грейвса, понимая, что вопрос праздный.
Грейвс вытянул шею и пробормотал:
— Без веревки ничего не выйдет, инспектор.
— Ну так давайте веревку, — скомандовал Коун. И, увидев, что Грейвс не понял, добавил: — Садитесь в машину. Сообщите о находке Грегори, захватите все необходимое, врача, людей — и сюда. Я подожду.
Оставшись в одиночестве, Коун уселся на крыльце просидел так в задумчивости до прибытия полицейских машин. Он не удивился, когда парни вытащили из реки труп шаха Бен Аюза с камнями на шее и на ногах. Именно об этом он подумал, когда смотрел на черный лоскут, трепыхавшийся в волнах.
Осмотр трупа принес полиции еще одну странную находку. В руке мертвеца был зажат золотой медальон. Внутри медальона ничего, кроме мокрой грязи, не было обнаружено. На теле шаха явственно просматривались следы борьбы. Смерть наступила в результате асфиксии, — констатировал врач. Говоря проще, шаха задушили…
Коуна и Грегори вызвал шеф. Коун требовал немедленного освобождения Вилли Кноуде. Господин Мелтон поморщился, но согласие дал. Затем Коун заявил, что он должен допросить Эльвиру Гирнсбей, Перси, Бекки, и добавил, что неплохо было бы побеседовать с профессором Кирпи относительно Кнута Диксона. К его удивлению, шеф молча кивнул головой. Коун сказал также, что он хотел бы побывать в клинике профессора Кирпи. На это господин Мелтон ответил маленькой речью, в которой коротко охарактеризовал профессора как человека безусловно порядочного и находящегося вне всяких подозрений. Он заметил, что Коуну незачем ни ездить в частную клинику, пользующуюся отличной репутацией, ни посылать туда кого бы то ни было. Пресса не должна трепать уважаемое имя ни в каких аспектах, заявил шеф.
— Но ведь Диксон — пациент Кирпи, — упрямо сказал Коун.
— Диксон никогда не содержался в клинике, — произнес шеф. — Полиции нельзя пользоваться слухами. Полиция должна руководствоваться фактами и логикой.
— Профессор не отрицал, что Диксон — маньяк.
— Я приглашу профессора, — сказал шеф. — Вы, Коун, можете присутствовать на беседе и задавать вопросы. В рамках приличий, конечно. Кроме того, Коун, — жестко добавил шеф, — вы увлекаетесь. Вы запустили дело о наркотиках. Вы забыли о фирме “Дорис”.
— С фирмой все ясно, — сказал Коун. И подумал, что он грешит против истины. Если с фирмой “Дорис” и была некоторая ясность, то такой отнюдь не наблюдалось с фирмой “Менгери”. Но о “Менгери” Коун не говорил шефу. И не собирался сообщать кому бы то ни было, пока не узнает что-нибудь определенное. — С фирмой все ясно, шеф, — повторил он.
— Так ли? — спросил шеф.
Грегори вмешался в разговор. Он подтвердил слова Коуна о фирме “Дорис” и высказал сожаление, что теперь, когда выяснилось, что шах убит, оборвалась ниточка, ведущая к торговцам наркотиками. Надо все начинать почти на пустом месте. Между тем, сказал Грегори, он крайне удивлен решением шефа отпустить Кноуде на свободу. По мнению Грегори, это тот человек, который, несомненно, связан с бандой торговцев.
— Увы, — развел руками шеф. — Возможно, вы и правы. Но у полиции нет никаких оснований задерживать Кноуде. Ведь вы не располагаете доказательствами его вины. Закон на его стороне. И мы не имеем права. Особенно теперь.
Шеф как будто извинялся перед Грегори. Коун мог быть доволен. Господин Мелтон был сегодня явно не на высоте. Как легко он дал разрешение на то, за что вчера Коун получил нахлобучку. И все это сделал лоскуток черной ткани, который Коун случайно заметил на поверхности воды.
Коун сидел против Грегори, молча дымил сигареткой и слушал. Иногда он иронически щурился.
— Шах убил Бредли, — говорил Грегори. — А Диксон убил шаха. Это умозаключение теперь можно считать доказанным.
Коун не считал это умозаключение доказанным. Во всяком случае, его первую часть. Относительно Диксона доказательства имелись. Они допросили Эльвиру Гирнсбей, Перси и Бекки. Никто из этой троицы не отрицал, что медальон, найденный в руке шаха, висел на шее Кнута Диксона.
— Этот амулет, — сказала Эльвира, — должен был принести ему счастье. Я сама изготовила его. — И она поднесла к глазам платочек.
— Кнут никогда не расставался с этой штукой, — сказал Перси. Коун с любопытством уставился в лицо художника, овладевшего секретами средневековых колдунов. Ему хотелось бы поподробнее побеседовать с этим парнем с наглым лицом и глазами навыкате. Но времени было в обрез, и он ограничился только вопросами по существу.
— Когда вы видели Диксона в последний раз?
— Несколько дней назад.
— Знаете ли вы, что он купил ферму?
— Он этого не скрывал.
Эльвира на этот вопрос ответила несколько иначе.
— Я сама оформляла купчую.
— В свое время вы заявляли мне, что не знаете,суда исчез Диксон. Про ферму вы ничего не говорили.
— Перси ездил на ферму. Там никого не оказалось.
— Для чего Диксону понадобилась эта ферма?
— Он всегда был несколько… неуравновешенным. Эксцентричным. У него могли быть права на причуды. Я не задавала ему таких вопросов, господин инспектор. Я полагаю, что каждый человек волен поступать, как ему подсказывает желание.
— Вот как, — буркнул Коун. — Убить шаха ему тоже подсказало желание?
Эльвира бросила на инспектора уничтожающий взгляд и отвернулась.
Перси на вопрос Коуна о том, для каких целей Диксон приобрел ферму, ухмыльнулся.
— Мы мужчины, инспектор. И можем быть откровенны. Эльвира, безусловно, имеет право на внимание. Но когда у тебя десятки поклонниц, то надо как-то выходить из положения. Ферма расположена в экзотическом месте. Пикник в таком уголке…
— Нет фактов, — перебил Коун. — Диксон не устраивал там пикников. Ферма запущена.
— Ничем не могу помочь, инспектор. Видимо, Кнут не успел…
— Вы можете назвать мне хоть одну любовницу Кнута? Кроме Эльвиры, конечно.
Перси пожал плечами.
— Он мне не говорил об этом. А я не спрашивал.
Когда Коун вызвал Бекки и спросил ее про ладанку, смуглянка сказала:
— О, господин полицейский. Это та самая вещь, которую госпожа Эльвира презентовала Кнуту Диксону. Мы раскололи фигурку с острова Пасхи и наполнили порошком амулет. А медальон, говорят, когда-то принадлежал Анне Австрийской. Это дорогая антикварная реликвия.
— Вы видели ее у Кнута на шее?
— Я не знакома с Кнутом, — шепнула смуглянка. — Я ведь говорила вам об этом, господин полицейский.
Коун поморщился. С Бекки каши не сваришь. Она, как попугай, повторяет то, что напели ей в уши хозяева. А тут еще сбоку сидит Грегори, на которого Бекки поглядывает не то с испугом, не то с недоверием. И в глазах ее застыла мольба. Коун мог бы поклясться, что читает ее мысли. Она опасается, как бы инспектор не выдал ее тайну, их тайну. Ей хорошо платят в магазине. И ей совсем не хочется оказаться на улице только из-за того, что в тайну хитроумно устроенного манекена проникает еще кто-то.
Бекки они допрашивали последней. Потом вдвоем с Грегори побывали в доме Кнута Диксона. Шикарный особняк стоял в глубине сада. Крепкие чугунные ворота были заперты. Коун долго звонил, пока наконец на дорожке не появилась фигура заспанного привратника.
В доме их встретил камердинер — плешивый человек с лицом скопца. На вопросы Коуна о хозяине он отвечал неохотно и вяло. С трудом Коуну удалось установить, что Диксон почти не жил в этом доме.
— Где же он жил, черт возьми? — рассердился Коун.
— Заграничные вояжи, — ответил камердинер. — И женщины.
Они побродили по комнатам, заставленным разностильной мебелью, побывали в библиотеке, спальнях.
— Что-то мне тут не нравится, — сказал Коун, когда они сели в машину. — А что — сам не пойму.
— Дом как дом, — проворчал Грегори, устраиваясь на сиденье. — Диксон купил его несколько месяцев назад. Когда возвысился…
Потом они зашли в кабинет Коуна, и Грегори стал развивать свою версию.
— Диксон убил шаха. Это понятно и оправдано. Он ревновал его к Эльвире. Следил за ним. Кстати, в эту версию укладывается и донесение Бредли. Вероятно, Диксону удалось увлечь шаха в поездку на ферму. Там между ними произошла схватка, Бен Аюз оторвал ладанку. Диксон не заметил этого. А когда спохватился, было поздно. И он предпочел скрыться.
Коун молчал. Он думал не о Диксоне, а о его камердинере. Лицо его показалось инспектору странно знакомым. Бывают же такие чудные совпадения. Он вдруг засмеялся. Грегори покосился, сказал раздраженно:
— Не понимаю, что тут смешного.
— Я не о том, — сказал Коун. — Просто вспомнил один смешной случай.
— Ты не слушаешь меня?
— Почему? В твоих словах есть логика. Только Диксона мы прошляпили. А в остальном? Что ж, может, ты и прав.
— Шеф придерживается такого же мнения, — сказал Грегори, и в его голосе послышались торжественные нотки.
— Да, — произнес Коун. — Может, ты и прав. Но тогда будь добр, объясни, кто отравил Магду? Или это тоже сделал Диксон? Из-за ревности?
— Я думал об этом. У шаха было время.
— Уж больно все складно получается. — Коун не мог согласиться с Грегори. Были еще факты, не укладывающиеся в схему, которую тот навязывал Коуну. Грегори не знал, например, о том, что Бредли приехал к месту убийства в машине. Алиса слышала шум мотора. Да и Броуди, наверное, тоже. Была женщина, приходившая к Алисе. На ногах и на шее шаха висели камни, молчаливо свидетельствующие о желании убийцы спрятать труп понадежнее. Возможно, ладанку шах и сорвал с груди убийцы. Но за этим преступлением чувствовался холодный расчет, а отнюдь не мотивы ревности. И наконец, Коуна смущали показания Эльвиры и Перси. Уж очень охотно они их давали. Эта готовность помочь следствию, это трогательное единодушие, с которым любовница и друг Диксона топили его, заставляли задуматься. Коун явственно ощущал за Эльвирой и Перси какую-то силу. Она заставляла Эльвиру молчать, когда Коун впервые побывал у колдуньи. Сейчас она же развязала женщине язык. Коун подумал о том, что если бы он не нашел труп шаха, то, пожалуй, и этих показаний от Эльвиры не добился бы. Да и шеф хорош. Сначала он запретил Коуну вмешиваться в частную жизнь колдуньи. Теперь вдруг разрешил допрос. И даже дал слово, что сегодня устроит Коуну свидание с профессором Кирпи. В ожидании этого свидания Коун с Грегори и коротали время…
Звякнул внутренний телефон.
— Да, шеф, — сказал Коун. Он кивнул Грегори, положил трубку. Полицейские встали. Грегори осмотрел свой костюм, снял пылинку с плеча. Лифт поднял их наверх.
Шеф сидел под картиной, изображающей Немезиду. В кресле у стола, положив ногу на ногу, развалился профессор. Он зажигал сигару. Господин Мелтон сделал приглашающий жест. Коун и Грегори сели рядом, у стены. Коун постарался устроиться так, чтобы лучше видеть лицо профессора. Он не ожидал от этой беседы никаких результатов. Но его тешила мысль о том, что респектабельный профессор каким-то замысловатым образом оказался замешанным в этой истории с убийством. В душе Коун испытывал даже некоторое злорадство. Он кожей ощущал, что профессору крайне неприятен этот визит в полицию. И Коун наслаждался победой, маленькой, ничтожной в общем-то, но все-таки победой.
— Начнем, — сказал шеф, обращаясь к профессору. — Господин Кирпи, наши инспекторы хотели бы выслушать ваше мнение о Кнуте Диксоне, на которого пало подозрение в убийстве. Они полагают, — кивок в сторону Коуна, — что сведения, сообщенные вами, послужат на пользу следствию.