— Это место неплохо звукоизолировано, — объяснил я, положив свое оружие рядом, — и насчет прослушивания я соврал, так что можете покричать, если хочется. Тем не менее, вынужден вас предупредить: вы уже заработали, чтобы вам переломали все кости. Так кто вы такие? — повторил я.
— Я — механик челнока, — сказал коротышка, — а он — водитель.
Напарник посмотрел на него со злостью.
— Пойдет, — сказал я. — Мне хватит и этого, тем более, что я вас ни разу здесь не видел. Хорошенько обдумайте следующий мой вопрос: на кого вы на самом деле работаете?
Я спросил это, помня, что у меня было то преимущество, которого не было у них. Я работал над собой, поскольку от этого зависела вся моя деятельность независимого подрядчика. Мое имя действительно Альберт Швейтцер — по крайней мере, сейчас. Я всегда становлюсь той личностью, которой должен быть. Спроси они меня, кем я был раньше — тогда бы они могли получить совсем иной ответ. Все это зависит от подготовки и от того, на что настроен разум.
— Так кто дергает за веревочки? — настаивал я.
Ответа не было.
— Лады, — успокоил я. — Полагаю, я должен допрашивать вас по-другому.
Головы повернулись ко мне.
— Вы подвергли меня насилию, дабы получить несколько ответов, — продолжал я. — Ну, ладно. Думаю, я верну вам этот долг. Но я буду поосновательнее. Просто я стану пытать вас до тех пор, пока вы не заговорите.
— Не делайте этого, — посоветовал мне высокий. — Этим вы увеличите ваш индекс склонности к насилию.
— Поглядим, — усмехнулся я.
Как вы сумеете оставаться несуществующим, пока длится ваше существование? Я же нашел это очень легким. Ведь я был в проекте с самого начала и у меня был широкий выбор возможностей.
После того, как я порвал перфокарты со своими данными, я вернулся на работу как обычно. И занялся я тем, что начал искать точку ввода данных. Это было последним из того, что я сделал на работе.
Эта точка была на севере, в Туле, на метеорологической станции.
Здесь работал старикан, большой любитель рома. Я все еще помню тот день, когда мое судно «Протеус» бросило якорь в его бухте, и я зашел к нему и пожаловался на бурное море.
— Я дам тебе приют, — согласился он.
— Компьютер не советует выходить в море.
— Ладно.
Он накормил меня, и мы говорили о морях и о погоде. У меня нашелся ящик вина, и я вытащил его.
— По-моему, здесь вполне достаточно автоматики, — заметил я.
— Верно.
— Тогда почему вас здесь держат?
Он засмеялся и сказал:
— Мой дядя был сенатором. Мне понадобилось место. Он меня и устроил. Поглядим на корабль?
Так мы и сделали.
Он был приличных размеров и с мощными машинами.
— Это все из-за пари, — объяснил я. — Хочу попасть за Полярный круг.
— Глупости.
— Знаю, что пари я выиграю.
— Возможно, — согласился он. — Когда-то я был вроде тебя — всегда был готов сорваться с места. — Его просоленная борода раскололась в усмешке. — У тебя что-то стряслось?
— Верно, — сказал я и предложил выпить, потому что он подкинул мне мысль о Еве.
Он выпил, и я небрежно бросил:
— Хотя это ей не нравится.
Думаю, это было именно то, что он хотел услышать.
— Уже месяца четыре, как мы расстались. И не из-за религии или политики — а из-за вещей куда более серьезных.
И я принялся врать ему о вымышленной девушке, и он был счастлив, что угадал.
— Я встретил ее в Нью-Йорке, когда делал то же, что и она — отдыхал.
Она была высокой блондинкой с короткой стрижкой. Я помог ей найти станцию наземки, вошел с ней в вагон, вышел вместе с ней, пригласил поужинать и был послан к черту.
Сцена:
— Мне это не нравится.
— Мне тоже. Но я проголодался. Так идем.
— А для чего?
— Чтобы поболтать. Я совсем один.
— Не на ту напали.
— Может быть.
— Я вас вообще в первый раз вижу.
— А мне все равно хочется спагетти со стаканчиком вина.
— От вас трудно отделаться?
— Нет. Я вообще веду себя спокойно.
— Ладно, съедим спагетти вместе.
Так мы и сделали.
За месяц, что мы были там, мы сходились все ближе и ближе. Выяснилось, что она жила в одном из тех ненормальных маленьких городов-пузырей на дно моря — и это не значило ничего. Возможно, я мог продолжать крутить с ней и дальше. Она была в отпуске, как и я — смотрела Большую Землю. И я не часто бывал в Нью-Йорке.
Я предложил ей выйти за меня замуж.
Но она не хотела покидать свой подводный пузырь, а я не хотел отказываться от своих планов на будущее. Я мечтал о большом надводном мире
— обо всем. Я зря любил синеглазую бабу с глубины в 500 морских саженей, хотя, возможно, у нас и был шанс как-то договориться. Но я тоже был чертовски независим. Если бы хоть один из нас был нормальным… Но мы не были нормальными, вот в чем беда.
ЕВА, ГДЕ БЫ ТЫ НИ БЫЛА, Я НАДЕЮСЬ, ЧТО ТЫ И ДЖИМ СЧАСТЛИВЫ.
— С «кокой»? — спросил я. — Отлично, — и опрокинул стакан, а он выпил двойную.
— Это мне нравится, мистер Хемингуэй, — заметил он.
— Ну что ж, грабь меня.
— Ладно. Можешь залечь вон там.
— Спасибо.
Он зевнул, потянулся и ушел.
Я выждал часа полтора и принялся за дело.
Его метеорологическая станция имела прямой ввод в центральный компьютер. Я задействовал вход, сделал дело и аккуратно замел следы.
Закончив, я знал, что все в порядке.
Я смог скормить Центру через этот канал с расстояния в сотни миль все, что угодно и он все сожрет.
Будь я проклят, я почти бог.
ЕВА, ВОЗМОЖНО, МНЕ НАДО БЫ ДЕЙСТВОВАТЬ ИНАЧЕ. Я НЕ ЗНАЮ.
Я помог Биллу Меллингсу наутро справиться с похмельем, и он ничего не заподозрил. Он был очень порядочным стариком, и я был страшно доволен тем, что его никогда не обеспокоит вопрос, а не сделал ли он чего. И никто его не накажет, потому что, я уверен, никто никогда не сможет меня поймать. А даже если и поймают, то не думаю, чтобы ему грозили неприятности. Ведь в конце-то концов его дядя был сенатором.
Я был способен стать кем угодно. Я мог полностью сочинить свое прошлое — рождение, имя, образование и т.д. — и я мог поставить себя кем угодно в современном мне обществе. Все, что для этого требуется — связаться с Центром через метеорологическую станцию. Достаточно создать запись — и я буду существовать в любом воплощении, которое сочиню.
НО, ЕВА, Я ХОТЕЛ ТЕБЯ. Я — НУ…
Я думаю, что правительство время от времени проделывало нечто подобное. Но я уверен, что никто не подозревал о существовании независимого подрядчика.
Я знал многое из того, что ценилось — и, пожалуй, более чем необходимо — относительно детектора лжи и сыворотки правды — я ведь скрывал свое имя. Вы знаете, что детектор лжи ненамного изменился с ХХ века? Были, конечно, способы определения по поту, отпечаткам пальцев и другие — но вещи посложнее испытывались в лабораториях. То главное, на что полагались сейчас — это записи в Системе. Все другое немного стоило в суде. Наркотики — другое дело.
Мозг с патологией мог сопротивляться и амталу, и пентоталу. Но были и ребята с наркопробой.
Что такое наркопроба?
Когда идешь искать работу, то проходишь тест на сообразительность или на способности — инвентаризацию личности. Я уверен, что все прошли через это, и все данные заложены в Центр. В случае необходимости вы можете поднять их. Они открываются в вашей юности и ведутся всю жизнь эти проклятые записи. Вы проходите то, что психологи называют пробой личности. Это значит, что вы считаете глупостями именно то, что именуется глупостями в книгах.
Итак, вы учитесь давать тот ответ, который они ищут. Вы заучиваете маленькие экономящие время фокусы. Вы чувствуете безопасность, вы знаете, что это игра — и игра сознательная.
Это нечто подобное.
Если вы не боитесь и если вам и раньше доводилось пробовать наркотики для этих целей, вы можете сопротивляться.
Наркопроба есть не что иное, как приобретение опыта сопротивления действию «сыворотки правды».
— К черту! Я спрашиваю, ты отвечаешь, — сказал я.
Я решил, что старый испытанный метод допроса лучше: пытки и угрозы пытками.
И я их использовал.
Я встал рано утром и приготовил завтрак. Налив стакан апельсинового сока, я встряхнул его за плечо.
— Что, черт бы тебя…
— Завтрак, — сказал я. — На, выпей.
Он выпил, и мы отправились на кухню завтракать.
— Море выглядит сегодня прилично, — заметил я. — Пожалуй, мне пора в путь.
Он кивнул, не отрываясь от яичницы:
— На обратном пути заворачивай ко мне, слышишь?
— Слышу, — сказал я. — Загляну.
Мы болтали все утро, угробив три кружки кофе. Выяснилось, что судьбы наши похожи. Когда-то он был медиком, имевшим обширную практику (позже он извлек из меня несколько пуль и не спрашивал, откуда они взялись). Некоторое время он был в отряде первых астронавтов. Позже я узнал, что его жена умерла от рака годов шесть назад. Он тогда бросил практику и больше не женился. Он искал способ покинуть мир, нашел его и воспользовался им.
Но хотя мы стали близкими друзьями, я так и не рассказал ему о том, что мне нужна его аппаратура, ни о том, как я ее использовал. Это можно было сделать, я был уверен: он один из немногих, кому бы я доверился. С другой стороны, я не хотел делать его сознательным соучастником моих незаконных операций. К чему причинять беспокойства друзьям, делать их морально ответственными за твои дела?
Так я стал человеком, который не существует. И одновременно получил возможность становиться тем, кем хочу. Все, что мне надо было сделать для этого — написать программу и скормить ее Центру через аппаратуру этой станции. Единственное, в чем я нуждался после этого — в выборе жизненного пути. Это было несколько труднее.
Я должен был иметь профессию, где мне всегда платили наличными. Кроме того, плата должна была быть достаточно велика, чтобы я мог жить так, как хотел.
Это значительно суживало возможности, отсекая многие виды легальной деятельности. Я мог обеспечить себя достаточно реальной биографией, выбрать подходящую область деятельности и стать служащим. Но зачем мне это?
Я сотворил новую личность и ввел ее в Центр. Это было забавным пустячком, фривольным капризом, то, что я сделал тогда. Я жил на борту «Протея», поставленного на якорь в маленькой бухточке островка у побережья Нью-Джерси.
Я изучал дзю-до. Как, известно, есть три школы: кодокон (японский стиль), будо кваи и система Французской федерации. Последние две очень много заимствовали из правил первой за небольшим исключением: там использовались те же броски, захваты и другие приемы, разве что более грубо. Простой стиль был приспособлен к нуждам людей низкорослой, маленькой расы и больше основывался на скорости, ловкости и отточенности, нежели на физической силе. Две последние системы заимствовали основы техники, хотя это была ухудшенная копия. И это мне подходило: я был большим и неуклюжим. Единственное, что мне мешало — моя расхлябанность. Если вы изучаете кодокон, то вы можете и в восемьдесят лет успешно проводить приемы: дело в том, что там все решает не физическая сила, а техника. Я избрал свой способ: изучил и то, и другое, с одной стороны, действовал погрубее, а с другой — я был уже не так силен, как прежде, в своей юности, поэтому стиль определялся моими возможностями. И это давало возможность поддерживать форму.
После того, как кончились занятия всей этой физкультурой, я штудировал и слесарное дело. Немало времени отняло изучение способов взлома даже самых простых замков, и я до сих пор полагаю, что наиболее эффективный способ кражи — высадить дверь, сгрести, что подвернется под руку, и бежать со всех ног.
Нет, я не отвергал путь совершения преступлений. Были люди, которые совершали преступления, и были люди, которые их не совершали.
Я изучил все подробности того, что, по моему мнению, должно было пригодиться. Я пока, возможно, и не специалист во всем, за исключением своего собственного необычного способа существования, но все же много знаю о всяческих малоизвестных вещах. И у меня было преимущество в моем способе существования — точнее, несуществования.
Когда наличность моя начала подходить к концу, я решил разыскать Дона Вэлша. Я знал, кто он таков, хотя он обо мне ничего не знал и, надеюсь, никогда не узнает. Так я выбрал себе способ зарабатывать на жизнь.
С тех пор прошло десять лет, и у меня до сих пор нет оснований жаловаться.
Как бы то ни было, я посылал открытку Дону каждое Рождество.
Не знаю, решили ли они, что я вожу их за нос. Они говорили что-то о моем индексе склонности к насилию, а это значило, что у них есть либо мое личное дело, либо доступ к Центру. Это означало, что я удержал равновесие вплоть до кануна «Румоко».
Будильник был установлен на 5.45, и я перевел его на восемь. Если уж им так много известно, то наверняка они знают и расписание дежурств.
Итак, наступил перелом. Целый месяц я провел здесь, держа свою руку на грохочущем пульсе проекта «Румоко». Вот только если они знали, сколько времени у меня действительно оставалось — срок, в который их работа закончится, они могли — возможно, даже должны были, протянуть время и придерживать меня. Мне нельзя было оставлять их в моей каюте на целый день, ну а единственная альтернатива — передать их службе безопасности корабля прежде, чем я вытрясу из них их задание — мне страшно не нравилась, так как я не знал, был ли на борту их сообщник, а то и больше, кем бы они ни были, и не затеяли ли они еще чего-нибудь после того, как их фокус с Джи-9 не прошел, как было задумано. Во всяком случае, что-то должно было быть приурочено к 15 сентября, плановой дате проекта.
Для того, чтобы заработать вознаграждение, я должен был передать посылку. Но до сих пор ящик был пуст.
— Джентльмены, — сказал я, и мой голос показался мне чужим, с замедленными рефлексами. Поэтому я постарался делать поменьше движений и говорить медленно и осторожно. — Джентльмены, роли поменялись. И теперь мое время. — Я развернул стул, сел напротив них, положил руку с оружием на кисть другой, а ту — на спинку стула. — Послушайте предисловие относительно моих дальнейших действий, которые я предполагаю в отношении вас.
— Вы не правительственные агенты, — продолжал я, вглядываясь то в одного, то в другого. — Нет. Вы защищаете чей-то частный интерес. Будь вы агенты, вы, несомненно, должны были убедиться, что я не один. Вы прибегли к крайним мерам, вынужденные допрашивать меня таким манером, так что я догадываюсь, что вы штатские, и толкнуло вас на это что-то отчаянное. Это заставляет меня связать ваши действия со вчерашней попыткой диверсии с аппаратом Джи-9 — да, назовем это диверсией. Вы знаете, что это так, и я знаю, что вы это знаете — после того, как я слазил в него, и ожидаемого результата не получилось. Очевидно, это толкнуло вас на сегодняшние действия. Поэтому я даже не задаю вам вопроса об этом.
Затем примем во внимание, что я принял сказанное вами за чистую монету — я мог бы вынуть документы из ваших карманов, если они там есть, но ваши имена мне ни к чему. Так что и в карманы к вам я не полезу. В действительности мне нужен ответ только на один вопрос, и это, возможно, не принесет вреда ни вам, ни вашему нанимателю или нанимателям, которые, несомненно, откажутся от вас.
— Я хочу знать, кого вы представляете, — сказал я. — Зачем? — спросил высокий, и хмурый взгляд его упал на меня. У рта его был рубец, который я раньше не заметил из-за маски.
— От этого зависит ответ — почему вас послали?
— И чем это кончится?
Я пожал плечами:
— Может быть, личной местью.
Он покачал головой.
— Вы тоже на кого-то работаете, — сказал он, — и если это не правительство, то все равно кто-нибудь из тех, кто нам не по душе.
— То есть, вы признаете, что вы не независимые подрядчики. Если вы не говорите мне, на кого вы работаете, может быть, вы скажете, для чего хотите сорвать проект?
— Нет.
— Ладно. Вывод один — вы связаны с каким-то крупным нанимателем, который является противником проекта. Как это звучит? Могу я сделать такое допущение?
Коротышка засмеялся, и второй оборвал его быстрым свирепым взглядом.
— Ну, с этим покончено, — сказал я, — перейдем к другому. В моих руках и ваша смерть, и ваше спасение. Я могу даже предположить, что этой каютой заинтересуются ваши друзья, которые вовсе не предполагали просто дурачиться и могут войти на сцену в последнем акте, перед тем, как вам будет крышка. Как это звучит?
— Прослушивается это место или нет?
— Конечно, нет, — сказал его напарник, — только держи пасть закрытой.
— Ну, как это звучит? — повторил я.
Он снова покачал головой.
— Альтернатива — рассказ всей истории — о наркотиках, допросах и вообще. Как же э тозвучит? Или вы хотите дотянуть допрос до пыток?
Высокий подумал и снова покачал головой.
— И вы это с де ла ет е? — спросил он меня.
— Да.
Казалось, он обдумывает это.
— Потом я не смогу спасти вас от пыток, как хотел, — заключил я. — Даже если вы и прошли наркопробу, вы знаете, что вас расколют за пару дней, если будут пользоваться наркотиками и всем прочим умело. Так подходящая эта тема для беседы или же поговорим позже? Если вы предпочитаете отложить это, я могу только предположить, что вы спланировали еще кое-что, чтобы сорвать проект…
— Проклятье, он слишком сообразителен!
— Скажи ему, чтобы он заткнулся, — посоветовал я другому. — Он отвечает мне настолько быстро, что и пошутить не дает. Так что же вы затеяли? Давайте, выкладывайте, — сказал я, — вы же знаете, что рано или поздно я от вас этого добьюсь.
— Он прав, — сказал парень со шрамом. Он повернулся ко мне: — Ты чертовски сообразителен. Твой коэффициент интеллектуальности и Личный профиль не показывали ничего такого. Может, тебе денег предложить.
— Может быть, — сказал я, — но сумма должна быть соответствующей. Назовите сумму и скажите, кто ее предлагает.
— Сумма четверть миллиона долларов наличными, — сказал он. — Это самое большее, что я могу предложить. Освободи нас и занимайся своими делами… Забудь об этой ночи.
Я обдумал предложение. Внешне оно выглядело заманчиво. Но я не единожды в год проходил мимо больших куч денег, и мне не нравилось то, что я буду вынужден обмануть частное сыскное агентство Вэлша, третье по величине агентство мира, с которым я желал и дальше сотрудничать в качестве независимого подрядчика.
— Так кто же несет расходы, как и почему?
— Я могу выдать тебе половину суммы наличными сегодня ночью, а другую
— через неделю или десять дней. Ты сам скажешь, как тебе это будет удобнее. Можешь гадать — почему, но не задавать этого вопроса. Это будет одним из того, за что мы заплатим.
— Ваш хозяин, очевидно, может кучами разбрасывать деньги, — протянул я, глянув на часы и заметив, что было уже шесть пятнадцать. — Нет, я вынужден отвергнуть ваше предложение.
— Тогда ты — не правительственный чиновник. Любой из них позарился бы на такую сумму.
— Я же говорил вам, что не работаю на правительство. Что же дальше?
— Похоже, что мы зашли в тупик, мистер Швейтцер.
— Едва ли, — возразил я, — скорее, добрались до конца предисловия. Поскольку уговорить вас не удалось, придется браться за дело. Приношу вам свои извинения, но другого выхода нет.
— Вы действительно решили применить физическое насилие?
— Боюсь, что так, — подтвердил я. — И нам не помешают. Поскольку я предполагал, что утром буду с похмелья, то прежде чем пойти спать, сказался больным. Так что в моем распоряжении целый день. Вы уже ранены и рана болит; подумайте же о том, что я могу с вами сделать за день.
Затем я осторожно встал, и хотя комната поплыла перед глазами, я вида не подал. Подойдя к стулу коротышки, я сгреб его и поднял вместе с седоком. Я чувствовал себя неважно, но силы еще оставались.
Я унес его в душевую и вместе со стулом запихнул под душ так, чтобы вода пока не попадала на голову.
Затем я вернулся в каюту.
— Теперь расскажу, что я задумал, — сказал я. — Я измерял температуру воды в этой душевой в разное время дня: она колеблется от 140 до 180 градусов по Фаренгейту. И твой приятель окажется под струей кипятка сразу же, как только я включу воду, расстегну рубашку и спущу ему брюки, чтобы побольше открыть тело. Понял?
— Понял.
Я вернулся в душевую и включил воду — одну горячую. Затем снова вернулся в каюту. Я внимательно рассматривал лицо высокого, и мне показалось, что у него есть что-то общее с коротышкой, какое-то сходство. А не родственники ли они, подумал я.
Когда из душевой донесся крик, он попытался сохранить внешнее спокойствие. Но мне было понятно: я сломал его. Он пробовал держаться изо всех сил, глядя то на часы, то на меня.
— Выключи, черт возьми! — крикнул он.
— Брат? — спросил я.
— Двоюродный. Да выключи ты кипяток, обезьяна!
— Только тогда, когда у тебя будет что сказать.
— Ладно. Только оставь его там и прикрой дверь.
Я ринулся в душевую и прикрыл воду. Голова у меня начала проясняться, но я по-прежнему чувствовал себя как у дьявола на жаровне.
Я обжег руку, закрывая кран. Оставив жертву висеть на стуле и обтекать, я вернулся в каюту, прикрыв за собой дверь.
— Так что ты хотел сказать?
— Можно мне освободить руку и взять сигарету?
— Нет, но сигарету получишь.
— Хотя бы правую. Она затекла.
Я подумал и согласился, снова взяв пистолет.
Я зажег для него сигарету, сунул ему в рот и освободил его правую руку от ленты. Он выронил сигарету, пока я это делал, но я поднял ее и вернул ему.
— Ладно, — сказал я. — Отдыхай секунд с десяток, потом поговорим.
Он кивнул, оглядел комнату и глубоко затянулся.
— Я полагаю, ты знаешь уязвимые места, — начал он, — и думаю, что ты не от правительства; и если это так, то твое личное дело очень богатое.
— Я не от правительства.
— Тогда жаль, что ты не на нашей стороне, потому что этот проект — очень вредная штука. Кто бы ты ни был, — уточнил он, — я надеюсь, что ты знаешь, что являешься его соучастником…
И он снова посмотрел на часы.
Шесть двадцать пять.
Он делал это и раньше, но я не обращал на это внимания. Но теперь мне показалось, что он не просто желает знать время.
— Когда взрыв? — спросил я на всякий случай.
И он внезапно купился на мой блеф.
— Принеси моего брата из душевой, чтобы я видел его.
— Когда это случиться? — настаивал я.
— Очень скоро, — сказал он — но это неважно. Ты опоздал.
— Не думаю, — возразил я. — Теперь, когда мне это известно, я потороплюсь. Так… Не время спать. Думаю, мне пора выдать тебя.
— А что, если я предложу тебе большую сумму?
— Нет. Ты только смутишь меня. И я снова откажусь.
— Ладно. Только, пожалуйста, принеси брата обратно и позаботься об ожогах.
Так я и сделал.
— Вам, парни, придется немного побыть здесь, — сказал я наконец, потушив сигарету у старшего и вновь связывая его. Потом я шагнул к двери.
— Ты не знаешь, ты действительно не знаешь, — услышал я позади.
— Не валяй дурака, — бросил я через плечо.
Я не знал. Я действительно не знал.
Но мог и догадываться.
Я несся по коридору, пока не добежал до каюты Кэрол Дейт. И я колотил кулаком в дверь, пока не услышал сдавленные проклятия и просьбу обождать чуток. Затем дверь открылась, и Кэрол, с ночным колпаком на голове, уставилась на меня, жмурясь от света и запахивая огромный халат.
— Чего тебе?
— Насчет вчерашнего, — объяснил я. — Пришел поговорить. Можно к тебе?
— Нет, — возразила она. — Я не привыкла…
— Диверсия, — бросил я. — Я знаю. И то, о чем мы толковали, еще не кончилось. Пожалуйста…
— Заходи, — дверь неожиданно распахнулась, и она посторонилась, пропуская меня.
Я вошел.
Она закрыла дверь, привалилась к ней и потребовала:
— Ладно. Выкладывай!
В каюте слабо мерцал свет. Я явно поднял ее с постели: кровать была вся измята.
— Видишь ли, в прошлый раз я рассказал тебе не все, — начал я. — Да, это была диверсия: там находилась бомба, и я обезвредил ее. С этим все обошлось. Сегодня же — большой день, день Проекта, и я думаю, что в недалеком будущем нас ждет последняя попытка диверсии. Я знаю: это факт. И думаю, что знаю, в чем заключается диверсия. Поможешь мне? Хочешь, я помогу тебе? Помочь?
— Сядь, — сказала она.
— Времени мало.
— Сядь, пожалуйста. Мне надо одеться.
— Только поторопись.
Она шагнула в другую комнату, оставив дверь открытой. Я оказался за косяком. И, думаю, это ее не беспокоило, если она доверяла мне и, похоже, так оно и было: она одевалась.
— Что за диверсия? — донеслось до меня сквозь шорох платья.
— Думаю, что, по крайней мере, один из наших атомных зарядов снабжен «ловушкой для дураков», так что эта птичка чирикнет, едва выпорхнув из клетки.
— Почему?
— Потому что в моей каюте два человека — оба привязаны к стульям — которые желали побеседовать со мной утром насчет обслуживания Джи-9.
— Ты считаешь их врагами?
— Они были грубоваты со мной.
— А потом?
— Когда я одолел их, то так же поступил и с ними. Я заставил их говорить.
— Как?
— Не твое дело. Но они говорили. Я думаю, надо проверить запалы «Румоко».
— Я могу забрать их из твоей каюты?
— Да.
— Как ты одолел их?
— Они не знали, что я вооружен.
— Ясно. И я тоже. Мы возьмем их, не волнуйся. Но ты расскажешь, что ты узнал от них, какие ответы выбил?
— Я — механик челнока, — сказал коротышка, — а он — водитель.
Напарник посмотрел на него со злостью.
— Пойдет, — сказал я. — Мне хватит и этого, тем более, что я вас ни разу здесь не видел. Хорошенько обдумайте следующий мой вопрос: на кого вы на самом деле работаете?
Я спросил это, помня, что у меня было то преимущество, которого не было у них. Я работал над собой, поскольку от этого зависела вся моя деятельность независимого подрядчика. Мое имя действительно Альберт Швейтцер — по крайней мере, сейчас. Я всегда становлюсь той личностью, которой должен быть. Спроси они меня, кем я был раньше — тогда бы они могли получить совсем иной ответ. Все это зависит от подготовки и от того, на что настроен разум.
— Так кто дергает за веревочки? — настаивал я.
Ответа не было.
— Лады, — успокоил я. — Полагаю, я должен допрашивать вас по-другому.
Головы повернулись ко мне.
— Вы подвергли меня насилию, дабы получить несколько ответов, — продолжал я. — Ну, ладно. Думаю, я верну вам этот долг. Но я буду поосновательнее. Просто я стану пытать вас до тех пор, пока вы не заговорите.
— Не делайте этого, — посоветовал мне высокий. — Этим вы увеличите ваш индекс склонности к насилию.
— Поглядим, — усмехнулся я.
Как вы сумеете оставаться несуществующим, пока длится ваше существование? Я же нашел это очень легким. Ведь я был в проекте с самого начала и у меня был широкий выбор возможностей.
После того, как я порвал перфокарты со своими данными, я вернулся на работу как обычно. И занялся я тем, что начал искать точку ввода данных. Это было последним из того, что я сделал на работе.
Эта точка была на севере, в Туле, на метеорологической станции.
Здесь работал старикан, большой любитель рома. Я все еще помню тот день, когда мое судно «Протеус» бросило якорь в его бухте, и я зашел к нему и пожаловался на бурное море.
— Я дам тебе приют, — согласился он.
— Компьютер не советует выходить в море.
— Ладно.
Он накормил меня, и мы говорили о морях и о погоде. У меня нашелся ящик вина, и я вытащил его.
— По-моему, здесь вполне достаточно автоматики, — заметил я.
— Верно.
— Тогда почему вас здесь держат?
Он засмеялся и сказал:
— Мой дядя был сенатором. Мне понадобилось место. Он меня и устроил. Поглядим на корабль?
Так мы и сделали.
Он был приличных размеров и с мощными машинами.
— Это все из-за пари, — объяснил я. — Хочу попасть за Полярный круг.
— Глупости.
— Знаю, что пари я выиграю.
— Возможно, — согласился он. — Когда-то я был вроде тебя — всегда был готов сорваться с места. — Его просоленная борода раскололась в усмешке. — У тебя что-то стряслось?
— Верно, — сказал я и предложил выпить, потому что он подкинул мне мысль о Еве.
Он выпил, и я небрежно бросил:
— Хотя это ей не нравится.
Думаю, это было именно то, что он хотел услышать.
— Уже месяца четыре, как мы расстались. И не из-за религии или политики — а из-за вещей куда более серьезных.
И я принялся врать ему о вымышленной девушке, и он был счастлив, что угадал.
— Я встретил ее в Нью-Йорке, когда делал то же, что и она — отдыхал.
Она была высокой блондинкой с короткой стрижкой. Я помог ей найти станцию наземки, вошел с ней в вагон, вышел вместе с ней, пригласил поужинать и был послан к черту.
Сцена:
— Мне это не нравится.
— Мне тоже. Но я проголодался. Так идем.
— А для чего?
— Чтобы поболтать. Я совсем один.
— Не на ту напали.
— Может быть.
— Я вас вообще в первый раз вижу.
— А мне все равно хочется спагетти со стаканчиком вина.
— От вас трудно отделаться?
— Нет. Я вообще веду себя спокойно.
— Ладно, съедим спагетти вместе.
Так мы и сделали.
За месяц, что мы были там, мы сходились все ближе и ближе. Выяснилось, что она жила в одном из тех ненормальных маленьких городов-пузырей на дно моря — и это не значило ничего. Возможно, я мог продолжать крутить с ней и дальше. Она была в отпуске, как и я — смотрела Большую Землю. И я не часто бывал в Нью-Йорке.
Я предложил ей выйти за меня замуж.
Но она не хотела покидать свой подводный пузырь, а я не хотел отказываться от своих планов на будущее. Я мечтал о большом надводном мире
— обо всем. Я зря любил синеглазую бабу с глубины в 500 морских саженей, хотя, возможно, у нас и был шанс как-то договориться. Но я тоже был чертовски независим. Если бы хоть один из нас был нормальным… Но мы не были нормальными, вот в чем беда.
ЕВА, ГДЕ БЫ ТЫ НИ БЫЛА, Я НАДЕЮСЬ, ЧТО ТЫ И ДЖИМ СЧАСТЛИВЫ.
— С «кокой»? — спросил я. — Отлично, — и опрокинул стакан, а он выпил двойную.
— Это мне нравится, мистер Хемингуэй, — заметил он.
— Ну что ж, грабь меня.
— Ладно. Можешь залечь вон там.
— Спасибо.
Он зевнул, потянулся и ушел.
Я выждал часа полтора и принялся за дело.
Его метеорологическая станция имела прямой ввод в центральный компьютер. Я задействовал вход, сделал дело и аккуратно замел следы.
Закончив, я знал, что все в порядке.
Я смог скормить Центру через этот канал с расстояния в сотни миль все, что угодно и он все сожрет.
Будь я проклят, я почти бог.
ЕВА, ВОЗМОЖНО, МНЕ НАДО БЫ ДЕЙСТВОВАТЬ ИНАЧЕ. Я НЕ ЗНАЮ.
Я помог Биллу Меллингсу наутро справиться с похмельем, и он ничего не заподозрил. Он был очень порядочным стариком, и я был страшно доволен тем, что его никогда не обеспокоит вопрос, а не сделал ли он чего. И никто его не накажет, потому что, я уверен, никто никогда не сможет меня поймать. А даже если и поймают, то не думаю, чтобы ему грозили неприятности. Ведь в конце-то концов его дядя был сенатором.
Я был способен стать кем угодно. Я мог полностью сочинить свое прошлое — рождение, имя, образование и т.д. — и я мог поставить себя кем угодно в современном мне обществе. Все, что для этого требуется — связаться с Центром через метеорологическую станцию. Достаточно создать запись — и я буду существовать в любом воплощении, которое сочиню.
НО, ЕВА, Я ХОТЕЛ ТЕБЯ. Я — НУ…
Я думаю, что правительство время от времени проделывало нечто подобное. Но я уверен, что никто не подозревал о существовании независимого подрядчика.
Я знал многое из того, что ценилось — и, пожалуй, более чем необходимо — относительно детектора лжи и сыворотки правды — я ведь скрывал свое имя. Вы знаете, что детектор лжи ненамного изменился с ХХ века? Были, конечно, способы определения по поту, отпечаткам пальцев и другие — но вещи посложнее испытывались в лабораториях. То главное, на что полагались сейчас — это записи в Системе. Все другое немного стоило в суде. Наркотики — другое дело.
Мозг с патологией мог сопротивляться и амталу, и пентоталу. Но были и ребята с наркопробой.
Что такое наркопроба?
Когда идешь искать работу, то проходишь тест на сообразительность или на способности — инвентаризацию личности. Я уверен, что все прошли через это, и все данные заложены в Центр. В случае необходимости вы можете поднять их. Они открываются в вашей юности и ведутся всю жизнь эти проклятые записи. Вы проходите то, что психологи называют пробой личности. Это значит, что вы считаете глупостями именно то, что именуется глупостями в книгах.
Итак, вы учитесь давать тот ответ, который они ищут. Вы заучиваете маленькие экономящие время фокусы. Вы чувствуете безопасность, вы знаете, что это игра — и игра сознательная.
Это нечто подобное.
Если вы не боитесь и если вам и раньше доводилось пробовать наркотики для этих целей, вы можете сопротивляться.
Наркопроба есть не что иное, как приобретение опыта сопротивления действию «сыворотки правды».
— К черту! Я спрашиваю, ты отвечаешь, — сказал я.
Я решил, что старый испытанный метод допроса лучше: пытки и угрозы пытками.
И я их использовал.
Я встал рано утром и приготовил завтрак. Налив стакан апельсинового сока, я встряхнул его за плечо.
— Что, черт бы тебя…
— Завтрак, — сказал я. — На, выпей.
Он выпил, и мы отправились на кухню завтракать.
— Море выглядит сегодня прилично, — заметил я. — Пожалуй, мне пора в путь.
Он кивнул, не отрываясь от яичницы:
— На обратном пути заворачивай ко мне, слышишь?
— Слышу, — сказал я. — Загляну.
Мы болтали все утро, угробив три кружки кофе. Выяснилось, что судьбы наши похожи. Когда-то он был медиком, имевшим обширную практику (позже он извлек из меня несколько пуль и не спрашивал, откуда они взялись). Некоторое время он был в отряде первых астронавтов. Позже я узнал, что его жена умерла от рака годов шесть назад. Он тогда бросил практику и больше не женился. Он искал способ покинуть мир, нашел его и воспользовался им.
Но хотя мы стали близкими друзьями, я так и не рассказал ему о том, что мне нужна его аппаратура, ни о том, как я ее использовал. Это можно было сделать, я был уверен: он один из немногих, кому бы я доверился. С другой стороны, я не хотел делать его сознательным соучастником моих незаконных операций. К чему причинять беспокойства друзьям, делать их морально ответственными за твои дела?
Так я стал человеком, который не существует. И одновременно получил возможность становиться тем, кем хочу. Все, что мне надо было сделать для этого — написать программу и скормить ее Центру через аппаратуру этой станции. Единственное, в чем я нуждался после этого — в выборе жизненного пути. Это было несколько труднее.
Я должен был иметь профессию, где мне всегда платили наличными. Кроме того, плата должна была быть достаточно велика, чтобы я мог жить так, как хотел.
Это значительно суживало возможности, отсекая многие виды легальной деятельности. Я мог обеспечить себя достаточно реальной биографией, выбрать подходящую область деятельности и стать служащим. Но зачем мне это?
Я сотворил новую личность и ввел ее в Центр. Это было забавным пустячком, фривольным капризом, то, что я сделал тогда. Я жил на борту «Протея», поставленного на якорь в маленькой бухточке островка у побережья Нью-Джерси.
Я изучал дзю-до. Как, известно, есть три школы: кодокон (японский стиль), будо кваи и система Французской федерации. Последние две очень много заимствовали из правил первой за небольшим исключением: там использовались те же броски, захваты и другие приемы, разве что более грубо. Простой стиль был приспособлен к нуждам людей низкорослой, маленькой расы и больше основывался на скорости, ловкости и отточенности, нежели на физической силе. Две последние системы заимствовали основы техники, хотя это была ухудшенная копия. И это мне подходило: я был большим и неуклюжим. Единственное, что мне мешало — моя расхлябанность. Если вы изучаете кодокон, то вы можете и в восемьдесят лет успешно проводить приемы: дело в том, что там все решает не физическая сила, а техника. Я избрал свой способ: изучил и то, и другое, с одной стороны, действовал погрубее, а с другой — я был уже не так силен, как прежде, в своей юности, поэтому стиль определялся моими возможностями. И это давало возможность поддерживать форму.
После того, как кончились занятия всей этой физкультурой, я штудировал и слесарное дело. Немало времени отняло изучение способов взлома даже самых простых замков, и я до сих пор полагаю, что наиболее эффективный способ кражи — высадить дверь, сгрести, что подвернется под руку, и бежать со всех ног.
Нет, я не отвергал путь совершения преступлений. Были люди, которые совершали преступления, и были люди, которые их не совершали.
Я изучил все подробности того, что, по моему мнению, должно было пригодиться. Я пока, возможно, и не специалист во всем, за исключением своего собственного необычного способа существования, но все же много знаю о всяческих малоизвестных вещах. И у меня было преимущество в моем способе существования — точнее, несуществования.
Когда наличность моя начала подходить к концу, я решил разыскать Дона Вэлша. Я знал, кто он таков, хотя он обо мне ничего не знал и, надеюсь, никогда не узнает. Так я выбрал себе способ зарабатывать на жизнь.
С тех пор прошло десять лет, и у меня до сих пор нет оснований жаловаться.
Как бы то ни было, я посылал открытку Дону каждое Рождество.
Не знаю, решили ли они, что я вожу их за нос. Они говорили что-то о моем индексе склонности к насилию, а это значило, что у них есть либо мое личное дело, либо доступ к Центру. Это означало, что я удержал равновесие вплоть до кануна «Румоко».
Будильник был установлен на 5.45, и я перевел его на восемь. Если уж им так много известно, то наверняка они знают и расписание дежурств.
Итак, наступил перелом. Целый месяц я провел здесь, держа свою руку на грохочущем пульсе проекта «Румоко». Вот только если они знали, сколько времени у меня действительно оставалось — срок, в который их работа закончится, они могли — возможно, даже должны были, протянуть время и придерживать меня. Мне нельзя было оставлять их в моей каюте на целый день, ну а единственная альтернатива — передать их службе безопасности корабля прежде, чем я вытрясу из них их задание — мне страшно не нравилась, так как я не знал, был ли на борту их сообщник, а то и больше, кем бы они ни были, и не затеяли ли они еще чего-нибудь после того, как их фокус с Джи-9 не прошел, как было задумано. Во всяком случае, что-то должно было быть приурочено к 15 сентября, плановой дате проекта.
Для того, чтобы заработать вознаграждение, я должен был передать посылку. Но до сих пор ящик был пуст.
— Джентльмены, — сказал я, и мой голос показался мне чужим, с замедленными рефлексами. Поэтому я постарался делать поменьше движений и говорить медленно и осторожно. — Джентльмены, роли поменялись. И теперь мое время. — Я развернул стул, сел напротив них, положил руку с оружием на кисть другой, а ту — на спинку стула. — Послушайте предисловие относительно моих дальнейших действий, которые я предполагаю в отношении вас.
— Вы не правительственные агенты, — продолжал я, вглядываясь то в одного, то в другого. — Нет. Вы защищаете чей-то частный интерес. Будь вы агенты, вы, несомненно, должны были убедиться, что я не один. Вы прибегли к крайним мерам, вынужденные допрашивать меня таким манером, так что я догадываюсь, что вы штатские, и толкнуло вас на это что-то отчаянное. Это заставляет меня связать ваши действия со вчерашней попыткой диверсии с аппаратом Джи-9 — да, назовем это диверсией. Вы знаете, что это так, и я знаю, что вы это знаете — после того, как я слазил в него, и ожидаемого результата не получилось. Очевидно, это толкнуло вас на сегодняшние действия. Поэтому я даже не задаю вам вопроса об этом.
Затем примем во внимание, что я принял сказанное вами за чистую монету — я мог бы вынуть документы из ваших карманов, если они там есть, но ваши имена мне ни к чему. Так что и в карманы к вам я не полезу. В действительности мне нужен ответ только на один вопрос, и это, возможно, не принесет вреда ни вам, ни вашему нанимателю или нанимателям, которые, несомненно, откажутся от вас.
— Я хочу знать, кого вы представляете, — сказал я. — Зачем? — спросил высокий, и хмурый взгляд его упал на меня. У рта его был рубец, который я раньше не заметил из-за маски.
— От этого зависит ответ — почему вас послали?
— И чем это кончится?
Я пожал плечами:
— Может быть, личной местью.
Он покачал головой.
— Вы тоже на кого-то работаете, — сказал он, — и если это не правительство, то все равно кто-нибудь из тех, кто нам не по душе.
— То есть, вы признаете, что вы не независимые подрядчики. Если вы не говорите мне, на кого вы работаете, может быть, вы скажете, для чего хотите сорвать проект?
— Нет.
— Ладно. Вывод один — вы связаны с каким-то крупным нанимателем, который является противником проекта. Как это звучит? Могу я сделать такое допущение?
Коротышка засмеялся, и второй оборвал его быстрым свирепым взглядом.
— Ну, с этим покончено, — сказал я, — перейдем к другому. В моих руках и ваша смерть, и ваше спасение. Я могу даже предположить, что этой каютой заинтересуются ваши друзья, которые вовсе не предполагали просто дурачиться и могут войти на сцену в последнем акте, перед тем, как вам будет крышка. Как это звучит?
— Прослушивается это место или нет?
— Конечно, нет, — сказал его напарник, — только держи пасть закрытой.
— Ну, как это звучит? — повторил я.
Он снова покачал головой.
— Альтернатива — рассказ всей истории — о наркотиках, допросах и вообще. Как же э тозвучит? Или вы хотите дотянуть допрос до пыток?
Высокий подумал и снова покачал головой.
— И вы это с де ла ет е? — спросил он меня.
— Да.
Казалось, он обдумывает это.
— Потом я не смогу спасти вас от пыток, как хотел, — заключил я. — Даже если вы и прошли наркопробу, вы знаете, что вас расколют за пару дней, если будут пользоваться наркотиками и всем прочим умело. Так подходящая эта тема для беседы или же поговорим позже? Если вы предпочитаете отложить это, я могу только предположить, что вы спланировали еще кое-что, чтобы сорвать проект…
— Проклятье, он слишком сообразителен!
— Скажи ему, чтобы он заткнулся, — посоветовал я другому. — Он отвечает мне настолько быстро, что и пошутить не дает. Так что же вы затеяли? Давайте, выкладывайте, — сказал я, — вы же знаете, что рано или поздно я от вас этого добьюсь.
— Он прав, — сказал парень со шрамом. Он повернулся ко мне: — Ты чертовски сообразителен. Твой коэффициент интеллектуальности и Личный профиль не показывали ничего такого. Может, тебе денег предложить.
— Может быть, — сказал я, — но сумма должна быть соответствующей. Назовите сумму и скажите, кто ее предлагает.
— Сумма четверть миллиона долларов наличными, — сказал он. — Это самое большее, что я могу предложить. Освободи нас и занимайся своими делами… Забудь об этой ночи.
Я обдумал предложение. Внешне оно выглядело заманчиво. Но я не единожды в год проходил мимо больших куч денег, и мне не нравилось то, что я буду вынужден обмануть частное сыскное агентство Вэлша, третье по величине агентство мира, с которым я желал и дальше сотрудничать в качестве независимого подрядчика.
— Так кто же несет расходы, как и почему?
— Я могу выдать тебе половину суммы наличными сегодня ночью, а другую
— через неделю или десять дней. Ты сам скажешь, как тебе это будет удобнее. Можешь гадать — почему, но не задавать этого вопроса. Это будет одним из того, за что мы заплатим.
— Ваш хозяин, очевидно, может кучами разбрасывать деньги, — протянул я, глянув на часы и заметив, что было уже шесть пятнадцать. — Нет, я вынужден отвергнуть ваше предложение.
— Тогда ты — не правительственный чиновник. Любой из них позарился бы на такую сумму.
— Я же говорил вам, что не работаю на правительство. Что же дальше?
— Похоже, что мы зашли в тупик, мистер Швейтцер.
— Едва ли, — возразил я, — скорее, добрались до конца предисловия. Поскольку уговорить вас не удалось, придется браться за дело. Приношу вам свои извинения, но другого выхода нет.
— Вы действительно решили применить физическое насилие?
— Боюсь, что так, — подтвердил я. — И нам не помешают. Поскольку я предполагал, что утром буду с похмелья, то прежде чем пойти спать, сказался больным. Так что в моем распоряжении целый день. Вы уже ранены и рана болит; подумайте же о том, что я могу с вами сделать за день.
Затем я осторожно встал, и хотя комната поплыла перед глазами, я вида не подал. Подойдя к стулу коротышки, я сгреб его и поднял вместе с седоком. Я чувствовал себя неважно, но силы еще оставались.
Я унес его в душевую и вместе со стулом запихнул под душ так, чтобы вода пока не попадала на голову.
Затем я вернулся в каюту.
— Теперь расскажу, что я задумал, — сказал я. — Я измерял температуру воды в этой душевой в разное время дня: она колеблется от 140 до 180 градусов по Фаренгейту. И твой приятель окажется под струей кипятка сразу же, как только я включу воду, расстегну рубашку и спущу ему брюки, чтобы побольше открыть тело. Понял?
— Понял.
Я вернулся в душевую и включил воду — одну горячую. Затем снова вернулся в каюту. Я внимательно рассматривал лицо высокого, и мне показалось, что у него есть что-то общее с коротышкой, какое-то сходство. А не родственники ли они, подумал я.
Когда из душевой донесся крик, он попытался сохранить внешнее спокойствие. Но мне было понятно: я сломал его. Он пробовал держаться изо всех сил, глядя то на часы, то на меня.
— Выключи, черт возьми! — крикнул он.
— Брат? — спросил я.
— Двоюродный. Да выключи ты кипяток, обезьяна!
— Только тогда, когда у тебя будет что сказать.
— Ладно. Только оставь его там и прикрой дверь.
Я ринулся в душевую и прикрыл воду. Голова у меня начала проясняться, но я по-прежнему чувствовал себя как у дьявола на жаровне.
Я обжег руку, закрывая кран. Оставив жертву висеть на стуле и обтекать, я вернулся в каюту, прикрыв за собой дверь.
— Так что ты хотел сказать?
— Можно мне освободить руку и взять сигарету?
— Нет, но сигарету получишь.
— Хотя бы правую. Она затекла.
Я подумал и согласился, снова взяв пистолет.
Я зажег для него сигарету, сунул ему в рот и освободил его правую руку от ленты. Он выронил сигарету, пока я это делал, но я поднял ее и вернул ему.
— Ладно, — сказал я. — Отдыхай секунд с десяток, потом поговорим.
Он кивнул, оглядел комнату и глубоко затянулся.
— Я полагаю, ты знаешь уязвимые места, — начал он, — и думаю, что ты не от правительства; и если это так, то твое личное дело очень богатое.
— Я не от правительства.
— Тогда жаль, что ты не на нашей стороне, потому что этот проект — очень вредная штука. Кто бы ты ни был, — уточнил он, — я надеюсь, что ты знаешь, что являешься его соучастником…
И он снова посмотрел на часы.
Шесть двадцать пять.
Он делал это и раньше, но я не обращал на это внимания. Но теперь мне показалось, что он не просто желает знать время.
— Когда взрыв? — спросил я на всякий случай.
И он внезапно купился на мой блеф.
— Принеси моего брата из душевой, чтобы я видел его.
— Когда это случиться? — настаивал я.
— Очень скоро, — сказал он — но это неважно. Ты опоздал.
— Не думаю, — возразил я. — Теперь, когда мне это известно, я потороплюсь. Так… Не время спать. Думаю, мне пора выдать тебя.
— А что, если я предложу тебе большую сумму?
— Нет. Ты только смутишь меня. И я снова откажусь.
— Ладно. Только, пожалуйста, принеси брата обратно и позаботься об ожогах.
Так я и сделал.
— Вам, парни, придется немного побыть здесь, — сказал я наконец, потушив сигарету у старшего и вновь связывая его. Потом я шагнул к двери.
— Ты не знаешь, ты действительно не знаешь, — услышал я позади.
— Не валяй дурака, — бросил я через плечо.
Я не знал. Я действительно не знал.
Но мог и догадываться.
Я несся по коридору, пока не добежал до каюты Кэрол Дейт. И я колотил кулаком в дверь, пока не услышал сдавленные проклятия и просьбу обождать чуток. Затем дверь открылась, и Кэрол, с ночным колпаком на голове, уставилась на меня, жмурясь от света и запахивая огромный халат.
— Чего тебе?
— Насчет вчерашнего, — объяснил я. — Пришел поговорить. Можно к тебе?
— Нет, — возразила она. — Я не привыкла…
— Диверсия, — бросил я. — Я знаю. И то, о чем мы толковали, еще не кончилось. Пожалуйста…
— Заходи, — дверь неожиданно распахнулась, и она посторонилась, пропуская меня.
Я вошел.
Она закрыла дверь, привалилась к ней и потребовала:
— Ладно. Выкладывай!
В каюте слабо мерцал свет. Я явно поднял ее с постели: кровать была вся измята.
— Видишь ли, в прошлый раз я рассказал тебе не все, — начал я. — Да, это была диверсия: там находилась бомба, и я обезвредил ее. С этим все обошлось. Сегодня же — большой день, день Проекта, и я думаю, что в недалеком будущем нас ждет последняя попытка диверсии. Я знаю: это факт. И думаю, что знаю, в чем заключается диверсия. Поможешь мне? Хочешь, я помогу тебе? Помочь?
— Сядь, — сказала она.
— Времени мало.
— Сядь, пожалуйста. Мне надо одеться.
— Только поторопись.
Она шагнула в другую комнату, оставив дверь открытой. Я оказался за косяком. И, думаю, это ее не беспокоило, если она доверяла мне и, похоже, так оно и было: она одевалась.
— Что за диверсия? — донеслось до меня сквозь шорох платья.
— Думаю, что, по крайней мере, один из наших атомных зарядов снабжен «ловушкой для дураков», так что эта птичка чирикнет, едва выпорхнув из клетки.
— Почему?
— Потому что в моей каюте два человека — оба привязаны к стульям — которые желали побеседовать со мной утром насчет обслуживания Джи-9.
— Ты считаешь их врагами?
— Они были грубоваты со мной.
— А потом?
— Когда я одолел их, то так же поступил и с ними. Я заставил их говорить.
— Как?
— Не твое дело. Но они говорили. Я думаю, надо проверить запалы «Румоко».
— Я могу забрать их из твоей каюты?
— Да.
— Как ты одолел их?
— Они не знали, что я вооружен.
— Ясно. И я тоже. Мы возьмем их, не волнуйся. Но ты расскажешь, что ты узнал от них, какие ответы выбил?