Жене Жан. Пьесы (сборник)

   МОРИС (подходя к Лефрану). Но простите, похоже, что у господина это вовсе и не наколка. Это просто надпись чернилами.
   ЛЕФРАН. Дрянь!
   МОРИС. Нацепил на себя, как орденок! «Мстительный»! Это просто почетный титул, о котором он прочитал в книжке, – вместе со своей историей про каторгу.
   ЛЕФРАН. Я велел тебе заткнуться, или пристукну!
   МОРИС. Оттого что Зеленоглазый говорит с тобой, оттого что он тебя слушает, ты уже оказался в лучах его славы. Вот наколки Зеленоглазого – это не какая-то там лажа. Он не боится уколов иглы.
   ЛЕФРАН (угрожающе). Заткнись!
   МОРИС (обращаясь к Зеленоглазому). А как насчет жены, Зеленоглазый, ты и ему пообещаешь свою жену!
   ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ (с улыбкой). А ты сам хотел бы ее?
   МОРИС. Твою жену! Которая выжжена на твоей коже! Ох, Зеленоглазый! Она доходит тебе докуда?
   ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ (делает жест рукой). Досюда!
   МОРИС. А!
   ЛЕФРАН. Ну, вы еще тут приласкайте друг друга.
   МОРИС. Я говорю с ним про его жену, имею право.
   ЛЕФРАН. Если я дам тебе такое право.
   МОРИС. Право говорить про его жену?
   ЛЕФРАН. Да, сударь мой. Начиная с этой минуты примирись с тем, что тебе придется считаться со мной.
   МОРИС (с иронией). Но я ведь не могу расспрашивать тебя о ней. Ты ведь не можешь надеяться и ее нарисовать у себя на коже так же, как… (делает прежний свой жест, как бы откидывая со лба невидимую прядь волос)…как ты написал слово «Мстительный»! И если я говорю о его жене, то только потому, что Зеленоглазый мне сам позволяет.
   ЛЕФРАН. Еще минуту назад ты его презирал.
   МОРИС. Это ты был рад, когда заставил его подробно рассказывать о своей беде. Ты трус.
   ЛЕФРАН. Это ты силой вырвал из него всю эту историю. Ты потихоньку тянул словцо за словцом…
   МОРИС. Я делал все, что мог, чтобы принести ему облегчение. Он это знает. Я-то не жду, что кто-то другой сделает за меня всю работу. Я ничего не жду, я готов на всё. И самый суровый удар, который меня ждет, я сумею перенести, я вышел для этого ростом. А вот ты все еще в тумане. Стоит тебе обернуться, и ты видишь, что мы живы. Ты видишь, как мы ссоримся, и ты нам завидуешь. И даже от истории с сиренью ты просто балдел! Признайся! Я так и вижу, как твоя морда на вытянутой шее следит за нами в камере. И ты так и будешь ее пережевывать, эту историю с сиренью. Ты от нее уже толстеешь.
   ЛЕФРАН. Ты прав, она начинает на меня действовать.
   МОРИС. Она дает тебе силу? Она поднимается. Сирень уже поднялась в тебе до самых зубов?
   ЛЕФРАН. До кончиков пальцев, Морис. Эта история с преступлением и сиренью пробуждает во мне вовсе не жалость. Она дает мне радость! Понимаешь? Радость! Зеленоглазый разорвал еще одну ниточку, соединявшую его с миром: он развелся с полицией. А скоро он разведется и с женой!
   МОРИС. Негодяй! Ты нарочно подстраиваешь…
   ЛЕФРАН. Это мое дело, оно касается меня одного.
   МОРИС. Вот только счет выставляют Зеленоглазому! Платит-то он. А ведь это он был избран. И даже я, – если я притягиваю беду, то не потому, что принимаю за чистую монету чужие приключения, а просто из-за моей физиономии. Я тебе уже говорил. Я сам тоже меченый, но у меня метка – это моя физиономия! Моя морда, милая мордашка маленького бродяги. Я решился наконец защищаться. Ты отравляешь воздух в этой камере, и тебе придется отсюда уйти. Ты весь лживый. Лживый до мозга костей. Лживы твои рассказы про каторгу и следы от наручников на запястьях, лживы твои секретные дела с нашей женой, лживы твои сложные объяснения касательно негра, лживы наколки, лживы приступы ярости, лжива…
   ЛЕФРАН. Заткнись!
   Начиная с этой минуты трое молодых людей вдруг обретают осанку, жесты, голос и лица пятидесяти-, шестидесятилетних людей.
   МОРИС. Лжива твоя искренность; лживы твои разглагольствования…
   ЛЕФРАН. Заткнись, или я тебя так двину…
   МОРИС. Я раздеваю тебя донага. Ты питаешься другими. Ты одеваешься в нашу красоту, ты украшаешь себя ею. Ты крадешь наши преступления! Ты хотел понять истинный состав преступления, и теперь я вижу, как ты его перевариваешь.
   ЛЕФРАН. Молчи.
   МОРИС. Я продолжу…
   ЛЕФРАН. Дай мне вздохнуть.
   МОРИС. Тебя распирает изнутри наша жизнь.
   Он делает тот же жест, отбрасывая со лба прядь волос.
   ЛЕФРАН. Морис. Не продолжай. И главное – не делай снова этих своих потаскушных движений.
   МОРИС. Почему? (Со смехом.) Месье опасается, что я приведу в беспорядок его веточки сирени?
   ЛЕФРАН. Тебе придется сделать большой прыжок. Готовься принять меня: я иду. Мстительный – это я. Хватит тебе спать под крылышком у Зеленоглазого.
   МОРИС (обращаясь к Зеленоглазому). Великий…
   Потом, глядя прямо на Лефрана, он снова делает тот же жест с невидимой прядью волос.
   ЛЕФРАН. Слишком поздно. Не кричи.
   Зеленоглазый взобрался на перевернутый таз; он возвышается над всей сценой, между тем как Лефран, улыбаясь, идет на Мориса. При виде этой сияющей улыбки Морис улыбается в ответ.
   ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ (с застывшим лицом). Вы измучили меня, оба. Вы вынуждаете меня тратить больше усилий, чем вы делаете сами. Заканчивайте уж поскорее, чтобы все мы могли лечь спать.
   МОРИС (испуганно). Да ты сошел с ума. ЛЕФРАН. Не ори, слишком поздно.
   Ему удалось зажать Мориса в углу камеры; там он его и душит. Морис медленно сползает на пол между расставленными ногами Лефрана. Лефран выпрямляется.
   ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ (после минутного молчания, изменившимся голосом). Что ты наделал? Лефран, ты что, убил его?
   Он смотрит на мертвого Мориса.
   Превосходная работа.
   Лефран кажется совершенно опустошенным.
   Превосходная работа: попадешь прямиком на каторгу в Гвиану.
   ЛЕФРАН. Помоги мне, Зеленоглазый. ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ (подходя к двери). Нет.
   ЛЕФРАН (в недоумении). Как это нет? Но ведь?..
   ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ. Что ты только что сделал? Прикончил Мориса? Убил его просто так? Ради славы, а значит, просто так.
   ЛЕФРАН. Зеленоглазый… ты ведь меня не бросишь?
   ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ (очень мягко). Не говори ничего больше, не трогай меня больше. Ты знаешь, что такое беда? Я бы понадеялся на что угодно, только бы ее избежать. Я совсем не хотел того, что со мной приключилось. Все мне было просто дано. Такой вот подарок от доброго боженьки. Теперь на нас с тобой висит этот труп.
   ЛЕФРАН. Я сделал все, что мог, из любви к беде.
   ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ. Вероятно, вы ничего не знаете о беде, если полагаете, будто ее можно выбрать. Моя, например, выбрала меня сама. Чего я только не испробовал, чтобы от нее отвертеться. Я боролся, дрался, плясал, я даже пел, и вы знаете – над этим можно теперь только посмеяться – вначале я отказывался от этой беды. Только когда я увидел, что все это ни черта не помогает, я понял: она мне нужна была целиком.
   Он колотит кулаком в дверь.
   ЛЕФРАН. Что ты делаешь?
   ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ. Зову надзирателей. (Стучит в дверь.) По их мордам ты поймешь, кто ты есть.
   Звякание ключей. Дверь отворяется. Появляется улыбающийся Надзиратель. Он подмигивает Зеленоглазому.
   Входит Старший надзиратель в полной форме, вместе с надзирателем, ответственным за камеру.
   СТАРШИЙ НАДЗИРАТЕЛЬ. Мы все слышали, все видели. Для тебя, с твоего наблюдательного пункта, действие становилось все комичнее, но для нас, когда мы смотрели в глазок, то был прекрасный трагический отрывок. Спасибо. (Отдает честь.)

Занавес

Служанки
^{Пьеса в одном действии}

Как играть «Служанок»

   Украдкой. Именно такое определение подходит больше всего. Обе актрисы, изображающие служанок, должны играть как бы украдкой. Но не потому, что слова, которые возможно произнести лишь в алькове, могут услышать соседи сквозь слишком тонкие перегородки или открытые окна, и не потому, что они озвучивают свои сокровенные мысли, которые заставляют их играть в эту игру, свидетельствующую о расстроенной психике: они играют украдкой для того, чтобы сделать свои слишком тяжеловесные речи более легкими, чтобы они перелетели через рампу. Жесты актрис должны быть сдержанными, словно подвешенными или прерывистыми. Каждый жест делает их будто бы подвешенными. Неплохо, если иногда они будут ходить на цыпочках, сняв при этом одну или обе туфли, которые с большой осторожностью они, стараясь ни за что не задеть, поставят на стол или диван, – но не из опасений, что их услышат соседи снизу, а потому, что этот жест соответствует общему тону. Иногда их голоса тоже могут становиться как бы подвешенными или прерывистыми.
   Эти две служанки совсем не стервы: они постарели и похудели под сенью нежности своей госпожи. Нет надобности, чтобы они были хороши собой, чтобы с поднятием занавеса зрителям была предъявлена их красота, но в течение спектакля и до последней минуты они должны казаться все прекрасней. Вначале на их лицах должны быть морщинки – тоньше жеста, тоньше волоса. Никаких сексуальных попок и грудей: они выглядят так, что могли бы давать уроки благочестия в церковных школах. Их взгляды чисты, совершенно чисты, ведь они ежедневно занимаются мастурбацией и выплескивают друг на друга всю свою ненависть к Мадам. Их прикосновения к предметам декораций подобны жестам юной девушки, собирающей цветущие ветки, чей образ мы лицемерно придумали. Их лица бледны и полны очарования. Они, конечно, несколько увяли, но с каким изяществом! Они не превратились в тлен.
   Однако необходимо, чтобы этот тлен иногда проглядывал: скорее не в моменты ярости, а во время приступов нежности.
   На сцене актрисы не должны проявлять свой естественный эротизм, подобно дамам из кинофильмов. Индивидуальный эротизм в театре подминает под себя спектакль. Просьба к актрисам не выставлять свои прелести на стол, как говорят греки.
   Не вижу необходимости указывать на то, в каких местах надо «играть», а в каких быть искренними: они сами обнаружатся, а по мере необходимости их можно придумать.
   Что касается так называемых «поэтических» моментов, они должны произноситься как нечто очевидное, подобно тому, как парижский таксист на ходу выдает жаргонную метафору: совершенно естественно. Она возникает как результат математической операции: без особой теплоты. Может произноситься даже более холодно, чем все остальное.
   Целостность рассказа должна родиться не из монотонности игры, а из гармоничного сочетания разнообразных сцен, играемых совершенно по-разному. Возможно, режиссеру нужно выразить то, что я испытывал, когда писал эту пьесу или то, чего мне так сильно не хватало: некоего добродушия, ведь речь идет о сказке.
   Не надо изображать «Мадам» преувеличенно карикатурной. Она не осознает, до какой степени она глупа, до какой степени постоянно играет, даже вытирая себе задницу, какая актриса этого не знает?
   Эти дамы, служанки и Мадам, придуриваются? Как я сам, когда бреюсь, или когда ночью подыхаю со скуки, или когда, как мне кажется самому, остаюсь один в лесу: это сказка, то есть аллегорическая форма рассказа, изначальной задачей которого, когда я его писал, было избавление от отвращения к самому себе, при этом я хотел показать, кто я сам есть, и в то же время я старался этого не показать, а второй целью было создать в зале чувство некоторой неловкости… Сказка… Нужно, чтобы в нее верили и в то же время отказывались верить, но для того, чтобы зрители сумели поверить, актрисы не должны играть реалистично.
   Святы ли эти служанки или нет, они все-таки монстры, как и мы все, когда о чем-то грезим. Не знаю, что такое есть театр, но знаю точно, чем он быть не должен: он не должен быть описанием бытовых действий, увиденных извне: я иду в театр с тем, чтобы увидеть на сцене себя (в одном персонаже или с помощью многоликого персонажа, и в форме сказки) таким, каким не сумею – или не осмелюсь – увидеть себя или представить, но каким на самом деле являюсь. Значит, функция актеров в том, чтобы с помощью нелепых жестов и нарядов показать мне меня, показать меня голым, в радости моего одиночества.
   Хочу подчеркнуть: речь не идет о защите прав челяди. Думаю, существует профсоюз домашней прислуги – нас это не касается.
   Во время постановки этой пьесы один театральный критик сделал замечание, что настоящие служанки так не говорят, как служанки из моей пьесы: да что вы об этом знаете? Я утверждаю обратное: если бы я был служанкой, говорил бы, как они. Иногда, по вечерам.
   Ведь служанки говорят так лишь иногда, по вечерам: их нужно застать за этим либо в моменты их одиночества, либо в моменты нашего собственного одиночества.
   Декорации к «Служанкам». Это просто спальня дамы, слегка кокотки, но вполне буржуазной. Если пьесу играют во Франции, кровать должна быть с мягкой, но скромной обивкой – все-таки у нее есть слуги. А если пьесу будут играть в Испании, Скандинавии или России, спальня должна быть соответствующей. Платья должны быть экстравагантными, но без намека на моду, на эпоху. Возможно, служанки для своей игры чудовищно деформировали платья хозяйки, прицепив к ним фальшивые шлейфы, жабо, накладные груди и зады, но цветы должны быть настоящими, кровать – настоящей кроватью. Режиссер должен понимать – не могу же я все объяснять – почему спальня должна быть почти точной копией женской спальни, цветы – настоящими, платья – чудовищными, а игра актрис – угловатой.
   А если кому-то захочется сыграть эту пьесу в Эпидавре? Тогда трем актрисам достаточно договориться прямо на сцене, на глазах у зрителей, какие уголки они назовут кроватью, окном, гардеробом, дверью, трюмо и т. п. А затем пусть они скроются, чтобы появиться вновь в порядке, предписанном автором.

Действующие лица

   Клер.
   Соланж.
   Мадам.
 
   Спальня Мадам. Мебель в стиле Людовика XV. Кружева. Открытое окно в глубине комнаты выходит на фасад дома напротив. Справа – кровать. Слева – дверь и комод. Много цветов. Вечер.
   КЛЕР (стоит в белье спиной к туалетному сто лику; ее жест – вытянутая рука – и тон исполнены трагического отчаяния). Эти перчатки! Эти вечные перчатки! Сколько раз я просила тебя оставлять их на кухне. Ты, конечно, надеешься таким образом соблазнить молочника. Не лги. Бесполезно. Повесь их над раковиной. Когда ты наконец поймешь, что в спальне должно быть чисто. Все, что имеет отношение к кухне, мерзко! Уходи и забери отсюда эту дрянь! Прекрати.
   Во время этой тирады Соланж играет парой резиновых перчаток, смотрит на свои руки, складывая их то букетом, то веером.
   Не притворяйся ягненком. И не спеши, у нас есть время. Уходи!
   Поведение Соланж вдруг меняется, она покорно выходит, осторожно держа резиновые перчатки кончиками пальцев. Клер садится за туалетный столик. Нюхает цветы, нежно прикасается к предметам, стоящим на туалетном столике, расчесывает волосы, приводит в порядок лицо.
   Приготовьте мне платье. Быстро, времени мало. Где вы? (Оборачивается.) Клер! Клер!
   Входит Соланж.
   СОЛАНЖ. Простите меня. Мадам, я готовила вам липывый отвар. (Так и произносит – «липывый».)
   КЛЕР. Разложите мои платья. Белое платье с блестками. Веер, изумруды.
   СОЛАНЖ. Слушаюсь, Мадам. Достать все драгоценности?
   КЛЕР. Да, все. Я хочу выбрать. И конечно же лакированные туфли. На которые вы давно заритесь.
   Соланж достает из шкафа несколько футляров, раскрывает их и раскладывает на кровати.
   Вы, конечно, были бы не прочь надеть их на свою свадьбу. Признайтесь, он вас соблазнил! Вы беременны! Признайтесь же!
   Соланж, присев на ковре, натирает лакированные туфли, при этом иногда плюет на них.
   Я уже просила вас, Клер, не плевать на туфли. Оставьте ваши плевки при себе, моя девочка. Ха-ха! (Нервно смеется.) Пусть их там накопится побольше, чтобы заблудившийся путник мог там утонуть. Вы отвратительны, моя красавица! Наклонитесь пониже и загляните в мои туфли. (Вытягивает ногу, которую рассматривает Соланж.) Вы полагаете, мне приятно сознавать, что мою ногу обволакивает ваша слюна? Ваши болотные испарения?
   СОЛАНЖ (на коленях, униженно). Я хочу, чтобы Мадам была красивой.
   КЛЕР. Я буду красивой. (Прихорашивается, глядя в зеркало.) Вы меня ненавидите, не так ли? Вы подавляете меня своей предупредительностью, своим подобострастием, своими гладиолусами и резедой. (Поднимается и тихо продолжает.) Не надо загромождать спальню. Слишком много цветов. Это убивает меня. (Снова смотрится в зеркало.) Я буду красивой. Вам такой не быть никогда. С вашим лицом и фигурой Марио не соблазнить. Этот смешной юный молочник нас презирает, а если он сделал вам ребенка…
   СОЛАНЖ. Да нет, я никогда…
   КЛЕР. Замолчите, идиотка! Где платье?
   СОЛАНЖ (роется в шкафу, раздвигает платья.) Красное платье. Мадам наденет красное платье.
   КЛЕР. Я сказала, белое, с блестками.
   СОЛАНЖ (твердо). Очень сожалею, Мадам. Сегодня вечером Мадам будет в платье из алого бархата.
   КЛЕР (наивно). Да? Почему?
   СОЛАНЖ (холодно). Я никогда не забуду грудь Мадам, задрапированную бархатом, когда Мадам, вздыхая, говорила Месье о моей преданности. Черный наряд больше подошел бы вашему вдовству.
   КЛЕР. Что?
   СОЛАНЖ. Объяснить?
   КЛЕР. А! Вот ты о чем… Прекрасно. Можешь угрожать. Оскорблять свою хозяйку. Соланж, ты, очевидно, имеешь в виду несчастье, постигшее Месье. Дура. Сейчас не время вспоминать об этом, но из твоих слов я сделаю прекрасные выводы. Ты улыбаешься? Не веришь?
   СОЛАНЖ. Не время выволакивать на свет…
   КЛЕР. Мой позор? Мой позор! Выволакивать на свет! Что за выражение!
   СОЛАНЖ. Мадам!
   КЛЕР. Я понимаю, куда ты клонишь. Я уже слышу твои обвинения, ты с самого начала оскорбляешь меня, только ждешь момента, чтобы плюнуть мне в лицо.
   СОЛАНЖ (жалобно). Мадам, Мадам, мы еще не дошли до этого, Месье…
   КЛЕР. Посмей только сказать, что это из-за меня Месье попал в тюрьму. Посмей! Я действую тайно, и ты ничего не можешь со мной сделать.
   СОЛАНЖ. В каждом слове вам слышится угроза. Вспомните, Мадам, я всего лишь служанка.
   КЛЕР. Ты думаешь, что, раз я донесла на Месье в полицию, раз я согласилась его сдать, я в твоих руках? Я ведь могла сделать что-нибудь похуже. Или получше. Думаешь, я не страдала? Клер, я принудила себя, я медленно и твердо заставляла свою руку писать это письмо, отправившее моего любовника на каторгу. А ты, вместо того чтобы поддержать меня, бросаешь мне вызов. Говоришь о вдовстве! Месье не умер, Клер. Месье, переходя с каторги на каторгу, доберется, может быть, до Гвианы, и я, его любовница, обезумев от боли, пойду за ним. Я буду сопровождать его повсюду. Я разделю его славу. Ты говоришь о вдовстве. Ты, очевидно, не знаешь, Клер, что траурные платья королев – белого цвета. А ты не хочешь дать мне белое платье.
   СОЛАНЖ (холодно). Мадам наденет красное платье.
   КЛЕР (просто). Хорошо. (Строго.) Подайте мне платье. Как я одинока без дружеского участия. Я вижу по твоим глазам, что ты меня ненавидишь.
   СОЛАНЖ. Я вас люблю.
   КЛЕР. Несомненно. Как любят свою хозяйку. Ты меня любишь, уважаешь и ждешь завещания в свою пользу…
   СОЛАНЖ. Я сделаю невозможное.
   КЛЕР (с иронией). Я знаю. Ты бы меня и в огонь толкнула.
   Соланж помогает Клер надеть платье.
   Застегните. Не так туго. Не пытайтесь меня задушить.
   Соланж опускается на колени перед Клер и поправляет складки ее платья.
   Не дотрагивайтесь до меня. Отойдите. От вас пахнет диким зверем. С какого грязного чердака, где ночью вас посещают лакеи, вы приносите эти запахи? Чердак! Спальня служанок! Чердак! (Важно.) Это для того, чтобы вы запомнили, я говорю вам о чердачном запахе, Клер. Там (указывает на какое-то место в комнате) стоят две железные кровати, а между ними ночной столик. Там сосновый комод, на котором стоит фигурка Девы Марии. Все так?
   СОЛАНЖ. Мы так несчастны. Мне хочется плакать.
   КЛЕР. Все так. Не будем говорить о нашем поклонении гипсовой Мадонне. А что уж говорить о бумажных цветах… (Смеется.) Бумажных! И веточка священного самшита! (Показывает на цветы, расставленные в спальне.) Посмотри на эти цветки, раскрывшиеся в мою честь. Я красивее Девы Марии.
   СОЛАНЖ. Замолчите…
   КЛЕР. А там пресловутое слуховое окно, через которое полуголый молочник прыгает в вашу постель!
   СОЛАНЖ. Вы заблуждаетесь, Мадам…
   КЛЕР. Ваши руки! Это ваши руки блуждают где не надо. Мало я вам об этом твердила! Они пахнут кухней.
   СОЛАНЖ. Водопад.
   КЛЕР. Что?
   СОЛАНЖ (поправляя складки платья). Водопад. Я привожу в порядок водопад вашей любви.
   КЛЕР. Отойдите! Распутница! (Ударяет Соланж в висок каблуком в стиле Луи XV. Сидящая на корточках Соланж пошатнулась и отодвинулась.)
   СОЛАНЖ. Преступница! Я? О!
   КЛЕР. Я сказала, распутница! Ныть идите на свой чердак. В моей спальне прольются лишь благородные слезы. Однажды мой подол будет залит слезами, но это будут драгоценные слезы. Расправьте шлейф, шлюха!
   СОЛАНЖ. Вы заноситесь!
   КЛЕР. Это дьявол уносит меня в своих душистых объятьях. Он приподнимает меня… Я отрываюсь от земли и улетаю… (топает каблуками) и остаюсь здесь. Где ожерелье? Поторопись. Нам не хватит времени. Если платье длинновато, подколи его булавками.
   Соланж поднимается и идет за ожерельем к одному из футляров, но Клер опережает ее и хватает украшение. При этом ее пальцы нечаянно касаются пальцев Соланж. Она в ужасе отскакивает.
   Держите свои руки подальше, ваши прикосновения оскорбительны. И побыстрей.
   СОЛАНЖ. Не надо преувеличивать. У вас загорелись глаза. Вы достигли берега.
   КЛЕР. Что?
   СОЛАНЖ. Граница. Черта. Мадам, надо сохранять дистанцию.
   КЛЕР. Что за язык, моя девочка? Клер, ты мстишь, да? Ты чувствуешь, приближается момент, когда ты выйдешь из роли…
   СОЛАНЖ. Вы отлично понимаете меня. Вы все угадываете, Мадам.
   КЛЕР. Ты чувствуешь, что приближается момент, когда ты уже не будешь служанкой. Ты готовишься к мести. Точишь коготки? Тобой движет ненависть? Не забывай, Клер. Ты не слушаешь меня, Клер?
   СОЛАНЖ (рассеянно). Я вас слушаю.
   КЛЕР. Служанки существуют благодаря мне. Благодаря моим приказам и жестам.
   СОЛАНЖ. Я вас слушаю.
   КЛЕР. Ты существуешь только благодаря мне и мною же пренебрегаешь! Клер, ты не хочешь знать, как трудно быть госпожой, предлогом для вашего кривлянья! Я могу сделать, чтобы ты перестала существовать. Но я добра, прекрасна, и я презираю тебя. А отчаянье любовницы делает меня еще прекрасней!
   СОЛАНЖ (презрительно). Ваш любовник!
   КЛЕР. Несчастный любовник возвышает меня. Я возвеличиваюсь, чтобы унизить тебя. Призови всю свою хитрость. Самое время!
   СОЛАНЖ. Хватит. Скорей. Вы готовы?
   КЛЕР. А ты?
   СОЛАНЖ (сначала тихо). Я готова, мне надоело быть предметом отвращения. Я вас тоже ненавижу…
   КЛЕР. Тише, малышка, тише… (Легонько ударяет Соланж по плечу, призывая к спокойствию.)
   СОЛАНЖ. Я ненавижу вас! И презираю! Вы меня больше не страшите! Вспомните о своем любовнике, пусть это вам поможет. Я вас ненавижу. Ненавижу вашу грудь, полную раздушенных вздохов. Вашу грудь из слоновой кости! Ваши бедра… из золота! Ваши ноги… из янтаря! (Плюет на красное платье.) Я вас ненавижу!
   КЛЕР (задыхаясь). О! О! Но…
   СОЛАНЖ (наступая на нее). Да, госпожа, моя прекрасная госпожа. Вы думаете, вам всегда все будет позволено. Вы думаете, вся красота небес достанется вам, а мне ничего? Вы будете выбирать духи, пудру, лаки, шелка, бархат, кружева, а мне ничего? И вы рассчитываете отнять у меня молочника? Признайтесь! Признайтесь насчет молочника! Вам не дают покоя его молодость, свежесть, признайтесь? Это правда насчет молочника. Соланж вам поперек дороги. КЛЕР (в отчаянии). Клер! Клер!
   СОЛАНЖ. Что?
   КЛЕР (тихо). Клер, Соланж, Клер.
   СОЛАНЖ. Ах да, Клер. Клер вам мешает. Клер здесь, и она чиста. Она сияет! (Дает Клер пощечину.)
   КЛЕР. О! О! Клер… Вы… О!
   СОЛАНЖ. Мадам считала, что она в безопасности за цветочной баррикадой, думала, что ее спасет исключительная судьба и преданность. Но вы забыли о бунте служанок. И вот он поднимается. Она умрет, но раскроет вашу интригу! Этот господин жалкий вор, а вы…
   КЛЕР. Я запрещаю.
   СОЛАНЖ. Мадам мне запрещает! Смешно! Мадам озадачена. Она меняется в лице. Хотите зеркало? (Протягивает Клер зеркальце).
   КЛЕР (глядя на себя с удовольствием). Я в нем еще прекрасней! Опасность возвышает меня, Клер, а ты… мрак…
   СОЛАНЖ …ада! Я знаю. Мне известна эта тирада. На вашем лице я читаю свой ответ. И я пойду до конца. Здесь две служанки, преданные прислужницы! Станьте еще прекрасней, чтобы презирать их. Мы вас больше не боимся. Мы защищены своим блеском и своей ненавистью к вам. Мы обретаем форму, Мадам. Не смейтесь. Я запрещаю смеяться над моим красноречием…
   КЛЕР. Вон!
   СОЛАНЖ. К вашим услугам. Я возвращаюсь на свою кухню, к своим перчаткам и запаху изо рта. К изрыганиям водопровода. У вас цветы, у меня раковина. Я только служанка. Вам меня не замарать. Я своей ненавистью настигну вас и в раю. Смейтесь, смейтесь и молитесь, скорей, скорей! Вы у края, моя дорогая. (Бьет по рукам Клер, которыми та прикрывает грудь.) Уберите лапки и откройте эту хрупкую шейку. Не дрожите, не вздрагивайте так, я буду действовать быстро и тихо. Да, я сейчас вернусь на кухню, но прежде я закончу свою работу.