Жироду Ж.. Ундина

снегирям, чтобы они пели! Утром, встав с постели, ее высочество Берта не
ставит ноги на ковер, сделанный из ста тысяч мертвых снегирей!
Берта. Отец, неужели вы потерпите, чтобы меня так унижали в вашем
присутствии?
Король. А зачем ты сама ее на это вызываешь?
Рыцарь. Ундина! Ты говоришь с приемной дочерью короля!..
Ундина. С дочерью короля! Хочешь знать, кто она такая, эта дочь короля?
Хотите знать вы все, дрожащие перед нею?
Рыцарь. Да, Ундина, ты напомнила мне, какой порок низкое происхождение!
Ундина. Низкое происхождение, милый мой слепец! Хочешь знать у кого
низкое происхождение? Ты, воображаешь, что она родилась от героев, твоя
Берта! А я знаю ее родителей! Они рыбаки на озере. И зовут их не Парцифаль и
не Кудруна {18}. Их зовут Август и Евгения.
Берта. Ганс, велите ей замолчать, а не то вы никогда в жизни больше
меня не увидите!..
Ундина. Дядя, ты здесь? На помощь!
Рыцарь (пытаясь ее увести). Иди за мной!
Ундина. Покажи им всю правду, дядя! Найди способ показать им правду!
Хоть раз в жизни услышь меня. На помощь!..

Внезапно гаснет свет, и камергер объявляет, Камергер.

Ваше величество, интермедия {19}...

СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ

Глубина сцены изображает берег озера с хижиной Августа. Водяной царь
разглядывает младенца в тростниковой колыбели, которого приносят ему
русалки. С разных сторон из-за кулис поспешно выходят актер и актриса в
костюмах Саламбо и Мато.

Иллюзионист. Кто эти двое? Им здесь нечего делать.
Камергер. Это певцы из оперы "Саламбо". Невозможно их удерживать.
Иллюзионист. Заткните им рот.
Камергер. Заткнуть рот певцам из "Саламбо"? Да это восьмой подвиг
Геркулеса.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Одна из русалок (разглядывая маленькую девочку). Ну, вот она. И что нам
делать с нею?
Водяной царь. Оставьте крестик у нее на шее.
Мато (поет), Ах, почему наемник я простой!
Маленький водяной. Отец! Она кусается! ой, ой!
Водяной царь. Верните ей подвеску костяную.

Что старый Август выточил вручную
Из бивня океанского нарвала,
Чтоб с амулетом девочка играла.

Саламбо (поет). Я - дочь сестры любимой Ганнибала!
Одна из русалок. Чертовка, оцарапала меня!
Водяной царь. Отныне пусть живет она, храня

Крест и подвеску. Их предназначенье -
Таить до времени секрет ее рожденья.

Саламбо (поет). О, страсть моя! Какое униженье!
Мато (поет). О, страсть моя! Я гибну от огня!
Одна из русалок. А правда ль, что однажды, на охоте,

В корзинке принц нашел ее в болоте,
И во дворце с тех пор она живет?

Водяной царь. Да, с помощью живущих в лоне вод,

Дочь рыбака с душою извращенной
Вдруг станет в замке важною персоной
И обретет корову и почет.
Но срок величья скоро истечет.

Русалка, Блеск золота для мелких душ - магнит.
Водяной царь. Ее обман сначала будет скрыт,

Но если нас девица оскорбит -
Не избежать ей справедливой мести.

Саламбо (поет). Возьми меня! И с Карфагеном вместе!
Водяной царь. Как бы прекрасно средь дворцовых залов

Ее другое имя не звучало,
То, что она скрывает на груди,
Откроется. И - слава позади.

Мато (поет). Нагая ты! О, дивный взор! Приди!
Русалка. Но крест сломаться может, он непрочен...
Другая русалка. Подвеску стащит вор во мраке ночи...
Саламбо (поет). Как вечер свеж! Ах, я озябла очень!
Мато (поет). Окутайся божественным покровом!
Водяной царь. Поэтому, не ограничась словом,

Я мечу ей плечо значком багровым;
Он до поры от взглядов будет скрыт,
Здесь изображены и крест и кит.

Саламбо (поет). Я овладела им!
Мато (поет). Кем! Мной?
Саламбо (поет). О, нет! Танит

Священное вернулось покрывало!
Мато (поет). Обманут я! Теперь мне ясно стало!
Водяной царь. А рядом, чтоб она не отрицала,

Родителей ее инициалы:
Пусть не возникает даже и сомнения,
В том, что родная мать ее Евгения.
В тот миг под неба твердью голубою
Она предстанет пред своей судьбою.
(К Берте)
Час пробил. Берта, встань перед людьми
И покрывало с плеч своих сними!

Вспыхивает свет. Смятение в зале. Берта встает.

Ундина. Решайтесь, Берта!
Берта. Сами решайтесь!

Ундина срывает с плеч Берты покрывало. На плече у Берты видны знаки.

Саламбо и Мато (поют вместе). Любовь лишь правит в этом дольнем мире!
Одна любовь!..
Ундина. Они здесь, дядя?
Иллюзионист. Они идут сюда. Август и Евгения входят в залу и
устремляются к Берте.
Август. Дочка! Дорогая моя доченька!
Берта. Вы! Не смейте меня трогать! От вас пахнет рыбой!
Все водяные духи (неодобрительно). Ох! Ох!
Евгения. Дитятко мое!.. Я так просила тебя у господа бога!
Берта. О, господи боже, взываю к тебе, сделай меня хотя бы сиротой!
Король. Стыдись, девушка! Вот что, оказывается, было причиной твоей
нежности ко мне - мой трон! Ты попросту выскочка и неблагодарная к тому же.
Проси прощения у своих родителей и у Ундины.
Берта. Никогда!
Король. Воля твоя. Если не будешь повиноваться, я удалю тебя из города
и ты окончишь свою жизнь в монастыре.
Берта. Она уже окончена...

Все уходят, кроме Ундины, Берты, Рыцаря.

СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Берта. Ундина. Рыцарь.

Август и Евгения стоят в глубине залы. Когда Ундина говорит о их
королевском достоинстве, кажется, будто на их головах появились золотые
короны.

Ундина. Простите, Берта.
Берта. Оставьте меня...
Ундина. Не отвечайте теперь. Я больше не нуждаюсь в ответе.
Берта. Жалость для меня горше унижения.
Рыцарь. Мы вас не покинем, Берта!
Ундина. Я припадаю к вашим коленям, Берта! Вы родились от рыбака!
Отныне вы моя королева. Водяные называют Августа "ваше величество".
Рыцарь. Что вы теперь будете делать, Берта?
Берта. Я всегда делала то, к чему обязывало меня мое положение...
Ундина. Как я вам завидую! Вы будете делать то, что делают дочери
рыбака!
Рыцарь. Не настаивай на этом, Ундина.
Ундина. Настаиваю, Ганс. Надо, чтобы Берта поняла, кто она такая. Пойми
и ты. Август - великий король великого королевства. Когда Август хмурит
брови, миллиарды форелей трепещут.
Рыцарь. Куда вы пойдете, Берта?
Берта. Куда мне идти? Все от меня отворачиваются.
Ундина. Пойдемте с нами. Ведь ты согласишься принять мою сестру, Ганс?
Потому что Берта моя сестра. Старшая сестра. Выше голову, Берта. Вы
унаследовали свое достоинство от Евгении. У нас Евгения - королева.
Благородна, как Евгения, - говорят пресноводные рыбы.
Рыцарь. Мы не хотим больше жить при дворе, Берта. Ундина права. Нынче
же вечером уедемте с нами.
Ундина. Простите, Берта. Извините мою вспышку. Я все время забываю, что
для людей то что было, то было. Как трудно у вас жить, когда нельзя взять
обратно слова, которые ты произнес всего один раз, когда каждый твой шест
сделан раз навсегда. Куда полезнее было бы, если бы слова ненависти,
произнесенные другими, превращались бы у людей в слова любви!.. Для меня так
оно и есть во всем, что касается вас, Берта...
Камергер (высовывает голову). Король желает знать, было ли испрошено
прощение.
Ундина. Да, на коленях.
Рыцарь. Поедем, Берта, у меня просторный замок. Вы будете жить, как
пожелаете, - одна, если захотите жить одна, в том крыле замка, что выходит к
озеру.
Ундина. Ах, близ твоего замка есть озеро? Тогда Берта будет жить в
другом крыле.
Рыцарь. В том, что смотрит на Рейн? Как ей угодно.
Ундина. Рейн? Твой замок соседствует с Рейном?
Рыцарь. Только с востока. На юге струятся водопады. Поедем, Берта.
Ундина. О, Ганс, нет ли у тебя замка на равнине без прудов и ключей?
Рыцарь. Идите, Берта, скоро я к вам присоединюсь.

Возвращается к Ундине.

Рыцарь. Откуда такая водобоязнь? Что происходит между тобою и водой?
Ундина. Между водой и мною - ничего.
Рыцарь. Думаешь, я не замечаю? Ты не даешь мне приблизиться даже к
ручейку. Ты становишься между мною и морем. Стоит мне присесть на край
колодца, как ты уводишь меня прочь.
Ундина. Берегись воды, Ганс.
Рыцарь. Да, мой замок стоит среди вод, и утром я буду принимать душ под
своим водопадом, в полдень удить рыбу в своем озере, а вечером купаться в
Рейне. Мне знаком в нем каждый водоворот, каждая яма. Если вода рассчитывает
меня испугать, она ошибается. Вода ничего не смыслит, вода ничего не слышит!

Уходит. Внезапно взвиваются вверх струи всех водометов вокруг залы.

Ундина. Она услышала!

Идет вслед за рыцарем.

Камергер (иллюзионисту). Браво, браво! Я горю нетерпением увидеть
развязку. Когда продолжение?
Иллюзионист. Прямо сейчас, если желаете.
Камергер. Но что у меня с лицом? Теперь на нем морщины! Я лысый!
Иллюзионист. Вы сами того хотели. За час прошло десять лет.
Камергер. У меня фальшивые зубы? Я шепелявлю?
Иллюзионист. Продолжать, ваша светлость?
Камергер. Нет. Нет! Антракт! Антракт!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Двор замка. Утро бракосочетания Берты и рыцаря.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Берта. Ганс. Слуги.

Слуга. Хористы прибыли и поднялись на хоры.
Ганс. Что ты говоришь?
Другой слуга. Он о певцах глаголет, что явились украсить песнею обряд
священный брака.
Ганс. А ты? Ты не можешь говорить по-другому? Более простым языком!
Слуга. О, лета долгие графине Берте! Да здравствует прекрасная невеста!
Ганс. Убирайся!
Берта. Не гневайся, о Ганс, в такой чудесный день!
Ганс. Как, и ты тоже?
Берта. Твоей женой я стану через час, зачем же хмурить брови и
сердиться?
Ганс. Ты тоже! Ты говоришь, как они!
Берта. А что дурного слуги говорят? Они лишь рады нашему блаженству.
Ганс. Повтори свою фразу... Живо! Живо! Не меняя ни одного слова!
Берта. А что дурного слуги говорят? Они лишь рады нашему блаженству...
Ганс. Наконец-то! Спасибо!
Берта. Ты пугаешь меня, Ганс! Уже несколько дней ты меня пугаешь...
Ганс. Ты все знаешь о Виттенштейнах, узнай же еще и вот что: в тот
день, когда дом Виттенштейнов должно посетить несчастье, их слуги без
всякого повода начинают говорить торжественным языком. Их фразы становятся
ритмичны, слова благородны. Все, чем обычно пользуются поэты, внезапно
переходит к прачкам и конюхам. Простой люд вдруг начинает видеть то, чего
прежде никогда не замечал - изгибы рек, шестигранники медовых сот. Он думает
о природе. Думает о душе... Сегодня случится несчастье.
Берта. Они не говорили стихами. Их фразы не рифмовались.
Ганс. Когда Виттенштейн вдруг слышит, что один из слуг говорит в рифму,
читает на память стихотворение, значит пришла смерть.
Берта. О, Ганс, это потому, что в знаменательные дни ухо Виттенштейнов
облагораживает все звуки. Но это наверняка справедливо не только для часов
скорби, но и для празднеств!
Ганс. Даже свинопасы! И сейчас мы проверим (слуге). Ты знаешь, где
сейчас свинопас?
Слуга. В долине каменных дубов...
Ганс. Заткни глотку... Сходи за свинопасом.
Слуга. ...в тени акации прекрасной...
Ганс. Бегом!
Берта. О, Ганс, я-то благодарна слугам за то, что нынешним утром все
свои смиренные слова они оставили мне, чтобы я могла выразить, как люблю
тебя. Я в твоих объятиях, Ганс. Почему же у тебя такое лицо, чего тебе не
хватает в такой день?
Ганс. Мести. Мне надо, чтобы перед лицом всех горожан она признала
истинную свою сущность и свое преступление.
Берта. Ты не смог забыть Ундину за те полгода, что она исчезла? Во
всяком случае, сегодня как раз подходящий день для забвения!
Ганс. Меньше, чем какой-нибудь другой. Если сегодня ты видишь
недоверчивого, униженного, подавленного жениха, это ее работа... Как она мне
лгала!
Берта. Она тебе не лгала. Любой другой на твоем месте догадался бы, что
она не нашей породы. Разве она хоть раз пожаловалась? Хоть раз
воспротивилась твоей воле? Разве ты хоть раз видел ее рассерженной,
нездоровой или властной? По каким же признакам распознаешь ты настоящих
женщин?
Ганс. По их изменам... Она мне изменила.
Берта. Один только ты не видел. Один только ты не заметил, что она
никогда не употребляла слова "женщина". Слышал ты, чтобы она когда-либо
сказала: "Так не говорят с женщиной. Так не поступают с женщиной"?.. Нет...
Все в ней вопило: "Так не говорят с русалкой, так не поступают с русалкой".
Ганс. Забыть Ундину! Разве она позволяет мне это? Крик, которым она
разбудила меня в день своего исчезновения: "Я изменила тебе с Бертраном!" -
разве не доносится он до меня каждое утро из реки, из ручьев, из колодцев?..
Разве замок и город не откликаются ежеминутно на этот крик всеми своими
фонтанами и акведуками?.. Разве деревянная русалка на башенных часах не
вторит этому крику в полдень? Почему она так яростно оповещает весь мир, что
изменила мне с Бертраном?
Эхо. С Бертраном!
Берта. Будем справедливы, Ганс. Ведь мы первые обманули ее. Может быть,
она застала нас вместе и отомстила.
Ганс. Где она? Что она делает? Все мои охотники, все рыбаки вот уже
полгода тщетно гоняются за нею. И притом она где-то недалеко. На заре у
дверей часовни нашли этот букет из морских звезд и морских ежей... Только
она могла положить его там насмешки ради...
Берта. Не думай так... Существа из сказочного мира не упорствуют во
злобе. Едва разоблаченные, они исчезают, вновь погружаются во тьму... Я
думаю, это касается и русалок... Она вновь погрузилась в воду,
Ганс. Я изменила тебе с Бертраном!.. Кто это сейчас сказал?
Эхо. С Бертраном!
Берта. О, Ганс, мы расплачиваемся за твою ошибку. Что могло соблазнить
тебя в этой девушке? Кто убедил тебя, что ты рожден для волшебных
приключений? Ты - охотник за феями! Я-то тебя знаю. Если хочешь быть
искренним с собою, признайся, что в зачарованном лесу твое сердце билось
сильнее всего, когда ты видел какую нибудь хижину, покинутую дровосеком,
заходил туда, пригнув голову на пороге, слышал запах рассохшейся утвари,
находил тлеющий уголек, чтоб зажечь свою трубку, зажарить дрозда... Я вижу
тебя в так называемых заколдованных дворцах... Уверена, что тебе не
терпелось открыть шкафы, снять с крючков одежды, примерить старые шлемы...
Ты думал, будто ищешь привидения. Ты всегда следовал лишь по человеческой
тропе.
Рыцарь. Плохо я по ней следовал.
Берта. Ты с нее сбился, но вновь нашел ее. Той зимней ночью, когда ты
сказал мне, что все еще любишь меня, а я убежала, ты вернулся на
человеческую тропу, - позади старого замка, когда увидел следы моих ног на
снегу. Опи были большие, глубокие; они выдавали всю мою усталость, мою
тоску, мою любовь. То не были чуть заметные отпечатки ног Ундины, которых не
различают даже твои собаки и которые остаются лишь бороздками на суше. То
были следы женщины, чреватой человеческой жизнью, беременной твоим будущим
сыном, следы твоей жены! На снегу не было обратных следов. Ты принес меня
домой на руках.
Ганс. Да, как Бертран, должно быть, унес ее... Чего тебе надо?
Слуга. Вот свинопас, сеньер. Его вы призывали.
Ганс. Ну-ка, подойди поближе, как там твои свиньи?
Свинопас. Рожок мой из лозы, и нож мой из самшита!
Ганс. Я говорю о твоих кабанах, о твоих свиньях!
Свинопас. И под акацией...
Ганс. Замолчи!
Слуга. Он глух, сеньер. Он глух!
Свинопас. ...в тени ее прохладной...
Ганс. Закрой ему рот рукой!
Слуга. Глаголет в руку он, о сотах речь ведет...
Ганс (другому слуге). И этому заткни рот...
Второй слуга (который в свою очередь закрыл рукою рот первому). Что
сталось с ними? Ах, все говорят стихами!
Ганс. Приведите ко мне судомойку. Поняли? Посмотрим, что скажет
судомойка.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Берта. Ганс. Рыбаки.

Первый рыбак. Сеньер мой, мой сеньер!
Ганс. Повтори это четыре раза, и получатся стихи,
Второй рыбак. Она у нас! Мы ее поймали!
Ганс. Поймали Ундину?
Первый рыбак. В водах Рейна, пока она пела!
Второй рыбак. Она как глухарь, когда поет, к ней можно приблизиться!
Ганс. Это она? Вы уверены?
Первый рыбак. Верно говорю, как перед богом. Она закрыла лицо волосами,
но голос у нее чудесный, кожа бархатная, сложена на диво, - это она,
чудовище!
Второй рыбак. Ее сюда ведут, и с нею судьи.
Берта. Какие судьи?
Первый рыбак. Судьи из епископства и имперские судьи, которые ведут
дела о сверхъестественных случаях. Они как раз объезжали округу.
Второй рыбак. Они прибыли из Бингена, чтобы повесить змею-оборотня.
Берта. Зачем им устраивать судебное заседание в замке. Разве здание
трибунала не свободно?
Первый рыбак. Они говорят, графиня, что русалок всегда судят на
возвышенном месте!..
Второй рыбак. И подальше от реки, и еще, что нужно принять
предосторожности, потому что они могут присосаться к животу, как пиявки, и
что к тому же в этом процессе истец - наш сеньер.
Ганс. Да, истец - я... Я жду этого часа уже полгода... Оставь нас,
Берта.
Берта. Ганс, не надо тебе снова видеться с Ундиной!
Ганс. Я не увижусь с Ундиной, ты же слышишь, что они говорят... Я увижу
русалку, существо лишенное человеческой жизни, человеческого голоса, которое
меня даже в не узнает.
Берта. Ганс, когда я была маленькой девочкой, я как-то влюбилась в
горностая. Воображаемого. Его не существовало. Но мы спали вместе. У нас
были дети. Так вот, даже теперь я с трепетом останавливаюсь перед клеткой с
горностаем в зверинце. Он тоже забыл меня. Тоже забыл, что я надевала на
него пурпурный капюшон, что он спас меня от гигантских карликов, что наши
близнецы Гениевра и Вертелинга вступили в брак с королем Азии. Он здесь, со
своим мехом, своей бородкой, своим запахом. Но мое сердце громко стучит. Но
я чувствовала бы себя виноватой, если бы пошла повидаться с ним в этот день,
свадебный день...
Слуга. Судьи, сеньер.
Ганс, Минуту, Берта, и мы будем спокойны,

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Ганс. Судьи. Толпа.

Первый судья. Чудесно. Срединное расположение. Мы как раз выше царства
воды и ниже царства воздуха.
Второй судья. На одном из этих холмов, добрые люди, стоял Ноев ковчег,
когда спал потоп и Ной судил чудищ морских, чьи адские пары ворвались под
арку через портики... Приветствуем вас, рыцарь.
Ганс. Вы прибыли как раз вовремя.
Первый судья. Тот факт, что мы живем среди сверхъестественных явлений,
внушает нам предчувствие, неизвестное нашим коллегам, занимающимся вопросами
нрава либо браконьерства...
Второй судья. К тому же наша миссия куда более тяжкая.
Первый судья. Разумеется, легче разрешить спор о границе между
виноградниками двух горожан, нежели о границах между людьми и духами, но в
данном случае, как нам представляется, ломание будет вести нетрудно... Мы
впервые судим русалку, которая не отрицает, что она русалка.
Второй судья. Ибо нет таких уловок, к коим не прибегли бы эти существа,
дабы ускользнуть от нашего допроса, рыцарь. Порою они не упускают случая
завлечь нашу мудрость на ложный путь.
Первый судья. Воистину, так. Еще третьего дня они сбили нас с толку,
любезный коллега, в этом Крейцнахском деле, когда мы судили мнимую Доротею,
служанку помощника бургомистра. Вы были достаточно твердо уверены, что это
саламандра. Чтобы убедиться в этом, мы отправили ее на костер. Она
изжарилась... Значит, это была русалка.
Второй судья. Равно как и вчера, любезный председатель, с этой
Гертрудой, рыжей, с глазами разного цвета, той, что подавала пиво в
Тюбингене. Кружки наполнялись сами собою и - чудо, не имеющее прецедента, -
без пены. Вы решили, что она русалка. Мы велели бросить ее в воду, привязав
за железную нить. А она захлебнулась насмерть. Следовательно, то была
саламандра.
Ганс. Вы привели с собою в замок Ундину?
Первый судья. Прежде, чем ввести ее, рыцарь, нам необычайно ценно было
бы узнать, поскольку истец - это вы, какого возмездия требуете вы для
обвиняемой.
Ганс. Чего я требую? Я требую того же, чего требуют эти слуги и эти
девушки! Я требую, чтобы людям дали право жить спокойно, одним на этой
земле. Господь Бог отвел нам не так уж много места - ее поверхность, да еще
два метра в высоту между небом и адом!.. Не так уж привлекательна жизнь
человеческая - надо мыть руки, сморкаться при насморке, волосы у тебя
выпадают!.. Чего я хочу, это жить, не чувствуя, как вокруг нас кишат, кипят
враждой все эти жизни, существующие вне жизни человечества, эти селедки с
женскими торсами, пузыри с детскими головами, ящерицы в очках и с бедрами
нимфы... В утро моей женитьбы я хочу находиться в мире, свободном от их
посещений, их недовольства, их совокуплений, - быть одному со своей
невестой, наконец-то одному.
Первый судья. Это непомерное требование.
Второй судья. Совершенно очевидно. Нас может смущать то обстоятельство,
что они испытывают величайшую радость, видя как мы принимаем ножные ванны,
обнимаем своих жен и служанок, сечем своих детей. Но факт неоспорим: вокруг
каждого деяния человеческого, самого низменного, самого благородного, они
толпятся и образуют хоровод, наспех выряженные в костяк либо бархатистую
кожу, курносые или с задом в виде осиного жала, то ли для того, чтобы
пожирать, то ли для того, чтобы сотворить чудо...
Ганс. Значит не существовало такой эпохи, такого века, который не был
бы ими зачумлен?
Первый судья. Эпохи? Века? Насколько мне известно, рыцарь, был, в
лучшем случае, один-единственный день. Один лишь раз я почувствовал, что мир
свободен от присутствия этих тварей, этих адских двойников. В августе
прошлого года, в окрестностях Аугсбурга. Стояло время жатвы, и ни один
плевел не подделывался под колос, никакая ржа - под василек. Я растянулся
под рябиной, надо мною сидела сорока и не притворялась вороной. Наша Швабия
простиралась до самых Альп, зеленая и голубая, и над нею я не видел другой,
воздушной Швабии, населенной ангелами с клювами, а под нею - адской Швабии,
кишащей красными демонами. По дороге скакал на коне ландскнехт, и его не
сопровождал всадник, вооруженный косой. Под майскими деревцами плясали
парочками жнецы, и между ними не встревал некто третий, липкий, со щучьей
мордой. Мельничное колесо вертелось, меля свою муку, и его не опоясывало
другое, гигантское колесо, со спицами, ударяющими по спинам голых грешников.
Все предавалось труду, крикам, пляске, и все же я впервые вкусил
одиночество, одиночество рода людского... Прозвучал рожок дилижанса, и ему
не вторила труба Страшного суда... Это был единственный миг в моей жизни,
рыцарь, когда я почувствовал, что духи покинули землю, когда внезапный клич
призвал их в иные пристанища, на другие планеты... Если бы это продолжалось,
несомненно, пришел бы конец нашей карьере, любезный мой коллега. Но мы ничем
не рисковали! Вдруг, в одну секунду ландскнехта настигла смерть, парочки
оказались втроем, с облаков свесились метлы и клинки... Другая планета
пришлась им не по вкусу; они возвращались. В один миг все вернулось обратно.
Они оставили все: кометы, небеса, заоблачные игры, - чтобы снова поглядеть,
как я вытираю пот и сморкаюсь в клетчатый носовой платок... Вот и
обвиняемая! Пусть страж следит, чтобы она все время стояла. Если она ляжет
на живот, получится как в воскресенье с той женщиной-пиявкой, она очутится в
Рейне раньше нас...

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Ундина. Ганс. Судьи. Толпа.

Второй судья. На руках нет перепонок. У нее на пальце кольцо.
Ганс. Снимите его.
Ундина. Ни за что! Ни за что!
Ганс. Это обручальное кольцо. Оно мне сейчас потребуется.
Судья. Рыцарь...
Ганс. И ожерелье тоже. Этот медальон с моим портретом внутри!
Ундина. Оставьте мне ожерелье!
Первый судья. Рыцарь, могу я просить вас не мешать ведению допроса?
Ваше негодование, как оно ни понятно, грозит нарушить порядок... Сперва
процедура опознания!..
Ганс. Это она!
Первый судья. Да, да! Но где рыбак, который ее поймал? Пусть
приблизится поймавший ее рыбак!
Ульpих. В первый раз довелось мне выудить русалку, господин судья. Ах,
я так счастлив!
Судья. Мы поздравляем тебя. Что она делала?
Ульpих. Я чувствовал, что поймаю русалку! Целых тридцать лет
чувствовал, что когда-нибудь да поймаю. Но нынешним утром я был в этом
уверен.
Судья. Я спрашиваю тебя, что она делала, осел!
Ульрих. И я поймал ее живьем! Ту, из Регенсбурга прикончили ударами
весел. А эту я только стукнул головою о борт, чтобы оглушить.
Ганс. Правда, скотина, кровь еще течет.
Судья. Отвечай же на вопросы! Она плавала, когда ты ее поймал?
Ульрих. Плавала, показывала грудь и ляжки, Она может десять минут
оставаться под водой, я сосчитал.
Судья. Пела она?
Ульpих. Нет. Она тихонько лает, немного хрипло. Скорее, тявкает. Я
очень хорошо помню, что именно она тявкала. Она тявкала: "Я изменила тебе с
Бертраном".
Судья. Ты мелешь вздор. Ты понимаешь тявканье?
Ульpих. Обычное никогда. Тявканье есть тявканье. А это понял.
Судья. От нее пахло серой, когда ты ее вытаскивал?
Ульpих. Нет. От нее пахло водорослями, боярышником.
Второй судья. По правде сказать, это не одно и то же! Чем она пахла,
водорослями или боярышником?
Ульpих. От нее пахло водорослями, боярышником.
Первый судья. Оставим это, любезный коллега,
Ульpих. От нее пахло запахом, который говорил: "Я изменила тебе с
Бертраном".
Судья. Теперь у тебя уже и запахи говорят?
Ульpих. Верно. Вы правы. Запах есть запах. Но этот запах говорил.
Судья. Она отбивалась?
Ульpих. Наоборот! Она позволила себя схватить. Только дрожала! Дрожь ее