Житинский Александр. Внук доктора Борменталя

   Не исключено, Дружок, что ты станешь человеком. Если ты станешь человеком, я тоже стану человеком. Тут Нобелевкой, Дружище, пахнет. Преображенскому не дали, время было такое. Спасибо, что своей смертью умер и памятник поставили. Но поручиться за твое человеческое будущее не могу по двум причинам: во-первых, неизвестно, чем дело кончится, в дневнике деда на этот счет никаких разъяснений; во-вторых, за будущее сейчас вообще никто поручиться не может. Введут в Дурынышах президентское правление, поставят бронетранспортер на шоссе, и будем мы с тобой соблюдать комендантский час без коменданта. Впрочем, комендантом будет участковый Заведеев. Хотя он для этого мало приспособлен.
   …Ну, вот и славно, вот и отвязались. Крепко же тебя прежний хозяин прикрутил, не распутаешь. И нас, Дружище, прежний хозяин прикрутил накрепко. Ежели человеком станешь, поймешь — почем фунт лиха. Собакой-то что, собакой прожить можно, а вот человеком…
   Твой предшественник, говорят, героем был. Ну, и ты не подкачай. Донор у нас, правда, неизвестный, но это не беда. Я на тебя, Дружок, рассчитываю. Ты все в жизни повидал, живя в этих Дурынышах, вместе нам веселее будет, если что… Так что держи марку Полиграфа Шарикова, героя гражданской, а мы тебе поможем!
   А теперь беги прощаться с Мариной и Аленкой!"
   Медсестра Дарья Степановна вышла из сельского магазина, возле которого потерянно слонялись пациенты доктора Борменталя в поисках выпивки. Она не спеша пошла вдоль деревни по обочине шоссе, неся в авоське одинокую пачку турецкого чая.
   Навстречу ей, прямо по проезжей части дороги, пробежала стая грязных и голодных бродячих собак.
   — Дарья Степановна! Погодите!
   Дарья оглянулась. Ее догонял Швондер — запыхавшийся, всклоченный, с безумным блеском в глазах. Палка его часто стучала по асфальту.
   Дарья с неудовольствием остановилась, холодно взглянула на старика.
   — Чего вам? — не слишком любезно спросила она.
   — Дарья Степановна, я слышал… Борменталь произвел операцию?
   — Ну, произвел. Вам-то что?
   — Говорят, результаты странные… — тяжело дыша проговорил Швондер.
   — Да вы слушайте больше, что говорят, — Дарья повернулась и пошла дальше.
   Швондер поковылял следом.
   — Но это правда? Получился человек? У него получился человек? — канючил он сзади.
   — Да какой человек? Одна видимость, — Дарья даже не оборачивалась.
   — Но расскажите же! Я знать должен, — горестно возопил Швондер, вздымая в воздух свою суковатую палку, будто хотел ударить ею Дарью.
   Дарья повернулась, уперла руки в бока.
   — Ничего я тебе не скажу, хрыч старый! — прокричала она в лицо Швондеру. — Знаю, куда гнешь! Дмитрий Генрихович — золотой человек. Мало тебе загубленных?!
   — Молчать! — взвизгнул Швондер. — Именем революции!
   — Да какой революции! Тьфу! — Дарья сплюнула под ноги Швондеру и отправилась дальше, качая головой. — Совсем из ума выжил, ей-Богу!
   — Дарья Степановна, кто старое помянет… — залепетал Швондер. — Муж ваш сам виноват. Сеял горох вместо люцерны. Ну и пришлось…
   — У-у, паразит! — простонала Дарья.
   — Вы мне только скажите: шерсть выпала? — с последней надеждой спросил ей вслед Швондер.
   — Да отвяжись ты! Выпала шерсть! Выпала! — снова обернулась она.
   — И на морде? — с каким-то особенным волнением спросил Швондер.
   — Везде выпала, — сурово произнесла Дарья Степановна и принялась карабкаться в горку к своему дому.
   Швондер остался стоять на шоссе, потрясенный.
   — Полиграф… Это Полиграф… — бормотал он и утирал выступившие на глазах слезы.
   Борменталь выглянул из комнаты дочери.
   — Мариша, трусы! Быстро!
   — Какие? — испуганно спросила жена.
   Они с Аленой находились в гостиной и выглядели совершенно потерянно.
   — Какие-нибудь мужские трусы! Не могу же я его так выводить! Не-при-лич-но! — яростно разъяснил Борменталь.
   Марина кинулась к платяному шкафу, порылась, кинула Борменталю синюю тряпку. Борменталь поймал одной рукой, скрылся за дверью.
   Там послышалась возня, голос Борменталя сказал: «Так, а теперь правую… Не дрейфь, Дружок! Молодец…»
   Снова распахнулась дверь, будто от удара ноги.
   — Нервных просят не смотреть! — молодцевато выкрикнул Борменталь из комнаты.
   На пороге гостиной показалось нечто странное и скрюченное, с остатками шерсти на боках, в сатиновых длинных трусах. Его поддерживали под согнутые локти Борменталь и Катя в белом халате.
   — Вот и наш Дружок. Прошу любить и жаловать! — произнес Борменталь с преувеличенной бодростью. При этом он отпустил локоть существа.
   Существо сделало попытку опуститься на четвереньки.
   — Нет-нет, привыкай… Ты теперь прямоходящее… — ласково сказал Дмитрий.
   Существо бессмысленно уставилось на Алену.
   — Мама, я боюсь… — прошептала она.
   — Ничего не бойся, — храбрясь, сказала Марина и, шагнув к существу, погладила его по затылку.
   В ответ существо потерлось головой о Маринину руку.
   — Ласковый… — сказал Борменталь.
   — Какого пса испортили, Дмитрий Генрихович… — вздохнула Катя.
   — Что значит — испортили? — возмутился Борменталь. — Посмотри, какой красавец! Это же человек новой формации! Он у нас еще говорить будет. И не только говорить!.. Будешь говорить, Дружок?
   — Гав! — утвердительно отозвалось существо.
   — А сейчас пойдем в сортир. Будем учиться…
   — Митя! — поморщилась Марина.
   — Ничего не поделаешь, се ля ви! Катя, я сам его провожу, — с этими словами Борменталь мягко взял существо под локоток и вывел из комнаты.
   — Одежду ему надо… Костюм, что ли, купить? — неуверенно произнесла Марина.
   — Вот еще, Марина Александровна! Он и так вас объест. Тратиться зря! Я ему халат из больницы принесу, — сказала Катя.
   Из уборной донесся звук спускаемой воды и радостный возглас Борменталя: «Отлично! Видишь, ничего страшного!»
   В ординаторской пили чай терапевт Самсонов и Дарья Степановна. Борменталь рядом ругался по телефону.
   — А я буду жаловаться в райздрав! Средства вам отпущены еще три года назад. У меня больные на операционном столе, из всех щелей сифонит! Три случая послеоперационной пневмонии. Я требую немедленного ремонта!
   Борменталь швырнул трубку, вернулся к своему остывшему чаю, отпил.
   — Не тратьте нервы, Дмитрий, — посоветовал Самсонов. — Ваш предшественник дошел до инфаркта, а ремонта нет как нет. Кроме того, нервы вам еще понадобятся.
   — Что вы имеете в виду? — насторожился Борменталь.
   — Вашу собаку. Поселок гудит от слухов. И я тоже считаю, что это негуманно.
   — Очеловечивать — негуманно? — изумился Борменталь.
   — Вот именно. В обстановке всеобщего озверения очеловечивать собак — негуманно. Людей сначала очеловечьте, — терапевт вытер губы платком и вышел из ординаторской.
   Борменталь с досадой бросил на стол чайную ложку.
   — Ну зачем? Зачем нужно было трезвонить на всех углах об операции?! Дарья Степановна! — плачущим голосом обратился он к санитарке.
   — Да Бог с вами, Дмитрий Генрихович! Ни сном, ни духом! Вы у Катьки спросите или Аленки вашей… Разве ж такую вещь утаишь? Теперь каждая собака знает. А анестезиолог, забыли? А Ванька Воропаев, который вас до дому подвозил с собакой?
   Борменталь сник. И вправду, шила в мешке не утаишь.
   — Отправьте его куда-нибудь, ей Богу, — посоветовала Дарья.
   — Кого? — не понял доктор.
   — Пса.
   — Он уже не пес, Дарья Степановна, — заметил Борменталь.
   — А кто же?
   — Посмотрим… — загадочно улыбнулся Борменталь.
   — Тот-то, прежний, дружок Швондера… Он ведь хуже пса был, — почему-то шепотом сообщила Дарья.

 
   Еще издали, подходя к дому, Борменталь заметил у забора группку жителей деревни, которые неподвижно, как пеньки, стояли у штакетника, глядя во двор. Борменталь прошел сквозь них и, миновав калитку, увидел следующую картину.
   Во дворе у конуры, в теплом больничном халате мышиного цвета, с молотком в руках работал Дружок. Он был уже вполне похож на человека, только двигался неумело и неловко держал инструмент. Однако с упорством, не обращая внимания на зевак, пытался прибить к крыше конуры запасенную где-то фанерку. Приставя к ней гвоздь, он неторопливо тюкал по шляпке молотком, три других гвоздя по-плотничьи держал в сомкнутых губах. Он был весьма сосредоточен.
   Зеваки с терпеливым ужасом наблюдали за Дружком, ремонтирующим свою конуру.
   Борменталь не выказал смущения или растерянности, подошел к Дружку сзади и несколько секунд с отцовской улыбкой наблюдал за его работой. Потом похлопал по халату.
   — Молодец! Правильный мужик, — сказал он, адресуя эти слова более дурынышцам, чем бывшему псу.
   Дружок обернулся и что-то приветливо замычал сквозь гвозди во рту.
   Из дома, одетая налегке, выбежала Марина с неизменной газетой в руках.
   — Господи! Я и не углядела!.. Сейчас же на место! — крикнула она Дружку.
   Тот насупился, потемнел. Борменталь же, мгновенно вспыхнув, тихо и яростно прошипел:
   — Что ты мелешь?! Здесь люди!
   И, полуобняв Дружка за плечи, ласково проговорил:
   — Пошли домой, дружище… Потом доделаем.
   Уже с крыльца он обернулся и крикнул застывшим дурынышцам:
   — Расходитесь, граждане! Здесь вам не цирк.
   Дружок покорно вошел в дом. Молоток понуро висел в его вытянутой руке. Изо рта торчали шляпки гвоздей. Марина, недовольно шурша газетой, проследовала за ними.
   В гостиной Алена наряжала новогоднюю елку. По-прежнему в доме царил развал. Борменталь остановился посреди комнаты, сделал паузу, как бы собираясь с силами, и вдруг, повернувшись к жене, произнес:
   — Извинись.
   — Перед кем? — оторопела Марина.
   — Перед ним, — ткнул он пальцем в грудь Дружка.
   — За что?
   — Ты обратилась к нему, как к собаке.
   Дружок поморщился, давая понять, что он не настаивает на извинении.
   — Почему, как к собаке? Я и к тебе могу так обратиться. Я взвинчена, волнуюсь, а он пропал… Ты не представляешь, что тут пишут! Ты читал новые указы Президента? Это же ужас какой-то! Я только что подала заявку на митинг в поселковый Совет! А ты про Дружка! — Марина с шумом потрясла газетой.
   — Мне наплевать! Ты оскорбила его человеческое достоинство!
   Марина шумно вздохнула и улыбнулась, что должно было означать: спорить с безумцем невозможно, я покоряюсь.
   — Извини, Дружок, — с милой улыбкой произнесла она.
   — На «вы»! — потребовал Борменталь. — Ты с ним не училась.
   — Это уж точно! — рассмеялась она. — А сам, Митенька! Ты же зовешь его на «ты».
   — Мне можно. Я, так сказать, его отец.
   — А я его кормлю, — не сдавалась Марина.
   — Кстати, чем? — осведомился Борменталь, сбавляя тон. — Я хочу знать: что он сегодня ел на обед?
   — В магазине только овсяные хлопья. Ел овсянку… А талоны на него дадут?
   Дружок переводил взгляд с Борменталя на Марину, мимикой помогая обоим. Наконец не выдержала Алена.
   — Хватит вам! Все о'кей. Помогите мне лучше…
   — Да вынь же ты гвозди изо рта! — внезапно закричал на Дружка Борменталь, давая себе разрядку.
   Дружок выплюнул гвозди на ладонь, уставился на хозяина: какие еще будут приказания?
   — Видишь! — ехидно сказала Марина. — Не себя посмотри. У нас с ним полное взаимопонимание. Правда, Дружок?.. Он уже говорить учится. Дружок, скажи!
   Дружок напрягся, зашевелил бровями, потом изрек:
   — Демократия. Гласность.
   Подумав, он добавил:
   — Перестройка — это клево!
   — Алена, твоя работа? — грозно спросил Борменталь. — Вы мне человека не увечьте политикой. Бред какой-то! Он должен стать человеком естественным!
   — Человек человеку — друг, товарищ и брат, — сказал Дружок.

 
   У Швондера тоже стояла елка, украшенная пятиконечной звездой и увешанная памятными, за отличную службу, юбилейными, членскими и прочими значками, коих за долгую жизнь у Михаила Михайловича накопилось достаточно.
   Старенький телевизор в углу передавал что-то предновогоднее, развлекательное, глубоко чуждое. Швондер на него и не смотрел. Он перечитывал старые дела, листая пожелтевшие страницы доносов и протоколов. Наконец он закрыл очередную папку, на обложке которой значилось: «Шариков П.П. Материалы к биографии», и, тяжело кряхтя, поднялся со стула.
   Он подошел к стене, на которой висела именная шашка, снял ее, любовно провел ладонью по лезвию.
   Швондер накинул шинель и с шашкой в руке направился в кладовку. Он включил там свет, лампочка осветила связанные в стопки дела, полки со старым заржавленным инструментом, листы железа, деревянные чурки. На верстаке стоял точильный круг. Швондер щелкнул выключателем, и круг начал медленно и тряско раскручиваться.
   Швондер взялся за шашку обеими руками и прикоснулся лезвием к вертящемуся точильному камню. Из-под лезвия брызнул сноп искр.
   Борментали готовились к новогоднему застолью. В наспех прибранной гостиной, между елкой и клавесином, под старым абажуром был накрыт стол с небогатой снедью, стояли бутылки сухого вина и шампанского и бутылка водки. Марина с Аленой хлопотали на кухне, нарезая овощи для салатов, Борменталь с Дружком, одетым в трикотажный спортивный костюм доктора, носили тарелки к столу.
   — Дружок, голубчик, захвати мне глубокое блюдо из серванта! — крикнула Марина.
   Дружок появился в кухне с блюдом. Вид у него был насупленный.
   — Что хмуришься? — спросила Марина.
   — Что вы все — Дружок да Дружок… Человеческое имя хочу, — сказал он с обидой.
   — Он совершенно прав! — сказал Борменталь, появляясь в кухне. — Я об этом думал. Нужно дать имя и фамилию, и чтобы никаких Дружков!
   — Ну, и какое же ты хочешь имя? — спросила Марина.
   — Человеческое, — потупился Дружок.
   — Предлагаю — Борисом. В честь Ельцина, — сказала Марина.
   — При чем тут Ельцин? — поморщился Борменталь.
   — Дружок, хочешь американское имя? — предложила Алена. — Мне нравится Грегори.
   — Не хочу Грегори. Хочу Василием, — сказал Дружок.
   — И прекрасно! — воскликнул Борменталь. — Василий — замечательное русское имя.
   — А фамилия? — спросила Марина.
   В кухне наступила пауза. Дать Дружку фамилию было нелегко.
   — Бери нашу… Борменталь, — неуверенно предложил Дмитрий.
   Новоявленный Василий отрицательно помотал головой. Борменталь обиженно засопел, смерил Василия взглядом.
   — Почему так? — с вызовом спросил он.
   — Еврейская… — совсем поникнув, отвечал Василий.
   — Стыдно, Вася, — укоризненно сказала Марина.
   — Вот уж не думал, что ты — антисемит, — с удивлением проговорил Борменталь. — Во-первых, если хочешь знать, фамилия Борменталь — не еврейская, а немецкая. Иван Арнольдович, дед мой, происходил из обрусевших немцев. А во-вторых, действительно стыдно… Антисемитизм у нас в семье не в почете.
   — Не антисемит я… Просто с такой фамилией… трудно. Будто сами не знаете. Будь вы Сидоров, уже главврачом были бы… — сказал Василий.
   — Возможно. Но тебе-то что? Ты собираешься делать карьеру? — иронически спросил Борменталь.
   — Собираюсь. Не на шее же у вас сидеть. Я взрослый пес… то есть, мужчина, — поправился Василий. — Я делом заниматься должен.
   — Ну-ну… — удивился Борменталь. — Тогда сам выбирай.
   — Дружков! — не вытерпела Алена.
   — Во! — расцвел Василий. — Это то, что надо.
   — Значит, в паспорте запишем «русский»? — саркастически осведомилась Марина.
   Василий подумал, снова отрицательно помотал головой.
   — Почему же? — спросила она.
   — Сами мне читали, что у вас с национальным вопросом творится. То русских бьют, то русские кого-то бьют. А я собака… Хочу остаться собакой по национальности.
   — В пятом пункте нельзя писать «собака», — сказал Борменталь.
   — Почему? — искренно удивился Василий. — Чукча можно, еврей можно, а собака — нельзя?
   Вопрос застал Борменталей врасплох своею логичностью. Чтобы проехать этот щекотливый момент, Марина погнала всех к столу. Борменталь хлопнул себя по лбу и скрылся. Через минуту он вернулся в гостиную с завязанным свертком в руках.
   — Василий! — торжественно начал он. — Разреши преподнести тебе наш новогодний подарок. Здесь твой первый костюм, в котором ты сможешь появляться на публику…
   — И-ууу! — счастливо взвыл Василий, пытаясь лизнуть Борменталя в руку.
   — Прекрати! — доктор отдернул ладонь. — Иди лучше переоденься.
   Когда через пять минут Василий вернулся к новогоднему столу, семья онемела. Перед Борменталями предстал молодой худощавый мужчина в темном костюме и при галстуке, с небольшими рыжими усиками и копной рыжих волос. И галстук был в тон шевелюре, так что Василий вплыл в гостиную, как ясное солнышко, ослепительно улыбаясь.
   Опомнившись, Борментали дружно зааплодировали. А Василий, поклонившись вполне элегантно для дворовой собаки, уселся на свое место.
   Борменталь разлил в бокалы сухого вина Марине и Алене, затем потянулся с бутылкой водки к рюмке Василия. Но тот прикрыл рюмку ладонью.
   — Спасибо. Не пью.
   — Вот как? — удивился Борменталь, наливая водки себе. — Почему же?
   — Насмотрелся, — сказал Василий. — Если можно, я морсу.
   Борменталь пожал плечами и поднял рюмку.
   — Выпьем за уходящий год, — начал он, — который, как и все предыдущие, не принес нам обещанного счастья, но мы, слава Богу, живы и здоровы, да у нас еще прибавление в семействе. Так что грешно жаловаться. Пускай Новый год попробует стать лучше. С крещением твоим, Василий! — чокнулся он с Дружковым.
   Все выпили. Телевизор, дотоле показывавший нечто сумбурно-новогоднее, выдал на экране Кремлевскую башню, вслед за чем появилось лицо Президента.
   Борменталь поднялся с места и выключил звук.
   — Все, что он скажет, давно известно. Я могу сказать то же и даже лучше.
   С этими словами Борменталь потянулся к бутылке шампанского и принялся откручивать проволоку. Президент на экране беззвучно шевелил губами.
   — Включите Президента, — вдруг тихо потребовал Василий.
   Борменталь с изумлением воззрился на Дружкова. Марина прищурила глаза, поставила бокал на стол.
   — Ну, да… Вася его еще не видел. Это мы уже насмотрелись и накушались. Включи, Митя.
   — Не в этом дело, — сказал Василий так же хмуро.
   — А в чем? — спросил Борменталь, чуть прибавляя звук.
   — В том, что он — Президент, — ответил Василий.
   — Да что ты о нем знаешь?! — воскликнул Борменталь.
   — Президент сползает вправо, — добавила Марина. — Он не оправдывает ожиданий демократов.
   — Опять! — с тоской протянула Алена.
   — Вася, а сколько тебе лет? — вкрадчиво спросил Борменталь.
   — Пять, — сказал Василий.
   — Так вот, мы пять лет наблюдаем этого человека, — Борменталь кивнул на экран, — и имеем достаточно оснований, чтобы относиться к нему скептически.
   — Он не человек, он Президент, — упрямо проговорил Дружков. — Я его знать не знаю, впервые вижу, телевизоров не смотрел. Я бродячим был, в стае, дворовым всего год. У нас вожака все уважали. Нет уважения к вожаку — нет стаи. А любить его или не любить — дело личное. Я, кстати, нашего вожака не любил. Но уважал.
   — Дело в том, Василий, что мы не в стае живем, а в обществе. Боремся за права личности. А вы пытаетесь навязать нам тоталитарные или монархические взгляды, — Марина неожиданно перешла на «вы».
   — Это я не понимаю. А вожак есть вожак. Если я собачьего вожака уважал, то и людского буду.
   — Хм… — издал звук Борменталь.
   Но тут раздался звон курантов, полетела в потолок пробка, и Борментали с Василием объединились в общем новогоднем приветствии. Алена зажгла бенгальские огни, и, пока часы били двенадцать ударов, семейство стояло, держа над головою рассыпающиеся искрами свечи.
   Грянул гимн. Борментали уселись, Дружков продолжал стоять.
   — Прямо сталинист какой-то, — шепнула Марина мужу. — Митя, бывают псы — сталинисты?
   — Не знаю. Но сталинисты псами — очень часто, — пошутил Борменталь.
   Не успел отзвучать гимн, как в двери дома громко и требовательно постучали.
   — А вот и Дед Мороз! — с некоторой тревогой объявил Борменталь и пошел открывать.
   Спустя мгновение он вернулся, пятясь задом, поскольку из сеней на него грозно наступал Швондер с шашкой наголо.
   — Всем оставаться на местах! Руки за голову! — прорычал Швондер, размахивая шашкой.
   Руки за голову спрятал лишь Василий, остальные просто онемели.
   — Михал Михалыч… Что за дела… — наконец пришел в себя Борменталь. — Да опустите же инструмент! — повысил он голос.
   Швондер опустил шашку.
   — Я вас слушаю. Вы по делу или в гости?
   — Где Полиграф? — спросил Швондер.
   — Какой Полиграф? Я вас не понимаю.
   — Запираться бесполезно. Где Полиграф, который прежде служил вам собакой?
   — Ах, вы о Василии? Да вот же он! — показал Борменталь на Дружкова.
   Старик шагнул к столу, голова его затряслась, из глаз показались слезы.
   — Полиграф… — дрогнувшим голосом произнес он. — Иди ко мне, друг мой! Теперь мне ничего не страшно. Старый Швондер дождался тебя! Здравствуй, брат!
   И он крепко обнял Дружкова, не выпуская шашку из рук. Василий осторожно обнял Швондера за бока.
   Вдруг Швондер замер, прислушиваясь к чему-то внутри себя, слегка отстранил Василия и, глядя тому прямо в глаза, негромко запел: 

 
"Наш паровоз, вперед лети!
В коммуне остановка…"

 

   И Василий неожиданно подхватил, глядя на Швондера добрыми собачьими глазами: 

 
"Другого нет у нас пути,
В руках у нас — винтовка!.."

 

 
   В середине января в Дурынышах состоялся санкционированный митинг, устроенный Мариной Борменталь.
   На площади перед магазином на утоптанном снегу сиротливо стояла кучка людей, среди которых были Борменталь с дочерью, его медсестра и санитарка и еще человека четыре. На крыльце магазина находились Марина и доктор Самсонов, которые держали в руках самодельный транспарант «Президента — в отставку!». И крыльцо, и кучка митингующих были оцеплены омоновцами в шлемах и бронежилетах, со щитами и дубинками. Омоновцев было человек двадцать, прибыли они из райцентра по вызову участкового Заведеева, который вместе с председателем поселкового Совета располагался вне оцепления и командовал операцией. Неподалеку ожидал омоновцев автобус.
   Все остальные жители деревни группками располагались поодаль, с напряжением прислушиваясь — что же происходит на митинге, но подойти ближе не решались. Изо близлежащих дворов торчали головы дурынышцев.
   Митинг начала Марина.
   — Граждане свободной России! — проговорила она, сделав шаг к воображаемому микрофону. — Вчера мы узнали о новых акциях Президента, направленных на установление диктатуры. Его действия стали тормозом на пути демократических преобразований. Президент по-прежнему олицетворяет собою ненавистную власть партократии. Я предлагаю послать резолюцию нашего митинга в Верховный Совет!
   Митингующие в оцеплении зааплодировали рукавицами. Остальной народ, как всегда, безмолвствовал. Омоновцы были безучастны, как статуи.
   — Слово для зачтения резолюции предоставляется доктору Самсонову, — Марина уступила место коллеге Борменталя.
   — Соотечественники! — обратился к народу Самсонов и, развернув бумажку, принялся читать: — «Мы, жители деревни Дурыныши и персонал Центральной районной больницы Великохайловского района, с глубоким возмущением…»
   Голос Самсонова, крепкий и звонкий от мороза, далеко разносился окрест. Заведеев наклонился к председателю Совета.
   — Можно начинать?
   — Давай, Виктор Сергеевич, — кивнул председатель.
   Заведеев дал знак рукой, и омоновцы сомкнутым строем, держа перед собою новенькие прозрачные щиты, двинулись на митингующих. Люди попятились. Дурынышцы за заборами, затаив дыхание, наблюдали за невиданным зрелищем.
   — Не имеете права! Митинг санкционирован! — выкрикнул Борменталь.
   — Митинг прекращается! Оскорбление чести и достоинства Президента! — сложив ладони рупором у рта, прокричал Заведеев.
   — В чем именно, Виктор Сергеевич?! — крикнул Борменталь.
   — Знаем в чем, Дмитрий Генрихович! — довольно дружелюбно отозвался участковый.
   Омоновцы и митингующие уже готовы были вступить в ритуальную схватку, как вдруг с заснеженного склона, вздымая снежную пыль, как солдаты Суворова в Альпах, скатилась со звонким лаем огромная стая бродячих собак голов в триста. Впереди ехал по склону, придерживая шапку, Василий Дружков. Он был в борменталевском ватнике, надетом на свой единственный костюм.
   Дурынышцы, не готовые к такому повороту событий, отвлеклись от схватки и уставились на стаю, которая бодрой рысью помчалась к магазину. Василий бежал в середине, окруженный бывшими однокашниками, и не отставал от них.
   Зрелище было настолько красивым, что демократы и омоновцы отложили свои дела и, как и жители деревни, уставились на отряд бродячих псов. Однако, через мгновенье в рядах милиции началась паника, ибо в скользящем махе собак угадывалась опасность, и омоновцы, толкаясь щитами, поспешили к автобусу, где и укрылись во главе с начальством. Митингующие тоже было смешались, но Борменталь стоял неколебимо, видя в своре Василия и чувствуя, что он там главный.
   Стая сбавила ход, перешла на шаг и, окружив магазин, смешалась с митингующими, точнее, поглотила их, поскольку собак было несметное количество. Псы уселись на снегу и задрали морды.