Жироду Ж.. Ундина

величеству угодно, чтобы торжество завершилось дивертисментом... Господин
главный смотритель королевских театров, что вы можете нам предложить?
Главный смотритель. "Саламбо" {5}!
Камергер. "Саламбо" - это грустно. И вы нам это уже показывали в
воскресенье по случаю годовщины смерти маркграфини.
Главный смотритель. Это грустно, но это готово...
Камергер. Более готово, чем "Орфей", для которого доставили из
королевского зверинца волков и барсуков? Более готово, чем "Игра об Адаме и
Еве", не требующая костюмов?
Главный смотритель. Ваша светлость, моя театральная карьера держится на
том, что я первый понял: для сцены каждого театра одно годится, а другое
запретно, и с этим невозможно не считаться...
Камергер. Главный смотритель, время не терпит!
Главный смотритель. По сути дела, каждый театр построен только для
одной пьесы, и единственный секрет управления им состоит в том, чтобы
угадать, для какой именно. Задача нелегкая, особенно, когда пьеса еще не
написана; отсюда - сотни провалов до того дня, когда под волосами Мелисанды
или под доспехами Гектора {6} на сцену проникает ключ к данному театру, его
душа, осмелюсь сказать, его пол...
Камергер. Главный смотритель...
Главный смотритель. Я руководил одним театром, который бывал пуст,
когда ставили классиков, и приходил в возбуждение только когда давали фарс с
гусарами: то был театр женского пола... Другой - только когда пели хоры
кастратов из Сикстинской капеллы, то был извращенный театр. И если в прошлом
году мне пришлось закрыть Парковый театр {7}, то по соображениям
государственным и ради высокого приличия, ибо он мог выдержать только пьесу,
где показывается кровосмешение...
Камергер. А ключ к нашей королевской сцене - это "Саламбо"?
Главный смотритель. Совершенно верно. При одном имени Саламбо
расслабляются напряженные, увы, от природы голосовые связки наших хористов,
и мы получаем голоса, звучащие, правда, немного не в лад, но зато громкие.
Трели, которые замирают и застревают в горле у Фауста, внезапно обретают
живость; те самые колонны, что десять артелей не могли поднять без брусьев и
подпорок, сами встают, словно бирюльки, по мановению пальца
одного-единственного машиниста сцены. Уныние, неподчинение, пыль
стремительно улетают из театра вместе с пресловутыми голубками {8}. Порой,
когда я ставлю немецкую оперу, я вижу из своей ложи, как какой-нибудь певец,
трепеща от радости, изрыгает такие громоподобные звуки, что заглушает
оркестр и вызывает аплодисменты и довольство публики; а все потому, что
единственный среди товарищей по сцене, старательно выводящих нордические
арии, этот певец, по рассеянности, поет свою партию из "Саламбо"... Да, ваша
светлость, мой театр играл "Саламбо" сотню раз, и однако это единственная
пьеса, которую могут по моему требованию сымпровизировать мои артисты.
Камергер. Весьма сожалею. Было бы неуместно показывать паре влюбленных
прискорбный исход любви. А ты! Ты кто такой?
Дрессировщик. Я дрессировщик тюленей, ваша светлость.
Камергер. А что они умеют делать, твои тюлени?
Дрессировщик. Они не поют "Саламбо", ваша светлость.
Камергер. И совершенно напрасно. Тюлени, поющие "Саламбо", составили бы
весьма подходящую интермедию. Впрочем, мне говорили, что у твоего
тюленя-самца имеется борода, которая делает его очень похожим на тестя
нашего короля?
Дрессировщик. Можно ее сбрить, ваша светлость.
Камергер. По досадному совпадению, тесть нашего короля не далее как
вчера велел сбрить свою... Постараемся избежать даже тени скандала. А ты,
последний! Ты кто такой?
Иллюзионист. Я иллюзионист, ваша светлость.
Камергер. Где твой реквизит?
Иллюзионист. Я иллюзионист без реквизита.
Камергер. Не шути. Невозможно без необходимого реквизита показать
летящую комету с длинным хвостом или наводнение в городе Ис {9}, тем более,
его колокольни, бьющие во все колокола.
Иллюзионист. Нет, возможно.

Пролетает комета. Возникает город Ис.

Камергер. Никаких нет! Нельзя ввести в залу Троянского коня {10}, тем
более с дымящимися ноздрями, нельзя воздвигнуть пирамиды, тем более,
окруженные верблюдами, без необходимого реквизита.

Входит Троянский конь. Встают пирамиды.

Иллюзионист. Нет, можно.
Камергер. Что за упрямец!
Поэт. Ваша светлость!..
Камергер. Оставь меня в покое! Нельзя внезапно вырастить Иудейское
дерево {11}, нельзя без реквизита заставить обнаженную Венеру появиться
рядом с камергером!

Рядом с камергером возникает нагая Венера.

Иллюзионист. Нет, можно.
Поэт. Ваша светлость!.. (кланяется). Сударыня!
Камергер (ошарашенный). Я всегда задавался вопросом, кто эти женщины,
которых вы, маги, принуждаете появляться в таком виде... Разбитные
горожанки?
Иллюзионист. Или самолично Венера. Это зависит от умения иллюзиониста.
Камергер. Твое-то умение мне кажется бесспорным... Что ты предлагаешь?
Иллюзионист. С позволения вашей светлости, обстоятельства сами мне
подскажут.
Камергер. Это значит оказать тебе большое доверие,
Иллюзионист. Весь к вашим услугам. Могу предложить немедленно в виде
пробы маленький дивертисмент лично для вас.
Камергер. Вижу, ты и мысли читать умеешь.
Иллюзионист. Поскольку волнующую вас мысль разделяет весь двор, моя
заслуга невелика. Да, ваша светлость, я могу, как вы того желаете, как
желают все дамы в городе, поставить лицом к лицу мужчину и женщину, которые
вот уже три месяца избегают друг друга.
Камергер. Прямо здесь?
Иллюзионист. И в эту самую минуту. Только рассадите любопытствующих.
Камергер. Ты строишь себе иллюзии. Правда, это твое ремесло... Но
поразмысли, ведь мужчина, о котором идет речь, занимается сейчас последними
подробностями придворного туалета своей супруги и с восхищением оглядывает
ее. А женщина, со своей стороны, поклялась из ревности и с досады не
появляться при дворе.
Иллюзионист. Да. Но предположите, что какая-нибудь собачонка стащит
перчатку юной супруги и принесет ее в эту залу... Что сделает супруг?
Предположите, что птичка, принадлежащая женщине, выпорхнет из клетки и
прилетит сюда? Любимая птичка...
Камергер. Это не продвинет тебя ни на шаг!.. Стражу с алебардой вменено
в высокую обязанность удалять собак из королевских покоев. Рядом с клеткой
находятся на свободе два сокола без колпачков, принадлежащие принцу.
Иллюзионист. Да... Но предположите, что страж с алебардой поскользнется
на банановой кожуре, что газель отвлечет соколов от снегиря.
Камергер. В нашей стране неизвестны ни бананы, ни газели.
Иллюзионист. Да... Нет... Известны, вот уже целый час. Африканский
посланник очищал один из этих плодов, следуя за вами на аудиенцию, а среди
его подарков я видел животных пустыни. В области магии за вами не будет
последнего слова, ваша светлость! Поверьте!.. Подайте сигнал, рассадите
зрителей, и вы увидите, как сюда войдут Берта и рыцарь...
Камергер. Сходить за дамами!
Поэт. Ваша светлость, зачем делать такое недоброе дело?
Камергер. Все равно, все станет известно, не сегодня, так завтра. Вы же
знаете, какие языки при дворе.
Поэт. Это занятие придворных, а не наше.
Камергер. Любезный мой поэт, когда вы достигнете моего возраста, жизнь
покажется вам слишком скучным театральным представлением. Ей в невероятной
степени не хватает режиссуры. Я всегда видел, как в жизни запаздывают
отдельные сцены, комкаются развязки. Те, кто должен бы умереть от любви,
если и умирают, то с большим трудом, уже в старости. Раз уж у меня имеется
под рукою волшебник, я наконец позволю себе роскошь поглядеть, как
развертывается жизнь с быстротой и мерой, соответствующими не только
любопытству, но и страсти человеческой...
Поэт. Выберите не столь невинную жертву.
Камергер. Эта невинная жертва, мой юный друг, отвратила рыцаря от его
клятвы. Рано или поздно ее должно настигнуть возмездие. Если рыцарь и Берта
встретятся и объяснятся сегодня, избавив нас от трехмесячного ожидания,
которое потребовалось бы в жизни, если они коснутся друг друга поутру, если
обнимутся вечером, вместо того, чтобы отложить свои объяснения и поцелуй до
зимы или до следующей осени, суть интриги не изменится, но она станет более
правдивой, более крепко сколоченной, а также и более свежей. В этом немалое
преимущество театра перед жизнью, на сцене ничего не успевает прогоркнуть...
Начинайте, волшебник!.. Что это за шум?
Паж. Это упал страж с алебардой.
Камергер. Все идет хорошо.
Поэт. Ваша светлость! Негожее это дело ускорять жизнь! Вы лишите ее
величайших двух благ - рассеянности и лени. Кто вам сказал, что рыцарь и
Берта по небрежности либо по привычке не избегали бы друг друга всю свою
жизнь... Что это за крик?
Паж. Это соколы напали на газель.
Камергер. Превосходно! Давайте спрячемся... И вы надеетесь, волшебник,
поддерживать такой ход событий в течение всего дня?
Иллюзионист. А вот и птичка...

СЦЕНА ВТОРАЯ

Берта. Рыцарь.

Рыцарь (поднимая перчатку). Наконец-то! Я ее нашел!
Берта (ловя птичку). Наконец-то! Я держу ее!

Расходятся каждый в свою сторону, не видя друг друга.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Спрятавшиеся зрители высовывают головы и оживляются.

Поэт. Ах! Можно перевести дух!..
Дамы. Вы смеетесь над нами, камергер?
Камергер. Что за шутки, волшебник?
Иллюзионист. Ошибка режиссуры, как вы изволите выражаться. Сейчас я ее
исправлю.
Камергер. Встретятся они или нет?
Иллюзионист. Чтобы не оставалось сомнений в их встрече, я их заставлю
столкнуться.

Все снова прячутся за колонны.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Берта. Рыцарь.

Рыцарь (разглаживая вторую перчатку). Вот и пара!
Берта (снова ловя птичку). Ах, ты опять улетел!

Они резко наталкиваются друг на друга. Берта чуть не падает. Рыцарь хватает
ее за руки. Они узнают друг друга.

Рыцарь. Ох, простите, Берта!
Берта. Простите, рыцарь.
Рыцарь. Я вам сделал очень больно?
Берта. Я совершенно ничего не почувствовала.
Рыцарь. Я грубиян?
Берта. Да...

Они медленно идут каждый в свою сторону.
Наконец Берта останавливается.

Берта. Приятное свадебное путешествие?
Рыцарь. Чудесное путешествие...
Берта. Блондинка, не правда ли?
Рыцарь. Блондинка. Там, где она, там солнце.
Берта. Солнечные ночи... А я люблю сумрак.
Рыцарь. У каждого свой вкус.
Берта. Так вы, должно быть, страдали в день вашего отъезда, когда
целовали меня под сенью дуба?
Рыцарь. Берта!
Берта. А я не страдала... Мне нравилось...
Рыцарь. Моя жена тут, неподалеку, Берта!
Берта. Мне было хорошо в ваших объятиях. Хорошо навсегда!
Рыцарь. Вы сами разомкнули эти объятия! Кто, не теряя ни минуты увел
меня в толпу ваших друзей из тщеславия, чтобы похвалиться уже не знаю чем?
Берта. Даже обручальный перстень снимают, чтобы показать его...
Рыцарь. Весьма сожалею. Перстень не понял.
Берта. Он сделал то, что делают все перстни... Он покатился... Под
кровать...
Рыцарь. Что означает этот язык?
Берта. Я, несомненно ошиблась, говоря о кровати... Вы спали на гумне,
на сене, среди крестьян... Вам приходилось наутро, после ночей любви
очищаться щеткой?
Рыцарь. Из ваших слов я заключаю, что у вас еще не было ночей любви.
Берта. Не тревожьтесь. Будут...
Рыцарь. Не сомневаюсь. Но если хотите послушаться совета на будущее,
оставьте своего любимого при себе, не отдаляйте его... Хоть вы, может быть,
и не поверите, ваши черты на расстоянии стираются из памяти.
Берта. Будьте покойны, больше я его не выпущу из рук...
Рыцарь. Кто бы он ни был, не отсылайте его, так себялюбиво, далеко от
себя, навстречу бессмысленным опасностям и смерти...
Берта. Надо думать, вам было очень страшно в этом лесу?
Рыцарь. Говорят, вы высокомерны. Когда вы его увидите, бегите к нему
без колебаний и поцелуйте его на глазах у всего двора.
Берта. Так я и намереваюсь сделать... И даже если мы будем наедине!

Она целует рыцаря и хочет убежать, он ее удерживает.

Рыцарь. О, Берта! Вы сама гордость! Само достоинство!
Берта. Я само смирение... Само бесстыдство...
Рыцарь. Какую игру вы ведете? Чего вы хотите?
Берта. Не сжимайте так мою руку. Я в ней держу птицу.
Рыцарь. Я люблю свою жену. И ничто меня с нею не разлучит.
Берта. Это снегирь. Вы его придушили!
Рыцарь. Если бы лес меня поглотил, вы бы обо мне и не вспомнили. Я
вернулся счастливым, и для вас мое счастье непереносимо... Выпустите эту
птицу!
Берта. Нет. Его сердце бьется. В эту минуту мне необходимо, чтобы это
сердечко билось рядом с моим.
Рыцарь. В чем ваша тайна? Откройте ее мне!
Берта (показывая ему мертвую птицу). Вот... Вы его убили.
Рыцарь. Простите, Берта!

Он опускается на одно колено. Берта с минуту смотрит на него.

Берта. Мою тайну, Ганс? Мою тайну и мою вину? Я думала, что вы ее
поняли. Она в том, что я верила в славу. Не в мою. В славу человека,
которого я любила, которого отличила еще в детстве, которого однажды вечером
увлекла под сень дуба, где некогда, маленькой девочкой, вырезала на коре его
имя... Так что имя росло с каждым годом!.. Я думала, женщина - это не
провожатая, которая ведет мужчину к трапезе, к отдыху, ко сну, а паж,
который загоняет на истинного охотника все, что есть в мире неукротимого и
неуловимого. Я чувствовала себя в силах загнать на вас единорога, дракона,
даже смерть. Я брюнетка. Я верила, что в этом лесу мой суженый будет осиян
моим светом, что в каждом сгустке тьмы он увидит мои очертания, в каждой
тени - движение моей руки. Я хотела заманить его в самое сердце той чести,
той сумрачной славы, чьим самым скромным символом я была. Я не боялась.
Знала, что он станет победителем ночи, раз он смог победить меня. Я хотела,
чтобы он был черным рыцарем... Могла ли я подумать, что в один прекрасный
вечер вое на свете ели расступятся перед белокурой головкой?
Рыцарь. Мог ли подумать я сам?
Берта. Вот моя вина. Я ее признала, и нечего об этом больше говорить.
Теперь я буду вырезать имена только на пробковых дубах... Мужчина один со
своею славой уже выглядит глупо. Женщина одна со своею славой просто
смешна... Тем хуже для меня... Прощайте.
Рыцарь. Простите, Берта...
Берта (беря из его рук снегиря). Дайте... Я его унесу.

Расходятся в разные стороны.

СЦЕНА ПЯТАЯ

Камергер. Иллюзионист. Поэт.

Иллюзионист. Вот!.. Вот сцена, которую можно было бы увидеть лить
следующей зимой, не прибегни вы к моим услугам!
Поэт. Ее вполне достаточно!.. Остановимся на этом!
Камергер. Ни в коем случае. Мне не терпится увидеть следующую!
Все дамы. Следующую, следующую!
Иллюзионист. Как прикажете. Которую?
Дама. Ту, где Ганс, склонившись над рыцарем, которого ранил, видит
женскую грудь и узнает Берту.
Иллюзионист. Эта сцена остается для следующих веков {12}, сударыня.
Камергер. Ту, где рыцарь и Берта в первый раз говорят об Ундине...
Иллюзионист. Сцену будущего года? Что ж, поглядим.

Все дамы вдруг уставились на лицо камергера.

Камергер. Что это у меня на щеках?
Иллюзионист. А, это издержки метода. У вас на лице борода, и ей уже
полгода.

Они снова прячутся.

СЦЕНА ШЕСТАЯ

Берта. Рыцарь.

Они входят непринужденной походкой, один из сада, другая со двора.

Берта. Я вас искала, Ганс!
Ганс. Я вас искал, Берта!
Берта. Ганс, между нами не должно быть ни малейшей неясности. Мне
невозможно быть вашим другом, если я не подруга Ундине. Доверьте мне ее на
этот вечер. Я переписываю "Энеиду" и "Скорбные элегии" и сама делаю к ним
рисунки. Ундина поможет мне позолотить слезы Овидия {13}.
Рыцарь. Спасибо, Берта. Но сомневаюсь...
Берта. Ундина не любит писать?
Рыцарь. Нет, Ундина не умеет писать.
Берта. Как она права! Она может беззаветно отдаваться творениям других
людей. Она может читать романы, не завидуя автору.
Рыцарь. Нет, она не читает.
Берта. Она не любит романы?
Рыцарь. Нет. Она не умеет читать.
Берта. Как я ей завидую! Что за прелестная нимфа будет жить у нас среди
всех педанток и ханжей! Каким это станет отдохновением лицезреть наконец
саму природу, беспечно предающуюся танцам и музыке!
Рыцарь. Вы этого не увидите.
Берта. Неужели вы настолько ее ревнуете?
Рыцарь. Нет. Она не умеет танцевать.
Берта. Вы шутите, Ганс! Вы женились на женщине, которая не читает, не
пишет и не танцует?
Рыцарь. Да. И не декламирует стихи. И не играет на флейте с
наконечником. И не скачет верхом. И плачет на охоте.
Берта. А что же она делает?
Рыцарь. Она плавает... Немного...
Берта. Какой ангел! Но берегитесь. При дворе не очень хорошо быть
невежественной. Двор просто кишит учителями. Как же будет выглядеть Ундина?
Рыцарь. Так как есть. Как само очарование.
Берта. Как немое очарование или как говорливое очарование? Она имеет
право не знать ничего, если умеет молчать.
Рыцарь. Как раз насчет этого, Берта, я немного беспокоюсь. Ундина
говорлива, а поскольку единственным ее учителем была природа, синтаксис она
узнала от древесных лягушек, а произношение от ветра. Сейчас как раз время
турниров и охоты: я дрожу при мысли, какие слова могут вырваться у Ундины во
время этих зрелищ, ведь каждый выезд, каждая фигура на манеже, каждый
поворот имеют свое название. Я обучаю ее безуспешно. Она сбивает меня
поцелуем при каждом новом для нее слове, при каждом специальном термине, а
их целых тридцать три в одном лишь первом преломлении копий, которое я вчера
пытался ей растолковать.
Берта. Тридцать четыре!..
Рыцарь. Верно, черт возьми, вместе с ослаблением ворота получается
тридцать четыре! Где была моя голова? Браво, Берта!
Берта. Вы ошиблись на один поцелуй... Поручите Ундину мне, Ганс. Со
мною ей не будет грозить такая опасность. Я знаю толк в сражении на копьях и
в псовой охоте.
Рыцарь. Главное, что ей необходимо знать Берта, это отличительные знаки
и привилегии Виттенштейнов, а это тайна.
Берта. Когда-то это была почти что и моя тайна. Спрашивайте.
Рыцарь. Если ответите, считайте, что я вам проиграл заклад! Какие цвета
должны быть на турнирном щите Виттенштейна при выезде на арену?
Берта. Королевская лазурь, щит разделен на четыре части, в каждой по
снегирю с обрубленным хвостом.
Рыцарь. Аи да Берта! А как должен держаться Виттенштейн, преодолевая
барьер?
Берта. Копье наперевес. Коня пустить иноходью.
Рыцарь. Какой чудесной женой рыцаря станете вы когда-нибудь, Берта!

Уходят вместе.

СЦЕНА СЕДЬМАЯ

Камергер. Иллюзионист. Поэт. Дамы.

Камергер. Браво! И как же прав Виттепштейн! Графиня Берта умеет все,
знает все. Она идеальная женщина: она губит свое здоровье, разрисовывая
книжные переплеты!.. Мы просто не дождемся третьей сцены, волшебник!..
Дама. Той, где Берта видит, как Ундина, обнаженная, пляшет с гномами
при свете луны.
Иллюзионист. Вы опять путаете, сударыня.
Камергер. Ссора Берты и Ундины?
Поэт. Что бы вы сказали, если бы я предложил годовую отсрочку?
Паж. Ваша светлость, приближается время приема.
Камергер. Черт возьми, это верно, увы. Я только успею сходить за юной
особой и, поскольку она болтушка, дать ей наставления, которые хотя бы на
сегодня избавят нас от неловкости... Но вы, волшебник, не воспользуетесь
моим отсутствием, чтобы показать какую-нибудь новую сцену?
Иллюзионист. Только совсем коротенькую.
Камергер. Надеюсь, она не будет связана с этой интригой?
Иллюзионист. Она ни с чем не будет связана. Но доставит удовольствие
старому рыбаку, который мне очень по душе.

Камергер уходит. Входят с одной стороны Виоланта, с другой Август.

СЦЕНА ВОСЬМАЯ

Август (направляясь к графине). Вы и есть графиня Виоланта?
Виоланта. Да, добрый человек... (Склоняется к нему. Он видит золотую
блестку у нее в глазу.) Чего тебе надо?
Август. Больше ничего... У меня была причина... Это просто чудесно...
Благодарствую...

Они исчезают.

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ

Ундина. Камергер. Поэт.

Камергер спускается с лестницы, ведя за руку Ундину и репетируя с нею
придворные поклоны.

Камергер. Совершенно невозможно!
Ундина. Я была бы так рада!..
Камергер. Превратить обычный третьестепенный прием в водяное
празднество практически невозможно... К тому же это бы запретил королевский
смотритель финансов: наполнение бассейна водой каждый раз обходится нам в
целое состояние.
Ундина. Я бы вам устроила это бесплатно.
Камергер. Не настаивайте! Даже если бы наш король принимал князя рыб,
пришлось бы из соображений экономии принимать его на суше.
Ундина. Я бы так выиграла в воде!
Камергер. Но не мы... Не я...
Ундина. Напротив. Именно вы выиграли бы в особенности. У вас потная
рука. В воде это было бы незаметно.
Камергер. У меня рука не потная.
Ундина. Потная. Потрогайте ладонь.
Камергер. Госпожа супруга рыцаря, чувствуете ли вы себя в силах хоть на
минуту прислушаться к советам, которые уберегут вас сегодня от неловкостей и
даже скандала?
Ундина. Я готова слушать хоть целый час! Два часа, если вам угодно!
Камергер. Слушать, не перебивая?
Ундина. Клянусь! Нет ничего легче...
Камергер. Госпожа, двор - место священное...
Ундина. Простите! Одну минутку!

Направляется к поэту, который держался в стороне, а теперь идет к ней
навстречу.

Ундина. Вы поэт, не правда ли?
Поэт. Говорят, что да.
Ундина. Вы не очень красивый...
Поэт. И это тоже говорят... Говорят не так громко... Но я слышу еще
лучше, потому что уши поэтов чувствительны только к шепоту.
Ундина. А разве писание стихов не украшает человека?
Поэт. Я был куда безобразнее!

Она смеется. Он отходит в сторону.

Ундина (возвращаясь к камергеру). Извините!
Камергер. Госпожа супруга рыцаря, двор - место священное, где человек
должен держать в узде двух предателей, от коих не может избавиться: свою
речь и свое лицо. Если ему страшно, они должны выражать мужество. Если он
лжет - откровенность. Если ему доводится говорить правду, невредно, чтобы
она звучала как неправда. Это придает правде двусмысленность, которая
поможет при соприкосновении с лицемерием. Возьмем пример, который вы, по
своей невинности, выбрали сами. Я отказываюсь от своего привычного примера с
запахом пригоревшего жаркого. Да, у меня потная ладонь. Правая ладонь. Левая
совершенно суха... Летом она у меня горит... Да, я это знаю и страдаю этим с
детства. Когда я касался груди моей кормилицы, она путала мои губы и пальцы.
И меня не утешает, что согласно легенде, я унаследовал эту особенность от
своего прадеда Онульфа, который нечаянно опустил в святую воду не пальцы, а
сжатый кулак... Но какой бы влажной ни была моя ладонь, рука у меня длинная,
она дотягивается до трона и распоряжается фавором и опалой... Не понравиться
мне, значит поставить под вопрос свое положение при дворе, положение своего
мужа, особенно, когда насмехаются над моими физическими недостатками, над
моим физическим недостатком!.. Впрочем, я не вывожу отсюда никакой морали...
А теперь, прекрасная Ундина, если вы следили за моей мыслью, скажите как
придворная дама, получившая предупреждение, какова моя правая ладонь?
Ундина. Потная... Так же как и ноги.
Камергер. Она ничего не поняла! Госпожа...
Ундина. Минуточку, разрешите?
Камергер. Нет! Ни за что на свете!

Она снова идет к поэту, который в свою очередь движется ей навстречу.

Ундина. Какое было ваше первое стихотворение?
Поэт. Самое великолепное.
Ундина. Самое великолепное из ваших стихов?
Поэт. Из всех вообще стихов. Оно также превосходит их, как вы всех
остальных женщин.
Ундина. Вы очень скромны в своем тщеславии... Прочитайте его
поскорее...
Поэт. Я его не помню. Я сочинил его во сне. А проснувшись, забыл.
Ундина. Надо было сразу записать.
Поэт. Именно это я себе и говорил. Я записал его даже слишком скоро...
и записал во сне.

Она тихонько смеется. Он удаляется.

Камергер. Госпожа, допустим, рука у меня потная. Когда вы пожмете руки
всем придворным, возможно. Вы составите себе другое мнение... Допустим это и
допустим, что я это допускаю... Но ведь королю вы не скажете, что у него
потная рука?
Ундина. Разумеется, нет.
Камергер. Браво! Потому что он король?
Ундина. Нет! Потому что у него она сухая.
Камергер. Вы несносны! Я говорю: в случае, если бы она была потная!
Ундина. Вы не можете об этом судить. Она не потная.
Камергер. Ну, а если бы король спросил вас про бородавку у него на
носу? Ведь у нашего короля, насколько я помню, имеется бородавка! - Не
вынуждайте меня так громко кричать, прошу вас! - Если он спросит вас на что
она похожа?
Ундина. Было бы очень странно, если бы монарх, которого ты видишь
впервые в жизни, вздумал спросить тебя, на что похожа его бородавка.
Камергер. Но, госпожа, мы рассуждаем теоретически! Я просто стараюсь,
чтобы вы поняли, что именно нужно было бы сказать, чтобы понравиться вам,
если бы у вас самой была бородавка!..
Ундина. У меня никогда не будет бородавок. Можете ждать хоть всю
жизнь...
Камергер. Она сумасшедшая...
Ундина. Знаете, бородавки выскакивают, когда дотронешься до черепахи...
Камергер. Не имеет значения.
Ундина. Впрочем, это не так опасно, как алепский чирей, который
выскакивает, когда потрешься о рыбу-ската.
Камергер. Если угодно.
Ундина. Или как низкая тварь, которая только что задушила угря... Угорь
благороден! Надо, чтобы проливалась его кровь!
Камергер. Она невыносима!